И. Б. Шатуновский
Риторические вопросы как форма агрессивного речевого поведения
// Агрессия в языке и речи. М., 2004. С. 19 – 37.
1. Вопросительные по форме предложения, выражающие невопросительное значение, так называемые риторические вопросы (РВ), активно используются в диалоге с целью выражения отрицательных оценок и суждений, как средство своего рода речевой агрессии, направленной против собеседника. Такое употребление особенно характерно для разговорно-бытового дискурса. Речь идет о вопросах типа
Где ключи? — Откуда я знаю? Такие вопросы
чрезвычайно продуктивны в разговорной речи и в речи вообще. В то же время они изучены явно недостаточно. Отметим, что первичным, прототипическим употреблением РВ являются вопросы в реальном диалогическом дискурсе, поскольку здесь в полной мере присутствует то, что предполагается сутью вопросов как речевых актов (РА): живая, реальная коммуникативная ситуация и реальные, меняющиеся ролями ее участники, говорящий (Г) и адресат (А), взаимодействующие друг с другом. Когда такие вопросы переносятся в другие коммуникативные условия, в публичную монологическую речь (с коллективным “размытым” адресатом), в публицистическую письменную речь, в научную и художественную литературу (прозу и поэзию), где А делается часто весьма условным и еще более обобщенным и потенциальным и реально может отсутствовать, с ними могут происходить различные трансформации. Тем не менее, эти вторичные употребления мотивированы их первичным употреблением в реальном диалоге, поэтому изучение значения и функций РВ в повседневном диалогическом дискурсе важно для понимания сущности РВ вообще.
2. Риторические вопросы традиционно рассматриваются весьма упрощенно. Обычно говорится, что они выражают экспрессивно окрашенное утверждение или отрицание [Русская грамматика 1980, т. 2, § 2624], часто добавляется, что РВ характеризуются “полярностью”, т.е. позитивный по форме вопрос выражает отрицательное суждение, отрицание, а отрицательный вопрос — утверждение [Sadock 1974, p. 125].Этого слишком мало! Это не объясняет их поистине огромную частотность и продуктивность. Просто невероятно, что такой огромный класс выработался просто ради экспрессивности, которая может быть выражена более простыми средствами, например, интонацией. На самом деле РВ представляют собой гораздо более сложное и интересное явление.
Итак, несколько типичных примеров:
И сказал Господь Каину: где Авель, брат твой? Он сказал: не знаю; разве я сторож брату моему? (Бытие, 4, 8);
Где ключи? — Откуда я знаю?; Это ты положила пакет на полку? — А кто же еще? Диалог у киоска:
Дайте, пожалуйста, “Огонек”. — А где вы видите “Огонек”? (пример Т. М. Николаевой);
Не забудь выключить газ. — Я когда-нибудь забывала выключить газ? /
А когда я забывала выключить газ?; Аммос Федорович:
… Это значит вот что: Россия… да… хочет вести войну, и министерия-то, вот видите, и подослала чиновника, чтобы узнать, нет ли где измены. Городничий:
Эк куда хватили! Еще умный человек! В уездном городе измена! Что он, пограничный, что ли? (Гоголь. Ревизор).
Сформулируем наш главный тезис. В том пункте дискурса, где находятся эти вопросы, реализуется многоплановый дискурсивный блок, комплекс, представляющий собой весьма сложное образование. РВ является тем ключевым звеном дискурса, которое “возбуждает”, продуцирует (в совокупности с другими элементами дискурса) имплицитную дискурсивную цепочку, и в этом смысл их существования. РВ имеют не только экспрессивный, но, что гораздо более важно,
дискурсивный характер, предполагая, в силу своей синтаксической вопросительной специфики, то, что было до них, и то, что будет после. В качестве РВ употребляются такие вопросы, которые являются реакцией на предшествующие звенья дискурсивной цепочки, с одной стороны, и, с другой стороны, как любые вопросы, они предполагают продолжение этой цепочки — ответ на вопрос. Поэтому они немыслимы вне дискурса, а если его в материальном виде нет, они “возбуждают”, имплицируют представление о таком дискурсе. Теперь приведем примеры эксплицитных (но приблизительных, и это принципиально! см. далее) толкований дискурсивных отрезков с РВ:
Где ключи? — Откуда я знаю? » ‘Ты спрашиваешь у меня, где ключи, твой вопрос предполагает, что я это знаю; но я не знаю, где ключи, и ты должен понимать, что я не знаю, где ключи, потому что у меня нет никаких источников информации об этом, поэтому глупо спрашивать меня об этом!’.
Аммос Федорович: …
Это значит вот что: Россия… да… хочет вести войну, и министерия-то, вот видите, и подослала чиновника, чтобы узнать, нет ли где измены. Городничий:
Эк куда хватили! Еще умный человек! В уездном городе измена! Что он, пограничный, что ли? Да отсюда хоть три года скачи, ни до какого государства не доедешь (Гоголь. Ревизор) » ‘Вы говорите, что у нас может быть измена; однако вы сами должны понимать, что измены возможны лишь в пограничных городах, а вы сами прекрасно знаете, что у нас город не пограничный, поэтому глупо полагать, что у нас возможна измена’.
