Тема расставания

[квит]

Нюта (Кашин Павел)

Рано утром на крылечко вышла Нюта в подвенечном.
Соловья едва заслышав, ой, просить, чтоб пел потише.

Ой, соловушка, не смейся, нынче мне да не до песен.
Нынче Ванечка-Ванютка, в бой уходит, на войну-тко.

Лари, лари-ринау.
Лари, ладу-ладу-дари-дай.

Целовались, миловались, ой да ненарасставались.
Ой, любились целу ночку, только б мне еще глоточек.

Дай Ванюше хоть немножко выспаться в моих ладошках.
Как помяну - сердце стынет, как в войне Ванюта сгинет.

Ой, соловушка, нет силы думать, вдруг Ванюта милый
Сердце ранит на чужбине, да ко мне душой остынет.
Под моим да под сердечком не останется младенчик.

Лари, лари-ринау.
Лари, ладу-ладу-дари-дай.

Рано утром на крылечко вышла Нюта в подвенечном.
Соловья едва заслышав, ой, просить, чтоб пел потише.

[квит]

Проводы (Розенбаум Александр)


Месяц-князь, разлучник,
Тает над крыльцом,
Налетели тучи,
Сиротеет дом.
Во широко поле,
В злую сторону
Провожала Поля
Мужа на войну.

В грудь ему упала,
Разум позабыв.
"Что же ты так мало
Мужем мне побыл,
Только две и помню
Ноченьки-ночи,
Ох, куда ж ты, милый", -
Горлицей кричит.

И, котомку скинув,
Обнял он жену:
"За тебя иду я
Биться на войну.
За дедов, за хаты
Да за родимый край,
За малых ребяток
Да хлеба каравай.

Ох, тяжка ты, доля,
Лить на фронте кровь,
Прощевайте, Поля,
Свидимся ли вновь?
Коль удача будет,
То вернусь живым,
Ну а нет, то быть мне
Вечно молодым."

На дорожку-нитку
Ветер налетел,
А на ту калитку
Ворон чёрный сел.
Этот день случился
Много лет назад,
За погостом скрылся
Молодой солдат.

Этот день случился
Много лет назад...
Да не возвратился
До сих пор солдат.

[onna]

Юрий Визбор - Если ты уйдёшь
http://www.youtube.com/watch?v=cM-Y9smkLvc

vBulletin [media]

[onna]

Вечная история)))

"Она была актрисой" О. Митяев
http://www.youtube.com/watch?v=WLLbX...eature=related

vBulletin [media]

[квит]

почему то тоже сюда просится


«Уменьшенный силуэт крестного показался на краю холма. Я сощурился, вглядываясь в движение, чуть заметное над оцепеневшей в дремоте пампой. Вот он мелькнул на самом верху и стал пропадать из виду. Он укорачивался, будто срезаемый ножом – раз, еще раз. Глаза еще упрямо цеплялись за черную точку шляпы, пока не потеряли и ее»

↓↓ Истории о всадниках Х.Л.Борхес

Истории о всадниках

Х.Л.Борхес
Перевод Б.Дубина
Из книги "Эваристо Каррьего" ("Evaristo Carriego") 1930

Они многочисленны, и может быть, неисчислимы. Первая совсем проста, другие ее углубляют.

Хозяин предместья в Уругвае обзавелся загородным пристанищем (думаю, он так и выразился) в провинции Буэнос-Айрес. Захватил с собой объезчика с Бычьего Брода, парня надежного, но совершенно дикого, устроил его на постоялом дворе около площади Онсе, а дня через три зашел за ним. Тот потягивал мате в своей конуре на самом верху. Хозяин спросил, как ему Буэнос-Айрес, и услышал, что парень за это время и носу на улицу не высунул.

Следующая история – в другом роде. В 1903 году Апарисио Саравия поднял на дыбы уругвайскую глушь; одно время все очень опасались, что его головорезы вот-вот ворвутся в Монтевидео. Мой отец, бывший в тех местах, решил посоветоваться с родственником, историком Луисом Мельяном Лафинуром. Тот заверил его, что ни малейшей опасности нет, «поскольку гаучо боятся города». И правда: отряды Саравии прошли стороной, а отец с удивлением убедился, что исследование истории может быть делом не только приятным, но и полезным1.

