Любите ли вы детективы, как их люблю я?

[Aliskana]

Сразу просьба: кто считает детективы пошлым китчем и терпеть их ненавидит - не читайте этой темы и главное не пишите. Уберу.

А теперь по существу:

Прочитала я намедни книгу "Баскервильская мистерия" и поняла, за что я их, детективов, люблю.

Книга есть в сети.
Вот она

Есть еще "Анатомия детектива"

"В защиту детективной литературы".

Поэтика детектива

"Холмсиана, или О детективных романах"

Кому интересно - читайте.

Дальше я буду рассказывать о конкретных детективах, которые мне нравятся. И выкладывать иногда свои переводы детективных рассказов (на романы меня не хватило).

[Рыжий Кот]

Поэтика детектива - горит название секты НИЗЗЯ!

[ВиШень]

Сообщение от Aliskana

Сразу просьба: кто считает детективы пошлым китчем ..."[/URL]

Это...а можно немного развить тему #овкусахнеспорят? Есть люди которые считают детективы пошлым китчем? Если да, то как они (люди) это обосновывают? Ну, прост есть Конан Дойл, Акунин, Стаут, Аллан По, Флеминг , Коллинз - они все офигительные; и есть Дарья, просто хосспади.

[Aliskana]

Сообщение от ВиШень

Это...а можно немного развить тему #овкусахнеспорят? Есть люди которые считают детективы пошлым китчем? Если да, то как они (люди) это обосновывают? Ну, прост есть Конан Дойл, Акунин, Стаут, Аллан По, Флеминг , Коллинз - они все офигительные; и есть Дарья, просто хосспади.

Остин Фримен сказал, что в то время, как разные жанры литературы оценивают по их вершинам, детективы оценивают по их отбросам.

Впрочем, если на форуме нет тех, кто считает детектив пошлым китчем, - тем лучше. Я собираюсь писать о произведениях, которые мне нравятся.

[Aliskana]

Эдмунд Клирихью Бентли "Последнее дело Трента"

Написано в 1913 году.
Считается более-менее этапным.
Своего рода "антиХолмс". Сыщик блестяще дедуктирует (дедуцирует?), при этом сильно ошибается, потому что жизнь сложнее любой дедукции.

Напоминает Каффа в "Лунном камне", который при блестящем уме понял все неверно.

В общем, сыщик может ошибаться, а также влюбляться, в том числе в подозреваемую.

Есть фильм. Очень даже неплохой. Правда, имеются расхождения с книгой, но не слишком существенные.

https://yandex.ru/video/preview/?tex...28876901274564

[ВиШень]

Сообщение от Aliskana

Остин Фримен сказал, что в то время, как разные жанры литературы оценивают по их вершинам, детективы оценивают по их отбросам.

Ага. Ну в принципе наверное понятно откуда взялось мнение о китче. Графоману проще написать "типа-детектив" нежели чем фентези, исторический роман, или что-то ещё. И поидее графоманов в этом направлении должно быть больше чем где-либо.

[Aliskana]

К тому же детективы лучше продаются.

[Aliskana]

Энтони Беркли.

Хулиганит, однако. То у него главный серийный сыщик ошибается, а инспектор полиции оказывается прав, то преступника отпускают, потому что убитый - очень уж мерзкий тип, то преступник всех заморачивает, читателя в том числе.
Экспериментатор, в общем. Самый оригинальный эксперимент - "Дело об отравленных шоколадках".

Есть клуб детективов, в нем 6 участников. Адвокаты, писатели, криминологи. Требования ко всем крутейшие.

"Попасть в члены Клуба было задачей практически невыполнимой. Одного желания всецело посвятить себя благородному делу криминалистики тут было недостаточно. Соискатель членства в Клубе должен был доказать свою полную готовность к этой тяжелой, но почетной миссии.

Помимо глубоких познаний во всех без исключения разделах криминалистики, будьте методика расследования преступлений или криминальная психология, соискатель должен был досконально знать все сколько-нибудь значительные уголовные дела — и не только знать, но, в случае необходимости, и умело применять свои познания на практике. Кроме того, соискатель должен был обладать недюжинным интеллектом и редкостной интуицией. Если он действительно обладал всем этим, он представлял президенту научное исследование на тему, предложенную членами Клуба, и, если президент находил оное заслуживающим внимания, созывалось общее собрание, на котором кандидат со своим исследование должен был завоевать ум и сердце каждого без исключения действующего члена Клуба. Если хоть один был против, кандидат безжалостно изгонялся.

По оригинальному замыслу, в Клубе должно было быть тринадцать членов, однако на текущий момент выдержать столь жесткий отбор удалось только шести."

В один прекрасный день на заседание клуба приглашают полицейского инспектора. Он рассказывает о реальном преступлении, которое Скотланд-Ярд так и не раскрыл. Членам клуба предлагают изложить свои версии.
Итак, у нас под одной обложкой целых шесть детективов. Причем каждый следующий рассказчик разносит в пух и прах версию предыдущего.
Последняя версия остается не опровергнутой - видимо, потому что опровергать просто некому. Впрочем, доказать ее тоже невозможно.

Последняя фраза романа:
"— Позвольте спросить, — президент был совершенно обескуражен, — так для чего же мы тут собираемся?

Никто не решился высказать вслух то, о чем он сейчас подумал."



Кстати, Беркли в самом деле создал детективный клуб и некоторое время был его председателем. Потом его сменила Агата Кристи.

[Aliskana]

Несколько чернушных романов, написанных почему-то дамами.

Люсиль Вайолет Флетчер "Алло, вы ошиблись номером" (на самом деле "Извините, ошиблись номером").

Капризная миллионерша пытается дозвониться мужу на работу. Все время занято. Внезапно она подключается к чужому разговору и слышит, как двое обсуждают план убийства, которое должно произойти через час. И тут начинается...

Считалось лучшей радиопьесой. В общем, классика.

Был фильм. Правда, отцензуренный. В книге речь шла о махинациях с наркотиками, в фильме о воровстве лекарств.

https://yandex.ru/video/preview/?tex...52279486011726


Вера Каспари "Лора или воскресшая жертва"

Рассказ от лица нескольких персонажей.
Сначала - от лица эстетствующего писателя о том, как погибла девушка, которой он увлечен. Кто-то позвонил ей в дверь и выстрелил прямо в лицо.
Потом рассказывает детектив, расследующий убийство. В процессе он тоже увлекается Лорой по рассказам о ней и по ее портрету. Писатель предостерегает его: так и в психушку недолго попасть из-за любви к трупу.
Детектив идет ночевать в квартиру убитой, и внезапно она приходит. Оказывается, она уезжала за город, а на это время пустила пожить знакомую.
Теперь детективу предстоит расследовать убийство этой знакомой. причем мнимая жертва становится подозреваемой. У нее был мотив: убитая крутила шашни с женихом Лоры.
Затем снова рассказывает детектив.

https://yandex.ru/video/preview/?fil...B6%D0%B5%D1%80

[Aliskana]

Этель Лина Уайт "Колесо крутится"

Героиня садится в поезд, идущий из какой-то балканской страны в Англию. По пути она знакомится с некоей мисс Фрой, которая рассказывает, что она работала учительницей (или гувернанткой), а сейчас возвращается домой. Героиня задремывает, а когда просыпается - мисс Фрой нету, и на все вопросы окружающие отвечают, что такой женщины нет и никогда не было.


Хичкок снял по этой книге фильм "Леди исчезает"

Правда, зачем-то превратил это в шпионский боевик.

[Aliskana]

И наконец "королева психологического саспенса" Маргарет Миллар.

"Как он похож на ангела".

Частный детектив Джо Куинн проигрался в городе типа Лас-Вегаса. У него есть в Калифорнии друг, который должен ему деньги, но нет денег на дорогу. Он едет автостопом, его высаживают в 50 км от нужного городка. Там расположилась небольшая религиозная община. Куинна пускают переночевать и кормят ужином. Когда участница общины Сестра Благодать узнает, куда Куинн направляется, она рассказывает, что шесть лет назад из этого городка пропал человек. Ехал на машине и исчез. Машину нашли, а его нет. А у него была жена и двое детей.
Сестра Благодать просит Куинна выяснить, жив пропавший или нет, и дает ему денег. Куинн соглашается, приезжает в городок. Денег у друга нет, долг отдавать нечем, но должны деньги появиться, а пока что он дает Куинну напрокат машину. Куинн начинает расследование. Вовлекается все больше лиц, сюжет все сложнее и запутаннее.
Развязка вправду потрясает.

https://bookree.org/reader?file=145913


"Загнанный зверь"

Что бывает, если родители упорно сравнивают дочь с ее подругой в пользу последней, упорно приговаривая: "Ну, почему ты не можешь быть такой, как она?"

[Aliskana]

Сообщение от Рыжий Кот

Поэтика детектива - горит название секты НИЗЗЯ!

?????

[Aliskana]

Сообщение от Tytgrom

А что относим к детективам?

Произведения, в которых есть загадка, которая в конце разрешается с помощью применения логики.

Сообщение от Tytgrom

"Женщина в белом" и "преступление и наказание" - тоже детективы.

Где в "Преступлении и наказании" загадка?
А видов детективов вправду много. Классический, крутой, психологический, исторический...

[Aliskana]

я перевела несколько рассказов из сборников "Детективы на темы Шекспира" и "Детективы на темы Диккенса".

Диккенс


↓↓ Мерилин Тодд "В ожидании рассвета"

Диккенс был категорически против смертных приговоров и написал на эту тему несколько статей в «Дейли ньюз». Возможно, из всех казней, которые он видел, больше всех он запомнил повешение после знаменитого процесса Фредерика Мэннингса и его жены Марии в ноябре 1849 года за убийство Патрика О’Коннора. Как все казни в то время, повешение было публичным, состоялось в Хорсменгерской тюрьме, и Диккенс наблюдал его с крыши соседнего дома. Затем он смешался с толпой, ощутил ее возбуждение и написал в «Таймс» письмо, осуждающее публичные казни. Он назвал эти действия «немыслимо ужасающими» и призвал их отменить. Он считал, что вместо предостережения людей казни привлекают преступников и придают им храбрости. Трудно сказать, какое влияние оказал его голос – но возможно, он стал первой ласточкой, хотя публичные казни отменили только через двадцать лет.
Дело Мэннингов и реакция Диккенса вдохновили на создание рассказа, действие которого происходит двадцать лет спустя, когда публичные казни уже были отменены. Мерилин Тодд наиболее известна как автор серии романов о хитроумной римлянке Клавдии Сеферус, первый из которых – «Я, Клавдия».

Она сидела выпрямившись, сцепив пальцы на коленях. Если бы не холод (а может, и не только он), эту женщина с темными волосами, завязанными узлом на затылке, в атласном платье с узкой талией выглядела бы красивой.

Наступила полночь. Час. Два.

Стало холоднее. Казалось, безжалостная стужа придает сил молодой женщине. Сквозь тонкую оконную щель в темноте глядела одинокая звезда. Она светила ярче, чем взгляд тюремщика. Элизабет смотрела, пока звезда не исчезла из вида, потом чуть подвинулась. Казалось, ее скупые движения привлекали такое же внимание, как и само убийство.

Главный уголовный суд, 2 октября.

Во время процесса обвиняемая сидела как обычно: неподвижно, словно статуя, не поворачиваясь ни налево, ни направо, - и никто не видел, чтобы она хоть раз взглянула на мужа.
«Таймс», 3 октября, 1868

Элизабет смотрела туда, где занимался рассвет. В восемь часов зазвонит тюремный колокол. Священник, комендант, врач и не меньше двух тюремщиков будут сопровождать печальное шествие туда, где свершится то, что вчерашний приговор назвал «ужасным переходом». Ее костяшки пальцев побелели. Они это так называют? Надвинуть капюшон на чью-то голову, затянуть веревку на его шее, выдернуть табуретку из-под ног – это для них просто переход, перемена обстоятельств?

Ее взгляд скользнул по открытой книге, лежавшей перед ней.

Прошедшие двадцать четыре дня (по закону полагалось, чтобы между приговором и казнью прошло три воскресенья) Элизабет оставалось лишь ждать и читать, читать и ждать, ждать и читать. Она обнаружила, что хорошая книга помогает отвлечься от реальности – а она читала книгу, автором которой был Чарльз Диккенс и которая называлась «Большие надежды».

Название звучало как насмешка.

После того, как мистер Диккенс присутствовал при повешении супругов (чье преступление газеты называли хладнокровным, предумышленным убийством), – он начал бороться за отмену смертной казни. Хоть он и не добился полного успеха, но не потерпел и полной неудачи. Девятнадцать лет спустя парламент достиг компромисса, объявив казнь мрачным и сокровенным деянием, которое должно совершаться внутри тюрьмы, вдалеке от взглядов беснующейся толпы. И хотя этот закон вступил в силу совсем недавно, газетчики всячески старались разжечь интерес читателей. Несомненно, такое волнующее выражение, как «ужасный переход» вызовет споры. А споры привлекают внимание и повышают продажи.

Разумеется, насильственная и безвременная кончина Уильяма Лейси была лакомым куском для серьезных газет. Любовь, распутство, деньги, предательство – в этом преступлении все возбуждало интерес. Особенно потому что множество вопрос остались без ответа.

Убийство на Лексингтон-плейс. Дело мистера и миссис Маркхем.

Дело Джона Альберта Маркхема, арестованного 14-го числа во вторник, и его жены Элизабет Маркхем, арестованной 17-го числа в пятницу, возобновлено вчера в полицейском суде Саутс-парка.
В ответ на вопрос суда инспектор Хейвуд сообщил, что арестованным было разрешено поговорить друг с другом. Записано заявление Маркхема: «Мне нечего сказать моей жене». Миссис Маркхем произнесла: «Я не хочу говорить ему ни слова». Сцена заняла около двух минут.

В 11 часов арестованные, отрицавшие выдвинутые против них обвинения, заняли места на скамье подсудимых. Маркхем, которого ввели первым, сел справа. Миссис Маркхем постаралась сесть как можно дальше от мужа и не взглянула на него ни разу за весь день.

«Таймс», 20 августа 1868

Все любят загадки и тайны, они украшают первую полосу.

Все, кроме инспектора Хейвуда, который предпочитал их разгадывать.

- До вашей свадьбы в июне этого года, миссис Маркхем, вы работали у сэра Генри Джеймса Вильтона, который – он посмотрел в свои записи – был углепромышленником.

(И который выкачивал деньги на севере, чтобы жить в роскоши на юге, и выбрасывал больше пищи за неделю, чем его шахтеры зарабатывали за месяц).

- Да, это так.

Инспектор Хейвуд. При этом имени представляешь себе высокого полицейского, может быть, худого и костистого, с густыми темными волосами и взглядом, пронзительным, словно сверло. А на самом деле его челка была приглажена, он был тучным, ростом ниже Элизабет, и от него пахло карболовым мылом. Лишь сверлящий взгляд соответствовал ее ожиданиям.

- Где вы служили в качестве гувернантки дочери сэра Генри?

- Пруденс. – Более неподходящего имени для избалованной, неуклюжей девочки-подростка Элизабет не могла себе представить. Уже в двенадцать лет она была такой толстой, что невозможно было понять, где кончалось лицо и начинались плечи. Что за парадокс – назвать ее в честь добродетели воздержания в кругу, где умеренность была чем-то сказочным.

Хейвуд снова взглянул на записи.

- Теперь, прежде чем мы перейдем к землевладельцу и ростовщику из Стретфорда, спрятанному в негашеной извести под полом вашей кухни, миссис Маркхем, - может быть, вы будете добры объяснить, как гувернантка состоятельного аристократа могла познакомиться с таким человеком?

Элизабет оглядела маленькое, грязное, низкое помещение, служившее инспектору кабинетом. Окно возле потолка было заляпано грязью, внизу на мостовой слышались плевки, порой подходила собака и обнюхивала стекло.

- Мистер Лейси покупал ботинки ручной работы у Нортона, - объяснила она. – Эта фирма поставляет изделия сэру Генри и его семье.

Он хмыкнул.

- Хотел бы я позволить себе тоже покупать там обувь.
- Как и другие жители Дурхема.
- Гм…

Это «Гмм», подумала она, говорит о том, что он мечтает стать старшим инспектором, даже суперинтендантом. Высокий рост вряд ли влияет на карьеру. А вот раскрытие преступления может стать хорошим трамплином.

- Значит, вы познакомились с Вильямом Лейси, когда заказывали туфли для себя?

Элизабет улыбнулась ему со смешанным чувством симпатии и насмешки.

- Как и пополицейский, гувернантка не может позволить себе туфли ручной работы.

Ей не только скудно платили – ей не доставалось ни рыбы, ни курицы. Ее положение было выше, чем у слуг, и ниже, чем у членов семьи, и она не могла общаться на равных ни с теми, ни с другими. Можно ли представить себе более одинокую, холодную и печальную жизнь? Пока что ее преимуществом была молодость. Но если не позаботиться о себе – ее ждала участь нищей старой девы.

- Я впервые встретилась с мистером Лейси, когда заказывала для Пруденс сапоги для верховой езды.

Обычно Нортон сам присылал их. Но маленькая пухлая ножка Пруденс росла слишком быстро, и в один прекрасный день оказалось, что ей не в чем кататься на уже оседланном пони, ожидавшем во дворе, – все сапоги ей жали.

Это случилось в субботу – выходной день Элизабет. Обычно в этот день она налаживала связи, раскидывая сети в поисках мужа. Но в тот раз она рассудила, что если сама привезет сапоги – Пруденс будет меньше капризничать. Кроме того, она сможет проехаться в карете сэра Генри с лошадьми в плюмажах и золотым гербом на двери (что само по себе приятно), и заодно полюбоваться витринами магазинов на Бонд-стрит.
Это было в конце февраля. Честно говоря, в первой встрече не было ничего примечательного. Элизабет была слишком увлечена, разглядывая витрины и представляя себе, как она танцует в одном из бальных платьев или кутается в меха, - и потому не обратила внимания на тучного невзрачного покупателя в очках в золотой оправе на кончике носа. Правда, его одежда была безупречной (пусть и слегка кричащей), а карманные часы стоили целое состояние. А Элизабет жаждала покончить с жизнью гувернантки. У нее должно получиться.

Инспектор лизнул кончик карандаша.

- Итак, ваша дружба с Вильямом Лейси становилась крепче?

- Он не позволял себе ничего неподобающего, если вы намекаете на это.

- Прошу прощения, миссис Маркхем, если мой вопрос показался вам оскорбительным. – Он выглядел разочарованным. – Мистер Лейси мог быть не в ладах с законом, но его экономка решительно утверждает, что она не нашла ни малейших следов…гм… непристойности в его доме. Даже ваш муж, который кажется ревнивым и вспыльчивым, ни словом ни намекнул на вашу неверность. – Его глаза-сверла сверкнули. – Мне просто любопытно, что общего могло быть у почтенной замужней женщины и бессовестного ростовщика.

Конечно, ему было любопытно. И газетчикам тоже. Все сгорали от нетерпения, чтобы узнать это.

С самого начала Вильям Лейси не скрывал своего увлечения Элизабет. Он признавался друзьям, что очарован ею с того момента, когда он пропустил ее вперед и позволил приказчикам обслужить ее прежде него. Пока они беседовали, ожидая, пока сапоги Пруденс будут готовы, он сообщил ей, что восхищен ее умом и обаянием. После того, как Элизабет вышла, Лейси забросал мистера Нортона вопросами о ней – и, узнав, где она работает, похвалялся «случайными» встречами, которые сам и устраивал.

Но полиция, общество и суд не были глупцами. Если бы Элизабет вправду хотела от него отделаться, она бы нашла способы. Было ясно, что Элизабет держит его на поводке – хотя, заявила она, Лейси был неподходящим мужем.

(При этом не объясняя, почему безработный пьяница и игрок был подходящим).

Она пожала плечами.

- Кто знает, инспектор, что связывает друзей?

- Да уж не случайные совпадения, - огрызнулся Хейвуд. – Вплоть до смерти Лейси оставался в неведении о вашем замужестве. Возможно, вы объясните, почему вы скрывали его? Может, вы стыдились Джона Маркхема?

- Напротив, - скромно ответила она. – Я восхищалась мужем.

Пресса в этом не сомневалась. С одной стороны, бедная старая дева могла получить прочное положение. С другой – обаятельный красавчик, пользующийся успехом у женщин. То, что он был на семь лет младше жены, лишь добавляло пикантности их браку. Газеты были уверены: читатели не сомневаются в том, что новобрачная отнюдь не считала обременительным супружеский долг.

- Тогда почему вы не рассказали «доброму другу» о своем замужестве?

- Как вы жестоки, инспектор. Я знала, как нежно любит меня мистер Лейси. Почему я должна была ранить его чувства?

- А может быть, потому что мистер Лейси – католик, и хотя супруга оставила его много лет назад, он до сих пор официально женат?

- Это не имело для меня значения.

Хейвуд стукнул кулаком по столу.

- Миссис Маркхем. Для газетчиков ваши характер и внешность – просто сказочное украшение для первой полосы. Но этот человек убит. Вы заманили его к себе в Лексингтон-плейс, застрелили и спрятали под полом кухни, засыпав негашеной известью. В то же самое утро он снял со счета наличными пять тысяч фунтов, каждый пенни из которых исчез. Ваш муж обвиняет вас в том, что вы приказали ему купить пневматический пистолет, лопату, негашеную известь и два железнодорожных билета в Брайтон. А сами в это время собирались съехать с квартиры и продать мебель с помощью маклера! Ваш муж также заявил, что по возвращении домой он обнаружил вас возле кухонной раковины. Ваше платье было в крови, в руке вы держали пистолет, а покойник лежал возле вас на полу.
Он шумно захлопнул блокнот.

- Предумышленное убийство, миссис Маркхем. Вряд ли общество станет скорбеть о кончине мистера Лейси, но пожалуйста не пытайтесь убедить меня в том, что вы хотели пощадить его чувства. Этот человек убит по причине столь низменной и безжалостной, как деньги, и я собираюсь представить преступников перед судом. Что вы можете сказать в свою защиту?

Она молчала. Его глаза сузились.

- Ни слова? Ни одного вопроса? Даже о том, почему молодой человек, который обещал любить, беречь и защищать вас три месяца назад, выдал вас?

Элизабет глубоко вздохнула.

- Только одна просьба, инспектор.
- Да? – он наклонился к ней. – И что это за просьба?
- Могу я попросить чашку чая? С половинкой чайной ложки сахара?

Ее поведение бесило полицию, но возбуждало публику. Так много вопросов! Так мало ответов!

Куда делись пять тысяч фунтов? Не было никакого следа этих денег на Лексингтон-плейс, и полдюжины свидетелей из соседнего дома утверждали, что у Вильяма Лейси не было с собой никакой поклажи, когда он заходил в дом.

Это вызывало следующий вопрос. Чем занимался Вильям Лейси в промежутке между тем, как снять наличные и прийти в дом Маркхемов?
И почему, если Элизабет вправду охотилась лишь за его деньгами, - столь умная женщина зарезала курицу, несущую золотые яйца, прежде чем она снесла хоть одно?

Следствие предполагало: Вильям Лейси признался Элизабет, что собирается обратить в наличные часть своего капитала, а она решила избавить его от этого груза самым жестоким и грубым образом. А когда он явился без денег – видимо, выстрелила в него со злости. Возможно, защита ухватится за эту возможность.

Похожа ли миссис Маркхем на женщину, которая в ярости может убить?

Арест молодоженов в разное время в разных местах тоже вызывал интерес и привлек внимание прессы. Возможно, рассуждали они, Джон Маркхем решил затаиться в отеле в Брайтоне, а потом утверждать, что он ничего не знал о преступлении. Но позже передумал и решил обвинить во всем жену, когда узнал, что ее задержали, когда она попыталась сбежать в Булонь.

Обвинение и защита трудились изо всех сил. Особенно после того, как миссис Маркхем призналась, что обещала встретиться с мужем в Брайтоне, но не собиралась выполнять это обещание.

Обвинение предположило, что таким образом она пыталась сделать мужа козлом отпущения.

Защита отрицала это, спрашивая присяжных, мог ли Джон Маркхем купить пистолет, негашеную известь и лопату, не понимая, что они явно предназначены для убийства. Он приобрел эти предметы, настаивала защита, чтобы избавиться от соперника. Хоть Маркхем и не думал, что Элизабет способна нарушить супружеские клятвы, - он был достаточно сообразителен, чтобы понимать, что Лейси был богатым и безжалостным соперником,. А значит, мотивом была ревность, а не деньги. Если, как утверждал обвинитель, преступление было совершено из-за денег, - где же они? Были проверены все сундуки, чемоданы и прочий багаж – нигде не было ни следа ни монет, ни банкнот.

Конечно, эти загадки заполняли первые полосы газет.

Как Элизабет объяснила Вильяму, почему она оставляет место гувернантки? Что толкнуло Джона Маркхема на убийство?
Была ли Элизабет настолько без ума от своего «восхитительного» мужа, что согласилась скрыть убийство друга, - но все же не так ослеплена, чтобы продолжать жить с убийцей?

Или же сам Мархкем решил убить двух зайцев одним выстрелом, отобрав у Лейси деньги и одновременно избавившись от соперника?

Лишь двое знали правду, утверждали газеты, и их рассказы противоречили один другому. Кому верить? Холодной очаровательной жене – или вспыльчивому, играющему на публику мужу? А может, истина посередине, и перед нами классическая ссора не поделивших добычу воров (в данном случае убийц)?

В любом случае, статьи были непредубежденными и выражали настроение общества, сочувствующего одинокой почти тридцатилетней старой деве, разрывающейся между мужской привлекательностью Джона Альберта Маркхема и солидными предложениями богатого землевладельца. Как ни странно, они также сдержанно симпатизировали Маркхему, достаточно проницательному, чтобы понять, что и жена, и соперник умнее его, что его шансы найти работу слабее с каждым днем и что его животный магнетизм будет притягивать жену не вечно.

А Вильяма Лейси, которого застрелили, погребли в безымянной могиле и оставили разлагаться, считали скорее мерзавцем, чем жертвой. Газеты описывали его бесчестные сделки, рассказывали о том, как он грабил вдов и сирот, упоминали о манипуляциях с законом, когда лишь вмешательство хитроумных дорогих адвокатов спасало его от тюрьмы. Обналичивание пяти тысяч фунтов просто случилось в неудачный момент. Было известно, что Лейси подкупал любого, кто мог быть ему полезен, а также вкладывал деньги в такие предприятия, которые следовало скрывать любой ценой. Торговля опиумом, вымогательство, публичные дома, рэкет? Все это было привычным для стретфордского дельца.

И вдруг все изменилось…

Главный уголовный суд, 5 октября

Незадолго до 10 утра присяжных доставили из лондонской кофейни, где они снова провели ночь. Судьи - старший барон Петтигрю и мистер Юстис Корнуэлл, в сопровождении лорда-мэра и олдерменов Китча, Хейнса и Уэбстера - заняли свои места, и подсудимые предстали перед судом.

Однако прежде чем был вызван первый свидетель, произошло событие, поразившее всех членов суда.

Обвинитель представил записи 19-летней давности, показавшие, что убийство Вильяма Лейси было почти во всех отношениях подобно убийству Патрика О’Коннора, таможенника лондонских доков, обладавшего в то время 4000 акциями иностранной железной дороги.

«Таймс», 6 октября 1868 года.

И вправду, зычный голос привратника «Тишина в зале!» еле успокоил публику, когда выяснилось, что останки Патрика О’Коннора были обнаружены под кухонным полом в доме Фредерика и Марии Мэннингов.
Они узнали, что уроженка Швейцарии Мария Мэннинг эмигрировала в Британию, где стала горничной дочери герцога Соммерсетского. Вскоре она позавидовала образу жизни своей госпожи. Работая у леди Блантайр, она познакомилась с 50-летним ирландцем, обладавшим весьма неприятным характером. Большую часть состояния он приобрел преступным путем. Мария очаровала О’Коннора, одновременно заведя роман с Фредериком Мэннингом – железнодорожным охранником, который почти наверняка воровал во время работы на железной дороге, на которой О’Коннора подозревали в укрывательстве краденого. Уверенная в том, что Фредерик унаследует большую сумму, Мария вышла за него замуж, но узнав, что это обман, она решила бросить его, забрав с собой деньги О’ Коннора.

Суд заслушал, как она пригласила Патрика О’ Коннора на обед и накачала его лауданумом, однако оказалось, что в тот день он позвал с собой друга. Она беззастенчиво предложила ему прийти на следующий вечер, пообещав ему радости секса. А когда он пошел мыть руки, дважды выстрелила ему в голову. Когда ни одна из пуль не убила его, Фредерик добил его ломом. Последними словами Патрика О’ Коннора, когда он шел на кухню мыть руки, были: «Вы еще не доделали свой водосток?»

Он так и не узнал, что этот водосток стал его могилой.

Главный уголовный суд, продолжение.

Суд также услышал, что Мария Мэннинг пришла в дом покойного и забрала оттуда все ценности, включая документы на получение железнодорожных акций.

Затем она села в поезд до Эдинбурга, где была арестована при попытке продать украденные акции О’Коннора.

Фредерик был задержан неделей позже в Джерси. Вначале он отрицал свое участие в убийстве, но затем признался, что никогда не любил О’Коннора, поэтому «размозжил ему голову ломом».

«Таймс», 6 октября 1868 года.

- Это было хладнокровное преднамеренное убийство, - гремел звучный баритон мистера Локхерста, королевского обвинителя.

Он был высокий, представительным, с внушительным носом римского патриция - и аромат его одеколона разносился так же далеко, как звук его голоса с безупречным произношением.

- Хладнокровной и расчетливой была миссис Мэннинг. Ее характер ярко проявился в ее поведении, когда присяжные вернулись после прений, продолжавшихся сорок пять минут.

Он сделал паузу, подобно хорошему актеру.

- После того, как обвинительный приговор был оглашен, Мария Мэннинг начала кричать, что на нее охотились, как на дикого лесного зверя – и обращаться к судье с прочим пустословием, когда он пытался произнести смертный приговор.

Мистер Локхерст медленно обернулся к Элизабет и указал на нее рукой.

- Когда ее вели назад в тюрьму, миссис Мэннинг подправила рукава и спросила у сопровождавших ее тюремщиков, как им понравилось представление.

Сидя на краю скамьи и сложив руки, как обычно, Элизабет ощущала ненависть зала, направленную на нее. Но ее лицо оставалось бесстрастным, когда мистер Локхерст обращался к возмущенным присяжным.

- Я не думаю, джентльмены, что миссис Маркхем каким-то образом участвовала в убийстве Патрика О’ Коннора , поскольку в то время она была еще ребенком. Однако!

Он еще раз указал рукой – теперь уже на документы.

- Обвинение может предъявить доказательства, что она воспитывалась в сиротском приюте, находившемся не далее чем в ста ярдах от тюрьмы, где были казнены Мэннинги. И я предоставлю газетный архив в качестве доказательства того, что она не может утверждать, будто не знала об этом событии.

Казнь Мэннингов в Бермондси.

Пять дней назад Хосмонгер-лейн и близлежащие районы присутствовали на захватывающем представлении – такая огромная толпа собралась и таким сильным было ее волнение. Окружающие пивные были переполнены. Стоимость аренды окон, из которых был виден эшафот, воздвигнутый на площади, достигала Калифорнийских цен. Сверх того, присутствовало 500 полицейских. И хотя нелегко посчитать общее количество присутствовавших на этом ужасном зрелище, их было примерно 30000.

«Таймс», 14 ноября 1849.

- Может ли быть случайностью, - обвинитель безупречно произносил гласные, - что спустя девятнадцать лет Элизабет Маркхем, урожденная Кларк, так же вступает в сговор с целью подружиться с богатым бесчестным негодяем? И что, притягивая Вильяма Лейси, она одновременно выходит замуж за человека глупее себя, пьяницу наподобие Фредерика Мэннинга, которым она легко управляет? О Боже, можем ли мы отделить одно преступление от другого? Даже бегство миссис Маркхем замышлялось так же. Послать мужа на одну станцию, а самой отправиться на другую – именно так поступила Мария Мэннинг, ранее заставившая Фредерика купить все необходимое для убийства Патрика О’Коннора.

Ни малейшей симпатии в зале суда. Ни одного проблеска - даже к Джону Альберту Маркхему – тщеславному молодому бездельнику, выглядевшему сейчас как простак. Дурак он или нет – он совершил хладнокровное убийство. А это тягчайшее преступление.

- Может ли быть малейшее сомнение, - спрашивал мистер Локхерст у завороженной публики, - что Элизабет Маркхем провела прошедшие годы в качестве гувернантки, вспоминая обстоятельства, знакомые с детства, и мечтая совершить подобное сама?

Он провел пальцем вдоль патрицианского носа и постучал по нижней губе.

- К несчастью, ее план потерпел неудачу, когда мистер Лейси не принес ей обещанных денег. И хотя мы вряд ли узнаем, для каких преступных целей предназначались эти деньги – я утверждаю, что движущей силой данного преступления была обычная жадность.

Можно было услышать пресловутое падение иголки.

- Характер мистера Лейси предстал в крайне дурном свете. Да, он был жестоким землевладельцем, не питавшим ни малейшего сострадания к арендаторам, которые не могли заплатить ему в срок, какими бы отчаянными ни были их обстоятельства. Еще безжалостнее он был к тем, кто занимал у него деньги. Его ставки были грабительскими, а способы взыскания долга жесточайшими. Но я прошу вас сейчас об этом забыть.
Незачем было просить – они уже это сделали.

- Подобно Мэннингам двадцать лет назад, Маркхемы пытались свалить ответственность друг на друга. Но я прошу вас учесть, джентльмены, что хотя задумала преступление миссис Маркхем – ее муж был добровольным соучастником. Хотя подсудимые ни в чем не признались – обвинение убеждено, что когда мистер Лейси направлялся на Лексингтон-плейс в то роковое утро, он уже догадывался, что миссис Маркхем намеревается его ограбить. Возможно, он собирался злорадно посмеяться над тем, что сорвал ее план, обвинить ее, сообщить, что он знает о ее замужестве – может быть, даже сдать в полицию во внезапном порыве христианского долга.

Лишь сам Локхерст улыбнулся своей шутке.

- Но я уверяю вас, джентльмены: что бы ни намеревался совершить мистер Лейси тем роковым утром – его намерение было достаточно серьезным, чтобы вынудить Маркхемов заставить его замолчать навеки.
Взглянув на присяжных, Элизабет увидела ненависть в их глазах.

И торжество в глазах инспектора Хейвуда.

Главный уголовный суд, 4 октября.

Когда мистер Локхерст, обвинитель, закончил свою речь, миссис Маркхем встала, подошла к мужу и что-то прошептала ему на ухо.
Констебли мгновенно вскочили – но вмешательства не требовалось. Когда они подошли, подсудимая уже сидела на скамейке в своей обычной позе, а сам Маркхем смотрел на нее потрясенно, и его лицо было смертельно бледным.

«Таймс», 5 октября 1868.

Теперь, через двадцать четыре дня после того, как присяжные вынесли обвинительный приговор, Элизабет сидела в холодном темном помещении, напряженно ожидая рассвета. Она вспоминала, как в девять лет затерялась среди лондонских нищих, толпившихся вокруг тюрьмы на Хорсмонгер-лейн – или тюрьмы графства Суррей, как ее называли теперь. Название ничего не изменило. Она оставалась такой же мрачной унылой дырой, где признаки приговоренных вопили на лестницах, а невинные души безмолвно плакали. И камеры осужденных были холодны, как могилы.

Но девятнадцать лет назад по мере приближения к рассвету толпа увеличивалась и шумела все сильнее. Элизабет вспоминала эту сцену, словно она случилась было вчера. Скупой контур виселицы, темный даже по сравнению с тьмой ночи. Лестница, ведущая наверх. Дым тюремных печей, зажженных, чтобы отогнать подальше ноябрьский сырой туман. Задолго до рассвета возле окон, из которых был виден эшафот на Хорсмонгер-лейн, теснилась куча народу. Наверняка Чарльз Джон Хаффем Диккенс находился среди них.

Еле слышно вздохнув, она взяла книгу и положила ладонь на открытую страницу. Женится ли Пип на этой ужасной Эстелле? Тихонько, очень тихонько она закрыла книгу и положила ее на скамейку.

И вправду большие надежды…

Забавно, что хоть их пути пересекались с мистером Диккенсом много лет назад, он ничуть не подозревал, какое влияние он оказал на нее позже. Да, в результате его непрестанных усилий лишь маленькая группа людей будет сегодня наблюдать… наблюдать…

Элизабет проглотила слюну. Тогда, разумеется, зрелище мужа и жены на виселице было почти беспрецедентным, и теперь она все время гадала, что же происходит в голове ее мужа в эту страшную минуту. Четырнадцать лет в сиротском приюте, восемь в качестве гувернантки (не говоря уже о том, что она видела, как ее родители утонули, потому что их лодка перевернулась ) научили ее скрывать свои чувства. Никакой хитростью нельзя ее заставить показать больше, чем она хотела. Но Джон? Для него, конечно, секунды тоже будут ползти, словно закованные в ножные кандалы , и он не станет сидеть, сложив руки на коленях. Только не Джон. Страшно ли ему? Упал ли он на колени, молясь Богу? Смирился ли он с тем, что официально называется «ужасным переходом»?

Она вспомнила, как Фредерик Мэннинг взошел на виселицу. Он был в своем лучшем костюме (возможно, единственном) – но больше всего тем утром ее потрясло, что воротник его рубашки был отрезан, чтобы легче было накинуть веревку. Она также вспомнила, что он так сильно дрожал, что не мог подняться на эшафот без посторонней помощи. Его поддерживали с обеих сторон – в то время как Мария Мэннинг поразила публику. Завязав глаза своим черным шелковым платком, в черном атласном платье, она подошла к петле твердой решительной походкой. Она до конца оставалась непревзойденной актрисой, и ее спектакль (даже просьба о помиловании к королеве Виктории из камеры осужденных) вызвал такую бурю, что черный атлас вышел из моды и не вошел в нее до сих пор.

Но ни слабость Фредерика, ни драматический талант Марии не вдохновили Диккенса.

Издателю «Таймс»

Когда я присутствовал при этой ужасающей сцене, крики и вой толпы заставили мою кровь застыть в жилах. В течение ночи раздавался визг, хохот и пародии на негритянские мелодии, где вместо «Сюзанна» звучало «Миссис Мэннинг».

Когда настал рассвет – воры, проститутки, головорезы и бродяги хлынули на площадь, ведя себя безумно и непристойно.
Драки, обмороки, свист, подражание Панчу, грубые шутки, бурные проявления неприличного восторга, когда женщин в обмороке в разодранных платьях полиция вытаскивала из толпы, добавили изюминки этому действу.

Взошедшее солнце осветило тысячи и тысячи искаженных лиц, столь невыразимо гнусных в своем диком веселье, что человеку следовало бы устыдиться своего облика и отбросить его, словно созданного по образу и подобию дьявола.

Когда два несчастных создания, причина ужасного действа, были вздернуты наверх, - это не вызвало ни капли сострадания, ни одного чувства, ни одной мысли о двух душах, представших перед Создателем – словно имя Христа никогда не слышали в этом мире.

Чарльз Диккенс,
Девоншир-террасс,
Вторник, 13 ноября.

Следствие поняло верно. Элизабет вправду была среди тех искаженных людей с искаженными лицами. Еще долго после того как тела убрали и толпа разошлась, она потрясенно стояла перед воротами тюрьмы.
Вначале отрицая участие в преступлении, потом обвиняя во всем жену, Фредерик в конце концов признался своему брату во всем. Даже в том, что он выкопал могилу заранее, за месяц до убийства Патрика О’Коннора.

Мария же выказала с самого начала твердость характера и проявляла ее в течение всего процесса. Она ушла в могилу, унеся свои секреты с собой.

Элизабет бы поступила так же.

- О, мистер Лейси, какой случай! Мы встречаемся уже третий раз!
Чертов случай помог им встретиться и в четвертый раз. Первый раз, конечно, был вправду случайностью. Затем она заметила блеск в его глазах. Такой же, как в глазах сэра Генри, когда он обнаруживал редкое восточное сокровище и не успокаивался до тех пор, пока не добавлял его к своей коллекции. Как все коллекционеры, он был одержимым - и Элизабет сразу же заметила сходные черты у Вильяма Лейси.

- О Боже, мистер Лейси, мне кажется, что ваши усы отросли с тех пор, как мы встречались последний раз.

Он сделал широкий жест руками.

- Не стану отрицать.

Элизабет сделала шаг назад, чтобы выразить восторг тем, что выглядело просто как щетина.

- Усы делают вас очень красивым, мистер Лейси.

Он хитро усмехнулся и взглянул из-под рыжих ресниц взглядом, от которого порой у нее ползли мурашки по коже.

- Вряд ли я красив, мисс Кларк.

Пухлый из-за слишком обильной пищи и недостатка движения, с желтоватой лоснящейся кожей из-за того, что все время находился в помещении, Лейси прекрасно знал о своих недостатках. Равно как и о преимуществах.

- Я никогда не был красивым.

Он завел свой дорогой хронометр.

Она криво улыбнулась.

- Ну, представительным.

Он поправил очки в золотой оправе.

- Вы позволите угостить вас чаем со сливками, мисс Кларк?

Так начался этот танец: булочки, варенье, сливки. Элизабет была неглупа. В определенных кругах для женщины под тридцать оставаться незамужней унизительно. Но гувернантка – ни рыба, ни мясо – не входила в эти круги. К тому же она знала, чего она стоит. У нее не было ни денег, ни связей – но она сделала ставку на свою внешность, а также ум и обаяние.

К тому же мужчины есть мужчины.

Все они мечтают растопить Снежную Королеву…

- К несчастью, мисс Кларк, в среду мне пришлось выгнать вдову с младенцем из их единственного дома.

Чай со сливками постепенно превратился в длинные прогулки, обеды, пикники, поездки в карете. Порой Лейси демонстрировал ей свои владения в Шоредите, Майл Энде, Стретфорде, Степни – и всегда называл суммы, которые он получал благодаря ренте и тому, что называл «другими предприятиями».

- Сироты, которых вы выбрасываете на улицу, мистер Лейси. Вы не опасаетесь за их будущее?

Еще чай, еще печенье. Элизабет не скоро сможет съесть следующую булочку.

- Я готовлю для себя другое будущее, мисс Кларк. – Он искоса взглянул на нее. – Доход, который я получу от следующего арендатора, обеспечит мне комфортный выход на пенсию.

Элизабет сложила руки под столом.

- Я думаю, вам еще долго до пенсии, мистер Лейси.

Еще один взгляд искоса.

- С надежным финансовым тылом человек может уйти на покой в деревне раньше, чем ожидают другие.

Он прочистил горло.

- Говорят, что двое могут жить так же комфортно, как и один.

Долгий последний танец в конце:

- Кажется, вы забыли, что все еще женаты, мистер Лейси.

- Формально да, мисс Кларк. Но в деревне не обязательно посвящать окружающих в детали семейного положения. Если вы понимаете, что я хочу сказать.

Фальшивый брак? И что она получит, если он умрет? Он может изменить завещание в любой момент, не сообщив ей, и она останется ни с чем. Элизабет знала все о коллекционерах. Они дорожат собственностью – но радость обладания не сравнится с радостью от приобретения чего-то новенького.

Элизабет наклонилась к столу и улыбнулась, опустив ресницы.

- Я всегда любила деревню, мистер Лейси.

И прежде чем он успел ответить, зазвонил колокольчик, сообщая об ее уходе. Когда принесли счет, ее уже не было.

Прошла неделя, в течение которой она не отвечала на его письма. Он присылал записки каждый день, а иногда и дважды в день. Она их она сразу сжигала. Особенно пока она еще жила в доме сэра Генри.

- Спасибо.

Она дала мальчику, приносившему письма, его обычный фартинг и через десять дней после их последней встречи поехала в Стретфорд, зная, что он наверняка будет дома – после обеда по четвергам он всегда проверял счета.

- Мисс Кларк! Элизабет! – его удивление и радость были неподдельными. – Входите.

Он налил ей и себе по бокалу черри, ни словом не упомянув ни о письмах, ни о предложении, сделанном за блюдом печенья Экклса. Вместо этого он попытался поцеловать ее.

Она оттолкнула его с решительностью, удивившей его. И танец начался снова.

- Я вам не нравлюсь? – спросил он напрямую.
- Нет, сэр, не нравитесь.
- Нет, - медленно произнес он. Сделал глоток черри. Затем встал, прошел через комнату и открыл верхний ящик бюро. – Но думаю это вам понравится. Ценные бумаги, мадам. Пять тысяч в упаковке.

Он поджал губы.

- Теперь скажите честно, что они вам не нравятся.

Глядя на пачку, завязанную красной лентой, Элизабет поняла, что больше не получится ходить вокруг да около. Никому из них.

Она глубоко вздохнула и посмотрела ему в глаза.

- Честно, мистер Лейси? Если честно – для меня эти бумаги ничего не значат. Совсем.

Она сделала паузу, затем подошла к нему так близко, что ее дыхание затуманило стекла его очков.

- Но если вы превратите эти бумаги в двадцатифунтовые купюры и расстелете в кровати в покоях для новобрачных 0 отеля Клайборн, заказанных на имя мистера и миссис Смит, – она мягко шепнула ему на ухо, - я буду к вашим услугам.

Выскользнув и не оглянувшись назад, она попыталась забыть об его жирном теле, прильнувшем к ней. Конечно, ее предложение было омерзительным – но за пять месяцев Элизабет изучила мистера Лейси как следует. Она знала, что он без раздумий обратит свои бумаги в наличные. И точно так же выкупит их на следующий день!

Но будем делать по одному шагу за один раз…

С тех пор, как Элизабет стояла возле узкой, мрачной виселицы на Хорсмонгер-лэйн, она не забыла Марию Мэннинг. Мария тоже мечтала о мягких постелях, теплых комнатах и деньгах, чтобы платить за еду и топливо. Горничная Мария мечтала о хорошей жизни, как и гувернантка Элизабет. А рассказы о вдовах и сиротах, выброшенных на улицу, укрепляли ее решимость избавиться от рабства у таких господ, как Вильям Лейси.

Марию Мэннинг сгубила жадность. Если бы она не пыталась продать ценные бумаги Патрика О’Коннора сразу же, если бы у нее хватило терпения подождать подольше, если бы она не попыталась сразу ухватить торт и съесть его – она бы спокойно ускользнула от правосудия.
0
А у Элизабет было почти двадцать лет, чтобы изучить ошибки Марии…

Каждую субботу налаживая связи, раскидывая щупальца и изучая рынок мужей, она сочла Джона Альберта Маркхема лучшим кандидатом для алтаря. Он был пьяницей, игроком, хвастуном и лентяем – но в то же время красивым, милым и обаятельным. Ее супружеский долг вряд ли станет неприятным. И что особенно важно – он влюбился. Он тоже страстно желал растопить Снежную Королеву. Он был юн и простодушен и верил, что союз противоположностей продлится вечно. А главное – он не был коллекционером. Он был наивным и доверчивым, снимал меблированные комнаты и мечтал о будущем, в котором они с Элизабет вырастят детей, внуков, проживут долго и умрут в один день. А будучи игроком, он смутно представлял, какие денежные нити помогут соткать такое счастливое будущее.

Однако понимал, что такое пять тысяч…

Как и Мария, Элизабет посвятила мужа в свой план. Как и Фредерик Мэннинг двадцать лет назад, Джон согласился стать сообщником.

- Ты уверена, что он принесет деньги?

- Совершенно уверена, - ответила она и поцеловала его. – Верь мне.

Как и Мария, Элизабет заманила Вильяма на Лексингтон-плейс, сказав, что это дом друзей, застрелила его так же, как Мэннинги убили Патрика О’Коннора, из пневматического пистолета (Лейси погиб от первой пули, вторая была просто предосторожностью), а затем они засыпали его купленной Джоном негашеной известью, как и Мэннинги прежде. Прошлый процесс был настолько знаменитым, что следствие не могло не заметить сходства. Но если Марии удалось избежать ареста – как Элизабет позволила себя поймать?

- Какими бы хитроумными ни были убийцы, - гремел голос обвинителя мистера Локхерста, - они всегда допускают одну-единственную ошибку.
Он обернулся и указал туда, где сидела Элизабет, - и она увидела торжество в его глазах.

- Одну-единственную ошибку, которая позволяет нам свершить правосудие.

Элизабет увидела, что цвет небес изменился. Долгожданный рассвет наконец наступил – розовый с вкраплениями серого. С глубоким судорожным вздохом она поправила бахрому из черного кружева, почти, но не полностью, закрывавшую ее глаза. В уме она проживала этот миг тысячу раз. Священник бормочет молитвы. Связанные руки. Долгий путь по проходу, огороженному воротами и оградой. Шаги, ведущие осужденных к отверстой могиле.

Откуда-то в кошмар вторгся мужской голос.

- Время пришло, мисс.

Время. Что значит время, когда белый капюшон наденут на чью-то голову, а веревка обовьется вокруг чьей-то шеи? «К счастью, я этого никогда не узнаю», - прошептала она про себя, взяв перчатки и сумочку.
Через тонкую щель в окне маленького парома в ее поле зрения появились огни корабля, который понесет ее через Атлантику.

Нью-Йорк. Новый Свет. Новая жизнь…

Главный уголовный суд. 4 октября.

Однако в суде вызвал ажиотаж не тот факт, что миссис Маркхем внезапно встала и что-то прошептала мужу.

Суд потрясло, что сразу после того, как она села, Маркхем вскочил и закричал: «Да, я признаюсь! Это был я! Я застрелил Лейси из пистолета, который приобрел для этой цели! Моя жена сказала правду – она невиновна!»

«Таймс», 5 октября 1868.

Убийцы действительно совершают одну-единственную ошибку? Так ли, мистер Локхерст?

Быть схваченной в ожидании судна в Булонь было частью плана Элизабет. А также пройти суд. Потому что единожды оправданного нельзя снова судить за это преступление. Таков закон.

Она взяла книгу, окончания которой никогда не узнает. Вернее, не хочет знать. За эти двадцать четыре дня, когда она могла лишь ждать и читать, читать и ждать, с нее хватило Диккенса на всю жизнь. Но что еще она могла сделать? Джона Альберта Маркхема могли бы помиловать либо правда вышла бы наружу каким-то образом.

Но теперь, когда прозвонил тюремный колокол и палач опустил тело ее мужа в люк, Элизабет знала, что мистер Локхерст был совершенно неправ. Двадцать лет изучая ошибки Марии Мэннинг, Элизабет усвоила урок как следует.

- Мистер и миссис Джон Смит? – прошептал Вильям Лейси.

- Если я отдамся вам в кровати из двадцатифунтовых банкнот, я сохраню хотя бы минимальный остаток гордости, - ответила она, скромно опустив глаза.

Так и случилось. Ровно в десять часов Вильям Лейси снял получил за ценные бумаги пять тысяч фунтов наличными в своем банке в Блумсберри и принес портфель… прямо через дорогу в отель Клайборн. Конечно, он не связывал банк с выбранным ею отелем. Он был недалеко от Ритца. Но Элизабет хотела быть уверена, что полиция не найдет никаких следов. И кто заметит, что Вильям Лейси просто нес портфель через дорогу?

Она увидела, как он вышел из отеля примерно через двадцать минут. Она уже сняла жилье, и пока портье вызывал кэб, она уже была в пути впереди него. Заморочив Лейси сказкой о том, что она сбежала от сэра Генри и укрылась у друзей, она ждала. А затем, когда тело было спрятано, а Джон – на пути в Брайтон, - вульгарная дамочка, назвавшаяся миссис Смит, зашла в номер для новобрачных, собрала банкноты, разбросанные на кровати, сложила их в портфель, оплатила счет и сдала портфель на хранение в офис багажного отделения вокзала Виктория.

Вернувшись к роли миссис Маркхем, она заказала билет в Булонь и подождала, пока поднимется тревога и тело обнаружат. Как предусмотрительно она отправила записку ему домой после того, как он уехал тем роковым утром, чтобы быть уверенной, что интервал будет недолгим! Теперь оставалось только ждать.

Ждать ареста.
Ждать допроса.
Ждать, когда Джон Альберт Маркхем возьмет на себя полную ответственность за преступление.
Ждать портфеля с деньгами.
Ждать этого рассвета, когда единственный человек, знавший правду, будет мертв…

Несколько дней после ее оправдания газеты были переполнены размышлениями об удивительном повороте событий. Что могла прошептать мужу миссис Маркхем? Что она могла сообщить настолько важного, что он мгновенно признался?
О, как мужчины глупы!

- Я беременна, Джон. – Она положила руки на свое черное атласное платье, уже привлекшее внимание прессы. – Я ношу нашего ребенка.
Это было словно хлыст, подстегнувший его. Мысль о том, что его имя, его род исчезнут, была невыносима для Джона. Он лучше пойдет на смерть, признав свою вину, чем убьет свое дитя.
И Элизабет это знала.

Бедный, простодушный, доверчивый Джон. Неужели никто не сказал ему, что беременных женщин не казнят?

Поднимаясь по трапу, такому небольшому по сравнению с гигантским лайнером, Элизабет выбросила «Большие надежды» в воду, алую от восходящего солнца. Ей больше не было дела, женится ли Пип на жестокой Эстелле. В Америке, обладая пятью тысячами фунтов, Элизабет подумает, как ей самой снова стать женой.

Или вдовой, если придется.

[Рыжий Кот]

Говорить о
детективе -- значит говорить об Эдгаре Аллане По, создателе жанра;

Есть такой тип современного читателя -- любитель детективов. Этот
читатель -- а он расплодился по всему свету, и считать его приходится на
миллионы -- был создан Эдгаром Алланом По.

Детектив вызвал к жизни особый тип читателя. Обсуждая творчество Эдгара
По, про это обычно забывают. А ведь если По создал детектив, то он породил и
тип читателя детективов.

Может быть, поэтому мы не слишком высоко ставим По, считая его сюжеты
настолько тонкими, что, пожалуй, почти прозрачными. Такими они
представляются, поскольку мы уже знаем их, но для первых читателей
детективных историй все выглядело иначе: им недоставало нашей изощренности,
ведь По еще не изобрел их, как всех нас. Мы, читатели детективов, изобретены
Эдгаром Алланом По. Те, кто читал эти вещи первыми, были зачарованы ими, мы,
другие, пришли поздней.

По создал мастера мысли.

Ну, Библиотекаря, который всё это написал, вы, конечно, узнали.

[Aliskana]

"сейчас речь пойдет о произведении, выход которого в печать датируется либо 1832, либо 1836 годом, и следовательно, опередившем «Убийства на улице Морг» то ли на пять, то ли на девять лет. Место действия то же, что у Эдгара По:

«Как раз в это время Париж стал местом гнуснейших злодеяний, как раз в это время самое дьявольское, адское изобретение открыло легчайший способ их совершать…» Так начинается предыстория событий в новелле великого немецкого романтика Эрнеста Теодора Амадея Гофмана «Мадемуазель де Скюдери». Предыстория — потому что, рассказав со знанием дела о поимке шайки отравителей, орудовавших в столице Франции в конце XVII столетия, Гофман начинает повествование о серии таинственных ночных нападений, зачастую кончавшихся убийствами, погрузившими Париж в атмосферу страха. С преступниками пытается безуспешно бороться знаменитый полицейский Дегрэ (лицо историческое). Увы, он оказывается бессильным — правда, ему удается арестовать некоего Оливье Брюсона, но, хотя все улики говорят против молодого человека, невеста арестованного (и дочь одного из убитых) клянется, что ее жених невиновен, что произошла чудовищная ошибка…

И тогда на помощь несчастной Мадлон приходит очаровательная старушка мадемуазель де Скюдери, автор сентиментальных романов, популярных при дворе Людовика XIV. Она убеждается в невиновности арестованного, а затем, уже с помощью его показаний, раскрывает ужасную тайну и изобличает настоящего преступника.

Таким образом, Гофман в своем произведении впервые вывел одновременно три образа, неизменно присутствующие затем во всех классических детективах: частного сыщика, соперничающего с ним полицейского и преступника. При этом частный сыщик поистине удивителен для раннего периода детективной литературы вообще — это не сыщик, а сыщица. Да еще какая! Гофмановскую мадемуазель де Скюдери (имеющую не так много сходства с реальной французской писательницей) вполне можно рассматривать как первоначальный, еще не проработанный тщательно, но достаточно точный эскиз знаменитой мисс Марпл. Она обладает наблюдательностью, смелостью, остротой суждений. Интуицией: «Поведение самого Кардильяка, должна признаться, как-то странно тревожит меня, в нем есть что-то загадочное и зловещее. Не могу отделаться от смутного чувства, будто за всем этим кроется какая-то ужасная, чудовищная тайна, а когда подумаю о том, как все было, когда припомню все подробности, то просто не могу понять, что же это за тайна и как это честный, безупречный мэтр Рене, пример доброго, благочестивого горожанина, может быть замешан в дурное и преступное дело…»

Именно ее интуиция вкупе с наблюдательностью и знанием людей — иными словами, то, что можно определить как житейскую мудрость, убеждает ее в том, что подозреваемый молодой человек, арестованный полицией, на самом деле не виновен в предъявленных ему обвинениях. И действует она, как и положено героине, смело и напористо, а умозаключения делает на основании полученной в ходе расследования информации: «Скюдери выпытывала у Мадлон все новые и новые подробности страшного события, даже самые мелкие. Она выспрашивала, не случилось ли какой-нибудь ссоры между хозяином и подмастерьем… Тщательно все обдумав… Скюдери не находила причины, которая могла бы толкнуть его на ужасное преступление, ибо во всяком случае, оно должно было разрушить его же собственное благополучие…» И далее — четкие выводы: «Он беден, но он искусный работник. Ему удалось завоевать расположение знаменитого мастера, он любил его дочь… Если даже предположить, что Оливье, охваченный гневом, — бог весть почему, — злодейски убил своего благодетеля, своего отца, то какое адское притворство нужно для того, чтобы, совершив преступление, держать себя так, как он!..» Право, хочу еще раз повторить: мисс Марпл многим обязана этой француженке — современнице «Короля-Солнце». Вернее, леди Агата — немецкому романтику…

Что же до полиции, то в образе ее представителя, офицера Дегрэ мы, опять-таки впервые, сталкиваемся с традиционным соперником главного героя детективного произведения. Дегрэ предвосхищает и Лестрейда, и инспектора Крамера и даже комиссара Мегрэ, позаимствовавшего у исторического прототипа фамилию с заменой первой буквы. Те из читателей, кто смотрел популярный когда-то киносериал о маркизе Анжелике, наверняка вспомнят этого персонажа в исполнении замечательного актера «Комеди Франсэз» Ж. Рошфора (на сцене он блистал в мольеровском «Мизантропе»). Ироничный, всегда одетый в черное платье префект парижской полиции Дегрэ и повсюду сопровождающая его собака по кличке Сорбонна кажутся мне самыми симпатичными героями экранизации творений Анн и Сержа Голон. Как уже было сказано, в новелле Гофмана Дегрэ, как и положено официальному полицейскому, поначалу берет ложный след и даже арестовывает невиновного, ошибочно принятого им за преступника; мало того — в справедливости взятого им следа его убеждает тот факт, что ночные нападения прекращаются с арестом подозреваемого: «Самое главное — это то, что со времени ареста Оливье Брюсона все убийства и грабежи прекратились. Улицы ночью так же безопасны, как и днем. Достаточное доказательство, что Оливье мог стоять во главе этой шайки злодеев…» И то, и другое — типичные для классического детектива сюжетные повороты, каждый наверняка вспомнит романы современные, в которых они эксплуатируются, — но в «Мадемуазель де Скюдери» они использованы впервые! Вообще же ход полицейского расследования и судебного процесса у Гофмана описан подробно и со знанием дела — сказались его юридическое образование и обширные познания в истории криминалистики (в повести обильно рассыпаны сведения о нашумевших уголовных делах прошлого, упоминаются известные преступники и профессиональные методы полицейских сыщиков).

Но все-таки, самым интересным здесь является не соперничество частного сыщика (сыщицы) и государственного полицейского, соперничество галантное, в духе галантного века. Поистине удивительным в новелле предстает третий обязательный персонаж — преступник. Он весьма необычен для раннего — первого — детектива, хотя редкий современный детективный роман обходится без него: это маньяк. «Мадемуазель де Скюдери» была первой в мировой литературе (написана в 1836 году, за пять лет до рассказов Эдгара По) историей о серийном убийце" .

Даниэль Клугер "Баскервильская мистерия"

[mood taeg]

Не могу сказать, что люблю именно детективы, я люблю хорошие книги, среди них бывают и детективы. Думаю, вы хороших детективов читали поболее, но рискну посоветовать один культовый роман, который, с одной стороны, широко известен в узких кругах, а с другой стороны - известен мало кому. Это "Раз в год в Скиролавках" Збигнева Ненацки. Не знаю, как в оригинале, но русский перевод в плане языка - чистая музыка.

Том 1
Том 2

[ВиШень]

Сообщение от mood taeg

Не могу сказать, что люблю именно детективы, я люблю хорошие книги, среди них бывают и детективы. Думаю, вы хороших детективов читали поболее, но рискну посоветовать один культовый роман, который, с одной стороны, широко известен в узких кругах, а с другой стороны - известен мало кому. Это "Раз в год в Скиролавках" Збигнева Ненацки. Не знаю, как в оригинале, но русский перевод в плане языка - чистая музыка.

Том 1
Том 2

офигеть....в моей далёкой юности печатался в каком то журнале. Но блин, не вспомню в каком. И даже на каком языке читала не вспомню, это мог быть украинский.

[mood taeg]

пульс

[Aliskana]

Сообщение от mood taeg

Не могу сказать, что люблю именно детективы, я люблю хорошие книги, среди них бывают и детективы. Думаю, вы хороших детективов читали поболее, но рискну посоветовать один культовый роман, который, с одной стороны, широко известен в узких кругах, а с другой стороны - известен мало кому. Это "Раз в год в Скиролавках" Збигнева Ненацки. Не знаю, как в оригинале, но русский перевод в плане языка - чистая музыка.

Том 1
Том 2

Спасибо.

[Aliskana]

Есть такой писатель, редактор и составитель фантастических и детективных антологий - Майк Эшли. Он составил в том числе антологию SHAKESPEAREAN WHODUNNITS

Вот фрагмент предисловия

Тайны Шекспира

Предыстория этой антологии очень проста. Каждый автор выбрал одну из пьес Шекспира, взял оттуда несколько ключевых эпизодов и превратил их в таинственную историю. Каждый рассказ точно соответствует шекспировской пьесе. Действие происходит в то же время, при тех же обстоятельствах и примерно с участием тех же персонажей, что и сама пьеса. Иногда вводятся несколько новых персонажей, но они соответствуют духу пьесы и не представляются неуместными.
Некоторые рассказы происходят в то же время, что и действие пьесы, рассматривая ее под другим углом, чтобы показать, как могли происходить события на самом деле. Действие других рассказов происходит через год или позже после описанных в пьесе событий и показывают их последствия: например, каким образом случившееся могло в дальнейшем привести к убийству.

Каждый рассказ самодостаточен, и читатель может понять его, даже если он незнаком с соответствующей пьесой. Однако я добавил краткий пересказ пьесы перед каждым рассказом, поэтому вы можете освежить ее сюжет в памяти, если хотите.

Сам Шекспир остается таинственной личностью: кем он был на самом деле и вправду ли он сочинил приписываемые ему пьесы? Один из рассказов антологии «Соратники» посвящен этому вопросу.
Впрочем, несмотря на то, кто был автором пьес, они содержат одни из самых блестящих и незабываемых диалогов, когда-либо звучащих на сцене.

Эти пьесы позволили нам создать ряд таинственных историй. Надеюсь, они вам понравятся и помогут увидеть Шекспира свежим взглядом с неожиданной стороны. Наслаждайтесь!

Я перевела оттуда несколько рассказов.

[Aliskana]

Macbeth - TOIL AND TROUBLE by Edward D. Hoch

Double, double toil and trouble;
Fire burn and caldron bubble.

Взвейся ввысь, язык огня!
Закипай, варись, стряпня!


↓↓ Макбет Язык огня

Предисловие

«Шотландская пьеса» - одна из известнейших, несомненно, по причине частого исполнения в учебных заведениях. Вероятно, пьеса была написана около 1606 года, хотя некоторые тексты включают позднейшие вставки. Некоторые из них приписываются Томасу Миддлтону, добавившему многое к эпизодам с ведьмами – теме, очень интересовавшей нового короля Джеймса Первого Английского (Джеймса Первого Шотландского). Согласно исторической версии Шекспира, Макбет и Банко были командирами в армии короля Дункана и спасли его во время восстания. Макбет встретил трех ведьм, предсказавших ему, что он станет королем. Макбет предпочел бы позволить событиям течь своим чередом, но его амбициознейшая жена леди Макбет (которую, кстати, в действительности звали Груох) уговаривает Макбета убить Дункана и обвинить в этом его сыновей Малкольма и Дональбайна, которые убегают из Шотландии. Ведьмы также предсказывают Макбету, что дети Банко унаследуют трон, и это начинает беспокоить Макбета теперь, когда он стал королем. Ему удается устроить убийство Банко, но его сын убегает. Макбет приходит к ведьмам, и она уверяют его, что он останется королем до тех пор, пока на Дунсинанский замок не двинется Бирнамский лес, что кажется невозможным. Но сын Дункана Малкольм вместе с могущественным таном Макдуфом ведут армию, бойцы которой маскируются ветвями деревьев Бирнамского леса. Теперь Макбет обречен, и Макдуф убивает его. Так рассказал Шекспир. Но как видели настоящую историю ведьмы?


Они часто встречали Гекату в безлунные ночи на перекрестьях дорог. Вначале с ней всегда были собаки – огромные воющие чудища, вечно пугавшие робкую маленькую Артемиду. Лишь Селена, храбрейшая из них, осмелилась взглянуть Гекате в глаза.

- Как поживают собаки нынче ночью? – спросила она.
- Они мрачней, чем адссские псссы, - прошипела Геката.

Артемида, любившая пустошь при лунном свете, в ужасе отпрянула назад, увидев змею, обвитую вокруг шеи Гекаты. Персефона встала между ними, чтобы защитить бедняжку.

Конечно, это не были их настоящие имена. Геката назвала сестер Селена, Персефона и Артемида, когда они впервые повстречались на шотландской пустоши. «Вы подобны мне, - сказала им она. – Вы части меня. Я буду звать вас этими именами, и вы будете всегда являться на мой зов, дикие сестры». Она поведала им, что буквы их имен имеют нумерологический смысл и, подобно буквам ее собственного имени, защищают от вреда.

После этого сестры нашли пещеру и в центре поставили котел. Как обычно, руководила Селена. Она собирала хворост для костра и мелкую живность для варева в котле. Геката заглядывала к ним уже без псов и змей и оставалась довольна увиденным. «Вы трое будете выполнять для меня работу, а я буду повелевать вашим колдовством. Благородные лорды придут к вам, чтобы узнать о будущем».

Селена научила их заклинанию, которое следовало петь, танцуя вокруг костра:

Взвейся ввысь, язык огня!
Закипай, варись, стряпня!

Услышав пение, Геката захлопала в ладоши от радости.

- Отлично! Мне нравится ваше усердие. А что поможет котлу кипеть лучше, милая Артемида?

Самая юная и робкая из трех сестер, Артемида считала себя второй ведьмой, потому что была второй по счету, получившей имя от Гекаты.

- Может быть, лунный свет?
- Какой еще лунный свет, глупая девчонка? Нужны змеиное мясо, глаза тритона, жабьи головы! Мех летучей мыши и собачий язык! Лапы ящерки и крылья совы!
- Я принесу их, - пообещала трепещущая Артемида.

Геката обернулась к Персефоне:

- Присматривай за своей младшей сестрой. Ей еще многому нужно научиться.

Селена почувствовала беспокойство от того, как Геката командовала ими в своих собственных целях. Она волновалась о сестрах и раздумывала, вправду ли Геката была богиней подземного мира.

Однажды, когда они втроем повторяли заклинания и пророчества, подобно актерам, разучивающим роли перед действом, Геката появилась и сообщила:

- Вы становитесь знаменитыми по всей стране. Готовьтесь встретить Макбета и Банко, военачальников короля Дункана. Сегодня они придут на эту пустошь. Скажите Макбету, тану Гламиса, что он скоро станет таном Кавдора, а затем королем Шотландии. Вы поняли?