Егор Гайдар Сергею Глазьеву, заявившему, что в октябре 1993 он сам в знак протеста ушел в отставку:
Сергей Юрьевич, это не вы мне [такого-то числа]
звонили с просьбой, чтобы вас не отправляли в отставку? (ТВ, “Времена”, 5 октября 2003) » ‘Вы сейчас говорите, что вы сами ушли в отставку, в знак протеста и т.п., как будто не вы / вы не звонили мне…, а ведь на самом деле вы звонили мне и просили, чтобы вас не отправляли в отставку, и это не согласуется с тем, что вы сейчас говорите, следовательно, вы неискренни, вы сейчас лжете’.
Общая минимальная схема “значения” ( в самом широком смысле), или, точнее, смысла [Бондарко 2002, с. 102 - 108; Кобозева 2000] РВ “Р?” (вместе с ситуацией употребления, представление о которой они включают); значение описывается с точки зрения Г (отсюда “я” и “вы” в толковании для обозначения Г и А); Р — диктальное ( в смысле [Балли 1955]) содержание, диктальная тема РВ (= РВ “спрашивает” о Р или о том, что связано с Р):
‘(а) Вы говорите, что Р, или говорите или делаете некое Q, из чего следует, что Р; (б) однако (я знаю, что) на самом деле не Р, и (в) вы это знаете / должны знать, понимать и т.п., (г) раз вы этого не знаете, не понимаете / или делаете вид, что не понимаете, не знаете, то вы глупы / неискренни, лжете и т.д.’
[1]. Компоненты могут добавляться, видоизменяться, но в основе всегда лежит эта схема.
Рассмотрим более подробно мотивационные механизмы, связывающие форму и значение в случае употребления РВ.
(1). То, что А
[2] говорит “Р” или говорит или делает некое Q, из которого следует, что Р, вытекает из самого употребления вопроса и его вида.
Теоретическое отступление: Общие (полные) вопросы в русском языке делятся на 3 типа [Шатуновский 2001]: диктально-модальные вопросы (позитивные (без частицы
не) вопросы с частицей
ли), модальные вопросы и экспликативные [Мелиг 1991] вопросы (вопросы-предположения). Диктально-модальные вопросы формулируют
новую для данного дискурса диктальную тему; тема модальных и экспликативных вопросов
известна, она или уже сформулирована в предшествующем дискурсе или вытекает из ситуации, того, что сказано или сделано, делается в данной ситуации.
Подчеркнем теперь, что в качестве РВ употребляются именно вопросы с известной диктальной темой. Это модальные или экспликативные (включая вопросы с
не… ли…?) вопросы, или специальные вопросы, тема которых также известна из контекста или ситуации; так,
Кто убил Кеннеди? предполагает, что известно, что кто-то убил Кеннеди. Диктально-модальные вопросы (позитивные вопросы с
ли)
абсолютно невозможны как РВ в реальном диалоге:
Вы зачем детей в такую погоду в поле привезли? *Сошли ли вы с ума? ® …
Вы сошли с ума?;
Дайте “Огонек”. — *Видите ли вы “Огонек”? и т.д.Вопрос формулируется именно в виде
Р?, а не
Не Р? (или
Не Р?, а не
Р?) потому, что именно в таком виде он вытекает из предшествующих слов или действий А
[3].
(2). То, что Г знает ответ и данный вопрос не является по своей коммуникативной цели подлинным вопросом, А-у ясно из самого характера вопроса (нестандартность данного вопросительного предложения как вопроса, особая структура, интонация, частицы, способствующие пониманию как РВ
разве, что ли, что (Комиссар, на месте убийства:
Вы тут ничего не трогали? — Что я, ненормальная, что-нибудь здесь трогать? (сериал “Комиссар Наварро”)), несвязанность с предшествующим участком дискурса, если понимать его как буквальный вопрос (
Это ты положила…? — нормальные ответы:
Я / Не я, но не
А кто же еще?), фразеологизованность, конвенционализованность данного вопроса именно как РВ и т.д. (подробнее о признаках РВ см. [Бердник 1974]).
(3). То, что (Г полагает, что) на самом деле не Р
[4], мотивируется (и сигнализируется для А и других возможных слушателей) самóй нестандартной реакцией Г на слова или дела А в виде не согласующегося с нормальным, кооперативным развитием дискурса вопроса, что фактически имплицирует несогласие, возражение против того, что говорит или делает А, непосредственно с его высказыванием или его пресуппозициями, импликациями и т.д. Если бы Г был согласен с А, то он действовал бы иначе, например, так:
Где ключи? — На полке. Вместо этого он задает “контрвопрос”:
Откуда я знаю? В этом источник так называемой “полярности” РВ и в этом широком смысле все РВ “полярны”. Такое противоречие между тем, что реально (по мнению Г) имеет место, и тем, что следует из слов и т.п. его собеседника (и формулируется в виде РВ), специально фиксируется частицами
разве [см. Булыгина, Шмелев 1997, с. 271] и
что ли. Отсюда огромная их преимущественное употребление именно и прежде всего в РВ [Распопов 1953; Бердник 1974].
