Уверенность и сомнение

[Наталья]

– Здравствуйте! Келима-восемьсот восемьдесят девять к вашим услугам! Аппетитно, волшебно, как всегда у Папы Сонга! Чем порадовать вас сегодня?
– Ты счастлива, Келима-восемьсот восемьдесят девять? – спросила я.
Улыбку ее, когда она закивала, озарил энтузиазм. «Счастлива» – это слово из Второго Катехизиса: «При условии, что я повинуюсь Катехизисам, Папа Сонг меня любит; при условии, что Папа Сонг меня любит, я счастлива».
Меня уязвило это жестокое принуждение. Я спросила у Келимы, не хочется ли ей жить так, как живут чистокровные. Сидеть за столиками в ресторации, а не вытирать их?
Келима-889, отчаянно желая услужить, сказала:
– Прислуги едят Мыло!
Да, упорствовала я, но разве ей не хочется увидеть Внешний мир?
Должно быть, когда у Юны-939 проявлялись «отклонения», на лице у меня было написано то же, что у Келимы-889 после этого вопроса. Она сказала:
– Прислуги не выходят во Внешний мир, пока не получат двенадцать звездочек.

-----------------------------------------------------------------

Келима-889 убирала стол рядом с нами; обо мне она уже забыла. Может, «ай-кью» у меня и был выше, но выглядела она куда более довольной, чем чувствовала себя я.

Дэвид Митчел, "Облачный атлас"



Вы, наверное, замечали, что безапелляционно уверены в себе только те, кто не привык задумываться, рассуждать, сомневаться. Думающий человек, порою, подвергает сомнению, какие-то вещи или явления. И поэтому может испытывать неуверенность, потому что многое понимает и не желает искажать действительность в угоду своей радужной картинке. Иногда оптимизм может сыграть злую роль с человеком: не желая менять привычную любимую картинку, человек начинает обманывать сам себя. И, главное то, что при этом его уверенность совершенно абсолютно и железно стабильна. Он уверен и точка.
Умному сложнее. Не обманывающему самого себя трудно быть уверенным всегда и везде. Умный человек - это сомневающийся и иногда неуверенный в чем-то человек.

[SerejaKu]

Обидно мне теперь почти до слез. Не потому, конечно, обидно, что к Курскому вокзалу я так вчера и не вышел. (Это чепуха: не вышел вчера выйду сегодня). И уж, конечно, не потому, что проснулся утром в чьем-то неведомом подъезде (оказывается, сел я вчера на ступеньку в подъезде, по счету снизу сороковую, прижал к сердцу чемоданчик - и так и уснул). Нет, не потому мне обидно. Обидно вот почему: я только что подсчитал, что с улицы Чехова и до этого подъезда я выпил еще на шесть рублей - а что и где я пил? и в какой последовательности? во благо ли себе я пил или во зло? Никто этого не знает, и никогда теперь не узнает. Не знаем же мы вот до сих пор: царь Борис убил царевича Димитрия или же наоборот?

Что это за подъезд? я до сих пор не имею понятия; но так и надо. Все так. Все на свете должно происходить медленно и неправильно, чтобы не сумел загордиться человек, чтобы человек был грустен и растерян.

(C) Венедикт Ерофеев. Москва-Петушки