Третья история – тоже из наших устных семейных рассказов. В конце 1870 года силы Лопаса Хордана под командованием гаучо по прозвищу Пьянчуга подошли к городу Парана. Как-то ночью, восрпользовавшись беззаботностью гарнизона, повстанцы прорвались через ряды заграждений и пустились гарцевать по центральной площади, вопя и потешаясь. А потом, под издевки и свист, ускакали прочь. Война была для них не воплощением стратегии, а игрой удальства.

Четвертую – и последнюю – историю я нашел на страницах замечательного труда востоковеда Груссе «L'Empire des Steppes»2 (1939). Два параграфа главы второй дадут о нем некоторое представление. Вот первый:

«Война Чингисхана с династией Цзинь, начатая в 1211 году, длилась с короткими перерывами до самой его смерти (1227), а была завершена лишь его наследником (1234). Монголы со своей летучей ковалерией могли ровнять с землей беззащитные поля и деревни, но долгие годы не владели искусством штурма крепостей, возведенных китайскими инженерами. Больше того, они сражались в Китае как в открытой степи – короткими набегами, после которых уходили с добычей и оставляли за спиной китайцев, а те возвращались в города, восстанавливали разрушенное, заделывали бреши и вновь воздвигали укрепления, так что за ту войну монгольским военачальникам приходилось брать одни и те же крепости не раз и не два».

А вот второй параграф:

«Монголы взяли Пекин, перерезали жителей, разграбили дома и предали город огню. Разгром продолжался целый месяц. Ясно, что кочевники попросту не знали, как поступить с гигантским городом, и не догадывались использовать его для укрепления и расширения своей власти. Случай, небезынтересный для специалистов по географии расселения: жители степей пришли в замешательство, внезапно оказавшись владетелями древних государств со старой городской цивилизацией. Они жгли и убивали не из садизма, а по рассмеянности и неумению поступить иначе».

Приведу пример, известный из многих источников.

Во время последнего похода Чингисхана один из его военачальников заметил ему, что все эти новые подданые совершенно бесполезны, поскольку не обучены к трудам войны, а потому самым справедливым будет отрубить им головы, сровнять их города с землей и превратить безграничную Цетральную империю в огромное конское пастбище. Так, по крайней мере, будет хоть какой-то толк от земли, сегодня пропадающей впустую. Хан уже намерился последовать его совету, когда другой приближенный заметил, что выгодней будет обложить землю и рынки податью. Так была спасена великая цивилизация, а монголы состарились в городах, которые хотели смести с лица земли, и в конце концов научились почитать в симметричных садиках бесченные и мирные утехи стихосложения и гончарного искусства.

Разделенные временем и пространством и собранные мной здесь истории говорят об одном. Их герой вечен, и запуганный батрак, коротавший три дня за дверью в глухой дворик, это, в каком-то смысле, тот же самый монгол с двумя луками, арканом из конского волоса и короткой кривой саблей, который был готов сровнять с землей и стереть в пыль под копытами степных коней древнейшую цивилизацию мира. Есть удовлетворение в том, чтобы за маскарадом времен различать вечные образы всадника и города3; в нашем случае это удовлетворение оказывается горечью, поскольку мои соотечественники (под воздействием ли эрнандесовского гаучо или под влиянием нашего прошлого) воображают себя всадникками, а их эпоха прошла. Кентавры, побежденные лапицами; пастырь стад Авель, павший от руки земледельца Каина; разгром наполеоновской кавалерии британской пехотой в бою при Ватерлоо – эмблемы и образы этого удела.

Удаляющийся и пропадающий за горизонтом, чаще всего обреченный на гибель всадник – именно таков облик гаучо в нашей словестности. Возьмем, к примеру, «Мартина Фьерро»:

Крус и Фьерро, заарканив
нескольких чужих коней, двинулись в простор степей,
а добравшись до границы,
придержали лошадей.
На дымок они взглянули,
что курчавился вдали, –
теплый дым родной земли.
Чем-то встретит их чужбина?
Тихо по щекам Мартина
две слезинки проползли.
И в пустыню тут друзья
поскакали без оглядки...4

Или лугонесовского «Пайадора»:

«Все решили, что всадник скрылся за привычными холмами, покачиваясь в седле и никуда не спеша, поскольку никто не хотел верить в его испуг, когда он в тот последний вечер промелькнул голубиным крылом, под сумрачной шляпой и пончо, складками ниспадавшим с плеч, как приспущенный флаг».