Понятие “полярности” требует комментариев. Полярность в буквальном смысле может иметь место только в случае общих (полных) вопросов, выражающих законченную, полную пропозицию:
Не забудь взять ключи. — (Разве) Я когда-нибудь забывала взять ключи? — РВ предполагает, что реально имеет место ситуация ‘Я никогда не забывала брать ключи’;
Разве не я помог тебе, когда…? ® ‘Именно я помог тебе, когда…’ и т.д.; ср. в эксплицитном виде: Пассажир спрашивает проводника, не будет ли в поезде холодно. Проводник:
Что щас, мороз, что ль, какой? Щас не мороз…
Однако такая полярность не может иметь место в случае специальных вопросов, не содержащих законченной пропозиции. Однако и в случае специальных РВ полярность в широком смысле имеет место: это, например, полярность между пресуппозицией вопроса и реальным положением вещей, между развивающим специальный вопрос вопросом-предположением и реальным положением вещей и т.д. Например:
Где ключи? — Откуда я знаю? — РВ (вопрос об источнике знания) формально содержит пресуппозицию наличия знания у А, которая противоречит реальному положению дел; аналогично:
Не забудь взять ключи. — А когда я забывала взять ключи? — вопрос имеет пресуппозицию (исходное предположение вопроса), что были такие случаи, когда Х забывал взять ключи; спрашивается (буквально), когда это было;
Кто тебя просил это делать? — имеет пресуппозицию, что кто-то просил Х-а это делать, что противоположно реальному положению дел: ‘тебя никто не просил это делать’. В других случаях реальное положение вещей противоположно вопросу-предположению, конкретизирующему данный специальный вопрос. Такой вопрос-предположение может оставаться в имплицитном виде, но может и эксплицироваться, например:
А за квартиру кто платить будет ? Пушкин? (Булгаков. Мастер и Маргарита)® ‘за квартиру должен платить не Пушкин, а вы’;
В конторе им говорят — вы чего в такую погоду детей привезли? С ума сошли? (Интернет. История дня) » ‘Вы привезли детей в поле потому, что сошли с ума?’; Остап:
Куда вы полезли? Разве вы не видите, что это касса?(Ильф и Петров.12 стульев). Ср. также еще более эксплицитный пример, где эксплицировано всё, что только возможно: и уточняющие специальный вопрос вопросы-предположения, и то, что на самом деле не Р: [Воробьянинов Остапу:]
Но ведь это же… обман. [Остап Воробьянинову:]
Кто это говорит? Это говорит граф Толстой? Или Дарвин? Нет. Я слышу это из уст человека, который еще вчера только собирался забраться ночью в квартиру Грицацуевой и украсть у бедной вдовы мебель (Ильф и Петров.12 стульев).
РВ могут употребляться
иронически. В этом случае ситуация с полярностью усложняется. Как известно, ироническое высказывание понимается в смысле, противоположном его буквальному значению; в то же время РВ и сами по себе понимаются в смысле, противоположном буквальному значению содержащейся в них пропозиции. Минус на минус дает плюс, и полярность на поверхности исчезает, а внутри высказывание оказывается “дважды полярным”. Например: [В библиотеке. Молодой человек — девушке, получающей книги:]
Что, книги берете? — Девушка:
А что, очень заметно? Не-иронический РВ был бы:
А что, не заметно?
(4). То, что А (по мнению Г) знает или должен знать / понимать и т.п., что Р (не Р), вытекает из пресуппозиции вопроса, что А знает или, по крайней мере, предположительно, должен знать ответ. Разумеется, вопросы могут употребляться и в случаях, когда Г не уверен, знает ли А ответ, но тогда Г формулирует неуверенный вопрос типа:
Вы не знаете / не скажете, где здесь…? и т.п. Все РВ по своей форме — уверенные, категорические вопросы, однозначно предполагающие, что А знает ответ. Раз формулируется такой вопрос, то, следовательно, А знает ответ.