- Поняли, - неохотно согласилась Селена. Она дождалась, пока Геката уйдет, и сказала сестрам:

- Давайте поскорее сбежим, пока она не вернулась.

Но острые глаза Персефоны разглядели двух приближающихся всадников.

- Они скачут со стороны замка Макбета, - заметила она. – Несомненно, это Макбет и Банко, как предсказала Геката.

Сестры поспешно забрались на большой плоский камень и оттуда посмотрели на приближавшихся всадников. На горизонте сгустились темные тучи, и в утреннем воздухе раздался удар грома. Тот, кого они знали как Макбета, заговорил, когда всадники приблизились:

- Прекрасней и страшней не помню дня.

Первым их заметил Банко и обратил внимание Макбета на них:

- Кто это? Как жалок вид их и как дик наряд!
- Кто вы, ответьте, если речь дана вам? – спросил Макбет.
- Хвала тебе, Макбет, гламисский тан! – ответила Селена.

Артемида произнесла потише:

- Хвала тебе, Макбет, кавдорский тан!

И наконец Персефона:

- Хвала Макбету, королю в грядущем!

Макбета удивили и почти напугали их слова. Когда дикие сестры отвернулись и направились прочь, он крикнул:

- Гадальщицы скупые, не таитесь! Понятно, если умер мой отец, Гламисский тан, я, значит, тан гламисский. Но жив и здравствует кавдорский тан, И сделаться им так же невозможно, как трудно стать шотландским королем…

Но сестры поспешили прочь и, прежде чем он успел спросить их что-нибудь еще, исчезли в подлеске.

Спустя некоторое время Селена и прочие узнали, что его величество король Дункан вправду пожаловал Макбету звание кавдорского тана. Зажигая огонь в пещере, они не слишком радовались этому известию.

- Мы лишь простые женщины, - говорила Персефона. – Мы не наделены даром предвидеть грядущее. Что ты сказала, Селена?

- Что мы должны принять то, что жизнь приносит нам.

Позже в тот же день их посетила Геката. Бедная Артемида ужасно перепугалась и попыталась укрыться позади огромного котла.

- Первая часть пророчества сбылась, - сказала Геката. – Но главное еще предстоит. Макбет скоро станет шотландским королем.

- Как такое возможно? – спросила Селена.

- Дункан приедет к Макбету в замок, чтобы провести там ночь как гость. Наверняка тан и его леди не упустят такой возможности.

- Я знаю леди Макбет, - произнесла Артемида, выглянув из-за котла. – Она очень добра.
- Но не тогда, когда речь о честолюбии. Если Дункан умрет, цепь наследования приведет Макбета на трон. Будьте готовы – он снова придет к вам.

Но Макбет не пришел. В ночь, когда король посетил его замок, случились страшные события, изменившие будущее всей страны. Персефона узнала кое-что от своей подруги – служанки в замке.

- Король Дункан был убит в своей постели, - позже рассказала она сестрам, - Его зарезали собственные слуги. Когда Макбет обнаружил их, окровавленных и спящих возле королевской кровати, он в ярости заколол их. Благородный Макдуф тоже был там и пришел в ужас от этого зрелища.

- Теперь Макбет станет королем, - задумчиво произнесла Селена, - и сбудется предсказанное нами в день, когда к нам приезжали Макбет и Банко.
- Это тревожит тебя, - сказала Персефона. – Я вижу беспокойство в твоих глазах.

Селена кивнула.

- Пойдемте в замок Макбета – поодиночке и переодетые. Попробуем узнать что-нибудь от слуг. Встретимся здесь на закате.

Сама Селена оделась нищенкой, взяла посох и направилась в замок. Нищие и слуги входили в замок с черного хода. Там Селена начала беседу с посудомойкой по имени Розанна.

- Я слыхала, что наш король умер и теперь королем станет Макбет, - сказала она, когда Розанна принесла ей объедки.

Девушка кивнула.

- Ужасное преступление! Двое слуг зарезали господина, когда он спал! Макбет нашел их спящими и окровавленными и убил обоих.

- Ты видела комнату, где это случилось?
- Я помогала убирать комнаты собственными руками. Тела слуг были сплошь в крови от меча Макбета, но король почти не кровоточил.
- Как такое могло быть? – спросила Селена. – Колдовство? Знак с небес?
Розанна понизила голос.
- Оба королевских сына бежали из страны из страха за свои жизни. Малкольм в Англии собирает войска. Кое-кто говорит, что это Макбет убил короля, а его леди ложно обвинила в этом кровавом деянии слуг.

Селена рассказала эти новости, вернувшись в пещеру. Артемида и Персефона слышали нечто подобное от других слуг. В замке царит страх, рассказала Артемида, и ходят слухи, что люди видели, как леди Макбет, терзаемая виной и муками совести, бродит по ночам. Персефона, расспрашивая о произошедшем в ночь убийства, узнала, что служанка по имени Текааг принесла королю вино перед тем, как он заснул, и нашла его в компании обоих слуг. Но никто не верил в их вину.

Самые кровавые вести принесла Селена. Банко был убит – видимо, по приказу Макбета. Селена решила, что пришла пора разжечь котел и произнести заклинания.

Взвейся ввысь, язык огня!
Закипай, варись, стряпня!

Вскоре явилась Геката.

- Макбет снова придет к вам, сестры. Говорят, ему мерещится, что призрак недавно убитого Банко сел за его обеденный стол. А все потому, что вы тайно от меня вдали дела с Макбетом завели. А я, царица вам и мать, должна все сбоку наблюдать. Я, давшая вам знанья в дар, изобретательница чар!
- Мы поступали, как ты нам приказала! – возразила Персефона. – Ты сказала, чтобы мы встретились с Макбетом будто бы случайно – мы так и сделали.
- А теперь повинуйтесь моему приказу, - сказала Геката. – Если король Макбет спросит, кто его победит, - отвечайте, что его не сможет убить никто, рожденный женщиной. Скажите, что он непобедим до тех пор, пока Бирнамский лес не двинется на Дунсинан. Вы запомните это?
- Запомним, - заверила ее Селена.

Геката ушла, оставив их у кипящего котла.

- Чего она хочет от нас? – воскликнула Персефона. – Ее действия кажутся мне очень странными.

Они пели и плясали, бросая в котел мелкую живность, собранную на пустоши. Внезапно Артемида остановилась, услышав шум вдалеке:

- Пальцы чешутся. К чему бы? К посещенью душегуба. Чей бы ни был стук, падай с двери крюк.

Вошел Макбет. В этот раз он был один.

- Чем заняты, ночные вы чертовки? – спросил он.
- Нельзя назвать, - ответили они хором. Затем Селена заговорила одна:

- Загляни в котел, о великий король, и узри в нем свое будущее!
- Пар слепит мне глаза!
- Макбет, Макбет, Макдуфа берегись, - сказал голос.

А затем:

- Ты защищен судьбой от всех, кто женщиной рожден.

И наконец третий:

- Будь смел, как лев. Никем и никаким врагом и бунтом ты не победим, пока не двинется наперерез на Дунсинанский холм Бирнамский лес.
- Но этого не может быть! – произнес Макбет, явно успокоенный.

Сестры собрались покинуть пещеру, когда приехал Леннокс, один из дворян Макбета, со срочными новостями. Макдуф бежал в Англию! Спрятавшись, Селена услышала, как Макбет обдумал это известие, а затем приказал захватить замок Макдуфа и убить его жену и детей.

- Убийства никогда не кончатся, - сказала Селена сестрам. – Когда Макдуф узнает об участи жены и детей, он поднимет войско против Макбета. В Англии он объединится с сыном Дункана Малкольмом. Кровопролитию не видать конца.

Сестры вновь переоделись, чтобы посетить замок Макбета, и забрались на Дунсинанский холм, чтобы узнать последние новости о противниках. В замке говорили, что Макдуф вправду объединил силы с Малкольмом, и их войска уже приближаются.

- Они почти в Бирнамском лесу, - сообщила Персефона. – Я пойду туда и узнаю, что смогу.

Селена направилась в замок и услышала, как женщины оповещали горьким плачем о смерти леди Макбет, душа и разум которой не вынесли бесконечных злодеяний. Селена подслушала тяжелые шаги Макбета и его гневное бормотание:

- Жизнь - только тень, она - актер на сцене. Сыграл свой час, побегал, пошумел – и был таков. Жизнь - сказка в пересказе глупца. Она полна трескучих слов и ничего не значит.

Вскоре прибыл гонец. Он так задыхался, что едва мог говорить:

- Когда я стоял на холме, я посмотрел на Бирнам и увидел, что деревья начали двигаться!
- Лживый раб! – заорал Макбет и, выкрикивая проклятья, бросился сам смотреть, что происходит.

Возвратившись в пещеру, Селена увидела, что Персефона безумно взволнована. Артемида немного успокоила ее, и Персефона смогла рассказать:

- Я видела, как женщина разговаривала с сыном убитого короля, Малкольмом. Кажется, она его знала раньше. А когда они вошли в Бирнамский лес, Малкольм приказал всем солдатам срезать ветви с деревьев и нести перед собой, как щит.

Селене внезапно стало страшно.

- Что за женщина?
- Это была Геката!

Селена надолго задумалась. Она вглядывалась в искры вокруг котла, словно пытаясь разглядеть в них правду. Наконец она произнесла:

- Это Геката научила нас, что сказать Макбету. Но как она могла узнать, что произойдет потом?
- Ее могущество велико, - прошептала Артемида и вздрогнула.
- Или… - начала Селена и прервала себя на полуслове, произнеся вместо этого… - Мы должны дождаться исхода битвы. Вспомните предсказание, что Макбет не может погибнуть от руки рожденного женщиной. Посмотрим, что за чудеса принесет нам нынещний день.

Сестры узнали об этом на следующее утро, когда стояла тишина и знамя Малкольма развевалось на ветру над замком. Макбет и его люди спустились с Дунсинана, чтобы встретить нападающих в чистом поле.
Когда Макбет встретился с Макдуфом, все еще уверенный в своей безопасности, - он узнал, что Макдуф был вырезан до срока из материнской утробы, а не рожден. Яростный бой продолжался до тех пор, пока Макбет не пал от меча Макдуфа и был обезглавлен.

- Значит, все кончено, - сказала Персефона.
- Да, - согласилась Артемида, - убийства кончились.
- Еще нет, - возразила Селена. – Геката скоро вернется.
- Чтобы причинить нам зло? – пролепетала бедная Артемида, и кровь отхлынула от ее лица.
- Посмотрим.

Когда на следующий день, собрав хворост на пустоши, они вернулись в пещеру, Геката ждала их возле котла. Она зажгла огонь и раздувала его, размахивая плащом.

- Всегда поддерживайте огонь, - потребовала она. – Огонь так хорош! Он заставляет котел кипеть.
- Что случилось с королем Макбетом? – спросила Селена.
- Погиб от руки врага. Так же, как его предшественник.
- А леди Макбет тоже убита?
- Она умерла от безумия и сознания вины, не в силах вынести столько смертей.
- Сначала король Дункан, затем Банко, семейство Макдуфа, леди Макбет, сам Макбет – и это не считая храбрецов, погибших в бою. Все это на твоей совести, Геката, если у тебя вообще есть совесть.
- О чем ты говоришь? – воскликнула Геката, глядя на окружающих ее сестер, у которых пробудилось мужество от слов Селены.
- Все эти несчастья случились по твоей вине, Геката. Макбет не убивал короля Дункана. Это ты его убила.

Геката угрожающе взмахнула рукой.

- Убирайтесь прочь, глупые сестрицы! Лишь дьявол мог такое совершить!
- Дьявол либо изощренный ум. – Почувствовав победу, Селена приготовилась к атаке. – Это ты сказала нам, что именно следовало предсказывать Макбету. Персефона видела тебя с Малкольмом перед боем. Конечно, ты посоветовала ему срезать ветви в Бирнамском лесу. Ты ведь знала Малкольма еще в замке.
- Меня не было в замке! – настаивала Геката.
- Я думаю иначе. Если жить в замке и иметь тонкий слух, можно подслушать, что король Дункан собирается сделать Макбета кавдорским таном. Раны короля от меча Макбета еле кровоточили, потому что добрый король Дункан уже был мертв. Ты убила его раньше, из страха, что Макбету не хватит мужества в последний момент. В темноте он даже не увидел, что поразил мертвеца. Это был твой замысел, потому что ты хотела так убрать Дункана и Макбета, чтобы нельзя было обвинить ни Малкольма, ни Макдуфа. Макбет был игрушкой в твоих руках и даже принес тебе дополнительный дар, приказав убить Банко.
- А как она убила Дункана? – спросила Персефона.
- Отравив вино, которое она принесла ему перед сном. У Гекаты была еще одна личность: служанки в замке по имени Текааг, о которой ты упоминала, Персефона. Для такой важной миссии она не могла выбрать полностью новое имя, а просто переставила буквы в старом. Геката и Текааг – одна и та же дичность.
- Я и вправду Текааг, - сказала им женщина. – Я выбрала имя Гекаты, богини подземного мира, чтобы завлечь вас в мой замысел, глупые сестры. Мне нужны были ваши предсказания, чтобы внушить Макбету ложное чувство безопасности. И это получилось даже лучше, чем я ожидала. Леди Макбет обезумела от чувства вины, и было легко отравить ее в подходящий момент.
- Но зачем? – спросила Селена. – Зачем ты совершила все эти злодеяния?
- Затем, что двадцать пять лет назад я была няней матери Макдуфа. Она умирала, и я вырезала младенца из ее утробы, чтобы спасти его. Я тогда поклялась на крови, что этот младенец станет правителем страны. Сейчас он первое лицо после короля Малкольма, и остался лишь один шаг до исполнения клятвы.
- Она безумна, - прошептала Персефона сестрам, которым достаточно было взглянуть в лицо Гекаты, чтобы убедиться в правоте Персефоны.

Геката презрительно крикнула:

- Убирайтесь прочь! Я вас создала и так же легко вас уничтожу!

И тогда маленькая Артемида бросилась к ней, толкнула обеими руками и опрокинула в кипящий котел.

Позже, много позже сестры, которые некогда были Селеной, Персефоной и Артемидой, вместе вышли из пещеры и пошли туда, где светило солнце. Больше они никогда не возвращались.

[Aliskana]

King Lear - SERPENT'S TOOTH by Martin Edwards


«Страшней, чем быть укушенным змеей,
Иметь неблагодарного ребенка»
(перевод Бориса Пастернака)

↓↓ Король Лир Зубы змеи

Предисловие

Про короля Лира рассказывает Джеффри Монмаутский в «Истории королей Британии», где его имя пишется как Leir или даже как Llyr и наверняка основано на имени кельтского морского божества, широко почитаемого в до-римской Британии. Если Лир был исторической личностью – он жил в 3-4 веках до нашей эры, но Шекспир изобразил его почти как современника или жившего 3-4 столетия назад, поэтому я поместил этот рассказ среди современных, а не исторических. Шекспир написал первый вариант пьесы около 1605 года, но позже неоднократно переписывал ее. Некоторые критики считают, что в «Лире» Шекспир проник в самые глубины познания человеческих душ, и что это – самая горькая и печальная из его пьес.

В состоянии, близком к слабоумию, Лир решает разделить королевство между тремя дочерьми. Его младшая дочь Корделия отказывается публично льстить Лиру, что приводит его в бешенство, так как она была его любимицей. Он лишает ее наследства и делит королевство между ее сестрами Гонерильей и Реганой. Корделия выходит замуж за короля Франции и уезжает с ним. Для Лира жизнь у старших дочерей становится невыносимой, и он убегает в лес, где страдает от приступа безумия. Граф Глостер сочувствует Лиру и помогает ему бежать в Дувр, где он встречается с Корделией, и к нему возвращается разум. А граф Глостер в наказание за помощь Лиру схвачен и ослеплен сестрами Корделии. Незаконный сын Глостера Эдмунд приказывает убить Лира и Корделию. Хотя Эдмунд побежден своим законным братом Эдгаром, спасти Корделию оказывается слишком поздно. Лир умирает от разбитого сердца. Единственный проблеск надежды в конце пьесы – что Эдгар вместе с мужем Гонерильи герцогом Олбени сумеют восстановить страну.

Мартин Эдвардс описывает следующее поколение и бросает взгляд назад, обнаружив, что некоторые мрачные тайны остались нераскрытыми.


Юноша на краю обрыва закрыл глаза. Наверху вопили чайки, словно предупреждая об опасности, но Тристрам не обращал на них внимания. Он не мог забыть, как ужасно кричал Элдрих, когда отец пронзил его мечом.

Это из-за него Элдрих погиб. Вина терзала его, будто удар меча. Отчего он не удержал язык? Его любопытство всегда было ненасытным; сегодня оно побудило Озрика убить верного слугу. Хотя характер короля с годами становился все непредсказуемее, Тристрам не предвидел, к чему приведет вопрос:правда ли, что он унаследовал меч от короля Лира?

Едва слова слетели с его губ, Озрик впал в дикую ярость, на которую было страшно смотреть.

- Кто сказал тебе это? – крикнул он, схватив Тристрама за горло.
- Я не помню.

Озрик сжал пальцы на его горле:

- Говори!
- Кажется, Элдрих, сэр, - прохрипел Тристрам. – Но...

Этого хватило, чтобы решить судьбу слуги. Воспоминание о криках Элдриха терзало Тристрама, когда он несся прочь от замка по тропе через лес. Ветви хлестали его по лицу, а крапива жалила руки и ноги. Слезы слепили ему глаза, когда он споткнулся о корень дуба и упал, ударившись головой о щербатый камень, - но боль ничего не значила. Он двигался по тропе, ведущей к морю. Один-два раза ему казалось, что кто-то или что-то следует за ним, но он не оглядывался. В лесу бродили дикие звери – волки и вепри – но ни к чему бояться, если готов умереть.
Когда в его легкие проник сырой туман, он начал дрожать. Несмотря на холод, его окровавленные ладони взмокли от пота. Волны, которые должны были поглотить его, грохотали внизу на камнях. Принесет ли смерть желанный покой – или только новые виды страданий?

- Стой!

Он вздрогнул всем телом и выдохнул. Голос старика был приглушен нависшим над берегом туманом, но Тристрам сразу же узнал его. Он обернулся и поглядел вниз на раскисшую тропу. Сутулая фигура с протянутыми руками спешила к нему.

- Слава Богу, я не опоздал!

Горло Тристрама пересохло, и он с трудом ответил:

- Как ты нашел меня, Фальк?

Старик приблизился к нему. Пряди седых волос свисали вдоль его впалых щек. Он тяжко дышал, и его глаза были налиты кровью.

- Я видел, как ты убежал из замка, и поспешил за тобой как можно быстрее. Я боялся того, что ты можешь совершить.
- Тебе следовало оставить меня в покое. После того, чему мы стали свидетелями сегодня, я хотел остаться один.

Фальк дотронулся костлявым пальцем до руки юноши.
- Если ты хотел побыть один, ты мог укрыться у себя в покоях. Здесь не место для принца. Берег крут, а тропа ненадежна. Один неверный шаг – и ты погиб.

Тристрам взглянул на учителя.

- Разве это так ужасно?
- Для Британии – да. А твоему отцу это разобьет сердце.

Тристрам закусил губу.

- Ты видел лицо отца, когда он убивал Элдриха? Я больше не верю, что у него есть сердце.
- Ты неправ. Озрик любит тебя. Он всегда мечтал о сыне – наследнике престола. Он долго и тяжко сражался, чтобы завоевать королевство. Ты часто слышал, как он говорил, что это его судьба. Если он потеряет тебя, то лишится рассудка.

Тристрам горько усмехнулся.

- Разве он уже его не лишился?

Фальк вздрогнул и плотнее обернул худые плечи плащом.

- Тебя потрясла смерть Элдриха, я понимаю.
- Отец убил его из-за меня.
- Почему ты так говоришь?
- Ты знаешь, что недавно я увлекся историей нашей страны. Я слышал рассказы о богатстве короля Лира и ссоре между ним и его дочерью Корделией. Насколько я знаю, они умерли одновременно, но я не смог ничего узнать о том, как это случилось. Тайна начала мучить меня. К чему такая секретность? Ты избегал моих вопросов, и остальные тоже не хотели говорить. В конце концов я надавил на Элдриха.
- Он был известным болтуном, - проворчал Фальк.
- Но он тоже не хотел говорить. Наконец он что-то пробормотал о мече моего отца и намекнул, что некогда этот меч принадлежал самому Лиру. Тогда я решил спросить отца в надежде застать его врасплох и выяснить правду.

Потирая все еще болевшую шею, он описал бешеную реакцию Озрика.

- Мне пришлось назвать имя Элдриха. Но его убийство останется вечно на моей совести.

Фальк вздохнул.

- Это моя вина. Я учил тебя жаждать знания, но мне не следовало поощрять праздное любопытство. Вопросы, заданные Озрику про Лира и Корделию, вызвали у него безумную ярость.

Тристрам глухо произнес:

- Я видел голову мертвого Элдриха. Его рот был искажен жуткой усмешкой.

Он отвернулся к морю, и его стошнило. Старик положил ему руку на плечо и сказал:

- Я тоже видел его, Тристрам. От такого зрелища любому станет худо. Но в мое время убивали многих. Я видел много ужасов.

После недолгого молчания юноша глухо спросил:

- Как ты смог вынести это?
- У меня не было выбора. – Фальк сжал руку ученика сильнее. – Пожертвовать жизнью, потому что тебя возмутило поведение отца, означает предать своих земляков и себя самого. Пойдем, иначе моя борода скоро заледенеет. Вернемся в теплый замок.

Тристрам снова послушал, как волны бились о берег.

- Хорошо, - проговорил он после недолгой паузы. – Но я хочу узнать тайну смерти короля Лира. Если я уже не узнал ее.
- Что ты хочешь сказать? – спросил Фальк.

Тристрам глубоко вздохнул. Пора было проверить свою постыдную теорию.

- Когда Лир умер, мой отец был юным солдатом. Если его меч некогда принадлежал Лиру – я могу лишь подозревать, что отцу он достался после убийства Лира. Правда ли, что отец захватил трон путем цареубийства?
- Нет! – воскликнул Фальк. – Лир не был убит. Он умер от разбитого сердца. К тому же ты забыл, что после смерти Лира некоторое время правили Кент и Эдгар.
Тристрам отчаянно выругался. Фальк словно успокаивал его, уверяя, что догадка неверна.

- Тогда скажи мне вот что. Когда-то мой отец был великим воином, прославленным мужеством в битве. Я гордился тем, что я его сын. Более того – я обожал его. Но теперь он стал порочным тираном. Что с ним произошло, Фальк? Почему он закрывается у себя в комнате и орет песни взаперти? Почему он набросился на преданного слугу и убил его без всякой причины?
- Ты задаешь слишком много вопросов.
- Ты не желаешь, чтобы я узнал ответы на них, верно?

Фальк поморщился.

- Я не хочу обращаться с тобой, как с ребенком.
- Значит, ты будешь честен со мной? – Тристрам придвинулся ближе к старику, так что они едва не касались друг друга. – Если мне предстоит править королевством – я имею право знать, как оно мне досталось? Я хочу знать, как отец получил меч Лира, и какие события, случившиеся в правление Лира, мучают его.

Фальк склонил голову.

- Всю жизнь я допытывался правды, но узнал лишь одно: некоторые тайны не следует раскрывать. Бывают времена, когда опасно знать слишком много. Но если ты настаиваешь, я не могу тебе отказать. Только не сейчас, когда я устал и замерз. Если мы не вернемся поскорее – боюсь, что я уже никогда не увижу замка. Держи меня за руку. Мы должны поспешить, пока не настала ночь и волки не учуяли нас по запаху.

- Куда ты сегодня исчез? – внезапно спросил вечером Озрик. – Я повсюду тебя искал, но тебя нигде не было.

После ужина Озрик позвал Тристрама выпить с ним в его покоях. Тристрам надеялся, что сможет уговорить отца поведать, что с ним случилось, отчего он превратился в деспота – одновременно испуганного и высокомерного. Верный меч Озрика, выкованный из узких полос стали, стоял возле стены. Кровь Элдриха была уже смыта с него, и король, казалось, забыл про убийство слуги, словно тот никогда не жил на свете.
Озрик был в прекрасном состоянии духа, напоминавшем о днях, которые Тристрам смутно помнил: когда отец учил его охотиться и ездить верхом. Мать Тристрама умерла, когда ему исполнился год; служанки заботились о нем, а Фальк его учил. Но Озрик вызывал в нем смесь страха и восхищения. Однако в последние годы король стал склонен к затворничеству, попеременно впадая то в меланхолию, то в ярость. В тот вечер, однако, казалось, что время повернуло вспять и они снова стали добрыми друзьями. Озрик весело расхаживал по комнате, рассказывая о прошедших битвах.

Приглашение обнадежило юношу. Он произнес, запинаясь:

- Сир, я долго думал…
- Что? – заорал отец. Его фривольный юмор исчез. – К чему нам думать? Раздумья – забавы стариков, к тому же они опасны, судя по царапинам и синякам у тебя на лбу. – Он сплюнул на пол. – Когда придет пора, и ты наследуешь мне – тебе придется быть храбрым. Если ты станешь проводить время в дурацких раздумьях – враги воспользуются этим, чтобы отобрать у тебя трон. Люди ждут от правителя дел, а не красивых слов.

Тристрам вдохнул запах тлеющего торфа из очага.

- Не думаю, что Фальк согласится с вами, сир.
- Фальк? – насмешливо переспросил король и рыгнул. – Что Фальк вообще знает? Он чужак на поле боя. У него нет шрамов. – Он со стуком поставил чашу на стол, затем дотронулся до толстой линии, крест-накрест пересекавшей его щеку от уха до угла рта. Он никогда не рассказывал о кампании, оставившей в наследство этот шрам, но Тристрам догадывался, что враг, нанесший рану, получил за нее сполна. – Не обращай внимания на то, что говорит этот старый дурак. Я подумываю избавиться от него.

Желудок Тристрама сжался.

- Вы не можете так поступить!
- Я король, - Озрик напряг волосатые мускулистые руки. Он был высоким и широкоплечим. Хотя его косматые волосы и борода были тронуты сединой, он по-прежнему оставался сильным и опасным, как в молодости. Сегодня он доказал, что может легко убить человека. – Я могу поступить как захочу.
- Но он мудр, и за все тридцать лет у короля Британии не было более верного слуги, - Тристрам облизнул губы. – Он учил детей Кента и Эдгара, а до этого дочерей Лира: Гонерилью, Регану и Корделию.

Озрик встал. Тристраму показалось, что он бросил быстрый взгляд на сундук в углу комнаты, в котором хранил свои самые драгоценные трофеи. Но этот миг миновал, и Озрик стукнул кулаком по столу, опрокинув графин и вылив пиво на пол.


- Ты слышал, что я сказал? Я не нуждаюсь в уроках истории!

Тристрам вздрогнул и инстинктивно отпрянул назад. Он часто видел, чем кончаются гневные вспышки отца, но не мог отступить.

– Сир, почему смерть Лира так волнует вас?
- Волнует? Волнует, ты сказал? – Озрик сделал угрожающий жест указательным пальцем. – Ты, дерзкий щенок! Пожалуй, придется привести тебя в чувство хлыстом!
- Я не хотел быть дерзким, - прошептал Тристрам. – Вы мой отец и король. У меня нет иного желания, кроме как помочь вам обрести душевный покой0. Если что-то волнует вас, я хотел бы это знать.
- Меня ничего не волнует! – лицо Озрика побагровело. – Ты меня слышишь? Ничего!
- Да, я слышу.
- Довольно! – Озрик схватил Тристрама за запястье, заставив юношу закричать от боли. – Если бы кто-нибудь другой говорил так со мной, он бы разделил судьбу Элдриха. Убирайся, пока я еще помню, что ты мой сын. И никогда не упоминай больше старого короля и его дочек!

Тристрам спал тревожно и проснулся от петушиных криков. Стоял один из хмурых февральских дней. Ночью был сильный мороз, и казалось, что собирается дождь. Уйдя из замка и поднявшись на холм, Тристрам вздрагивал от порывов ледяного ветра с моря. Небольшая группа людей негромко переговаривалась, и ему казалось, что они поглядывают на него. Он чувствовал, что жестокая смерть Элдриха возмутила даже самых верных подданных Озрика. Он посмотрел вокруг, тщетно пытаясь справиться с отчаянием. Даже лошади и коровы смотрели угрюмо, словно не могли больше переносить кнута людей.

Он увидел знакомую сутулую фигуру, бредущую в тени частокола, побежал за Фальком и окликнул его.

- Ты обещал, что мы сможем поговорить!

Учитель повернулся и вздохнул.

- Я вижу, что ты вправду сын своего отца. Никто не смеет отказать тебе. Хорошо, давай поговорим. В это время нас вряд ли потревожат, если мы отправимся к каменному кругу на вершине холма.

Когда они подошли к воротам, Тристрам сказал:
- Вчера вечером отец говорил, что не нуждается в уроках истории. А мне кажется, что я должен узнать их и раскрыть секреты прошлого.
- Ты уже знаешь, что перед тем, как твой отец завоевал трон, в стране царила смута. Мы отчаянно нуждались в лидере, который подавит группировки, разрывающие страну на части. Иначе мы бы стали легкой добычей для хищников с запада, севера и с моря. Прежде в безопасности удерживало страну не столько могущество Лира, сколько само его имя.
- Лир был великим королем?

Глаза Фалька наполнились бесконечной печалью, и он наклонил голову.

- Да, Тристрам, будь уверен в этом. Но борьба за наследство началась еще до его смерти. Гонерилья и Регана были честолюбивы, но эгоистичны. После их гибели казалось, что престол теперь в надежных руках. Эдгар и Кент правили вместе и делали все возможное, чтобы залечить раны, нанесенные в последние годы царствования Лира. Но слишком скоро Эдгар и его семья стали жертвой чумы, а Кента убил слуга, которого хозяин застал при попытке воровства. Началась гражданская война.
- Тогда и выдвинулся мой отец?

Фальк кивнул.

- Он с детства был солдатом. Когда Лир был еще жив, Озрик начал подниматься все выше и вскоре его считали храбрым и безупречным воином. Он был честолюбив, и многие поэтому ему не доверяли. Начали ходить слухи о его грубости и жестокости, но его жажда власти пошла стране на пользу. Во время междуцарствия после смерти Кента он победил Хротгара и подавил мятеж, возглавляемый Кураном. Несмотря на противников, он сумел удержать власть. Он пресек любые попытки мятежей. Люди боялись его, но были благодарны за стабильность, которую он принес.

Они подошли к подножию холма и поднимались по склону сквозь кусты и заросли ежевики к древнему каменному кругу на вершине. Тристрам сказал:

- Ты как-то рассказывал мне, что Лир разделил королевство между Гонерильей и Реганой из-за любви, которую они высказывали ему, и ничего не дал Корделии за то, что она не стала ему льстить. Я знаю, что его ум был расстроен, и это привело к гибели их всех. Но больше ты ничего не стал говорить. Словно мой отец приказал забыть эту историю.

Фальк вздохнул.

- Я давно предупреждал Озрика, что правду невозможно скрыть навеки. – Он закрыл глаза, словно репетировал историю, прежде чем рассказать. – Гонерилья отравила Регану и покончила с собой. Бастард Эдмунд захватил в плен Лира и Корделию. Он приказал одному из офицеров убить их. Корделию повесили, но Лир убил офицера и сбежал. Эдмунд погиб от руки своего брата Эдгара, а Лир вскоре умер от горя.

Некоторое время оба молчали. Дыхание Фалька участилось, когда они взбирались на холм, и юноша поддержал его, чтобы помочь пройти последнюю часть пути. Наконец они подошли к поросшей травой вершине. Гладкие камни образовывали круг, указывая, что это священное место. Люди молились здесь много лет, хотя их мольбы о мире часто оставались безответными. Старик наклонился к камням и прикрыл глаза.

- Тебе плохо? – тревожно спросил юноша.
- Не беспокойся обо мне, Тристрам. Моя жизнь почти окончена. Единственное мое желание – чтобы твоя жизнь не была разрушена злом, которое совершил твой отец.
- Он ведь безумен, не так ли?

Фальк снова закрыл глаза. Его голос стал хриплым.

- Я видел, как его безумие отбрасывало тень много лет. Озрик тоже это видел и отчаянно боролся с ним. Но это было бесполезно. Оно было единственным врагом, который не желал умирать. Сейчас твой отец испытывает проблески разума, но тучи сгущаются все сильнее.
- Что же мне делать? – вскричал юноша.

Фальк покачал головой.

- Ты был ему хорошим сыном. Я помню, в каком он был отчаянье, когда умерла твоя мать, но она хотя бы оставила ему наследника, которому можно было передать королевство. Это было его самым горячим желанием.
- Значит, мама была нужно ему лишь для того, чтобы родить сына? – спросил Тристрам, не в силах скрыть злость.
- Я говорил тебе это раньше. Если ты не понимаешь, что для твоего отца трон был всем, ты никогда его не поймешь.
- Я понимаю, что он жестокий диктатор, лишенный совести. Наверное, мне больше не нужно ничего понимать.

Фальк начал дышать с трудом.

- Ты неправ, - слабо произнес он. – Озрик не лишен совести. Может, именно совесть в итоге свела его с ума. Из-за Корделии…

Страх сжал сердце Тристрама, когда он увидел, как мертвенно побледнел учитель.

- Фальк!

Старик соскользнул на землю и что-то пробормотал. Тристрам наклонился к нему и шепнул ему на ухо:

- Скажи мне…
- В сундуке в его комнате… - слова смолкли.

В ужасе юноша посмотрел в глаза Фалька.

- Пожалуйста! – умолял он. – Скажи!

Но когда он попытался нащупать пульс на тощем запястье, он не нашел ничего.

Фалька похоронили с почетом. По приказу Озрика над ним воздвигли пирамиду из камней, полагавшуюся лишь знаменитым воинам и членам их семей. Озрик настолько забыл свою угрозу избавиться от старика, что даже надел траур. Он рассказал собравшимся о своем уважении к учености и мудрости Фалька и о том, насколько он обязан ему за воспитание наследника.

Тристрам едва вынес это и при первой возможности ускользнул в замок. Он сел на полу своей комнаты, думая, что теперь делать. Смерть Фалька потрясла его, но он сказал себе, что теперь он должен мыслить ясно, как никогда. В его уме начала зреть другая мысль, и хотя она повергала его в ужас, он знал, что не сможет избавиться от нее, пока не убедится, правдива она или плод его дикого воображения.

Приняв решение, он поспешил на кухню и взял со стола топор. Его лезвие было испачкано кровью оленя. Он спрятал топор под туникой и направился к покоям отца. Собрав все свое мужество, он кивнул стражнику, который пропустил его, не спросив ни о чем. Оглянувшись, он запер за собой дубовую дверь.

Он вспомнил, как отец виновато взглянул на сундук с сокровищами при упоминании имени Корделии. Пытался ли Фальк сказать ему, что в сундуке скрыта разгадка тайны?

Сундук был заперт, и Тристрам знал, что отец хранит ключ на цепи, которую он носит на шее, никогда не снимая. Был лишь один способ открыть сундук, и невозможно будет скрыть содеянного. Озрик сочтет это предательством. Тристрам понимал, что даже их родства может оказаться недостаточно, чтобы спасти его шкуру.

Он глубоко вздохнул, затем поднял топор повыше и опустил на старую крышку сундука. Один удар. Второй. Третий. Крышка была прочной, но постепенно она начала трещать. Он снова ударил с силой, о которой не подозревал прежде. Крышка сломалась. Он открыл ее и погрузил руки в сокровища, хранившиеся в сундуке. Здесь были золотые цепи и серебряные безделушки. Вероятно, они были ценными, но вряд ли могли помочь Тристраму разгадать тайну.

На дне сундука рука Тристрама нащупала маленький сверток. Он развернул ткань и обнаружил небольшой браслет, украшенный драгоценными камнями. На нем была надпись: имя Корделия. Рядом с браслетом находился пучок светлых волос с неровными краями. Это не был любовный сувенир: видно было, что волосы грубо вырваны из головы с корнем. Он упал на колени и заплакал. Все это время он надеялся ошибиться – тогда ошибка бы стоила гнева Озрика. Но теперь все надежды были похоронены.

Он услышал, приближающиеся шаги, но его это больше не волновало. Он даже не обратил внимания на то, что дверь распахнулась и стражник прошептал:

- Мой господин, я именно так сказал вам: сюда вторгся ваш сын!
- Тристрам! – проревел король. – Что это значит?

Опустив голову на руки, Тристрам произнес:

- Я могу спросить вас то же самое, сир.
- О чем ты говоришь?

Тристрам поднялся и взглянул отцу в глаза. Это стоило ему огромных усилий: его ноги подкашивались. Лицо Озрика было красным от ярости. В руке он держал незачехленный меч.

Тристрам поднял браслет и клок волос, отодвинувшись от удара.

- Вы поэтому бледнели при имени Корделии, сир?

Озрик испустил крик боли, словно раненый зверь.

- Мой господин? – стражника напугала ярость короля.
- Оставь нас, - прохрипел Озрик.
- Но…

Озрик поднял меч над его головой.

- Да, господин.

Стражник скрылся в коридоре. Озрик запер дверь и направил меч на сына.

- Зачем ты сунул сюда нос, Тристрам? Ты королевский сын, ты обладаешь всеми привилегиями своего положения. Почему ты не можешь быть благодарным за это и принять меня таким, как есть?

Тристрам сделал шаг назад.

- Вы скрывали от меня ужасную тайну, отец.
- Корделию повесил офицер по приказу Эдмунда, - свирепо произнес Озрик. – Лир убил негодяя. Один из придворных был тому свидетелем.
Тристрам покачал головой.
- Лир был стариком, немощным телом и духом. Как он мог убить молодого сильного солдата?

Озрик шагнул к сыну.

- Думай о том, что говоришь. Твоя жизнь зависит от этого.

Тристрам поднял с пола топор и прижал к себе.

- Я уже думал, - упрямо сказал он. – Эдмунд приказал честолюбивому солдату убить Лира и его дочь. Когда тот повесил Корделию, Лир нашел в себе силы сорвать оковы, наброситься на офицера и отнять у него тело Корделии. Он нанес офицеру ужасный удар, но не смертельный. Лир решил, что он убил офицера, но он обманул себя, как обманывал много раз прежде. Когда он понял, что Корделия вправду мертва, это было слишком для него. Он больше был не в силах жить.

Озрик потрогал шрам на щеке.

- А что сталось с офицером?
- Лир его ранил, но офицер был молод и силен. Он убежал, забрав с собой три трофея: браслет Корделии, клок ее волос и меч, брошенный Лиром. Убив дочь короля, он убедил себя, что его судьба – захватить трон.

Озрик прогремел:

- Я предупреждал тебя, Тристрам. Ты слишком много думаешь.
- Я ошибался, думая, что вы убили Лира, - ответил Тристрам. – Вашей жертвой стала беззащитная девушка, Корделия.

Услышав это имя, Озрик зарычал и бросился на сына с мечом. Пытаясь отодвинуться, Тристрам потерял равновесие. Когда он лежал на полу, Озрик поднял меч и начал его опускать. Тристрам закрыл глаза в ожидании смертельного удара. Но удара не было. Тристрам вновь открыл глаза и увидел, что меч застыл в воздухе на полпути. Отец смотрел на него с выражением ужаса на лице. Тристрам понял, что у отца наступил момент просветления. Пока отец колебался, Тристрам вскочил на ноги и снова схватил топор.

- Ты знаешь не всё, - медленно сказал Озрик. – Ты сказал, что я уверил себя, будто моя судьба – стать королем. Но это не вся правда. Я имел на это право.
- Как вы можете так говорить? Вы не были рождены в королевской семье.
- Что ты знаешь о моей семье? – спросил Озрик. – Ничего. Потому что я был лишен того, что мне полагалось по праву. Лишен отцом, который покинул мою мать после одной-единственной ночи наслаждения, не зная, что оставил ее беременной. Она часто повторяла мне, когда я был в твоем возрасте и даже моложе, что если бы он был честным человеком, он признал бы меня наследником.

Тристрам широко распахнул глаза.

- Вы были сыном Лира?
- Теперь ты можешь понять, как я был возмущен его предательством моей матери и меня. Кара Лира состояла в том, что у него рождались в законном браке только дочери. Мне пришлось доказывать мужество в бою, но разум Лира начал мутиться, и я понял, что не обрету трон, заслужив его уважение. Он утратил ясность ума. Я понял абсурдность ситуации, когда узнал, что он сетует на неблагодарность детей. Я был готов ухватиться за возможность мести, и Эдмунд предоставил ее мне. Эдмунд был жестоким, но я ему благодарен. Он тоже был бастардом и считал, что с ним несправедливо обошлись.

Тристрам не мог скрыть негодования.

- Вы повесили свою родную сестру!

Озрик пристально взглянул на него.

- Ты смотришь на меня так, словно я сумасшедший!
- Вы и есть сумасшедший! – воскликнул юноша. – И вы это знаете!

Озрик зарычал и снова поднял меч. Но на этот раз Тристрам был наготове. Он качнулся в сторону и взмахнул топором. Топор ударил короля по шее, и тот упал.

Тристрам дрожа смотрел, как его отец корчится в агонии, а кровь вытекает из его раны.

Озрик пытался что-то сказать, и Тристрам опустился на колени в надежде услышать его слова.

- Отчего, Тристрам, - шептал Озрик, - мне не быть сумасшедшим? Мой отец утратил разум. Моя судьба была не только захватить трон, но и умереть от того же безумия, что постигло Лира. Каков отец, таков и сын. Теперь я вижу западню безумия, в которую попал.

Из его горла раздался хрип, и он затих. Сердце Тристрама сжалось, и он издал жуткий, мрачный жалобный стон по мертвецу и по себе.

Снаружи послышался шум. Дверь распахнулась, и стражник ворвался внутрь в сопровождении группы солдат. Но пока они в ужасе смотрели на распростертое на земле тело, Тристрам начал дико хохотать, в то время как по его щекам катились слезы. Когда они обернулись к нему, он развел руки.

- Я могу прочитать ваши мысли. – Он ощутил ледяной холод, словно бездна, о которой говорил отец, распахнулась перед ним. – Каков отец, таков и сын. Вот оно какое – безумие.

[Aliskana]

Othello, The Moor of Venice - NOT WISELY, BUT TOO WELL by Louise Cooper

↓↓ Отелло

Отелло, венецианский мавр – любовь без меры и благоразумья

Предисловие

"Отелло" - одна из итальянских пьес Шекспира, основанная на одном из рассказов сборника «Сто историй» Джамбаттиста Джиральди (1504-1573). Сюжет пьесы вращается вокруг правды и недоверия. Мавр Отелло – генерал в армии Венецианской республики. Он тайно женится на Дездемоне, дочери сенатора Брабанцио, который узнает о браке в результате доноса Яго, доверенного лейтенанта Отелло, и Родриго, бывшего поклонника Дездемоны. Отелло и его соратники (в том числе Дездемона) вынуждены отплыть на Кипр, атакованный турками (что относит события пьесы к 1570 году). Яго продолжает строить козни против Отелло, убеждая его в том, что Дездемона изменяет ему с Кассио, бывшим лейтенантом Отелло, которого Яго ненавидит за то, что Отелло предпочел ему Кассио. Кульминация наступает, когда Отелло видит платок, подаренным им Дездемоне, в руках любовницы Кассио Бьянки. Яго пытается уговорить Родриго убить Кассио, но Родриго терпит неудачу. Пользуясь хаосом убийств и обвинений, Яго убивает Родриго, Отелло убивает Дездемону; жена Яго Эмилия разоблачает Яго, который убивает Эмилию; Отелло же убивает себя. Яго хватают и пытают до смерти. Остается в живых лишь Кассио, назначенный после Отелло правителем Кипра. А что случилось с его любовницей Бьянкой?

Луиза Купер рассказывает свою историю.


- Его больше нет. Это продолжалось долго, но наконец он умер.
Ее взгляд, беспокойно блуждавший по комнате, остановился на изящном занавесе между нею и настоятельницей, лицо которой она безуспешно пыталась разглядеть.
– Мертвец. – Она с трудом произнесла это слово, а затем облизнула губы, словно пытаясь смыть его прочь. – И теперь я чувствую… чувствую… что я могу…
- Что вы можете говорить. – Занавеска была так искусно вышита, что настоятельница ясно видела лицо женщины. Да, она красива – но время уже начало оставлять на ее лице следы и дальше не будет добрее к ней. А грехи давили на нее, будто плащ, слишком тяжелый, чтобы его носить. Ее окутывал запах - не вещественный, но в своем роде столь же реальный, как аромат сладких духов. За годы службы в матери-церкви настоятельница научилась узнавать такие запахи и называть их надлежащими именами. Страх, страсть, гнев, голод – у каждого был свой особенный аромат. А вина, бремя которой несла Бьянка, пахла с особенной силой.

Настоятельница сказала:

- Будьте мужественны, дитя мое. Если ваша совесть неспокойна, лучше исповедоваться, чем упорствовать в молчании. Ваши грехи ведомы небесам – к чему же бояться меня?

Ее голос был невозмутимым и спокойным, и через занавес она разглядела, как в сомневающихся глазах Бьянки вспыхнула искра надежды. Она хотела рассказать правду. Она жаждала правды, потому что не в силах была дальше тащить свой груз в одиночестве. Это не удивительно, подумала настоятельница. Хоть она знала лишь часть истории, ее было достаточно, чтобы нарушить обычай и выслушать рассказ. Кроме того, был еще и другой приказ.

- Итак, - произнесла она, - Яго мертв.

Быстрый короткий кивок. – Палачи знают свое дело. Он жил дольше, чем можно было ожидать.
- И страдал.
- Да. О, да. Но не говорил. Как он поклялся, как пообещал, он молчал – и потому умер без покаяния и отпущения грехов. В конце они растянули его и четвертовали – и повесили… то, что от него осталось. Я это видела. Я смотрела на казнь. – Короткий, судорожный вздох. – Чтобы убедиться, иначе я бы не могла поверить…
- Он умер, - произнесла настоятельница, которое давно это знала. – Уж этому вы точно можете верить.

На минуту настала тишина. Затем настоятельница продолжила:

- Так, значит…
- Да-да. Я не знаю, как начать. С чего начать. О Господи, я так боюсь…
- Не имеет значения, с чего начать. Расскажите, как можете. Просто говорите то, что у вас на сердце.

Новое молчание продолжалось гораздо дольше, и настоятельница понимала, что Бьянка ищет в душе мужество, которого ей не хватало. Как грустно, что женщина, так хорошо знавшая свет, едва знала самое себя. А впрочем, на том пути, который Бьянка избрала, ей приходилось угадывать в первую очередь желания других, всегда забывая о своих.
Или почти всегда…

Наконец, как и ожидала настоятельница, Бьянка заговорила:

- Матушка, ревность – это так жестоко и страшно…

Настоятельница кивнула, а Бьянка добавила:

- Мне кажется, что она подобна безумию.
- Возможно. У безумия много форм.
- Да… Он ревновал. Страшно ревновал к Отелло, хотя видел от него лишь доброту. А еще он был завистливым. Он завидовал положению Отелло, его власти, его жене…
- Жене?
- О. да. Не скажу, что он любил ее – мне кажется, он вообще не был способен чувствовать то, что я называю любовью. Но он желал ее; и мысль о том, что она находится в постели и объятиях законного супруга, вызывала у него такую ненависть, которую я не в силах представить.
Она задумалась, и на ее губах промелькнула слабая усмешка.
- Ревность, зависть, ненависть – столько грехов в одной душе! Какое право я имею обвинять его, если я сама не лучше?
- Такое же право, как все остальные, - ответила настоятельница. – Я полагаю, что ваши грехи порождены не ненавистью, а любовью.
- Если бы я могла поверить этому… А впрочем, какая разница? Грех есть грех. Яго будет гореть в аду – и я тоже. Да, я тоже.
- Бог милостив, и любой грех может быть прощен. Яго не раскаялся. Но вы можете, если захотите.
- О, да, да. Но я сейчас думаю не о себе…
- Я знаю. И это говорит в вашу пользу.

Настоятельница подождала несколько секунд, чтобы Бьянка могла успокоиться, прежде чем продолжать.

- Итак, Яго ненавидел мавра и желал его жену. Как вы узнали об этом?

Бьянка вздрогнула и сделала жест, словно пытаясь отогнать кого-то нежеланного, появившегося за ее плечом.

- У меня есть глаза и уши. А кроме того, я была знакома с Эмилией.
- Женой Яго?

Кивок.

- Мы не были настоящими подругами. Но она была приветлива и добра ко мне. – Бьянка улыбнулась. – Она любила Яго или старалась любить – и во всяком случае старалась быть послушной и верной женой. Но ее верность столкнулась с верностью госпоже, Дездемоне, и эти верности не могли примириться. Она пришла ко мне и честно рассказала о честолюбивых мечтах своего мужа, которые ее пугали. – Глаза Бьянки. – Она надеялась, что я поговорю о ней с Кассио и попрошу его привести ее мужа в чувство. А если это не поможет – предупредить мавра о готовящемся предательстве.
- И вы обещали ей это? – спросила настоятельница.

Вновь последовала долгая пауза перед ответом Бьянки.

- Эмилия была хорошей женщиной, но очень простодушной. Вы думаете, что я несправедлива к ней? Я считаю, что нет. Она была так же простодушна, как этот болван Родриго, мечтавший о любви Дездемоны. Да, я ей пообещала, и даже собиралась сдержать слово. Но вскоре я узнала правду – настоящую правду – и превратила обещание в ловушку для Эмилии. Я морочила и дурачила ее, как он дурачил Родриго и множество других.
- А что вы получили взамен, Бьянка, за то, что вы нарушили слово?

Бьянка горько усмехнулась.

- Я любила Микеле Кассио, матушка. Я и сейчас его люблю. Я хотела видеть его счастливым. Я хотела, чтобы он достиг положения, достойного его талантов и характера. Я хотела быть рядом с ним. Принадлежать ему было моей заветной мечтой. Но даже если это было невозможно – я все равно хотела видеть его счастливым.
- Ах, - ласково сказала настоятельница, - я понимаю.
- Вряд ли, - ответила Бьянка. – Вы не можете понять.

Сквозь решетку настоятельница увидела, как Бьянка прижала руку к лицу. Она держала в руке платок из тончайшей ткани и, несмотря на то, что он был скомкан и покрыт пятнами, на нем можно было различить изысканную и замысловатую вышивку. Настоятельница не видела его прежде, но догадывалась об его чрезвычайной важности.

Словно прочитав ее мысли, Бьянка сжала платок, взглянула на него и произнесла:

- Этот злосчастный платок стал орудием смерти. Я поклялась всегда хранить его как напоминание о моем грехе, и когда я умру – если я удостоюсь христианского погребения, его похоронят со мной. Тогда его позор тоже зароют в землю.

Она начала разглаживать платок – медленно, едва ли не навязчиво.

- Эмилия украла его. Вернее, подобрала там, где ее госпожа случайно его уронила. Яго постоянно просил жену добыть платок для него, и она подозревала об его намерениях.
- Значит, она была не так уж и простодушна, - мягко заметила настоятельница.
- О, она имела глупость отдать его мне. Я пообещала, что у меня он будет в безопасности – и если он будет спрятан и от нее, и от Дездемоны, Яго не сможет воспользоваться им для своих козней.

Настоятельница вздохнула.

- Это обещание вы тоже не выполнили?
- Да. Я не сохранила платок. Вместо этого я отдала его Кассио.
- И Яго был доволен.
- Да. Он был доволен. – Бьянка устремила взгляд в прошлое, которое лишь она могла видеть. – Если бы я смогла понять всю правду! Тогда у меня хватило бы мужества поступить так, как требовали Господь и совесть. Но… Я уже сказала, что ревность страшна и жестока. Это верно. Но оказалось, что любовь еще хуже. Когда вмешивается любовь, можно оправдать все что угодно. «Я сделала это из любви и потому заслуживаю прощения». Ненависть честнее, она хотя бы не лжет. Пусть ненависть греховна, но в ней нет обмана.
- Но вы не испытывали ненависти, - возразила настоятельница.
- Нет. Я не чувствовала ненависти ни к мавру, ни к его жене, ни к Яго, ни к Эмилии, ни к несчастным глупцам, замешанным в эту историю. У меня не было причины их ненавидеть. И однако я стала для них смертельным врагом.

Она снова горько рассмеялась.

- Для всех, кроме одного. Это странно – но лишь один из них удостоился некоего подобия славы. Разве не так, матушка? Разве не так?
- Да, дитя, это так.

Снова молчание. Затем настоятельница спокойно спросила:

- Что вы сделали, Бьянка? Что вы сделали ради любви?

Она опустила голову.

- Я сделала то, что он хотел, – не больше и не меньше. Это было так легко. А когда он обещал мне… Я ему поверила. Я хотела ему верить.

Она взглянула поверх решетки, словно пытаясь взглядом проникнуть сквозь нее и разглядеть скрытое в тени лицо.

Несколько секунд единственным звуком в тишине было ровное дыхание настоятельницы. А затем послышалось:

- Я оказалась глупее их всех, матушка. Самой простодушной из них, потому что поверила его обещаниям.

Впервые ее голос прервался. Пауза была совсем короткой, но настоятельница заметила ее. Она терпеливо ждала, и через несколько секунд Бьянка овладела собой и спокойно продолжила:

- Яго был хитрым. Он продумал все мельчайшие детали плана и устроил все так, чтобы те, кто могли выдать его, не были в состоянии что-нибудь рассказать.
- Кроме его жены, - заметила настоятельница.
- О, нет, матушка. Эмилия ничего не знала. Она думала, что я сдержала слово и ее госпожа в безопасности от коварства Яго. Он именно так и задумал. Лишь позже, намного позже, она поняла, что я сделала. Что я предала ее, а Яго и Кассио были… были…

Ее голос сорвался, и она замолчала надолго. Настоятельница старалась не дышать, удерживая слова, готовые сорваться с ее языка. Теперь она все поняла, и ей нужно было лишь слово Бьянки для подтверждения. Она поняла, почему Бьянка так боялась.

- Дитя мое, - спросила она с состраданием в голосе, - вы вправду хотите рассказать мне остальное?

Бьянка ответила:

- Да. Я думаю, что должна.
- Я только женщина. Я не могу отпустить вам грехи.
- Я знаю.
- Но вы можете исповедаться и тем самым спасти свою душу.
- Это я тоже знаю. Но если мне придется говорить со святым отцом, мне не хватит мужества рассказать ему об этом… о том, что я никогда не открывала ни одной живой душе. Простите, матушка, но вы женщина, и поэтому мне легче говорить с вами. А если я расскажу это впервые, второй раз мне будет легче.

Настоятельница почувствовала мучительную безнадежность. Она пыталась помочь этой девушке, как могла, пыталась намекнуть всеми силами… Если она откажется слушать – больше ничего нельзя будет сделать, чтобы помочь Бьянке спасти душу.

Она произнесла громким голосом:

- Хорошо, дорогое дитя. Расскажите, я выслушаю вас.

Бьянка сложила руки как на молитве.

- Я любила Кассио. Я и сейчас его люблю. Любовь не судит, правда? Его ненависть к мавру была беспричинной, а его вожделение к Дездемоне причиняло мне боль. Но когда Эмилия попросила меня о помощи, я рассказала ему все. Я просила его позабыть о ненависти и выбрать лучший путь. Ведь ты не такой, как Яго, - говорила я. – У тебя есть честь и достоинство, ты можешь выдвинуться благодаря собственным заслугам, а не с помощью обмана. Предупреди Отелло! – умоляла я. – Позволь справедливости свершиться…

Внезапно ее голос ослабел, а плечи поникли.

- Мы поссорились, - продолжала она. – Мы наговорили друг другу ужасных вещей, прежде чем он приказал мне убираться прочь. Но на следующий день он вернулся. Он простил мне жестокие слова, как я всегда прощала ему. А когда мы помирились – он сказал, что я окажу ему огромную услугу, если принесу ему письмо Эмилии. Эмилия, сказал он, имеет право подозревать мужа, потому что его собственная ненависть к мавру бледнеет в сравнении с ненавистью Яго. Яго вправду собирался сделать все, чего опасалась Эмилия, и даже больше. А значит, злодеяние было неизбежным. И лучше, сказал Кассио, дать ему проявиться, чем оставить тайным замыслом. Таков был его план. И если я стану его сообщницей… - ее голос снова прервался. – Тогда он исполнит мое заветное желание.
- Признает, что вы принадлежите ему, - повторила настоятельница слова, сказанные Бьянкой раньше, и Бьянка кивнула. – И вы поверили его обещанию.
- Да. Я была несчастной дурой.

«Другие оказались еще глупее», - подумала настоятельница, но промолчала. Было уже поздно говорить об этом.

- Итак, еще одно ложное обещание… И что случилось потом?

Бьянка подняла руки к волосам, словно собираясь спрятать их под капюшон, но вместо этого позволила им упасть, окружив тенью ее лицо.

- История гибели мавра известна, - сказала она. – Наверное, ее рассказывали даже здесь.

Настоятельница скупо усмехнулась.

- Мы не так далеки от мира, как вы думаете.
- Тогда вы знаете, как Яго все устроил. Сначала легкий шепоток, затем намеки, что чистая добродетельная Дездемона вовсе не то, чем кажется. Небольшие доказательства: ее заступничество за Кассио, когда Отелло его прогнал. Это благодаря мне Эмилия уговорила ее просить Отелло вернуть Кассио. Она знала, что я его люблю, и думала, что проявит ко мне доброту в ответ на то, что я сделала для нее. Здесь Дездемона ошиблась. Она просила с таким пылом, что подтвердила подозрения Отелло. Наживку положили в ловушку, и зверь попался. Оставалась одна мелочь, чтобы захлопнуть капкан – и тут мы снова возвращаемся к платку.

Бьянка хрипло рассмеялась и вытерла губы.

- Если бы женщины могли быть актерами, говорил Кассио, в Венеции о моем таланте ходили бы легенды. Я отлично сыграла свою роль, притворяясь, что я возмущена тем, что Кассио дал мне платок Дездемоны, когда Отелло наблюдал за этим из укрытия, а Яго шепотом лил ему в уши отраву. Я думаю, его убедила именно эта сцена. Конечно, это не было явным доказательством – да и откуда ему было взяться? Ведь Дездемона была невиновна. Но Кассио и Яго знали, что мавр не слишком рассудителен. Они понимали, что он не станет ждать появления явных доказательств без тени сомнения. Яго было нетрудно убедить его посмотреть сквозь пальцы на убийство Кассио, используя Родриго как пешку в игре. – Бьянка слегка вздрогнула. – В этой истории столько глупцов. Родриго был одним из них. Попытка убить Кассио провалилась, как и было задумано. Яго убил Родриго, а затем ранил Кассио – не смертельно, но так, чтобы все показалось правдоподобным. А мавр… Яго и Кассио придумали план, как покончить с ним, но судьба и его собственный характер выполнили работу за них.

Она обхватила руками плечи так, что костяшки ее пальцев побелели.

- Я не думала, что он убьет ее. Побьет, может быть. Или прогонит. Но не убьет. - По ее щекам катились слезы, сверкая, словно осколки стекла. – Эмилия пыталась остановить его. Но она пришла слишком поздно. Слишком поздно… Вам не кажется, матушка, что это самые печальные слова на свете?
- Да, - ответила настоятельница, у которой была своя причина согласиться. – Мне тоже так кажется.
- Значение платка она тоже поняла слишком поздно, - продолжала Бьянка. – Она должна была понять, какой была моя роль в этом злодеянии. Но прежде чем она смогла разоблачить меня, Яго заколол ее. Свою собственную жену. Он убил свою жену, чтобы защитить меня.
- Не только вас, - мягко возразила настоятельница.
- Конечно. Если бы Эмилия назвала меня, оставался бы лишь один шаг до Кассио. – Бьянка задумалась, размышляя. – Наверное, у них было соглашение. У Кассио и Яго. О том, что если одного схватят, другой должен его защитить. Поэтому Яго и молчал. Я только думаю…
- О чем? – спросила настоятельница, когда Бьянка замолчала.
- Сделал бы Кассио то же самое для него? Я наверное, никогда не узнаю ответа на этот вопрос. Впрочем, какое это имеет значение? Из всех участников этой игры в живых остались лишь двое. – В этот раз она пожала плечами почти беззаботно. – Кассио и Бьянка. Он стал господином губернатором, ее выбросили и забыли.

«Хотела бы я, чтобы это было так», - подумала настоятельница. В тот момент она была рада, что Бьянка не могла видеть ее лица.

- Ну вот, - продолжала Бьянка, - я вам все рассказала. Все самое важное. Теперь я могу сбросить эту ношу.

Слезы текли по ее щекам, но она не рыдала – просто сидела спокойно, почти торжественно, а слезы блестели на ее лице.

Настоятельница мягко спросила:

- Теперь вы готовы к исповеди, Бьянка? Вы можете попросить у Господа простить вам грехи?

Бьянка кивнула.

- Я готова к любому покаянию. Всю жизнь я буду молиться о прощении…

Внезапно она остановилась:

- А что будет с Кассио, матушка? Как вы думаете – есть ли надежда, что его грех может быть искуплен?

Настоятельница колебалась: сострадание в ее душе сражалось с честностью. Сострадание победило, и она ответила:

- Да, дитя. Надежда есть всегда. – Она встала. – Подождите, я попрошу священника прийти к вам.

Ее спина болела от долгого сидения, когда она открывала дверь и выходила из комнаты. В соседней комнате, богато украшенной, ее ожидал человек, скрытый в тени.

- Да, вы хорошо справились, госпожа. – Высокий и худой аббат сам был похож на тень. Трудно было представить, что он способен смеяться.
- Благодарю вас, святой отец, - холодно ответила настоятельница. – Могу я теперь быть свободна?
- Еще нет. Вам надлежит исполнить еще одну обязанность, а затем вы можете вернуться к сестрам.

Он указал на чашу вина, стоявшую на столе между ними, и в глазах настоятельницы появилось выражение, похожее на ужас.

- Отец, я…

Он остановил ее движением руки.

- Вы завоевали ее доверие, и нам не следует ничего оставлять на волю случая. Вы дадите ей это вино и убедитесь, что она выпьет его. Оно подействует не сразу. Останется время для ее исповеди, и я успею совершить все необходимые обряды. – Он увидел выражение лица настоятельницы, и его голос слегка изменился. – Так будет лучше всего.
- Она никогда не выдаст его, - умоляюще произнесла настоятельница.
- Может, выдаст, может, нет. Откуда нам знать? Так или иначе, нам надлежит выполнить наш долг.
- Наш долг – служить Богу!
- Но наше выживание зависит от благосклонности людей.

Это было правдой, и у нее не нашлось ответа. Она опустила глаза, и аббат направился к двери. Подойдя, он оглянулся назад.

- Я подожду женщину в исповедальне. И последнее: вы будете рады узнать, что господин губернатор намерен сделать взнос в ваш монастырь. Сумма будет такой, что вы сможете построить капеллу вдвое больше, чем сейчас.

Настоятельница взглянула на него. Он улыбнулся.

- И украсить ее так, как подобает дому Божьему.

Или гробу повапленному… С огромным усилием настоятельница смогла выговорить:

- Господин губернатор очень добр…

Улыбка исчезла с лица аббата.

- Но не бесконечно добр. Никогда не забывайте об этом.

Дверь за ним бесшумно закрылась. Около минуты настоятельница стояла неподвижно. Затем она подошла к столу, взяла чашу и медленно направилась в комнату, где ждала Бьянка.

[Aliskana]

Coriolanus — MOTHER OF ROME by Molly Brown

↓↓ Кориолан — Мать Рима

Предисловие

Вдобавок к обычному ряду исторических пьес в некоторых трагедиях Шекспира также описаны исторические персонажи и события, хотя их трактовка весьма сомнительна, если не сказать больше. “Кориолан”, хоть и одна из поздних пьес, написанная в 1608 году, и последняя, где действие происходит в Древнем Риме, описывает более ранние события, чем другие древнеримские пьесы Шекспира. Действие “Кориолана” происходит в 5 веке до н.э. — приблизительно в 493 году — в ранние годы римской республики. В это время, в начале экспансии Рима, его злейшими врагами были вольски, обитавшие к югу от Рима в городах Анциум и Кориолы. Гай Марций, один из римских патрициев, помог разгромить вольсков и получил в награду имя Кориолана. Однако из героя он быстро превратился в злодея. В Риме наступил голод, а Гай Марций отказывался бесплатно раздавать хлеб голодающим плебеям. Это привело к противостоянию Кориолана с трибунами, результатом чего стало его изгнание из Рима. Тогда он присоединился к своему давнему врагу Туллу Авфидию, предводителю вольсков, и повел войско против Рима. Он пощадил город только после беседы со своей матерью Волумнией. Вольски сочли это предательством и убили Кориолана. На этом кончается пьеса и начинается следующий рассказ.


Я мчался по улицам Анциума в бешенстве. Приблизившись к дому, я постучал и выкрикнул имя убийцы:

— Авфидий!

Никто не ответил; ни один слуга не вышел. Дом был темным и безмолвным. Я шагнул вперед в темноте; никто не мешал мне, и это лишь разожгло мою ярость.

— Авфидий!

Я переходил из комнаты в комнату, пока наконец не обнаружил одинокую фигуру на ложе перед очагом. Пустая чаша стояла на столе позади него, а на полу валялся перевернутый кувшин. Он медленно приподнял голову и, прищурившись, поглядел на дверь, возле которой я стоял.

— Значит, новости, наконец, достигли Рима? Я ждал тебя. Или кого-то вроде тебя. Как твое имя, солдат?
— Тит Ларций.
— Тит Ларций, — повторил он, наклонив голову назад. — Я слышал о тебе, Тит. Гай Марций говорил о твоей отваге — качестве, которое он так жаждал найти у римлян.
— Ты смеешь говорить мне о Марции? — я пересек комнату парой прыжков и приставил меч к его горлу. Тулл Авфидий не пошевелился — он лишь смотрел на меня, и его лицо было изможденным и усталым.

— Ты не решаешься, — сказал он. — Отчего?

Я возмущенно вздернул голову. Я пришел убить предводителя вольсков, которого Марций называл львом и охотой на которого гордился, — а не жалкого слизня, неспособного даже пошевелить рукой для собственной защиты. Я опустил меч.

— Я помню ночь, когда Марций пришел ко мне, — сказал он. — Сюда, в эту самую комнату. Сначала я его не узнал. Затем он откинул плащ и показал свое лицо — самое ненавистное для меня в мире. Он сказал, что ему не дорога жизнь, иначе бы он не пришел ко мне, своему злейшему врагу. Я помню, как он сел напротив меня, откинул голову назад и предложил мне свое горло… либо свою службу. Я выбрал службу — и буду жалеть об этом до смертного часа. А сейчас, Тит Ларций, я не предлагаю тебе службы — только горло. Советую тебе принять его.

Он молча лежал на ложе и ждал.

Я снова поднял меч — и снова опустил.

— Я солдат, а не палач.

Он вздохнул и поднялся на ноги.

— Если твоя честь требует, я умру стоя, с мечом в руке.

Это было бессмысленно. Тулл Авфидий не говорил о битве, а лишь о смерти. Я ошеломленно глядел, как он поднимает меч и направляет на меня безвольной рукой. В смутном свете очага мне показалось, что в его глазах была мольба. Он хотел, чтобы я убил его.

— Что это значит? — спросил я.
— Я приказал устроить Гаю Марцию достойное погребение, с оружием и драгоценностями, и установить надгробный камень, где перечислены его подвиги и имена его предков. Взамен я прошу лишь одного: погибнуть как воин от руки опытного бойца. Пусть помнят, что я умер с честью.

Я сжал рукоять меча. Как смел этот негодяй говорить о чести после того, как он хладнокровно убил моего друга! Я взмахнул мечом — и внезапно остановился, а перед моим взором пронесся ряд воспоминаний.

…Я пришел в гости к госпоже Волумнии в то утро, когда она вернулась в Рим с победой, добившись успеха там, где прочие потерпели неудачу, — уговорив сына заключить мир и пощадить город.

Я много раз посещал ее прежде. Впервые я вошел в ее дом семнадцать лет назад, после нашего первого общего похода с Марцием, когда мы защищали республику от изгнанного короля Тарквиния. Мне было двадцать лет, и я уже имел опыт сражений, — а Марцию едва исполнилось шестнадцать. Я слышал, что он был единственным сыном вдовы. Его большие глаза и прихотливо изогнутые губы более подходили женскому лицу, чем мужскому. Это не солдат, решил я, взглянув на него, а просто хорошенький мальчик. Он сбежит при первом же зове боевой трубы.