Или, наконец, «Дона Сегудно Сомбру»:

«Уменьшенный силуэт крестного показался на краю холма. Я сощурился, вглядываясь в движение, чуть заметное над оцепеневшей в дремоте пампой. Вот он мелькнул на самом верху и стал пропадать из виду. Он укорачивался, будто срезаемый ножом – раз, еще раз. Глаза еще упрямо цеплялись за черную точку шляпы, пока не потеряли и ее».

Пространство в цитированных текстах надо понимать как время, время истории.

Образ мужчины на коне дышит скрытым огнем. Приходит и уходит Бич Божий Аттила, приходят и уходят Чингисхан и Тимур, всадник рушит и воздвигает бескрайние царства, но все это только сон. Его дела призрачны, как он сам. Пахарь дает жизнь слову «культура», город – слову «цивилизация», а всадник пролетает минутной грозой. Капелле в своей книге «Die Germannen der Völkerwanderung»5 (Штутгарт, 1939) по этому поводу замечает, что греки, римляне и германцы были народами землепашцев.



1. Бертон пишет, что бедуины в арабских городах затыкали себе нос платком или тряпицей; Аммиан – что гунны страшились домов, как могил. Так же поступали и саксы, целый век осаждавшие Англию и не осмелившиеся селится в завоеванных римских городах. Они разрушали их дотла и складывали элегии, оплакивая руины.

2. «Степная империя» (франц.).

3. Каждый помнит, сколько у Идальго, Аскасуби, Эстанислао дель Кампо или Луссича шуточных версий диалога всадника с городом.

4. Перевод М.Донского.

5. «Германцы в эпоху великого переселения народов» (нем.).

Апарисио Саравия (1855-1904) – уругвайский военный и политический деятель, последний «каудильо» Ла-Палаты.

Луис Мельян Лафинур – уругвайский родственник семейства Борхесов.

Рикардо Лопес Хордан (1822-1889) – аргентинский военачальник, возглавил мятеж против губернатора провинции Энтре-Риос Х. Х. де Уркисы.

Ричард Бертон (1821-1890) – английский писатель, путешественник, исследователь Востока и Латинской Америки.

Аммиан Марцеллин (ок.330 - ок.400) – римский историк; цитируется его частично сохранившийся труд «Деяния» (XXXI, 2, 4).

Рене Груссе (1885-1952) – французский историк, цитируемая книга посвящена Аттиле, Чингисхану и Тимуру.

Бартоломе Идальго (1788-1822) – уругвайский поэт, один из представителей гаучистской темы в литературе Ла-Платы.

Иларио Аскасуби (1807-1875) – аргентинский поэт и прозаик.

Антонио Луссич (1848-1928) – уругвайский писатель.

Пайядор – исполнитель песен в народном духе.

«Дон Сегундо Сомбра» (1926) – роман о гаучо аргентинского поэта и прозаика Рикардо Гуиральдеса, друга юности Борхеса.

Вильгельм Капелле (1871-1961) – немецкий историк греческой культуры, издатель и переводчик текстов античности.

[Улитка]

http://www.youtube.com/watch?v=GkxzvK-JDIA - ну вот еще и так бывает

vBulletin [media]

[Aliskana]

[Aliskana]

И опять я уезжаю
От печалей и забот.
Люди поезд провожают,
Поезд тронется вот-вот.

Я стою, курю печально
В мельтешении вокзальном,
И дурит меня прощально
Предосеннее тепло.
Гордым этаким задирой
Я смотрю, как пассажиры
Делят мир, подняв над миром
Электронное табло.

Лица, лица, лица, лица,
То ли вправду, то ли мнится -
И грузинская певица,
И измученный волгарь,
Кто грустя, а кто с усмешкой,
С чемоданами и спешкой,
Мимо, мимо - немцы с чешкой
И компании болгар.

Звон вокзальных полутонов,
Блики, скрытые в тени.
Тусклым светом от вагонов
Отражаются огни.

И мелькают кости четок,
Связки рыбы, блеск оберток,
То нетвердый подбородок,
То безумные глаза.
Муравьями деловыми,
Полусонными, глухими
Люди скачут, а над ними -
Глыбой каменной вокзал.

Здесь и я, как соглядатай,
Был приставлен к жизни клятой.
Уезжаю, виноватый,
Раз уж надпись мне зажглась.
И носильщик в грязной форме,
Вроде пьян, а вроде в норме,
Так проехал по платформе,
Что платформа затряслась.

Отправленье, отпеванье
Прогудело на басах,
И захлюпало прощанье
В поцелуях и слезах.