(5). Далее на этой базе делается следующий вывод (возникает следующая импликатура): ‘Вы говорите или делаете и т.д. что-то, из чего вытекает, что Р; однако на самом деле не Р; следовательно… [и возникает какое-то объяснение этой нестыковки, которое в зависимости от контекста, ситуации и т.п. приобретает разный вид, однако почти всегда имеет отрицательный характер] вы неискренни, лжете / вы глупы, несообразительны, тупы, не можете понять, что… и т.д.’. Отсюда возникают коннотации, импликатуры лживости, неискренности или глупости, непонятливости и т.п. А или неправильности, неэтичности, невежливости его слов или действий. Эти отрицательно характеризующие А импликатуры и придают РВ то качество, которое традиционно маркируется в их описании ярлыком “экспрессивность”. Причинно-следственная связь, имплицируемая РВ, сближает их с высказываниями, содержащими союзы и частицы, являющиеся эксплицитными показателями причинно-следственной связи (
потому что, ведь и т.п.).:
А разве я говорил, что я джентльмен? (из анекдота) » ‘Ведь я не говорил, что я джентльмен’.
3. Заметим, что очень часто, практически всегда, РВ не являются просто “вопросами с повествовательным значением” (как они называются в [Бердник 1974]), но являются диффузным объединением нескольких речевых актов (РА), особенно если рассматривать как особый РА “осуждение” А. Помимо осуждения, в состав семантического комплекса РВ очень часто входит в том или ином виде и
побуждение.Это даже логически следует из наличия компонента осуждения действий или слов А, поскольку осуждение действий (или бездействия) имплицирует побуждение прекратить совершать эти действия (или, наоборот, совершать какие-то действия, в зависимости от того, что осуждается, действие или бездействие). Например: Мужчина, представляется:
Мэлоун. (фамилия). Девушка:
А имя у тебя есть? (к/ф “Агент Мэлоун”. США) » ‘скажи имя + когда представляешься, надо говорить и имя, ты этого не сделал, и это невежливо, я осуждаю тебя за это’;
Давай передвинем полку. — Может быть, ты дашь мне сначала поесть? » ‘Дай мне сначала поесть + ты мешаешь мне есть, невежливо, нехорошо мешать человеку есть, ты плохо воспитан, ты должен сам понимать это, я осуждаю тебе за всё это ( и за то, что ты мешаешь мне, и за то, что ты этого не понимаешь’; [А ответил на вопрос вопросом]
Почему вы всегда отвечаете вопросом на вопрос? »‘Я считаю, что неправильно отвечать вопросом на вопрос, так не надо отвечать, я раздражен этим, я осуждаю вас за это и побуждаю вас не говорить таким образом’; см. также (уже без комментариев):
Куда ты лезешь? Куда прешь? А картошку кто за тебя чистить будет? Пушкин? Куда свечку понёс? Что ты делаешь? Ты с ума сошел? и т.п.
4. Именно наличие в реальном дискурсе РВ отрицательно характеризующих, “осуждающих” А компонентов — в разной концентрации: от легкого подтрунивания до крайнего возмущения — делает РВ формой
речевой агрессии. РВ — это почти всегда удар, выпад или, по крайней мере, укол в адрес собеседника. Последнее в свою очередь обуславливает то раздражение и неприятие, которое вызывают РВ у тех, кто подвергся агрессии в форме РВ, особенно тогда, когда А расценивает это осуждение как неправомерное, а РВ — как демагогический. Демагогическое
[5] употребление РВ имеет место тогда, когда Г посредством употребления РВ “возбуждает” представление о глупости, неправильности и т.п. слов или действий А в тех случаях, когда эти слова или действия на самом деле, в принципе не являются таковыми. Например:
Как я не люблю, — заметил Остап, — этих мещан, провинциальных простофиль! Куда вы полезли? Разве вы не видите, что это касса? (Ильф и Петров. 12 стульев) — высказанное Остапом замечание в виде аж двух РВ, один из которых развивает и уточняет другой, содержит (точнее, “возбуждает”) пресуппозицию (фоновые сведения), что покупать билеты в кассе, как это собирается сделать Ипполит Матвеевич, глупо. Не случайно эта реплика вызывает у И.М. недовольство, и он наносит контрудар, также в виде РВ, имплицирующего неправомерность этого замечания:
Ну а куда же? Ведь без билета не пустят! (Ответ Остапа: надо получать билеты бесплатно у администратора. ) Ср. примеры шуточного обыгрывания подобной демагогии: Жена:
Идет дождь. Закрой окно. Муж:
Неужели ты думаешь, что если я закрою окно, дождь кончится? (анекдот); Аман Тулеев: “Если ты начинаешь жульничать, то какой ты кандидат в президенты?”
А какой из тебя президент, если ты и жульничать не умеешь? (АиФ, № 11, 2000 г.). Разумеется, грань между демагогическим и недемагогическим употреблением РВ часто зыбка и условна: то, что Г может расценивать как правомерное осуждение и осмеяние, А — как неправомерное и демагогическое.