Я никогда в жизни не ошибался сильнее. Он был рожден, чтобы убивать. В нем не было ни страха, ни жалости. Он двигался по полю боя, попирая мертвых и умирающих, кроша их на куски и не обращая внимания на крики и стоны. С его меча стекала кровь любого, кто оказывался перед ним. За отвагу он был увенчан дубовым венком.

Когда мы вернулись в Рим, я пошел с ним к его матери. Волумния тогда была ненамного старше тридцати, у нее были черные волосы и яркие блестящие глаза. Увидев мать и сына вместе, я был поражен их сходством: казалось, будто один человек разделился на две половинки: мужскую и женскую.

— О, мой отважный мальчик, мой отважный и славный мальчик! — воскликнула Волумния, обнимая Марция. — Она осмотрела его раны. — Запомни эту, — сказала она, указав на глубокий шрам на его бедре. — В будущем она принесет тебе славу.

Марций глядел в потолок, пока она ворковала и причитала над каждым шрамом.

— Мама, прошу тебя…

Волумния наконец обернулась ко мне — правда, лишь для того, чтобы спросить, оказался ли ее сын доблестным воином.

— Я никогда не встречал прежде такого беспощадного бойца, — честно ответил я.

Она рассмеялась и захлопала в ладоши.

— Это моя душа живет в нем. Он получил беспощадность от меня, впитав ее с моим молоком.

Теперь Марций уставился в пол и покраснел.

— Мама…
— Если бы я была мужчиной, я бы завоевала славу, — продолжала Волумния, — но так как боги создали меня женщиной, мне приходится довольствоваться славой моего сына. Я знаю, что он принесет мне великую честь. — Она схватила Марция за талию, прижала к себе и поцеловала в губы.

Я опустил глаза, чувствуя себя незваным гостем.

— Мне надо идти, — сказал я.
— Глупости, — ответила Волумния. Я видел, как мать и сын смотрят на меня, держась за руки. — Ты должен остаться с нами сегодня на праздничный пир в честь победы, которую вы одержали ради Рима.

Я хотел поблагодарить ее, когда Марций произнес:

— Не ради Рима, мама, а ради тебя. Ты для меня и есть Рим.

Когда я впервые услышал эти слова, я не мог себе представить, что спустя семнадцать лет плебеи и патриции будут повторять их в едином порыве. Но в то утро, когда я шел выразить почтение Волумнии, я услышал, как толпа на рынке прославляла ее как “Мать Рима”, пока кто-то не закричал:

— Она намного больше. Волумния и есть Рим!
— Да! — подхватил другой. — Волумния — это Рим!

И все с ним согласились.

…От рынка до дома Гая Марция и Волумнии было всего лишь несколько минут ходу. Слуга провел меня в комнату, в которой Волумния принимала гостей.

Меня поразил ее вид. Она выглядела моложе, чем все эти годы. Следы тревоги и волнения, вызванные изгнанием ее сына, исчезли. На ней была яркая красная стола с золотыми застежками, лицо и губы нарумянены, а волосы тщательно завиты.

— Тит Ларций! — воскликнула она в ответ на мой поклон. — Милый Тит, как хорошо, что ты пришел!

Несколько минут мы вежливо беседовали. Я выражал ей восхищение и благодарность, она рассказывала о многочисленных посетителях и их обещаниях.

— Сенаторы единогласно поклялись воздвигнуть храм любому божеству, которого я выберу, — сообщила она. — И установить статую!
— А какие известия о твоем сыне? — спросил я.

Меня поразило внезапное жесткое выражение ее лица.

— Он уходит с вольсками. Теперь они союзники, и мы больше не увидим его в Риме.
— Мне тяжело это слышать. Я надеялся… Я думал… — у меня проступил пот под ее суровым взглядом, и я не знал, что сказать.

Она заметила мою растерянность, и ее взгляд смягчился.

— Люди могут кланяться мне на улицах и воздвигать храмы и статуи — но не могут исполнить моего самого горячего желания: вернуть моего единственного сына из несправедливого изгнания.
— Мне очень жаль, — ответил я.
— Эту печаль я буду нести до могилы. Но хвала богам — у меня есть внук. У меня великие надежды на него. Его имя должно стать более славным, чем имя его отца.
— А как себя чувствует прекрасная Виргилия? — спросил я о жене Марция.
— Плохо, — ответила Волумния. — Она слегла с жаром и слишком больна, чтобы видеть кого-нибудь.

Накануне Виргилия была достаточно здорова, чтобы совершить путешествие в лагерь вольсков. Хотя приходили умолять Марция четверо — его мать, жена, сын и благородная Валерия — на улицах славили только Волумнию. Может быть, подумал я, Виргилия заболела из-за ревности к новой славе своей свекрови?

— Я молю богов об ее скорейшем выздоровлении, — сказал я.
— Я тоже, Тит. Я тоже, — на ее лице появилось раздражение. — В чем дело?

Я увидел, как вошедший слуга смущенно наклонился и что-то прошептал на ухо госпоже.

Волумния встала и извинилась передо мной за то, что ей придется отойти по важному домашнему делу. Я собрался уйти, но она настояла, чтобы я остался.

— Я отойду всего лишь на минуту, а потом мы продолжим разговор. Я надеюсь, что ты не обидишься на меня — но теперь, когда Марций покинул нас, я считаю тебя моим вторым сыном.
— Тогда я охотно подожду.

Я оставался один не больше минуты, когда услышал чей-то крик. Я поспешил по направлению к звуку и остановился у окна с видом на атриум . Посреди двора смеялся мальчик, охотящийся за большой желтой бабочкой. Я понял, что принял его смех за крик.

Я сразу узнал сына Марция. Он был хорошеньким мальчиком с блестящими глазами и пышными темными кудрями. Я подумал о Виргилии, его матери, лежавшей в постели где-то поблизости. Затем я снова перевел взгляд на мальчика и улыбнулся, глядя, как он пытается схватить бабочку своими пухлыми ручонками. Однако улыбка замерла у меня на устах, когда я увидел, как он яростно отрывает разноцветные крылышки бабочки, снова и снова крича: “Умри!”

Я услышал звук шагов и увидел, как Волумния подходит ко мне. Она стояла позади меня у окна, восторженно глядя на мальчика.

— Хвала богам, Тит. У меня есть еще одна возможность воспитать ребенка, и на этот раз я не повторю своих ошибок. Я научу внука большему, чем телесная сила: хитрости, которой не хватило моему любимому сыну. Он был слишком прямолинеен — не понимал, как важно хитрить и притворяться ради пользы дела. — Она поглядела на меня. — Я думаю, что тебе это нетрудно.

Я невольно отступил назад.

— Не понимаю, о чем ты говоришь.
— В самом деле? — она погладила меня по руке, как ребенка. — Я хочу попросить тебя сделать кое-что для меня.

…Сенатор Менений Агриппа сердечно приветствовал меня, но выглядел усталым и больным. Я передал ему приглашение Волумнии, которая давно не имела вестей о нем и беспокоилась о его здоровье.

— Она попросила меня передать, что из всех друзей она сильнее всего хочет увидеть тебя.

Агриппа подал знак слуге, который налил нам вина и покинул комнату. Мы сидели друг напротив друга при свете масляной лампы, бросавшей причудливые тени на складки сенаторской тоги.

— Я не хочу ее видеть, — произнес он наконец чуть дрожащим голосом.

Я изумленно поднял брови. Менений Агриппа был старинным другом семейства Марциев. Когда умер муж Волумнии, сенатор стал Гаю Марцию вторым отцом и заботился о нем, как о собственном сыне. Он одним из первых пришел в лагерь вольсков умолять о пощаде для Рима.
Вернувшись, он сказал, что Гай Марций так непохож на мальчика, которого он знал раньше, как бабочка непохожа на гусеницу.

Может быть, он не хотел видеть Волумнию, потому что завидовал ее успеху там, где он потерпел поражение? Я отогнал прочь эту мысль. Менений Агриппа был так же предан Волумнии, как и ее сыну.

— Не понимаю тебя, — сказал я.

Он вздохнул.

— Как я могу противиться просьбе матери Рима? Передай госпоже, что я скоро посещу ее. А сейчас прости, но я очень устал.

Когда я встал, чтобы уйти, сенатор дотронулся до моей руки.

— Знаешь, мне почти жаль командира вольсков.
— Жаль Авфидия? Почему?
— Не имеет значения. Пообещай мне лишь одно: запомни Гая Марция как Кориолана. Помни, каким он был, а не каким он стал.

Через три дня в Рим пришла весть о гибели Гая Марция от руки Авфидия.

…Вольск неподвижно стоял напротив меня, желая, чтобы я убил его. Это было неожиданным и непонятным.

— Что случилось с Гаем Марцием Кориоланом? — спросил я. — Как он погиб?
— Ты знаешь, как он погиб, потому ты и пришел сюда.
— Я хочу услышать от тебя самого!
— Я один в ответе за его смерть. Я убил его.

В неверном свете очага я увидел, что он смотрит в сторону, не в силах глядеть мне в глаза. Он лгал.

— Я был здесь, когда Гай Марций в одиночку взял Кориолы. Тогда он и заслужил третье имя — Кориолана. Сколько раз Марций побеждал тебя в бою? Сколько раз?

Глаза вольска вспыхнули, но он ничего не ответил.

— Ты не смог убить его в бою, и я не верю, что ты вообще смог убить его.
— Я смог! — крикнул Авфидий, — и я это сделал! Он предал мое доверие и всех вольсков — тогда я в ярости бросился на него и поразил как предателя.
— Менений Агриппа сказал, что он чуть ли не жалеет тебя. Почему, Тулл? Чем ты заслужил жалость старика?
— Хватит! — крикнул Авфидий и поднял меч. Мы сражались минуту или две, но вольск сопротивлялся так неохотно, что я быстро прижал его к стене, приставив меч к его горлу.
— Ты же не убивал Кориолана! Что с ним произошло? Почему ты берешь на себя вину за его смерть? Кого ты защищаешь?

Авфидий плюнул мне в лицо.

— Убей меня.

Я швырнул меч на землю и ушел прочь, отряхнув со своих ног пыль этого дома.

…Я нашел могилу друга на кладбище за воротами города. Авфидий был правдив хотя бы в одном: Гай Марций Кориолан был погребен со всеми почестями.

Я дотронулся до холодного камня святилища. Кориолану не следовало лежать под ним. Он мог бы стать консулом в Риме, если бы не был столь прямолинейным и не оскорбил почти всех, кто мог помочь ему, когда враги сговорились настроить народ против него.


…Я был одним из тех, кто стоял позади Марция, когда всякий сброд собрался на форуме, чтобы судить его. День был душным и безветренным, воздух пропах потными телами, толпившимися вокруг нас.
Менений Агриппа шагнул вперед, чтобы ходатайствовать за Марция.

— Добрые люди, выслушайте меня, прошу вас. Лишь взгляните на раны на теле Кориолана, и вы увидите, как храбро он служил вам всю свою жизнь.

Трибун Сициний Велет прервал сочувственный шепот народа, потребовав, чтобы Марций показал раны, полученные в Кориолах.
Марций застыл.

— Я пришел сюда, чтобы обратиться к народу Рима, а не для того, чтобы отвечать на оскорбительные вопросы.
— Тогда почему ты не покажешь народу свои раны? — спросил второй трибун Юний Брут.
— Ты не сражался в Кориолах! По какому праву трус, остававшийся в безопасности внутри римских стен, пока другие рисковали жизнями, спрашивает меня о ранах?
— Не надо, Марций, — прошептал Менений. — Вспомни: ты обещал быть обходительным, чтобы понравиться людям.
— Понравиться? Я не собираюсь заискивать перед этим сбродом! Я буду говорить с ними честно или не говорить вообще!
— Сброд? — повторил Сициний. — Вот как он называет вас! Его собственное высокомерие обличило его предательство!

Наемники трибунов начали подзадоривать толпу, крича:

— Сбросьте его со скалы! Сбросьте его со скалы!
— Добрые люди, не слушайте грубых речей Кориолана. Он просто прям по-солдатски, — пытался вразумить их Менений, но его голос потонул среди воплей и криков.
— Гай Марций отказался показать свои раны, полученные в Кориолах! Сбросьте его со скалы!
— Вы, стая гогочущих гусей, не ведающих ни верности, ни чести, — вы смеете называть меня предателем? Пусть адский огонь пожрет вас!
— Так-то ты держишь обещание говорить вежливо? Я молю тебя, замолчи! Они схватят тебя! — твердил Агриппа.
— Вы слышали, как он называет вас? — обращался к толпе Сициний. — Чего он заслуживает, если не смерти, как предатель? Уведем его отсюда и сбросим с Тарпейской скалы!
— На скалу! — одобрительно орала толпа, пока стражники окружали нас. — Ведите его на скалу!

Трибун Брут поднял руку, чтобы призвать мерзавцев к молчанию.

— Постойте! Ввиду его прошлых заслуг перед Римом предлагаю проявить милосердие и заменить смертный приговор вечным изгнанием.
— Милосердие? От вас? Я предпочитаю быть сброшенным со скалы.
— Он слишком горд для милосердия? — крикнул кто-то. — Тогда пусть умрет!

Менений Агриппа протянул руки, призывая к миру.

— Прошу вас, добрые люди, — выслушайте меня!
— Хватит болтовни! — произнес Сициний. — Приговор произнесен: вечное изгнание.

Я никогда не забуду лица Марция в тот момент. На мгновение оно исказилось; но уже через секунду стало холодным и спокойным. Он едва ли не улыбался, шествуя сквозь враждебную толпу.

— Вы, грязные твари. Я изгоняю вас!

Насмехающиеся плебеи следовали за нами до городских ворот. Менений Агриппа и я шли среди небольшой группы патрициев позади Марция и ограждали его как могли от плевков и камней тех самых людей, которые накануне встречали его слезами радости и восхвалениями после триумфального возвращения из Кориол.

Виргилия и Волумния стояли у ворот, содрогаясь от рыданий. Когда Марций приблизился, Волумния вытерла лицо и распрямилась.

— Никаких слез! — приказал он женщинам. — Никаких слез.

Затем ушел один, не взяв с собой ничего.

С утра мой друг был самым прославленным человеком в Риме, а к вечеру стал самым ненавистным.

…Я потрогал пальцем резьбу на его могиле, думая о том, какой поворот может совершить судьба за несколько коротких часов.

Позади меня послышались шаги. Мое римское одеяние скрывалось под длинным плащом. Я обернулся к человеку, шедшему за мной. Короткая туника указывала, что он солдат.

Подобно моему другу, я не любил хитрить. В отличие от него, я признавал, что порой хитрость бывает полезной.

— Я помню тебя, — сказал я, подойдя к вольску. — Мы сражались вместе в последней войне против Рима.

Он смущенно взглянул на меня.

— Разве?
— А разве ты не был на войне? — спросил я.
— Был.
— Участвовал в осаде?
— Участвовал.
— Я же знаю, что это был ты! — Я хлопнул его по спине. — Отлично выглядишь!
— Ты тоже, — ответил он. — Прости, но я не припомню…
— Если бы чертовы командиры не заключили мир, Рим был бы нашим, — перебил я.
— Рим должен был стать нашим! — согласился вольск, и его сомнения на мой счет рассеялись. Мы стали лучшими друзьями.
— Вырвать такую победу у нас из рук из-за какой-то женщины! Я прихожу в ярость, когда думаю об этом!
— Трех женщин, — поправил меня вольск. — И ребенка. Я видел, как они пришли в лагерь.
— Ты их видел?
— Видел и то, как они уходили. Они очень странно себя вели — ведь они получили то, о чем просили.
— А что в них было странного?
— Они плакали — во всяком случае, две из них. Так рыдали, будто их сердца были разбиты.
— А как насчет третьей? — спросил я.
— Похоже, она очень торопилась поскорее уйти.

…Возвратившись в Рим, я снова пришел к Менению Агриппе. Старик выглядел еще более усталым и больным, чем в нашу последнюю встречу. Я попросил его подробнее рассказать о неудачном посещении лагеря вольсков.

— Тит, поклянись мне помнить Марция таким, каким он был раньше. Умоляю, оставь его память в покое.
— А его убийцу безнаказанным?
— Но что можно сделать теперь, когда мы заключили мир с Анциумом?
— Его убийца не в Анциуме. Тулл Авфидий не убивал Марция.

Сенатор кивнул.

— Ты прав. Я скажу тебе, кто его убил.

Я наклонился вперед, затаив дыхание.

— Мы, — сказал он, глядя мне в глаза. — Мы все.

Я выдохнул.

— Но…
— Нам следовало защитить его, Тит. Мы, его друзья, не должны были позволить его изгнать.
— Но тогда началась бы гражданская война, — напомнил я ему.
— Нам не следовало отступать, даже если бы кровь пролилась на улицах Рима, — сказал старик. — Марций умер в тот день на форуме. Хоть я тогда и не понял этого, — но человек, которого мы проводили к воротам Рима, был уже мертв.
— Я не понимаю тебя.
— Его равнодушие, усмешка, хладнокровное приятие судьбы — это был уже не Марций. То, что мы приняли за спокойствие, было яростью, спрятанной так глубоко, что она отравила его, подобно яду.

Сенатор вздрогнул, будто от холода.

— В тот день, когда я пришел в лагерь вольсков, Марций встретил меня, как враждебного незнакомца. Меня обыскали на предмет оружия и привели в палатку, где Марций и Авфидий сидели рядом. Первым заговорил Авфидий и спросил меня, чего я хочу. Я ответил, что пришел поговорить с Марцием от имени многих его друзей из Рима. Марций на это ответил:

— У меня нет друзей в Риме.
— А твоя семья? — возразил я. — Твои жена, сын, мать?

Марций так поглядел на меня… Тит, я не могу описать этот взгляд — он буквально заморозил меня. Я никогда не видел подобного взгляда.

— Семья? — спросил он. — У меня нет семьи. Ни жены, ни сына, ни матери.

Авфидий хлопнул в ладоши, указывая, что разговор окончен, и меня вывели из палатки.

Я качал Марция на коленях, когда он был малышом, но в тот день я его боялся. Если бы он повел войско на Рим, мы все были бы обречены. Для него не было разницы между друзьями и врагами: он бы убил нас всех. Ждать от него милосердия — все равно, что просить молока у тигра.

— Но два дня спустя женщины… — начал я.
— Ни слова больше, — перебил старик, и на его глазах выступили слезы. — Ни слова, Тит, прошу тебя.

…Затем я посетил Виргилию — молодую вдову. Слуга, открывший мне дверь, сказал, что Виргилия больна и не может принять меня. Я оттолкнул его и вошел в атриум, где Виргилия сидела под деревцем, закутавшись в черную шаль.

Она была так же красива, как в тот день, когда мы встретились впервые — за месяц или два до ее свадьбы с Марцием. Признаюсь, я тогда позавидовал Марцию: невеста была так прелестна! Черты ее лица были нежными, а волосы сияли, словно яркая медь.

Ей было семнадцать, когда она пришла в дом Марция. Они выглядели так замечательно: воин, дева и всегда присутствующая мать. Марций женился лишь из-за уговоров матери, чтобы родить наследника. Но я думаю, что будь я на его месте, мне бы не понадобились ничьи уговоры, чтобы жениться на Виргилии. (Здесь мне следует остановиться — я и так сказал слишком много. Марций был моим лучшим другом, а Виргилия — его преданной женой.)

— Тит, — сказала она, — я рада видеть тебя.

Она предложила мне сесть рядом с ней.

— Я беспокоился за тебя. Волумния сказала мне, что ты больна.
— Правда? — Ее глаза покраснели от слез. Хотя день был теплым, она куталась в шаль и дрожала. — Я действительно устала. Я не могу заснуть…
— Это естественно, — я попытался ее успокоить.
— Вряд ли, — ее взгляд нервно бегал по двору. — Прости, мне не следует…
— Не следует делать что?
— Многое. А главное — не следует плакать. Все говорят мне, что от слез нет никакого проку, и если желаешь что-то исполнить, надо превратить слезы в гнев. — Она затянула шаль еще туже, хотя мне казалось, что это невозможно. — Но это тяжело. Трудно все время гневаться.
— Тяжело перенести потерю такого мужа, как Кориолан.

Ее реакция удивила и испугала меня. Она рассмеялась хриплым смехом, в котором не было ни капли веселости.

— Виргилия, что с тобой?
— Ты говоришь о моей потере? В жизни моего мужа была лишь одна женщина — и это его мать.
— Он всегда был к ней привязан, — согласился я. — Но это просто восхищение.
— Восхищение? Я содрогаюсь, когда думаю о долгих часах, которые они проводили наедине, когда она любовалась его ранами. Это было неестественно.
— Она гордилась его ранами. Каждая из них была отмечена могилой врага.
— Какое теперь это имеет значение? Забудь мои слова, — сказала она, глядя назад через плечо.

Я обернулся и увидел Волумнию у окна.

— Тит Ларций! — воскликнула Волумния. — Я не знала, что ты здесь!
— Когда я могу поговорить с тобой наедине? — шепнул я Виргилии.
— Разве ты не видишь? Это невозможно.
— Но мы должны поговорить про Марция.

Виргилия отвернулась.

— Мой муж никогда не любил меня. Что мне еще сказать?

Волумния в сопровождении двух слуг подошла к нам.

— Виргилия, милая, — закудахтала она, — тебе следует оставаться в постели. — Она сделала знак слугам, и те увели Виргилию.
— Бедное дитя! Я волнуюсь о ней, Тит.
— Она страдает из-за гибели мужа, — сказал я. — Это вполне естественно.

Она бросила на меня острый взгляд.

— А я страдаю из-за гибели сына. Пойдем со мной в дом, Тит.

Она налила мне вина и усадила рядом с ней.

— Виргилия странно себя ведет последние дни. Я вправду беспокоюсь за ее рассудок.
— Ее рассудок?
— Она то совершенно спокойна, то внезапно впадает в ярость. Я не знаю, что делать, — лишь держать ее в безопасности взаперти, где никто не потревожит ее.

Ближе к вечеру слуга провел меня в комнату, где у окна сидела благородная Валерия с шитьем в руках, одетая в траур. Ее лицо было покрыто белой пудрой, а в волосы вплетены фальшивые локоны, состриженные с головы рабыни. Валерия улыбнулась и поднесла палец к губам.

— Тит Ларций?

Я кивнул.

— Ты был с Марцием в Кориолах, — сказала она. — Я видела тебя рядом с ним, когда он входил в городские ворота, увенчанный дубовым венком. Ты был очень красив, — добавила она, хихикнув.
— А я видел тебя рядом с Волумнией, когда вы возвращались из лагеря вольсков.
— Ах, да. — Она потерла лоб и опустила глаза на шитье. — Марций был близким другом моего покойного брата. Мы были знакомы с детства, и Волумния подумала, что мое присутствие может помочь.
— И твое присутствие помогло?
— Не думаю.
— Что произошло в лагере в тот день?

Она вздрогнула, продолжая смотреть на шитье.

— Я не хочу говорить об этом.
— Почему?
— Потому что я не вижу смысла порочить память друга детства.
— Гай Марций присоединился к вольскам, чтобы разрушить свой родной город. Что может сильнее опорочить его память?

Она заколебалась, сжав накрашенные губы.

— Но я обещала…
— Я понимаю, как важно держать слово, когда Марций был жив — но ведь его смерть все изменила?

Она подняла глаза.

— Мне жаль Виргилию. Когда я думаю, как ужасно он обошелся с ней в тот день…

…Я провел день и ночь в одиноких размышлениях, прежде чем вновь прийти к Волумнии.

— Я знаю, кто убил Гая Марция Кориолана.
— Это знают все, Тит. Тулл Авфидий убил моего сына после возвращения в Анциум.
— Я говорил с…
— Валерией, — перебила она с улыбкой. — Я знаю; она мне все рассказала.

Она прилегла на ложе, обтянутое тканью.

— Валерия всегда была увлечена тобой, Тит. Она могла сказать что угодно, лишь бы сделать тебе приятное.
— В ее словах не было ничего приятного.
— Какое разочарование для вас обоих. — Она повернулась и облокотилась головой о руку. — Так что же она сказала?
— Я думал, она рассказала тебе все.
— Может, я хочу услышать звук твоего голоса. — Она кивнула в сторону ложа напротив своего.

Я сел на это ложе прямо, опустив ступни на пол.

— Менений Агриппа сказал мне, что Тулл Авфидий присутствовал при их разговоре. Если верить Валерии, он присутствовал и при вашем разговоре тоже.

На низком столике между нами стояло блюдо, доверху наполненное фруктами. Она взяла виноградную кисть и подвинула блюдо ко мне.

— Марций не стал слушать мольбы Агриппы, которого он любил как отца, и точно так же не стал слушать твои, — сказал я, не глядя на предложенные фрукты.
— Да, вначале он был упрямым.
— Больше чем упрямым. Валерия рассказала, что когда жена попыталась обнять его, он отшвырнул ее прочь.
— Мой сын не выносил слез, он уважал только силу, а бедняжка не переставала хныкать.
— Валерия рассказала, что Авфидий отвернулся со стыдом, когда Виргилия в слезах выбежала из палатки, прижимая ребенка. Ты же продолжала спорить и упрашивать, говоря сыну, что если он нападет на Рим, его имя станет ненавистным и будет покрыто позором. Но ничего не произвело на него впечатления. Наконец ты встала с колен и произнесла: “Что ж, все кончено. Ты можешь сжечь Рим и убить свою мать. Я сделала все, что было в моих силах — пусть прочее падет на твою голову”.
— Я такого не говорила — она взмахнула рукой в знак отрицания. — Но оставим это.
— Ты попросила Валерию подождать снаружи, сказав: “Этот жестокий незнакомец был когда-то моим сыном, поэтому позволь мне обнять его в последний раз”. Я правильно запомнил?

Она снова взмахнула рукой.

— Неважно. Ты верно передал суть.
— Она сказала, что они ждали тебя около часа.

Она приподнялась и села.

— Я хотела говорить со своим сыном наедине. Мне нужно было время, чтобы вразумить его.
— Тебе удалось вразумить Марция — или Тулла Авфидия?
— Я не понимаю тебя.
— Я думаю, что обнимая сына в последний раз, ты прятала под плащом кинжал или подобное оружие. Этим оружием ты убила своего сына, чтобы спасти его имя от позора.
— Ты забыл про Тулла Авфидия.
— Я его не забыл. У него хватило деликатности отвернуться, когда плачущая Виргилия покидала палатку. Неужели он не отвернулся бы от последнего материнского объятия?
— Для него это стало позором. Никто из его солдат не искал оружие у старой женщины, а сам он отвернулся, не заметив, что все уже кончено.
— Могучий командир вольсков оказался бессилен перед слабой женщиной. Он не мог допустить, чтобы об этом узнали. Потому он и не арестовал тебя за убийство. Он также не хотел, чтобы стало слишком рано известно о гибели Кориолана — тогда бы вольски потеряли преимущество при заключении мира. Объявить о смерти можно было лишь после заключения мира на условиях вольсков.
И потому вы договорились с Авфидием, что ты расскажешь в Риме, что Марций уступил уговорам матери, — а о смерти станет известно позже. Ведь это правда, Волумния?

Волумния долго смотрела на меня, прежде чем ответить.

— Я должна была так поступить. Он больше не был моим сыном. Он обезумел от жажды мести, у него не осталось ни капли любви. Он бы разрушил Рим. Я пыталась его вразумить — но все было бесполезно. Он бы убил нас всех, Тит, если бы я, давшая ему жизнь, не отняла ее своей рукой. Ты должен понять: я совершила то, что совершила, из любви к нему. Теперь будут помнить, что он проявил милосердие из любви к семье и пожертвовал ради него жизнью.

А ты, Тит? Любил ли ты Марция? Хочешь ли ты спасти имя его семьи и его честь? Или тебя меньше заботит память о моем сыне, чем его злейшего врага Тулла Авфидия?

Я солдат — простой и прямолинейный. Я ненавижу ложь и лицемерие. Но я знаю, когда следует промолчать.

А городу нужны герои.

…На следующее утро я проходил мимо группы рабочих, закладывавших первый камень храма Волумнии. Они приветствовали меня именем Матери Рима, и я ответил им тем же.

[Aliskana]

"Much Ado About Murder," by Kathy Lynn Emerson.

Kathy Lynn Emerson.

Этот рассказ - из другого сборника.
Кэти Линн Эмерсон - автор исторических детективов. Ее сквозная героиня - леди Сюзанна Эплтон, жившая в 16 веке, - травница, целительница и сыщица.

↓↓ Кэтти Линн Эмерсон
Много шума из-за убийства

«Vii марта в небе загорелась звезда и извергла пламя».
(Дневник Генри Мартина, 1555/6)

Впервые зловещее предзнаменование появилось в небе над Англией в тот самый вечер, когда Роберт Эпплтон привез лорда Бенедикта и его жену в Ли Эбби. Это была пылающая звезда с длинным хвостом, размером с половину луны и напоминающая гигантский факел, мигающий на ветру.

- Она предвещает беду, - пробормотала служанка. Она сердито посмотрела на комету и подозрительно - на гостей, слезающих с лошадей в полумраке внутреннего дворика.

Не обращая внимания на слова служанки, Сюзанна плотнее закуталась в плащ и подошла к мужу и его гостям. Дженет всюду видела зловещие знаки и предвестия беды: в сломанной ветке куста или пожухлой траве возле гриба. Она наслаждалась мрачными предсказаниями, хоть и уверяла, что радуется, если они не сбываются. Похоже, она считала, что ее предупреждения каким-то образом предотвращают катастрофу.
Гости оказались нарядной молодой парой в сопровождении двух пожилых слуг. Сюзанна заметила, с какой нежностью муж помог жене спуститься с лошади и ступить на холодные камни. Он поднес ее руку в перчатке к губам и пожал, одновременно обняв жену другой рукой за талию, чтобы поддержать. В ответ он был награжден такой сияющей улыбкой, что Сюзанна ощутила укол зависти. Настоящая любовь между супругами встречалась редко, и в жизни Сюзанны ее недоставало. Роберт всегда дорожил деньгами и властью больше, чем любой женщиной.

- Лорд Бенедикт прибыл в Англию из Падуи, - сказал Роберт после того, как представил Сюзанну этому дворянину. – Падуя – область могучей Венецианской республики, где он пользуется большим уважением. А его жена – племянница губернатора Мессины.

Роберт разбирался в титулах лучше Сюзанны, но она тоже слышала о разных политических союзах. Например, о том, что Мессина – область Сицилии, а Сицилия находится под управлением Испании. После того, как королева Мария(1) вышла за короля Филиппа (2), Сицилию можно было считать нашей землей.

Ясно, с какой целью Роберт пригласил в гости лорда Бенедикта: он рассчитывал, что дружба с этим молодым отпрыском благородного семейства поможет вернуть влияние при дворе. Раньше Роберт совершил ошибку, поддержав попытку леди Джейн Грей(3) отобрать трон Марии Тюдор. За это ему пришлось провести несколько неприятных месяцев в тюрьме прежде, чем его простили и выпустили.

Сюзанна тоже поддерживала королеву Джейн. Сейчас она была предана леди Елизавете (4), сводной сестре Марии Тюдор, хотя это было неосторожно. Вероятно, следует считать этих гостей врагами – они могли быть опасны для тайной деятельности, которой она занималась в Ли Эбби во время частых отлучек Роберта.

Заставив себя улыбнуться, Сюзанна указала в сторону большой гостиной.

- Прошу вас сюда, леди…

Жена лорда Бенедикта порывисто схватила ее за обе руки. Она говорила по-английски с очаровательным акцентом.

- Нам будет удобнее называть друг дружку Беатриче и Сюзанна. К чему формальности, если нам предназначено стать близкими подругами?
- Предназначено?

Беатриче рассмеялась.

- Так начертано на небесах. – Она указала на комету. – Я родилась под такой же танцующей звездой. Как можно усомниться в том, что другая звезда сулит много хорошего?

«Легко», - подумала Сюзанна.

По пути в дом она решила, что «танцующая звезда» Беатриче – это комета, пролетавшая над Англией в 1533 году. Сюзанна родилась годом позже, но в детстве она слышала рассказы про комету. Говорили, что этот знак предсказал развод Генриха Восьмого(5) с Екатериной Арагонской. Согласно религиозным взглядам Сюзанны, развод короля одновременно и с королевой Екатериной, и с римской церковью были радостными событиями. Но католики считали иначе.

Мария не признавала развода родителей с того момента, когда она взошла на трон. Сейчас ее сестра Елизавета, дочь Анны Болейн, считалась незаконнорожденной. А тем, кто придерживался новой религии и не возвращался в римскую церковь, грозил арест, - а может быть, даже пытки и казнь по обвинению в ереси. Судьба многих друзей ее покойного отца побудила Сюзанну помогать им спасаться от преследований.

Когда вино, сыр и сушеные фрукты были поданы, Роберт сообщил:
- Мы получили высочайшее позволение поохотиться завтра в королевском оленьем парке. Нам следует отправиться отдыхать пораньше, чтобы подняться вовремя.

Сидя возле камина, Сюзанна старалась устроиться поудобнее. Чтобы произвести впечатление на гостей, Роберт устроил ужин в самом большом и холодном зале, а не в комнате поменьше и потеплее. На лбу Сюзанны выступили капли пота, в то время как ее спина была холодной, как рука покойника.

- Вы поедете с ними, Беатриче? – спросила она.
- Я не нахожу радости в убийстве, - она сделала глоток гасконского вина из хрустального бокала.
- Моя жена предпочитает медленные мучения, - вполголоса сообщил лорд Бенедикт.

Не обращая на него внимания, Беатриче любовалась цветом кларета (6):

- Яркий, как рубин – таким он и должен быть.

Сюзанна не смогла удержаться:

- Мне рассказывали, что если кларет потеряет цвет – нужно взять на пенни терна или чернослива, потушить их в самом темном красном вине, чтобы получился фунт или больше сиропа, и влить в бочку кларета, чтобы вернуть ему цвет.

Подойдя к огню, Роберт пошевелил кочергой.

- Изучение трав, - сообщил он лорду Бенедикту, с мужским превосходством посмеиваясь над женскими причудами, - небольшое увлечение моей жены.
- Вполне подходящее занятие, - лорд Бенедикт расположился на стуле с низкой спинкой, вытянув ноги вперед и скрестив лодыжки. Он поднял бокал в честь обеих женщин. – Меня радует новое именование святого чертополоха.
- Универсальное лекарство, - усмехнулась Беатриче. Она подмигнула мужу и обменялась с ним взглядом. Сюзанна поняла, что они играют словами.
- Carduus benedictus, - произнесла она.

Запоздало поняв каламбур, Роберт засмеялся.

Дженет суетилась поблизости, ловя каждое слово, но она не поняла шутки. Компаньонка Беатриче, пожилая женщина по имени Урсула, также оставалась безучастной – возможно, она слышала эту остроту столько раз, что уже не забавлялась. Она сидела возле очага, равнодушная, как корова на пастбище, и в морщинистых руках держала нитку с иголкой и ткань.

- Если вас интересуют не только те травы, которые разделяют имя лорда Бенедикта, - сказал Роберт Беатриче, - вы можете попросить мою жену показать ее новую кладовую.

Сюзанна стиснула до боли пальцы, спрятанные под юбкой. Роберт привлекал внимание именно к тому, что Сюзанна желала скрыть.

- Я думаю, что это опасно, - возразила она. – Я только что ставила опыты, чтобы выяснить, какие травы ядовиты для мух и других насекомых.

Она надеялась, что неприятный запах удержит подальше Роберта, а заодно и любопытных гостей.

- Моя жена никогда не выберет своим оружием яд, - заметил Бенедикт, - или лук со стрелами. Она предпочитает кинжал.
- Он хочет сказать, что мой язык подобен кинжалу, и каждое слово ранит, - Беатриче шутливо похлопала мужа по плечу.

Эти двое перебрасывались словами, словно мячиками, - подумала Сюзанна, - и обоих это радовало. Она взглянула на Роберта, затем отвернулась.

Бенедикт подмигнул жене, прежде чем повернуться к хозяину.

- Я лелею надежду, что этот визит поможет мне лучше понять английских женщин, потому что моя жена представляется мне весьма загадочным созданием.
- Ваша жена, сэр?
- Разве вы не знаете? Беатриче родилась в Англии.
- Моя мать, - объяснила Беатриче, - была испанкой. Она приехала сюда в свите королевы Екатерины Арагонской. Но потом вышла замуж за англичанина.
- Ваша семья здесь? – спросила Сюзанна.
- Увы, нет. Когда мои родители умерли, Урсуле пришлось увезти меня назад и передать сестре моей матери.

Услышав свое имя, женщина подняла глаза. Она нежно улыбнулась своей бывшей подопечной, затем вернулась к своему рукоделию.

Беседа перешла к обсуждению путешествий по Испании и Италии. К облегчению Сюзанны, больше не упоминалась кладовая, скрытая в небольшом закутке между кухней и садом, где росли травы.

* * *
На следующий день Сюзанна встала на рассвете, чтобы убедиться, что охотники уехали, а затем направилась в помещение, которое она тайно называла «мятной комнатой». Как хорошо, - думала она, - что три «еретика», которых она прятала в Ли Эбби несколько дней назад, успели уехать раньше, чем прибыли Роберт и его гости. И как жаль, что сразу же после их отъезда появился еще один путник.

Она оглянулась, вставляя ключ в замок. Сзади никого не был; солнце едва показалось из утреннего тумана. Ей повезло: она могла выпустить беглеца, пока не встали Беатриче или ее служанка. В слугах она была уверена. Никто не выдаст ее. Они были верны ее отцу прежде и так же верны ей сейчас. Роберт был для них подозрительным чужаком, владеющим Ли Эбби лишь потому, что женился на ней.

Густой аромат мяты донесся из чулана, когда Сюзанна открыла дверь. В маленькой кирпичной комнатке лежали тюки садовой, водной и болотной мяты. Вдохнув свежий воздух, Сюзанна шагнула внутрь, огибая тюки, чтобы открыть следующую дверь, скрытую за панелью в задней стене.
Она не заметила тела, пока не споткнулась об него.

Сюзанна опустилась на колени возле человека, лежащего на полу лицом вверх. Еще не успев дотронуться до него, она поняла, что ему уже не помочь.

Нащупав опухоль у него на затылке, она почувствовала, что у нее самой кружится голова. Находка так напугала ее, что она забыла задержать дыхание.

Может быть, он умер потому, что боялся задохнуться, и его сердце не выдержало, когда он изо всех сил задерживал дыхание?

Со слезящимися глазами, кашляя от удушья, Сюзанна выбежала из комнаты. Во дворе она вдыхала воздух огромными глотками, пока наконец ее тошнота не прошла. Когда кто-то взял ее за руку, чтобы отвести на ближайшую скамью, она не сопротивлялась. Она думала, что Дженет пришла ей на помощь, - но вместо Дженет услышала спокойный мелодичный голос Беатриче.

- Я слышала, что запах мяты привлекает мух, а затем убивает их – но не думала, что он так же действует на людей. Этот человек был вашим врагом?

Сюзанна посмотрела на нее с ужасом.

- Я не убивала его!
- Он мертв, - Беатриче выглядела потрясенной, как и любой, увидевший такой зрелище.
- Это трагический несчастный случай.
- Да, - прошептала Беатриче. Но, кажется, она была не уверена в этом.

Чем еще это могло быть, если не несчастным случаем? Сюзанна спрятала лицо в ладонях, хотя и не собиралась давать волю слезам. Ей нужно было на секунду укрыться от проницательного взгляда Беатриче.

Запах мяты был очень сильным. Если беглец выронил ключ, который она дала ему, а затем запаниковал, попытался его найти и не смог – в смятении, пытаясь вздохнуть, он мог потерять сознание, упасть и удариться головой. Что еще могло случиться? Она не знала. Но на голове у него был ушиб. Этот удар мог убить его. А может, у него было слабое сердце, и он умер от ужаса. Она была уверена лишь в одном: одной мяты было недостаточно, чтобы убить его. Как заметила Беатриче – человек гораздо больше мухи.

- Как бы он ни умер, это неуместно, - заметила Беатриче. – Если его обнаружат здесь и опознают как еретика – его присутствие поставит под угрозу вашу помощь тем, кого преследует Мария.

Сюзанна вскочила, словно от удара молнии. Она вздрогнула – но вовсе не из-за утреннего холода и тумана.

- Что вы знаете обо мне?

Спокойное, сдержанное выражение лица Беатриче поверх мехового воротника алого бархатного плаща внушало доверие, как и ее слова.

- У нас с Бенедиктом много друзей в английском сообществе в Падуе.

У Сюзанны все еще кружилась голова – последствия кашля. Ей было трудно собраться с мыслями. Беатриче хотела сказать, что Бенедикт подружился с людьми, покинувшими Англию из-за религиозных гонений Марии? Или он был знаком с англичанами еще до того, как Мария взошла на трон? В университете Падуи училось много студентов из Англии – особенно медицине – но не все они были последователями новой религии.

- Я чувствую, что должна быть откровенной, - Беатриче оглянулась, чтобы убедиться, что за ними никто не следит. – Некоторые из прибывших недавно в Падую попали туда лишь благодаря вашей помощи. – Она назвала троих, которых Сюзанна прятала в Ли Эбби во время их бегства из Англии. – То, что вы делаете, - очень важно, Сюзанна. Мы с Бенедиктом не разделяем вашей веры, но восхищаемся тем, что вы спасаете людей.
- Роберт бы не одобрил этого, если бы узнал, - горькие слова сорвались с ее губ раньше, чем она успела удержать их.
- Я рада слышать, что вы держите вашего честолюбивого мужа в неведении.
- Он честный верноподданный! – она заступилась слишком стремительно.
- Да, настолько честный и так жаждет заслужить королевскую милость, что способен выдать собственную жену. Иначе он рискует, что его обвинят вместе с вами. Но если виновной сочтут лишь вас – ваша гибель пойдет ему на пользу.

Беатриче говорила правду – но ее слова не становились от этого приятнее. Однако они напомнили Сюзанне, что у нее есть более животрепещущая проблема.

- Я не могу звать коронера. Он задаст слишком много вопросов.
- Тогда мы должны унести тело из дому сейчас же, - сказала Беатриче, - пока никто не пришел и не обнаружил его. У вас есть бочка или чан, куда можно спрятать тело, пока мы будем нести его?

Она заглянула внутрь темной кладовой, словно пытаясь определить размер тела.

- Может быть, пустой бочонок из-под вина?
Сюзанна отвергла такие красочные идеи, предложив завернуть тело в покрывало, лежавшее в конюшне. Закрыв и заперев кладовую, она направилась туда.

- Этот человек приехал верхом на старом жеребце. Мы можем воспользоваться им, чтобы увезти его тело.
- Здесь есть поблизости река или ручей? – спросила Беатриче. – Если мы опустим его в воду, это будет выглядеть так, словно он упал в темноте и ударился головой о камень.
- А поток смоет запах мяты. – Сюзанна была восхищена сообразительностью Беатриче. Невзирая на склонность к драматизации, она обладала ясным практическим умом.
- Но что он делал в вашей кладовой? Почему не спрятался?

Сюзанна скрыла свои колебания, нащупывая дверь конюшни. Беатриче казалась союзницей. Она знала, что Сюзанна помогает еретикам бежать из Англии, и что один из них мертв. Но она не знала, что в задней стене кладовой была секретная дверца, ведущая во внутреннюю комнату. Ей незачем было знать об этом, решила Сюзанна.

- Вы должны были приказать ему спрятаться, - настаивала Беатриче.
- Когда мужчины подчиняются приказаниям? – криво усмехнулась Сюзанна, заметив, что ее голос прозвучал сурово. – Будь это Роберт – он бы вышел ночью на конюшню, чтобы проверить, как обращаются с его конем. Он души не чает в Ванкарде. Видимо, незнакомец захотел выйти по той же причине.
- А зачем он залез в вашу кладовую?
- Может, из любопытства.
- Вы знаете его имя? – вопросы Беатриче летели стремительно, словно пули, и Сюзанна еле успевала отстреливаться.
- Я никогда не спрашиваю имен.
- Тогда как же?
- Они называют пароль.

Эту систему помог создать сэр Энтони Кук (7), близкий друг ее родителей. Сам он находился сейчас в ссылке, но одна из его дочерей оставалась дома и поддерживала связь с теми, кто помогал «еретикам» ускользнуть, пряча их в убежищах – таких как Ли Эбби.

- Оседлай жеребца и еще двух коней, - приказала Сюзанна Марку, одному из конюхов. Когда он отправился выполнять ее приказ, она обратилась к спутнице:
- Вы не должны участвовать в этом, Беатриче.
- Вы не донесете тело одна.
- Марк мне поможет. У вас неподходящая одежда. И вы лучше поможете мне, оставшись здесь. Чтобы никто ничего не заподозрил. На то время, пока меня не будет, притворитесь, что заперлись со мной в моей комнате.

Здравый смысл Беатриче боролся с ее пылким рвением, но в итоге она согласилась с Сюзанной.

- Похоже, что он ударился головой о камень? – спросила Сюзанна. Хоть ручей был быстрым и глубоким – здоровый сильный мужчина смог бы выйти из него, если не потерял сознание от удара.

Даже с помощью преданного конюха было нелегко дотащить тело. Покойник был очень тяжелым.

- Похоже, мадам, - ответил Марк. – И нам надо поскорее убраться отсюда, пока кто-нибудь не заметил нас.
- Освободи его коня, - приказала Сюзанна. – Отпусти его в лес.

Ей захотелось устроить так, чтобы Марк сам «нашел» коня, а затем начать поиски всадника – но было слишком опасно привлекать внимание к Ли Эбби.

Все ли она предусмотрела? По дороге домой она размышляла над этим. Запоздало она вспомнила, что у незнакомца была с собой сумка, когда он приехал. В ней мог оказаться ключ к его личности. Сейчас Сюзанна знала о нем лишь то, что он выглядел старше сорока лет. Чтобы казаться неприметнее, он носил простую одежду, по которой нельзя было понять, кто он такой. Но речь выдавала в нем джентльмена.

Обратный путь занял меньше четверти часа. Она не осмелилась увезти тело дальше при свете дня.

- Иди на кухню и обсушись, - сказала она совершенно промокшему Марку.

Сама она направилась в мятную комнату, задержавшись лишь для того, чтобы взять светильник. Заперевшись изнутри, она поспешила к внутренней дверце, держа ключ наготове. Минуту спустя она была во внутренней комнате, отгородившись от всепроникающего запаха.
Никто не забирался в тайную комнату, созданную специально, чтобы прятать беглецов от преследования королевы Марии. Узкая и длинная, она находилась в конце кладовой без окон. Здесь были соломенные тюфяки, стол и стул, а также запас еды и питья в высоком шкафу.
Подозрения начали зарождаться у Сюзанны, как только шок от найденного тела прошел. Позже, когда она увозила тело и бросала его в ручей, у нее не было времени подумать. Но сейчас, в тишине и спокойствии, она поняла, что у нее много вопросов и обескураживающе мало ответов.

Сюзанна осмотрела все вокруг. Покойный приехал с сумкой. Она ее видела: сумку из коричневой кожи хорошего качества. Типа седельной. Она должна быть где-то поблизости.

Еще здесь должен быть ключ – дубликат ее собственного ключа.

Она начала методично осматривать комнатку – повсюду, от пола до потолка. Но единственным результатом поисков были заноза в большом пальце и боль в коленке.

Не было сумки.
Не было ключа.

Прикрыв платком рот и нос, Сюзанна быстро, но тщательно обыскала передний чулан перед тем, как выйти на свежий прохладный воздух. В мятной комнате была только мята.

Волосы на ее голове стояли дыбом, пока она шла к конюшне. Она оглянулась, уверенная, что кто-то следит за ней – но позади никого не было.

Может быть, незнакомец нашел этот путь? Марк и другие конюхи спали наверху – значит, он мог пробраться, оставаясь невидимым и неслышным. И что тогда? Она осматривала стойла. Может, он просто хотел взглянуть на своего коня? Или что-то спрятать? Он боялся врага, который настиг его?

Если второй ключ пропал – значит, незнакомца мог убить кто-то, кто обнаружил его в кладовой, ударил по голове и оставил умирать, заперев дверь снаружи.

- О, это вы, мадам! – воскликнула Дженет, заходя в конюшню. – Марк сказал, что вы вернулись.

Минуту спустя вошла Беатриче в сопровождении Урсулы.

- Ей можно доверять? – спросила Беатриче, глядя на служанку. – Конюх ей все рассказал прежде, чем я успела предупредить его.
- Я вынуждена доверять вам обеим, - ответила Сюзанна. – У нас мало времени. Нельзя, чтобы Роберт застал меня здесь, когда вернется. Я никогда прежде не интересовалась лошадьми.
- Зачем вы пришли в конюшню? – спросила Дженет.
- Поискать пропавшую сумку незнакомца.

Когда она все объяснила, они разделились. Беатриче дала Урсуле наставления на испанском. Это напомнило Сюзанне, что они обе были иностранками, хоть Беатриче и родилась в Англии. Странно, что Беатриче так решительно взялась помогать.

Некоторое время все молчали. Сюзанна осматривала стойло, где находился старый жеребец, - один из самых темных углов, где легче было что-то незаметно спрятать. Держать в конюшне лошадей беглецов было самой рискованной частью плана. Роберт обращал мало внимания на людей, но был страстно привязан к лошадям. Он мог обнаружить появление новых.

Сюзанна не нашла в стойле ничего, кроме помета. Она направилась к следующему.

Услышав победный крик Дженет, она выбежала в центр конюшни. Пропавшая сумка нашлась в сарае. Дженет побежала к Сюзанне, держа сумку в одной руке и размахивая листом бумаги в другой.

- Письмо! – крикнула Беатриче и выхватила его из рук Дженет. – Его надо уничтожить, прежде чем его смогут использовать против вас.
- Подождите!

Но Сюзанна опоздала. Беатриче подбежала к ближайшему факелу и бросила письмо в огонь.

- А сейчас, - сказала Беатриче, дернув за сумку, - мы должны сделать с ней то же самое.

Дженет попыталась удержать сумку, но Беатриче была сильной женщиной. Она выхватила сумку и, не позволяя Сюзанне помешать, выбежала из конюшни вместе с сумкой. Урсула ушла вслед за ней.

- Она сошла с ума? – спросила Дженет.
- Надеюсь, что она просто перестаралась. Я сама хотела уничтожить сумку – но сначала посмотреть, что в ней лежит.
- Это все по вине звезды с длинным хвостом, - мрачно пробормотала Дженет. – Злое предзнаменование. Смерть и разрушение. Ужас и…
- Довольно! Ни в смерти этого человека, ни в действиях Беатриче нет ничего сверхъестественного. – Она внимательно посмотрела на Дженет. – О чем говорилось в письме?
- О, мадам, неужели вы думаете, что я…
- Что там было написано, Дженет? – Сюзанна топнула ногой. В Ли Эбби все слуги умели читать. А если Дженет и была в чем-то грешна – то в необузданном любопытстве. Ее не раз заставали позади шпалер, подслушивающую чужие разговоры. Сюзанна не сомневалась, что Дженет просмотрела письмо прежде, чем сообщить о своем открытии, или что она нашла письмо раньше, чем сумку.
- Это было рекомендательное письмо. Я не успела прочесть его целиком, - смущенный голос Дженет зазвучал громче.
- Повтори то, что ты прочитала, в точности как ты помнишь.
- «Сэру Энтони Куку, Страсбург. Позвольте представить Вам мастера Уильяма Врота». Это все, что я запомнила, мадам.
- А подпись? Кто отправил письмо?
- Подписи не было, но письмо было отправлено из Стейнса 2-го марта. Где находится Стейнс, мадам?

Сюзанна нахмурилась.

- В пятнадцати милях к западу от Лондона, по дороге в Селсбери. – Было важно узнать, кто из жителей Стейнса направил Уильяма Врота в Ли Эбби.
- Приведи Марка, - сказала она. – Мне нужно отправить письмо. Затем возьми чернила, перо и бумагу и запиши все, что ты запомнила из письма.

* * *
- На теле мертвеца не было следов насилия, - Роберт остановился и наполнил бокал терпким белым анжуйским вином (8).

На обратном пути с охоты его, лорда Бенедикта и слуг остановил коронер, которого позвали сразу же, как только нашли тело. Роберта спросили, знаком ли ему покойный. Он ответил, что никогда не видел его раньше.

- Совсем никаких? – спросила Сюзанна, и они с Беатриче переглянулись. Неужели никто не заметил ушиба на голове? Этого осложнения они не предвидели.
- Его могли обглодать рыбы, - предположил Роберт.
- Видимо, он утонул, - произнесла Беатриче. – Коронер утвердит эту смерть как несчастный случай?
- Он не хочет этого делать, не выяснив личности жертвы. Есть подозрение, что парень покончил с собой. Тогда его нельзя хоронить на освященной земле.
- И что коронер собирается делать?
- Он хочет лучше все изучить.

Сюзанна так сильно стиснула бокал, что костяшки ее пальцев побелели. Они подозревают убийство. Она была уверена в этом.

Казалось, Беатриче не разделяла ее страха.

- Они хотят поднять побольше суеты и шума, чтобы придать делу побольше важности, - насмешливо сказала она. - но в результате выйдет много шума из ничего.

* * *
На следующее утро, когда Роберт и лорд Бенедикт снова уехали на охоту, - Сюзанна, Беатриче, Дженет и Урсула собрались в кабинете Сюзанны: уютной комнате, полной книг и карт. Из ее восточного окна виднелись сады и поля, а из северного – сторожка возле входа.

- Этого человека звали Уильям Врот, - сообщила Сюзанна.

Урсула всхлипнула, перекрестилась и начала перебирать четки.

- Вы знали этого Врота, Урсула? – Сюзанна не ждала никакого ответа.
Она упомянула имя Врота, чтобы обсудить: как убедить власти, что его смерть была несчастным случаем.

Морщинистое лицо Урсулы еще сильнее сморщилось, и она взглянула на свою госпожу – но не произнесла ни слова.

Беатриче положила руку на ее ладонь. Ее голос звучал нежно.

- Если ты знала этого человека, ты можешь рассказать нам, кем он был, Урсула.
- Он был мерзавцем, госпожа, - ответила Урсула.

Вернее, это сказала Беатриче, обращаясь к Сюзанне и Дженет. Урсула и Беатриче говорили по-испански. Остальные их не понимали.

- Почему она считает, что он был мерзавцем? – спросила Сюзанна.

Непонятная беседа возобновилась. Беатриче задавала Урсуле вопросы и переводила ее ответы. Но Сюзанне казалось, что Беатриче слишком долго спрашивает и кратко отвечает. Она явно умалчивала о многом.

- Она не знает ничего, что может нам помочь, - сказала наконец Беатриче. – Она помнит лишь, что когда она служила у моей матери в Англии, этот человек был известен своей ненавистью к испанцам. Это было много лет назад – когда мои родители погибли, я была маленьким ребенком.
- Она встречала Уильяма Врота? Он был тогда юношей примерно двадцати лет.
- Она знала его репутацию. Он затевал драки со слугами испанских купцов в Лондоне и с их сыновьями.
- И никто не мог его остановить?
- А зачем, если королеву Екатерину изгнали? Я плохо помню те времена – я была слишком мала. Моя мать оплакивала участь своей госпожи. Как только король Генрих развелся с королевой, люди, подобные Вроту, стали позволять себе любые бесчинства. Они со смехом заявляли, что хороший испанец – это мертвый испанец.
- Вашим родителям пришлось тяжело.

Лицо Беатриче затуманилось.

- Оказавшись в Англии, я сильнее чувствую их утрату, но при жизни они были очень счастливы. Отец любил мать так же сильно, как Бенедикт любит меня, и она воздавала ему сторицей.

В северном окне Сюзанна увидела приближающегося всадника. Она узнала его ярко-зеленый плащ и пятнистую лошадь. К тому моменту, как ее сосед, старый сэр Юстас Торнли (он служил мировым судьей, еще когда Сюзанна была ребенком) оказался в кабинете, - все четыре женщины сидели в кругу и вышивали гобелен.

- Сожалею, что потревожил вас, - извинился он после того, как его представили Беатриче, - но я выясняю, кто видел этого человека последним.

Он описал Уильяма Врота, но не сказал, что тот мертв. Сюзанна заподозрила, что Сэр Юстас, который никогда не был женат, придерживался старомодного убеждения, что мысли об убийствах и расследованиях не вмещаются в крохотные женские умишки.

- Это описание подходит ко многим людям, сэр, - произнесла она, простодушно захлопав ресницами. – У него были какие-нибудь особые приметы?

Сэр Юстас смущенно произнес:

- Его одежда и борода пахли мятой.

Он прочистил горло и добавил с нажимом:

- Это не слишком обычный запах.
- У мяты много применений, - голос Сюзанны звучал спокойно, хоть ее сердце билось втрое быстрее обычного. Едва ли ей нужно было скрывать знание трав. Каждую женщину этому обучали. - Я собираю листья садовой мяты для настоек. Если выпивать одну-две чашки в день, но не дольше недели подряд, - это прекрасно лечит от бессонницы, а также помогает пищеварению. Возможно, этот джентльмен разлил свое лекарство.
- Я предпочитаю перегонять мяту, - заметила Беатриче. – Нужно использовать свежесорванные слегка высушенные верхушки, собранные раньше, чем растение зацветет. У перезрелого растения горький острый запах, а у собранного вовремя – теплый и терпкий.

Взгляд судьи начал стекленеть.

Подхватив замечание Беатриче, Сюзанна начала подробно описывать рецепты всевозможных лекарств из мяты и других трав. Она перестала притворяться, что вышивает. Она никогда не была умелой рукодельницей.

- Отлично, Сюзанна, - произнесла Беатриче после того, как сэр Юстас ушел. – Как быстро мужчины глупеют, когда речь заходит о домашних делах!
- Жаль. Я хотела рассказать ему, что некоторые сорта мяты помогают в любви. Если дать мяту ссорящимся влюбленным, они быстро помирятся.
- А еще мята защищает от зла, - заметила Беатриче.
- В таком случае, - улыбнулась Сюзанна, - нам нечего бояться. В Ли Эбби такие запасы мяты, что они защитят нас от сэра Юстаса.

* * *
На следующий день Сюзанна и Беатриче поехали верхом в Кентербери, чтобы посетить собор. На обратном пути Роберт остановился возле поместья сэра Юстаса, попросив остальных ехать вперед без него. Сюзанна не смогла поговорить с ним наедине до тех пор, пока они не остались в спальне.

- Завтра вы снова поедете на охоту? – спросила она.
- Да, - его голос звучал раздраженно. – Лорда Бенедикта интересует только охота, соколы и развлечения с собственной женой. Он не собирается появляться при дворе.

Скрыв улыбку, Сюзанна произнесла что-то, звучавшее сочувственно, и начала вынимать шпильки из прически.

- Вы умная женщина, Сюзанна. Можете придумать что-нибудь, чтобы Беатриче вас невзлюбила?

Она расчесывала свои длинные, густые волосы, стараясь скрыть негодование. Роберт считал, что удерживать здесь лорда Бенедикта дольше – пустая трата времени, но при этом не хотел обижать его сам: а вдруг Бенедикт все же окажется полезным. Роберт хотел, чтобы Сюзанна выполнила за него грязную работу.

- Я не хочу ссориться с Беатриче. Она мне очень нравится.
- А что вы знаете об ее семье?

Вопрос удивил Сюзанну.

- Ее мать служила матери королевы Марии. Я думала, что такая связь будет вам полезна.
- Эту пользу перечеркивает то, что случилось потом. Мать Беатриче убила своего мужа-англичанина и покончила с собой.

Потрясенная Сюзанна отложила щетку и спросила о подробностях.

- Их семья жила в Стейнсе, - рассказал Роберт. Его голос затихал, пока он устраивался на ночь. – Это рассказал мне сэр Юстас.

Их сосед был известен долгой памятью и любовью к сплетням. Если бы он знал больше, он бы рассказал.

Сюзанна подошла к кровати и под недовольным взглядом мужа раздвинула синие парчовые драпировки. Стейнс. Это не может быть случайным совпадением. Может быть, Врот приехал сюда, чтобы встретиться с лордом Бенедиктом и его женой?

Прежде чем Роберт отвел от нее тяжелый взгляд, она прочитала в нем правду. Он узнал имя Врота. Знал ли он, кем был покойный?

По воинственно выступившей вперед челюсти мужа Сюзанна поняла, что он не намерен отвечать на вопросы. Но в молчанку можно играть вдвоем. Она не собиралась рассказывать, как она открыла имя Врота. Она села в изножье кровати и начала неторопливо заплетать косу.

- Я хочу так же, как и вы, чтобы вы вновь обрели милость при дворе. – Как еще она могла добиться ответа? – Но если я буду знать меньше вас, Роберт, - я могу ошибиться или сказать что-то невпопад. Если, например, этот мертвый незнакомец – тот самый Врот, известный своей ненавистью к испанцам…
- Упаси меня Бог от вмешательства женщин!
- Он был злобным фанатиком. – Она не жалела о смерти Врота (она знала подобных ему), но не могла закрывать глаза на возможное убийство. – Он порочил дело, которому он, по его уверениям, служил.
- И которому он не был верен.
- Что вы имеете в виду? – она чуть не выдернула прядь волос.
- Во время последнего пребывания в Лондоне я слышал, что Врот, который сидел с тюрьме, приговоренный к смерти, согласился выполнить кое-какие поручения королевы Марии, чтобы спасти свою шкуру.

При мысли о том, что Врот мог приехать в Ли Эбби в качестве шпиона, Сюзанна похолодела. Но она не посмела спрашивать Роберта дальше, чтобы не вызвать у него подозрений. Беатриче была права. Муж мог выдать Сюзанну, если это сулило ему выгоду.

* * *
Марк вернулся в Ли Эбби на следующий день и привез ответ на письмо, которое Сюзанна отправила дочери сэра Энтони Кука. Он привез также подтверждение личности отправителя – веточку розмарина. Ответ Маргарет Кук был чуть грустным. Она написала, что никто в Стейнсе не знал никого из Ли Эбби, но у самого Врота было в Стейнсе имение. Он купил владения человека (Маргарет забыла его имя), убитого своей женой.

- Есть и хорошие новости, - добавил Марк, не заметив, что его госпожа изо всех сил вцепилась в подлокотники своего любимого кресла из резного дуба, чтобы скрыть внезапную дрожь в руках. – Когда я шел через деревню, я услышал, что сэр Юстас еще раз осмотрел тело и заметил ушиб на голове покойника. Смерть признают несчастным случаем. Больше не станут задавать вопросов.
- И вправду хорошие новости, - прошептала Сюзанна. Она вручила Марку плату за услугу и отправила его заниматься обычной работой.
Погруженная в раздумья, Сюзанна не сразу заметила, что Дженет, зашедшая в кабинет с Марком, осталась после его ухода. Она умела скрываться за дверью, когда хотела, чтобы ее не заметили.

- Что сделала Беатриче с сумкой покойника? – спросила Сюзанна.
- Разрезала на мелкие кусочки и сожгла.

Верьте Дженет – она все разузнает. Перечень вещей, который она составила, тоже оказался полезным. В сумке находилась лишь одежда.
Там не было ни бумаг, ни ключа.

- Зачем она это сделала? Как ты думаешь, Дженет?
- Чтобы защитить вас?
- Возможно.
- Мадам?
- Да, Дженет?
- Может, я не заметила ключа в сумке покойника. – заметив удивление Сюзанны, она поспешно добавила:
- Я не знаю, как еще она могла взять его.
- Беатриче?

Дженет кивнула.

- Она послала Урсулу выбросить ключ, так как металл не горит. Я пошла за Урсулой к пруду и увидела, как ключ блеснул на солнце, когда она бросала его.

* * *
Сюзанна нашла Беатриче и Урсулу в маленькой гостиной. Беатриче сидела в кресле возле окна, читая при свете, струящемся через стекло. Урсула сидела у камина и штопала чулок.

- Вы договорились здесь встретиться с мастером Вротом? – спросила Сюзанна. Если Роберт хотел, чтобы Беатриче невзлюбила ее, – обвинения в убийстве было для этого достаточно.

Либо Беатрисы оставалось спокойным. Она отметила место в Liber de Arte Distillandi и посмотрела в глаза Сюзанне, прежде чем ответить:

- Нет.
- Но вы узнали его сразу, как только увидели?
- Нет, - снова ответила она.

Сюзанна ей поверила, но почувствовала, что Беатриче что-то скрывает.

- Вы застали его в мятной комнате и решили запереть, пока туда не придет лорд Бенедикт?
- К чему все эти вопросы? – спросила Беатриче. – Я думала, что вы считаете смерть Врота несчастным случаем, даже если сэр Юстас так не считает.

Ответ вертелся на кончике языка Сюзанны, но в последний момент она решила придержать последние новости о расследовании.

- Кто-то ударил Врота так, что он упал, а потом запер его в кладовой, - сказала она вместо этого. – Если бы Врот просто упал, я бы нашла ключ. Скажите, Беатриче, как связан Врот со смертью ваших родителей?

Беатриче резко поднялась с кресла и подошла к окну, глядя на хмурый пейзаж. Она смотрела на декоративные сады, безжизненные в это время года.

- Вы узнали Врота, - произнесла Сюзанна, пытаясь выразить голосом симпатию, - и заперли, чтобы позвать лорда Бенедикта. Но когда вы вернулись, Врот был мертв.
- Бенедикт ничего не знает об этом! – слова невольно вырвались у Беатриче, но было уже поздно.

Если бы Бенедикт увидел тело, - подумала Сюзанна, - это случилось бы до его отъезда на охоту. Но если Врота не заперли, чтобы дождаться Бенедикта, - значит, его убила Беатриче? Или…

- Урсула, - прошептала Сюзанна. – Это Урсула узнала Врота. Она его и заперла.

Беатриче кивнула с видимой неохотой и снова села в кресло.

- Видимо, мне придется рассказать вам все. Да, она его заперла, а затем пришла ко мне. Ее рассказ занял некоторое время. Была середина ночи. Ей надо было вытащить меня из постели, не разбудив Бенедикта, а затем рассказать, кто такой Врот, что она сделала и почему. Мне говорили, что мои родители умерли от лихорадки. Я была потрясена, когда узнала, что мою мать обвиняют в убийстве отца и самоубийстве. Урсула утверждала, что Врот – виновник их смерти.
- У нее были доказательства?
- Нет. Однажды вечером моя мать позвала ее, дала денег и приказала немедленно увезти меня в Испанию. Затем подвела Урсулу к окну, показала человека – Врота – и сказала, что мы должны ускользнуть так, чтобы он нас не заметил, потому что он очень опасен. Через час мы с Урсулой были на пути в Кале. Там мы узнали, что мои родители погибли.
- И Урсула ничего не сделала?
- А что она могла сделать? Она знала репутацию Врота. Она была уверена, что он убил их, но боялась за свою жизнь и за мою – мы тоже могли бы погибнуть, если бы она дольше оставалась в Англии, чтобы обвинить его. Но сейчас она стара. Она больше не боится смерти. – Беатриче нежно улыбнулась. – А так как она стара, у нее болят кости, и боль не дает ей заснуть. Она проснулась среди ночи и случайно выглянула в окно. Она сразу узнала Врота, потому что много лет назад так же смотрела на него в окно. Она подошла к нему ближе, последовала за ним в кладовую, подкралась сзади, ударила по голове, забрала ключ и заперла кладовую. Она рассчитывала, что мы с ней вместе сможем заставить Врота признаться в преступлении, но когда я услышала ее рассказ, оделась и пошла с ней в кладовую – было уже поздно. К тому времени он умер.
- Но почему вы оставили его там? Вы же понимали, что его найдут.
- Было поздно что-то предпринимать – рассвет должен был вот-вот наступить. Я едва успела запереть дверь и вернуться в постель, пока не проснулся Бенедикт. Я хотела вернуться и убрать тело, когда Бенедикт уедет на охоту – но вы пришли туда раньше меня.

Сюзанна хотела ей верить. Если смерть Врота была несчастным случаем – дело закрыто. А она спасена, потому что если бы Врот остался жив и ему предъявили обвинение – стало бы известно о тайной комнате. Сюзанна бы оказалась в тюрьме вместе с Уильямом Вротом. Его бы могли оправдать – а ее бы наверняка казнили за измену. Она судорожно вздохнула.

- Не будем больше об этом говорить.

Беатриче нахмурилась.