Мне осталось отвернуться,
От прощанья отмахнуться,
И отбыть, и не вернуться,
Замереть, войдя в вагон.
Только вдруг - как привиденье
Показалось на мгновенье
И в толпу внесло смятенье,
Опустившись на перрон.

Эта женщина дурная,
Неземная и босая,
Подошла ко мне, мерцая,
И меня пробила дрожь.
Утерял я глянец лоска
И сказал я зло и жестко:
"Здравствуй, Муза-вертихвостка,
Что хорошего несешь?

Руки голы, губы сжаты,
Взгляды трудно оторвать...
Проводить меня пришла ты,
Или хочешь задержать?

Только это все не нужно,
Слишком долго и недужно.
Я по просеке окружной
Мчал туда, где твой был лик,
С вожделеньями прощался,
Истощался, сокращался,
Но почти не умещался
В узких рамках часа пик.

Для тебя я был пиратом,
Сумасбродом, дипломатом,
Ты дразнила плагиатом,
И метался я в душе,
Сочинял каскады шума,
Сто сюжетов пел угрюмо -
Только их не я придумал,
Их придумал Бомарше.

Я себя закинул к звездам,
Но оттуда уронил...
А теперь все то, что создал,
Я почти похоронил.

Муза, видишь: строчек тонны
По пути с лихим уклоном
Я в вагоне похоронном
Отправляю багажом.
Так убери же ты, нахалка,
Свои руки с катафалка,
Неужель тебе не жалко,
Что я проклят и смешон?.."

Тут задвигались колеса -
На меня взглянули косо,
Не докончил я вопроса,
Так как тронулся состав...
Чуть отъехавши, однако,
Соскочил я в бездну мрака,
И вернулся, - и заплакал,
Милой Музы не застав...

[RI]

Разлука - разная. И так тоже был=вает - грустно, но светло..

* **
Метёт метель, лютует стужа.
Уходят в прошлое года.
Ты никогда мне не был мужем.
Но самым близким был всегда..

----
Тень твоя зябнет в сумраке ночи.
Имя изломанно ритмом строчек.
Мне снится злая ухмылка времени
Всё это временно? Или зачем нам?




Или так:
БандЭрос "Не под этим солнцем"
Наедине с оставшимся желанием,
Ломая тишину непослушными пальцами,
Как на глубине, задержу дыхание,
Нам всё предстоит узнать самим.

Когда-нибудь и может не под этим солнцем,
Но всё вернётся знаем, всё вернётся.
Когда-нибудь поймём, коль сердце не остыло,
Зачем всё было с нами, зачем всё было.

В свете настольной лампы, перебирая в памяти,
Приму таким, как есть всё, что хотел исправить,
Устав бежать, приобретать и тратить,
Что я возьму с собой за горизонт на закате?
Сколько рук пожато, рассветов встречено?
Всё идёт по кругу, циклично, но не вечно,
Однажды обязательно проснёмся,
Чтобы ответить на все свои вопросы.

Когда-нибудь, поняв, что значит быть
И сколько весит наша жизнь,
А "завтра" сможет подождать меня пока
Я вдохну запах этого дня.
И досмотреть бы до конца этот закат,
Похоже пазл закончен и мне пора назад,
Но сколько смог бы я взять?
Так мало.

И мы возьмём с собою так немного,
Не золото, не сумки с потёртыми джинсами,
Лишь память о любви и в долгую дорогу,
Нам всё предстоит сложить самим.

Когда-нибудь и может не под этим солнцем,
Но всё вернётся знаем, всё вернётся
Когда-нибудь и может лишь на миг, но вспомним,
Зачем и кто мы сами, зачем и кто мы...

Наедине с оставшимся желанием,
Ломая тишину непослушными пальцами.

Когда-нибудь и может не под этим солнцем,
Но всё вернётся знаем, всё вернётся
Когда-нибудь и может лишь на миг, но вспомним,
Зачем и кто мы сами, зачем и кто мы...


http://www.clipafon.ru/banderos/ne-p...a6f60bbfd.html

[onna]

Сообщение от квит

почему то тоже сюда просится

Образ мужчины на коне дышит скрытым огнем.
Пахарь дает жизнь слову «культура», город – слову «цивилизация», а всадник пролетает минутной грозой.
по этому поводу замечает, что греки, римляне и германцы были народами землепашцев.

[/BLOCK]

квит, интересная мысль, уже слышала о ней в одной исторической передаче

и песня в музыкальном разделе
http://www.youtube.com/watch?v=5fG5x...eature=related

vBulletin [media]