В некоторых ситуациях значение (импликатура) осуждения не возникает (если иметь в виду, что в подавляющем большинстве случаев такая импликатура возникает и является отчасти уже конвенционализованной, то можно сказать, что эта импликатура “нейтрализуется”, “погашается” [Грайс 1985]). В общем случае это происходит тогда, когда имеется (может быть выведена) благовидная мотивировка, объяснение расхождения между Р слова (вопроса) и не Р дела (или другого, предшествующего слова). Такая мотивировка, имеется, в частности, в ситуациях, когда Г посредством РВ побуждает / убеждает А совершить Р, которое в интересах А, и предшествующие в дискурсе слова или действия А, показывающие, что он намеревается сделать не Р (не делать Р), обусловлены не неискренностью или глупостью и т.д. А, а его вежливостью и порядочностью, стремлением выполнять некоторые этические, этикетные и т.п. правила. Поскольку следование таким правилам, нормам и т.д. не только не осуждается, но, напротив, приветствуется, импликатура осуждения А не возникает (все остальные компоненты, в том числе идея, что действия или слова А неправильны, необоснованны, неразумны, нецелесообразны и т.п., сохраняются): [Вежливый гость собирается уходить, гостеприимный хозяин хочет оставить его ночевать:] (
Ну)
Куда вы пойдете на ночь глядя?!; [Коровьев вложил в руку Никанора Ивановича пачку денег.]
Строго преследуется, — тихо-претихо прошептал председатель и оглянулся. — А где же свидетели? - шепнул в другое ухо Коровьев, - я вас спрашиваю, где они? (Булгаков. Мастер и Маргарита). Осуждение также нейтрализуется, когда А предварительно осуждает действия Г, и Г сам сознает, что эти действия заслуживают в каком-то смысле осуждения:
Как ты мог так поступить! —
А что еще мне было делать? / А что я мог сделать? — осуждение осуждения = оправдание. И т.д.
5. Особую, очень распространенную и продуктивную группу составляют вопросы, выражающие незнание Г (вопросы незнания — ВН):
Что ищет он в стране далекой? Что кинул он в краю родном? (Лермонтов) » ‘Я не знаю / Неизвестно, что ищет он в стране далекой…’;
Куда, куда вы удалились весны моей златые дни? » ‘Я не знаю / не понимаю / не могу понять, куда… ’; аналогично:
Что я сделал им? За что они мучают меня? Чего хотят они от меня, бедного? Что могу я дать им? (Гоголь. Записки сумасшедшего);
Зачем было красить дом в такой цвет? и т.д. О таких вопросах можно сказать, что они находятся на полпути между собственно вопросами и РВ. Как и в собственно вопросах, А здесь не знает ответа на формулируемый им вопрос, однако значение побуждения, направленного к А, дать ответ на этот вопрос, исчезает, поскольку конкретного А или нет вообще, или же ясно, что А также не знает на него ответа. В этих условиях вопрос выражает свою собственную (бывшую) пресуппозицию ‘Г не знает / не понимает,куда / что / где / кто... и т.п.’, которая передвигается в коммуникативный фокус. Во многих случаях такие вопросы могут пониматься и как собственно вопросы, и как ВН, и как РВ, так что можно проследить всю цепочку, ведущую от вопроса к РВ. Например:
Почему ты здесь? — при наличии А может быть понято как собственно вопрос. Если в той же ситуации добавить интонацию изумления, то вопрос начнет колебаться между собственно вопросом и вопросом незнания, совмещая в себе выражение незнания (интонация изумления выносит в фокус то, что Г не понимает, почему…) и побуждение дать ответ : » ‘Я не понимаю, не могу понять, почему ты здесь, и побуждаю тебя сказать, почему ты здесь!’ В ситуации, когда А отсутствует или не может дать ответ, вопрос становится чистым вопросом незнания. Например:
Почему он здесь?, когда Г ясно, что А также не знает ответ. Такой вопрос имеет пресуппозицию ‘Ты / Он не должен быть здесь’. Еще немного, еще чуть-чуть больше интонационный нажим, подбавить возмущения в голос — и вопрос незнания переходит в РВ: пресуппозиция вопроса непонимания передвигается в коммуникативную вершину значения:
Почему ты здесь?!» ‘Ты находишься здесь. Ты не должен быть здесь! Я возмущен этим! Уходи отсюда!’. Такие различия в интерпретации возможны для многих вопросов, приведенных выше; так,
Что я могу дать им? = ‘я не знаю, не понимаю, что я могу дать им’ или ‘я ничего не могу дать им … и т.д.’, аналогично
Зачем было красить дом в такой цвет? »‘Я не понимаю...’ или ‘Дом покрашен в какой-то странный цвет, нет причин красить дом в такой цвет, глупо красить дом в такой цвет’ и т.п.