- Мы с Бенедиктом собираемся вернуться в Падую, где английские законы будут над нами не властны. Но запах мяты заставит сэра Юстаса подозревать вас, Сюзанна. Что, если он продолжит расследование? Что, если он узнает, что Врот умер в вашей кладовой?
- Я убеждена, что этого не случится.
Если бы возвращение охотников не прервало их беседы, Сюзанна бы сообщила Беатриче о последнем вердикте сэра Юстаса.

* * *
- Я думал, что они уедут сегодня утром, - проворчал Роберт на следующий день. – Что Беатриче делает в вашей кладовой?
- В лаборатории, Роберт. Она готовит свое секретное снадобье в качестве прощального подарка, добавляя болотную мяту, чтобы усилить защитные свойства при перегонке.
- А нам нужна защита? – спросил он с подозрительным видом.

Сюзанна улыбнулась.

- Нет, дорогой, но Беатриче всерьез отнеслась к словам Дженет о несчастье, которое несет звезда с длинным…

Она замолкла, смутно почувствовав тревогу, когда вспомнила, как Беатриче говорила, что Сюзанна нуждается в защите от сэра Юстаса.
Сначала их прервали вернувшиеся с охоты мужья, а остаток дня и вечер были заняты подготовкой к отъезду. Сюзанна совершенно забыла, что собиралась сообщить Беатриче о том, что больше не о чем волноваться, так ей уже ничто не угрожает.

Роберт не обратил внимания на растерянность Сюзанны.

- Она там задержится ненадолго, - сказал он, чуть подумав, - так как Бенедикт развел по ее просьбе большой огонь в кладовой.
- В лаборатории, - поправила Сюзанна. – А проводить возгонку нужно на маленьком огне. Потерпите, Роберт. День только начинается.
- Это кладовая, - настаивал Роберт. – А огонь был очень сильным.
- Большой огонь в кладовой? – прошептала она.

Никто ее не услышал. Мощный взрыв заглушил все прочие звуки. Стены кладовой вспыхнули, и пламя уничтожило уличающий запах мяты. Огонь не распространялся, и Беатриче не пострадала. Она позаботилась заранее и о том, и о другом, когда готовила свой прощальный подарок.

- Огонь вспыхнул слишком быстро, - Бенедикт подмигнул Сюзанне, и она поняла, что Беатриче ему все рассказала. Его предложение оплатить убытки смягчило Роберта, и тот не стал задавать лишних вопросов.
Ум Беатриче тоже был слишком быстрым, подумала Сюзанна, так как Беатриче считала, что должна защитить ее от сэра Юстаса.

* * *

- Вы будете восстанавливать свою кладовую? – спросил Роберт после того, как гости уехали.

Дженет и Марк тоже присутствовали.

- Нет нужды, - она решила, что отныне будет прятать еретиков в конюшне рядом с их конями.
- А где же вы будете хранить мяту? – спросила Дженет. – Разве ее не нужно запасти побольше, чтобы защититься от звезды с длинным хвостом?
- Больше не нужно, - успокоила ее Сюзанна, - Беатриче это уже сделала. Твое предзнаменование, Дженет, - это вправду танцующая звезда. А также знак того, что скоро случится много хорошего.

Примечание автора

Идея этого рассказа возникла благодаря посещению «мятной комнаты» Celestial Seasonings (10) на фестивале Historicon (11). Как замечали многие авторы мистики прежде меня – самые странные вещи могут вызвать желание сказать: «Какое прекрасное место, чтобы спрятать труп!»

Хотя сэр Энтони Кук и его дочь Маргарет были реальными людьми, нет никаких свидетельств о том, что Маргарет участвовала в помощи еретикам, бегущим из Англии. В 1558 году она вышла за лондонского торговца и вскоре после этого умерла. Ее четыре сестры: Милдред (леди Барли), Энн (леди Бэкон), Элизабет (леди Хоби, а затем леди Рассел) и Кэтрин (леди Киллингрю) были намного больше известны – отчасти благодаря мужьям, отчасти по причине своей учености. Их образование послужило мне образцом для описания учебы Сюзанны.

Осталось несколько описаний современников «танцующей звезды» в 1556 году. Эту комету описывали Генри Мартин и Джон Стоу. В Англии ее можно было наблюдать в начале марта 1555/56 гг. Причина двойной датировки – в то время новый год начинался 25 марта.

Беатриче и Бенедикт – герои комедии Шекспира «Много шума из ничего». Этот рассказ был написан для антологии детективных рассказов, в которых герои Шекспира занимались расследованиями. Поскольку Шекспир не указал времени действия – оно могло происходить в 16 веке. В тексте также ничто не противоречит предположению, что отец Беатриче мог быть англичанином.

(1) Мари́я I Тюдо́р (18 февраля 1516, Дворец Плацентия, Большой Лондон — 17 ноября 1558, Сент-Джеймсский дворец, Большой Лондон) — первая коронованная королева Англии с 1553 года, старшая дочь Генриха VIII от брака с Екатериной Арагонской. Также известна как Мария Кровавая (или Кровавая Мэри, англ. Bloody Mary), Мария Католичка.

(2) Филипп II (исп. Felipe II, 21 мая 1527 — 13 сентября 1598) — король Испании из династии Габсбургов[2]. Сын и наследник императора Священной Римской империи Карла V (он же король Кастилии и Арагона Карл (Карлос) I), Филипп с 1554 года был королём Неаполя и Сицилии, а с 1556 года, после отречения своего отца от престола стал королём Испании, герцогом Нидерландов и обладателем всех заморских владений Испании (см. Испанская империя). В 1580 году присоединил также Португалию и стал её королём (как Филипп I, порт. Filipe I).

(3) Джейн Грей (англ. Lady Jane Grey, 1537 — 12 февраля 1554), в браке с 25 мая 1553 года Джейн Дадли (Jane Dudley) — некоронованная королева Англии с 10 по 19 июля 1553 года, в народном предании — «королева девяти дней». Правнучка короля Генриха VII, дочь герцога Саффолка выросла в протестантской среде и получила превосходное для своего времени образование. При жизни короля Эдуарда VI, будучи четвёртой в очереди престолонаследия, она имела лишь призрачные шансы прийти к власти - наследницей короля-подростка была его старшая сестра Мария. В 1553 году по настоянию регента Джона Дадли вышла замуж за его сына Гилфорда Дадли, несмотря на то, что Джейн была против этого брака. Однако в июне 1553 года смертельно больной Эдуард и Джон Дадли отстранили католичку Марию от престолонаследия и назначили наследницей шестнадцатилетнюю протестантку Джейн. После смерти Эдуарда она была провозглашена королевой в Лондоне, а Мария возглавила вооружённый мятеж в Восточной Англии. Девять дней спустя Тайный совет, оценив соотношение сил, низложил Джейн и призвал на трон Марию. Джейн Грей и её муж были заключены в Тауэр, приговорены к смерти за измену и семь месяцев спустя обезглавлены.

(4) Елизаве́та I (англ. Elizabeth I; 7 сентября 1533 — 24 марта 1603), Добрая королева Бесс[4], Королева-дева[5] — королева Англии и Ирландии с 17 ноября 1558 года, последняя из династии Тюдоров. Дочь короля Англии Генриха VIII Тюдора от брака с Анной Болейн.

(5) Генрих VIII Тюдор (англ. Henry VIII; 28 июня 1491, Дворец Плацентия, Большой Лондон — 28 января 1547[1], Уайтхолл, Большой Лондон) — король Англии с 22 апреля 1509, сын и наследник короля Англии Генриха VII, второй английский монарх из династии Тюдоров. Генрих VIII больше всего известен своим прямым участием в Английской Реформации, что сделало Англию в большинстве своём протестантской нацией; и необычным для христианина числом браков — всего у короля было шесть жён, из которых с двумя он развёлся, а двух казнил по обвинению в измене. Король стремился произвести на свет наследника мужского пола для консолидации власти династии Тюдоров. Развод Генриха VIII с его первой супругой, Екатериной Арагонской, повлек за собой отлучение короля от католической церкви и ряд церковных реформ в Англии, когда англиканская церковь отделилась от римской католической.

(6) Кларет (фр. clairet, англ. claret) — общее название для некоторых красных вин Бордо, а также, в более широком понимании, сухих красных вин бордоского типа, производимых за пределами Франции. Понятие «кларет» возникло в средневековой Англии, где применялось в отношении наиболее светлых и лёгких сортов красных бордоских вин, приближавшихся по своим характеристикам к розовым. На протяжении нескольких столетий именно этот тип вина был наиболее востребованным на английском рынке.

(7) Энтони Кук (англ. Anthony Cooke) (1505—1576) — английский учёный-гуманист, политик, воспитатель короля Англии Эдуарда VI, дед по матери английского философа Фрэнсиса Бэкона.

(8) Анжуйские вина - вина области Анжу во Франции, в основном, красные и розовые, хотя есть и чудесные белые. Анжуйские вина очень легки, отличаются фруктовым привкусом. Их еще называют - "соломенные" (получившие это название от завяливания винограда при переработке расстилкой его на соломе). Технология их изготовления заимствована, по-видимому, из Испании, которая еще при Людовике XIV владела Анжуйской провинцией.

(9) Liber de Arte Distillandi – книга о дистилляции всех видов трав, составленная в результате изучения и труда мастера Игерома Бруинсвайка.

(10) Celestial Seasonings – компания по производству травяных чаев, а также продает белый, черный и зеленый китайский чай. Находится в Баулдере, Колорадо.

(11) Historicon - крупнейшее игровое сообщество в США, посвященное исключительно историческим военным играм.

[Aliskana]

↓↓ Рубайат Николаса Болдуина
(Повествование об убийстве в 1559 лете Господнем)

Женщина закричала.
Кот зашипел.

Ник Болдуин забыл, что он находится в чужой стране с неведомыми обычаями, и попытался перебраться через стену, из-за которой раздался крик. Входа не было видно. Он залез наверх и спрыгнул вниз, оказавшись в чьем-то саду среди цветов и деревьев.

Но он опоздал. Неподалеку от места, куда он приземлился, лежало безжизненное тело женщины. Вокруг ее головы было много крови - красной, как розы на кусте.

Ник оглядел мирную, залитую солнцем ограду, в надежде найти след убийцы. Краем глаза он заметил белое пятнышко - но это был просто маленький зверек, бегущий к двери.

Ник повернулся к жертве.

Это была первая женщина, встреченная им в Казвине, не закутанная с головы до ног в покрывала, которые надевали персиянки при выходе из дому. Ее кружевная вуаль, предназначенная, чтобы скрыть лицо и шею от мужских глаз, была разорвана тем же ножом, что перерезал ей горло.
Ник опустился ев колени перед женщиной, сожалея, что не успел ее спасти. Он не услышал приближающихся шагов, прежде чем его грубо схватили и поставили на ноги. Вопя от ужаса и ярости, уверенные в том, что Ник – убийца, трое мужчин оттащили его от тела.

Закричав как можно громче, Ник отчаянно воззвал к правосудию: «Позвольте мне представить мое дело перед Великим Софи!» (1)
Схватившие Ника остановились, услышав, что он говорит на их языке. Двое из них выпустили его и отступили назад. Ник посмотрел на румяного юношу, все еще державшего его за локти, затем повторил просьбу. Нет, не таким образом он желал попасть на прием к правителю но надеялся, что шах Тахмасп, известный в иных землях как Великий Софи Персии, хотя бы уважит его мольбу. Вопрос был лишь в том, пожелает ли верховный правитель сам спасти Ника.

Румяный юноша не ослаблял хватки.

Начался спор. Ник больше не пытался говорить и старался лишь понять быстрый поток жарких слов, которыми перебрасывались напавшие. Он начал учить язык четыре месяца назад, когда ему разрешили отправиться в Казвин и убедить персидского шаха начать торговлю с Англией. Ник легко усваивал иностранные языки - но в пылу эмоций многие слова звучали неразборчиво. Ник понял лишь, что Бихзад - парень, который вцепился в него - требовал его немедленной казни.

- Это он убил ее! – заявлял Бихзад. – На его руках кровь!
- На твоих тоже, - Ник указал на пятна крови на одежде своих преследователей. – Где мое оружие? Как я смог перерезать женщине горло без ножа?
- Обыщи его, Хамид, - приказал Бихзад.

Человек с пятном на рукаве поспешно подчинился.

В потайных карманах стеганого камзола, покрой которого свидетельствовал, что Ник – чужеземец, было спрятано несколько драгоценных камней – жемчугов, сапфиров и рубинов, которые Ник привез из Московии. Он сопротивлялся Хамиду, пока третий участник не пришел тому на помощь.

Обыск был грубым и поверхностным – камней так и не обнаружили, зато отобрали у Ника кинжал. На нем не было следов крови. Когда же Ник попросил напавших показать их собственное оружие, оказалось, что никто из них не вооружен. На щеке третьего был шрам - возможно, от ножа, но больше никаких следов оружия Ник не заметил.
Хамид придвинулся ближе к нему.

- Ты португалец? – его дыхание пахло гвоздикой.

Ник поморщился и от вопроса, и от сильного запаха.

- Я – лондонец. – Насколько он знал, он был первым англичанином, ступившим на землю этой экзотической и опасной страны.

Все трое уставились на него с недоумением, показывающим, что они не слышали названия Лондона. Наверняка слово «Англия» тоже ничего не значило для них.

Ник попытался представить себе, как он выглядел в их глазах. Дома он бы казался заурядным: невысокий, коренастый мужчина 27 лет, широкоплечий, темноволосый и темноглазый, с обыкновенным лицом и аккуратно подстриженной бородой. Но здесь бледность и одежда выдавали в нем чужеземца. Он загорел во время путешествий под палящим солнцем, но все равно оставался светлее местных жителей.

Один из молодых людей испуганно посмотрел на дверь:

- Мастер!

Они как один оглянулись на вновь прибывшего – человека на несколько десятков лет старше них, Он осмотрел тело, а затем обратился к испуганному юноше по имени Кади и спокойно заговорил с ним. После короткого приказа Кади ушел. Появилось несколько слуг, которые схватили Ника и отвели в маленькую комнатку без окон. Отсюда он не слышал дальнейшего разговора.

Дверь, заслонявшая выход, состояла из двух тонких деревянных половинок, похожих на ставни. Ник мог вырваться, победить стражника и выбежать на улицу через переднюю дверь дома - в лучшем случае открытую, а в худшем – закрытую такой же хрупкой деревянной дверцей.
Но что потом?

Бегство станет доказательством его вины. За ним погонятся. Если его схватят прежде, чем он успеет сменить свою одежду на восточную и затемнит кожу, - его безжалостно казнят. У него не будет возможности обратиться к шаху – его ждет лишь мучительная и позорная смерть.
Ник прислонился к плоской оштукатуренной стене, приготовившись ждать решения Мастера. Он находился в стране, некогда завоеванной Тамерланом, - и это было совсем не похоже на игру. Он горько усмехнулся, вспомнив, как в детстве был в восторге от «Персидских рыцарей» - любительского представления, сыгранного на открытом воздухе. Как он мечтал тогда постранствовать по свету – или хотя бы сбежать с труппой бродячих актеров!

Если бы он так и поступил – тогда в ситуациях, подобных нынешней, он бы создал облако дыма и исчез сквозь дверь. Вместо этого он ждал, и минуты тянулись, как часы. Наконец за ним пришли слуги. Его желание исполнилось: его отвели во дворец.

х х х

Огромный роскошный зал был полон изысканных ароматов: алоэ, камфары, шафрана и ладана. Стены были окрашены в разные цвета, а пол покрыт толстыми коврами. Эффектные бородатые стражники, вооруженные внушительными мечами и с тюрбанами на головах, выглядели угрожающе среди этого великолепия.

Шах Тахмасп был непохож на окружающих. Он был маленьким, жилистым человечком с узким лицом и темными глазами призрака. Ник слышал, что ему сорок пять лет. Хотя его волосатые виски и волосы были жгуче-черными, он выглядел гораздо старше.

Тахмасп подозрительно посмотрел на английского пленника, затем приказал слугам старика отпустить его и отослал их. Их хозяин отошел к стене, наблюдая, как шах торжественно протянул ногу.

Ник глубоко вздохнул, радуясь, что его научили приветствовать монарха. Упав на колени, он поцеловал протянутую ногу шаха с таким почтением, какое ему удалось проявить.

Этот жест был встречен легким одобрительным шепотом, и его сдержанно приветствовали и даже позволили сесть после того, как сел сам шах.
Молясь, чтобы остальные наставления тоже оказались верными, Ник неловко присел так, чтобы его ягодицы оказались над пятками, а колени остались сомкнутыми. Ему говорили, что такая поза выражает величайшее уважение. Он тщательно следил, чтобы пальцы его ног были не видны, ибо в этой культуре считалось ужасной грубостью показать их, когда сидишь.

Наставник Ника, Абд Аллах Хан, умный, привлекательный человек, которым Ник глубоко восхищался, был двоюродным братом шаха, а также его шурином. Поэтому он написал рекомендательное письмо, которое Ник и вручил шаху, наблюдая, как тот тщательно разглядывает печать и читает содержание.

Снова поглядев на Ника, шах приказал принести розовую воду в серебряной чаше. Ник надлежащим образом вымыл лицо и руки и, хотя процедура показалась ему странной, осушил их, наклонившись над курильницей алоэ, которым в результате пропахли его волосы и борода.
Затем последовал длинный допрос, за которым порой трудно было уследить. Персидский обычай выражать простые мысли как можно более витиевато порой ставил Ника в тупик. К тому же время от времени шах невнятно бормотал. Некоторые слова было невозможно разобрать. Ник не осмеливался оскорбить шаха, попросив его повторить сказанное. Вместо этого он блефовал, отвечая так, как, по его мнению, ожидал правитель.
Шах мало говорил об убийстве. Окровавленный нож нашли, но оказалось, что он принадлежал жертве. Тахмасп не обвинял Ника в убийстве женщины в саду. Его больше интересовал Лондон – город, о котором он никогда не слышал, хотя имел дела с Россией и, казалось, понимал, что Ник приехал в Персию из Московии.

Ник решил не объяснять ни то, что его оплачивала Английская Московская компания, ни то, как действовали акционеры компании, - и даже не уточнял причин своей неудачи после путешествия в Бухару со своим другом Энтони Дженкинсоном. К счастью, Дженкинсон был сейчас на пути в Англию. Он собирался вернуться в Московию, а затем плыть домой, пока Ник изучал возможности торговать с Персией шелком, пряностями и другими предметами роскоши. С Божьей помощью через год они с другом снова вернутся в Московию.

Будучи главным торговцем Персии, шах удерживал монополию на шелк-сырец. Ник вручил ему пистолет, инкрустированный перламутром, спрятанный прежде в его сапоге. За ним последовал изумрудный кулон в форме виноградины, висевший на шее Ника.

Шах принял и то, и другое, и ждал еще.

Ник заколебался. Если он отдаст все, что у него есть, - и сделки не состоится, и у него не останется средств платить за жилье и пищу. Он тщательно подбирал слова, чтобы правильно объяснить, что он готов предложить и другие драгоценности – но еще не сейчас. Он имел в виду рубины.

Шах был заинтересован. Обнадеженный, Ник спросил, что правитель желает получить от запада. Ответ его удивил: шах желал лондонскую одежду, как у Ника, кольчугу и доспехи.

Ник заверил его, что это можно обеспечить.

- И брачный союз, - заявил шах и спросил Ника, кто правит Англией и есть ли у правителя незамужние родственницы.

Ник колебался. Последние новости из Англии насчитывали много месяцев. Правила ли Мария Тюдор с консортом – Филиппом Испанским? Или ее сменила Елизавета? А может, Елизавета была казнена за то, что отказалась отречься от новой религии, учрежденной ее отцом, и принять догматы римской церкви?

- В Англии есть незамужние принцессы, - сказал наконец Ник шаху. Это казалось безопасным утверждением. После Елизаветы было несколько наследниц трона, если у Марии и Филиппа не родится сына.
- Лондон – пристанище неверующих?
- Лондонцы верят в Единого Бога.

Нику было несложно назвать этого Бога Аллахом. Насколько он видел, христиане и мусульмане поклонялись одному и тому же божеству. Однако Аллах Хан предупреждал его, что Тахмасп был таким же религиозным фанатиком, как и служители инквизиции. Если он решит, что Ник притворяется верующим из выгоды, то может потребовать, чтобы Ник доказал свою приверженность исламу, пройдя обрезание.

Аллах Хан с огромным удовольствием подробно описал уважаемому гостю этот процесс, очень болезненный для взрослых. Лишь через две-три недели человек сможет снова ходить. Ник не осмеливался думать об этом.
Он испытал огромное облегчение, когда Тахмасп сменил тему разговора и начал рассказывать сон, который видел прошлой ночью. Ник быстро утратил нить повествования, хотя уловил слово «рубаи», решив, что речь идет о рубинах.

В конце речи шах пристально взглянул на Ника.

- Если ты хочешь торговать в Казвине, то вначале должен доказать, что неповинен в убийстве.

Ник сглотнул слюну. Он не знал, как выполнить этот приказ, но ему не оставалось ничего, кроме как согласиться. Низко поклонившись, он произнес:

- Моя рука на подоле одеяния шаха Тахмаспа, - этой стандартной фразе научил его Аллах Хан. Она означала, что он полностью зависит от милости шаха – что действительно было правдой.

ххх

Немного позже стражники шаха вновь привели Ника на место преступления. Старик был уже там. Когда они остались одни в гостиной, он впервые подошел к Нику так близко, что лондонец смог рассмотреть его.

- Женщина в саду, - сказал он, - была няней моей младшей дочери.

Он говорил по-итальянски.

- Кровь Господня! – воскликнул пораженный Ник на том же языке. – Ты не перс!

Глаза старика были ярко-синими.

Он предложил Нику сесть на толстый ковер на полу. Слуга принес прохладительные напитки.

- Я живу здесь около сорока лет, - сказал хозяин, - но я родился в Венеции. Мое имя – Лоренцо Зено.
- Ник Болдуин из Лондона, к вашим услугам.
- Кераб? – Зенон предложил вино глубокого пурпурного цвета. – По вкусу напоминает мускадин.

Ник покачал головой.

- Ты правильно решил. Тем, кто пьет вино без позволения, - он продемонстрировал специальную печать, - разрезают живот. Слева втыкают внутрь длинный кинжал и поворачивают вокруг спины. Это не быстрая смерть.

Слуги принесли Нику на выбор ячменную воду и напиток, называвшийся шербет, но он сгорал от нетерпения, желая расспросить Зено. Старик отказался отвечать.

- Во имя святой главы повелителя, у тебя нет времени слушать мою историю. Тебе нужно выполнить две задачи, и обе непростые.
- Две? – пораженный Ник едва не захлебнулся ячменной водой. – Я знаю, что должен найти убийцу, чтобы очистить свое имя. А что еще?

Зено нахмурился.

- Скажи, англичанин, ты знаешь, что такое рубаи?
- Рубины. Драгоценные камни.
- Прекрасный камень рубин, который привозят из Египта, называется йакут еелани. Розовый рубин называется балакхани. Карбункул, о котором говорят, что он рождается в голове дракона, называется ичеб чирак – ночное пламя. Есть также чамахор – королевский камень, и ча девакран – король драгоценных камней.
- А рубаи? – Ник уже был не уверен, что хочет это знать.
- Стихотворения из четырех строк, в котором рифмуются первая, вторая и четвертая. Каждое стихотворение не связано ни с предшествующим, ни с последующим, а сборник этих стихов называется рубайат. Ты согласился сочинить такое стихотворение шаху после того, как найдешь убийцу моей служанки. Ты умеешь писать стихи?

Ник глотнул ледяной ячменной воды и взял виноградину с блюда, на котором лежали также куски дыни. Он учил в школе греческий и латынь и поэтому читал Петрарку и других поэтов-классиков. В юности он написал ряд сонетов, воспевающих очи прекрасных дам, - но давно оставил поэзию, выбрав жизнь путешественника и купца.

- Я боюсь, что переоценил свое знание персидского, - признал он. – Не говоря уж о поэзии, я даже не понял полностью описания сна шаха. У него было какое-то видение, указывающее, какие задачи я должен исполнить?
- Прошлой ночью шах видел во сне, что явится поэт, который сумеет превратить ложь в правду и рассказать об этом в стихах.

Ник вздохнул. Оказывается, он даже не имел права сам выбрать тему стихов.

- Я должен написать стихи на языке этой страны или я могу сочинить их на своем родном языке?
- Тебе вообще не нужно их писать – лишь прочитать вслух.
- По-персидски?
- По-персидски. И ты должен быть очень осторожен, чтобы не вызвать подозрения в ереси.

«Как и в Англии», - подумал Ник.

- Самое безопасное – начать с религиозных догматов, а в следующих строках попросить прощения за все грехи.

Ник посмотрел на свою пустую чашу.

- Я не смогу написать стихотворения, пока не выясню, кто убийца. Сначала я должен узнать, что случилось с женщиной в твоем саду.

Отодвинув чашу, он поднялся и начал шагать по комнате.

- Как находившиеся в доме узнали об убийстве? Не благодаря крику, который я услышал. Иначе бы эти молодые люди появились в саду раньше меня.
- Слуга сказал, что видел, как кто-то взбирался на стену.
- А кто те парни, которые схватили меня?
- Мои ученики.

До этой минуты Ник не обращал внимания на то, что находилось в комнате. Теперь он заметил позолоченные глянцевые листы, подготовленные для изображения миниатюр. Кисти, доски для рисования и сосуд, наполненный серебряной краской, свидетельствовали о профессии Зено. Ник поглядел на кисть, которой живописец собирался прорисовать мелкие детали, обозначенные контуром, но еще не раскрашенные. Кисть была тончайшей – казалось, что к ручке прикреплен один-единственный волосок.

- Это кошачий мех, - сказал Зено.

Ник вспомнил убегавшего зверька.

- Я видел в саду белого кота сразу после убийства.

Зено покачал головой и поднялся с ковра.

- Это нам не поможет. Ты должен поговорить с Халимой.

Ник достаточно долго пробыл на Востоке, чтобы знать, что в женские комнаты запрещено заходить мужчинам, не являющимся членами семьи. Было странно, что женщинам из семьи богатого купца или художника можно говорить с посторонним. В знатных семьях это строго запрещалось. Но дочь Зено Халима была еще слишком юной, чтобы носить покрывало.

Она с неприкрытым любопытством посмотрела в глаза Ника – синие, как у ее отца. Он взглянул с таким же интересом на ее наряд: юбку и жилет поверх шелковых панталон длиной до щиколоток. На голове у нее была шапочка, сотканная из толстых нитей. Их концы были завязаны длинными узлами и доставали до талии.

- Марта увидела кого-то в саду, - ответила Халима на вопрос Ника. – Одного из ваших учеников, отец.
- Кого?
- Я не знаю, - когда она покачала головой, комнату окутал аромат цибета (2), который персы называли забад. – Марта сказала лишь, что он прятал какую-то маленькую вещь. Она испугалась, что он украл что-то в доме, и когда пропажу обнаружат, обвинят слуг. Она вышла, чтобы задержать его. И не вернулась.
- Возможно, - предположил Ник, - Марта напугала парня, когда он вернулся за добычей, и он убил ее, чтобы она никому не рассказала, что он сделал.
- Но зачем убивать? – спросил Зено. – Слово женщины против слова мужчины…
- Вы бы поверили ей, отец, - перебила Халима. – И еще она рассказала мне о том, что видела. Это уже слова двух женщин.

Заметив удивленное выражение лица Ника, Зено пояснил:

- Коран требует свидетельства двух женщин против одного мужчины – и оно принимается, только если мужчина подтверждает их.
- И если оно принимается?
- В наказание за воровство отсекают руку. Ее отрубают с помощью множества ударов деревянного молотка.
- И вправду, человек после этого не сможет быть художником!

Английское наказание за воровство – виселица за кражу любой вещи дороже шиллинга – было не таким мучительным, но зато окончательным и бесповоротным.

- А какова кара за убийство?
- Убийство мужчины – тягчайшее преступление. Убийство женщины – менее тяжкое. Хотя мусульманина за убийство мусульманки казнят, это возможно лишь после того, как опекун женщины выплатит половину кровавых денег. Сумма согласуется и выплачивается семье убийцы.
- Кровавых денег?
- Это деньги, которые человек бы заработал, если бы жил, не нарушив закона.
- На меху Балы была кровь после убийства Марты, - сказала Халима. – Наверное, он был около нее в саду.
- Бала? – спросил Ник. – Белый кот?
- Котенок, - уточнила Халима. – Он привык прятаться в жилете Марты.
- Жалко, что кот не может свидетельствовать.

А еще более жалко, - подумал Ник, - что нет простого способа сузить круг подозреваемых от трех учеников Зено до одного.

Когда Халима возвратилась в женские покои, Ник и Зено вышли в сад, чтобы осмотреть место вокруг розовых кустов.

- Расскажи мне об этих молодых людях, - попросил Ник.
- Кади самый младший. Ему всего семнадцать. Его раздражает, когда от него требуют раскрашивать миниатюру, нарисованную мастером. Он трудится много месяцев, чтобы раскрасить работы, которые припишут другому художнику, затратившему на них гораздо меньше времени.
- А откуда у него шрам на лице? – Ник сочувствовал участи ученика, но его больше интересовала возможная склонность Кади к насилию.
- Драка с другим мальчиком в десять лет. Он ударился об острую железную ограду.
- Он вспыльчивый?
- Нет. Как и остальные. Хамид сердится, лишь когда требуют, чтобы он учился рисовать людей. Он считает, что станет успешным позолотчиком, только если добавит орнаменты – например, виноградную лозу в каждой картине – и отделит изображения от текста четырехугольной рамкой.
- А Бихзад? Как насчет него? – На шее Ника еще оставались следы от его пальцев.
- Бихзад любит шутки, и это может принести ему неприятности. Он изображает знаменитых придворных.
- Тахмасп может покарать его за это?
- Кто знает? Когда-то наш повелитель сам был художником. Он испытал все радости жизни.

Ник вспомнил мрачного сутулого старика во дворце.

- А почему он изменился?
- Сны. Ты уже знаешь, что он серьезно к ним относится. Его настроение меняется из-за снов. В хорошем настроении он радуется, когда другие испытывают удовольствия, в которых он отказывает себе. Но когда его охватывают вина и ответственность, - он подозревает всех, даже тех, кого любит. Больше нет придворных художников. Нет и придворных музыкантов. Один раз сон повелел Тахмаспу отменить все налоги, не оправданные законами религии. На следующий день он отменил налоги с продаж и дорожные сборы. - Зено поджал губы. – Позже их вернули. Но когда он решил запретить подданным вино, гашиш и даже секс, назвав любое удовольствие грехом – то закрыл все винные лавки и бордели.
- Должно быть, подданным трудно переносить такую эксцентричность год за годом.
- Персия мне нравится больше любого итальянского государства, - заявил Зено. – Я доволен тем, что живу здесь. Большинство персов открыты и дружелюбны и скорее умрут, чем причинят другому вред.

Ник наклонился позади ивы, чтобы рассмотреть тропинку. Она была раскопана.

- Кто-то рылся здесь. Какие привычки у трех твоих учеников?
- Такие же, как у других людей.

Это ни о чем не говорило Нику. Он снял верхний слой грязи и обнаружил странного вида камень.

– Это безоар? (3)

Зено вздохнул.

- Так вот что было украдено. Я надеялся, что Халима ошиблась. В Персии это называется падзухр.
- Его украли, чтобы продать?
- Или потому что кто-то болен.

Ник кивнул. На западе тоже знали об его силе. Считалось, что безоар – принять ли его внутрь или наружу – служит противоядием от многих ядов, в том числе укусов змей и других ядовитых тварей. Некоторые даже верили, что он лечит чуму, падучую, оспу и сифилис.

- Где сейчас твои ученики? – спросил Ник, когда Зено направился внутрь. В это время года сумерки наступали быстро. Слуги уже зажгли несколько маленьких ароматных масляных ламп.
- Я отправил их на прогулку, чтобы мы могли поговорить без помех, но они скоро вернутся.
- Каков их обычный распорядок?
- Они ложатся спать между девятью и десятью часами и встают на рассвете.
- А если ты отпустишь их на день?

Зено прищурился.

- Ты думаешь, что один из них сбежит, признав тем самым свою вину?
- Надеяться на это слишком смело. Я хочу лишь проследить за ними и узнать, куда они пойдут и с кем будут говорить. Может быть, я замечу в их поведении что-то, что подскажет мне ответ, но даже если они не совершат ничего подозрительного, я хотя бы оценю их.

Задумчиво кивнув, Зено согласился.

Утром, прежде чем наступила жара, все три ученика отправились на базар. Ник в персидской одежде, которую Зено дал ему, следовал за ними мимо домов из красного кирпича в центре города. Он шел все увереннее по мере приближения к рыночной площади. Оказавшись там, он был уверен, что сможет остаться незамеченным. Народу было достаточно, чтобы скрыть его присутствие внутри сводчатой галереи, где находились лавки.

Кади покинул группу, когда они подошли к повороту на хаммам (4). Ник колебался. Вряд ли он сможет здесь притвориться местным. «А жаль», - подумал он с усмешкой. Он любил бани, но они служили мусульманам не только для омовения. Они также удаляли все волосы с тела с помощью состава из мышьяка и лайма. Щетину Ника бы заметили. К тому же у него было еще кое-что, чего не было у других – кусок плоти, который не отрастает. Это заставляло Ника быть еще осторожнее.

Он последовал за Бихзадом и Хамидом. Первый зашел в одну из лавок. Ник быстро заглянул туда и заметил, что владелец лавки дал вошедшему горсть серебряных монет – видимо, тот принес что-то на продажу. Ник вздрогнул. Безоар все еще был у него. Если Бихзад не украл у Зено чего-то еще, ему нечего было продавать.

Чтобы не упустить Хамида, Ник оставался снаружи. Он не слышал разговора в лавке, но заметил, что владелец злился на ученика Зено. Голос юноши зазвучал громче и более гневно. Другой что-то кратко выкрикнул. Оба скрылись за занавеской, отделявшей заднее помещение.
Тем временем на улице к Хамиду подошла женщина под вуалью. Нет, - поправил себя Ник, - не просто женщина. Кахбеха (5). Ее профессию ясно выдавала вышитая кайма вуали. Порядочные женщины, - рассказывали Нику, - не носят вуали с каймой.

Но что она делала здесь при свете дня? Абд Аллах Хан все подробно объяснил Нику. Эти женщины появлялись в определенном месте в Казвине только после наступления ночи.

- Многие порочные женщины, - рассказывал он, - с закрытыми лицами строятся в ряд и предлагают свои постыдные услуги. Позади них стоит старуха, которую называют далал. За спиной у нее подушка и хлопковое, а в руке лампа. Когда мужчина хочет нанять одну из женщин – далал поднимает лампу, чтобы он мог разглядеть их лица и выбрать ту, которая ему больше нравится.

Крики изнутри лавки вновь привлекли внимание Ника к Бихзаду. Юноша выскочил, едва не опрокинув Ника на бегу. Владелец лавки возмущенно кричал, но не пытался гнаться за ним. Ник уловил лишь несколько слов, но их хватило, чтобы объяснить ярость владельца: он был отцом Бихзада.
Ник оставался на площади еще несколько часов, но не узнал ничего полезного. Он увидел учеников Зено лишь за ужином, во время которого они бросали на него подозрительные взгляды, колеблясь между гостеприимством и настороженностью.

После еды он отвел Зено в сторону.

- Единственный способ узнать имя убийцы Марты – устроить ему ловушку, - сказал Ник.
- Как?
- С помощью приема, которому я в юности научился у актеров, и рубаев, которые я должен сочинить. А еще с помощью этого котенка.
Замысел требовал, чтобы они расспросили Халиму. Днем Ник понял, что чужеземный вид, едва не погубивший его, - его же и спасет. Он объяснил, что имеет в виду.

Зено указал на слабое место в его плане:

- Для этого ты должен сначала сочинить стихотворение.
- Я сделаю это ночью, - пообещал Ник, - и оно будет готово к утру.
- Что ж, хорошо, что ночи в это время суток тянутся десять часов.

Ххх

Ветер, начинавшийся по вечерам после заката, шевелил ставни и выл, словно измученный дух. Через час Нику хотелось выть вместе с ним.
Он подражал образцу – рубаям, которые Зено дал ему. Они воспевали родинку на женской щеке и описывали уродливый нос, длинный, как у чайника, – но ему вправду требовалась каждая секунда ночи, чтобы выполнить задачу.

Котенок, Бала, помогал ему удерживать ускользающее вдохновение. Котов этой породы Ник впервые увидел в Московии. Они высоко ценились за длинный шелковистый мех. Их привозили из Туркестана и Персии и продавали русским аристократам – лишь они были настолько богаты, чтобы покупать их.

Когда Бала свернулся у него на коленях, Ник мучительно создавал строку за строкой. Он использовал английский алфавит и записывал по буквам персидские слова так, как они звучали. Он очень гордился сравнением убийства с запахом московской кожи и использованием поговорки «черный бык наступил мне на ногу» для описания случившейся с ним беды. Он понимал, что его рубаи – неуклюжие собрания строк на цветистом иностранном языке, которым он плохо владел. Ни одно из его четверостиший нельзя было толком перевести на английский.

К тому времени, как Ник закончил, почти настал рассвет, и свечи с ароматом гвоздики догорали. Персы любят этот запах, подумал Ник. Он чувствовался даже у безоара.

ххх

Как Зено и обещал, он выслушал творение Ника и подтвердил, что в нем нет ереси. Он указал на несколько ошибок. Исправив их, Ник выучил стихотворение наизусть. Затем он покинул дом Зено и пошел на рынок, чтобы кое-что купить. Сухой порошок лака, заметил он, легче найти в Казвине, чем в Лондоне.

К середине утра все было готово. Зено собрал учеников в маленькой гостиной и ждал появления Ника. Замысел был простым: Ник уповал на распространенный страх колдовства. Все, кого он знал, – будь то англичане, голландцы или московиты – верили в силу заклинаний и проклятий. Он надеялся, что ученики Зено столь же суеверны, как их английские ровесники.

Он вошел в комнату так торжественно, как смог. Приняв должную позу, он начал декламировать свой рубайат – рассказ о могущественном западном маге, вызвавшем безутешный дух убитой женщины. Ее гибель видел свидетель – котенок Бала. С помощью колдовства Ника котенок станет орудием отмщения погибшей.

Он спрятал зверька в одном из потайных карманов камзола. Взмахнув рукой, он поджег огнивом порошок лака. Пламя вспыхнуло, образовав облако дыма. Спустя секунду туман рассеялся, и Бала появился в руках Ника. На его шее висел безоар.

Этот театральный эффект напугал всех троих учеников, но у одного в глазах появилось еще и раскаяние. Слава Богу! Ник бросил Балу прямо на Хамида.

Юноша отшатнулся с криком ужаса. Закрыв лицо руками, чтобы спрятаться, он забормотал:

- Мастер, уберите его! – умолял он. – Мастер Зено, спасите меня!
- В саду на твоем рукаве была кровь, - сказал Ник. – И ты жевал гвоздику. Твои руки пропахли ею, и запах остался на безоаре.

Зено подошел к рыдающему ученику и дотронулся до его плеча.

- Почему, Хамид?
- Женщина, - догадался Ник. – Женщина на рыночной площади.
- Ради Лилы, - признался Хамид. – Она сказала, что отвергнет меня, если я не принесу ей талисман.
- Для этого не нужно было красть падзухр, - возразил Зено. – Я бы одолжил его тебе, если бы ты попросил.
- Она не хотела брать его на время, мастер. Она хотела получить его насовсем. Цена ее ласк очень высока, и любовники дарят ей богатые подарки. Она обещала подарить мне свою благосклонность. А взамен потребовала падзухр. – Хамид разразился рыданиями.

Глядя на него, Ник почувствовал огромную печаль. Он очистил свое имя, но результат его не порадовал. Как бы власти ни поступили с Хамидом – это не могло отменить бессмысленную смерть Марты.

Ххх

Ник был удостоен второй аудиенции шаха Тахмаспа, готовясь рассказать рубаи и получить награду за исполнение приказа. Но вначале ему надлежало увидеть наказание Хамида. Шах решил быть милостивым. Убийцу Марты не казнят. Вместо этого Тахмасп собственным ножом отрежет Хамиду губы, нос, уши и выколет глаза.

Тахмасп оглядел одеяние Ника ледяным взором.

- Ты соблюдаешь учение пророка? – спросил он.

Ник не стал настаивать на точном смысле.

- Я верю, что нет Бога кроме Бога, - звонко произнес он. – Мухаммад – пророк Бога, и Али – его имам.

Последовало долгое молчание. Затем, словно и не было вопроса, шах Тахмасп вручил Нику позволение провести в Персии несколько месяцев, путешествуя по стране. Ему разрешалось договориться о поставках перца, корицы, муската, шелка, драгоценных камней, лекарственных средств и квасцов. После этого ему надлежало вернуться в Англию, чтобы привезти дар шаха королеве. Шах передал маленький, покрытый изысканной резьбой ларец из слоновой кости. Внутри находилось чудесное изделие из жадеита цвета зеленого яблока – лошадиная фигурка двух дюймов в высоту.

ххх

Спустя неделю Ник встретил рассвет верхом на прекрасном арабском коне, подаренном ему шахом. Седло было украшено золотом и лазуритом. Вслед за Ником шествовали двенадцать верблюдов и шесть мулов – также дары шаха. На одном из мулов был еще один подарок – палатка, удобная для ночлега на открытом воздухе.

Лоренцо Зено, настоявший, чтобы Ник остался в его доме как гость до конца пребывания в Казвине, вышел проводить его.

- Я не думаю, что ты еще когда-нибудь совершишь этот путь, - заметил он.
- Вряд ли, - согласился Ник.
- Халима шлет тебе прощальный подарок, - Зено вручил ему корзинку, из которой послышалось сердитое мяуканье.
- Бала?
- Бала. Чтобы ты не забывал нас.

Ник подумал, что вряд ли забудет путешествие в Персию, хоть и постарается стереть из памяти скорое и безжалостное наказание Хамида.
Когда Ник покинул Казвин, у него стало легче на душе. Да, он вернется туда, где еретиков сжигают на кострах, а изменников вешают, потрошат и четвертуют, - но сложности жизни в Англии ему были знакомы. Он разбирался в английской юриспруденции, религии и политике.
Ник широко улыбался на скаку. Он знал, как избежать беды в Англии. В конце концов, он был лондонцем.

Примечание автора

Путешествие Ника Болдуина в Персию в общих чертах основано на реальных событиях. В 1553 году Англия была заинтересована в том, чтобы найти северный путь к сокровищам Индии. Это привело к торговле с Россией, которая тогда называлась Московией. В 1558 году Энтони Дженкинсон отправился из Москвы в путешествие, намереваясь пройти тот же путь, что и Марко Поло. Однако, когда он через девять месяцев достиг Бухары и узнал, что еще столько же времени требуется, чтобы попасть в Китай, он повернул назад и вернулся в Москву.

С этого момента я начинаю рассказ и позволяю Нику следовать собственным путем. Чтобы попасть в Казвин, который тогда был столицей Персии, Ник едет по пути, который Дженкинсон совершил двумя годами раньше, переплыв Каспийское море к Дербенту, встречает Абу Аллах Хана – тогдашнего короля Ширвана и правителя узбеков, а затем шаха Тахмаспа. К сожалению, Дженкинсону и его делегации не удалось наладить торговлю между Англией и Персией. Он так оскорбил шаха своим высокомерием, что шах даже пригрозил отрубить ему голову и отправить ее Сулейману Великолепному.

(1) Sophy, (Sofi, Sophie, Sophi, Soffi), - звание правителя Персии, происшедшее от имени династии Сафавидов.

(2) Цибет (от араб. الزباد‎ — «мускус») — сильные и крайне неприятно пахнущие в естественном состоянии выделения из анальных желёз некоторых видов цивет, или, как их ещё называют, виверр. Этими выделениями животные метят свою территорию[1]. Активным действующим началом цибета является цибетон. Цибетон образуется в организме животного из алифатических дикарбоновых кислот...
,После соответствующей обработки это вещество даёт приятный мускусный, кожистый запах, и поэтому оно очень часто используется в производстве духов. Особую ценность оно приобретает в комбинации с мускусом, бобровой струёй и амброй, формируя особенно тяжёлую восточную ноту парфюмерии (Фиксатор запаха).

(3) Безоа́р, безоа́ровый ка́мень (араб. بازهر‎ bâzahr) — инородное тело в желудке, конкремент из плотно свалянных волос или волокон растений. Безоары бывают преимущественно у жвачных животных. У человека безоары встречаются относительно редко.

В древней медицине занимал уникальное место, считалось, что он приносит пользу при многих заболеваниях.

Самым действенным, а потому и самым дорогим считался безоар из Восточной Индии. Существует легенда, что бояре Милославские, опасаясь за жизнь юного царя Федора Алексеевича, заказали ему серебряную чашку с безоаром, хотя для царевича безоар оказался бессильным.
Серапион писал, что тёртый камень безоара весом равный 12 ячменным зёрнам, подогретый в вине, может исцелить от любого заболевания.
Со слов патриарха Никона, после попытки его отравления, ему помог вылечиться камень „безуй“ (безоар)

С древности безоару приписывали свойства спасать своего владельца от ядов. Считалось, что он предохраняет от мышьяковых отравлений. Его относили к драгоценным камням именно из-за целебных свойств.

Также безоаровый камень применялся при болезнях мочевого пузыря, трудных родах и детских болезнях.

(4) Хаммам - общественная баня в мусульманских странах.

(5) Кахбеха – женщина легкого поведения.

[Aliskana]

↓↓ Леди Эпплтон и лондонец

- Люди прозвали его Лондонцем, - Дженет указала на незнакомца, появившегося в дальнем конце сада. – Это мастер Болдуин.

Cюзанна Эпплтон удивилась, что Дженет смогла легко узнать мужчину, который впервые появился в Ли Эбби, и одновременно усмехнулась, услыхав его прозвище. Для сельских жителей, не выезжавших никуда дальше Дувра или Кентербери, Лондон был таким же чужеземным, как Франция или Испания. Богатые торговцы – такие, как мастер Болдуин – внушали им худшие подозрения – особенно если они покупали поместья у обедневших потомков местной знати. Сколько бы земли ни приобрел Болдуин в Кенте – он был чужаком и останется им навсегда.

- Подождем его здесь, - сказала Сюзанна и подошла к декоративной части сада: полукруглому участку, где росли кусты, цветы и несколько фруктовых деревьев. Посетитель еще не увидел их, хотя было ясно, что слуги объяснили ему, где искать. Сады на южной стороне Ли Эбби занимали около акра – намного больше, чем посадили монахи, когда поместье вправду было аббатством.

В этот день в начале августа лета Господнего 1562 Сюзанна собиралась прогуляться по приятным окрестностям, чтобы удостовериться, что Дженет – некогда ее горничная, многолетняя подруга и компаньонка, а ныне домоправительница – не изнуряет себя работой. Через несколько месяцев Дженет предстояло родить третьего ребенка – на несколько недель раньше, чем второму исполнится год.

С каменной скамьи, расположенной возле старого дуба на невысоком холме, перед обеими женщинами открывался чудесный вид. Сюзанна наблюдала, как Болдуин проходит через участок, где росли травы, и продолжает двигаться мимо длинных рядов грядок, где росли овощи. Он был похож на один из своих добротных и прочных кораблей, вернувшихся с полным грузом после плавания.

Новый сосед был коренастым, но не толстым. У него были широкие плечи и удивительно маленькие ступни. Когда он подошел ближе, Сюзанна заметила, что он чуть ниже нее. Но она была выше обычной женщины, унаследовав высокий рост отца – так же, как широкую челюстьи пытливый ум.

Болдуину было на вид не больше тридцати лет, хотя в его волосах кое-где виднелись седые волосы. Приятная бородка скрывала обычные черты лица – но обе женщины заметили, что сейчас его лицо искажено злостью.
Она поднялась, когда он подошел к подножью холма, придав своему лицу строгий вид. Почему человек, которого она никогда раньше не видела, был так сердит на нее? Казалось, он поглядел так же на Дженет.

- Кто вы, сэр? Какое дело привело вас в мой дом?

Слегка озадаченный ее прямым вопросом, Болдуин заколебался, но всего на миг.

- Доброго вам дня, мадам, - он снял шляпу с пером, затем снова резко надел ее, так что было видно, что он едва сдерживает какое-то сильное чувство. – Я – Николас Болдуин, ваш сосед.

Если бы он был драконом, подумала леди Эпплтон, он бы дышал огнем. Его рассерженное лицо и сверкающие глаза хорошо смотрелись бы на вырезанной из дерева голове – если бы она украшала нос пиратского судна.

- И что вам угодно, мастер Болдуин?

Он взглянул на Дженет, затем опять на Сюзанну.

- Я предпочел бы поговорить об этом с вашим мужем.
- Это невозможно, - ответила Сюзанна. – Сэр Роберт уехал пять дней назад по делу королевы. Он вернется через много месяцев.

Джентльмен, придворный, а теперь разведчик на королевской службе, сэр Роберт часто уезжал надолго. В его отсутствие Сюзанна управляла поместьем. На самом деле она управляла даже , когда он был в Англии. Как ни раздражало это сэра Роберта – она разбиралась в таких вещах лучше него.
Болдуин снова взглянул на Дженет, но на этот раз его взгляд остался прикованным к ней.

- Я пришел сюда в поисках этой женщины, леди Эпплтон. Я полагаю, что она украла вещь, принадлежащую мне. Очень ценную.

Почувствовав себя так, словно оказалась в Бедламе, Сюзанна вспомнила, что Дженет узнала Болдуина раньше, чем он представился. Она взглянула, не появилось ли вправду признаков вины на широком лице домоправительницы. Дженет широко распахнула глаза и побледнела. На минуту Сюзанна испугалась, что молодая женщина потеряет сознание.
Сюзанне бы следовало знать Дженет лучше.

Хотя она и была служанкой – они никогда не стеснялась высказывать то, что думала. Уперев руки в полные бедра, она мгновенно пришла в себя от обвинения Болдуина и в свою очередь разозлилась. С вершины холма она смотрела на Болдуина сверху вниз.

- Я ничего не крала! – закричала она. – Я невинна, как новорожденный младенец!

Не будь обвинение столь серьезным, Сюзанна бы наслаждалась этим представлением. К несчастью, закон был однозначен: за кражу вещи стоимостью дороже шиллинга полагалась смертная казнь.

Яростный протест не убедил Болдуина. Он снова перевел внимание на Сюзанну.

- Я должен получить назад свою собственность, мадам. Если мне ее вернут без шума и суеты – я не стану выдвигать обвинения ни против кого в этом доме. Я даже не стану никому рассказывать об этом происшествии.

Если обвинение Дженет в воровстве было оскорбительным, такая снисходительность казалась подозрительной. Мастер Болдуин, - подумала Сюзанна, - что-то скрывает.

- Вы грубы, мастер Болдуин, - сказала она.
- Я откровенен, леди Эпплтон.
- Почему вы подозреваете Дженет?
- Ее видели в моем доме на прошлой неделе. Она рыскала там, где ей нечего было делать, и ловко пряталась.
- Я была в гостях у кухарки мастера Болдуина!

Сюзанна сделала Дженет знак молчать, опасаясь, как бы та ни сказала слишком много.

Дженет вправду частенько подслушивала у замочных скважин, но никогда не была замечена в воровстве.

- Вы очень долго собирались прийти сюда, - сказала она соседу, и они посмотрели друг другу в глаза.

Болдуин первым отвел взгляд.

- Я обнаружил потерю лишь сегодня утром, но больше никто не мог этого совершить. Изо всех прочих – в том числе моих слуг – только ваш муж знал, что у меня есть эта вещь.

Сюзанне не понравилось, как это прозвучало, но она решила пока не обращать внимания.

- Какая вещь? – спросила она. – В краже чего обвиняют Дженет?
- Вам незачем это знать.

Сюзанна подняла брови. Она часто слышала это выражение от Роберта и была вынуждена терпеть его. Но она не обещала повиноваться Болдуину.
Под ее суровым взглядом неловкость Болдуина усилилась и стала почти ощутимой. Где-то здесь таила,,сь слабость, которой она воспользуется.

- Я не вижу поблизости ни констебля, ни мирового судьи, - сказала она.
- Вы же не хотите, чтобы я обратился к закону. Подумайте о последствиях, мадам.

Сюзанна почувствовала, как Дженет дрожит позади нее – отчасти от возмущения, отчасти от страха при напоминании об опасности. Если осуждали беременную женщину, казнь откладывали до момента родов, но затем приговор вступал в силу.

- Я не допущу такой несправедливости, - заявила Сюзанна. Она успокаивающе обняла Дженет за плечи. При необходимости Дженет могла лгать без зазрения совести, но воровкой она не была.

Болдуин задумался.

- Все, что я слышал о вас, мадам, от викария и от своих слуг, говорит, что вы разумная женщина. Это легко уладить. Позвольте мне поискать здесь в Ли Эбби украденную вещь. Я взываю к вашему здравому смыслу. Полагаю, вы согласитесь, что это хорошее решение.

Лесть ее не обманула, но у нее не было причин запрещать ему осмотреть дом. Напротив – она нашла причину в пользу такого решения.

- Я хочу заключить с вами сделку, мастер Болдуин, - сказала она. – Вы можете искать всюду – там, куда Дженет могла, по вашему мнению, спрятать вашу загадочную вещь. Но после того, как вы это сделаете и ничего не найдете, - вы обещаете оказать мне ответную любезность.
- Какую именно?
-Вы приведете меня на место преступления и ответите на мои вопросы о воровстве.

Болдуин попытался протестовать, но Сюзанна была избавлена от необходимости спорить с ним.

- Леди Эпплтон лучше всех в Англии раскрывает тайны, - заявила Дженет.

Болдуин не слишком поверил, но все же кивнул в знак согласия. Несомненно, он был уверен, что найдет украденный предмет. Сюзанна же была уверена в обратном.

- Начнем с кладовой? – она провела его через сад к небольшому отдельно стоящему строению возле кухни. – Смотрите везде, но ничего не трогайте.

Болдуин остановился внутри возле двери, глядя на связки сушеных трав и на всевозможные инструменты для дистилляции и перегонки, а также десятки кувшинов, горшков и других сосудов, на которых были написаны даты. Очевидно, он знал ее репутацию травницы.

Тщательно осмотрев остальную часть кладовой, он взглянул на черный ящик в самом темном углу, но попросил лишь поднять крышку.

- То, что я ищу, находится не здесь, - признал он, увидев множество бумаг – ее записей, сделанных за долгие годы обучения.

В сопровождении Сюзанны он осмотрел все уголки и щелочки Ли Эбби, в том числе кухню, пекарню, комнаты слуг и конюшню. Он н
ничего не обнаружил, и в конце концов оставался лишь кабинет.

- Приятная комната, - заметил он, взглянув на камин с мраморной полкой наверху, выходящее на восток окно и покрытый ковриком столик, на котором стояли хрустальные кувшины и бокалы из венецианского стекла.

Сюзанна не предложила ему прохладительных напитков. Она не хотела, чтобы он задерживался.

На втором столе стояли тяжелые книги в кожаных переплетах. Их обилие заинтересовало Болдуина. Он рассматривал их с чувством, похожим на благоговение. Сюзанна увидела, что он не искал среди них потерянную вещь. Им двигало любопытство.

Variorum planetarium historia(1), написанное на латыни французским врачом и ботаником, показала ему, что она знает больше одного языка.

Затем он увидел Cautionary Herbal – энциклопедию растений, опасных для жизни и здоровья, напечатаннуюв Лондоне мастером Джоном Деем(2) два года назад. На нем стояли только инициалы С.Э., но Болдуин, уже осмотревший бумаги в ее кабинете, угадал правду.

- Это вы написали? – спросил он.

Она кивнула. Анонимность была идеей Роберта, а не ее. Это позволяло ему приписать авторство книги себе.

Не сказав ничего в ответ, Болдуин оставил книги и торопливо зашел в маленькую комнату, вдыхая аромат лавровых листьев, разбросанных среди бумаг. Он остановился напротив большой гравированный карты, висящей на стене и занимавшей почетное место в комнате.

Сюзанна почувствовала напряжение. Она попыталась расслабиться.

- Может, вы хотите заглянуть за mappa mundi (3)? Вряд ли в этой стене есть скрытая панель.
- Мадам, это карта мира. А mappa mundi обычно называют текстовые описания.
- Мой муж называет это mappa mundi.
- Сэр Роберт – джентльмен, который слегка интересуется мореплаванием и открытием новых земель… в разговорах и книгах, - тон Болдуина подразумевал, что сам он участвовал во всем этом, поэтому является авторитетом.
- Вы закончили поиски? – она заметила раздражение в своем голосе, и это раздосадовало ее почти так же, как поведение Болдуина.
- Да, я сделал все, что намеревался.
- Хорошо. Я уже приказала оседлать моего коня.

Через несколько минут она уже расположилась в седле, сидя боком на лошади, опираясь обеими ногами на бархатную повязку и поддерживая одно колено в прорези приподнятого седла.

Но ей пришлось задержаться, потому что Дженет настаивала на том, чтобы поехать с ними, и ей потребовалась помощью двух крепких парней, чтобы подсадить ее в седло позади одного из них.

- Ты же ненавидишь ездить верхом, - напомнила ей Сюзанна. – Даже когда ты не носишь ребенка.
- Здесь недалеко, - возразила Дженет и обхватила руками талию мужчины впереди нее.

Ясно, что она не собиралась оставаться в стороне, и Сюзанна признавала ее право сопровождать их. Непохоже, что Дженет теперь могут арестовать и допросить, а тем более - осудить и казнить, так как Болдуин не нашел доказательств ее вины. Но он не отказался от обвинения. Честь Дженет по-прежнему оставалась под угрозой.

Дом Болдуина находился меньше чем на расстоянии двух миль, если идти напрямую через сады Ли Эбби и небольшой лесок, выходящий прямо к кухонной двери. Но по дороге расстояние было вдвое длиннее, а так как ночью шел дождь, то они двигались медленно.

Сюзанна пыталась вытянуть информацию у Болдуина. Он по-прежнему отказывался сообщить, что именно у него пропало.

- Это был подарок для королевы, - наконец признался он после настойчивых расспросов Сюзанны, - для достижения некоторых дипломатических целей. Но я сообщаю это лишь вам. Я не доверяю больше никому.

После дальнейшего ободрения она убедила его рассказать о своих путешествиях. Торговец-путешественник, он недавно вернулся из Персии, где он, по его словам, был первым англичанином, ступившим на эту дальнюю землю, прибыв туда на два года раньше представителей Московской компании. Он побывал при дворе царя Ивана Грозного, а затем персидского шаха Тахмаспа и Абдуллы Хана, властителя Ширвана. Всего мастер Болдуин провел шесть с половиной лет вдали от Англии и вернулся богатым.

Когда они приехали в его дом, Болдуин провел женщин в комнату на верхнем этаже. Дженет разглядывала ее с таким удивлением, что Сюзанна поняла: во время прошлого визита Дженет не побывала в этой части дома.

На стенах висело много карт и таблиц, а другие сокровища Лондонец хранил в сундуках и на столах. Среди них было множество предметов, назначения которых Сюзанна не знала.

- Навигационные приборы я привез из путешествий, - сказал он, заметив направление ее взгляда. – Ваш муж так же восхищался ими, как и вы.

Она хотела расспросить подробнее про посещение Роберта, когда Дженет вскрикнула. Ее лицо покраснело от смущения.

- Я не думала, что оно живое, - пролепетала она, указывая на существо на шелковой подушке возле окна. – А оно открыло один глаз и уставилось на меня.

«Оно» оказалось котом – больше всех, каких Сюзанна видела прежде, и покрытое длинным пушистым белым мехом.

- Его зовут Бала, - сказал Болдуин про диковинного кота. – Я привез его из Персии.

Бала злобно глядел на них, пока Болдуин доставал из ящика украшенный резьбой ларчик из слоновой кости и показывал его леди Эпплтон.

- Дар для королевы лежал здесь.
- Драгоценный камень? Вы можете его описать?
- Почему вы решили, что это драгоценный камень?
- Очень просто. Когда вы обыскивали Ли Эбби, я заметила, куда вы смотрели. Увидев размер ларца, я поняла, что предмет не больше ладони вашей руки. А рассказы о ваших путешествиях окончательно меня убедили. Торговцы часто привозят драгоценные камни, чтобы обменять их на другие ценные вещи. Купцы из Московии привозят жемчуга, сапфиры и рубины, а путешественники на Восток – яшму и халцедон.
- Это не драгоценный камень, но я не могу отказать вам в логике. Вы крайне… необычная женщина.
- Недостаточно необычная, чтобы узнать, что именно у вас украли?

Болдуин чуть не улыбнулся.

- Это было резное изделие из камня, старинное и очень красивое. В Англии не видели прежде ничего подобного.
- Почему вы думаете, что его взяла Дженет?
- Такая возможность была лишь у нее – если вы не собираетесь обвинить своего мужа.

Он улыбнулся.

Сюзанна не улыбалась.

Она много лет знала, что ее муж… порочен. Было возможно (хоть и невероятно), что он унес что-то, ему не принадлежащее, из дома мастера Болдуина.

- Я обнаружил пропажу камня сегодня утром, - продолжал Болдуин, - когда я последний раз снимал крышку с ларца, сэр Роберт стоял позади меня.

На секунду Сюзанне показалось, что она услышала в голосе Болдуина намек на то, что он в первую очередь заподозрил не Дженет, а Роберта.

- И вы не проверили, на месте ли эта вещь, после его ухода? Как вы беспечны, мастер Болдуин. – Стараясь избежать его взгляда, она подошла к окну, чтобы снова поглядеть на диковинного кота. Его мех был мягким и нежным на ощупь.

Ее тонкий сарказм возмутил Болдуина.

- Мне говорили, в том числе члены правительства Ее Величества, что я могу полностью доверять владельцу Ли Эбби.
- Кто бы вам это ни сказал – скорее всего, он имел в виду леди Эпплтон, а не сэра Роберта, - вырвалось у Дженет.

Болдуин пристально взглянул на нее.

- Вы очень странная служанка, - произнес он.

Решив, что с него хватит внимания этих странных гостей, Бала резко поднялся с подушки. Через минуту он уже играл легким деревянным диском.

Это шашка, поняла Сюзанна. Элемент игры.

- А я-то ее искал, - проворчал Болдуин и наклонился, чтобы забрать шашку у кота.
- Вот твоя игрушка, - сказал он коту и бросил ему подушечку, набитую кошачьей мятой.

Кот не обратил на нее внимания.

Сюзанна улыбнулась. Если мастер Болдуин создает игрушки для кота – он вполне способен ценить необычных слуг и признавать женский ум. И лучший способ для этого – раскрыть тайну пропавшей драгоценности.

- Как выглядит украденный предмет?

Все еще глядя на кота, он ответил:

- Его цвет – темно-зеленого яблока. Он не больше двух дюймов в высоту с чудесной резьбой и в форме лошади.

Дженет такие вещи не интересовали, а Роберт был без ума от лошадей.

Помолчав минуту, Сюзанна начала рассуждать вслух. Ей в первую очередь хотелось очистить Дженет от подозрений.

- Хотя я не вижу следов того, что кто-то проник в эту комнату, - согласитесь, что она плохо защищена. В окно легко влезть снизу. Камень могли украсть в любое время после того, как вы его показали Роберту. Скажите, он заходил в эту комнату, когда осматривал дом?
- Мы взяли ларчик с собой, когда вышли в зимнюю гостиную возле кухни, где моя кухарка приготовила нам легкую закуску. Именно там видели вашу экономку, леди Эпплтон, хотя никто из слуг не упоминал о ней до тех пор, пока я не обнаружил пропажу и не начал опрашивать их.
Мастер Болдуин показал путь на нижний этаж, и Бала пошел за ним, но коту скоро они наскучили, и он выпрыгнул из зимней гостиной через открытое окно.
- Когда, по-вашему, Дженет могла украсть камень? – спросила Сюзанна. – Когда вы не видели ларца?
- Я оставил его на столе, когда вышел провожать сэра Роберта. Я увидел, как он выходит через переднюю дверь, а затем вернулся забрать камень.

Значит, он не заглянул в ларец. Чтобы оправдать Дженет, придется обвинить Роберта.

Вместо этого она попросила несколько дней, чтобы решить задачу, намекнув, что местные жители ей доверяют, а мастеру Болдуину ничего не скажут.

- Вы для них чужак.
- Да, согласился он. - Лондонец.

ххх


- Ну, Дженет? – спросила леди Эпплтон, когда они шли обратно в Ли Эбби. Они отправили лошадей с конюхом и пошли домой пешком. В лесу никто не мог услышать их разговора.
- Я не брала лошадки.
- Но ты была в доме мастера Болдуина в тот день, когда сэр Роберт приезжал к нему.

Дженет неохотно кивнула.

- И ты заходила в гостиную.
- Да. Мне стало интересно, когда я услышала голос сэра Роберта.
- Значит, ты выскользнула из кухни и спряталась, так что могла услышать, о чем он говорил с мастером Болдуином.

Дженет не пыталась отрицать этого. Сюзанна слишком хорошо ее знала.

- Когда они оставили маленькую коробочку, мне захотелось посмотреть, что в ней лежит. Я прокралась через комнату и открыла крышку, чтобы заглянуть внутрь.
- Камень был там?
- Да, но я едва успела посмотреть на него, потому что услышала, что мастер Болдуин возвращается. Я закрыла крышку и спряталась в алькове за стеной, ожидая, пока мастер Болдуин возьмет ларец и унесет. Затем я вышла из его дома и пошла домой.

Значит, камень был в ларце, когда Роберт ушел.

- Что нам теперь делать, мадам? Это ужасно, когда тебя считают воровкой.

Сюзанна не хотела подозревать Роберта, но она слишком хорошо знала мужа. Она не догадывалась об его мотивах, но допускала, что он позже вернулся в дом Болдуина и украл камень из верхней комнаты.

Она поклялась выяснить правду. Но не совсем представляла, что делать с этой правдой потом.

ххх

Когда сэр Роберт Эпплтон уезжал с секретной миссией для короны, он не давал жене повода ожидать своего скорейшего возвращения в Ли Эбби. Но когда Сюзанна и Дженет вернулись домой – он был там. Сюзанна застала его в кабинете, где он снимал mappa mundi, чтобы посмотреть на стену позади нее.

- Я думала, вы собираетесь отплыть из Лондона, - сказала она, когда он опустил панель, показав тайник для небольших ценностей.
- Я должен переплыть Ла-Манш и Ирландское море, чтобы встретить корабль на берегу Франции. Ли Эбби находилось на полпути между Лондоном и Дувром. Остановку не выглядела подозрительной, но Сюзанне такой ход событий не понравился.
- Вам лучше поторопиться, - посоветовала она, - пока вас не арестовали.

Взгляд, который он бросил на нее через плечо, выдал беспокойство.

Они вступили в брак по расчету. Хотя они жили не хуже многих пар, между ними давно было мало любви и еще меньше доверия.

- У вас есть причины думать, что это возможно?

Она кратко сообщила ему о визите мастера Болдуина и об осмотре дома, не упомянув, однако, что он подозревал Дженет.

У него на лбу появилась морщина между темными волнистыми волосами и такими же темными бровями. Он был явно взволнован ее рассказом, но это не доказывало, что он украл камень: обвинение в воровстве было само по себе поводом для беспокойства.

- В этом ларце находился дар для королевы, - сказал Роберт через минуту. – Его следовало вручить Ее Величеству после того, как представители Московской Компании, с которыми Болдуин был связан в юности, нанесут первый официальный визит шаху. Поездка Болдуина в Персию не была одобрена свыше.

Сюзанна ждала, пока он первый не прервет молчание.

- Тот, кто украл камень, хотел разрушить союз между Англией и Персией.
- И кто же этого хотел?
- Вам ни к чему это знать.
- Мне следует это знать, если обвиняют кого-то в Ли Эбби. О чем вы говорили с мастером Болдуином? Почему он показал вам камень?
- Я повторяю, мадам, что это вас не касается.

Пока Сюзанна пыталась сдержать ярость, вызванную его словами, Роберт достал из тайника в панели много бумаг, завернутых в непромокаемую ткань, и положил их в карман темно-зеленого камзола. Затем он достал что-то поменьше, что он, видимо, спрятал в своем бархатном одеянии.

Она моргнула. Не вытащил ли он лошадку?

Ей нужно было поискать за картой до его возвращения. Ни одна женщина не хочет узнать, что ее муж – вор, но не знать правды намного хуже.

Возможно, она раньше проявила хитрость, когда отвлекла внимание мастера Болдуина от карты своим саркастическим замечанием а тайнике позади карты. Она не подозревала, что у Болдуина уже были сомнения в честности Роберта. Теперь она поняла, что обвинив служанку вместо хозяина он достиг своей цели: осмотра Ли Эбби – встретив меньше сопротивления.

Когда сэр Роберт снова закрыл тайник, он подошел к жене.

- Прощайте, моя дорогая, - сказал он и грубо поцеловал ее прежде, чем она успела увернуться. – Мне некогда встречаться с нашим новым соседом. Вы должны уладить это дело наилучшим образом.

Он знал, что она серьезно относится к их брачным обетам. Она поклялась повиноваться ему. Эхо его издевательского смеха звучало в комнате долго после его ухода.

Сюзанна последовала за мужем, чтобы увидеть его отъезд. Давно миновали дни, когда они пили прощальный бокал с благословением.
Вместо этого она посмотрела на карту. Она помнила, что Роберт открывал тайник дважды. Чтобы достать оттуда что-то небольшое? Или положить туда?

Мастер Болдуин говорил, что фигурка не выше двух дюймов. Она посмотрела на свою ладонь. Она была сильной и натруженной, с короткими ногтями и пятнами от разных травяных составов – и достаточно большой, чтобы спрятать предмет такого размера. Даже вдвое меньшей ладони бы хватило. Значит, Роберт мог прямо сейчас спрятать от нее лошадку.

Сюзанна знала характер профессиональных разведчиков, в частности, своего мужа. Они любили усложнять простые вещи. Он мог сделать вид, что достает лошадку, а вместо этого положить ее в тайник. Она подошла ближе к карте.

ххх

На следующее утро Сюзанна снова шла по дороге из Ли Эбби в дом мастера Болдуина, на этот раз одна. Она останавливалась, чтобы осмотреть некоторые места – последнее там, где тропа выходила из лесу и направлялась прямо к дому.

Через четверть часа, когда Болдуин встретил ее в зимней гостиной, она вручила ему пропавшую лошадь. Сжимая в пальцах камень цвета зеленого яблока, он ждал объяснений.

- Вы говорили, мастер Болдуин, что оставили ларец без присмотра, когда выходили проводить моего мужа к двери?
- Да, именно так.
- И он не был заперт?
- Нет, я не закрывал его на ключ, пока не вернулся. И вы знаете, что я не заглядывал внутрь.
- А Бала, похоже, очень хитрый кот.
- Бала? – он удивленно моргнул.
- Это кот взял ваш камень.
- Бала? – изумленно повторил он.
- Я нашла камень возле тропы между этим домом и Ли Эбби, - объяснила она. – Он маленький и легкий. Коту легко унести его во рту. Когда коту надоело его нести, он бросил его там, где его трудно было заметить среди листьев и травы.
- Я не искал вдоль тропы, - признался Болдуин. – До вчерашнего дня я не знал, что между нашими поместьями есть тропа.

Как я и ожидала, подумала Сюзанна.

Болдуин быстро пересек комнату и подошел к белому созданию, спящему на столе, накрытом ковром. Сюзанна не сомневалась, что кот мог сделать то, что она ему приписала. И она знала, что он, как и все коты, мог убежать далеко, преследуя мышь или другую жертву.

- Кота правильно назвали, - проворчал Болдуин. – По-персидски Бала означает «неприятность».

На секунду Сюзанна испугалась, что мастер Болдуин причинит вред животному. Он поднял кота, держа на вытянутой руке, но всего лишь укоризненно посмотрел на него. Затем, покачав головой, прижал кота к себе и обернулся к соседке.

При виде этой нежности сердце Сюзанны сжалось. Она внезапно устала улаживать сделанное Робертом, позволять ему приписывать себе ее достижения, перекладывать на других свои постыдные деяния. А еще она не любила лгать.

Посмеет ли она признаться мастеру Болдуину, что камень был позади карты? Что Роберт проник на верхний этаж его дома и украл камень? Поверив, что его воровство раскрыто, он не выказал никаких угрызений совести – лишь приказал жене, как обычно, подчистить за собой грязь и уладить это наилучшим образом.

У нее вырвались слова:

- Бала не…
- Хотел доставить неприятностей, - закончил Болдуин за нее. – Я знаю. Вы позволите мне передать вашей экономке небольшой подарок в знак извинения?
- Она будет очень рада. Но я…

На этот раз он поднял руку, чтобы остановить ее.

- Все кончилось к лучшему. Вы защитили тех, кто вам дорог, я вернул свою лошадь. Лучше нам больше не говорить об этом.

Она посмотрела ему в глаза и поняла, что в признаниях нет нужды. В его взгляде была странная смесь триумфа и сострадания.

В этот краткий миг Сюзанна и Лондонец прекрасно поняли друг друга.

Замечание автора

«Персидские» коты на самом деле пришли из Турции. У них еще не было плоских морд, которые ассоциируются сейчас с этой породой. В 16 веке их экспортировали из Персии и Турции в Москву. Хоть я и не знаю, попал ли какой-то кот в Англию в это время – кто-то из участников Московской компании вполне мог привести домой такого кота.

(1) Variorum planetarium historia
Variorum (сокращение от «cum notis variorum scriptorum») — издания сочинений античных классиков с примечаниями и комментариями, печатавшиеся преимущественно у Эльзевиров, в Амстердаме и Лейдене, в течение второй половины XVII и начала XVIII века.

Наиболее значимые издания, подготовленные учёными Иоанном Гроновиусом, Николаем Гейнзиусом и Корнелем Шревелиусом: Гомер (1656), Виргилий (1664), Плавт (1664), Тит Ливий (1666), Саллюстий (1665), Плиний Старший (1669), Овидий (1670), Гораций (1670), Ювенал (1671), Тацит (1673, 1685).

Название «Variorum» присваивается и некоторым позднейшим изданиям классиков, вышедшим не в Голландии, например, оксфордскому изданию Овидия (1825) и др.


2) Джон Дей (англ. John Day) или Дайе (англ. Daye, ок. 1522 — 23 июля 1584 года) — английский протестантский печатник. Специализировался на печати и распространении протестантской литературы и памфлетов. Также издал множество малоформатных религиозных книг.

(3) mappa mundi – средневековая европейская карта мира.

[Aliskana]

Детективная карьера Владимира Ильича

Двадцатая рапсодия Листа

Четвертая жертва сирени

[Aliskana]

Прекрасная и малоизвестная российская писательница Инна Булгакова

Мне очень нравится "Гости съезжались на дачу", "Только никому не говори", "Смерть смотрит из сада".

[Aliskana]

↓↓ Патрисия Мойз "Кто убил Санта-Клауса?"

- Доброе утро, мистер Борродейл. Сегодня морозно, правда? Я вижу, вы пришли рано.

Маленькая мисс Мак-Артур говорила, как обычно, весело и оживленно, но не могла скрыть зависть и неприязнь. Она распаковывала партию дородных медведей в кладовой отдела игрушек лондонского филиала магазина «Барнум и Трумс».

- Вы как всегда элегантны, мистер Борродейл, - ревниво добавила она.

Я убрал свой котелок с изогнутыми полями и трость и снял теплое пальто. Я не скрываю, что стараюсь одеваться как можно лучше, - и почему-то это раздражает всех мисс Мак-Артур на свете.

Она продолжала щебетать:

- Какие милые эти мишки, не правда ли? И кажутся такими умными.
Это, наверное, потому, что их делают в Гонконге. Я хочу взять одного для младшенького сынка моей сестры.

В отделе игрушек Барнума нечего делать тем, кто старше двенадцати, поэтому обычно здесь тихо и безлюдно. Но на рождество он мгновенно превращается в оживленное сердце большого магазина - и одновременно обеспечивает временной работой таких парней, как я: тех, кто хочет подработать на каникулах, прежде чем начнется новый семестр в январе. Увы, прошли те времена, когда студенты университета считались позолоченной молодежью Англии. Теперь нам приходится зарабатывать на жизнь – и порой это означает продавать игрушки. Одно из преимуществ такой работы – сотрудники - даже временные, как я - могут покупать товары с большими скидками, и это помогает решить вопрос рождественских подарков. Во всяком случае я решил купить медведя для одного из племянников, и сразу же сообщил об этом.

- Тогда вам лучше взять его прямо сейчас, - заметила мисс Мак-Артур, - потому что я слышала, как мистер Харрингтон говорил, что возьмет двух, и думаю, что Катастрофа тоже положила глаз на одного.

«Катастрофа» было неприятным, но неизбежным прозвищем мисс Катстер, которая работала в магазине тридцать один год, но до сих пор делала ошибки в своих складских книгах. Мне было жаль эту старую деву. Я подслушал разговор между начальником отдела мистером Харрингтоном и заместителем директора магазина мистером Эндрюсом, поэтому я знал то, чего не знала Катастрофа, - что ее собираются уволить, как только кончится рождественская суматоха.

Мисс Мак-Артур тем временем ставила медведей на полку. Они сидели в ряд с одинаковыми улыбками, коричневые и мохнатые, с глазками-пуговками и красными ленточками на шее.

В этот миг вошел Санта-Клаус. Он вышел из гардероба, где сменил свой облик: белая борода, красный нос и все прочее. Его звали Берт Денман. Он был весельчаком, чудесно ладил с детишками и работал Санта-Клаусом у Барнума все три года, которые я подрабатывал здесь. Сейчас он нес свой мешок, который каждое утро наполнял дешевыми подарками со склада. Встреча с Санта-Клаусом стоила 50 пенсов, поэтому, разумеется, подарок из мешка мог стоить не
дороже 20 пенсов. Но к моему удивлению он подошел к ряду медведей и снял одного с полки. Почему-то он выбрал медведя с голубой ленточкой вместо красной.

Мисс Мак-Артур мгновенно оказалась возле него.

- Что вы делаете, мистер Денман? Эти медведи не для вашего представления – они слишком дорогие. Они стоят фунт девяносто.

Санта-Клаус не ответил, и внезапно я увидел, что под красным балахоном вовсе не Берт Денман.

- Подождите минутку, - сказал я. – Кто вы такой? Вы не наш Санта-Клаус.

Он обернулся ко мне, держа медведя в руках.

- Все в порядке, - сказал он. – Меня зовут Чарли Берроуз. Я живу в одном доме с Бертом Денманом. Он заболел вчера вечером, и я пришел вместо него.
- Это очень странно, - сказала мисс Мак-Артур. - Мистер Харрингтон знает?
- Конечно, - ответил Санта-Клаус.

Как по волшебству, на склад прибежал сам мистер Харрингтон. Он вечно бегал, и его черные усики, казалось, бежали впереди него. Он сказал:

- А, это вы, Берроуз. Наполните мешок, и я объясню вам, что делать. Денман рассказал вам про медведя?
- Да, мистер Харрингтон.
- Санта-Клаус не может взять этого дорогого медведя, - запротестовала мисс Мак-Артур.
- Успокойтесь, мисс Мак-Артур, все в порядке, - нервно сказал Харрингтон. – Вчера пришел покупатель и попросил, чтобы Санта-Клаус сегодня утром подарил медведя его маленькой дочке. Я знал, что партия сегодня появится на полках, поэтому обещал ему одного. Он уже заплатил за него. Очень важно, Берроуз, запомнить имя девочки. Ее зовут… эээ… у меня где-то записано…
- Аннабель Уитворт, - сказал Санта-Клаус. – Четыре года, светлые волосы, ее приведет мать.
- Я вижу, Денман хорошо вас проинформировал, - сказал мистер Харрингтон с холодной улыбкой. - Ладно, сейчас я отложу двух медведей для себя: одного для сына, другого для соседского мальчика – а затем покажу вам вашу палатку.

Тут же пришла мисс Катстер. Они с мисс Мак-Артур закончили распаковывать медведей и забрали одного, чтобы положить для демонстрации справа от куклы-девочки, которая, помимо прочих достоинств, взаправду мочила свой подгузник. Мистер Харрингтон увел нашего поддельного Санта-Клауса в его маленькую холщовую палатку, а прочие спешно готовились к моменту, когда широкие зеркальные двери откроются и впустят людской поток.

Отдел игрушек в большом магазине 23 декабря – зрелище не для слабонервных. Интересно, что даже такой вроде бы хаотический поток людей, как толпа рождественских покупателей, следует определенным правилам. Первыми в отдел игрушек приходят офисные служащие по дороге на работу. Детишки, которых приводят на встречу с Санта-Клаусом, появляются лишь после того, как мамы вымоют посуду после завтрака, наведут в доме порядок и доедут на автобусе из Кенсингтона или на метро из Эксбриджа.

В то самое утро было двадцать восемь минут одиннадцатого, когда я увидел Катастрофу, сидящую за украшенной кассой с надписью «Эльфийская роща» и принимающую 50 пенсов от первой матери, чтобы отвести ее ребенка в палатку Санта-Клауса. Мать ждала около двух минут, спокойно болтая с Катастрофой. Внезапно из палатки с громким плачем выбежала девочка. Мать схватила ее и – с помощью шестого чувства, видимо, развитого у матерей – перевела ее невнятные рыдания. «Она говорит, что Санта-Клаус не хочет разговаривать с ней. Она говорит, что он заснул».

При любой, даже малейшей, неожиданности Катастрофа впадала в панику. Я извинился перед покупателем – джентльменом средних лет, игравшим электрической железной дорогой – и подошел к ним, чтобы выяснить, чем я могу помочь. К тому времени мать была разгневана.

- Я заплатила пятьдесят пенсов – а старик уснул - видимо, напился! - в пол-одиннадцатого утра! Это возмутительно! А моя бедная Поппи так ждала этой встречи…

Я бросился в палатку Санта-Клауса. Человек, называвший себя Чарли Берроуз, упал со стула, и казалось, будто он спал. Но когда я дотронулся до него, его голова ужасно запрокинулась, и стало понятно, что это не просто сон. Красный балахон скрывал кровь – я почувствовал, что моя рука стала липкой. Санта-Клауса ударили в спину, и он точно был мертв.

Я действовал так быстро, как мог. Прежде всего я приказал Катастрофе повесить объявление «Закрыто» на палатке Санта-Клауса. Затем я успокоил мать Поппи: привел ее к прилавку и сказал, что она может бесплатно выбрать любую игрушку стоимостью вплоть до фунта. Под предлогом учета я записал ее имя и адрес. В конце я увел мистера Харрингтона в его кабинет и там сообщил ему новость.

Я думал, что он потеряет сознание.

- Мертв? Убит? Вы уверены, мистер Борродейл?
- Боюсь, что уверен. Вам лучше позвонить в полицию, мистер Харрингтон.
- Полиция! У Барнума! Какой ужас! Я сначала позвоню заместителю директора магазина, а потом в полицию.

Надо признать, что полиция приехала на удивление быстро и незаметно. Одетые в штатское суперинтендарт и его сержант, фотограф и полицейский врач прибыли не скопом, а каждый отдельно, оставшись незамеченными в толпе. Они встретились у палатки, где заместитель директора мистер Эндрюс, мистер Харрингтон и я ждали их.

Суперинтендант представился – его звали Армитедж – и осмотрел тело с выражением холодной ярости на лице, которое я тогда не мог понять: причина ярости стала ясна позже. Он говорил очень мало. После некоторых утомительных формальностей Армитедж сообщил, что тело можно уносить.

- Как сделать это как можно незаметнее? - спросил он.
- Вы можете вынести его через заднюю часть палатки, - ответил я. – Клапаны перекрывают друг друга прямо за стулом Санты. Дверь в помещение персонала и кладовую ровно напротив, и вы можете отсюда вызвать служебный лифт, который доставит вас на задний двор.

Врач и фотограф унесли зловещий груз на складных носилках, и суперинтендант Армитедж начал задавать вопросы о расположении палатки Санта-Клауса. Отвечал я, так как мистер Харрингтон
был на грани истерики.

Клиенты платили 50 пенсов Катастрофе в «Эльфийской роще», а затем ребенок – обычно самостоятельно – проходил через дверь палатки и встречал Санта-Клауса, сидящего на своем парусиновом стуле на небольшом возвышении лицом ко входу и с мешком игрушек за спиной. Ребенок взбирался ему на колени, шептал свои рождественские желания и получал в подарок несколько добрых слов и игрушку из мешка.

Клиенты не видели заднего входа в палатку, позволявшего Санта-Клаусу незаметно входить и выходить. Обычно у был перерыв на кофе около 11.15, если народу было не слишком много. Катастрофа могла улучить момент, когда посетителей было поменьше, повесить табличку «Закрыто» и сообщить Берту, что он может отойти на несколько минут. Когда он возвращался, то нажимал кнопку на своем стуле, и в палатке кассира раздавался звонок. Он оповещал, что Санта снова на месте.

Прежде чем суперинтендант Армитедж начал комментировать мой рассказ, мистер Харрингтон впал в какое-то лихорадочное исступление.

- Это мог быть один из посетителей! - воскликнул он.
- Я так не думаю, сэр, - сказал Армитедж. – Это работа кого-то из персонала. Его ударили в спину длинным тонким лезвием. Убийца открыл задний клапан и проткнул парусиновую спинку его стула. Это был кто-то, знавший точное расположение. Кроме того, убийца использовал задний
выход, чтобы попасть в палатку…
- Не понимаю, как вы можете так говорить! – голос Харрингтона стал визгливым. – Если человека ударили снаружи – почему вы думаете, что кто-то зашел внутрь палатки?
- Я объясню это через минуту, сэр.

Не обращая внимания на Армитеджа, Харрингтон продолжал:
- В любом случае он не был нашим постоянным Санта-Клаусом! Никто из нас не видел его раньше! С какой стати убивать человека, которого никто не знал?

Армитедж и заместитель директора обменялись взглядами. Затем Армитедж сказал:
- Я знал его, сэр. Очень хорошо. Чарли Берроуз был одним из наших лучших детективов отдела наркотиков.

Мистер Харрингтон позеленел:

- Вы хотите сказать, что он был полицейским?
- Именно, сэр. Я лучше объясню. Некоторое время назад мы получили сведения от нашего информатора, что большая партия высокосортного героина будет переправлена контрабандой с партией рождественских игрушек. А именно медведей. Наркотик будет в коробке для Барнума и Трумса, спрятанный в конкретном медведе, который будет отличаться голубой ленточкой на шее вместо красной.
- Послушайте, - сказал я, - невозможно спрятать большую партию наркотиков внутри одного медведя – даже большого.

Армитедж вздохнул.

- Видно, вы не имели дела с наркотиками, сэр. Полфунта чистого высокосортного героина в розницу стоит целое состояние.

Харрингтон взревел:

- Если вы знали это, суперинтендант, - почему вы просто не арестовали товар и не конфисковали наркотик? Тогда бы этой беды не случилось…

Армитедж прервал его:

- Дослушайте меня, сэр. То, что я рассказал, - это все, что мы знали. Мы не знали, кто именно должен был забрать героин и как он собирался его распространять. Нам было важнее выйти на пушеров, чем изъять товар. Поэтому я поговорил с мистером Эндрюсом, и он любезно согласился позволить Чарли поработать Санта-Клаусом. Чарли приготовил ловушку. К несчастью, он заплатил за это своей жизнью.

Воцарилась тяжелая тишина.

Он продолжал: -

- Мистер Эндрюс сообщил нам, что партия прибыла и сегодня будет распакована. Мы знали, что товар сначала придет на склад магазина, и, разумеется, нам было интересно, кто выберет медведя с голубой ленточкой. Это была идея Чарли – сочинить историю про особенный подарок для маленькой девочки…
- Вы хотите сказать, что это неправда? – возмутился Харрингтон. – Но я сам разговаривал с клиентом!
- Да, сэр. Точнее, вы разговаривали с еще одним нашим сотрудником, который выдал себя за отца девочки.
- Вы тщательно подготовились, - сказал Харрингтон.
- Да, сэр. Спасибо, сэр. Итак, как я сказал, Чарли выбрал медведя с голубой ленточкой и унес его в своем мешке. Он знал, что получатель наркотика пойдет за ним и попытается забрать медведя. Если бы мы просто подождали, кто выберет этого медведя – человек мог бы заявить, что это вышло случайно: ему понравился красивый голубой цвет. Было бы трудно доказать преступный умысел. Вы понимаете?

Никто не сказал ни слова. Несколько театральным жестом Армитедж засунул руку в мешок и вытащил медведя. На его шее была голубая ленточка.

Напряженным голосом мистер Эндрюс сказал:
- Значит, убийца не ушел с героином. Я думал, вы сказали…

Суперинтендант Армитедж достал нож из кармана.

- Посмотрим, - сказал он. – С вашего позволения я собираюсь вскрыть этого медведя.
- Конечно.

Нож прорезал благородную коричневую ткань, и оттуда выпало много наполнителя. И больше ничего. Армитедж тщательно все проверил. Когда он закончил, медведь был изрезан на кусочки, но внутри него не было ничего, кроме пуха

Армитедж мрачно глядел на останки. Внезапно он оживился и спросил:

- Кто из персонала утром брал медведей со склада?
- Я, - ответил я тотчас же.
- Кто еще?

Наступила тишина. Я сказал:

- Кажется, вы взяли двух, мистер Харрингтон?
- Я… да… сейчас, когда вы напомнили…
- Мисс Мак-Артур взяла одного, - сказал я. – Это она распаковывала коробку. Она сказала, что Катаст… мисс Катстер тоже собирается взять одного.
- Ясно, - Армитедж записал. – Я предполагаю, что каждый из вас расписался за свои платежи и что медведи сейчас на складе вместе с вашими вещами. – Не ожидая ответа, он повернулся ко мне. – Сколько человек видели, что Берроуз выбрал медведя с голубой ленточкой?
- Мы все, - ответил я. – Не так ли, мистер Харрингтон?

Харрингтон кивнул. Он выглядел больным.

- Что ж, - сказал Армитедж. – Мне придется проверить всех медведей, которых люди выносили со склада.

Был какой-то элемент черного юмора в этом ряде медведей с дурацкими улыбками и умными глазками-пуговками; но по мере того, как они были выпотрошены один за другим, не было обнаружено ничего интереснее растущей кучи пуха. Следующим шагом была сверка количества остальных медведей – и конечно, один медведь исчез.

Его нашел сержант Армитеджа. Медведя разрезали и затолкали за штабель ящиков на складе, пытаясь быстро спрятать. На его шее не было ленточки, и он был устроен не так, как прочие. Пух был просто тонкой прокладкой между тканью и полым сосудом из розового пластика в центре игрушки. Было более чем понятно, что там должно было находиться.
- Ну, - сказал суперинтендант, - ясно, что произошло. Убийца ударил Берроуза, проник в палатку и заменил полного наркотиков медведя на обычного, одновременно заменив ленточку на его шее. Но он – или она – не осмелились разгуливать с медведем по магазину после убийства. Прежде, чем тело Чарли было обнаружено, убийца выпотрошил медведя, вытащил героин и спрятал. - Он снова вздохнул. – Боюсь, что это означает личный обыск. Я позвоню в Ярд, чтобы прислали сотрудницу для дам.

Это было унизительно и муторно, и с бедной старушкой Катастрофой чуть не случился сердечный приступ, несмотря на то, что сотрудница оказалась очень приятной и вежливой женщиной. Однако, когда все было кончено, и нас буквально вывернули наизнанку, - ничего так и не обнаружили. Нам четверым приказали ждать в комнате отдыха персонала, пока измученные полицейские искали героин и оружие в наших вещах. Катастрофа была в слезах, мисс Мак-Артур громко негодовала и угрожала подать иск на полицию за незаконное задержание, у мистера Харрингтона началось то, что он называл нервным спазмом, - как он утверждал, из-за того, что отдел игрушек остался без части работников и без присмотра в один из самых напряженных дней в году.

Наконец суперинтендант Армитедж вошел. Он сказал:

-Ничего. Абсо-черт-лютно ничего. Но я не могу удерживать людей бесконечно. Я предлагаю вам выйти и купить что-нибудь к ланчу.

Он выглядел очень усталым и изнуренным, и в нем даже чувствовалось что-то человеческое.

Мы с облегчением собрались покинуть комнату отдыха. Лишь мистер Харрингтон заявил, что он слишком болен, чтобы есть, и поэтому останется в отделе. Мисс Мак-Артур и Катстер ушли вместе.

Я надел пальто и спустился на эскалаторе на нижний этаж посреди нагруженной покупками шумящей толпы.

Я уже сделал шаг на улицу, когда услышал за спиной голос Армитеджа.

- Одну минуту, если позволите, мистер Борродейл.

Я оглянулся.

- Да, суперинтендант. Чем я могу вам помочь?
- Вы учитесь в университете, не так ли, сэр? Работаете у Барнума временно на каникулах?
- Да, верно.
- Увлекаетесь фехтованием?

Он взял у меня трость из руки прежде, чем я понял, что произошло.

Сержант, на редкость грубый и неприятный тип, проявил удивительную ловкость и сноровку, сжав мое предплечье. Армитедж отвинтил верх трости и присвистнул спокойно и удовлетворенно:

- Прекрасно. Отличное лезвие. Вроде стилета. Я думаю, Чарли даже ничего не почувствовал.
- Послушайте! – возмутился я. – Вы не имеете права на такие инсинуации! Если я слегка денди и ношу трость с лезвием – это не причина, чтобы…
- Денди, да? - задумчиво произнес Армитедж. Он оглядел меня со странным выражением лица, словно размышлял: что он упустил?

И в эту минуту мисс Мак-Артур внезапно вышла из-за угла здания.

- О, мистер Борродейл, смотрите, что я нашла! Валялcя на заднем дворе возле въезда для грузов! Наверное, он выпал из окна комнаты отдыха! Как удачно, что у меня хорошее зрение – он был рядом с мусорной корзиной, я могла легко его не заметить!

И она вручила мне мой котелок.

Вернее, она хотела вручить – но Армитедж ей помешал. Ему потребовалось не больше пяти секунд, чтобы найти пакетики с белой пудрой, спрятанные между плотным каркасом котелка и шелковой подкладкой.

Армитедж сказал:

- Вы собирались продавать это студентам и студенткам в университете? Прекрасно, скажу я вам. А теперь вы пойдете с нами в Ярд и расскажете все о ваших хозяевах – если хотите воспользоваться шансом спасти свою шею.

Мисс Мак-Артур вытаращилась на меня.

- О, мистер Борродейл! – взвизгнула она. – Я сделала что-то не так?

Мне никогда не нравилась мисс Мак-Артур.

[Aliskana]

↓↓ Кристианна Бренд "Умная и решительная"

CHRI5TIANNA BRAND
Clever and Quick

Им приходилось поддерживать видимость – поэтому комната выглядела эффектно, хотя все, вплоть до тяжелой медной решетки перед электрокамином, было фальшивым. Но одно дело – соблюдать видимость, а другое – платить за нее. Положение в театрах было таково, что они уже давно находились в «отпуске» и потому были вынуждены уволить Труди.
Труди была девушкой au pair (1) и по разным причинам никто из них не хотел, чтобы она ушла.

Сейчас они ссорились из-за нее, стоя перед камином. В эти дни они ссорились чуть ли не каждый час – ворчали, придирались, пилили друг друга.

Колетт пыталась выбросить Реймонда из головы. А тут эта Труди – уж не ухитрялся ли он как-то втайне ей платить? Он требовал:

– Попытайся убедить ее брать меньше за работу.
– Это ты попытайся убедить ее брать меньше за удовольствие, - ответила Колетт. Она всегда старалась посильнее уязвить его во время ссоры.
– Что ты хочешь сказать?
–- Реймонд, этой девчонке нужны только деньги, и ты это отлично знаешь.

Да, он знал – и это знание терзало его сердце. Он сходил с ума по этой востроглазой европейской девушке с колдовским личиком. Он больше не мог делать ей подарки – и это еще сильнее мучило его, уже и так истерзанного нищетой. Он, Реймонд Грей, который всегда (и на сцене, и в жизни) был неотразим для женщин, – теперь сам попался в сети женщины. Он едва не начал опасаться, что его профиль расплылся, а волосы и зубы подурнели. Но нет же - он по-прежнему выглядел великолепно. Даже это слюнявое старое чудовище в комнате напротив…

Она не была чудовищем – лишь вправду крупной женщиной. Бывшая атлетка, она чувствовала, как ее мышцы заплывают дряблым белым жиром. Но слюнявая? Она называла себя выжившей из ума уродиной: толстая, пожилая, некрасивая вдова, пускающая слюни по бывшей звезде утренних спектаклей почти вдвое младше нее.

Он был пойман в ловушку и беспомощен – и она тоже была беспомощна и в ловушке, сидя здесь, словно глупая школьница, мечтающая лишь выйти на балкон и на секунду увидеть его в окне. Она не видела его из комнаты: их жилища не были напротив друг друга, а за углом на одном этаже.

На большее она не осмеливалась. Высокие деревья под окном были в цвету, и если она высунет нос на улицу, - ее аллергия усилится. А он даже мельком, проходя по коридору или поднимаясь и спускаясь в лифте, не должен видеть ее с красными глазами и носом.
Она проводила много времени в коридоре и лифте. «О, Реймонд, - восклицала она, - как приятно опять встретить вас!» Они уже давно познакомились и поэтому называли друг друга Реймонд, Колетт и Роза. Они с удовольствием навещали ее: она угощала их шампанским, сухим мартини и тостами с икрой. Она была очень богата.

Сейчас Колетт спросила:

– Ты можешь что-нибудь выудить у старой ведьмы? Она набита деньгами, и если ты поцелуешь ей ручку, она отрежет ее и подарит тебе – вместе с бриллиантовыми кольцами.

Рука Розы напоминала лягушачью лапку – вся пестрая, в зелено-коричневых пятнах старой кожи.

– Я тебе кое-что скажу, - произнес он. – Если бы ты убралась с дороги, поганая зануда, – клянусь, она бы притащила мне чертов миллион.
– И что тогда будет с твоей драгоценной Труди? – язвительно спросила Колетт. – Вряд ли дорогая Роза позволит тебе швырять деньги на эту дрянь.
– Не смей так называть Труди! – заорал он.
– Я называю ее так, как она заслуживает. Я имею на это право, ясно?

Его охватило бешенство, и он готов был осыпать ее грязной руганью. У него мелькнула смутная мысль, что когда-то он любил ее – не догадываясь, сколько яда и грязи скрывается за ее красивым фасадом, и не предчувствуя, что однажды он будет стоять перед ней с поднятыми руками, готовый наброситься на нее, чтобы заставить замолчать навеки.
Но он не прикоснулся к ней. Она отшатнулась от него, поскользнулась на натертом полу и тяжело упала назад. Короткий вопль, судорожный взмах руками, хруст в основании черепа от удара о круглый выступ медной каминной решетки. И вдруг – тишина.


Он знал, что она мертва.

Труди стояла в двери, затем медленно подошла к нему. Она сказала:

– Все в порядке. Вы ее не трогали. – Она подобрала английское слово. – Был – несчастный случай?

Труди подошла к нему и наклонилась.

– Но она мертва, - сказала она.

Колетт была мертва. Он не трогал ее – это был несчастный случай. Но она была мертва – а он был свободен.

Однако он быстро понял, что Труди не собирается связываться с безработным бывшим актером – женатым или свободным.

– Но, доррогой, у тебя кончились деньги, и я должна ехать домой. Так мне сказала миссис Грей.

Поскольку миссис Грей лежала на полу мертвая и не могла опровергнуть ее, Труди быстро сочинила историю о том, сколько ей уже должны.

– И мне нужны эти деньги. Потому что я поеду домой, у меня здесь нет работы.

Быть свободным, чтобы жениться на ней, - и потерять ее!

Он взмолился:

– Неужели ты совсем меня не любишь?
– Ну, конечно, люблю! Но как мы можем пожениться, доррогой, если у тебя нет денег? Поэтому отдай мне долг, и я поеду домой.
– Но ты не можешь сейчас уехать! Ты должна остаться, чтобы рассказать... про нее, - он чуть не забыл о бедной покойнице, неуклюже лежащей на полу. – Ты должна дать показания.

Она пожала плечами.

– Конечно. Был несчастный случай. Но потом я уеду домой.
– И бросишь меня в таком положении? Труди, у меня нет ни денег, ни жены…

Она снова пожала плечами, сводя его этим жестом с ума, - и кивнула прелестной головкой в сторону окна.

– Там ты можешь найти и жену, и деньги.

Он быстро спросил:

– А если я разбогатею – ты выйдешь за меня?

Но она ответила так же, как Колетт несколько минут назад:

– Вряд ли миссис Роза Фокс согласится на такую глупость. Она наверняка туго завязывает свой кошелек.

Пришел ли ему в голову замысел мгновенно, словно озарение? Или Реймонд какое-то время его обдумывал, стоя над трупом жены и тщательно все планируя? Потом он вспомнил лишь, как внезапно схватил Труди за руку, поспешно что-то начал объяснять ей, потянул ее, чтобы она опустилась на колени рядом с ним, а сам осторожно отскреб быстро застывавшее пятно крови с выступа на каминной решетке и собственноручно размазал кровь на ручке кочерги, которая была такого же размера, затем сунул кочергу в камин.

– Теперь, Труди, незаметно выскользни из дома. Купи что-нибудь где-нибудь. Затем вернись так, чтобы на этот раз консьерж тебя увидел.
Он не смотрел назад, вставая на ноги, не глядя на распростертое тело. Прошлого больше не существовало для него – он думал лишь о будущем. Тихонько крадясь по коридору, он молился только о том, чтобы Роза была дома! И чтобы она была одна!

Она была дома одна. В те дни она постоянно оставалась дома, вжавшись в кресло и грезя, словно девочка, о своей безнадежной беспомощной любви. «Женщина моего возраста, - повторяла она, - сидит и мечтает о муже другой женщины». Она долго-долго была вдовой, но сейчас чувствовала себя девчонкой.

Она сразу воскликнула:

– Реймонд! Как я рада вам! Но что с вами, дорогой? Вы больны?
– Роза! – произнес он. – Вы должны мне помочь! – И упал перед ней на колени, вцепившись в ее юбку и вложив в этот жест такой талант, что было непостижимо, почему он до сих пор не мог найти работу.

Он добавил дрожи и хрипотцы в свой голос и произнес:

– Я убил ее.

Она отшатнулась.

– Убили ее?
– Да. Я убил Колетт. Она говорила и говорила ужасные вещи о вас, Роза. И не могла прекратить. Она говорила, что вы… Я знаю, Роза, что я вам нравлюсь…
– Я вас люблю, - просто ответила она. А затем глубоко вздохнула, когда ее будущее открылось перед ней – как прежде его будущее открылось перед ним, когда его жена была мертва, а он свободен.

Он притворился, что восхищен ее словами – восхищен и благодарен. Но он был слишком хитер для того, чтобы сразу признаться в ответном чувстве. Он подходил к этому постепенно.

– Роза, смею ли я тогда просить вас о помощи? Моя судьба в ваших руках, я хотел воззвать к вашему милосердию, попросить вас помочь мне как другу. Но если то, что вы сказали, правда…

Он подошел с ней к дивану, сел рядом, взял ее за руки и прижал их к себе.

– Она была такой злобной… У нее был грязный, порочный ум. Она все время говорила гадости – и я больше не мог этого вынести. Я пришел в ярость и схватил кочергу. Клянусь, я не хотел убивать ее – а только напугать. Но когда я пришел в себя…

И он умоляюще прошептал:

– О Боже! Пожалуйста, постарайтесь понять…
– Вы это сделали, потому что она говорила ужасные вещи обо мне?
– Вы всегда были так добры к нам, Роза! Я буквально заболевал, когда слышал ее бесконечные ехидные насмешки…

Он повторял это снова и снова, разыгрывая сцену и заменяя имя Труди именем Розы. Ее широкое лицо сначала побледнело, затем покраснело, затем снова побледнело. Она прикоснулась к его руке.

– Что вы хотите, чтобы я сделала?
– Роза, я в отчаянном положении. Это выглядит ужасно: она лежит мертвая, а я думаю только о себе и о том, как выпутаться. Но что я сделал, то сделал. Я опустился на колени и – на каминной решетке два медных выступа, таких же, как на кочерге – и я подвинул ее голову так, чтобы казалось, что она ударилась о каминную решетку, затем я очистил кровь с кочерги…

Она была умной женщиной – умной и решительной. Ее тело, некогда сильное и тренированное, могло быть медлительным, но голова осталась умной, а характер - решительным.

– Несчастный случай, - произнесла она.
– Да, но люди знали, что мы часто ссорились. Конечно, Труди это знала. Они могут сказать, что это я толкнул ее. – Он посмотрел на нее с отчаянием. – В крайнем случае меня обвинят в непредумышленном убийстве.

Умная и решительная.

– Вы хотите, чтобы я сказала, что видела то, что произошло? Что вы не прикасались к ней?
– Боже, – произнес он, – вы просто чудо! Да! Вы можете сказать, что видели все в окне: как я стоял и говорил с ней, что мы вроде бы ссорились (чтобы не подумали, что вы на моей стороне, а считали, что вы просто соседка). А затем – на полу лежит коврик, он шелковый и очень скользкий, вы сами однажды едва не споткнулись на нем, помните? Она просто сделала шаг назад, поскользнулась и упала на спину. А больше вы ничего не знаете – вы могли увидеть только это из вашей комнаты и даже с вашего балкона.
– Но мне придется сказать, что я стояла на балконе. Я не могу видеть вашу комнату отсюда.

Об этом он тоже подумал.

– Ваш балкон виден только из двух квартир, а их жильцов нет дома. Я с ними знаком. Так что никто не скажет, что вас не было на балконе.
– Хорошо, – сказала она.
– Вы сделаете это ради меня?
– Конечно. Но как быть с этой девчонкой, этой маленькой шлюшкой, как там ее зовут… Этой au pair…

Он с трудом скрыл злость.

– Слава Богу, она выходила в магазин.

И слава Богу, что Роза не выходила на балкон и не видела, что Труди была с ним в комнате. Он знал об аллергии Розы, и одного взгляда на нее хватило, чтобы понять: на балконе ее не было.

– Хорошо, возвращайтесь к себе. Скорее позвоните доктору. И не говорите ничего обо мне. Просто рассказывайте свою историю, даже не упоминая меня. Они сами скоро меня найдут и спросят, что я видела. Идите скорее, время не ждет.

Он направился к двери, но внезапно остановился.

– Роза! – произнес он смущенно и в то же время мечтательно. – Роза, ужасно даже думать об этом, но внезапно меня озарило: смертный приговор! Вы знаете, как обстоят дела в театральном мире, вы знаете, в каком я положении. Но если обо мне напишут в новостях! Обвиняемый в убийстве предстал перед судом в Олд-Бейли, a cause célèbre (2)! А затем драматическое вмешательство, свидетельница, которая появилась в последний момент…

Он стоял перед ней. На его лице боролись стыд и мольба.

– Роза?
– А почему бы мне не сообщить раньше? Тогда вас вообще не обвинят.
– В том-то и дело, что меня должны арестовать и судить. Скажите, что вы вообще не хотели вмешиваться во все это. Но когда вы узнали, что меня обвиняют…
– Даже если так, я должна все рассказать на первом слушании. И тогда не будет никакой публичности.
– Вы можете ненадолго уехать за границу, не оставив адреса?
Она уже открыла рот, чтобы сказать, что это не имеет значения, что ему больше не придется работать. Но удержалась. Он актер, актерам нужна работа, им требуется самовыражение.
– Положитесь на меня. Я все устрою, – сказала она.

Первые газетные заголовки были неплохими, хоть и не слишком сенсационными. Затем наступил период молчания перед началом суда. И наконец – тот самый день. Он сам на скамье подсудимых – очень бледный, очень красивый. Полиция на свидетельской трибуне.

– Обвиняемый заявил…

Страницы блокнотов переворачиваются.

– Обвиняемый заявил: «О Боже, это ужасно, может быть, я ударил ее, у меня было помутнение рассудка, она вечно пилила, пилила, пилила меня за то, что я не могу найти работу, но я не хотел бить ее, клянусь…»
Данные экспертизы: «На выступе кочерги обнаружено маленькое пятнышко крови. Она совпадает с кровью покойной и попала туда в момент ее смерти. Тесты показывают, что обвиняемый держал кочергу после того, как кровь попала на нее. Он также пытался стереть кровь со своей ладони, пропустив одно крошечное пятнышко. Конец кочерги тоже пытались вытереть – на нем нет отпечатков пальцев».

Ответ адвоката: «Да, видно, что конец кочерги брали непривычным способом, а тереть кочергу могли, когда просто чистили ее в прошлый раз. Доктор утверждает, что женщина была мертва от получаса до часа, когда он осматривал ее».

Труди на свидетельской трибуне, рассудительная и хладнокровная: «Я вернулась из магазина и увидела мистера Гррея на коленях перед телом; пришлось буквально поднимать его. Да, он мог взять кочергу и испачкать руку кровью, когда трогал рану; его руки были на ране, когда я помогала ему встать, буквально поднимала его с пола. Я старралась его успокоить, хотела позвонить докторру, но не знала его телефона, а мистер Гррей был в таком состоянии, что его бесполезно было спрашивать».

– Да и ни к чему было спешить, – добавила Труди, пожав плечами, как обычно. – И так было видно, что мадам мертва.

И наконец Роза Фокс. Она самоотверженно отказалась от любого доступного ей приукрашивания: сняла украшения, надела серое платье, убрала косметику, маскирующую в какой-то степени разрушительные следы ее возраста. Никто ни на секунду не мог заподозрить, что обвиняемый мог вступить в какие-то отношения с этой женщиной.
Просто соседи. Случайное знакомство, иногда выпивали вместе. Ответ на вопрос полиции о происшедшем – несчастный случай. Да, раньше она утверждала, что ничего не видела. Она была нездорова, в сложной личной ситуации, и хотела лишь поехать за границу на курорт, где была раньше. Она не хотела вмешиваться в это дело. И не могла предположить даже в мыслях, что мистера Грея могут обвинить, поскольку точно знала, что произошел несчастный случай, так как видела все своими глазами.

– С моего балкона видна их комната. Я видела, как они стояли. Казалось, они ссорятся. Он что-то сердито сказал, она отшатнулась от него, словно он собрался ее ударить…
– Миссис Фокс, он держал что-нибудь в руке?
– Вы имеете в виду кочергу? Нет, у него не было ни кочерги, ни чего-то еще. К тому же он не поднимал руки.
– Не поднимал? Вы готовы в этом поклясться?

Судья торжественно произнес:

– Мистер Три, она клянется. Клянется во всем, что рассказала. Она находится под присягой.
– Да, я все ясно видела и могу поклясться: я совершенно уверена, что он не поднимал руки. Он что-то сказал. Она шагнула назад, поскользнулась и опрокинулась назад. Я подумала: «Она споткнулась на коврике и ее занесло!» Я знаю, что этот коврик очень коварен на паркетном полу. Я сама однажды на нем чуть не упала. Потом я вернулась в комнату и больше об этом не думала.
– Вам не пришло в голову, что она могла что-то себе повредить?
– Я подумала, что она могла ушибиться, но не более того. Я же говорю, что сама поскользнулась на этом коврике, но ничего со мной не случилось.

Затем она посмотрела невинным взглядом и добавила:

– Если бы эта леди получила парочку синяков, это было бы поделом. По-моему, она вечно его пилила. Впрочем, я плохо их знаю.

Заголовки в газетах появились. Правда, не слишком много и не на главных страницах, не говоря уже о первых. Но в воскресной газете поместили его большую фотографию с празднования, на котором журналисты брали у него интервью и вместе с соседями отмечали шампанским его оправдание. Фотография была снята возле того самого камина, где погибла его жена – свидетельство не слишком хорошего вкуса. Но и сама газета была довольно безвкусной, а с другими договориться не удалось.

Наконец журналисты ушли, и они остались одни. Она протянула к нему руки.

– Итак, Реймонд?

Она выглядела, как столетняя старуха: обвисшее лицо без макияжа, унылое платье, убогая прическа, пятнистые руки без привычных бриллиантовых колец. Она бесила его.

– Итак, Роза, вы проделали отличную работу.

Она не заметила холодности в его голосе, либо не обратила на нее внимания. Она мягко спросила:

– И в один прекрасный день я получу награду?
– Награду? – переспросил он.
– Я ведь лжесвидетельствовала ради вас, дорогой.
– Вы именно это делали, не так ли? – спросил он.

Ее лишенная пудры кожа стала мертвенно-бледной, а в глазах появился испуг.

– Что вы хотите сказать, Реймонд?
– Что вы лжесвидетельствовали. А вы знаете, как поступают со лжесвидетелями?

Умная женщина. Умная и решительная. Но она продолжала настаивать:

– Я не понимаю…
– Мне нужны деньги, Роза, – ответил он.
– Деньги? Но когда мы поженимся…

Он отодвинулся, чтобы она могла увидеть себя в зеркале над камином.
Затем произнес:

– Вы? И я? Поженимся?

Она долго смотрела на свое жалкое отражение. Затем спросила:

– Это шантаж?
– А разве это не было шантажом – когда вы считали, что, спасая меня от тюрьмы, вынудите жениться на вас?
– Да, – ответила она, – наверное, было.

Она подумала, что ее обыграли на ее собственном поле. И добавила:

– Если вы меня выдадите, вы тем самым признаете, что убили ее.
– Я ее не убивал. Случилось именно то, что вы рассказали на суде.
– Я могу поменять свой рассказ. Кто докажет, что я не видела, как вы убиваете ее?
– Я могу доказать, что вы ничего не видели. Вы не выходили на балкон. Цветущие деревья вызывают у вас аллергию, и любой подтвердит полиции, что с вами происходит, когда вы распахиваете окно в сезон цветения деревьев. А они не заметили у вас никаких следов реакции на аллергию. Я точно знаю, потому что наблюдал вашу аллергию сам.
К тому же они ничего не могут мне сделать. Я был оправдан. Нельзя судить дважды за одно и то же преступление. Я могу кричать на всех углах, что убил ее, и все равно буду в безопасности.
– И будете жить с такой репутацией?
– Конечно, я не скажу, что убил ее – тем более, что это вправду был несчастный случай, и я это повторю. А вот вам придется жарко.
– Ясно. – Она долго и внимательно смотрела невидящим взором на свое отражение в зеркале. – Вы с самого начала продумали это во всех деталях?
– Просто воспользовался благоприятной возможностью, – гордо подтвердил он.
– И вся эта болтовня о публичности? И кровь на кочерге? Ясно. Вам нужен был повод, чтобы вас арестовали, обвинили и оправдали – а потом вы могли обвинить меня. Две причины для моего лжесвидетельства: оправдать вас и сделать меня уязвимой для шантажа. - Она говорила почти с любопытством, словно унижая его, а не себя. – Я вам никогда не нравилась?
– Мне не было до вас дела, – равнодушно ответил он. – А что до женитьбы на вас – у меня есть идея получше.

Он залез в ее сумку, вытащил оттуда толстую пачку банкнот и переложил их в свой кошелек.

– Это лишь начало, моя дорогая, – сообщил он. – Крошечное начало.
– Я даже не спрашиваю, сколько вы требуете. Вы будете возвращаться снова и снова, ведь так? И сколько вы захотите для начала?
– Десять тысяч, – ответил он. – Вы сможете достать их быстро.
Он усмехнулся ей в лицо с наглым торжеством:
– Мне нужны эти деньги поскорее – на мой медовый месяц.

Умная и решительная. Так умна, что ему даже не пришлось называть имени невесты – она все поняла мгновенно. И так решительна, что схватила кочергу с каминной решетки – и ударила.

Труди приоткрыла дверь, покинула место, с которого подслушивала, помедлила, зашла в комнату и склонилась над Реймондом. Казалось, прошло тысяча лет с тех пор, как они с Реймондом склонялись над телом его жены. Теперь настала его очередь.

Полные белые руки Розы сохранили остатки некогда великолепной мускулатуры. Благодаря годам тренировки она нанесла отличный удар. Тяжелый конец кочерги угодил в висок Реймонда и размозжил кости.
Труди дотронулась до головы Реймонда и с мимолетной гримасой подвинула ее к решетке.

– Этот ковррик! – произнесла она, поднимаясь на ноги. – Такой опасный! Удивительно – он погиб совсем как его бедная жена. - Она усмехнулась с животным самодовольством, глядя в широкое белое лицо, застывшее в мертвом отчаянии. – Как удачно, что я была здесь и видела, что снова произошел несчастный случай.

Пиджак Реймонда упал. Труди достала проворными пальцами кошелек и переложила деньги в карман своего фартука.

– Это лишь кррошечное начало, – процитировала она и вытащила кочергу из безвольной руки Розы. – Возвращайтесь в свою квартиру, мадам. Залезайте в постель. Я все видела и позвоню докторру. Теперь я знаю его номерр.

Роза вернулась к себе, но не стала залезать в постель.

– Полиция? – спросила она, держа телефонную трубку твердой рукой, и назвала адрес Реймонда. – Вам лучше приехать поскорее. Я видела с балкона, как девушка au pair подошла к нему с кочергой. В этот раз не может быть и речи о несчастном случае.

С жестокой улыбкой она слушала, как острый голос отдает приказы. Затем голос обратился к ней.

– Нет, я не знаю, в чем дело, мне видно не всю комнату. Девушка ненадолго исчезла из виду, а затем снова появилась, пряча деньги в карман фартука. Вы наверняка обнаружите их в ее комнате. У них началась связь еще при жизни его бедной жены. А теперь он, видимо, отказался жениться на ней.

(1) au pair – помощница по хозяйству.

(2) cause célèbre знаменитый судебный процесс

[Aliskana]

↓↓ Сирил Хейр "Эвтаназия тетушки Хилари"

По происхождению Хилари Смит принадлежал к тем, кого его отец любил называть «благородными старинными семействами». Сложно сказать, была ли семья и вправду старинной, - но ее принципы были настолько старомодными, что могли бы удовлетворить любого викторианского аристократа.

Эти принципы стали причиной того, что Хилари, виновного лишь в обычном грешке, связанным с фальшивыми векселями, без долгих рассуждений отправили в Австралию, о которой Смит знал лишь, что она была свалкой для людских отбросов – в том числе и паршивых овец из благородных старинных семейств.

Хилари и Австралия не понравились друг другу, и он жаждал вернуться в Англию как можно скорее. Так как он был совершенно не в состоянии заработать деньги на проезд, он смог возвратиться лишь когда одновременные смерти его отца и старшего брата сделали его обладателем благородного старинного семейного состояния.

Состояние оказалось удручающе малым – старомодные принципы в наше время не приносили дохода – и Хилари, опьяненный долгожданной свободой, растратил его за несколько месяцев. Он оказался перед омерзительным выбором: искать работу или нищенствовать – когда вдруг обнаружил, что он не один на свете. У него была тетушка.

Хилари знал очень мало об единственной сестре отца – и виной тому был замшелый кодекс мистера Смита. «Твоя тетя Мэри опозорила себя», - это было все, что старый джентльмен говорил при упоминании ее имени. Однако до сих пор Хилари был уверен, что «позор» состоял в том, что она выбрала участь связать свою судьбу с человеком, который, не принадлежа к благородным старинным семействам, занимался низменной деятельностью, называемой «торговля». А по слухам даже «розничная торговля». С того момента, как Мэри Смит стала миссис Протеро, - она умерла для своего брата и его семьи; и даже смерть мистера Протеро, который оставил ей значительное наследство, свободное от налогов, не смогла ее воскресить.

Хилари связался с тетей при посредстве семейного адвоката – которому она, к счастью, осталась верной, несмотря на свое падение, - и для него снова засияло солнце. Старая леди согласилась встретиться с ним. Хилари в свои лучшие моменты мог быть очаровательным – и вскоре из частого посетителя он превратился в обитателя прекрасного дома в Хэмпстеде, приобретенного благодаря торговле.

Хилари распаковал свой потертый чемодан в новом доме с радостью матроса, приплывшего в гавань прямо перед началом шторма. Он успел в самый последний момент – у него остался едва ли не последний шестипенсовик.

Вскоре он понял, что вовремя успел прибыть к тете еще в одном смысле. Старая леди, хоть и старалась держаться бодро, была очень больна.

Доверительная беседа с доктором очень взволновала Хилари. В переводе на язык без медицинских терминов, приговор врача гласил: болезнь миссис Протеро была неизлечимой и неоперабельной. Она могла прожить еще какое-то время, но конец был неизбежен.

- Ее состояние может ухудшиться в любой момент, - заключил врач. – - После определенной стадии будет жестоко пытаться сохранить ей жизнь.

Разумеется, Хилари серьезно напугала такая участь: после некоторой передышки снова оказаться брошенным на произвол судьбы. Он выбрал подходящий образ действий. Как-то вечером, когда тетя чувствовала себя лучше, чем обычно, он тактично затронул вопрос об ее завещании.
Миссис Протеро откровенно рассмеялась.

- Составила ли я завещание? – спросила она. – Благодарение Богу, малыш, конечно! Я оставила все свои деньги – сейчас вспомню – миссии в Китае… или может быть в Полинезии? Не помню точно, но это была какая-то миссия. Бленкинсоп, адвокат, скажет тебе, какая именно. Я думаю, он помнит. В детстве я ужасно интересовалась миссионерами. Я даже чуть было не вышла замуж за одного из них.
- Вы составили завещание в детстве, тетя Мэри?
- В тот день, когда мне исполнился двадцать один год. Это была идея твоего дедушки – он считал, что в этом возрасте нужшо составить завещание. Правда, тогда мне было нечего завещать.

Сердце Хилари снова воспряло.

- Вы не составляли другого завещания после замужества?» - спросил он.

Тетя покачала головой.

- В этом не было нужды, - ответила она. – У меня не было ничего, а у Джонни было все. А когда Джонни умер, у меня было полно денег и некому их оставить.

Она внимательно взглянула на Хилари

– Может быть, мне стоит встретиться с мистером Бленкинсопом снова, - задумчиво произнесла она.

Хилари начал уверять ее, что не стоит спешить и надо все обдумать. Визит в публичную библиотеку подтвердил его уверенность, что замужество тети сделало недействительным ее прежнее завещание. Он был ее единственным родственником, и его будущее было обеспечено.

Однако через несколько месяцев перед Хилари встали не столько проблемы будущего, сколько настоящего. Как и предсказывал врач, тете стало хуже. Она легла в постель и была уверена, что никогда не встанет.

Именно в это время ему как никогда нужны были наличные. У него были дорогостоящие вкусы, и, надеясь на доброту тети Мери, он накопил кучу счетов, которые вместе составляли астрономическую сумму.

К несчастью, чем хуже становилось миссис Протеро, тем труднее было говорить с ней о деньгах. Страдая от боли, засыпая только с помощью снотворных, она начинала ворчать и жаловаться, когда он пытался заговорить на эту тему.

В конце концов они поссорились из-за суммы десять фунтов, и она прямо обвинила его в том, что он «охотится за ее деньгами».

Тетя Мэри, думал Хилари, была не в себе. Он ничуть не сердился на нее. Она вела себя, как эгоистка, из-за своего печального состояния. Вспоминая слова доктора, он спрашивал себя: не жестоко ли пытаться продлить ей жизнь?

Он заснул, думая об этом, и когда утром тетя сказала, что решила послать за мистером Бленкинсопом, - он пришел к выводу, что величайшее благо, которое он может подарить ее бедной исстрадавшейся душе (а заодно и своей) – удвоить количество снотворного этим вечером.

Это оказалось легче, чем он смел надеяться. Словно специально желая помочь его плану, миссис Протеро сама предложила старой служанке, которая заботилась о ней, пойти по своим собственным делам и оставить ее с племянником, который даст ей снотворное, заранее приготовленное служанкой. Хилари оставалось лишь добавить две таблетки в стакан, в котором уже была нужная доза. Будет легко объяснить – если объяснение вообще потребуется – что он забыл о договоренности и сделал роковую ошибку. Никто не заподозрит преданного племянника.

Миссис Протеро взяла стакан из рук племянника и посмотрела на него с благодарностью.

- Спасибо, Хилари, - сказала она. – Я так хочу заснуть. Заснуть и не просыпаться будет самым большим счастьем для меня.

Она внимательно поглядела на него.

- Ты ведь это собирался сделать, Хилари? Я дала тебе шанс. Прости, если я подозревала тебя напрасно. Старым инвалидам порой кажется всякое. Я кое-что исправлю завтра, если буду жива. Мистер Бленкинсоп придет, и я перепишу завещание в твою пользу. Если я сегодня умру – боюсь, что ты будешь разочарован, а какая-то миссия станет богаче. Понимаешь, Джонни Протеро не был женат на мне. У него была жена, которая не давала ему развода. Именно это так шокировало твоего глупого старого отца… Нет, Хилари, не пытайся отобрать у меня стакан. Это заставит меня понять то, чего я не хочу понимать. Доброй ночи, Хилари…

Затем она неспешно поднесла стакан к губам и выпила.

[Aliskana]

Раймонд Чандлер "Простое искусство убивать"

[Aliskana]

↓↓ Ван Дайн Почти идеальное убийство

Почти идеальное убийство

Фило Вэнс откинулся назад на кресле и язвительно усмехнулся.

- Вы чересчур доверяете этому порочному миру, Маркхем, - сказал он. – В нем порой случаются идеальные убийства. Просто именно потому, что они идеальные, мир о них не слышал. Мы узнаем лишь о неудачах. И не всегда убийца виноват в том, что попался. Часто неожиданные обстоятельства нарушают самые продуманные планы. Как это печально!

Фило, окружной прокурор Джон Ф.Х. Маркхем и я сидели в гостиной старого Стайвесантского клуба. После раскрытия убийства Бишопа мы завели традицию встречаться каждый воскресный вечер; и Вэнс, который в то время серьезно интересовался криминологией, часто обсуждал с нами известные случаи.

Во время предыдущих встреч он уже упомянул дела Жермена Бертона, Пруша, Ярошинского и Эберженуи – обо всех этих делах я рассказывал в своих репортажах – а сегодня вечером, в ответ на замечание Маркхема об «идеальном преступлении», он рассказал нам об убийстве Вильгельма Бекерта, случившемся в 1909 году в Чили, – почти невероятная история тщательно спланированного преступления, раскрытого лишь из-за неверно понятого простого испанского слова.
- Вы знаете, что я люблю, когда гению все удается, - лениво произнес он, зажигая одну из своих любимых сигарет Реджи, - идет ли речь об искусстве коммерции или преступления. И отчего-то мне всегда будет казаться, что в деле Бекерта убийца, как сказал бы доблестный сержант Хитч (1), навлек на себя гнев злой судьбы.

В начале 1909 года, - начал Вэнс, устроившись в кресле поудобнее, - город Сантъяго-де-Чили стал местом преступления, которое, по разным причинам, вызвало необычный интерес – как психологический, так и криминологический.

Imprimis (2), преступление было совершено в здании немецкой дипломатической миссии. Это не только вызвало массу абсурдных и потрясающих осложнений – юридических и не только – включая обмен письмами, нотами и меморандумами, написанными скучным и неуклюжим языком знатоков дипломатии, но и обстоятельства сами по себе были настолько необычны, что казалось – преступника никогда не поймают.
Однако наибольший интерес заключается в удивительной дальновидности и зловещем коварстве преступника – качествах, которые позволяют считать его одним из самых выдающихся убийц на свете, несмотря на презренную мотивацию его преступления. Более того: лишь крохотное упущение разрушило его замысел. Это было почти идеальное преступление. Увы!

Немецкая дипломатическая миссия в Сантъяго располагалась на первом этаже двухэтажного здания на Виа Натаниэль возле Авенида де лас Делисиас. Помещение занимало две комнаты: передний офис и задний, служивший архивом для дипломатических документов. Штат состоял из посланника барона фон Будмана, секретаря барона фор Вельсека и клерка по имени Вильгельм Бекерт.

Кроме них, в миссии служил курьер, помощник и слуга, выполняющий разнообразные поручения, - Экзекиель Тапиа, отставной сержант чилийской армии.

Обязанности этого небольшого штата были нетрудными: я думаю, что они в основном заключались в завтраках и обедах с разными официальными лицами.

В 1907 году эта dolce-far-niente (3) жизнь была нарушена инцидентом, который, будучи маловажным сам по себе, тем не менее вызвал неприятные последствия.

В маленькой деревушке Кальё группа местных крестьян напала на немецких поселенцев, которые в негодовании написали в миссию, требуя возмещения ущерба. Расследование началось с очаровательной неспешностью, свойственной дипломатическим вопросам, но ни к чему не привело.

Однако на следующий год члены миссии начали получать угрожающие письма, подписанные «Многие чилийцы» - varios chilenos. В этих письмах посланника обвиняли в том, что он несправедливо преследовал невинных крестьян, действовавших по невежеству, а не по злому умыслу. В письмах требовали от барона фон Будмана прекратить процесс, в противном случае угрожали жизням сотрудников миссии. Настоящие послания Черной Руки.

Немного позже – точнее, в сентябре того же года – похожее письмо прислали самому посланнику, который передал его руководству чилийской полиции. Эти доблестные стражи закона, желая избежать неприятностей с представителями иностранного правительства, предприняли героические, хоть и тщетные попытки найти автора кровавых посланий.

Ни посланник, ни барон фон Вельсек не обращали особого внимания на эти угрозы. Но Бекерт – простая добродушная душа – был в совершенном смятении. Его ужас становился все сильнее: он твердил, что обречен. Его нервы, судя по почерку, были совершенно расстроены. Он был убежден, что varios chilenos жаждали его крови и однажды набросятся на него и положат конец его земной участи.

Бекерту было тридцать девять лет. Он родился в Баварии и был сыном зажиточного торговца. В 1889 году он эмигрировал в новый свет и вступил в монастырь иезуитов в Сантъяго. Однако спустя два года он решил, что супружеское блаженство подходит ему больше, чем одинокие молитвы, оставил орден и обратился в протестантство. В 1899 году он женился на дочери чилийского купца – даме по имени Натали Лопес – и поступил на службу в дипломатическую миссию своей родной страны в качестве клерка.

Через несколько месяцев после получения угрожающих писем Бекерт взволнованно ворвался в офис барона фон Будмана и сообщил, что три подозрительных чилийца прошлым вечером следовали за ним несколько часов по пустынным улицам Сантъяго. После этого посланник потребовал, чтобы испуганный клерк носил с собой револьвер – больше для собственного спокойствия, так как Бекерт панически боялся всех смертоносных устройств.

В это же время Бекерт начал болезненно волноваться за свою жену, и в конце октября 1908 года он доверил другу письмо, адресованное немецкому посланнику, с инструкцией отправить после его смерти, которую он считал неизбежной. В письме он многословно благодарил шефа за все оказанные ему благодеяния и просил передать приложенное к письму сообщение сеньору Мануэлю Монту, президенту республики Чили.

В этом послании президенту Бекерт просил не мстить за свою смерть, так как не хотел сеять рознь между его родной и приемной странами. Он писал, что уверен: varios chilenos действовали из неверно понятого патриотизма. Его единственной заботой была жена, и он просил обеспечить ее. В целом письмо было чрезвычайно патетическим эмоциональным всплеском человека, считавшим себя, по его словам, reo en capilla – приговоренным к смерти.

(Вэнс мрачно вздохнул и раздавил сигарету в пепельнице).

В пятницу, 5 февраля 1909 года около 11.45 посланник и секретарь прибыли в миссию, где нашли Бекерта за работой, как обычно. Курьер Экзекиель Тапиа в 10.30 приходил в резиденцию барона фон Будмана и ушел оттуда через четверть часа, якобы чтобы вернуться в миссию. Поэтому посланник был удивлен, когда не нашел Тапиа в офисе. Бекерт же сказал, что он не видел Тапиа этим утром.

В четверть первого барон фон Будман и барон фон Вельсек покинули миссию, оставив там Бекерта.

Спустя полчаса соседи увидели дым, валивший из окон миссии, и вызвали пожарных. Но пожарная команда приехала слишком поздно: крыша уже рухнула и дом шатался. Самому посланнику сообщили о пожаре около трех часов, и когда он приехал туда, было уже невозможно ничего спасти. Здание рухнуло.

Конечно, барон фон Будман беспокоился о Бекерте, особенно потому, что с ним случались нервные приступы, и он мог потерять сознание. Барон опасался худшего, и в девять вечера его страхи подтвердились, когда в развалинах заднего офиса под штабелями бумаг было обнаружено полностью обугленное тело. Возле тела были найдены серебряный портсигар Бекерта, никелированные часы с обрывками цепочки и пенсне.
По причине полученных раньше писем с угрозами, смертельного страха Бекерта и того факта, что Тапиа оставался perdu (4) – барон потребовал судебного расследования и попросил, чтобы вскрытие произвел чилийский полицейский хирург.

На пальцах обуглившегося тела были кольцо Бекерта с бриллиантом и сапфиром, а также свадебное кольцо с инициалами Н.Л. (Натали Лопес) и датой свадьбы 13.3.99. В развалинах здания нашлось множество улик: обрывки одежды, окровавленный носовой платок, нож для резки бумаги, дубинка и паяльная лампа.

Результаты вскрытия были не слишком обнадеживающими. Полицейский хирург сказал, что состояние тела не позволяет точно определить причину смерти. В отличие от нее причина пожара была ясна: Бекерт ежедневно сжигал деловую корреспонденцию после ответов на письма. Очевидно, из-за этого начался пожар, и Бекерт потерял сознание, потому что на него упал шкаф с документами: его голова была разбита.

7 февраля барон фон Будман снова получил письмо от varios chilenos, отправленное из Сантъяго утром в день трагедии. В письме сообщалось, что гибель Бекерта и пожар в миссии были предупреждением против дальнейшего преследования крестьян Кальё.

Так как за несколько дней до гибели Бекерт получил подобное письмо – посланник потребовал нового расследования.

К тому же Тапиа так и не появился. В день трагедии он вышел из дому в десять утра, сообщив, что должен уехать из города по делам. Это оказалось неправдой: после того, как Тапиа в 10.30 ушел из дома барона фон Будмана, - он исчез.

Чтобы унять слухи об убийстве Бекерта, посланник попросил двух немецких сотрудников медицинского факультета университета произвести повторное вскрытие.

Отчет был образцом немецкой скрупулезности и выявил некоторые важные подробности. Кусок левой берцовой кости длиной в три дюйма (5) пропал: видимо, он был сожжен – возможно, паяльной лампой. Исчезла также кость левого локтя. Мягкие ткани головы были полностью уничтожены, а передние зубы и клыки верхней челюсти исчезли, как и левые передние зубы и клык нижней челюсти. Остальные зубы были в отличном состоянии, не считая небольшого кариеса на правом верхнем зубе мудрости.

На груди была овальная рана длиной около дюйма. Теперь было очевидно, что покойник стал жертвой преступления. Так как осмотр проводился полуофициально, посланник потребовал нового официального расследования, которое должна проводить группа из смешанного состава врачей.

Чилийские власти, опасаясь даже малейшего подозрения в пристрастности в столь деликатном деле, поручили осмотр докторам Вестенхофферу и Эйхелю, назначив ассистентом чилийского врача – доктора Карлоса Ойярзуна.

Вскрытие показало, что аорта была разорвана, а сердце проколото. Внутри грудной клетки остался осколок металла – очевидно, от ножа или кинжала. Разбитая голова предшествовала ножевой ране. Скорее всего, покойника ударили по голове тупым орудием, а потом закололи. Нижняя часть тела была завалена влажными офисными папками и поэтому отчасти сохранилась. Остались лоскутки полосатой бело-зеленой рубашки с инициалами Г.Б. – Гильельмо (Вильгельм) Бекерт.

Госпожа Бекерт без колебаний опознала рубашку мужа. Ее опросили о состоянии зубов мужа, и она ответила, что они были в прекрасном состоянии, не считая нескольких золотых коронок на верхних резцах.
На следующий день, девятого февраля, состоялась встреча врачей, полиции и дипломатов. Полицейский хирург, который делал первое вскрытие, провел крайне неприятные полчаса и в итоге признался, что не делал вскрытия сам, а поручил эту неприятную обязанность служителю морга.

Показания госпожи Бекерт об одежде и зубах ее супруга были зачитаны, и все пришли к согласию относительно выводов второго вскрытия. Много лет назад у Бекерта был перелом левой берцовой кости; также у него был заметный шрам на левом локте. Понятно, что эти части тела были уничтожены, чтобы его нельзя было опознать.

Собрание пришло к выводу, что обугленное тело принадлежит Бекерту, которого ударили ножом, а затем сожгли, чтобы скрыть следы преступления.

Эта ситуация была очень неприятна чилийским властям. Мало того, что убитый был чиновником иностранного правительственного учреждения – еще и полицейский хирург оказался недобросовестным.