6. Как видно было уже из примеров выше, РВ очень часто (в большей или меньшей степени) конвенционализуются и фразеологизуются:
Откуда я знаю / мне знать? Что я, рыжий, что ли? Что я, с ума сошел? А Р за тебя Пушкин будет делать?,
А что я мог сделать? С какой стати?,иногда даже теряя при этом вопросительный знак и вопросительную интонацию:
Кто ты такой? — Нет, это ты кто такой!;
Да не хотите ли закусить, Никанор Иванович? Без церемоний! А? - Я извиняюсь, - уже негодуя, заговорил Никанор Иванович, - какие тут закуски! (Булгаков. Мастер и Маргарита);
Да какой он артист! (из анекдота, где человека называли артистом);
Как ты мог (так поступить)! Однако это ни в коей мере не противоречит всему тому, что было сказано ранее, поскольку при конвенционализации и фразеологизации РВ просто происходит фиксация и закрепление того дискурсивного семантико-прагматического комплекса, который в других случаях выводится в дискурсе по принципам речевой коммуникации. Напротив, конвенционализация, фразеологизация “показана”, “рекомендована” РВ, поскольку облегчает их опознание как РВ. Не случайно их так много! Фразеологизованные и конвенционализованные РВ употребляются в дискурсе в тех же ситуациях и в соответствии с теми же закономерностями, которые были описаны выше для РВ в целом. Например: Адвокат
: Вы обсуждали с гражданкой Тропининой [обвиняемой в заказе убийства своего мужа]
мотивы убийства? Киллер:
Зачем? (Сериал “Линия защиты”) ¹ просто
Незачем (это было) обсуждать, но » ‘Ваш вопрос странный, он предполагает, что я должен был обсуждать с заказчиком мотивы заказа на убийство, но нет никаких резонов и причин это делать, поэтому я не обсуждал это, и вы сами должны бы были это понимать’.
Разумеется, фразеологизация , в силу самой своей природы, может в ряде случаев “заводить” РВ настолько далеко, что они в значительной мере (в большей или меньшей) теряют свой дискурсивный характер, а с ним и экспрессивность (хотя, как правило, сохраняют полярность). Формально это проявляется в том, что такие РВ теряют самостоятельность и употребляются как часть другого предложения. Прежде всего это касается РВ с эпистемическими предикатами, которые превращаются просто в показатель эпистемической модальности, своего рода модальные слова, но с весьма специфическим и сложным значением (что является результатом их дискурсивного происхождения):
кто знает, как знать, думал ли я, мог ли я подумать и т.п.
7. Чрезвычайно важное и принципиальное свойство РВ — широта, размытость и неопределенность их значения (точнее, того смысла, который “возникает” в том пункте дискурса, где находятся эти вопросы, и
благодаря им). Это некоторое размытое облако, “сотканное” из буквального значения вопроса, пресуппозиций, коннотаций, исходных предположений, выводов и импликатур, в некоторой (большей или меньшей и разной в разных случаях) степени конвенционализованных, “застывших” и ставших частью значения, и в некоторой, в большей или меньшей степени, вариативных. И
этим они и хороши! Именно их широта и размытость (разумеется, наряду с их сжатостью, экономичностью, когда одно предложение “возбуждает”, обозначает целый дискурсивный комплекс, блок) обусловливает чрезвычайную употребительность РВ в диалоге. В частности, само осуждение А, его отрицательная характеристика в случае РВ завуалирована и размыта. Одно дело сказать, однозначно и определенно:
Вы осел. Совсем другое:
Откуда я знаю? /Где вы видите “Огонек”? »® ‘… и то, что вы говорите, глупо / неуместно / неправомерно / нелогично …
и т.д.
, или т.п.’.Далее, поскольку это все не говорится прямо, и с одной стороны, оно вроде бы есть, а с другой стороны, его, может быть, и нет, против РВ трудно непосредственно возражать и их невозможно прямо опровергнуть. В этом сила РВ как средства речевой агрессии, полемики и демагогии. Чтобы возражать против РВ, необходимо “извлечь” то, что там содержится, посредством языкового анализа наподобие того, как это делаю я в данной статье. Хотя говорящие интуитивно чувствуют это значение как некое целое, осознать и разъять его на эксплицитные части они не способны, да это и потребовало бы дополнительного времени, которого в реальном диалоге в условиях скоротечного обмена репликами нет.
8. Поскольку значение РВ принципиально является нечетким, то таковым должно быть и его описание
[6]. Такими
нечеткими и
приблизительными являются все описания РВ выше и ниже. Это противоречит укоренившимся структуралистским традициям точного и строгого, однозначного описания, но
иное описание здесь просто невозможно и
не нужно. Ведь говорящие прекрасно живут с этой размытостью и замечательно используют ее! При этом описание все равно неизбежно является более четким и конкретным, чем описываемое значение, все конкретные слова и формулировки искажают фактический смысл этой лексико-синтаксической конструкции, представляя его более точным и однозначным, чем он есть на самом деле, и это надо постоянно иметь в виду.
9. Как было сказано в самом начале статьи, сформированные как особый коммуникативный тип в реальном диалоге, РВ могут переноситься из реального диалога — той коммуникативной среды, где они возникли — в другие коммуникативные ситуации с “вырожденным” в той или иной степени А. Это может приводить к сдвигам в функционировании РВ. Все виды этих сдвигов и трансформаций, разумеется, невозможно описать в рамках одной статьи. Опишем лишь некоторые (может быть, основные) случаи.