Сразу же развернулась бурная деятельность в различных департаментах чилийского правительства. Были приложены все усилия, чтобы найти пропавшего Тапиа, чье исчезновение теперь выглядело однозначно.
Однако один циничный джентльмен не был убежден – а именно судебный следователь Мануэль Бьянки. Он яростно возмущался оскорбительными намеками на качество чилийской судебной процедуры и продолжал тщательно вглядываться в отчеты подозрительным орлиным взором. В результате долгих часов изучения он обнаружил один пункт, который, казалось, давал надежду опрокинуть столы этих гринго (6). А въедливый следователь получит признание за раскрытие самого удивительного преступления.

Во второй половине дня 9 февраля, за полчаса до начала похорон он поручил доктору Герману Валенсуэле, директору Института Стоматологии Сантъяго, провести последний осмотр зубов покойного. Немецкий посланник великодушно позволил вскрыть гроб. Однако не было обнаружено ни малейших расхождений с результатами вскрытия, и гроб был вновь запечатан.

Похороны были необычайно трогательными, Маркхем. В пять часов вечера процессия направилась на кладбище. Президент Монт прислал на погребение своего личного помощника. Гроб опустили в землю видные чилийцы, ставшие носильщиками, чтобы показать свою скорбь и уважение. Барон фон Будман произнес красноречивейшую надгробную речь. И чтобы наделить атмосферу красотой, немецкий Liederbund (7) несколько похоронных месс.

В тот же день чилийский кабинет созвал специальное заседание, и после прочтения письма Бекерта, адресованного президенту Монту, члены кабинета на торжественном тайном совещании единогласно решили ходатайствовать перед конгрессом о выделении безутешной вдове субсидии в двадцать тысяч песо.

Это было очень милосердно и справедливо. Лишь один недоверчивый джентльмен отнесся к ситуации насмешливо – а именно циничный следователь Бьянки. Вот же хитрые парни! В то время как Liederbund провожал своего покойного Landsmann (8) в жизнь вечную, - этот Бьянки и его друг доктор Валенсуэла обсуждали самое поразительное открытие!
Когда ранее Натали Лопес опрашивали о состоянии зубов мужа, два немецких профессора наняли в качестве переводчика немца, владеющего испанским; и этот тевтонский лингвист перевел «зубы» как dientes – слово, которое в разговорном чилийском языке относится только к передним зубам – тем, которые видны, когда человек смеется. Коренные зубы на языке чилийцев называются muelas; а все зубы в совокупности – dentadura.

В результате госпожа Бекерт честно ответила, что dientes ее мужа – то есть, его передние зубы – в полном порядке; а так как ее не спросили про muelas – она ничего не сказала о них…

Простите мне этот лингвистический антракт, дорогой старина Маркхем. На нем зиждется все дело; и он показывает, что даже «идеальное преступление» в итоге зависит от удачи.

Чилийские члены комиссии не заметили небольшой разницы между dientes и dentadura; но проницательный Бьянки решил, что ее стоит изучить внимательнее.

Доктор Валенсуэла по совету Бьянки теперь попросил госпожу Бекерт описать dentadura ее мужа – и она сообщила ему, что у него недоставало нескольких коренных зубов. После этого Бьянки навестил Хуана Денниса Лея – зубного врача, лечившего Бекерта – и благодаря последним записям убедился, что за несколько предыдущих месяцев тот удалил Бекерту пять коренных зубов.

(Вэнс чуть грустно улыбнулся).

Из-за языковых нюансов такое восхитительное преступление пошло прахом. Какое разочарование! Поскольку у обугленного трупа все коренные зубы были на месте, выяснилось ясно, что это не тело Бекерта. Более того: стало понятно, что жертва – не кто иной, как Тапиа; потому что мадам Тапиа сообщила Бьянки, что коренные зубы ее мужа были в полном порядке за исключением небольшого кариеса на верхнем правом зубе мудрости!

Дополнительно Бьянки вспомнил с наслаждением шовиниста, что Бекерт и Тапиа были примерно одинакового роста и телосложения.

Десятого февраля, на следующий день после похорон, утренние газеты Чили опубликовали эти разоблачения. Барон фон Будман сразу же оповестил министерство юстиции о том, что покойного нельзя считать Бекертом и он - скорее всего никто иной, как Экзекиель Тапиа.

Тогда вспомнили, что шестого февраля некто по имени Отто (я забыл его фамилию) приходил в полицию с сообщением, что он видел Бекерта и говорил с ним между полуночью и часом ночи – через десять часов после пожара. Но так как у Отто была сомнительная репутация и было известно, что он в плохих отношениях с Бекертом, ему не поверили и приказали убираться и заниматься собственными делами.

Немецкий посланник и барон фон Вексель также вспомнили, что когда они приходили в офис миссии утром 5 февраля, пол был свежевымытым, а на Бекерте не было его обычного пенсне. Возник неизбежный вывод, что в это время несчастный Тапиа уже отошел к своему Создателю, а его бренные останки были спрятаны позади стеллажей с документами – что полностью совпадало с результатами вскрытия. Было установлено, что смерть произошла не позже 11.30.

Больше не было сомнений в том, что обугленный труп был телом Тапиа – с неизбежным выводом о том, что Бекерт – убийца, и все вещи возле трупа положил он сам.

Немецкое правительство немедленно аннулировало дипломатическую неприкосновенность Бекерта и передало расследование в юрисдикцию руководству Чили, которое сразу же охотно приступило к розыскам.
Тело, погребенное под сладкоголосое пение немецкого Liederbund, выкопали и произвели третье вскрытие. Изучение кожи и волос под микроскопом показало, что покойник был смуглым брюнетом, в то время как Бекерт был явным блондином.

Сразу же после пожара был объявлен общий розыск Тапиа; а 10 февраля, одновременно с открытием подлинной личности покойного пришел доклад от начальника полиции Чиллана - маленького городка на Южной железной дороге в 200 милях к югу от Сантъяго.

В докладе сообщалось, что в полицию Чиллана обратился путешественник и рассказал, что 7 февраля встретил в поезде мужчину, который называл себя богачом, но путешествовал вторым классом.
Начальнику полиции это показалось подозрительным, и он послал инспектора в Викторию – конечный пункт назначения поезда. Инспектор обнаружил мужчину, предъявившего паспорт на имя Сиро Лава Мотте, выданный государственным департаментом в январе для поездки в Аргентину. Инспектор поговорил с ним. Так как паспорт выглядел нормально, инспектор вернулся в Чиллан.

Но когда начальник получил новости о Тапиа – он подумал, что таинственный сеньор Мотте мог быть исчезнувшим курьером, и телеграфировал в Сантъяго с запросом описания Тапиа.
В Сантъяго полиция немедленно проверила сеньора Мотте и выяснила, что в январе Бекерт обращался в министерство иностранных дел с просьбой о паспорте для своего шурина, назвав этого загадочного джентльмена Сиро Лава Мотте.

Но даже этого было недостаточно для чилийских полицейских. Они были очень осторожны и внимательны. За несколько часов они выяснили, что в тот январский день, когда Бекерт обратился за паспортом, он приобрел дубинку в оружейном магазине, заказал три фальшивых бороды и черный парик, купил дорожный костюм, кожаные краги, чемодан и винтовку в кожаной кобуре – и все это подписал инициалами «С.Л.М». Бекерт купил также револьвер, патроны и двести ярдов фитиля для лампы.

Пока полиция изучала подготовку Бекерта к идеальному преступлению, немецкий посланник пытался обнаружить мотив убийства. Это удалось быстро, так как в результате проверки счетов было обнаружено, что больше года Бекерт подделывал чеки и обналичивал их в банке. Выяснилось, что таким образом он положил в свой карман около 50000 марок (12000 долларов).

Но даже такая груда доказательств не полностью удовлетворила полицейских Сантъяго. Они ступили на скользкую почву: на кону была честь родной страны – и поэтому они обратили свой подозрительный взор на личную жизнь Бекерта. Они обнаружили, что он был не столь добродетельным семьянином и образцовым мужем, каким его считали. Он был гулякой и проводил много свободного времени с очаровательными, но легкомысленными señoritas (9).

Одной из красоток он написал несколько писем измененным почерком с подписью «Тито Вера». Позже он признался своей dulcinea (10) в авторстве этих любовных посланий. Леди принесла письма, и почерк оказался таким же, как у автора писем, подписанных varios chilenos.
На самом деле эти письма были частью потрясающего плана Бекерта. С их помощью он готовил всех к своему будущему убийству. Так он подготавливал почву, чтобы после преступления не возникало сомнений в том, чье это тело.

Теперь было достаточно доказательств для привередливой полиции Сантъяго, и приказ об аресте Бекерта был отправлен телеграфом на все станции Южной железной дороги. Бекерт в это время покинул Чиллан и направлялся к аргентинской границе. Но 13 февраля в шести милях от границы carabinieri (11) настигли добычу; и 16 февраля автора почти идеального преступления заперли в тюрьме Сантъяго.

Подготовка к суду заняла больше шести месяцев – чилийские власти хотели предоставить суду безупречные доказательства. Юридические аспекты дела также готовили очень тщательно, так как защита подняла вопрос об экстерриториальном иммунитете.

Суд состоялся 2 сентября 1909 года и закончился осуждением Бекерта по всем статьям. Он был приговорен не только к смерти, но и к 36 годам исправительных работ и штрафу 1600 песо – прекрасный пример непоследовательности закона, очень характерный для различных юридических процедур.

Конечно, Бекерт подал апелляцию. Даже в Чили такие процессы – часть изысканной юридической игры. Но Верховный Суд отклонил апелляцию, и после нескольких отстрочек - напоминающих подобные процедуры у нас – несчастный джентльмен был расстрелян 5 июля 1910 года.
Вэнс зажег еще одну Реджис.

«Вы знаете, Маркхем, - мои симпатии на стороне Бекерта. Он проделал такую замечательную работу. Он готовил идеальное преступление почти два года. У него должно было все получиться… Нет, боюсь, что я никогда не совершу преступления. Богиня удачи слишком изменчива… Идеальное преступление! Да, да. Но карты выпали против несчастного Вильгельма. Как печально, правда?

- Да, очень печально, - усмехнулся Маркхем. Затем добавил:

- В Америке были интересные параллели с делом Бекерта. Например, случаи Х.Х. Холмса и Уддерзука – оба пытались плутовать со
страховкой.
- Ну да, - лениво согласился Вэнс. – Преступники не оригинальны. Отличаются лишь обстоятельства. А сами преступления похожи – человеческая натура не меняется. Особенно это относится к crimes passionnels (12). Они основаны на идее, что одна женщина отличается от другой. Глупость, правда?

Вспомним наше дело Снайдер-Грея. Любовники избавляются от мужа. Прискорбно. Но любовники избавлялись от мужей с незапамятных времен. Я никогда не стану мужем, Маркхем. Это слишком опасно.

(1) Сержант Хитч – персонаж Ван-Дайна

(2) Imprimis – во-первых

(3) dolce-far-niente (итал.) – блаженное ничего-не-делание

(4) Рerdu (фр.) – пропавший

(5) Дюйм – 2.54 см

(6) Гринго - иностранец, англоговорящий выходец из другой страны. В Бразилии, в большей степени, используется для обозначения всех туристов, в основном жителей Америки и Европы, использующих английский язык в качестве основного. В Аргентине используется для описания людей со светлыми волосами. В Мексике также существует одноименное название блюда. В Латинской Америке может иметь окрас презрительного названия неиспаноязычного (либо непортугалоязычного) иностранца, особенно гражданина США.

(7) Liederbund (нем.) – ансамбль, хор и оркестр

(8) Landsmann (нем.) – соотечественник

(9) Señorita (исп.) – девушка

(10) Dulcinea (исп.) - Дульсинея (Дульсинея Тобосская) — центральный персонаж романа Мигеля Сервантеса «Хитроумный идальго Дон Кихот Ламанчский», возлюбленная, дама сердца героя романа. Иронически – дама сердца.

(11) Carabinieri - Карабине́ры (исп. carabiniers или фр. carabinier), первоначально «карабены»[2] — изначально отборные люди (военнослужащие) пешие и конные (снайперы) в ВС Испании, вооружённые карабинами, в качестве основного вооружения, позже отличные стрелки в вооружённых силах различных государств мира. В настоящее время название отдельных формирований в ВС некоторых государств исполняющие полицейские функции.

(12) Сrimes passionnels (фр.)- преступления страсти.

[Aliskana]

↓↓ Пол Альтер "Наша встреча будет чаще чудной вещью"

- Со мной случилось кое-что странное... кстати, то же самое происходило и на прошлой неделе. Я хотела тебе рассказать, но забыла из-за маминых неприятностей...

Филипп Монж не отрывал взгляда от тарелки. Казалось, ее содержимое интересовало его больше, чем слова жены.

- Странный случай, - продолжала Элен, - и я думаю, что ты сможешь хорошо объяснить мне, что это значит. Это было в половине четвертого; я разговаривала по телефону и вдруг услышала еще дин разговор. Он был не очень четкий, но кое-какие отрывки я уловила...
- А кому ты звонила? – сухо прервал Филипп.
- Маме...
- Опять? Честное слово, кажется, что тебе больше нечем заняться!

Слегка удивившись резкой перемене тона мужа, Элен направила на него свои большие честные глаза – глаза испуганной нерешительной козочки, которые бесспорно усиливали ее трогательную красоту. Благодаря длинным золотистым волосам и тоненькому изящному силуэту она казалась моложе своих 30 лет.

- Я безуспешно пыталась дозвониться тебе на службу, - извиняющимся тоном произнесла она. – Было занято. Поэтому я потом позвонила...
- Ну, хорошо. Ты позвонила матери, услышала параллельный разговор и хочешь знать, как такое может быть?

Филипп произнес эти слова с мягкой улыбкой, слегка снисходительно, подобно профессионалу, объясняющему тонкости своего ремесла профану, что в данном случае было именно так: он много лет работал на центральной телефонной станции.

- Да, - ответила Элен. – И самое странное: и эти двое, и мама тоже, казалось, ничего не заметили. Я ее спросила – и она ответила, что слышит только мой голос.
- Это неудивительно – она почти глухая! – усмехнулся Филипп.

Элен ничего не ответила. Филипп взял бутылку вина, предложил
жене, которая отказалась, налил себе и объяснил:

- В этом нет ничего загадочного, дорогая. Такое может произойти по многим причинам. Ты вообще понимаешь, что такое телефонная линия? Это сотни и сотни проводов, которые расположены внутри одного кабеля. Достаточно, чтобы где-то затопило или линию повредил экскаватор – и произойдет короткое замыкание и неверные соединения... А иногда две линии могут соединиться даже без электрического контакта между ними; в таком случае люди на одной линии слышат людей на другой линии, а те их не слышат. Чтобы предотвратить эту проблему, достаточно... (Филипп задумался затем продолжил): Но в любом случае, если ты что-то слышала, твоя мать тоже должна была это слышать.
- Ты только что мне сказал, что она наполовину глухая...
- Это правда, - ответил он, увлеченно набрасываясь на сыр.

Через некоторое время он спросил:

- Кстати, а что ты такого могла понять из разговора людей на другой линии?

Элен задумалась:

- Не очень много, потому что мама говорила слишком громко, но все же кое-что... Это были два голубка, у которых, похоже, нечиста совесть... Вероятно, тайная связь. И мне кажется, что я их уже слышала на прошлой неделе в подобных обстоятельствах. Я, конечно, не узнала голосов – они были слишком неясными; но я
вспомнила, как они называли друг друга: «мой обожаемый ангел» и «моя сахарная уточка». И еще кое-что странное... На прошлой неделе их разговор был радостным, оживленным – и нежным, конечно – а в этот раз... все было по-другому. Но это не была обычная ссора влюбленных. Я вспоминаю некоторые фразы: «Нет, моя сахарная уточка, так больше не может продолжаться... Я этого не вынесу...» «Нужно сделать то, что мы решили...» «Я знаю, мой обожаемый ангел, я знаю... потому что другого выхода нет...» «Мы все продумали в деталях, риска практически никакого...»

Затем она продолжила:

- Не знаю, почему, но у меня странное впечатление... Ты знаешь, над женской интуицией часто смеются, но в данном случае я уверена... Филипп, ты меня слушаешь или витаешь в облаках?

Филипп Монж внимательно смотрел в окно, наблюдая за кольцами дыма сигареты, которую он только что закурил. Среднего роста, спортивного телосложения, он казался почти таким же молодым, как его супруга. Темные волосы средней длины обрамляли его умное лицо, которое сейчас выглядело задумчивым.

- Ты меня слушаешь, Филипп?
- Да-да...
- Честное слово, ты весь в поту... Здесь и вправду слишком жарко...
Хочешь, я включу вентилятор?
- Это отличная идея... Подожди, кто-то стучит в дверь! Не вставай,
дорогая, я открою.

Через несколько секунд Филипп снова вошел в кухню:

- Это наш сосед, Жанно Левассёр, он хочет мне что-то показать, я скоро вернусь...

Лишь четыре из шести домов в деревеньке, где жили Монжи, были заняты. Их ближайшими соседями была пара крестьян на пенсии.

Дальше жил старый Лео – плотник, собиравшийся вот-вот уйти на покой, а затем – бунгало Жанно и Коринны Левассёров, молодой пары, такой же, как они, с которыми Монжи поддерживали вполне дружеские отношения.

Подойдя к входу в свой дом, Жанно отодвинулся в сторону перед Филиппом и сообщил ему дрожащим от гордости голосом:

- Вот она, моя лапочка!

В глубине гравиевой аллеи стояла новая БМВ 323, ослепительно сверкающая в лучах закатного солнца.

- Я купил ее сегодня... Открывающийся верх, сверх-хитроумное противоугонное устройство, большие колеса и легкий ход... Как ты считаешь, Филипп, она и вправду загляденье? Признайся, это просто шок – внезапно увидеть такую красотку?
- Действительно. Какая машина!

Внимательный наблюдатель не преминул бы заметить, что восторг обладателя нового средства передвижения был не особенно заразителен, а восхищение, изображенное на лице Филиппа, была чистой вежливостью. Не то чтобы он презирал автомобили, но не слишком высоко ценил современные машины с их бездушной эстетикой роботов. Он предпочитал старые надежные английские автоперевозчики благородной формы, обитые кожей внутри, с утопленными панелями. Если подумать, это сравнение хорошо отражало разницу между ним и соседом. Жанно, как видно было по его телосложению – высокий, мускулистый, с коротко подстриженными усами – любил силовые виды спорта, такие как бокс и охоту; тогда как он, Филипп, предпочитал гольф, шахматы и кроссворды. И разделявшая их пропасть была еще глубже.

Дверь гаража открыла Коринна Левассёр, которая несла лейку. Она была меньше ростом, чем Элен, но настолько же очаровательна, хоть и по-другому: сладострастные изгибы тела, роскошные черные волосы и светло-зеленые кошачьи глаза. Пока она шла вдоль машины, Жанно упорно продолжал рассыпаться в комплиментах:

- Она великолепна, она несравненна...

Коринна быстро приветствовала Филиппа и начала поливать цветы возле входа в гараж.

- Да, вправду красота, - повторил Филипп, испытывая сильное желание дать пощечину соседу за то, что тот брызгал слюной над куском железа, не удостаивая взглядом прелестную молодую женщину рядом с собой.

Тем не менее он поздравил его с приобретением и сказал, прощаясь с хозяевами:

- Я надеюсь, вы не забыли, что мы вас ждем завтра вечером после обеда, чтобы выпить шампанского? У Элен день рождения...

В 2 часа ночи Филипп отбросил одеяло и сел на край кровати. Несмолкаемое стрекотание сверчков, слышное через открытое окно, казалось, усиливает душную влажность ночи. Он вытер лоб тыльной стороной ладони, пошарил возле изголовья в поисках стакана воды и внезапно обернулся.

Элен лежала на своей стороне кровати, и он скорее угадал, чем увидел ее большие глаза, открытые в темноте.

- Ты не спишь, дорогая? – осторожно поинтересовался он.
- Нет, я не могла сомкнуть глаз...
- Ты...

Филипп не закончил.

- Что? – спросила Элен после молчания.
- Ты... Я хотел сказать... Ты не можешь заснуть по какой-то причине?
- Я постоянно думаю об этом странном телефонном разговоре... Я чувствую в нем что-то такое... Но ведь и ты – обычно ты спишь как сурок – почему же ты проснулся?
- Ну... Я... Ты права, у меня тоже вертятся эти мысли в голове...

Настало долгое молчание, нарушаемое лишь стрекотом сверчков.

- Филипп, - внезапно спросила Элен тихим голосом, - что могут означать слова в устах двух любовников: «Я этого не вынесу... Нужно сделать то, что мы решили... другого выхода нет... Мы все продумали в деталях, риска практически никакого...»

Опять молчание.

- Они задумали какое-то преступление, - продолжала Элен. – Я долго размышляла, и я не вижу ничего иного. Они словно собираются... избавиться от последнего препятствия на пути к счастью. Ты понимаешь, что я хочу сказать?

Фидипп взял сигарету из пачки на столике возле изголовья, зажег ее, помолчал и потом спросил:

- Попытайся хорошо подумать, дорогая. Кроме этих важных слов, ты можешь вспомнить что-нибудь еще, - какую-нибудь деталь, которая может нам случайно что-то прояснить?
- Нет, не помню... Просто обычные речи влюбленных... Я не обращала на них особого внимания, да еще мама так шумела... Хотя погоди! Мне показалась странной одна фраза. Кто-то из них сказал: «Наша встреча будет чаще чудной вещью».
- Действительно, странно... «Наша встреча будет чаще чудной вещью»... Что бы это могло значить? Впрочем, нам это ничего не дает. А больше ты ничего не помнишь?
- Нет, больше ничего... Но мне страшно... Филипп, ты понимаешь, что это означает?

Фидипп осторожно посмотрел на жену.

- Ты хочешь сказать, что думаешь об убийстве?

Элен медленно кивнула головой.

- Нужно что-то сделать, - заявила она. – Я понимаю, что мы ничего о них не знаем, но ведь это должны быть люди из нашего окружения, правда?

Элен раздраженно закрыла журнал. Она не могла прочитать всю статью. Взглянув на часы, показывающие.15.30, она встала с шезлонга и пересекла залитую солнцем террасу. Глядя на телефон и входя в салон, она несколько секунд стояла неподвижно, не колеблясь. Потом она решительно направилась к аппарату, сняла трубку и набрала номер матери.

Было около без четверти четырех, когда Филипп в своем кабинете на центральной телефонной станции снова положил трубку своего телефона. В тот же момент в кабинет вошел коллега.

- Скажи, Филипп, у нас могли быть проблемы со связью с Парижем?
- Я звоню как раз для того, чтобы это выяснить...
- И что они говорят?
- Пока я не услышал ничего серьезного. Но мне перезвонят. Я буду держать тебя в курсе
- У тебя такой вид, будто ты о чем-то задумался... и, похоже, не о работе.

Филипп ничего не ответил. После того, как дверь за коллегой закрылась, он долго оставался погруженным в свои мысли. Потом снова взял телефон и позвонил свекрови. Она ответила почти сразу.

- Филипп, это вы? Как странно! Мне только что звонила Элен...
- А! Кстати, у вас все еще проблемы на линии? Элен вчера мне рассказала...
- ... что она слышала разговор других людей? Да, она мне тоже это говорила и повторила сегодня! Но я ничего не слышала! А я не глухая, так что... Как, что вы говорите?

Филипп ушел с работы на час раньше, чем обычно. В без четверти шесть он снова встретился с женой. Увидев ее расстроенное лицо, он понял, что ситуация продолжает развиваться.

- Я опять их слышала... – пробормотала она вместо приветствия.
- Сомневаюсь... Я звонил твоей матери.
- Они... они... они собираются...
- Сначала налей нам чего-нибудь освежающего, дорогая.

Через несколько минут он слушал, как жена передавала ему отрывки из разговора, удивившие ее:

- Мне казалось, что маме удалось заглушить их голоса – так громко она говорила. И опять она утверждала, что ничего не слышала. А я смогла уловить только: «Завтра вечером около полуночи… Позаботься, чтобы все были на месте… Я приду, и мы устроим мощный бросок в воду… Ужасно, конечно, но зато мы точно не
оставим никаких следов…». А затем они повесили трубку.

Филипп медленно пил свой виски, но закончил одним глотком. Некоторое время он молчал, затем спросил:

- Ты узнала чей-нибудь голос?
- Нет… Но даже если бы чей-то голос мне показался знакомым – вряд ли я бы смогла его точно опознать. Они жутко гнусавили… Я даже с трудом отличала мужской голос от женского. Ты ничего не скажешь, Филипп? Обычно у тебя легко получается решать такие загадки… Я тебя решительно не узнаю.
- Хорошо. Я подведу итог. У нас есть серьезные причины думать, что готовится убийство, что оно произойдет завтра вечером недалеко отсюда – скажем, в радиусе двадцати километров. Сообщники – любовники, жертва – кто-то из супругов… И это все. Мы не знаем, кто они, не знаем даже, кто будет жертвой – муж или жена? И что ты хочешь, чтобы мы сделали? Обратились в полицию? Предположим даже, что они примут это всерьез – повторяю, предположим - они что, поставят по полицейскому за спиной каждого жителя округа?

Побледневшая Элен печально покачала головой.

- «Мы точно не оставим никаких следов…» - прошептала она. – Что это может означать? И эта встреча, которая «будет чаще чудной вещью…». Если бы мы только могли понять…
- Поговорим позже, милая, - прервал ее Филипп, услышав удар часов. – Не забывай, что сегодня Левассёры придут к нам вечером, чтобы… Боже! Сегодня же твой юбилей! Из-за этой истории он у меня совершенно вылетел из головы!

В следующее мгновенье он сжимал жену в объятьях и нежно целовал.

После того, как Элен с одного раза задула двадцать девять свечей на именинном торте, ей горячо аплодировали. Через некоторое время в бокалах искрилось шампанское. Жанно был в ударе и мастерски оживлял вечер. Его слегка фривольные шутки имели большой успех. К Элен, казалось, вернулась ее обычная
беззаботность, и ее легкий серебристый смех все чаще заполнял паузы. Филипп и Коринна вторили более сдержанно.

- А вы знаете, что недалеко отсюда к северу был монастырь? – продолжал неугомонный Жанно, когда часы пробили полночь. – От него ничего не осталось… Последние камни убрали во время столетней войны.
- Тогда точно должна быть какая-то история про монашек! – прыснул со смеху Филипп.
- Точно. Их было шестеро. Во всяком случае шестеро пошли прогуляться вечером при лунном свете примерно в это время. Они пошли по лесу по направлению к двум прудам недалеко отсюда. И вдруг они увидели, как из пруда вылезли шесть голых чудовищ, которые набросились на них… сами понимаете, с какой целью.
Через несколько дней монашки умерли – не столько от последствий агрессии, сколько от стыда. Все шестеро! (Жанно сделал жест извинения). Я знаю, что здесь не над чем смеяться, но я начинаю уставать, и…
- Признайся, что ты только что придумал эту историю, - засмеялся Филипп.
- И вовсе нет. Нам ее рассказал старый Лео, наш сосед. Правда, дорогая?

Коринна сдержанно кивнула, подавляя зевок.

- Кстати, это место так и назвали – «Чаща чудовищ», - добавил Жанно.
- Никогда об этом не слышал, - сказал Филипп.
- Не удивительно. Старый Лео сказал, что это случилось так давно, что люди уже забыли…
- А где именно находится это место? – с улыбкой уточнила Элен.
- Через два пруда отсюда, как я и сказал. Между ними тропинка, которая ведет к старой хижине…
- Я ее знаю, - прервал Филипп. – Между прочим, хижина не такая уж ветхая, как кажется. Я туда как-то заглянул – и оказывается, там вполне комфортно. Внутри есть буфет и кровать…
- Она принадлежит одному моему знакомому леснику. А насчет точного местоположения – голые чудовища вылезли из пруда примерно в двадцати метрах от хижины…
- Я бы хотела туда прогуляться, - весело предложила Элен. – Да еще в такую лунную ночь!
- А я не стану рисковать, не зная толком местности. Эти пруды – настоящая трясина, а тропинка между ними очень узкая. Один неверный шаг – и ты увязнешь. Что ж, не вернуться ли нам в родные пенаты (1), Коринна?

Через пару минут Филипп и Элен, стоя возле двери, смотрели, как соседи уходят. Ночь была теплой, и луна заливала окрестности серебристым светом.

- Они вправду симпатичные, - заметила Элен, когда Левассёры исчезли, растворившись во тьме.
- Да… Смотри! Они повернули направо, в лес, хотя…

Элен шаловливо улыбнулась мужу:

- Жанно романтичнее, чем ты…
- Он? Романтичнее? Ты ошибаешься. Пойдем внутрь, и я тебе покажу, кто из нас двоих романтичнее!

Вернувшись в салон, Филипп наполнил бокалы шампанским, оправдывая это тем, что нужно закончить бутылку.

- За шесть чудовищ в чаще! – подняла бокал Элен и рассмеялась.
- За шесть чудовищ в чаще! – подтвердил Филипп.

Он сделал глоток и внезапно застыл с круглыми глазами.

- Дорогая, - пробормотал он. – В чаще чудовищ…Ты не поняла? Твоя «встреча будет чаще чудной вещью» означает «встреча будет в чаще чудовищ!»
- О Боже… но…

Филипп взглянул жене прямо в глаза.

- Я догадываюсь, о чем ты подумала… Что эта «чаща чудовищ» - а вернее та самая хижина - и есть место встречи наших таинственных любовников. Ведь практически никто не знает этого места, кроме старого Лео… и Левассёров. Иными словами, один из этих двух – «любовник» либо «любовница», а другой – будущая жертва.

Через двадцать четыре часа тишина почти физически ощущалась, пока часы не пробили одиннадцать. Окна в салоне Монжей были открыты. Даже малейший ветерок не колыхал занавески. В воздухе чувствовалось приближение грозы. Элен, очень бледная, пристально смотрела на мужа, который тщательно заряжал пули в ствол своего револьвера.

- Осталось больше часа… - говорила она дрожащим голосом. – Филипп, я тебя умоляю: подумай еще раз перед тем, как туда идти…
- Дорогая, я думал весь день и большую часть прошлой ночи. На самом деле все просто. Либо мы ошибаемся и ничего не произойдет – и это к лучшему – либо мы правы и я смогу помешать совершить преступление. Если мы предупредим полицию, и окажется, что наши подозрения беспочвенны – как мы будем потом смотреть в глаза Левассёрам? К тому же я думаю, что предупреждать полицию уже поздно.
- Ты как всегда прав. Как проницательно ты разгадал замысел убийства благодаря нескольким фразам, хотя я – и это самое обидное – слышала то же самое… Это разгадывание кроссвордов помогает стать таким прозорливым?
- Отчасти да, - скромно ответил Филипп. – На самом деле проблема была несложной, если подойти к ней с правильной стороны. Ясно, что эта посторонняя беседа происходила на линии, соседней либо с нашей, либо с линией твоей матери. Но она живет в таком же уединенном месте, как наше, в компании людей своего возраста. Кроме нас, я не знаю поблизости ни одной супружеской пары – только Жанно и Коринну. Как только загадка места встречи выяснилась, остальное стало понятным. Если знать место, слова «Я приду, и мы устроим мощный бросок в воду… Ужасно, конечно, но зато мы точно не оставим никаких следов» - без малейшего сомнения означают, что жертву толкнут в «зыбучие пески», причем один из сообщников будет ждать на месте, а второй приведет
жертву и позаботится о том, чтобы провести ее по тропинке между прудами. Остается лишь вопрос: это Коринна обманывает мужа или наоборот? Как ты думаешь?

Элен поморщилась:

- Это Коринна… Мне всегда казалось, что в ней есть что-то порочное…
- Знаменитая женская интуиция? – усмехнулся Филипп. – Думаю, ты ошибаешься, потому что я почти уверен, что это у Жанно есть любовница. Он типичный альфа-самец – хвастливый, тщеславный, наглый. Его машины, которые он меняет раз в полгода, - для меня лучшее доказательство. На самом деле в глубине души я его никогда не выносил… Ладно, пора идти – на случай, если жертва придет раньше…
- Дорогой, умоляю, будь осторожен…
- Не беспокойся, - ответил он, кладя в карман револьвер. – На самом деле можешь поставить шампанское охлаждаться!

Через два часа охлажденное шампанское было открыто.

- Дорогой, все прошло удачно?
- Как по маслу! Мне удалось застать его врасплох и меньше, чем через пять минут он уже хлебал грязь. Ты бы видела его выражение лица! Он никогда не думал, что я способен на такую хитрость… Завести его и бросить прямо в волчью пасть, ха-ха-ха! Конечно, мы могли бы придумать что-нибудь попроще, чтобы отделаться от них, но я хотел показать ему, на что я способен...
- Эта история с таинственными телефонными звонками была такой хитроумной! Он закапывался в нее все глубже, можешь мне поверить… А как он подумал, будто мама ничего не услышала из-за своей глухоты!
- Помереть со смеху! Но дай мне поздравить тебя, дорогая, ты была великолепна, неподражаема…
- Я так развлекалась…
- Я тоже, можешь мне поверить… Ну и рожа у него была, когда я ему сказал перед тем, как он полностью исчез в болоте, что Коринна дожидается его с прошлой ночи… прямо внизу под ним.

(1) Пена́ты (лат. Di Penates, Penates) — в древнеримской мифологии боги-хранители и покровители домашнего очага (dii familiares), а затем и всего римского народа (Penates Publici Populi Romani). Каждая семья имела обычно двух Пенатов, изображения которых, изготовленные из дерева, глины или камня, хранились в закрытом шкафчике возле очага, где собирались все члены семьи.
В метафоричном значении «вернуться домой, к домашнему очагу, родному дому» используется выражение «вернуться к своим пенатам».

[Aliskana]

↓↓ Бенджамин Шутц "Мэри, Мэри, закрой двери"

Энцо Сколари въехал в мой офис на инвалидной коляске и жестом сделал мне знак сесть. Черт возьми, я сел. Он приблизился к моему столу, положил руки на колени и оглядел меня.

- Я хочу нанять вас, мистер Хаггерти, - заявил он.
- Для чего, мистер Сколари?
- Я хочу, чтобы вы предотвратили свадьбу моей племянницы.
- Ясно. А почему?
- Она совершает ужасную ошибку, и я не собираюсь сидеть сложа руки и позволить ей сделать это.
- Какую именно ошибку?
- Она ничего о нем не знает. Они только что познакомились. Она просто ослеплена. Она ничего не знает о мужчинах. Ничего. На нее впервые кто-то обратил внимание – и она хочет выйти за него замуж.
- Вы сказали, что они только что познакомились. Когда именно?» - просто небольшая реальная оценка ситуации.
- Две недели назад. Вы можете себе это представить? Две недели. И я узнал об этом вчера. Она привела его прошлым вечером. Была вечеринка, она представляла его всем и говорила, что собирается за него замуж. Как можно выйти за человека, которого вы знаете две недели? Это нелепо. Это непременно кончится крушением, которое разобьет ей сердце. Я не могу этого допустить.
- Мистер Сколари, я не уверен, что мы сможем помочь вам в этом. Может быть, ваша племянница делает глупость – но она имеет на это право. Я понимаю, что вас беспокоит ее благополучие, но не думаю, что вам нужен детектив – скорее священник или терапевт. Мы не занимается предсвадебными проверками и проверками прошлого. Наши расследования связаны прежде всего с преступлениями.
- Преступления еще не случилось, мистер Хаггерти. Моя племянница – маленькая глупышка, но он – не дурак. Он отлично знает, что делает.
- И что он делает?
- Он использует ее наивность, невинность, робость, одиночество, чтобы забрать ее деньги. Это преступление, мистер Хаггерти.
- Это чертовски сложно доказать. Чего вы боитесь, мистер Сколари? Что он убьет ее ради денег? Лишь из-за такого поспешного решения о свадьбе? У вас есть причины думать, что этот парень – убийца?

Он выпрямился и задумался. Энцо Сколари был тучным и объемным, с такими широкими плечами и плоской головой, что напоминал подсвечник. Его белоснежные брови и усы нависали как тенты над глазами и губами.

- Нет. Я боюсь не этого. Но я уверен, что он не любит Джину. Я наблюдал за ним вчера вечером. Как только Джина отходила от него – он смотрел в другую сторону. Когда мужчина влюблен – он постоянно следует взглядом за своей женщиной. А он глядел на горничных или на лучшую подругу Джины. Джина возвращалась – и он улыбался ей, словно свету в окошке. И Джина этому верит. Он дольше трогал гобелены, чем держал Джину за руку. Он ходил по дому как оценщик, а не как гость. Нет, ему не нужна Джина – ему нужны ее деньги. Вы правы – это не убийство, но есть более простые способы украсть. Джина – робкая застенчивая девушка, которая никогда ничего не решала сама. Я не виню ее за это. Моя сестра – спаси Господь ее душу! – так боялась, что с Джиной случится что-то ужасное, что оберегала ее ото всего. Это не помогло. Сестра умерла, и это сломило Джину. Сейчас она живет в непонятном и незнакомом мире. Если этот парень так легко уговорил ее поспешно выйти за него – он так же легко уговорит ее отдать ему деньги.
- О какой сумме мы говорим?
- Десять миллионов долларов, мистер Хаггерти, - назвав цифру, Сколари усмехнулся. – Люди убивали или женились по расчету за гораздо меньшие деньги.
- Как ей достались эти деньги?
-Она владеет трастом, который создал мой отец. Моя сестра и я унаследовали по половине «Сколари Энтерпрайсез». Когда сестра умерла, ее доля перешла к Джине как к единственному ребенку.
- А кто управляет этим трастом?
- Я, конечно.

Конечною Появился мотив номер два.

- В чем проблема? Если вы управляете деньгами, этот парень ничего не может сделать.
- Я управляю деньгами как доверенное лицо моей сестры. Я начал заниматься этим, когда Джина была еще ребенком. Теперь она взрослая и может сама управлять деньгами, если захочет.
- Значит, вы утратите контроль над десятью миллионами долларов. Я прав?.

Сколари даже не попытался спорить со мной. Мне это понравилось. Я предпочитаю честный эгоистичный интерес вранью об альтруизме.

- Если они только что познакомились – откуда вы знаете, что этому парню вообще известно о богатстве вашей племянницы?

Сколари глянул на меня, затем горько процедил сквозь зубы:

- А зачем еще он бы положил на нее глаз? Она тихая робкая девушка, заурядная, как серая мышка. Она боится мужчин. Она училась в
дурацких школах для девушек, где ее учили, как положено сервировать стол. Потом она с матерью забилась в этот дом, где она всего боялась. Теперь она осталась одна и вцепилась в первого, кто вытащит ее оттуда.
- Она знает о том, что вы чувствуете?

Он кивнул.

- Да, знает. Я ей ясно высказал это вчера вечером.
- И как она к этому отнеслась?
- Она попросила меня заниматься собственными делами. – Сколари фыркнул. – Она даже не знает, что я именно этим и занимаюсь. Она сказала, что любит его и выйдет за него во что бы то ни стало.
- Звучит не так уж и робко. Она когда-нибудь бунтовала против вас раньше?
- Нет, никогда. И против других тоже. Я бы этому только порадовался. Но замужество не должно быть первым собственным решением в жизни.
- Есть кто-нибудь еще, кого она послушает?
- Нет. Она единственный ребенок. Ее отец погиб, когда ей было два года, в той же самой аварии, в которой погиб и мой отец, а мне искалечило ноги. Ее мать погибла год назад в автокатастрофе. Сам я вдовец, и Джина никогда не была близка с моими сыновьями. Они пугали ее в детстве. Они были шумными и грубыми, дразнили ее и доводили до слез. – Сколари пожал плечами, словно хотел сказать, что мальчишки есть мальчишки. – Мне это не нравилось, и я останавливал их, когда
ловил за этим занятием, но Джина была такой робкой девочкой, что это только подзадоривало их. А другой семьи у нее нет.

Я достал из стола трубку, сунул ее в рот и сжал в зубах. Очень успокаивающее занятие. Оно помешало мне прикусить себе язык. Будет вполне логично принять это предложение. Какого черта – работа есть работа.

- Ок, мистер Сколари, мы беремся за это дело. Я хочу, чтобы вы поняли: мы не сможем и не станем мешать свадьбе. Есть ребята, которые это могут сделать, и я их знаю, но не стану называть вам их имена. Мы узнаем об этом парне все, что сможем, и посмотрим – найдем ли мы что- нибудь, что изменит либо ее, либо ваше мнение. Может, они вправду любят друг друга. Такое иногда случается. Это может быть безумным началом, но не препятствием. Откуда лучше взять старт, если не знаешь, где финиш?

Я уверен, что у него не было ответа, и Сколари ничего не ответил.

- Мистер Хаггерти, я не возражаю против риска, но не против слепого. Если есть информация, которая поможет мне просчитать шансы – я хочу получить ее. Именно этого я хочу от вас. Я ценю вашу честность, мистер Хаггерти. Может, у вас получится изменить мое мнение – но вряд ли.
- ОК, мистер Сколари. Мне нужно описание этого парня, его имя и все остальное, что вы о нем знаете. Утром в понедельник я назначу сыщика и мы приступим.
- Это не подходит, мистер Хаггерти. Вы должны начать немедленно, сию же минуту.
- Почему?
- Потому что они улетели на Сент-Мэри (1) сегодня утром, чтобы пожениться.
- Значит, мы слегка опоздали?
- Нет. Вы можете получить разрешение на брак на Сент-Мэри, только если пробудете на острове два дня.
- Сколько времени занимает оформление разрешения?
- Я звонил в посольство. Они сказали, что оформление занимает три дня. Я попросил затянуть это, если возможно. Они сказали, что как только разрешение получено, большинство людей женятся в тот же день или на следующий.
- Значит, у нас есть пять-шесть дней? Мистер Сколари, мы не успеем все проверить за это время. Черт побери, никто не успеет. Слишком мало времени.
- А если с этой минуты вы бросите все силы на это дело?
- Это вряд ли поможет. У него должен быть прыщ на заднице размером с гору Рушмор (2), чтобы мы обнаружили его так быстро. Если этот парень такой подлый и хитрый лицемер, каким вы его считаете, - тогда он спрятал все неприглядные факты о себе – может, не идеально, но достаточно глубоко, чтобы их не удалось выкопать за шесть дней. Кроме того, мы не можем бросить на это все силы, у нас есть другие неотложные дела.
- Так наймите больше людей, поручите им другие дела, а все прочие силы бросьте на это. Деньги не проблема, мистер Хаггерти. Я хочу, чтобы вы задействовали все ресурсы.

Я поранил щеку, прижав к ней погасшую трубку. Сколари был достаточно стар, чтобы совершать дурацкие ошибки. Я сказал ему, что шансы невелики. Что еще я мог сказать? Что я стану ясновидцем и узнаю, чем все кончится? Допустим, мы обнаружим что-то вроде трех покойных бывших жен? Ладно, не будем обманывать себя: обнаружить что-то за шесть дней, работая круглые сутки, стоит серьезных денег. Как там говорил Роки? Когда вы начинаете дело, деньги всегда необходимы – но одних денег недостаточно. Не путайте одно с другим: то, что вы делаете в офисе днем, не поможет вам ночью.

Я разложил все на кучки и принял решение.

- Хорошо, мистер Сколари, мы этим займемся. Я даже не могу сказать вам, сколько это будет стоить. Мы выставим счет по обычным часовым расценкам плюс расходы. Я думаю, разумный гонорар составит тридцать тысяч долларов.

Он даже не моргнул. Наверное, для обладателя десяти миллионов это было меньше недельного расхода.

- Нет никаких гарантий, что мы что-нибудь найдем при таких обстоятельствах, мистер Сколари. Вы будете знать, что сделали все возможное, - но это единственное, в чем вы будете уверены.
.
Я достал блокнот, чтобы сделать несколько заметок.

- Вы знаете, куда именно они направились на Сент-Мэри?
- Да. В гостиницу «Банана Бич Бей Отель (Отель Банановая Береговая Бухта)». Я позволил себе заказать вам там номер.
- Простите, - я почувствовал себя словно под прессом.
- Гостиница достаточно удаленная и расположена на краю обрыва. Я был уверен, что не смогу туда попасть. Вы должны стать моими ногами и глазами. Если ваши агенты узнают что-нибудь здесь – кто-то должен будет передать эту информацию моей племяннице. Кто-то должен быть там. Я хочу, чтобы это были вы, мистер Хаггерти. За это я и плачу. За то, чтобы ваши мозги, глаза, ноги были там – потому что я сам не могу.

Я посмотрел на засохшие ноги Сколари и инвалидную коляску, в которой он приехал. Но кроме этого у него были деньги. Большие деньги. А деньги – главный протез.

- Начнем сначала. Как его зовут?

Остров Сент-Мэри – одна из пышных зеленых гор, выходящих прямо в море. Единственная небольшая равнина – на западном берегу, и там обитают почти все жители. Центральные высокогорья и вершины – дикие и пустынные.

Мой самолет облетел южный конец острова и приземлился в международном аэропорту на одной из равнин. Я пролистал путеводитель за несколько часов между визитом Энцо Сколари и моим вылетом. Пока Келли, моя секретарша, готовила все к путешествию, я позвонил всем в офисе и раздал поручения. Клэнси Хоппер должен был подсчитать объем работы и нанять временный персонал на другие задачи. Дэл Уинслоу – заняться нашим человеком Дереком Маршаллом. У нас было его имя – настоящее или нет – адрес и телефон. Дэл совершит поквартирный обход по плану, который мы нарисовали по инструкции Сколари. Ларри Бардет будет улыбаться и звонить. Звонить в каждую компьютерную базу данных, до которой мы сможем дотянуться, чтобы получить больше информации. Как только промелькнет имя Дерека Маршалла - он получит информацию и передаст ее другому детективу, чтобы тот проверил все факты по телефону или лично, пока мы не воссоздадим всю жизнь Дерека Маршалла. Наш лучший шанс был в департаменте разрешений на брак на Сент-Мэри. Чтобы получить разрешение, Маршалл должен был приложить копию паспорта, свидетельства о рождении, о разводе, если он раньше был женат, о смерти, если он был вдовцом, о перемене имени, если он его менял. Если эти копии в открытом доступе – мы сможем получить их по факсу или я смогу получить их лично. Я бросил последний взгляд на фотографию Джины Далесандро и на изображение Дерека Маршалла,
закрыл папку и убрал ее в сумку, когда за окном показалась взлетная полоса.

Я вышел из самолета в ужасную жару. Сухой ветер носился вокруг меня, пока я шел в аэропорт. Я показал паспорт. Мне было нечего декларировать. Они были счастливы приветствовать меня на своем острове. Я вышел из аэропорта, и служитель подвел меня к водителю такси. Я подошел к потрепанной Тойоте, сел впереди и поставил сумку между ног. Он захлопнул дверь и спросил, куда ехать.

- Банана Бей Бич Отель. - сказал я, когда он повернул руль и мы тронулись.
- Нет проблем.
- Сколько? - мы объехали спящего полисмена.
- Восемьдесят ecee (?).

Тридцать пять долларов.

-Это далеко?
-
- Вас интересует, сколько миль или сколько времени?
-И то, и другое.
-Пятнадцать миль. Полтора часа.

Мне следовало тогда выйти. Если дорога в ад вымощена чем-нибудь – значит, она не проходит через Сент-Мэри. Дорога вдоль берега была сплошной сетью выбоин, извивающихся возле гор. На ней не было ни полос, ни светофоров, ни дорожных знаков, ни ограждений. Море было в тысяче футов внизу, а мы – в нескольких дюймах от того, чтобы оказаться в нем.

Двигаясь вверх-вниз по горам, мы увидели на деревьях голубые мешки.

- Что это за мешки? - спросил я.
- Для бананов. Когда они зреют, мешки защищают их от насекомых.

Я поглядел на склоны и представил себе, как взбираться по ним с этими мешками. Вряд ли им достаточно платили.

Девяносто минут болтанки и вихляния по этой дороге – и я ужасно устал бросать вызов земному притяжению. Когда я услышал сигнал конца путешествия – я едва поверил, что мы прибыли в гостиницу.

Я зарегистрировался, положил ценные вещи в ячейку сейфа, взял ключ и информационный пакет и поднялся к себе в комнату. Обед будет через час. Достаточно времени, чтобы осмотреться, распаковать вещи и принять душ.

Из моей комнаты были видны наверху бар и обеденный зал, а внизу – берег, бухта и горы. Моя веранда с соломенной крышей и гамаком была расположена так, что гроздья пышных и пушистых ярко-красных цветов акалифы (3) росли достаточно близко, чтобы их сорвать. Ванная была чистой и удобной, спальня – обширной и скудно меблированной. Видимо, все развлечения были снаружи, а комнаты предназначались для сна.

Москитная сетка над кроватью и спирали на тумбочке были плохим знаком. Стоял сезон дождей, а карибские москиты очень нахальны. В
Антигуа один набросился на меня прямо в ванной и укусил через шторку для душа, словно Норман Бейтс (4).

Я быстро распаковал вещи и прочитал мой информационный пакет. В нем была карта гостиницы, список услуг, часы работы и рекомендации, как избежать распространенных проблем на Карибах: солнечных ожогов, риска утонуть, укусов насекомых и несъедобных фруктов. Я познакомился с планировкой и посмотрел на фотографии Джины и Дерека. Теперь следовало найти их и ненавязчиво познакомиться с ними, пока мне не прислали из офиса полезную информацию.

Я побрился, переоделся и лег на кровать в ожидании обеда. Лучшее время для появления – перерыв между едой. Можно поймать уходящих ранних пташек и запоздавших поздних.

Я обрызгался спреем от насекомых, положил ключи в карман и спустился в ресторан. В расписании говорилось, что будет барбекю на берегу. Возле регистрационной стойки я остановился и посмотрел на низкую стену на берегу. Сколари был прав: он бы не смог сюда взобраться.

Комнаты выступали из утеса и соединялись крутой тропой. Но с этой стороны на склоне холма была пропасть. Лестница вела к берегу. Сто двадцать шесть шагов, сказала горничная.

Я пошел вниз, периодически проверяя перила. Дорога не была освещена. Поздно ночью достаточно было глотка шампанского, чтобы с новобрачной произошел несчастный случай. Я посмотрел на дорогу внизу. Она не сможет спрыгнуть и не сможет выжить.

Я закончил свой извилистый спуск и заметил, что обратный путь будет тяжелее.

Керосиновые лампы освещали дорогу к прибрежному ресторану и бару. Я сел на стул, заказал «Желтую птицу» и обернулся, чтобы посмотреть на обеденный зал. Почти все были парами, остальные – семьями. Все белые: в основном американцы, канадцы, англичане и немцы. Во всяком случае, так было сказано в брошюре.

Я потягивал напиток и оглядывал комнату. Их было нигде не видно. Не страшно – ночь лишь начиналась. Я заказал второй напиток, когда они появились из темноты. Изображение Маршалла было отличным. Он был стройным, бледным, с каштановыми волосами с пробором посередине, в круглых очках в черепаховой оправе и с приятной улыбкой, обращенной к женщине, которую он держал за локоть. Он вел ее между столами так, словно управлял румпелем.

Они выбрали столик, и я оценил свою позицию. Я хотел видеть лицо Маршалла и сидеть так близко, чтобы слышать его, не глядя. Через один ряд на два кресла выше был свободный стол. Я взял из бара напиток и перенес его туда. Официант убрал со стола, и я глотнул напиток и поставил на стол.

На Джине Далесандро было длинное цветастое платье без бретелек. На месте купальника виднелись белые полоски. Она поднесла руку к уху и откинула волосы назад. В профиль были видны тонкие губы, крючковатый нос и высокий лоб. Она держала руку Маршалла, и, глядя на него, притянула его руку к себе и поцеловала. Она целовала один сустав за другим, а закончив, взяла его палец и медленно положила в рот.

- Джина, пожалуйста, люди смотрят, - прошептал он.
- Ну и пусть, - ответила она, с улыбкой глядя на его палец.

Маршалл откинулся назад и оглянулся вокруг. Появился мой официант, и я сделал заказ, когда он подошел ко мне. Я заказал уху, жареного дельфина с фаршированным кристофином (5) и еще один напиток.

Джина поймала руку Маршалла, прижала к щеке и сказала что-то ласковое, потому что он улыбнулся и послал ей воздушный поцелуй. Они сделали заказ и говорили приглушенно, перемежая разговор смехом и улыбками. Я сидел поблизости, наблюдал, ждал, словно горгулья
(6) ее дядюшки в засаде.

Когда принесли десерт, Джина извинилась и пошла в дамскую комнату. Маршалл проводил ее взглядом. Я ничего не увидел на его лице и в глазах. Когда она скрылась за дверью туалета, его глаза оглядели комнату, но не остановились ни на ком. Когда она снова появилась, его взгляд остановился на ней и проводил ее глазами до стола. Все это ничего не доказывало.

Мы все насладились банановым тортом и кофе и после небольшой паузы я пошел за ними в комнаты. Мы медленно тащились наверх, мимо бара и регистрационной стойки, затем снова в темноту. Я не выпускал их из виду, когда шел в свою комнату, и заметил, что они занимали комнату семь – на два этажа выше и один сбоку от меня. Когда я услышал, как их дверь захлопнулась, я повернулся и пошел назад к стенду с расписанием мероприятий возле бара. Я посмотрел список завтрашних экскурсий, чтобы выяснить, записались ли они на какую-нибудь. Я нашел их имена в списке участников утренней экскурсии к местному вулкану. Я тоже записался и пошел к себе ставить будильник на утро.

Быстро приняв душ, я натянул москитную сетку, включил ночник и нырнул под сетку. Я втащил телефон и мою книгу внутрь, оперся на подушку и вызвал офис. За свои деньги Сколари должен получить ответ. Он его получит.

- Агентство расследований Франклина.
- Привет, Дел. Что у нас по Дереку Маршаллу?
- Самая малость, босс, вот что.
- Сообщи ее мне.
- Я опросил всех его соседей. Он просто невидимка. Снимает квартиру. Управляющий сказал, что он всегда платит в срок. Больше ничего. Я упустил почтальона, но поймаю его завтра. Посмотрим, сможет ли он что-нибудь рассказать мне. Соседи знают его в лицо – и все. Никаких шумных
вечеринок. С девушками его не видели. Один вроде бы видел его с женщиной, но она уже давно не появлялась.
- Сколько времени он снимает квартиру?
- Три года.
- Управляющий показал договор аренды?
- Лео, ты же знаешь, что это конфиденциально. Я не имел права об этом просить.
- Мы зарабатываем на чужой беспечности. Ты спросил?
- Да, и он отказал с возмущением.
- Чертово дерьмо!.
- Утром в понедельник мы проверим судебные записи, разрешения и лицензии за последние три года – может, что-нибудь и всплывет.
- Соседи сказали что-нибудь еще?
- Нет, я уже сказал: они просто знают его в лицо.
- Ты нашел его машину?
- Да. Это просто золотая жила. Вся в наклейках.
- Каких?
- «Bush-Quayle» (7). Мы проверим его с помощью нашей Организации Молодых Республиканцев. А также юридическая школа Джорджтауна.
- Ты проверил его по нашей базе данных?
- Да. Ничего. Или он тунеядец, или очень скромный.
- Позвони вечером Уолтеру О’Нейлу. Может, он найдет юридическую фирму этого парня или даже того, кто сможет рассказать о нем.
- Хорошо. Я также собираюсь пойти завтра в его школу, воспользоваться библиотекой, просмотреть ежегодные книги и так далее. Может, мы найдем его одноклассников. Дело Алумни подождет до понедельника.
- Как насчет NCIC? (8)
- Чисто. Ни приговоров, ни арестов. Или он очень правильный, или очень хитрый.
- Что-то еще на машине?
- Да, наклейка с названием «Итоговый матч по фризби (9)". Никто об этом не знает. Мы пытаемся найти эту ассоциацию, выяснить, где они играют. Будем опрашивать людей.
- Ладно. У нас есть еще три-четыре дня. Как дела в офисе? Другими заданиями занимаетесь?
- Да, они продвигаются. Клэнси нанял пару фрилансеров, они начнут на следующей неделе. Сейчас я, Клэнси и Ларри работаем в две смены. В понедельник, когда откроются офисы и появится доступ к базам данных, мы подключим пару новых ребят.»
- Нет. Те же самые проблемы: закрыт на выходные. Мы ничего не сможем узнать до понедельника.
Хорошо. Отличная работа, Дел. – Я дал ему мой номер телефона. – Звони в любое время суток, если что-нибудь появится. Если меня не будет – оставь сообщение. Завтра с утра я поеду на экскурсию с Маршаллом и Джиной, но остаток дня буду здесь.
- Хорошо. Поговорим завтра.

Я сунул телефон под сетку, взбил подушки и открыл книгу. Жизнь в одиночестве сделала меня ненасытным читателем, словно все мои прочие аппетиты превратились в жажду слов, которые могут превратить меня в кого-то другого, перенести куда-то в другое место – или хотя бы помочь мне заснуть. Чем больше я читал, тем труднее мне было удерживать интерес. Скука накрывала меня, как медленная смерть. Я чувствовал себя старым потрепанным клиентом проститутки, которому требовались более извращенные приемы, чтобы возбудиться или встать. Вскоре уже ничего не могло разбудить меня. До тех пор я был благодарен длинному и захватывающему «Свидетелю времени».

Я проснулся от настойчивого телефонного звонка, вылез из кровати и поблагодарил дежурного за звонок. Из-под кровати выскочил хамелеон и бросился к двери. «Рад встрече», - приветствовал я и понадеялся, что он провел приятный вечер, защищая мою комнату от насекомых. Я оделся и поспешил вниз на завтрак.

После стакана анноны (10) я заказал соленую рыбу с луком и выпечкой и много кофе. Дерека и Джины еще не было. Может быть, они заказали еду в номер или спали и не хотели завтракать. Я поспешно ел и поглядывал на часы, пока пил вторую чашку кофе. Наш водитель приехал и читал расписание. Пришла другая пара и села в машину. Я вытер губы и подошел к группе. Дерек и Джина появились, когда я регистрировался.

Водитель сказал, что его зовут Веллингтон Брембл и он – дипломированный гид министерства внутренних дел. Другая пара села в заднюю часть фургона, а Дерек и Джина – на средний ряд. Я запрыгнул вперед, рядом с Веллингтоном, обернулся и представился.

- Привет, меня зовут Лео Хаггерти.
- Привет, я Дерек Маршалл, а это моя невеста Джина Далесандро.
- Приятно познакомиться.

Дерек и Джина обернулись, и мы представились Тому и Дороти Нидхем из Чикаго, Иллинойс. Веллингтон высунул голову из окна и что-то сказал одной из горничных. Они быстро говорили на местном патуа (11), пока женщина не стукнула его по руке и не погрозила указательным пальцем.

Он включил мотор, отъехал от регистрационной стойки и сообщил, что мы увидим дождливый тропический лес, окружающий действующий вулкан. И все это на прекрасном английском – языке иностранцев и для иностранцев.

Дороти Нидхем спросила то, что интересовало нас всех:

- Как долго ехать до этого вулкана?

Веллингтон засмеялся.

- Двадцать минут, ма’ам, а затем мы окажемся внутри вулкана.

Мы свернули с береговой дороги и проехали через ворота, отмеченные в Справочнике Береговой Охраны Сент-Мэри, как «Дьявольский вулканический котел» и «Дождливый тропический лес». Я вылез первым и помог женщинам шагнуть на грязную тропу. Веллингтон выстроил нас в ряд и повел через джунгли, сообщая названия цветов и деревьев и отвечая на вопросы. Здесь были анноны, лайм, мускатный орех, гуава, бананы, кокосы, какао, имбирь, цветы «клешни омара», гибискус, папоротник, и алые акалифы. Мы остановились на тропе возле большого папоротника. Веллингтон обернулся и указал на него.

- Дотроньтесь до этого растения, прямо сейчас, - обратился он к Дереку, который подозрительно поглядел на него. – Оно не причинит вам вреда.

Дерек протянул палец и потрогал папоротник. Листья мгновенно сжались и скрутились.

- Это «Мэри-Мэри, закрой двери». Как видите – вправду скромное и пугливое растение.

Он помахал нам, и мы двинулись за ним. Джина взяла Дерека под руку, положила голову ему на плечо и прижалась к нему.

- Знаешь, Дерек, я была такой же, как это растение. Пока ты не появился. Если кто-то подходил слишком близко – я вся сжималась и пугалась. Но не теперь. Я так счастлива, - сказала она и снова прижалась к нему.

Я тоже отлично себя чувствовал, если не считать легкого отвращения к себе. Мы вышли из лесу и оказались на вулкане. Веллингтон обернулся и посмотрел на нас.

- Леди и джентльмены, пожалуйста, послушайте очень внимательно. Мы находимся на вершине действующего вулкана. Нет никакой опасности извержения, потому что здесь нет корки и повышенного давления из-за скопления жидкости. Последнее извержение произошло двести лет назад. Но это не значит, что здесь безопасно. Вы можете стоять на отмеченном участке тропы – и будьте очень осторожны там, где нет ограждений. Температура воды внутри вулкана – триста градусов по Фаренгейту (12). Если вы споткнетесь и упадете туда – вы сваритесь заживо. Я не хочу зря пугать вас, но пару лет назад один посетитель погиб. Поэтому будьте осторожны. А теперь следуйте за мной.

Мы двигались в ряд на расстоянии друг от друга в обстановке, отличавшейся от всего, с чем я сталкивался раньше. Круглая верхушка вулкана напоминала рану в земле. Из почвы шел дым и пар, и здесь ничего не росло. Там и тут черная вода сочилась из трещин, словно кровь из струпьев. Всюду пахло серой.

Я шел за Дереком и Джиной и видел, как он пару раз остановился и проверил прочность ограждений, прежде чем двигаться дальше. Осторожность, Дерек? Или пробная попытка?

Мы обогнули вулкан и вернулись по тропе к фургону. Как и было обещано, через двадцать минут мы оказались в отеле. Джина пылала от восторга и спрашивала Дерека, поедут ли они туда еще.

Он говорил, что это возможно, но на этой неделе нет организованных экскурсий, поэтому им придется нанять автомобиль и приехать самостоятельно. Я закрыл глаза и представил себе ее – сбоку от тропы, может быть, с фотоаппаратом в руках - и его – сопровождающего ее через заросли на пути к вечности.

Мы все вошли внутрь для ланча и ели отдельно. Я проследил, как они входили в комнату, а затем спустились на берег. Они прошли к дальнему краю берега и сели спиной к остальным. Я вошел в бар и прошел мимо шумной пары.

Они ругались – может, это была просто любовная ссора. Во всяком случае она называла его свиньей и била по лицу, которое покраснело, словно зад бабуина. Она отодвинула стул, откинула назад свои длинные белокурые волосы и умчалась. Я поглядел, как она уходила, печатая каждый шаг так, словно тушила сигарету ногой. Ее бедра и задница творили что-то немыслимое.

Я отвел глаза в сторону и увидел рядом незнакомца. Он глядел на меня с энтузиазмом.

Я неспешно повернулся к нему:
- Да?

Это был один из мошенников, слонявшихся вдоль берега, словно вездесущие и назойливые кокосы, валявшиеся повсюду на берегу.

- Я видел вас, парень. Вы все время один. Это плохо. Я подумал, что может вы захотите компанию. Кого-нибудь, с кем провести время в этом райском уголке. Что скажете, парень?

Я покачал головой:

- Не думаю.

Он вздрогнул.

- Я знаю, парень, что вам не очень весело. Я видел, как вы смотрели на эту блондинку с большими штучками. Что такое? Чего вы боитесь?

Он замолчал и попытался дождаться моего ответа.

- Она чистая, парень. Никаких проблем.

Не дождавшись ответа, он разозлился.

- В чем дело? Вы чертовски странный мужик.
- Следи за языком, трепло. Меня твоя болтовня не интересует, можешь не продолжать.

Он оглядел меня и решил, что не стоит усугублять. Отойдя от стола, он сказал мне что-то на патуа. Я уверен, что это было не «сэр».

Я нашел пустую веранду под тростниковым навесом и стал наблюдать оттуда за Дереком и Джиной. Как только я расположился там, я
Наверное, сегодня они пробудут здесь недолго. Дерек заслонял ее спиной, поэтому я повернул голову, чтобы наблюдать за ней. Она села, и девушка из персонала подошла к ней и начала расчесывать ей волосы, а затем заплетать дреды (13). Это займет не меньше часа. Я заказал напиток у подошедшего официанта, прикрыл глаза и расслабился.

Джина вернулась, ее волосы были заплетены в мелкие дреды, и каждый был украшен разноцветными бусинами. Она улыбалась и разбрызгивала мелкие струйки воды. Я видел, как она взяла Дерека за руки и подняла со стула. Она кружилась и вращала головой, чтобы наблюдать, как ее дреды разлетаются.

Они взяли трубки для подводного плавания и ласты и направились к воде. Я смотрел, какой дорогой они пойдут. На левой стороне берега было множество знаков, предупреждающих о сильном течении – в том числе надпись: «Вернись назад – следующая остановка Панама».

Они пошли направо, и я пошел туда же. То ли от страха, то ли из любви она держала его за руку, когда они зависли над рифом. Я прошел дальше и обернулся, чтобы видеть их. Риф был одним из самых роскошных из всех, какие я видел, и вполне заслуживал своей репутации одного из лучших карибских рифов.

Я оставался возле пары, двигаясь вслед за ними вместе с косяком кальмаров, над которым я находился. Они выстроились в ряд щупальцами внутрь, сохраняя положение с помощью колебания плавников на каждой горизонтальной оси. Когда косяк тронулся, они поплыли все одновременно, сохраняя одно и то же расстояние между собой. Я заметил возле коралла ложе из морской травы. Два существа пробирались сквозь траву. Они были серо-зеленые, всюду покрытые бугорками и шишками, и у них были ноги и крылья! Это были не ядовитые мутанты, а всего лишь летающие морские петухи. Я нырнул под них, и они раскрыли свои фиолетовые крылья и сбежали.

Когда я выплыл на поверхность, Дерек и Джина были на берегу. Я поплыл вниз по течению и тоже вышел на берег. Джина держалась за бок и заглядывала себе под ладонь. Дерек поддерживал ее и помогал ей снять ласты.

- Я не знаю, что это было, Дерек. Оно лишь прикоснулось ко мне, и я почувствовала словно укус пчелы. Он сильно горит.

Я подошел и спросил:

- Когда это случилось?
- Всего секунду назад, - ответили они одновременно.
- Тогда нужно приложить лист папайи прямо сейчас. Папайя помогает, только если ее приложить сразу.
- Спасибо. Большое спасибо, - сказал Дерек и помог Джине спуститься по берегу.
- Да, спасибо, - произнесла она, оглянувшись через плечо.
- Пожалуйста, - сказал я и пошел сушиться.

Я сел в баре, ожидая обеда и играя в трик-трак сам с собой. Дерек и Джина вернулись и вошли в бар, чтобы сделать заказ. Ее платье напоминало фиолетово-черно-белый вихрь и подходило по цвету к бусинам в ее волосах. На Дереке были лимонно-зеленые шорты и белая рубашка с короткими рукавами. Они прошли мимо меня, держа в руках напитки. Я встал, мы пожали друг другу руки, и я предложил им присоединиться ко мне.

- Ваш совет просто спас меня. Мы пошли в бар и взяли там несколько листьев папайи. Боль прошла через пять минут. Откуда вы это знали? - спросила Джина.
- Меня тоже жалила медуза. Кто-то рассказал мне об этом средстве. Теперь я рассказал вам. Из уст в уста.
- Мы вам очень благодарны. Мы собираемся пожениться здесь на острове и не хотим, чтобы что-нибудь случилось в это время, - сказал Дерек.

Я поднял бокал.

- Примите мои поздравления. Это чудесное место для свадьбы. Когда состоится церемония? - спросил я, потягивая напиток.
- Завтра, - ответила Джина, взяв Дерека под руку. – Я так счастлива!

Я чуть не пролил на нее ромовый пунш, но успел подхватить бокал и вместо этого закашлялся. Я постучал себя по груди и отказался от помощи.

- Вы в порядке» - спросил Дерек.
- Да, все отлично, - я взял себя в руки.

Завтра? Какого черта это может быть завтра?

- Простите, я пытался говорить и пить одновременно. Не стоило так делать.

Дерек предложил мне купить еще один напиток, и я позволил ему отнести мой стакан в бар.

- Я читал в брошюре для туристов о бракосочетаниях на острове. Сколько времени нужно, чтобы получить разрешение? Там сказано, что нужно пробыть на острове не меньше двух дней.

Джина наклонилась и дотронулась до моего колена.

- Обычно требуется два-три дня, но Дерек сумел ускорить процесс. Он заранее отправил бумаги управляющему, и тот согласился отметить
что мы находимся на острове уже два дня. Все будет готово завтра утром, и мы поженимся после полудня..
- Это чудесно. Где состоится церемония? - у меня голова шла кругом.
- Здесь, в отеле. Внизу на берегу. Они приготовят торт, шампанское, фотографа, цветы. Вы присоединитесь к нам, чтобы отпраздновать?»
- Спасибо, вы очень добры, но я не уверен, что еще буду здесь. Мой самолет улетает в полдень, так что мне скорее всего придется ехать в аэропорт. Но если я буду здесь, я буду счастлив принять приглашение.

Дерек вернулся с напитками, сел рядом с Джиной и обнял ее одной рукой.

- Любимый, я надеюсь, ты не против, что я пригласила мистера Хаггерти присоединиться к нам после церемонии, - она робко улыбнулась.
- Конечно, нет, я буду очень рад видеть вас. Кстати, мне показалось, что вы были на этих островах раньше? А мы здесь первый раз. Вы когда-нибудь плавали с аквалангом?» - Дерек был сама любезность.
- Да. Вы хотите попробовать?
- Да, завтра у них будет урок для начинающих. Мы хотели взять урок и посмотреть, понравится ли это нам, - сказал он.
- Я немного боюсь. Это вправду опасно? - спросила Джина.

Абсолютно смертельно. Русская рулетка с одним пустым гнездом. Не делайте этого. Я бы не посоветовал этого злейшему врагу.

- Нет, не особенно. Есть серьезный риск, если вы беспечны. Море не прощает нам ошибок. Но если вы хорошо подготовлены и внимательны – опасности нет никакой.
- Не знаю. Может, лучше я посмотрю, как ты это делаешь, Дерек.
- Да ладно тебе, милая. Тебе вправду понравится акваланг. Представляешь, как здорово, когда не надо беспокоиться, хватит ли тебе воздуха? - Дерек прижал Джину. – А кроме того, мне нравится, как ты выглядишь в новом гидрокостюме.

Я увидел, что другие идут в ресторан, и начал собирать кости с доски.

- Мистер Хаггерти, так вы сможете… - начала Джина.
- Я уверен, что мы еще увидимся с мистером Хаггерти, Джина. Спасибо вам за сегодняшнюю помощь, - сказал Дерек и повел ее в ресторан.

Я закончил напиток и отправился обедать. Затем сел и посмотрел, как они танцуют шейк под джаз-бенд. Она положила голову ему на плечо и буквально прилипла к нему. Они покачивались в полной гармонии, присущей лишь любовникам и матерям с детьми. Так я и оставил их: ее голова на его плече, на устах безмятежная улыбка. Я не мог выпить достаточно, чтобы заглушить боль, и прекратив попытки, ушел спать.

Дел был на месте, когда я позвонил, и кратко сообщил мне плохие новости.

- Почтальон – дохлый номер. Я побывал в школьной библиотеке и поговорил с преподавателями и студентами. Никто не сообщил ничего полезного. Я получил список учеников, и мы поработали с ним. Уолт нашел кое-какие зацепки. Он младший партнер в небольшой юридической фирме – «бутике», как он назвал ее.
- Какого рода фирма? - Давай, скажи «налоги и недвижимость».
- Иммиграция и натурализация.
- Дерьмо. Что-нибудь еще?
- Он там новичок. Никто не знает, откуда он приехал. Мы попытаемся получить какую-нибудь информацию у партнеров с утра.
- Хорошо бы. У нас почти не осталось времени. Они собираются пожениться завтра в полдень.
- О Боже, мы просто в тисках. У нас остается всего пара часов.
- Лучше не напоминай. Что у нас сейчас?
- В данный момент Клэнси носится по барам в поисках тех, кто играл в этом итоговом матче по фризби. Портрет у него с собой. Еще не звонил.
- Если он что-нибудь найдет – звони мне в любое время. Я буду здесь все утро. Если не дозвонишься – передай срочное сообщение. Сейчас у нас нет ни хрена.
- Босс, у нас не было времени. Я уверен, что за пару дней мы бы что-нибудь нашли.
- Может быть, Дел, но завтра в полдень кто-то поглядит поверх их голов и спросит, есть ли у кого-нибудь возражения против брака. Я не смогу попросить пару дней отсрочки, чтобы мы могли их найти что-нибудь, за что уцепиться.
- Дел, мы взялись за дерьмовое дело. - Мне пришлось закончить, потому что позвонил Сколари.

Я повесил трубку и приготовил кровать, чтобы выгнать всех захватчиков. Нырнув под сетку, я обдумал свои возможности. У меня не было причины совать нос в жизнь Джины. Не было также причины думать, что Дерек – кто-то иной, чем мужчина, которого она ждала всю жизнь. Ее счастье было настоящим. Она расцветала от его прикосновений. Я видел это. А счастье – такая хрупкая вещь! Кто я такой, чтобы бросить на него тень без всякой причины? Завтра у нее особенный день. Каким она запомнит его? А я?

Я рано встал после беспокойной ночи и позвонил в офис. Ничего нового. Я набрал номер Сколари и недолго поговорил с ним. Я сказал, что нам не хватило времени, и не услышал ничего существенного. Я задал пару вопросов, и он сообщил мне несколько хороших новостей и
несколько плохих. Делать ничего не оставалось, и я спустился вниз повидать жениха и невесту.

Они были в обеденном зале, держались за руки и допивали кофе. Я подошел и спросил, можно ли присоединиться к ним.

- Доброе утро, мистер Хаггерти. Чудесный день, правда? - сказала Джина. Ее лицо раскраснелось.

Я опустился на стул и решил действовать напрямую.

- Прежде чем вы поженитесь, я хочу вам кое-что сообщить.

Они выпрямились и положил на стул все еще сплетенные ладони.

- Дядя Джины, Энцо Сколари, поручил мне сообщить, что его поверенные установили контроль над долей наследства мисс Далесандро, так что она не сможет распоряжаться финансами без его согласия. Он сожалеет о том, что предпринял это, но ваша настойчивость на поспешной свадьбе не оставила ему выбора.
-Вы сукин сын. Вы шпионили за нами для этого ублюдка, - крикнул Дерек и швырнул в меня стаканом с водой. Вода капала с меня, пока я считал до десяти. Джина побледнела и была готова заплакать. Маршалл встал.
-Пойдем, Джина. Я не хочу, чтобы этот человек находился рядом с нами.

Он наклонился и ткнул в меня пальцем.

- Я позвоню вашему нанимателю и скажу, что считаю его жалким куском дерьма, а вас – вдвойне.

Он отвернулся. - Джина, ты идешь?

- Одну секунду, милый, - прошептала она. – Я приду через секунду.

Маршалл с шумом вышел из комнаты, пиная столы и стулья на ходу.

- Почему вы так поступили со мной? Я ждала этого дня всю жизнь. Свадьбы с человеком, который любит меня и хочет быть со мной. Мы приехали сюда, чтобы сбежать от моего дяди и его навязчивости. И знаете, что больнее всего? Вы напомнили мне, что дядя не верит, будто меня можно полюбить ради меня самой, а не ради моих денег. Что со мной не так? Вы можете сказать мне это? - Она заплакала и вытерла слезы рукой. – Чертовски хороший вопрос в день свадьбы, правда? Вы проделали отличную работу, мистер Хаггерти. Надеюсь, вы гордитесь собой.

Лучше бы Маршалл плеснул мне в лицо кислотой, чем слышать слова, которые она швырнула мне.

- Подумайте об одной вещи, мисс Далесандро. О том, что вы ничего не теряете. Если он не женится на вас сейчас – вы избежите сердечной боли и, может быть, чего-то худшего. Если женится – вы можете расслабиться и быть уверенной, что ему нужны вы, а не ваши деньги. В любом случае вы ничего не потеряете. Но мне очень жаль. Если бы существовал другой способ – я бы поступил иначе».
- Ладно, мне надо идти, мистер Хаггерти.

Она встала, бросила салфетку на стол и медленно прошла через комнату, сохраняя, как могла, остатки своего достоинства.

Я провел конец утра в баре в ожидании завершающего акта.

В полдень Джина появилась в длинном белом платье. Она держала в руках букет цветов и с трудом пыталась улыбаться. Я принял успокаивающее и отвел взгляд. Не стоило усугублять ситуацию. Я не знал, хотел бы я, чтобы Маршалл пришел, или нет.

Дерек появился в слаксах цвета хаки и вышитой белой рубашке. Это случится, случится. Они медленно спускались по лестнице. Я пошел в комнату, собрал вещи и выписался. В три часа я улетел с острова домой.

Прошел почти год, когда Келли позвонила мне по интеркому и сказала, что меня хочет видеть Дерек Маршалл.

- Пригласи его.

Он ничуть не изменился. Никто из нас не попытался протянуть руку для пожатия. Хоть я не предложил ему сесть, он все-таки сел.

- Что вам нужно, Маршалл?
- Вы знаете, я никогда не забывал, как вы сообщили, что Сколари изменил условия траста. Прямо при всех. Я был в ярости, когда вы попытались выставить меня подлецом перед Джиной и прочими. Я это запомнил. А теперь я уезжаю отсюда. Но перед этим я заглянул вернуть должок.
- Как поживает Джина? - спросил я с напускным безразличием.
- Забавно, что вы спросили это. Я теперь вдовец. С ней произошел несчастный случай полгода назад. Мы плавали с аквалангом. Она – первый раз, а я уже прошел несколько занятий. Видимо, она не поняла моего объяснения и задержала дыхание при подъеме. Разрыв легких. Она погибла, прежде чем я успел вытащить ее на берег.

Я чуть не прокусил трубку.

-Вы отлично постарались, не так ли? Гибель от недопонимания, как удобно! Вы получили именно такое заключение, да?
- Официальный вердикт – несчастный случай. Сколари был вне себя, как вы догадываетесь. Я был единственным наследником Джины, и согласно условиям траста, ее доля наследства досталась мне. Она была в акциях Сколари, поэтому мне пришлось иметь дело со стариком. Он избавился от меня, а я заплатил на пятьдесят процентов больше, чем акции стоили.
- Вы должны быть осторожным, Дерек. Старику осталось жить недолго, и он может захотеть взять вас с собой.
- Эта мысль меня тоже беспокоит. Поэтому я решил забрать деньги и уехать подальше от него.

Маршалл встал, чтобы уйти.

- Кстати, ваш блеф был не так уж плох. Он смутил меня на секунду. Потому я и швырнул в вас стаканом. Я должен был выйти и подумать, не упустил ли я чего-то. Но нет, не упустил..
- Как вы узнали, что это блеф?- Наглый кусок дерьма.

Маршалл подумал секунду.

- Неважно. Вы этого никогда не докажете. Это нигде не записано. Когда я учился в юридической школе, я работал бесплатным интерном в фирме, которая занималась делами старого Сколари, его отца. Это было, когда умерла мать Джины. Я задействовал много отделов и изучил документы, когда делал с них ксерокопии. Так я узнал ситуацию. Доля матери переходила Джине. Она была сиротой, без братьев и сестер. Это делало меня единственным наследником, если бы она умерла, не оставив завещания. Сколари не мог этого изменить. Зато ваш фокус убедил Джину в моей честности. Я ничуть не торопил ее писать завещание, и она отказалась, когда Сколари ее уговаривал. Как я уже сказал – для блефа это было недурно. Джина поверила вам, но я думаю, что она была единственной, кто ничего не знал об ее деньгах. Что ж, мне пора идти, чтобы не опоздать на самолет.

Он усмехнулся, словно был собакой, а я – его любимым деревом.

Мне было тяжело удержаться от желания угрожать ему, но угроза – это предупреждение, а я не собирался вести честную игру. Я успокоил себя тем, что в прошлый раз у меня было только два дня. Теперь у меня была вся жизнь. Когда я услышал, что дверь захлопнулась, я позвонил Келли по интеркому.

-Да, мистер Хаггерти?»
-Откройте снова дело Дерека Маршалла.

(1) Сент-Мэри – на Карибах такого острова не существует. Возможно, имеется в виду остров на Мартинике или возле Мадагаскара.

(2) Рашмор (англ. Rushmore) — гора в горном массиве Блэк-Хилс, юго-западнее города Кистон в Южной Дакоте, США. Гора известна тем, что в её гранитной горной породе высечен барельеф высотой 18,6 метра, содержащий скульптурные портреты четырёх президентов США: Джорджа Вашингтона, Томаса Джефферсона, Теодора
Рузвельта и Авраама Линкольна.

(3) Ака́лифа , или Лисохвост (лат. Acálypha) — род цветковых растений
семейства Молочайные.

(4) Но́рман Бейтс (англ. Norman Bates) — вымышленный персонаж, убийца, психопат, страдающий раздвоением личности, созданный писателем Робертом Блохом, герой знаменитого триллера Альфреда Хичкока «Психо» и его сиквелов.

(5) Кристофин – сорт грушевидного бледно-зеленого кабачка.

(6) Гаргулья (персонаж), также горгулья — демонический персонаж фантастической литературы, комиксов, кино и компьютерных игр.

(7) «Bush-Quayle» - организация республиканцев Нью-Орлеана.

(8) NCIC - Национальный информационный центр преступности.

(9) Фрисби – игра с летающим диском.

(10) Смета́нное я́блоко, или анно́на колю́чая (лат. Annóna muricáta) —
вечнозелёное дерево с широкими зелёными листьями, Одно из ценнейших тропических плодовых деревьев.

(11) Патуа́ (фр. patois) — диалект или язык, который считается нестандартным в рамках определенной лингвистической системы. Этот термин в лингвистике формально не определен. Наравне с ним используется термин «вернакуляр». Жаргоны и сленги этим
словом не называют, поскольку те не составляют целостную языковую систему, используя только отдельные специальные слова.

(12) 300 градусов по Фаренгейту – 149 градусов Цельсия.

(13) Дредлоки, локи, дреды (от англ. dreadlocks; устрашающие локоны) — наиболее известное наименование спутанных в локоны волос, которые образуются естественным (если отказаться от ухода за волосами длительное время) или искусственным путём (благодаря определённым методам спутывания волос в локоны).

[Aliskana]

↓↓ Белая шапочка

Когда июньским вечером Тэсс Ли вымыла голову – она не подозревала, что это станет для нее вопросом жизни и смерти.

Выглядело это просто сменой привычки: вместо того, чтобы идти на работу с непокрытой головой, она решила надеть шапочку, так как ее густые кудри торчали во все стороны, когда она выходила на воздух после мытья головы. Тюрбан был связан из белой ангоры. Снаружи его украшала изящная бело-зеленая брошь в форме вересковой ветви, а внутри – ленточка с ярлыком из прачечной, на котором красной ниткой вышито имя Тэсс.

В то самое чудесное утро она, пренебрегая трамваями, отправилась пешком в Лакокрасочную Корпорацию «Полуостров», где работала стенографисткой. Промышленный город располагался в холмистой местности, уродуя ее природную красоту; но городской совет оставил нетронутой гряду высоких холмов, используя их в качестве парков и спортплощадок. Холмы были высотой около 1000 футов, а над ними возвышался Пик в 3000 футов.

Тэсс шла легкой юной походкой, помахивая портфелем с документами. Время от времени она поглядывала на очертания Пика на фоне безоблачного голубого неба. Это помогало ей забыть о дымящихся фабричных трубах, а заодно поднять настроение – дела у нее шли неважно и в любви, и на работе.

В сердечных неприятностях она могла обвинять только себя. Никто на «Полуострове» не понимал, чем ее привлек гламурный блеск Клемента Тодда.

Она была привлекательной, спортивной девушкой с нежным, но сильным характером. Искренняя и смелая, она глубоко сочувствовала неудачникам и всегда готова была вступиться за жертв несправедливости.

Приблизившись к величественным колоннам фабричных ворот, она почувствовала знакомое нежелание заходить внутрь.


Она знала, что не только у нее замирало сердце и ноги становились ватными возле этих ворот – несмотря на то, что основатель Корпорации «Полуостров» старый Джон Эспинел в свое время решил создать образцовую фабрику. Он заботился о здоровье, удобстве и отдыхе своих рабочих. Здесь были просторные спортплощадки, бассейн, прекрасная столовая и разнообразные спортивные клубы.

Вся эта благодать сохранялась до его смерти. А потом его сын – молодой Джон – поехал в США изучать американские методы бизнеса, оставив брата управлять корпорацией. Брат Юстас был ленивым неумехой и удовольствовался формальным званием руководителя после того, как мисс Рэтклиф приобрела контрольный пакет акций корпорации.
Она была богата, обладала острым умом и страстно желала власти. К своему разочарованию, ей не удалось найти титулованного супруга, и в отместку она приложила все усилия, чтобы обрести власть с помощью коммерции. Часть ее политики состояла в том, чтобы использовать мозги и опыт своих подчиненных. Сначала она всячески демонстрировала интерес к ним, одновременно вникая в их идеи и теории. А как только они воплощались – тут же приписывала все заслуги себе.

К несчастью, при этом она постоянно увольняла тех, кто чем-то ей не угодил – а это все больше отравляло атмосферу в корпорации, так как сотрудники боялись потерять работу. Большинство из этих мелких сошек были слишком незначительными, чтобы их заметили – но Тэсс она запомнила из-за неудачного инцидента.

У «Полуострова» был стрелковый клуб со стрельбищем. Однажды мисс Рэтклиф посетила его и продемонстрировала отличный результат. Тэсс, которая тоже прекрасно стреляла, приветствовала ее как соперницу и вызвала на соревнование, выиграв с небольшим преимуществом.
«Это плохо, - говорили друзья Тэсс. – Теперь она затаит против тебя камень за пазухой».

Впридачу к беспокойству за свою работу Тэсс заметила, что мисс Рэтклиф проявляет особую симпатию к Клементу Додду. Будучи главным бухгалтером отдела финансов, он часто посещал ее офис, хоть и уверял Тэсс, что не испытывает никакого личного интереса к мисс Рэтклиф.
Волнение Тэсс усилилось, когда она вошла внутрь и шагнула на лужайку, где росли сирень и ракитник. Несмотря на короткий рабочий день, образцово-показательная фабрика пугала ее, словно тюрьма. Она печально взглянула на высокий Пик и внезапно увидела, что над вершиной парит птица.

- Дон, - обратилась она к высокому сутулому мужчине с седыми волосами и классическим профилем, - вы тоже видите эту птицу?

Он приложил бледную дрожащую ладонь к глазам.

- Это, должно быть, очень большая птица, раз ее видно на таком расстоянии, - заметил он. – Может быть, орел?
- Конечно, это орел! – взволнованно воскликнула Тэсс. – Ведь правда, это настоящий птичий царь? Такой свободный и великолепный! Я обожаю орлов. Если я вижу орла в неволе – это меня бесит.

Старик не ответил, так как он с интересом разглядывал внушительный седан, подъехавший к главному входу. Когда величественная платиновая блондинка спустилась по ступенькам, он взглянул на часы на башне.

- Мисс Рэтклиф – просто образец точности, - заметил он. – У меня назначена с ней встреча с глазу на глаз. Моя жена недовольна тем, что я работаю сверхурочно. Я действительно задерживался на работе из-за реорганизации некоторых отделов по требованию мисс Рэтклиф. Теперь я надеюсь получить за это компенсацию. В письме говорится, что на встрече пойдет речь о «важных служебных переменах».

Тэсс взглянула на его радостное оживленное лицо, и ее внезапно охватило дурное предчувствие. Дон был по профессии учителем, но ради своей болезненной жены и дочери этот превосходно образованный человек продал свои знания лаборатории «Полуострова». Он очень гордился своей интеллигентной семьей и культурной домашней обстановкой, где в каждой книге и картине чувствовался взыскательный вкус.

- Не рассчитывайте на это, - предупредила она. – Все знают, что Рэтклиф – мошенница.

Невысокая девушка с темной челкой, проходя мимо, бросила на нее недобрый взгляд. Тэсс выбрала неудачный момент для своего замечания, так как энергичная девица была секретаршей мисс Рэтклиф. Донован тоже был огорчен неосторожностью Тэсс.

Но она улыбнулась и зашла в высокий холл, чтобы приступить к работе.
К ней подошел молодой человек, который будто ждал ее прихода. Тед Локвуд не скрывал своих чувств. Он мечтал стать ее партнером. Почему же она предпочла ему Клемента? Это было одной из загадок природы. У нее был ясный практический ум, и она понимала, что Тед хороший инженер. Как и она, он был отличным спортсменом, и впридачу к прочим достоинствам обладал чувством юмора.

- Мадам позавтракает со мной?
- Прости, Тед. Я завтракаю с Клемом. Ты его видел?
- Не в лучшем состоянии. Он был с похмелья, и Матрона тряслась над ним. Если женщина хочет быть мамочкой - почему бы ей не выйти замуж и не родить ребенка?.
- Это ты обо мне? - подозрительно спросила Тэсс.
- Да, Тэсс, - ответил Тед с мрачной решимостью. – Почему ты не хочешь взглянуть в лицо фактам? Самые лучшие браки основаны на общих интересах – а у нас с тобой схожие вкусы. Как ты уживешься с такой артистической натурой, как Додд?
- Тед, пожалуйста, не сейчас, - устало попросила Тэсс.

У нее не было возможности подумать, потому что ей пришлось напряженно трудиться. Она стенографировала технические материалы, требовавшие ее полного внимания, и с радостью воспользовалась коротким перерывом, чтобы ополоснуть лицо. Мужские и женские туалеты находились в центральном холле с высоким куполом и мраморном фонтанчиком для питьевой воды – популярном месте встреч.
Когда она вошла, группа служащих, окружавших Клемента Тодда,
взволнованно переговаривалась вполголоса. Тодд, высокий стройный юноша, был бы похож на хорошенькую девушку, если бы не тонкие подвижные губы. Он говорил, подчеркивая оксфордский акцент, и дамы любого возраста считали это очень аристократичным.

- Слышала последние новости? – спросил он Тэсс. – Бедного старину Дона уволили.

Тэсс потрясенно взглянула на него. Он зажег сигарету.

- Боюсь, что Дон сам напросился, - добавил он небрежно. – Слишком возомнил о себе. Наша начальница этого не любит.
- Это настоящая трагедия, - воскликнула женщина с крашеной сединой. – Ему оставалось до пенсии совсем немного! А теперь он лишится пенсии. Что с ним будет?
- Тише, - прошептала машинистка. – Он идет сюда.

Высоко подняв голову, старый ученый подошел к группе. Он прочистил горло, прежде чем сделать объявление тоном директора школы, обращающегося к ученикам.

- Я только что оставил это место. Я никогда не был счастлив нигде, кроме школы. Теперь я надеюсь вернуться к преподаванию. И я хочу воспользоваться возможностью поблагодарить вас всех за поддержку и сотрудничество.

Его губы дрожали, но он вышел с достоинством.


Глядя на него, Тэсс почувствовала жар и головокружение.

- Это жестоко – отвратительно – подло! – взорвалась она. – Эта женщина вышвырнула его, чтобы лишить его пенсии!
- Успокойся, юный вулкан!

Тэсс почувствовала, что ее усаживают на стул. Она узнала голос Локвуда, но едва видела его сквозь расплывающийся туман. Она выпила стакан воды, который он протянул ей, и благодарно улыбнулась.

- Ты в порядке? – спросил он. – Что случилось? Ты сначала покраснела, а потом побледнела.
- У меня вспыльчивый характер, - честно призналась она. – Но дело не только в этом. Перед отъездом из Канады я попала в авиакатастрофу. С тех пор я отключаюсь, когда злюсь. Доктор сказал, что это скоро пройдет, но предупредил, что мне нельзя волноваться.
- На что это похоже?
- Мерзко. И страшно. Все вокруг чернеет, и я словно засыпаю. Доктор сказал, что этот сон – мое спасение, но я его боюсь, потому что когда просыпаюсь, я ничего не помню. Словно кусок жизни выпадает.

Остаток утра затянулся. Волнуясь из-за Дона, Тэсс не смогла сосредоточиться на работе, и в результате еле разбирала свои записи. Печатая их, она заметила, что в комнату вошла мисс Джонс – секретарша мисс Рэтклиф – и что-то прошептала начальнику.

Хотя она смутно ожидала этого, ее сердце застучало, когда она услышала:

- Мисс Ли, пожалуйста зайдите прямо сейчас к мисс Рэтклиф.

Сидящая за столом мисс Рэтклиф казалась воплощением безликой Администрации – холеная, элегантная и безупречная в каждой мелочи. Ее темный костюм прекрасно сидел на ней, а светлые волосы были безукоризненно уложены.

- Мисс Ли? – ее голос звучал сухо и безжизненно. – К сожалению, ваши услуги с завтрашнего дня больше не требуются. Вы получите жалованье за неделю вместо уведомления. У меня нет претензий к вашей работе – но мы сокращаем штат.
- Но, мисс Рэтклиф! – воскликнула Тэсс. – Это какая-то ошибка! У меня самая высокая скорость в офисе и…
- Это не касается лично вас.
- Касается, - с мужеством отчаяния Тэсс осмелилась прервать тиранку. – Иначе мне бы прислали уведомление. Я имею право узнать причину.
- Причина? Ваша нелояльность.

Виновато вспомнив о своих неосторожных замечаниях, Тэсс не стала отрицать обвинение. Вместо этого она спрятала гордость и обратилась с мольбой.

- Я не хочу рассказывать вам трогательных историй, но мне действительно нужна эта работа. Я прилетела из Канады после смерти родителей, и у меня нет друзей в Англии. Найти работу сейчас очень тяжело. Вы можете дать мне еще один шанс? Я обещаю, что буду вести себя лучше.

Мисс Рэтклиф посмотрела на нее холодным безликим взглядом и потянулась к звонку.

- Это окончательное решение, - сказала она.

Когда мисс Джонс влетела в офис и демонстративно распахнула перед ней дверь – Тэсс внезапно вспомнила орла, размахивающего своими мощными крыльями над горной вершиной. Это воспоминание придало ей силы.

Она поняла, что тоже свободна и готова ответить мисс Рэтклиф на равных.

- Вы мелочная жестокая женщина, - сказала она. – Самая младшая машинистка имеет больше права находиться на «Полуострове», чем вы. Вы не заработали власть – вы ее купили. Вы не используете ее во благо – вы ею злоупотребляете. Это преступление, что вы живы, когда каждый день умирают хорошие люди.

Она знала, что проходившие по коридору люди остановились и заглянули в офис, прежде чем мисс Джонс вытолкала ее и закрыла дверь.
По дороге в кассу Тэсс встретила Дона – он шел сгорбившись, как поверженный.

- Гестапо добралось и до меня, Дон, - сказала она. – Меня уволили.
- Мне очень жаль, - сказал он. – Но зато ваша совесть чиста, а мне есть чего стыдиться… Когда я услышал о своем… увольнении… я был в таком шоке, что пытаясь спастись, бросил другого в пасть ко львам. Это тяжелее всего. - Он добавил с запоздалым сожалением: - К тому же это мне не помогло.

После этого признания, объясняющего причины ее собственного увольнения, Тэсс показалось, словно рука друга со всего размаху ударила ее.

- Вы… - пробормотала она и отвернулась.

Еще один шок совсем оглушил ее. Получив деньги, она зашла в гардеробную и машинально переоделась в белые слаксы и красно-розовый пуловер. Ее волосы растрепались, и она надела белую шапочку, чтобы выглядеть как можно лучше на свидании с Клементом.

Она долго ждала Клемента в столовой, но он так и не пришел. Тэсс приняла свое разочарование с мрачным фатализмом. Слишком измученная, чтобы есть, она вышла из владений «Полуострова». Все, чего она желала, - это пойти в горы и взобраться на Пик – чтобы стоять на вершине и чувствовать исцеляющее дуновение ветра.

Из-за крутого склона, изрытого карьерами, посетители поднимались на вершину пика на небольшом фуникулере. Девушка у турникета, проверявшая билеты, была местной. Несмотря на детский вид она была необычайно резкой. Рыжая копна волос делала неизбежным прозвище «Рыжик».

- Она приносит вам удачу? - спросила девушка, когда ее острые глаза заметили брошь в форме вересковой ветви на белой шапочке Тэсс.
- Можете приобрести ее со скидкой, - горько ответила Тэсс.

На вершине холма простирался обширный участок вытоптанного дерна – там располагалось кафе, а рядом стояли столы и стулья. Отдыхающие собирались здесь по выходным, ели, пили, читали, играли в разные игры; но сегодня здесь было пусто, так как в городе шло цирковое представление.

Тэсс свернула на узкую тропинку, которая извивалась, словно светло-зеленая лента, среди зарослей черники и стеблей папоротника. Дальше, налево, тропинка вела к стрельбищу.

Тэсс присела на вереск. Первозданная природа утешала ее. Положив голову на подушку из веток, она смотрела в безоблачное синее небо, когда заметила мелькание крыльев.

Орел снова кружил вокруг вершины, напоминая ей о желании подняться туда. Идти пришлось бы долго, так как тропинка была извилистой, огибая камни и заболоченные участки. Даже в оптимистичном путеводителе говорилось, что подъем займет два с половиной часа.

Обернувшись, она увидела тропинку, ведущую на стрельбище. На склоне стояли две фигуры, тесно прижавшись друг к другу. Даже с такого расстояния невозможно было не узнать сверкающих в солнечных лучах светлых волос дамы и мягкой грации ее спутника.

Она увидела, как Додд обнял мисс Рэтклиф и наклонился к ее лицу, словно ища ее губы. При виде этого кровь бросилась в голову Тэсс. Она почувствовала, что ее голова пылает, а в мозгу без устали кружится огненное колесо.

Эти жуткие симптомы предвещали временную отключку. Тэсс изо всех сил пыталась сопротивляться – но во время борьбы на нее стремительно накатила тьма, будто черная ракета. Падая на вереск лицом вниз, она успела в последний миг заметить часы на ослабевшей руке.
Было 3 часа.

Было 4 часа. Тэсс испуганно поглядела на часы. Секунду назад было 3 часа. Из жизни выпал целый час.

Она закрыла глаза руками, вспомнив о предательстве Клема. Она чувствовала себя не просто несчастной, а жалкой и опозоренной. Больше всего ей хотелось спрятаться. Скоро со всех сторон начнут подниматься отдыхающие.

Сжавшись при мысли встретить кого-нибудь с «Полуострова», она неловко поднялась и начала искать шапочку. К своему раздражению, она не могла ее найти и, обшарив все ближайшие заросли вереска, вынуждена была прекратить поиски. Испугавшись звука далеких шагов, она бросилась бежать по ухабам, пока не добралась до скользкого берега, который отвесно спускался на узкий выступ над заброшенным карьером.

Опасный подъем по узкой тропе привел ее к неглубокой долине, где она могла укрыться. Когда она вернулась в долину, ей показалось, что она взгромоздилась на краю какой-то бездонной пропасти. Она долго лежала, наблюдая за движением облаков, похожих на бурное море.
Когда Тэсс заставила себя взглянуть на часы, она поморщилась.
«Боже, как поздно. Я должна снова выйти к людям».

Несмотря на это решение, она сделала круг, чтобы не встречаться с толпой в кафе. Она сама не понимала, что заставляло ее скрываться.
Выходя с турникета, Тэсс увидела, что Рыжик смотрит на нее. Это встревожило ее, пробудив спящий страх при воспоминании о выпавшем из жизни часе.

«Где я была? – подумала она. – Что я делала? Остались ли у меня какие-то следы на лице? Почему эта девушка уставилась на меня? О, Боже, как бы я хотела, чтобы Тед был со мной». Сейчас, когда очарование Клемента рассеялось из-за его предательства, сердце Тэсс потянулось к Локвуду. На обратном пути, сидя на жестком деревянном сиденье трамвая и глядя на проплывающие мимо ряды домов, она вспомнила строки Киплинга:

«Тысячный мужчина пойдет за тобой
До подножья виселицы – и дальше!»

Она снимала уютный домик, принадлежавший владелице цветочного магазина. Сегодня вечером он встретил ее как тихая гавань. Цветы еще никогда не были так прекрасны на закате, когда она шла через сад. Обшарпанная темно-зеленая гостиная выглядела очаровательно; обед уже стоял на столе, так что ей оставалось лишь включить электрический чайник.

Она почувствовала себя свежей и отдохнувшей, когда квартирная хозяйка зашла, чтобы забрать поднос.

- Какие новости? – спросила она. – Это правда, что ее убили?
- Кого? - спросила Тэсс, предчувствуя опасность.
- Вашу мисс Рэтклиф, конечно. Весь город говорит, что ее застрелили.

Тэсс тупо смотрела на хозяйку. В это время заскрипела калитка, и хозяйка выглянула в окно.

- Это мистер Локвуд, - сказала она. – Я впущу его.

«Я знала, что он придет. Я знала, что он придет», - проговорила про себя Тэсс.
Когда он вошел, Тэсс отвернулась и стояла, стиснув зубы и сжав кулаки. Она пыталась сохранить самообладание. Она слышала сзади его шаги, но молчала, пока они не остались одни.

- Тэсс… Дорогая…

Новая незнакомая нежность его голоса разрушила ее защиту. Уцепившись за него, она прижалась лицом к его плечу.

- Нам нельзя терять времени, - сказал Тед. – Копы скоро будут здесь, чтобы допросить тебя. Прежде всего помни, что я с тобой, что бы ты ни сделала. Ты ее убила?

Она побледнела, повторяя его вопрос непослушными губами.

- Я ее убила? Не знаю… Скажи, мою шапочку нашли?
- Что?
- Она пропала, пока я была в отключке. Я ничего не помню… Но шапочка может подсказать, где я была.

Локвуд помрачнел, выслушав ее сбивчивый рассказ.

- Я знаю, что ты невиновна, - сказал он. – Но в твоем рассказе есть слабые места. Избегай их, насколько сможешь. Не лги, но не мешай полиции самой запутаться.
- Но почему они придут ко мне?

В свою очередь Тэсс выслушала его рассказ о трагедии. Около 4.30 член Стрелкового клуба обнаружил тело Рэтклиф на земле позади мишеней. Ей выстрелили в сердце с близкого расстояния. Доктор установил время смерти с 3 до 4 – скорее всего, около 3.30. Так как винтовку Тэсс нашли поблизости, полиция допросила сотрудников «Полуострова» и узнала об ее увольнении и последовавших угрозах.

Он едва успел закончить рассказ, когда калитка снова заскрипела.

- Это полиция, - предупредил Локвуд. – Помни, что я с тобой.

Инспектор Понт напомнил Тэсс ее дядюшку, получавшего призы за выращивание георгинов. Он был высоким и смуглым, с сонными карими глазами, по которым невозможно было прочитать его мысли.
Тэсс встретила его с мужеством отчаяния человека, который поднимается на эшафот.

- Я Тэсс Ли. И готова подписать заявление.
- Не так быстро, - сказал инспектор. – Я скажу вам, когда придет время. Я хочу знать, говорили ли вы эти слова о покойной?

Когда Тэсс прочитала напечатанный лист бумаги, который инспектор вручил ей, она покраснела.

- Только один человек мог рассказать вам это, - сказала она. – Клемент Додд. Да, я говорила это. И не только это, а намного больше. Все это правда. Она была подлой тиранкой: нападала на тех, кто не мог дать ей сдачи. Жестокость и несправедливость всегда приводили меня в ярость.
- Девушка у турникета сказала, что вы были наверху между 2 и 6 часами, - сказал Понт. – Что вы делали в течение этого времени?
- Гуляла, - ответила Тэсс.
- Где?
- Я не знаю. Бесполезно меня спрашивать. Я побывала в авиакатастрофе, которая сильно повлияла на мою память. Я была очень расстроена… Но я гуляла.
- Вы потеряли шапочку во время прогулки? Девушка у турникета сказала, что вы были в шапочке, когда пришли, а возвращались с непокрытой головой.
- Это правда. Но я не знаю, где потеряла ее. Я говорю вам – я не знаю.
- Я бы хотел получить ее описание.

Записав данные в блокнот, инспектор направился к двери. Локвуд заметил блеск в его глазах, когда он говорил с Тэсс.

- Мы найдем шапочку. Завтра я прикажу начать поиск. Одновременно мы повесим объявление на стенде возле полиции. Я не слишком надеюсь на результат сегодня, но все же будьте готовы прийти и опознать ее.

Как только дверь закрылась, Тед сжал Тэсс в объятиях.

- Я останусь с тобой, - сказал он. – Мы подождем вместе.

Ей было не по себе, потому что она чувствовала, что он тоже нервничает. Он вздрогнул, когда в коридоре зазвонил телефон.

- Я подойду, - быстро сказал он.

Когда он вернулся, его улыбка была неестественно бодрой.

- Поехали на прогулку, - сказал он. – Моя машина на улице.

Поездка в полицию напоминала ночной кошмар. Домики с дымящимися трубами казались горящими Тэсс, с ужасом ожидавшей конца поездки – у нее дрожали губы, когда машина остановилась под синим фонарем. Все еще словно в страшном сне она зашла в выложенный плиткой коридор и увидела кабинет с открытой дверью.

Стоя под светом лампы, не отбрасывающей теней, Клемент Додд курил сигарету. Он был совершенно спокоен, пока не увидел Тэсс. Тогда он покраснел и отвернулся, чтобы не встречаться с ней глазами.

- Сюда, - сказал констебль.

Тэсс, которую Локвуд поддерживал за локоть, вслед за констеблем зашла в другой кабинет, где за столом, заваленным документами, сидел инспектор.

- Ваша? – спросил он и протянул ей белую шапочку из ангоры. Она машинально взглянула на свое имя на ленте и кивнула, прежде чем увидела, что он улыбается.

- Поздравляю, - сказал он. – Шапочку принесли два туриста – не из нашей местности – которые случайно увидели объявление. Они сказали, что нашли ее среди камней на вершине вскоре после 4 часов. Так как подъем занимает два с половиной часа, а покойная, согласно медицинскому свидетельству, была жива в 3, - очевидно, что вы не могли убить ее и подняться наверх в течение часа.

У Тэсс закружилась голова – в рассказе было слишком много неясностей. Но прежде чем она начала говорить, Тед взял ее за руку.

- Мисс Ли – наша лучшая спортсменка, - сказал он. – Спасибо. Я отвезу ее домой.
- Я могу позвонить вам позже, - заметил инспектор. – Я собираюсь побеседовать еще с одним свидетелем. Если вам интересно, можете подождать снаружи.

Тэсс поняла, почему он подмигнул: зайдя в кабинет, где ждал Клемент Додд, инспектор оставил дверь приоткрытой.

- Я хотел бы кое-что уточнить, Додд, - произнес он громким жизнерадостным голосом. – На месте преступления обнаружены два предмета. Один из них – винтовка, опознанная как принадлежащая стенографистке Тэсс Ли. Другой еще не опознан.
- Но ведь ее имя есть на ленте, - быстро и доверительно сказал Додд. – К тому же все видели ее брошь.
- Я имел в виду карандаш с надписью «Полуостров», - пояснил инспектор. – Шапочка, о которой вы говорите, была обнаружена на вершине сегодня в 4 часа вечера.
- Это гнусная ложь! Я видел ее…
- Вы видели ее? – быстро подхватил инспектор, когда Додд внезапно замолчал. – Продолжайте. Теперь, когда у мисс Ли полное алиби, я хочу узнать о ваших передвижениях.

Он закрыл дверь, и Локвуд увел Тэсс наружу к машине.

Когда они приехали в обитель Тэсс, в коридоре раздался звонок. И снова Тэд поспешил снять трубку.

Когда он вернулся, его лицо сияло.

- Додд признался, - сказал он. – Инспектор рассказал, что он был в таком состоянии после своей оговорки, что сразу раскололся, когда они принялись за него. Оказывается, старина Дон обнаружил, что Додд воровал деньги со счетов, и рассказал об этом Рэтклиф. Тогда она обвинила Додда. Она, как всегда, притворилась самой умной и сделала вид, что сама разоблачила мошенничество. Поэтому Додд решил, что никто, кроме нее, не знает об этом – и не узнает, если избавиться от ее. А я из некоторых слов Дона понял, что он раскрыл чей-то секрет. Додд признался, что уговорил Рэтклиф пойти на стрельбище, чтобы поговорить. Так что это было хладнокровное убийство.

Слушая его, Тэсс чувствовала, как гора спадает с ее плеч.

- Как чудесно узнать, что я не убийца. И как я рада, что Дон не выдал меня. Это Клема он бросил в пасть львам. Мне казалось, что никому нельзя верить. А ты – ты пошел со мной к подножью виселицы. А затем…

Локвуд рассмеялся и прервал ее.

- У меня хорошие новости. Раньше они не имели значения – ничего не имело значения, кроме тебя. Юстас решил выполнить просьбу отца управлять фабрикой, пока Джон не вернется из Америки. Может быть, старые добрые времена снова вернутся на «Полуостров». Но почему ты дрожишь?
- Моя шапочка! – воскликнула Тэсс. – Если бы ее нашли рядом с телом, меня бы обвинили в убийстве. Я бы призналась, а Клем остался в стороне. Я бы помогла ему остаться чистым… Но как шапочка попала на вершину? Я проходила возле стрельбища между 3 и 4 часами. Никто на земле не смог бы подняться на вершину за это время.
- Никто на земле, - согласился Локвуд. – Но кое-кто был в воздухе! Существует простое и естественное объяснение. Я думаю, Додд увидел тебя, когда ты была без сознания – твоя светлая одежда ярко выделялась на фоне вереска – украл твою шапочку и бросил ее рядом с винтовкой, чтобы обвинить тебя. Вот почему он так быстро раскололся. Сильнее всего пугает лжеца, если ему не верят, когда он говорит правду – а он знал, что шапочка на стрельбище. Ветра не было – лишь легкий бриз. Но тут появился господин Орел! Он увидел что-то белое и покрытое шерстью. Он бросился вниз, схватил это, взлетел – и понял, что его обманули. Возмущенный, он выбросил добычу – и к счастью, уронил на вершину, а не вниз. Так что совершенным алиби ты обязана своему другу - Орлу.

[Aliskana]

Был сборник из рассказов разных авторов на тему:
"Герой нашел апельсин, и это спасло ему жизнь".

Я перевела рассказ Этель Лины Уайт.

↓↓ И ответ был...

— Перед тем как уйти домой, Джонс, — сказал Тимоти Роллс, — принеси мне чашку чая и три сандвича с ветчиной.

Этот приказ, выпаленный на одном дыхании, оказался жизненно важным для судьбы маленького портного.

— Вы будете работать допоздна, босс? — спросил помощник, семнадцатилетний юнец.
— Да, Джонс. Мне повезло меньше, чем тебе. У меня-то босс чертовски требовательный. Но он не может меня выгнать, а я не могу его послать подальше.

Помощник почтительно улыбнулся этой шутке: Тимоти гордился, что он сам себе босс.

Когда он сидел за швейной машинкой у окна своего магазина — коротыш с задорной улыбкой, бледный из-за постоянного пара в воздухе — на него падал сверху яркий свет.

Его глаза было часто печальны из-за постоянных мыслей о войне, безработице и вечности; но в этот вечер Тимоти был серьезен по иной причине.

Он размышлял о недавних убийствах в городе. Были убиты две женщины — а преступник до сих пор гулял на свободе. И пока он скрывался, словно тень в морской глубине, выдающая присутствие акулы лишь еле заметным колыханием, — любой беззащитной девушке грозила опасность.

Особенно Роллс боялся за свою соседку по пансиону мисс Лоретту Смит, которая работала в бюро отеля «Бэр» и возвращалась поздно. Она была привлекательной блондинкой, обладающей юмором и здравым смыслом, что делало ее идеальной подругой для начинающего бизнесмена.

Из-за возможной опасности Роллс сердито посмотрел на брюки, которые чинил, когда его помощник вернулся с чаем. Через несколько минут после того, как парень ушел, в дверь раздался громкий настойчивый звонок, говорящий о появлении важной местной персоны— мэра Милбрука.

Это был богатый и известный предприниматель, светловолосый и крепкий. Он так напоминал образцового Джона Буля (1), что казался карикатурой на национальный характер.

Сначала Роллс не узнал его, потому что обычно румяное лицо мэра было бледным, а светлое пальто забрызгано грязью.

— Меня сбил чертов мотоциклист, — тяжело дыша, сообщил он. — Парень умчался раньше, чем я успел запомнить его номер. Возьмите мое пальто и отчистите его. Не могу же я идти через весь город, как грязный бродяга.

Роллс положил пальто на доску и попытался сначала пройтись по нему губкой, прежде чем засунуть между паровых катков. Отдышавшись, мэр начал беседу:

— Как вы себя чувствуете в провинции после Лондона, Роллс?
— Отлично, сэр. Этот город дружелюбнее Лондона. Только он небезопасен для юных леди до тех пор, пока не поймают убийцу.
— Гм. Похоже, этот тип слишком умен для полиции.
— Не совсем так, сэр. Я снимаю жилье у миссис Булл, а ее муж служит в полиции, поэтому я знаю кое-какие секретные сведения. В полиции считают, что такие преступления — работа кого-то вроде Джекила и Хайда, как в кино.
— Полиция может догадываться, кто он, но не сможет обвинить его без доказательств. А те, кто знают, не скажут…
— Я бы сказал.
— Ну и сделали бы глупость. Допустим, вы обвините важную персону. Кто вам поверит? Решат, что вы ненормальный. А если будет хотя бы малейшая тень сомнения — вас самого упекут за решетку. И с вами будет покончено.

Роллс вздрогнул, когда вывернул пальто и посмотрел на подкладку. Он увидел пятно возле кармана и взглянул повнимательнее.

— Боюсь, сэр, — неуверенно вымолвил он, — что придется отдать пальто в чистку. Я не смогу убрать кровь.
— Кровь?

Голос мэра изменился. Их глаза встретились… В этот момент Роллс ощутил, что перенесся в неведомое место, где его мертвой хваткой сдавил ужас.

«Это он, — подумал Роллс. — Я в этом уверен. Он здесь, в моих руках. Если он не оставит пальто, я буду точно знать. Я должен позвонить в полицию. Он не сможет убить меня здесь, где мимо окон проходят люди. Но я должен оставить пальто».

Внезапно Тимоти вновь оказался в своем маленьком ярко освещенном магазине и услышал смех мэра.

— Отличная шутка. Это пятно от кларета лихача-мотоциклиста. Так ему и надо. Ладно, Роллс, отправьте пальто туда, где его почистят как следует. Когда вы сегодня закончите?
— Я останусь допоздна. Доброй ночи, сэр.

Оставшись один, Роллс сунул пальто в свой пресс. Несмотря на объяснение мэра, портной волновался. Он вернулся к машинке, прихлебывая чая и жуя сандвичи во время работы.

Тимоти закончил около девяти — слишком поздно для возвращения в меблированные комнаты и слишком рано, чтобы встретить мисс Лоретту. Роллс решил пойти в кино, несмотря на то, что ему пришлось заплатить дороже обычного, поскольку кинотеатр был переполнен.

Ему понравился первый фильм, так как он представлял себе Лоретту на месте героини — шикарной блондинки. Но второй фильм его напугал. Он рассказывал о девушке, которая увидела убийство и потому стала опасной для гангстеров.

Вдобавок к моральному дискомфорту Роллс почувствовал сильнейшую жажду — расплату за жирную ветчину, смазанную горчицей.

Все пабы и кафе были закрыты. Внезапно он вспомнил о круглосуточном ларьке возле автострады.

Пока Роллс был в кино, его меблированная комната была удостоена персонального визита мэра.

— Я желаю видеть молодого Роллса, — высокопарно заявил он усталой неряхе, открывшей дверь. — Я поднимусь и подожду его внутри. Где его комната?
— Наверху. Первая дверь, — ответила женщина.
— Хорошо. Я сам найду. Не провожайте меня.

Ему предстояло долгое ожидание, так как Роллс вышел из кинотеатра около одиннадцати и направился в сторону Глочестер Роуд. Оставляя магазины позади, он добрался до промозглого туманного района, где город и деревня смешивались на пустынной дороге.

Когда Тимоти увидел яркий огонек ларька, он стремительно поспешил к нему, нащупывая в кармане последнюю монету. Вытащив ее, он разочаровался, так как вместо шестипенсовика увидел фартинг.

Слишком поздно он вспомнил, что заплатил за билет дороже. Слишком застенчивый, чтобы попросить в долг у незнакомцев, он повернул назад и радостно вспомнил кое-что еще.

В комнате под ним жила приятная супружеская пара Митчеллов. Муж был дирижером в оркестре отеля «Бэр» и возвращался поздно. Жена всегда готовила ему кофе.

Роллс был уверен, что они не откажут ему в чашечке. Он уже направился домой, когда услышал слова продавца ларька:

— Она отчаянно боролась, когда мой Альф услышал ее крик. Из нее хлестала кровь, как из резаной свиньи, но в больнице сказали, что она поправится.
— О чем вы? — спросил Роллс.
— Вы не слышали? — мужчина обрадовался новому слушателю. — На дочь майора Блейка напал парень с ножом, когда она возвращалась домой с хоккейного матча. Альф побежал за ним, но преступнику удалось ускользнуть. Девушка сказала, что его лицо было спрятано под темным платком, но он был высоким и в светло-коричневом пальто.
— В к-к-котором часу? — спросил Роллс дрожащим голосом.
— В половине седьмого.

Подсчитывая, Роллс похолодел. Именно в это время он отправил помощника домой, а мэр ворвался к нему через несколько минут.
Тимоти поспешил назад в город, обуреваемый противоречивыми эмоциями. В его мозгу словно взорвалась бомба, разбрасывая искры эмоций во все стороны.

«Я, маленький портной, против его милости господина мэра. Он снова расскажет про мотоциклиста, и полиция не станет проверять, чтобы сравнить с рассказом леди… А если он вообще откажется говорить? И я единственный, кто знает…»

Внезапно он заметил, как безлюдна местность. С одной стороны было кладбище, с другой — футбольное поле. Туманный свет освещал гаревую дорожку, колючую изгородь и временный забор вокруг строительной площадки, с которого одиноко свисали оборванные афиши. Каждая тень казалась готовой к прыжку, каждый угол был испытанием для измученных нервов.

Когда, наконец, Роллс достиг безопасной Хай-стрит, он был измучен и едва дышал. Теперь, когда он больше не боялся, Тимоти снова вспомнил о жажде. Она превратилась в настоящую пытку, а каждый проглоченный ломоть ветчины стал бесенком, поджаривающим его язык.

Внезапно он заметил на мостовой апельсин, видимо, выкатившийся из фруктовой лавки.

В этот миг ему показалось, что бог услышал его молитвы. Но, Роллс был очень брезглив, и его передернуло от мысли съесть апельсин, валяющийся в уличной грязи.

Когда Тимоти проходил через город, часы начали бить. Он заволновался, услышав три удара. В четверть двенадцатого Митчеллы лягут спать. Ему не достанется от них кофе.

Вода? И в этом ему было отказано. Тимоти не мог спуститься на первый этаж, не потревожив Буллов, которые там спали. И не решался пить из своего замызганного кувшина, который, несмотря на его жалобы, всегда отдавал тухлятиной.

Вернувшись, он подобрал апельсин. Дойдя до Мадейра Террасс, Роллс обтер его и очистил немного кожуры. А войдя в темный коридор, начал жадно и шумно высасывать сок. Осторожно шагая, он поднялся наверх. В комнате Митчеллов было темно, поэтому он осторожно прокрался по последним ступенькам.

Внезапно в темноте что-то задрожало, словно кто-то шевельнулся.

Заметив нечто странное, Роллс бросил апельсин и инстинктивно шагнул к выключателю. В тот же миг он почувствовал удар по голове, словно на него рухнула крыша, — и больше ничего не помнил.

Прежде чем он упал – подозрительно похожий на мэра человек подхватил его и затащил в комнату. Этот человек был в состоянии опасного возбуждения, вены на его висках вздувались и глаза застилал красный туман.

Подтащив жертву к газовой горелке, он набросил на юношу пуховое одеяло и включил газ.

На губах убийцы играла жестокая усмешка, когда он спрятал в карман оружие — кусок трубы, засунутый в шерстяной носок — перед тем, как положить на стол письмо. Оно было написано его почерком и с его подписью, но предполагалось, что именно оно послужило причиной самоубийства Тимоти.

«Дорогой Роллс!

Касательно вопроса, который мы обсуждали сегодня вечером в вашем магазине — я, к сожалению, не смогу финансировать ваш бизнес. Я считаю, что молодые должны пробиваться сами, как это сделал я».

Тщательно закрыв за собой дверь, мэр приготовился выскользнуть из дома. Он сделал шаг — и внезапно поскользнулся на остатках апельсина. Потеряв равновесие, мэр рухнул со ступенек.

Когда он, слегка оглушенный, лежал на полу, свет зажегся, и высокий дирижер выбежал из комнаты.

— Это вы, господин мэр? — крикнул он. — Что с вами, сэр?

Шок от падения объяснял бездействие мэра, но быстро придя в себя, он вытащил из кармана дубинку и бросился на дирижера.

Пока они боролись, Митчелл крикнул жене:

— Маленький Роллс! Посмотри, что с ним!

Двое молодых людей выскочили из комнат, чтобы помочь ее мужу, а миссис Митчелл поднялась наверх и почувствовала запах газа.
Концентрация была еще не слишком опасной, но Роллс, лежащий возле горелки, уже спал глубоким сном.

Миссис Митчелл открыла окно, выключила газ и опустилась на колени возле неподвижного тела. Она тянула и перекатывала его, пока не вытащила из комнаты наружу.

Спустя час Тимоти лежал на подушках под одеялом, пока его комната проветривалась. Он уже рассказал все полицейским, которые забрали окровавленное пальто и самого мэра. Героя окружали другие жильцы, напитки гуляли по кругу, и все перекрикивали друг друга.

Наконец Роллсу удалось поговорить с Лореттой наедине.

— Я подумал о том, какие странные вещи случаются. Словно кто-то их заранее запланировал. Какая удача, что я подобрал апельсин, который спас мне жизнь!
— Апельсин? — повторила Лоретта. И добавила:
— Какая удача, что это был сладкий апельсин! Ведь кислый лимон ты бы подбирать не стал!

(1) Джон Буль (англ. John Bull, букв. — «Джон Бык»[1]) — кличка, собирательный образ типичного англичанина (юмористическое олицетворение), одна из персонификаций образа Великобритании[.

[Aliskana]

Автор многих исторических исследований: О Марии-Антуанетте, Марии Стюарт, Кромвеле, королеве Баудикке и пр. Писала также детективы. Ее серийная героиня - детектив Джемайма Шор.

↓↓ Первое дело Джемаймы Шор

Jemima Shore’s First Case


От первого крика девочка проснулась и перевернулась в постели. Второй крик был громче, и девочка резко подскочила, едва не запутавшись в скромном ночном облачении. Хлопковая ночная рубашка с высоким воротом и длинными рукавами была ей велика. Девочка была худенькой, почти тощей, с длинными рыжими волосами и раскосыми глазами на узком лице.

Девочку звали Джемайма Шор. Ей было пятнадцать лет.

Крики продолжались, и от них стыла кровь в жилах одинокой девочки в маленькой комнатке. Кажется, крики приближались? Стояла непроглядная тьма. Джемайма выпрыгнула из кровати и подбежала к окну. Она была высокой, и ее ноги торчали из-под развевающейся ночной рубашки, - слишком худые, чтобы быть красивыми, как и все ее тело. Джемайма отодвинула занавеску из неподрубленной материи в цветочек. Между занавеской и стеклом находилась железная решетка. Ее было невозможно отодвинуть. С другой стороны - то, что таилось во тьме снаружи, не могло войти внутрь.

Вид решетки привел Джемайму в чувство. Она вспомнила наконец, где она находится: в спальне на первом этаже закрытой школы в Сассексе, называемой монастырь блаженной Элеоноры. Обычно Джемайма посещала католическую закрытую школу только днем. Она поступила туда, когда ее мать поселилась возле монастыря блаженной Элеоноры, пока ее муж был за границей. Ситуация была необычной потому, что Джемайма была единственной приходящей ученицей, и – по крайней мере, теоретически – протестанткой: смутные представления миссис Шор о религиозном воспитании вряд ли позволяли утверждать большее.

Сейчас миссис Шор вызвали за границу, чтобы ухаживать за мужем, оправлявшимся после приступа желтой лихорадки, и достопочтенная мать Ансилла, настоятельница монастыря, согласилась на время приютить Джемайму. Отсюда и единственная свободная маленькая комнатка на первом этаже, и слишком большая монастырская ночная рубашка – представления миссис Шор о том, что следует надевать ночью ее дочери-подростку, не слишком соответствовали правилам монастыря блаженной Элеоноры. Джемайма, стоя у окна и недоуменно глядя во тьму по ту стороны решетки и стекла, словно пытаясь разглядеть там ответ, не понимала, почему ее среди ночи разбудили такие крики, словно кого-то убивали или жестоко избивали, - последнее, чего можно ожидать в спокойной тишине монастыря, наступавшей после девяти вечера.

Сколько времени могло быть? Мать оставила Джемайме свои дорожные часы, чтобы та могла узнавать время в долгие монастырские ночи. Взглянув на светящиеся стрелки – Джемайма не хотела включать свет, чтобы ее не увидели снаружи – она увидела, что сейчас три часа ночи. Джемайма не боялась ни темноты, ни одиночества – возможно, потому что она была единственным ребенком – но полное равнодушие, с которым монастырь отнесся к ужасным крикам, напугало ее больше, чем сами крики. Большое здание из красного кирпича, построенное в двадцатые годы, служило не только закрытой школой для девочек, но и общиной монахинь, присматривавших за ними; эти два отсека были разделены часовней.

Часовня! Внезапно Джемайма поняла, что крики доносились оттуда. Ей пришла в голову пугающая мысль: лишь она могла находиться в пределах слышимости. Так называемые «девичьи» спальни находились в самом конце здания. Хотя Джемайма никогда не посещала жилья монахинь на другой стороне – ее лучшая подруга Розабель Пауэрсток, которая все знала о жизни монахинь, рассказывала, что в их кельях были крохотные окошки, расположенные высоко и вдали от часовни.

То ли из чувства долга, то ли из-за неистребимого любопытства, за которое монахини часто сурово ее укоряли, считая это любопытство частью злосчастного протестантского наследия, - но так или иначе Джемайма приотворила скрипучую дверь. Она старалась не шуметь. В длинном коридоре горел слабый огонек перед высокой статуей основательницы ордена Башни из Слоновой Кости – блаженной Элеоноры, одетой в черное платье, которое монахини носили и теперь. Руки статуи простирались вперед.

Джемайма осторожно направилась к часовне. Крики прекратились, но она услышала другой, более слабый звук, похожий на плач.
В призрачном сумраке Джемайма приблизилась к статуе, протягивающей руки вперед, – они выглядели приветливыми днем, но сейчас Джемайме показалось, что статуя хочет схватить ее и погрузить в непроглядную тьму.

Когда Джемайма тихонько подошла к часовне, ее ноздри почуяли знакомый аромат благовоний, воскуриваемых на этом месте уже пятьдесят лет во время утренних и вечерних служб. Она вошла в часовню (дверь была открыта) и увидела несколько горящих свечей перед статуей слева от нее. Аромат благовоний усилился. Маленькая красная лампада казалась далекой. Джемайма споткнулась обо что-то мягкое и бесформенное на полу посреди центрального прохода.

Джемайма вскрикнула – и в тот же момент сверток начал двигаться со стоном и произносить что-то вроде: «анашаала, анашаала». Затем сверток приподнялся и оказался вовсе не свертком, а итальянской девушкой из ее класса по имени Сибилла.

В этот момент Джемайма поняла, что в перерывах между рыданиями Сибилла говорила: «Она шагала, она шагала» с характерным итальянским акцентом. Она казалась полной противоположностью дневной Сибилле – богатой черноволосой красавице, которая носила недозволенные золотые цепочки и браслеты и красилась тоже больше дозволенного. Джемайма плохо знала Сибиллу, несмотря на общие уроки. Она убеждала себя, что причина в том, что Сибилла, в отличие от Джемаймы и ее подруг, не интересовалась литературой, искусством, историей и вообще ничем, кроме самой Сибиллы, ее развлечений, вечеринок и людей того сорта, которых встречаешь на вечеринках – в основном мужчин. Сибилла была старшей в классе – ей было семнадцать – а Джемайма младшей, так что их разделяла еще и разница в возрасте. Однако на самом деле дело было в том, что Сибилла была принцессой (хоть и итальянской, а не из английской королевской семьи), а Джемайма принадлежала к среднему классу и гордилась этим, не желая быть обвиненной в снобизме.

Обнаружить Сибиллу – принцессу Марию Сибиллу Магдалену Граффо ди Санто Стефано, если именовать ее полным титулом – в часовне ночью казалось совершенной непостижимым. Зная Сибиллу, было невозможно представить, что ее внезапно охватила религиозная мания и желание помолиться ночью в одиночестве. Сибилла была бесстыдно ленива во всем, что касалось религии. Ее с трудом можно было вытащить из постели даже к мессе, обязательной по воскресеньям и праздничным дням; она жалобно сопротивлялась, подобно черной кошечке, отворачивающейся от огня. К религиозному пылу других – например, подруги Джемаймы Розабель Пауэрсток – она относилась с насмешкой.

«Какая скука! – вот и все, что можно было услышать от нее в день обязательного празднества Дня Непорочного Зачатия. – Зачем это нужно? Я думаю, у нас в Италии такого нет». К счастью, высказывания Сибиллы о религии никогда не доходили до ушей достопочтенной матери Ансиллы, которая быстро наставила бы на путь истинный недостойную наследницу знатнейшего итальянского рода (среди предков которого были, если верить злым языкам, один-два римских папы).

В любом случае мысль о религиозной мании Сибиллы можно было смело отбросить.

- Сибилла, - произнесла Джемайма, дотронувшись до ее плеча, - не плачь.

В этот момент раздался звук, которого Джемайма подсознательно ждала с самого момента пробуждения: поступь характерных быстрых шагов монахини в полном облачении с четками на поясе и в обуви на каучуковых подошвах по мраморному полу.

- Сибилла, Джемайма? – при последнем имени в резком, но сдержанном голосе заведующей больницей сестры Вероники послышалось удивление. Она быстро овладела ситуацией и с помощью нескольких фраз: «Быстро в постель, вы обе» и «Не разговаривайте до тех пор, пока утром не встретите достопочтенную матушку» - прекратила судорожные рыдания Сибиллы. Джемайма заметила, что в кризисных ситуациях монахини инстинктивно начинали обращаться с подростками как с маленькими детьми; а может, они всегда считали их детьми, и при кризисе это проявлялось. В конце концов Сибилла была почти взрослой, если судить по ее внешнему виду. Джемайма вздохнула: ну как можно было отправиться в постель, так и не удовлетворив своего неистового любопытства?

К счастью для Джемаймы сестра Вероника, прежде чем выдворить их, решила еще раз осмотреть часовню на случай, если там спрятались другие ученицы.

- Что случилось, Сибилла? – прошептала Джемайма, воспользовавшись возможностью. – Кто тебя напугал? Я подумала, что тебя убивают…
Сибилла протянула загорелую руку (в отличие от большинства девочек в монастыре, она часто загорала на солнце и не носила положенных белых ночных рубашек).
- О Господи, Джемайма! – это прозвучало как «Ооосподи, Джемайма». – Я же сказала тебе! Она шаала!
- Кто шагал, Сибилла?
- Статуя. Которую они зовут святой Нелли. Она протянула ко мне руки. Она меня потроаала. Это было… miraculo. Как вы это называете? Чудо.

В этот момент сестра Вероника вернулась и наступило молчание.

Но разумеется, ненадолго. На следующее утро все старшеклассницы возбужденно болтали, и слова «чудо», «чудо Сибиллы» и «Ты слышала о чуде?» звучали повсюду. В сравнении с чудом Сибиллы (или с чудом блаженной Элеоноры – как посмотреть) само появление Сибиллы в часовне посреди ночи осталось почти незамеченным – никем, кроме Джемаймы, которая не верила в чудеса и поэтому очень хотела узнать о случившемся с Сибиллой больше, чем ей удалось ночью. Джемайма решила поговорить с Сибиллой сразу после урока математики, нагонявшей на Сибиллу тоску.

Сибилла улыбнулась Джемайме, показав ямочки на розово-оливковых щеках – свою самую прелестную черточку. (Может быть, этот розоватый блеск был результатом искусного наложения румян? Но Джемайма не была монахиней, и ее интересовало другое).

- Это глупо, - шептала Сибилла, позвякивая прелестным золотым браслетом. Джемайму поразило, что четки монахинь и украшения Сибиллы издавали одинаковой звук и служили одной и той же цели: продемонстрировать свое присутствие. – Но ты знаешь этих монашек: они не разрешают мне писать отцу. Такая тоска! То есть, они позволяют мне писать, но, кажется, они должны читать все письма. Так мама им приказала – или, может быть, они сами решили, я не знаю. Мама такая святая, ооосподи, она сама как монашка. А папа… - Сибилла снова показала свои ямочки. – Папа… как тебе сказать… он плохой мальчик…
- Беспутный? – подсказала Джемайма, но Сибилла не обратила внимания на ее слова. Она была занята восторженными и даже ностальгическими описаниями плохого (или беспутного) принца Граффо ди Санто-Стефано и его разнообразных развлечений. (Принцесса явно отвергала идею строгого благочестия, и Джемайма поняла, что Сибилла была дочерью своего отца). Принц водил знаменитые автомобили, сопровождал знаменитых красавиц, катался на знаменитых горнолыжных курортах, устраивал праздники на знаменитых яхтах и делал множество других чудесных вещей. «Папа не выносит скуки, он ее ненавидит!» Эти невинные, по мнению Сибиллы, развлечения стали причиной того, что брюзгливая принцесса запретила мужу общаться с дочерью. О разводе, разумеется, в Италии речи быть не могло без позволения матери-церкви, которой принцесса ревностно повиновалась.

- Папа тоже не хочет развода, - признала Сибилла. – Тогда ему бы пришлось жениться. Не знаю, на ком, но явно на одной из своих женщин. Это было бы для папы ужасно. Такая скучища! И еще ему нужны деньги, у бедного папы их нет, все деньги у мамы. По-моему, это нечестно, она должна дать ему денег, он ее marito, ее муж, ей следует дать ему денег. Как ты считаешь, Джемайма?

Джемайма, ощутив слабый порыв примитивного феминизма при описании семейного положения Санто Стефано, попыталась вежливо перевести разговор на другую тему.

- А статуя, Сибилла? – спросила она.
- Ах, - Сибилла сделала паузу, - понимаешь, Джемайма, я ему пишу. Я рассказываю о разных приятных вещах, но не хочу, чтобы монашки про это читали. Поэтому… - она снова замолчала – я передаю письма с Грегори, - закончила она чуть вызывающе. – Да, с Грегори. Нашим садовником, водителем, таксистом и кто он там еще…

Джемайма уставилась на нее. Она знала Грегори – нового работника, удивительно юного для того, чтобы быть допущенным в женский монастырь, но все-таки…

- И я кладу письма по ночам под статую святой Нелли, - доверительно продолжала Сибилла. – Как проснуться? Ооооосподи, это не сложно. Вот рано лечь спать – это сложно. Нас здесь заоооняют в постель как детей. А Грегори забирает письма по утрам, когда приносит почту. Потом он принесет мне ответ, который получит на почте. В этот день в большой вазе под статуей будет стоять красный цветок. И тогда я приду ночью и получу свое miraculo, - победоносно произнесла она.

Но Джемайма не верила в чудеса и потому молчала, слушая взволнованный рассказ Сибиллы о том, как статуя протянула руки и прикоснулась к ней, когда она прятала письмо (которое она сразу забрала обратно) и так далее, и тому подобное. Джемайма чувствовала, что собственный рассказ все больше возбуждает Сибиллу.

- Вот так я оказалась в часовне, - завершила Сибилла. – И я тогда начала крррричать и кррррричать, пока ты, Джемайма cara (1), не нашла меня, потому что только ты была близко от меня.

Это по крайней мере было правдой, подумала Джемайма. У нее сложилось впечатление, что Сибилла, при всей доверительной теплоте, сказала ей неправду – или не всю правду. Так же, как разум Джемаймы не позволял ей верить в чудеса, так инстинкт не позволял поверить рассказу Сибиллы – во всяком случае, не целиком.

И Джемайма, и Сибилла должны были слушать взволнованную речь на уроке литературы сестры Элизабет, посвященном ее любимому Водсворту («О, какой это чудесный человек!»).