Наименьший сдвиг имеет место в “злободневных”, внутренне диалогичных публицистических (письменных и устных) и художественно-публицистических текстах, когда среди широкой аудитории, к которой обращен данный текст, реально имеются какие-то люди, совершившие или совершающие те или иные действия, в том числе и речевые, которые и являются реальным стимулом для РВ, обращенным к этим людям (что показывает 2-ое лицо местоимений и глаголов, используемых автором). Например:
Убит!… к чему теперь рыданья, пустых похвал ненужный хор и жалкий лепет оправданья? Судьбы свершился приговор. Не вы ль сперва так злобно гнали его свободный, смелый дар и для потехи раздували чуть затаившийся пожар? (Лермонтов. Смерть поэта) » ‘Теперь вы рыдаете и хвалите поэта, наблюдая это, можно подумать, что вы любили, ценили и т.д. его; однако на самом деле именно вы злобно гнали … и т.д.; поэтому ваши рыданья и похвалы неискренни, лживы, фальшивы, я осуждаю ваши прошлые и нынешние действия и ваше лицемерие’; …
Вы грозны на словах — попробуйте на деле! Иль старый богатырь, покойный на постеле, не в силах завинтить свой измаильский штык? Иль русского царя уже бессильно слово? Иль нам с Европой спорить ново? Иль русский от побед отвык? Иль мало нас? Или от Перми до Тавриды…? (Пушкин. Клеветникам России) » ‘Вы говорите и ведете себя так, как будто нас мало и т.д., но вы заблуждаетесь, или глупы, или неискренни, вы должны бы понимать или знать, что нас много…и т.д.’. Аналогичная ситуация возможна и в научном тексте:
Первая [из попыток решить эту проблему] —
это “Верую, ибо абсурдно” отцов церкви. […Однако…]
Неужели я обязан верить любому абсурдному утверждению? А если не любому, то почему именно этому? (З.Фрейд. Будущее одной иллюзии. Пер. В.В.Бибихина).
В прототипическом случае употребления РВ в дискурсивной ситуации имеется два (по крайней мере, основных, обязательных) участника: Г и А, он же субъект осуждаемых действий. Ситуация с РВ приобретает вид коммуникативного треугольника в тех случаях, когда субъект действий слов и т.д., он же осуждаемый субъект, не совпадает с А. В этом случае в ситуации участвуют Г, А и осуждаемый субъект (C), чьи действия или слова вызывают РВ. Например: [Реклама препарата “Нурафен” для детей:]
Снимет температуру и боль на время до 6 часов! Г, прослушавший эту рекламу, А-у, который также слышал ее:
А лечить кто будет?; [Объявление: приглашаются на такую-то работу с такой-то зарплатой.] Г А-у:
Кто будет работать за такую зарплату? » ‘Глупо полагать, что кто-то будет работать за такую зарплату и предлагать такую зарплату; никто не будет работать за такую зарплату’. Осуждающие и т.п. компоненты здесь не исчезают, но эмоциональный и интонационный накал (экспрессивность) РВ снижается по понятным причинам: нет возможности выплеснуть осуждение, возмущение на тех, кто его реально заслуживает, Г просто “выпускает пар” в присутствии более или менее случайного А.
Составляющая эмоционального осуждения и т.п. РВ исчезает в рассуждениях, размышлениях, касающихся потенциальных, возможных в будущем действий Г, А или третьего лица. Например: [Если вы / я / он сделаете / сделаю / сделает то-то, то будут такие-то нехорошие последствия.]
Зачем вам / мне / ему нужны все эти неприятности? Поскольку реально еще ничего не сказано и не сделано и даже не выбрано как будущее действие, то нет и не может быть реального осуждения действий и т.п. субъекта. Остальные компоненты сохраняются: подразумевается, что это
было бы глупо / неразумно / нецелесообразно / неэтично / невежливо и т.д., и т.п. сделать или сказать это со стороны С, чей потенциальный курс действий обсуждается. Но стоит перенести это в прошедшее время с реальным А (= С) — сразу ситуация меняется, и РВ становится классическим РВ:
Зачем вам нужны были все эти неприятности?
Осуждение также редуцируется (однако в разных ситуациях в разной степени) в обобщенных ситуациях, когда конкретный С вообще не имеется в виду, и Г (пишущий) в своем монологическом рассуждении предвосхищает возможные аргументы, замечания, возражения и т.п., которые можно было бы высказать по тому или иному поводу, и затем сам же “парирует” их посредством РВ, со всеми описанными выше импликациями и компонентами (за исключением редукции осуждения из-за отсутствия реального А). Г сам может эксплицитно формулировать возможные замечания, возражения и т.п.:
Могут сказать, что…;
На это можно (было бы) возразить, что.. и т.д., а может оставлять их в области имплицитных, подразумеваемых компонентов дискурса (импликатур): Из сочинения девочки о счастье, где она написала, что хочет иметь четырех детей, двух мальчиков и двух девочек:
Я ничего не написала о труде, но разве у матерей мало работы? (к/ф “Доживем до понедельника”) » ‘Меня могут упрекнуть в том, что я ничего не написала о труде. Но такой упрек неправомерен, потому что мать должна очень много работать для того, чтобы вырастить и воспитать своих детей’.
Литература
Балли Ш. Общая лингвистика и вопросы французского языка. М.: Изд. иностр. лит., 1955. 416 с.
Бердник Л.Ф.Вопросительные предложения с повествовательным значением в современном русском языке. Дис. … канд. филол. наук. . Ростов-на-Д., 1974. 23 с.
Бондарко А. В. Теория значения в системе функциональной грамматики. М.: Языки славянской культуры, 2002. 736 с.
Булыгина Т.В., Шмелев А.Д. Языковая концептуализация мира. М.: Школа “Языки русской культуры”, 1997. 574 с.
Витгенштейн Л. Философские исследования // Витгенштейн Л. Философские работы. ч. 1. М.: Гнозис, 1994.
Грайс Г. П. Логика и речевое общение // Новое в зарубежной лингвистике. Вып. 16. Лингвистическая прагматика. М., 1985. С. 217 – 237.
Кобозева И. М. Две ипостаси содержания речи:
значение и
смысл // Язык о языке. М., 2000. C. 303 – 359
Николаева Т. М. “Лингвистическая демагогия” // Прагматика и проблемы интенсиональности. М., 1988. С. 154 – 165.
Распопов И.П. Типы вопросительных предложений в современном русском литературном языке. Автореф. дис. ... канд. филол. наук. Куйбышев, 1953. 20 с.
Русская грамматика. Т.2. Синтаксис. М.: Наука, 1980.
Шатуновский И. Б. Семантика предложения и нереферентные слова. М.: Школа “Языки русской культуры”, 1996. 400 с.
Шатуновский И. Б. Основные коммуникативные типы полных (общих) вопросов в русском языке // Русский язык: пересекая границы. Дубна, 2001. С. 246-265.
Mehlig H.R. Экзистенциальные и экспликативные вопросы // Russian Linguistics, 15
, 1991. С. 117-125.
Sadock J. M.Toward A Linguistic Theory of Speech Acts. N.Y., San Francisco, London: Academic Press, 1974. 168 p.
[1] РВ может быть сам по себе как положительный (позитивный, в утвердительной форме), так и отрицательный; различие символов
Р и
не Р в описании отражает лишь некоторую противоположность (“полярность”) между тем, что говорит или делает А и что в силу этого фиксировано в формулировке вопроса, и тем, что имеет место на самом деле (по мнению Г). Иными словами, если А говорит Р (и вопрос соответственно формулируется как
Р?), то на самом деле имеет место не Р; если А говорит не Р (и вопрос формулируется как
Не Р?), то на самом деле имеет место Р.
[2] Мы сохраняем “жесткие” (наподобие X и Y) обозначения участников коммуникации по их роли в собственно РВ (с тем, чтобы сохранить мотивированность этих обозначений и в то же время избежать выражений типа “будущий А, но в данный момент Г”).
[3] Имеется ограниченная группа позитивных вопросов с
ли, употребляющихся как РВ. Это вопросы с эпистемическими предикатами
думал и (вместе с
мог)
предполагать:
Думал ли я, что однажды выбранная наугад в подмосковном лесу тропинка выведет меня к той самой легенде? (В. Степанов. Чайка над околицей; пример из [Бердник 1974]);
Мог ли я подумать / предположить, что... ? Однако эти вопросы не могут употребляться как реплики в реальном диалоге, именно потому, что они вводят новую тему и поэтому не являются реакцией на слова или действия другого участника коммуникации, ср.:
Как вы могли пойти по этой тропинке? — *Думал ли я, что я иду не туда? и т.п.
[4] Различие между отсутствием и наличием
полагать в толкованиях отражает различие в возможности фактивной и нефактивной интерпретации денотативной ситуации вопросов. Если мы описываем ситуацию с точки зрения Г, то мы должны описать ситуацию без ссылки на мнение Г, поскольку Г рассматривает или, по крайней мере, подает дело так, что не Р имеет место на самом деле, является фактом. Однако если мы описываем ситуацию извне, с позиций третьего лица, то есть собственно с позиций исследователя, то мы должны употребить нефактивные глаголы
считать или
полагать и т.п., поскольку мы не обязаны разделять фактивные пресуппозиции Г (подробнее см. [Шатуновский 1996, с. 253-254]). Здесь и далее необходимо иметь в виду это возможное “колебание” между разными точками зрения для описания по существу одной и той же ситуации.
[5] О лингвистической демагогии см. [Николаева 1988]
[6] О невозможности четкого описания того, что в действительности является нечетким, см. [Витгенштейн 1994, 74].
14.03.2007, 14:33
.
. Эх, и кто придумал эти манипуляции?