- Однажды он получил великолепный Восток в награду, - звучным голосом декламировала сестра Лиз, перед тем, как жалобно добавить: - Сибилла, проснись. В конце концов, речь и о твоей Венеции, а не только о Венеции Водсворта.

Сибилла неохотно подняла голову с парты, куда та опустилась словно под весом тяжелой копны волос, ничем не повязанной вопреки правилам. Было ясно, что ее мысли далеко от Венеции – ее или еще чьей-то – и еще дальше от Водсворта.

Еще одной персоной, не верившей в чудеса – во всяком случае, именно в это чудо – оказалась преподобная мать Ансилла. Неизвестно, поверила ли она рассказу Сибиллы о том, что та пришла в часовню во сне («Я была словно невинный ребенок»), но мысль об ожившей статуе она отвергла.

- Глупости, дитя, ты просто спала. Ты сама это сказала. Тебе все это приснилось. И хватит разговоров о чудесах: пути Господа нашего или блаженной Элеоноры могут быть неисповедимыми, но не такими таинственными, как этот, - твердо произнесла мать Ансилла с видом человека, для которого таинственность далеко не главное. – Следующие четырнадцать дней будешь рано ложиться в постель. Нет, Сибилла, я приказываю. Тебе нужен отдых, чтобы прояснить твой ум, пришедший в смятение после вчерашнего происшествия.

Даже Сибилла осмеливалась лишь мрачно взглянуть на мать Ансиллу, когда та была в таком настроении. Школе пришлось подчиниться запрету обсуждать происшествие. Без пищи слухи о чуде быстро заглохли, сменившись другими: например, скандалом по причине того, что близнецы Анни и Петти Клитеро (их полные имена были Аннунциата и Перпетуя) не были избраны детьми Марии. Это случилось по совершенно несправедливой причине: некая Мэри Квентиш описала их в серии статей «Монастырские детки» в глянцевом журнале, изложив при этом свою версию монастырских обычаев.

Джемайма порой думала, продолжает ли Сибилла свою тайную переписку. Время от времени она посматривала на Грегори, когда он выполнял свою работу, которую не могли выполнить сами монахини (как ни странно, к ней относилась тайная передача писем). Грегори был серьезным тридцатилетним мужчиной с густыми курчавыми коротко стрижеными волосами; в нем не было ничего выдающегося, и не будь он единственным лицом мужского пола в монастыре, (за исключением приходившего утром и вечером священника и родителей по выходным), Джемайма вряд ли запомнила бы его лицо. Однако он был очень приятным человеком, хоть и не склонным к разговорам – во всяком случае, не с Джемаймой. Удивительно, что Сибилле удалось подкупить его.

Настала очередь Джемаймы вздохнуть. Лучше взглянуть фактам в лицо. Сибилла была богата – это было видно по ее внешности – и соблазнительна. Джемайма вновь вздохнула, подумав о фигуре Сибиллы, более похожей на итальянскую кинозвезду (даже если кормить ее спагетти), чем Джемайма могла когда-либо мечтать. Конечно, оба этих фактора – деньги и внешность – помогли Сибилле соблазнить Грегори. Следовало сосредоточиться на других вещах: как выиграть Английский Приз (и тем самым победить Розабель) или получить роль Гамлета в школьном спектакле (и тем самым победить всех).

Когда Сибилла появилась в субботу утром после мессы в компании дамы средних лет и двух мужчин в пальто из верблюжьей шерсти – один был высоким и смуглым, а второй просто смуглым – Джемайма снова подумала о семействе Санто Стефано. Были ли они родственниками?
Монастырские правила были достаточно строгими, чтобы предположить, что это могли быть просто друзья – особенно учитывая, как тщательно мама-принцесса следила за допуском к ее дочери. К тому же дама была похожа на Сибиллу, и по ее расплывшейся фигуре можно было догадаться, какими станут соблазнительные формы Сибиллы в среднем возрасте.

Любопытство Джемаймы было удовлетворено неожиданно скоро: сразу после мессы Сибилла направилась к ней и с чарующей улыбкой, играя ямочками, представила ей своего кузена Танкреди, тетю Кристиану и дядю Умберто.

- А сейчас, Джемайма, ты пойдешь с нами обедать. Да, я настаиваю. Ты спасла меня. Si, s (2), именно она, - это было сказано родственникам. А Джемайме она призналась:

- Как удивительно, что они здесь! Я их не ждала. Они приехали следить за непослушной Сибиллой, - она снова улыбнулась. – Но слушай, - Танкреди похож на моего папу, так что теперь ты знаешь, как выглядит мой папа, - красавец, правда? А папа ооооочень любит Танкреди. Ну что, пойдем?
- У меня нет разрешения, - отчаянно проговорила Джемайма. Одного лишь взгляда на Танкреди хватило, чтобы понять, что он воплощал ее идеал мужской красоты, взятый отчасти из портрета лорда Байрона на обложке хрестоматии, отчасти из описания героя романа Джорджетт Хейер «Ученик дьявола». (Подобно многим интеллектуалкам, Джемайма втайне обожала Джорджетт Хейер. Джемайма, вместе с Розабель, Анни, Петти и всей их компанией радовалась, когда более старшие и несомненно интеллектуальные женщины публично признавались устно и письменно, что в годы их юности Джорджетт Хейер была важным, хоть и официально не признанным, явлением литературы).

Увы – Джемайма была совершенно не готова к встрече с Танкреди, мужчиной ее мечты. Ее самая красивая черта – волосы – уныло свисали, так как в прошлые дни у нее не было причины вымыть голову; ее «домашняя одежда», которую ей разрешалось надевать, когда она уходила из монастыря, принадлежала более низкой девочке (потому что миссис Шор купила ее год назад), и никак не походила на мини-юбку, будучи слишком старомодной.

В общем, Джемайма разрывалась между восторгом и опасением, когда Сибилла, в своем привычном беспечном стиле, решила ее проблему: «Но у тебя же такие чудесные длинные ноги! Танкреди видел тебя, ma die bella (3), да, да, я тебя уверяю…». И самое удивительное – мать Ансилла позволила ей пойти.

- Необычная дружба, дорогая Джемайма, - сухо заметила достопочтенная матушка, добавив: - Но, возможно, вы с Сибиллой чему-нибудь научитесь друг у друга. Ее небольшие яркие глаза из-под покрывала оглядели блузу и юбку Джемаймы.

- Это мини-юбка? – спросила матушка резким голосом. – Нет, я вижу, что нет. А твоя дорогая мама далеко… - Мысли матери Ансиллы явственно щелкали быстро, как бусины ее розария (4). – Что подумает маркиза? А сейчас, дитя, пойди к матери Баптист в швейную; я думаю, что Сесилия Клитеро – она назвала имя недавней выпускницы, родственницы Анни и Петти, - как раз твоего размера.

Удивительно – но благодаря совершенно немирским монахиням Джемайма вместо обвисшей блузы и старомодной юбки оказалась одетой в черный костюм, отделанный бежевой тесьмой и выглядевший так, словно был создан Шанелью (5) или кем-то вроде нее.

Без этого костюма смогла бы Джемайма очаровать Танкреди так, как это получилось у нее во время обеда? Потому что, как позже Джемайма рассказала Розабель, Танкреди был очарован, и Розабель, узнав подтверждающие факты, согласилась с ней. Иначе отчего он бросал на нее жгучие взгляды, направлял винный бокал в ее сторону, словно бы случайно касался под столом ее колена своей ногой в голубоватом шелковом костюме – слишком ярком для английского? Что до самого Танкреди – он стоил того, чтобы его очаровывать. В его мускулистой фигуре в элегантном костюме не было ничего женственного, он распространял атмосферу космополитической изысканности и аромат Eau Sauvage (6) (Джемайма знала этот запах, так как когда-то по совету Розабель подарила эту туалетную воду отцу на Рождество).

Что касается дяди и тети Сибиллы – маркиза говорила мало, но когда это случалось, из ее уст звучала правильная английская речь, в которой одноко слышался – то ли случайно, то ли намеренно – легкий укор, словно присутствие Джемаймы на обеде требовало объяснения или оправдания. Ответы Джемаймы на вопросы маркизы об ее происхождении и предыдущем образовании, казалось, особенно ее раздражали; услышав, что отец Джемаймы служил в британской армии, маркиза просто уставилась на нее. Джемайма надеялась, что причина в национальных предубеждениях из-за воспоминаний о войне, но опасалась, что дело в обычном снобизме.

Дядя Умберто был обычным рябоватым коротышкой, которого можно было принять за официанта, не будь он итальянским аристократом. После короткого опроса они начали говорить с племянницей по-итальянски (видимо, о семейных делах, подумала Джемайма), тем самым предоставив Танкреди возможность ухаживать за Джемаймой.

На следующий день Сибилла гордо сообщила:

- Ты выиграла, Джемайма! Танкреди считает тебя таааакооой интел-лек-ту-альной, - она растягивала слова, - и спрашивает, все ли английские дееееевууушки таааакие интел-лек-ту-альные, но я сказала, что ты славишься своим интел-лек-том, да так, что даже можешь счесть его глууууупыым.
- Не такая уж я умная, Сибилла, - возразила Джемайма, которая хотела привлечь Танкреди чем-то иным, кроме своего знаменитого интеллекта. Конечно, интеллект мог помочь ей выиграть приз (она все еще хотела победить Розабель) – но ей хотелось, чтобы к ней относились иначе чем к интеллектуалке в блестящем международном обществе, где она уже обитала в своих мечтах…

Однако, когда пришло письмо Танкреди, в нем говорилось вовсе не об интеллекте Джемаймы, а воспевалась ее английская красота, ее лицо цвета клубники со сливками, волосы, подобные солнцу Италии, и так далее и все такое, чего Джемайма не могла вообразить даже в самых смелых мечтах. Способ доставки письма был не таким приятным: его вручила Сибилла, сообщив, что оно было спрятано в конверте письма от его сестры Марии-Глории (письма от родственниц не вскрывали).
Прочитала ли Сибилла письмо в конверте, заклеенном скотчем?

Если да – сердце Джемаймы разрывалось между смущением и гордостью.

Вскоре пришло еще несколько писем. Он хотел снова увидеться с ней.

- Конечно, он хочет опять увидеть тебя! - восклицала Сибилла. – Он любит тебя! Разве он не повторяет это снова и снова?

Джемайма взглянула на нее. Значит, Сибилла знает содержание писем. К своему удивлению, Джемайма поняла, что не так уж сильно хочет увидеть Танкреди, хотя его тайные письма стали центром ее эмоциональной жизни. В страсти Танкреди было что-то похожее на чудо – криво усмехалась себе самой Джемайма, которая не верила в чудеса и в то же время не могла запретить себе волноваться о том, что второй раз чуда может не случиться. В конце концов, именно любопытство, а не романтика заставляло Джемайму противиться дерзкой мысли Сибиллы о свидании. Она должна была принять Танкреди в своей комнате, оставив решетку открытой.

- Ключ! – возражала Джемайма. – Это невозможно! Где мы возьмем ключ?
- Ох, Джемайма, ты такая умница, - промурлыкала Сибилла, как никогда похожая на толстую черную кошку, отворачивающуюся от сливок. – Ты что-нибудь придумаешь. Иначе Танкреди уедет в Италию и ты его так и не увидишь. Это так грустно. У него там столько девушек…
- Как у твоего папы? – не смогла удержаться Джемайма. Но Сибилла лишь надула губы.
- Я дам тебе длинное-длинное письмо к папе, если ты скажешь «да», - вздохнула она. – Я сейчас боюсь просить Грегори. Папа думает… - Она помолчала. – Он боится. И я тоже боюсь. Из-за движущейся статуи, - Сибилла вздрогнула.
- Нет, Сибилла, - ответила Джемайма.

Тем не менее Сибилла со своим вечно томным видом отказалась положить цель предполагаемой дерзкой экспедиции Танкреди к подножью блаженной Элеоноры. Джемайма, в свою очередь, разрывалась между убеждением в невозможности добыть ключ от оконной решетки и гордым нежеланием потерпеть неудачу от монахинь. Наконец победила гордость – возможно, Джемайма предчувствовала это заранее. Она заметила, наблюдая за сестрой Димпной, запиравшей комнаты и решетки, что решетка открывается ключом, но захлопывается автоматически. Оставалось положить кусочек черного картона между решеткой и косяком и отвлечь сестру Димпну в тот момент, когда маленькая монахиня закрывала решетку.

Все получилось. Джемайма сама тщательно захлопнула решетку после того, как сестра Димпна ушла. В ту ночь Джемайма не спала, глядя в темное окно, через которое придет Танкреди, если она захочет его впустить. Она некстати подумала о той ночи, когда ее разбудили ужасные крики Сибиллы. Она вспомнила ночь в часовне с перепуганной девушкой, запах благовоний – и внезапно ее мысли перенеслись к первой и пока единственной встрече с Танкреди. Ее собственное чудо. Она вспомнила, как Сибилла произносила: «Miraculo».

- Но я не верю в чудеса, - сказал хладный глас рассудка лежащей в темноте девочки, сопротивляясь соблазнительному средиземноморскому очарованию Сибиллы. - И есть кое-что еще: мой инстинкт. В ту первую ночь я понимала, что она лжет. Почему статуя двигалась?

Джемайму охватила тревога. Она вскочила с кровати, включила свет и посмотрела на свое отражение в маленьком зеркале над раковиной.

- В субботу, - сказала Джемайма на следующее утро. Ее голос звучал холодно. – Пусть Мария Глория передаст письмо.

Сибилла от радости не заметила ее холодности.
- И еще, Сибилла…

- Cara(7)?
- Дай мне письмо для твоего отца пораньше, потому что мне разрешили поехать домой, чтобы взять несколько подходящих маминых платьев – она скоро возвращается. Поэтому дай мне письмо перед тем, как я уйду, - позже мы можем не увидеться.

Сибилла заключила Джемайму в мягкие, теплые, ароматные объятия.

В субботу Джемайма поняла, что она разрывается между двумя противоположными чувствами. Одна ее сторона жаждала ночного свидания, что бы оно ни принесло, а другая мечтала, чтобы ночь никогда не наступила и она всю оставшуюся жизнь ожидала Танкреди… Была ли это любовь? Джемайма никогда не была влюблена, не считая пары воскресных флиртов с младшими офицерами отца, хотя они часто обсуждали эту тему с Розабель (из остальных друзей Анни и Петти были слишком игривыми, а Бриджет – слишком благочестивой, чтобы говорить об этом). Но была и другая ее сторона, холодная и рациональная, твердившая: «Я хочу разобраться, я хочу узнать, что происходит, каким бы болезненным не оказался ответ».

Джемайма посетила свой дом. Ее привез молчаливый Грегори, а сопровождала сестра Вероника, которая сердито согласилась с Джемаймой, что сад в ужасном состоянии и следует убрать засохшие ветви. «Идем, Джемайма, сделаем это вместе». Джемайма подняла грабли с запущенной клумбы и начала старательно сгребать ветки и листья под речи сестры Вероники. (Грегори не пришел помочь и остался сидеть в автомобиле). На обратном пути Джемайма была совершенно спокойна, что в совокупности с загадочно молчаливым Грегори позволяло сестре Веронике всласть обсуждать неопрятное состояние дома семейства Шор («Твоя бедная дорогая матушка… у нее нет садовника…»). Весь остаток дня и вечер Джемайма твердо поддерживала на плаву исследовательскую часть своей души. Ее эмоциональная тоска была слишком мучительной.

Тьма опустилась на монастырь. Из угла окна – открытого или, вернее, со щелью между косяком и решеткой, которую мог заметить лишь тот, кто знал, что решетка не будет заперта – Джемайма видела, как свет в окнах верхних этажей постепенно гас. Сибилла спала в своей комнате, которую она разделяла с похожей на обезьянку француженкой по имени Элен, вечно мерзнувшей даже летом. «Она слишком мерзнет, чтобы проснуться. Она спит, как мышка-норушка», - рассказывала Джемайме Сибилла. Но теперь за Сибиллой по ночам следили, и она не могла передвигаться так свободно, как прежде.

На другой стороне здания спали монахини – все, кроме дежурных и сестры Вероники в больнице. Джемайма не представляла себе, где спит мать Ансилла – или не спит, а в молитвенном уединении коротает недолгие ночи перед ранней утренней мессой? Но Джемайма предпочитала о ней не думать: настоятельница славилась своей проницательностью, и Джемайме потребовалось мужество даже для того, чтобы пожелать ей спокойной ночи. Она боялась, что зоркие темные глаза разглядят ее намерения.

В комнате Джемайма решила не переодеваться в ночную рубашку. Она натянула джинсы, тайком захваченные из дома и строго запрещенные в монастыре, и короткий черный шерстяной свитер с высоким воротом. Несмотря на ее скептицизм, атмосфера монастыря вызвала у нее желание помолиться.

Даже согласно рациональным стандартам молитва не могла принести вреда, и Джемайма трижды произнесла «Аве, Мария».

Как ни странно, но лишь после того, как она услышала тихие – очень тихие – шаги за окном и звук отодвигаемой решетки, она поняла, что ее поведение не просто безрассудно, а вправду опасно. Но было уже поздно. Оставалось отодвинуть решетку как можно тише - после выходки Сибиллы монахини время от времени осматривали коридор. Она осторожно приоткрыла окно.

Через подоконник перелез Танкреди, одетый в черный свитер, похожий на ее собственный, черные брюки и черные туфли на каучуковой подошве. Аромат Eau Sauvage наполнил комнату. На секунду Джемайма замерла… затем позволила Танкреди заключить себя в объятья. Он поцеловал ее, и его слишком тонкие губы прижались к ее губам.

Затем Танкреди чуть отодвинулся и погладил ее по бедру, затянутому в джинсы.

- Какая броня! Ты даже не пытаешься соблазнить меня! - прошептал он ей на ухо. Джемайма ощущала его улыбку в темноте. – Ты немножко похожа на монашку, правда? – Он дотронулся до ее груди в тугом черном свитере. – Совсем чуть-чуть.
- Танкреди, ты не должен… Я хочу сказать…

Что она хотела сказать? Она знала, что она хочет сказать. Она ведь все заранее продумала, не так ли?

- Послушай, Танкреди, ты же пришел за письмом Сибиллы? Оно очень толстое. Ты должен взять конверт и уйти. Понимаешь, монахини очень подозрительны. Я не смогла тебя предупредить, но мне кажется, что они что-то заподозрили. Мать Ансилла – это настоятельница – очень догадлива. – Джемайма чувствовала, что ее речь превращается в детский лепет. – Так что возьми письмо и уходи.
- Да, я возьму письмо. В свое время. Или сейчас, tesoro (8), если ты так хочешь. Я не хочу доставлять тебе неприятностей. – Танкреди выглядел озадаченным. – Но сначала я немножко отдохну – я так устал, пока брел через этот громадный парк, поэтому я посижу на этой маленькой кроватке. Она и вправду монашеская кроватка.
- Ты должен поскорее найти письмо и уйти.
- Найти? Разве оно не у тебя? – спросил Танкреди более отрывисто.
- Я… Я его спрятала снаружи под статуей. Понимаешь, по субботам у нас проверки. Проверяют все ящики, тумбочки – все-все-все. Поэтому я не посмела оставить его здесь. Я положила его туда же, куда раньше Сибилла. Я объясню тебе, куда идти…

К великому облегчению Джемаймы – да, к облегчению! – Танкреди, кажется, понял, что нужно поспешить. Выходя в еле освещенный коридор, он поцеловал ее весьма небрежно, и лишь аромат Eau Sauvage в комнате напоминал ей о том, каким романтичным могло стать их свидание при других обстоятельствах. Джемайма села на кровать и стала ждать возвращения Танкреди. Будет еще одно объятие, один поцелуй – возможно, небрежный, возможно, более долгий – а затем он растворится во тьме, из которой возник, и исчезнет из ее жизни.

Она ждала.

Но все пошло вовсе не так, как задумала Джемайма. Танкреди снова возник в двери, за его спиной виднелась большая статуя, а в руке он держал карманный фонарик и надорванный конверт. В следующую минуту он прыгнул к ней и схватил ее за горло сильными руками.

- Где это? – яростно прошептал он. – Ты его забрала? Кто его взял? – И еще более злобно: - Что это такое? – Он смотрил на Клинекс (9), высунувшийся из конверта, на котором рукой Сибиллы было написано имя принца Граффо ди Санто Стефано. Его пальцы стиснулись на горле Джемаймы, так что она еле могла говорить, даже если бы знала ответ на его вопрос.
- Танкреди, я не знаю… - пробормотала она. И тут, к ужасу Джемаймы, она увидела, что позади Танкреди движется что-то, похожее на статую блаженной Элеоноры. Джемайма закричала, чувствуя, как пальцы Танкреди сжимают ее горло. А затем много вещей случились одновременно. Позже, рассказывая об этом Розабель под строжайшим секретом (близнецы Клитеро и Бриджит об этом никогда не узнали), Джемайма с трудом вспомнила, в каком порядке все произошло. Статуя начала приближаться к ним, зажегся огромный фонарь, направленный прямо на них, и Джемайма услышала голос Грегори, произнесший: «Инспектор Майкл Ванн, отдел по борьбе с наркотиками» - и этот Майкл Ванн арестовывал Танкреди!

Вернее, собирался арестовать, так как едва Танкреди услышал его и увидел вспышку света, он мгновенно оставил Джемайму, ринулся к окну, вылез через решетку и исчез.

Послышалось множество голосов – необычайно много для тихого монастыря ночью – и можно было разобрать слова: «Ничего, мы его возьмем» и «вокзалы, аэропорты». Все это смешалось в голове Джемаймы. Все казалось безумным, начиная с движущейся статуи и кончая словами Грегори:

- И все-таки ему удалось унести эту дрянь.
- Нет, не удалось, - ответила Джемайма тихо, но уверенно. – Я закопала ее дома в саду.

Первое, что сказала мать Ансилла (и это было характерно для нее, как позже заметила Джемайма в разговоре с Розабель):

- Джемайма! Ты надела джинсы!
- Надо же было ей с чего-то начать, - ответила Розабель. – Видимо, для нее это было слишком – отдел по борьбе с наркотиками, ворвавшийся ночью в монастырь – несмотря на щедрый улов и на то, что принц оказался мерзким пушером. Слава Богу, что все это кончилось к началу нашего спектакля.

Розабель недавно назначили на роль Гамлета (Джемайме дали роль Лаэрта – несчастного заблудшего опрометчивого юноши, как назвала его сестра Элизабет, взглянув в сторону Джемаймы). Теперь Розабель могла полностью посвятить себя представлению.

- Мать Ансилла услышала от тебя надлежащее объяснение? – спросила она.
- Ты знаешь мать Ансиллу, - сочувственно ответила Джемайма, - она мыслила так праведно! Пока я не заявила невинным голосом, что монахини наверняка согласны с иезуитами, что цель оправдывает средства.
- Ты молодец! И что она ответила?
- Приказала мне написать эссе об истории ордена иезуитов к пятнице. Мать Ансиллу невозможно перехитрить.
- Сибилле и Ко это явно не удалось. Ну что ж, Джем, тебе повезло. Ты спрятала кокаин, Танкреди не убил и не похитил тебя.
- Да, конечно, мне повезло, - ответила Джемайма, и Розабель показалось, что в ее голосе прозвучала грусть.

Одним из последствий этой ночи стал стремительный отъезд Сибиллы из монастыря. Ее плачущую фигурку окружало множество дорогих бархатных зеленых чемоданов. Она отказалась говорить с Джемаймой, лишь бросила ей: «Ты ааадкая, и я тебя ненавижу. Танкреди тоже тебя ненавидит. Он считает, что ты ааааадкая уродина». Сибилла яростно отвернулась, и ее роскошные серьги, которые она теперь могла носить открыто, сверкнули и зазвенели.

Что ожидало Сибиллу? Отдел по борьбе с наркотиками был склонен проявить снисхождение к особе, явно находившейся под влиянием отца, обожающего удовольствия и ограниченного в средствах (опасное сочетание). К тому же, благодаря ранее полученной информации, они наблюдали за ней с момента ее приезда в Англию, и хитроумный план принца провозить в Англию наркотики в школьном багаже дочери с пометкой «Монастырь блаженной Элеоноры, Чарн, Сассекс» оказался далеко не таким надежным, как он думал. А загадочный молчаливый садовник Грегори не так повиновался Сибилле, как она воображала с гордостью, а Джемайма – с завистью.

Однако, Грегори в качестве детектива под прикрытием не полностью справился с задачей. Он позволил Сибилле ускользнуть ночью и устроить истерику, с помощью которой она смогла вовлечь Джемайму в их план. Можно было считать, однако (Джемайма и Розабель были в этом уверены), что на самом деле вовлек Джемайму Танкреди, посланник принца, после того, как Сибилла побоялась обращаться к Грегори. Вот тогда Джемайма храбро заманила в ловушку Танкреди и находчиво спрятала кокаин.

Джемайма тоже была небезупречной, как заметила Мать Ансилла, повторив замечание насчет джинсов и добавив про девочек, которые скрывают важные вещи вместо того, чтобы посоветоваться со старшими, и назначают тайные свидания мужчинам, хоть и с благой целью. А затем мать Ансилла спросила:

- Но Джемайма, дорогое дитя, - как ты догадалась?
- Я не поверила во второе чудо, матушка, - призналась Джемайма.
- Во второе чудо, детка?
- Я и в первое не поверила – в движущуюся статую Сибиллы. А вторым чудом было то, что ее кузен влюбился в меня. Я посмотрела на себя в зеркало, и… - ее голос прервался. Матери Ансилле показалось, что она заставляет Джемайму рассказать то, о чем та предпочитает молчать.

Мать Ансилла взглянула на Джемайму. Ее взгляд был испытующим, но добрым.

- Джемайма, я уверена, что когда ты закончишь учебу, ты станешь прекрасной като… прекрасной женой и матерью (мать Ансилла хотела сказать «католической женой и матерью», но вспомнила о вероисповедании Джемаймы).

Джемайма поняла, что это ее первый и единственный шанс одержать победу над матерью Ансиллой.

- Нет, достопочтенная матушка, - храбро произнесла она, - я не собираюсь быть женой и матерью. Я пойду работать на телевидение. – И, напомнив матери Ансилле непослушного домашнего питомца, она все же добавила:

- Я буду заниматься журналистскими расследованиями.

(1) Дорогая (итал.)

(2) Да, да (итал.)

(3) Моя милая красавица (итал.)
(4) Роза́рий (лат. rosarium «венок из роз») — традиционные католические чётки, а также молитва, читаемая по этим чёткам.

(5) Габриэ́ль Бонёр (Коко́) Шане́ль (фр. Gabrielle Bonheur "Coco" Cnanl; 19 августа 1883, Сомюр — 10 января 1971, Париж) — французский модельер, основавшая модный дом «Chanel» и оказавшая существенное влияние на европейскую моду XX века.

(6) Eau Sauvage – мужской парфюм, созданный Кристианом Диором.

(7) Дорогая (итал.)(8) Сокровище (итал.)

(9) Клинекс – влажные гигиенические салфетки.

-

[Aliskana]

↓↓ The blude-red wine

Профессор внезапно поднял бокал и произнес что-то вроде «вино цвета крови». Несмотря на странную формулировку, Джемайма Шор подумала, что он собирается произнести тост, хотя большинство присутствующих были заняты - они ели второе блюдо. Бокал был почти полон. Красное вино искрилось при свете канделябра в центре длинного стола. Вино цвета рубина – или цвета крови, если профессор предпочитал называть его так.

- Вино цвета крови… Какой же это сорт вина? - спросил он. Это не было тостом. Джемайме стало легче. В лежащей перед ней программе было написано, что она должна произнести собственную речь (включающую тост за колледж) сразу после того, как выпьют за здоровье королевы. Нет тоста– нет речи, по крайней мере сейчас. Мысль о послеобеденной речи не слишком радовала Джемайму. Она не любила публичных выступлений, предпочитая телеэкран, который она - телеведущая и специалист по журналистским расследованиям - хорошо знала. А при мысли о послеобеденной речи она в течение всего длинного обеда со страхом ждала момента, когда придется подняться, держа в руке конспект…

Вспомнив о конспекте, Джемайма нервноискала его в вечерней сумочке (хорошенькой, но слишком маленькой для таких вещей). Она писала речь несколько недель. Нельзя сейчас ее потерять.

- Шамбертен (1) 1976 года – так здесь написано.

Клер Донахью взяла меню и стала внимательно вглядываться в него. Она была давним другом Джемаймы еще со времен Кембриджа – отсюда и присутствие Джемаймы на обеде. Клер уже несколько лет преподавала в Мэллоу и надеялась на продление контракта. Она пригласила Джемайму произнести речь под сомнительным предлогом, что это поможет ее продвижению. Джемайма, слегка сожалея о слабом импульсе, заставившем ее согласиться (ради всего святого, почему она всегда жалела Клер?) раздраженно подумала, что Клер вечно надевает очки на публике. Смешное тщеславие и ничего больше. Потому что считается, что ученым положено носить очки.

Посмотрите-ка на Клер, которая держит меню в сантиметре от своего хорошенького пухленького носика! Вспоминая прежние дни, Джемайма решила, что Клер влюблена в кого-то из присутствующих. Пэдди Мейел? Он и вправду красавец. Такого не ожидаешь встретить среди преподавателей. Рядом с ним бледная женщина с темно-рыжими волосами, напоминающая картины прерафаэлитов - видимо, миссис Мейел. Джемайме показалось, или она вправду смотрела на Клер с активной неприязнью? Если догадка Джемаймы была правильной – это не удивительно. Нежная малышка Клер могла быть порой настоящей хищницей.

Мария Мейел… Что она знает о ней? Она вспомнила только сплетни. Что-то на тему денег. Ее платье от Лоры Эшли (2) едва ли говорило о большом доходе. С другой стороны, скромная заурядная жена исключительно красивого мужа порой наводит на мысль о наличии денег в брачном контракте… Профессор Алек Реддинг, сидящий справа от Джемаймы, прервал эти циничные размышления.

- Вы знаете, дорогая Клер, что меня в этом году избрали президентом Винного клуба? Я знаю не только про этот Шамбертен, но и про год его изготовления, так как я сам его выбрал. Вряд ли мне требуется напоминать… «Напыщенный хвастун», - подумала Джемайма, перенося свое раздражение на профессора. Она вспомнила, как Клер рассказывала ей, что после смерти его жены несколько лет назад у него появилась репутации волокиты, в том числе и за студентками. Это и еще подчеркнутый вкус к красивой жизни, вину, скоростным автомобилям… нет, постойте – винтажным автомобилям. Затянувшаяся юность! Нет, требовалось нечто большее, чтобы очаровать ее.

Профессор заговорил громче.

- Но как можно ожидать, что вы запомните такую мелочь, как имя президента Винного клуба? Несомненно, вас занимают более важные вещи.

Более важные вещи? Что он имел в виду? Это прозвучало как намек на личную жизнь Клер. Может быть, она когда-то отвергла этого надутого профессора? Или это было просто неуклюжее поддразнивание коллеги? Джемайма видела, что он все еще держит в руке бокал вина цвета рубина – или цвета крови. Она разберется с amours (3) Клер позже, когда произнесет наконец эту несчастную речь. Сегодня Джемайма останется ночевать в колледже. Что он говорит?

- Какой сорт вина подавали королю? Именно этот вопрос я наконец сумел правильно задать.

Профессор сделал паузу и произнес звонким голосом с явным шотландским акцентом:

Король в Думфермлине-граде сидит,
Вино цвета крови пьет.(4)

Профессор был маленького роста. Если его репутация была верной – возможно, именно рост он компенсировал, слывя убийственно неотразимым для дам. Однако его голова была поистине львиной. Он посмотрел вокруг триумфальным взглядом – наконец-то он оказался в центре внимания - и продолжил читать следующие строки баллады. Его шотландский акцент усилился:

- Корабль мой готов, но где капитан,
Что в море его поведет?

- Трагическая история сэра Патрика Спенса, - вежливо подхватила Джемайма, почувствовав какое-то напряжение в атмосфере, но не понимая точно, откуда оно исходило. Она знала и любила эту балладу с детства, поэтому с удовольствием подхватила:

К норвежской земле, к норвежской земле!
В путь по седым волнам!

- декламировала Джемайма, хоть и не пытаясь изобразить шотландский акцент.

Короля норвежского дочь привезти
Ты должен, сэр Патрик, нам.

- Точно! – профессор Рединг широко ей улыбнулся; на мгновение Джемайма ощутила его очарование. В нем вправду появилось что-то мальчишеское, когда он отбросил тщеславие. – Именно сэр Патрик Спенс! Какая трагическая история! Урок для всех нас. Вот он пьет вино цвета крови в Думфермлине-граде с королем и придворными. А в следующий момент он безрассудно отправляется в плаванье, чтобы привезти невесту своего повелителя. И попадает в жуткий шторм на обратном пути. Наверное, погода была такой же, как сейчас!

Октябрь выдался необычайно штормовым; из-за постоянного дождя Джемайма не смогла почти ничего разглядеть в университетском городе, куда накануне приехала. Говорили, что Мэллоу напоминает Стратфорд: здесь тоже был средневековый мост через знаменитую реку Эйвон. Если погода прояснится, Джемайма утром сможет полюбоваться красотой Мэллоу. Она знала, что Клер (очень щедрая во всем, что касается вещей) охотно одолжит ей автомобиль.

Тем временем профессор продолжал:
Проплыли милю они и две,
Проплыли три мили сполна;
Вдруг ветер завыл, потемнел океан,
И бурно вскипела волна.

Профессор прочитал это с шотландским акцентом, особенно подчеркнув слово «бурно» и сопроводив его жестом.

- Вот так они и утонули, - закончил он, взмахнув руками. – Лишь потому, что они решили плыть после одного-двух бокалов красного вина.
- Что вы хотели этим сказать, Алек? – спросила полная дама средних лет.
У нее был грозный вид. Очки прочно сидели у нее на носу. Джемайма поглядела на план с именами и местами участников. Да, это и вправду грозная дама - знаменитая доктор Елена Киркус; достаточно было увидеть ее имя в начале статьи, чтобы у студентов сердца ушли в пятки. – Кроме как предложить нам оценить ваш поистине замечательный шотландский акцент.
- Елена! Вы считаете, что я вторгся на вашу литературную территорию? Мне не следовало этого делать? Ужасно! Только посмотрите на бедного Пэдди. Но довольно об этом. Что я хотел сказать? Ничего. Вообще ничего. – Профессор опустил бокал. – Я просто хотел узнать, какой сорт вина пили в Шотландии в четырнадцатом веке. Будучи поклонником вина, я всегда интересовался этим загадочным вопросом.
- Конечно же, французское вино, привезенное в страну французское вино, - сказал Пэдди Мейел после паузы. – Не обязательно шамбертен. Кстати, великолепный шамбертен, Алек, как и Pouilly-Fuissé (5) ранее, поздравляю вас. – Пэдди прочистил горло. Джемайме показалось, что он говорил крайне неохотно.
- Значит, в четырнадцатом веке шотландский король пил французское вино! – профессор Реддинг говорил более игриво теперь, когда он получил ответ на свой вопрос. Он пригубил обсуждаемое вино.

Пэдди Мейел смотрел на доктора Киркус с тревожным выражением лица. Так как она ничего не сказала, он снова прочистил горло и продолжил: - Тринадцатый век, а не четырнадцатый, если быть точным. В основе баллады – путешествие шотландской принцессы, которая собиралась замуж за норвежского короля в 1281 году… Маргарита Шотландская… Король Эрик… Многие ее сопровождающие утонули в тот раз… - Теперь Пэдди Мейел увлеченно сел на своего конька. – Люди иногда по ошибке думают, что речь идет об ее дочери, которую прозвали «норвежской невестой». Она и вправду умерла по пути обратно в Шотландию, в 1290 году, но вовсе не утонула… На основании этого свидетельства можно предположить…

К стыду Джемаймы, она отвлеклась во время этой небольшой лекции, снова волнуясь по поводу своей речи. Поэтому она пропустила начало следующего инцидента, став свидетельницей лишь самой драмы. Джемайма увидела, как рыжеволосая миссис Мейел схватила свой бокал, полный красного вина и выплеснула его содержимое через стол в профессора. На его белой рубашке – как большинство присутствующих, он носил смокинг – появилось огромное темно-красное пятно, словно рана от выстрела в любительской мелодраме. Последующие слова миссис Мейел усилили это впечатление:

- Вот вам за вино цвета крови! – крикнула она с настоящим шотландским акцентом. Затем Мария Мейел поднялась и спотыкаясь выбежала из-за стола и из зала.

Профессор Реддинг, вытирая рубашку носовым платком (при этом он испортил последний и ничуть не очистил первую), изумленно восклицал:

- Что я такого сказал? Что я такого сделал?

Пэдди Мейел, с покрасневшим от смущения лицом, встал, сел, снова встал и начал:

- Алек, мне ужасно жаль…

Среди других участников, находившихся достаточно близко, чтобы заметить происшедшее, Клер беспомощно повторяла: «О, Боже», добавляя: «Следует ли мне? Следует ли мне пойти за ней, как вы считаете?» При этом, как заметила Джемайма, она не вставала, а Пэдди Мейел многозначительно смотрел на нее. Нет, Клер не собиралась ни за кем идти.

Доктор Киркус сказала с достоинством, но с явным упреком:

- Алек, как вы могли? Как вы могли быть настолько бестактным? Даже жестоким. А я-то думала, что вам нравится бедная Мария.

Мария Мейел не возвратилась. Присутствующие то и дело уходили из зала во время обеда, чтобы, предполагала Джемайма, уговорить ее вернуться. Эти попытки меньше смущали, чем вид пустого места за столом, особенно когда слуги продолжали приносить блюда и уносить их нетронутыми. В отличие от великолепного вина, еда была почти безвкусной; перемен было очень много – может быть, из-за мысли о грядущей речи обед казался Джемайме бесконечным? С другой стороны, как Мария Мейел могла бы себя повести, если бы решила вернуться? Во время вспышки ее лицо выражало высшую степень страсти, удивительную у женщины, которая казалась застенчивой и буквально прятала лицо за занавесом своих длинных распущенных волос.

Пэдди Мейел первым покинул зал, увидев, что его жена не возвращается. Он вскоре вернулся, не сказав ни слова. Однако он посмотрел на Клер, которая сидела рядом с приглашенной ею Джемаймой. (В Мэллоу не обязательно чередовали за столом мужчин и женщин, считая это старомодной условностью). Джемайме показалось, что он молча приказал Клер пойти за его женой, как он прежде молча попросил ее остаться. Клер прошептала Джемайме на ухо:

- Мария ужасно напряжена, как ты могла заметить. Она, наверное, спряталась в дамской комнате и рыдает там.

Затем она тоже покинула зал.

Через десять минут Клер вернулась в одиночестве. Следующим вышел профессор Реддинг и отсутствовал дольше: его рубашка насквозь промокла, и на ней кое-где остались розоватые следы, что свидетельствовало о долгой, но не слишком успешной попытке отстирать ее. В конце зала слышался громкий шум разговора студентов.

- Поделом ему, маленькому скунсу, - сказал студент, сидящий за столом внизу, - достаточно громко, чтобы Джемайма услышала. Инцидент с вином не остался незамеченным, хотя его причина осталась непонятной. Однако присутствие Джемаймы - ее лицо было знакомо по телевизору - привлекало внимание сидевших за столом. Они спорили, выглядит ли она старше-моложе-сексуальнее-менее сексуально, чем на телеэкране. Джемайма с иронией заметила, что никого не интересовало, о чем она собиралась говорить в своей речи.

Из ближайших соседей Джемаймы доктор Киркус последней вышла и последней вернулась. У нее была возможность краткого перерыва между речами, чтобы выйти из зала с суровым, но полным достоинства видом. Если кто и мог справиться с убежавшей миссис Мейел, то это доктор Киркус; из всех присутствующих она излучала самый сильный моральный авторитет. Но и ее миссия оказалась безуспешной. Она просто вручила Пэдди Мейелу клочок бумаги.

- Мария уехала домой, - сказала она. - И оставила вам это.

Джемайма увидела, как Пэдди Мейел развернул записку, а затем скомкал ее. На этот раз он покраснел от гнева. Джемайма почувствовала, что внимание Клер отвлеклось от нее. Они пытались обсудить уровень документальных передач на телевидении. Беседа стала слегка искусственной, так как Джемайма начала мысленно репетировать свою речь и с этого момента неохотно говорила.

Пэдди Мейел сообщил:

- Мария забрала автомобиль.
- О, Боже! – воскликнула Клер, перебив вежливый ответ Джемаймы о концентрации внимания зрителей. – Надеюсь, она нормально доедет.
- Разве она так много выпила? – сухо спросила Джемайма. – Мне показалось, что ее пресловутый бокал был полон.
- Обычно Мария не пьет, поэтому ведет машину обратно. Как сегодня – не знаю. Она была в таком странном состоянии. А дорога ужасна даже при обычной погоде, а уж при такой, как сегодня… Она темная и извилистая. И за много миль от Мэллоу. Им не следовало жить так далеко, но Мария настаивала… - Когда Клер нервничала, она начинала болтать без умолку.

Я подумаю об этом, когда с моей речью наконец будет покончено, - решила Джемайма. -. Так или иначе, осталось недолго.

Как она собиралась начать? «Профессора, дамы и господа…» - внезапная паника: сколько здесь профессоров, кроме профессора Реддинга? Надо немедленно выяснить. Джемайма принялась разыскивать план размещения с учеными званиями участников и на время забыла о Марии Мейел.

До самого конца обеда она так и не понимала, что же расстроило жену Пэдди Мейела. Елена Киркус объяснила ей это, когда они после обеда собрались в комнате для преподавателей, чтобы выпить кофе и другие напитки. Джемайма испытывала счастье помилованного перед казнью – или скорее казненного, который обнаружил, что казнь – это не больно. Хоть ее речь не была ни лучшим, ни худшим ее действием – она была, слава Богу, кончена. И она больше никогда не согласится на такую нервотрепку, принимая приглашения от старых друзей, - твердо пообещала она себе.

- Видите ли, бедная Мария действительно происходит из Думфермлина, - объяснила доктор Киркус. – Точнее, ее отец оттуда родом. Он основал там все магазины с нуля. Как они называются? Думфермлин Макгрегор, что-то вроде этого. – Она назвала известную шотландскую сеть.
- Деньги! Действительно, деньги! – подумала Джемайма. – Их наверняка было полно в семье Марии.

- На современном языке его можно назвать королем. К тому же все это тесно связано с домом, вином и утопленником. Для умного человека Алек оказался совершенно непонятливым.

Доктор Киркус нахмурилась. Джемайма внезапно представила, что это может выглядеть для нее чем-то вроде плохо подготовленного эссе.

- С утопленником? – переспросила Джемайма. Теперь, когда выступление было позади, ее интерес к соседям по столу возродился.
- Было много статей об этом в то время. Гость слишком много выпил и утонул по пути домой. Вечеринка была в доме отца Марии в Шотландии недалеко от реки. Там фигурировал мост, я точно помню. Было выпито много виски и вина, но все запомнили вино, потому что у молодого человека, который утонул, была с собой в машине бутылка вина. Он захватил ее из дома. Перед тем, как утонуть, он угодил в аварию, поэтому всюду было вино, красное вино, когда полиция нашла его. И кровь. Все смешалось. – Она сделала паузу. – Боюсь, что именно эта деталь запомнилась людям. Вино цвета крови, как Алек неудачно вспомнил.
- Тогда неудивительно, что она так рассердилась.
- Отца Марии тогда и потом очень критиковали за то, что он позволил молодому человеку уехать в таком состоянии, да еще взять с собой бутыль вина. Я думаю, эта история его подкосила. Он умер вскоре после этого. Он считал, что его репутация загублена. Мария все унаследовала, конечно. – Доктор Киркус вздохнула.
- Он действительно был так виноват?
- Кто может сказать? Трудно контролировать молодых. Мы это прекрасно знаем. – Она обвела рукой вокруг себя, хотя студентов не было в преподавательской комнате. – Было неудачно и то, что молодой человек был кем-то вроде поклонника Марии, и старику это не слишком нравилось. – Она снова вздохнула. - И именно Алек вспомнил об этом! Мы все знаем, что он очень интересуется вином. Иногда это слегка утомляет, смею сказать. Но сегодня он слишком далеко зашел. Алек, который казался защитником Марии с тех пор, когда умерла его жена – или по крайней мере поддержкой. В ее не слишком счастливом положении. Я уверена, вы понимаете, что я имею в виду. – Доктор Кирк многозначительно посмотрела на Клер и Пэдди, беседующих в другом углу комнаты - по-видимому, очень интимно. Клер выглядела прелестной и оживленной; казалось, она убеждает Пэдди в чем-то.
- Мария и Пэдди поженились вскоре после смерти ее отца. Он был здесь аспирантом. Его область – история Шотландии. Они поженились слишком скоро для обоих. В результате Мария бросила свою собственную работу – жаль, у нее подходящий для науки склад ума. И у них слишком разные характеры. Она очень сдержанна – такие выходки, как эта с вином, совершенно ей несвойственны. Что до Пэдди, я его очень люблю, но у него совершенно легковесный разум.

Несмотря на доброжелательный тон, доктор Киркус ясно дала понять, что для нее слово «легковесный» - одно из самых осуждающих. Джемайма мысленно вздрогнула: суждения такого рода быстро напомнили ей о Кембридже и о некоторых донах, которых она знала там. Была ли легковесной ее речь, подумала она? Мог ли кто-либо, связанный с телевидением, не выглядеть легковесным в глазах доктора Киркус (которая, кстати, единственная не поздравила Джемайму с выступлением)?

- Мне следовало слегка упрекнуть Пэдди в обзоре в «Литературе», - Елена Киркус улыбнулась своим воспоминаниям; ее нежная улыбка была более пугающей, чем хмурый взгляд, решила Джемайма. Доктор Киркус взглянула на нее. - А у Алекса Реддинга, при всех его недостатках, первоклассный ум. Что касается вашей молодой приятельницы…

Их прервала сама Клер.

- Пэдди возьмет мою машину, - быстро сообщила она. - Это просто смешно – заказывать такси и ехать в такую даль в это время суток, даже если вообще удастся его вызвать. Конечно, он должен поехать и убедиться, что с Марией все в порядке. Нет, не говори глупостей, Пэдди. Как она может мне понадобиться сегодня? Мы с Джемаймой до утра будем вспоминать старые добрые дни. Все берут мою машину. Все, кроме Алека: он жуткий сноб по части автомобилей.
- Может быть, он просто их знаток, что не одно и то же. – Это доктор Киркус язвительно вступилась за Алека Реддинга, словно сожалея о своем прежнем нападении. Сам профессор молчал.

Но взволнованная Клер не обращала внимания.

- Ну, Пэдди, возьми же ее.

Какой восторженной она была! Ее беззаботная щедрость по отношению к вещам напомнила Джемайме о жизнерадостной девушке, которую она знала в Кембридже. В ее щедрости было что-то сладострастное, словно она тайком сигналила: «И меня тоже возьми». Джемайма вспомнила эту восторженность позже, когда наедине с ней Клер начала жаловаться. Печальные и печально знакомые слова полились.

- Она просто не понимает его, она не способна на малейшее усилие. Это швыряние вина – лучшее, что Мария на моей памяти делала публично. Большую часть времени она молчит. Никто не знает, о чем она думает…

И так далее и так далее.

В то же время Джемайме представилась другая картина: большой удобный деревенский дом, недоступный для преподавателя ни при каком жалованье, расположенный в живописной деревеньке в округе Мэллоу вдали от шумного суетливого университетского города. Там жила одинокая богатая женщина с красивым неверным мужем. И насколько Джемайма могла судить – не было ни малейших признаков, что этот союз – счастливый или несчастный – приходит к концу. Отвратительное – или обнадеживающее – слово «развод» ни разу не прозвучало из уст Клер.

Один раз у нее даже вырвалось:

- Иногда я его ненавижу! Я хочу, чтобы он умер. Нет, я сама хочу умереть. Я ненавижу его за то, что он такой слабый: он никогда не бросит ее и ее прекрасные деньги. Ой, не слушай меня, Джемайма! Я просто слишком пьяна.

Она действительно выпила большую часть бутылки красного вина – уже не шамбертена, а более грубого винтажного вина, предназначенного, чтобы выпить позже, когда все уже опьянеют. Сама Джемайма выпила один бокал и остановилась.

Вряд ли вино стало причиной ее беспокойных снов и полуосознанных раздумий; может быть, дело было в напряжении, все еще остававшемся после ее речи, и испорченном вечере. Строки старой баллады причудливо смешались в ее голове, рождая новые стихи:

Профессор вино цвета крови пьет.
Кто же ответ на вопрос мой найдет?

Ей вспомнились другие строки: зловещее предвестие перед путешествием сэра Патрика Спенса, когда его слуга увидел «молодую луну со старой луной в руках». Ее ум блуждал, и слова блуждали вместе с ним:

Новая женщина старика в объятьях сожмет…
Кто же ответ на вопрос мой найдет?

Джемайма проснулась от рыданий Клер Донахью, и ее искаженное лицо и отчаянный крик которой показались ей продолжением угрожающего сна.

- Он погиб! – восклицала Клер. – О Боже, я этого не вынесу! Что мне делать? Он мертв…
- Конечно, он мертв, - по-дурацки пробормотала Джемайма, все еще пребывая в ночном кошмаре баллады. – Сэр Патрик Спенс погиб…

К счастью, Клер ее не услышала.

- Пэдди! – вопила она снова и снова. – Пэдди! О, Пэдди!

На следующий день Джемайма сочла своим долгом остаться: было бы непорядочно сбежать в Лондон сразу после такой ужасной трагедии. К тому же она могла поддержать Клер. Детали гибели Пэдди Мейела прояснились. В них не было ничего хорошего. Сначала выяснилось, что автомобиль (автомобиль Клер) испортился на знаменитом средневековом мосту и упал в Эйвон. Видимо, автомобиль потерял управление, когда слишком быстро переезжал мост в темноте. Пэдди утонул в стремительной бурной реке. Возможно, перед этим он ударился головой и потерял сознание – но это не было точно известно. Все это было очень плохо, и худшее началось после полудня.

- Полиция, - произнесла Клер глухо, на время прекратив плакать, - полиция приходила ко мне, так как он вел мой автомобиль, с которым случилась авария. Они считают, что автомобиль был поврежден. Тормозные накладки были разорваны и поэтому он не смог уехать далеко. – Она снова задрожала. – Я не разбираюсь в автомобилях, но я бы не была настолько неосторожна в такой ситуации, надо было просто вернуться в гараж. Если кто-то сделал это специально – значит, хотели убить меня? – жалобно закончила Клер.

Затем она судорожно вздохнула:

- О Боже, они думают, что это я убила Пэдди? – Она снова заплакала. – Как они могут так считать? Как вообще кто-то может? Он вообще не собирался садиться за руль. Если бы Мария не устроила сцену, если бы Алек не заговорил об этом дурацком вине цвета крови, будь он проклят – ничего бы не случилось…
- Подожди минуту, - навязчивые воспоминания о вечере начали возникать в голове Джемаймы – сначала непроизвольно, а затем намеренно. «Кто же ответ на вопрос мой найдет?» Она позволила картинам появляться. Она начала понимать, каким может быть ответ.

Она сообщила его доктору Киркус. Она нашла ее в библиотеке перед большой открытой книгой; но видно было, что Елена скорее тоскует, чем читает. Ее очки бесполезно лежали позади книги.

- Я очень любила Пэдди. – Ее манера оставалась сдержанной, как обычно. – Он, конечно, был легкомысленным, но… - Она остановилась.

Казалось, она не знает, как продолжить. Джемайма воспользовалась возможностью задать ей вопрос.

За ним последовали другие вопросы и ответы. Позже полиция заполнит пробелы в своем неспешном, терпеливом и превосходном стиле. Но прежде Джемайма должна задать свой вопрос.

- Почему вы спрашиваете меня? – Доктор Киркус в упор посмотрела на Джемайму.
- У вас первоклассный ум, - не без иронии ответила Джемайма и добавила: - К тому же вы их знали.
- Да, - ответила доктор Киркус после долгого молчания. – Так могло случиться. Это было в характерах их обоих. Действительно, ситуация на вечере выглядела неестественно. - Она остановилась, чтобы взять очки. – Меня очень удивил Алек и еще больше удивила Мария.

Это было суждение – первое, но не последнее суждение в деле профессора Реддинга и его любовницы Марии Мейел по обвинению в убийстве ее мужа Пэдди.

Если взглянуть на события прошедшего вечера под другим углом, думала потом Джемайма, - они оказались очень простыми: все было спланировано так же тщательно, как ее речь, хоть и более охотно. Умный, хитрый и сексуально активный человек, любящий красивую жизнь, решил жениться на жене своего менее умного коллеги. То, что вышеупомянутый коллега был неверен жене и активно флиртовал с преподавательницей того же самого колледжа, - стало дополнительным преимуществом. С Марией – скрытной, но страстной, находившейся под его влиянием, - Алеку было легко разыграть свое публичное оскорбление. Мария в свою очередь разыграла ответ, после чего покинула обед и благополучно уехала домой в своем автомобиле.

Дальше последовало неизбежное предложение автомобиля Клер: неизбежное, потому что Клер охотно одалживала свой автомобиль, и потому что в тот вечер он ей был не нужен: она собиралась болтать со своей старой подругой, которой автомобиль тоже был не нужен. Пятно на рубашке было отличным оправданием для того, чтобы Алек смог надолго уйти и испортить тормоза. Реддинг, который был «снобом» и в то же время «знатоком» автомобилей… А что до тормозов, должно было возникнуть подозрение: кто мог испортить их, если не сама Клер? Клер, ревновавшая любовника, который не хотел бросать богатую жену.

- Я бы хотела, чтобы он умер, - сказала Клер Джемайме в припадке пьяного отчаяния. Могла ли она сказать это кому-то еще?

Даже если бы этот несчастный случай не удался – кровь цвета вина Пэдди Мейела пролилась бы рано или поздно. Новая женщина заключила бы старого мужчину в объятья. Трагедия Пэдди Мейела была предопределенной так же, как трагедия сэра Патрика Спенса – хоть и не такой благородной.

(1) Шамбертен
Бывает вино, история которого становится частью мировой истории. К таким винам относится Жевре-Шамбертен (Gevrey – Chambertin) – любимый напиток Наполеона Бонапарта и Александра Пушкина. Жевре-Шамбертен происходит из Бургундии, региона Кот-д’Ор («Золотой склон»). Сорт для производства – Пино Нуар.

(2) Лора Эшли (Laura Ashley) — (1925–1985) — основательница бренда Laura Ashley, английский дизайнер интерьера, предметов домашнего обихода и одежды.

(3) Amours – любовные дела

(4) «Сэр Патрик Спенс» шотландская народная баллада, пользующаяся в Шотландии и Англии большой популярностью.

Король в Думфермлине-граде сидит,
Вино цвета крови пьет.
"Корабль мой готов, но где капитан,
Что в море его поведет?"

Тут с места встал дворянин пожилой
И молвил с поклоном так:
"Сэр Патрик Спенс из всех моряков -
Самый отважный моряк".

Король наш письмо написал, к письму
Свою приложил печать
И сэру Патрику срочно его
На берег велел послать.

"К норвежской земле, к норвежской земле!
В путь по седым волнам!
Короля норвежского дочь привезти
Ты должен, сэр Патрик, нам".

Сэр Патрик, начальные строки прочтя,
При всех рассмеялся вслух,
Когда ж до конца дочитал, у него
Невольно смутился дух.

"Тому, кто сказал обо мне королю,
Меня, знать, было не жаль.
В такое время года дерзнуть
Пуститься в морскую даль!

Но бури, и ветры, и снег, и град
Не станут нам на пути;
Короля норвежского дочь сюда
Поручено нам привезти".

И вот в понедельник они паруса
Поставили на корабле,
А в среду сэр Патрик с командой своей
К норвежской причалил земле.

Неделя прошла, и другая прошла,
И вот норвежская знать
С досадой стала на них смотреть
И громогласно кричать:

"Шотландцы, довольно нас разорять!
Казна наша вам не сор!"
"Вы лжете, бесстыдно лжете вы
И мелете наглый вздор.

Мы денег довольно с собой привезли,
Чтоб жить на собственный счет.
Бочонок золота в трюме у нас
Морской совершил поход.

Готовьтесь к отъезду, мои молодцы,
Мы завтра с зарею в путь".
"Смотри, капитан! Предвещает пургу
Над морем висящая муть.

Вчера молодую я видел луну
Со старой луной на руках.
Мы на море можем попасть в беду, -
Мне душу тревожит страх".

Проплыли милю они и две,
Проплыли три мили сполна;
Вдруг ветер завыл, потемнел океан,
И бурно вскипела волна.

Сломался якорь, и мачты все
Треснули вмиг пополам,
И ветер мокрым бичом хлестал
Корабль по его бокам.

"О, кто из вас подержит мой шлем,
Хочу я с грот-мачты взглянуть;
Быть может, берег найдет мой взор
Сквозь эту зловещую муть".

"Твой шлем, капитан, подержать я готов;
Ты можешь с грот-мачты взглянуть,
Но берег вряд ли увидишь ты
Сквозь эту зловещую муть".

Сэр Патрик и шага ступить не успел, -
Корабль ударило в бок,
И вот в пробоину ринулся вдруг
Морской соленый поток.

"Сюда, живее, шелка отрез
Вместе с отрезом сукна!
Заткните дыру, чтоб больше в нее
Не врывалась морская волна".

Они притащили шелка отрез
Вместе с отрезом сукна,
Заткнули дыру, - и все же в нее
Врывалась морская волна.

Промокла не только пробка подошв
У наших шотландцев, - о нет!
На их головные уборы лег
Волны разъяренный след.

Носилось немало матросских перин
По белой пене морской,
Немало сынов шотландских дворян,
Увы, не вернулось домой.

Ломала белые руки свои
Не одна невеста и мать;
Своих женихов и своих сыновей
Им больше вовек не видать.

О леди, долго придется вам
Сидеть с веерами в руках,
Пока подплывет к шотландской земле
Сэр Патрик на всех парусах.

И вы, о девушки, в чьих волосах
Гребешки на солнце горят,
Напрасно ждете вы милых своих, -
Они не вернутся назад.

От Эбердина в полсотне миль,
На дне, зарывшись в песок,
Отважный сэр Патрик Спенс лежит
Со своей командой у ног.

Перевод О.Румера.

(5) Pouilly-Fuissé – сорт бургундского белого вина.

[Aliskana]

↓↓ Antonia Fraser
Dead Leaves

Первое, что я заметила, были листья. Вернее, их нехватка. Безбрежный океан сухих коричневых листьев, который лежал во дворе перед домом Джарвиса в октябре и оставался много недель нетронутым (сейчас был конец ноября), - внезапно исчез. Или хотя бы отчасти исчез – в том углу, который я могла видеть. В обычной ситуации я была бы в восторге. Я ненавижу беспорядок, и океан мертвых листьев раздражал меня. Но ситуация не была обычной. Она означала, что Галина Джарвис вернулась. И мое сердце ушло в пятки, когда я подумала о Маркусе. Видимо, уборка листьев была первым действием Галины – чтобы сообщить миру и Маркусу, что она возвратилась.

И конечно, когда я поднялась в свою спальню, из окна которой могла увидеть больше, - я заметила Галину Джарвис в вишнево-красной шерстяной шапке, которую она всегда надевала во время уборки листьев, чтобы не замерзнуть. Она лишь начала справляться с кучей листьев, которую ей предстояло переместить. С ее стороны было вежливо (у Галины прекрасные манеры во всем, что не касалось мужчин и денег) начать с угла, ближайшего к моему дому. Это заняло у нее некоторое время.

Позже полиция сообщила мне, что уборка листьев была ее последним действием.

Тело Галины было обнаружено в задней части двора за огромной кучей черных пластиковых пакетов, уже заполненных листьями. Она не закончила работу. Листья оставались под телом и вокруг него. На следующее утро почтальон заметил ее красную шапку и подошел посмотреть. На ней все еще была вишнево-красная шерстяная шапка. Ключ от дома лежал в кармане. В холодной руке она сжимала метлу – Галина Джарвис, прекрасная в жизни, но вряд ли столь же прекрасная в смерти (на самом деле я не спрашивала полицейских, как она выглядела), которой нанесли много жестоких ударов ее собственной лопатой.

Детектив, расследовавший это дело, сказал мне, что одного удара было бы достаточно.

- Достаточно для бедной погибшей леди. Но не для него. Я имею в виду убийцу. Он специально приехал в город ради этого.
- Значит, это был мужчина? – деликатно спросила я.
- Конечно. Сильный мужчина. Хотел бы я посмотреть на женщину такой силы – даже в наши дни, что бы они там не говорили…

Было не совсем понятно, кто такие «они», но мне показалось, что детектив таким образом выразил робкий протест против усиливающегося женского равноправия. Поскольку я была согласна с ним (к чему самореклама, если мы прекрасно добивались желаемого столетиями?), я не стала возражать. Кстати, сама Галина Джарвис тоже согласилась бы с ним: ее отношение к жизни и мужчинам было исключительно старомодным.

- Нет, такое жестокое убийство – не женское преступление. Это совершил мужчина, причем молодой.
- Я рада оказаться вне подозрений, инспектор, - скромно сказала я. – По двум причинам: возраста и пола.

Инспектор Портсмут улыбнулся и похлопал меня по колену. Видимо, он считал, что мой возраст дает ему право на это.

- О, миссис Ландгорн, нам никогда не приходило в голову подозревать таких очаровательных пожилых леди, как вы. Вы скорее относитесь к типу людей, раскрывающих преступления в детективах, которые читает моя жена. Она говорит, что это отвлекает ее от мыслей о моей работе.

Я в свою очередь благосклонно улыбнулась: я и вправду люблю подумать.

- Не забудьте, инспектор, что я свидетельница. Я имею в виду листья и время. В этом вопросе я могу быть совершенно точной. Я переходила площадь в час, поскольку почта закрывается на обед в час пятнадцать. Владельцы – такие приятные люди! Их фамилия Сингхи. Мы когда-то встречались с ними в Кении. Не смейтесь: это связывает, даже если я с моим последним мужем ездила на сафари в тридцатых, а миссис Сингх занималась совершенно другим. Я очень довольна, что мы стали соседями. Возвращаясь к листьям: когда я проходила, Галина Джарвис убирала их. И я сказала миссис Сингх, которая стояла за прилавком: «Миссис Джарвис вернулась». В час пятнадцать они закрылись. Затем я пошла в магазин, потом к парикмахеру: я по-прежнему люблю хорошо выглядеть. Я выпила чашку кофе с печеньем в так называемом новом «Венском кафе» - очень приятно зайти туда после парикмахера. Я вернулась в шесть – я запомнила время, потому что заглянула к Сингхам по пути, чтобы купить «Стандарт». Конечно, было уже темно. Я никак не могла увидеть… - Я замялась. – Ее, - наконец произнесла я.
- Мы точно знаем, что куча листьев утром была высокой, - произнес инспектор. – Соседи с обеих сторон – в домах 35 и 37 – сказали, что листья были нетронутыми, когда они утром шли на работу. «Двор выглядел заброшенным, - заявил служащий в Сити мистер Кевитт из дома 35, - весь этот месяц». Он удивлялся, что никто не пытался ограбить дом: на нем просто было написано, что там никого нет. Его собственный дом выставлен на продажу и находится рядом с домом Джарвисов; поэтому все думают, что он тоже выставлен на продажу из-за этой груды листьев.
- Преступления не случилось за время ее отсутствия, - задумчиво произнесла я, - зато величайшее преступление совершилось сразу же после того, как она вернулась. То, что в результате она лишилась жизни, ее не извиняет. Инспектор, я должна вам честно сказать: Галина Джарвис всюду приносила беду, и ее убийство - последнее тому доказательство.

Похоже, инспектор был поражен таким высказыванием. Услышав его, он перестал похлопывать меня по колену.

Я расскажу вам о листьях. Перед нашими домами на Ноттинг-Сквер находятся мощеные участки. Мы их называем передними дворами, хотя скорее следовало бы называть их гаражами – но это совершенно неподходящее слово для Ноттинг-Сквер, сохранившей свой изысканный облик таким же, каким он был во времена Регентства. В любом случае передний двор – это не сад, а участок за высокой оградой, отделяющий дом от дороги. Разумеется, у нас есть и сады, прекрасные сады – но они находятся позади домов, скрытые от посторонних взглядов.

Некоторые из нас сажают во дворе пару лавров или разбивают клумбу с розами флорибунда – мне порой это кажется бесполезным. У меня самой растет большая магнолия, которую я посадила около тридцати лет назад, когда родился мой внук Маркус. Однако дворы все равно выглядят унылыми и темными. Они нужны лишь для того, чтобы отделить нас от суеты внешнего мира на расстоянии пятнадцати ярдов от скромных молчаливых домов Ноттинг-Сквер под сенью высоких деревьев, укрывающих и защищающих нас.

Приходит осень – и листья падают вниз непрестанным потоком, кружатся, несутся, плывут, летят в зависимости от погоды. Быстро или медленно – они продолжают падать. С этим ничего не поделать. Несколько человек в рабочей одежде неохотно убирают листья с улиц в черные пластиковые мешки и через неделю-две (мне кажется, это слишком долго) вывозят их. Но о своих дворах мы заботимся сами.

Я люблю убирать листья. Это не тяжелая работа. У меня есть метла, подходящая для моего маленького роста (на который намекнул инспектор с тяжеловесной любезностью) – а сознание, что предстоит убирать листья завтра и послезавтра и на следующие дни, придает этой работе оттенок вечности. Предполагается, что листья должен убирать Маркус, мой внук, живущий в квартире в подвальном этаже дома, - как и выполнять другие работы, которые мне не под силу. Однако на самом деле, как я порой замечаю с усмешкой, все происходит иначе. Это я люблю превращать хаос в порядок, чего нельзя сказать о Маркусе. Но у него будет достаточно времени, чтобы измениться, пока я совсем не ослабею. К тому же, подметая двор, вы наблюдаете за происходящим в мире, не правда ли?

Например, когда я подметала год назад в прошлом октябре – ранним утром, потому что я люблю заниматься этим с утра – я обнаружила, что мой внук Маркус проводит ночи с Галиной Джарвис. Те ночи, которые она не проводила со своим богатым испанским обожателем, приезжавшим к ней в Мерседесе – порой с водителем, порой без него. И в том году в конце сентября, убирая первые листья, предвестники грядущей падучей армии, я заметила, как и с кем Галина Джарвис уехала отдыхать.

Разумеется, она уехала с испанцем. Кто еще из ее нынешних поклонников мог обеспечить ей роскошь, которую она желала? Явно не Маркус – он принадлежал к другой армии: той, что не падает с неба, а валяется на улицах или, в случае Маркуса, на моем диване - армии безработных. Не удивительно, что порой Маркус впадает в депрессию, и я требую, чтобы он пошел в спортзал и потренировался – в спортзал, а не в паб.

Чарли Джарвис, несчастный муж Галины, тоже не мог увезти ее отдыхать: беспечная расточительность Галины его уже разорила. Бедный Чарли Джарвис! Не удивительно, что он ненавидит ее – вернее, ненавидел, так как она хоть и разорила его, но ухитрилась удержать дом – прекрасный собственный дом на Ноттинг-Сквер. Чарли Джарвис родился в этом доме. Он всегда любил его, даже когда был бойким мальчуганом. А сейчас он живет в крохотной квартирке-студии, совмещающей спальню, гостиную и кухню. Если бы он не должен был жить недалеко от своего нового офиса на Кенсингтон Хай Стрит, ему было бы лучше уехать подальше от мучительных воспоминаний. Кажется, наши дома стоят сейчас целые состояния – во всяком случае, так мне говорили. Мне это неважно, потому что я родилась в доме на Ноттинг Сквер и надеюсь, что мне повезет в нем умереть. Но я не хочу умирать в одиночестве: везение означает, что Маркус будет здесь, чтобы присмотреть за мной.

- О, миссис Ландгорн, вам не следует так говорить о смерти, - сказала миссис Сингх, когда я упомянула о чем-то подобном. - Я уверена, что Маркус тоже так не думает, - ласково добавила она. – Он любит свою старую бабушку.

Миссис Сингх знает все о Маркусе. Наверное, она знает также о Маркусе и Галине. Миссис Сингх знает, что я буду зависеть от заботы Маркуса, когда придет время, и я не смогу больше заботиться о нем.

Я никогда не рассказывала Маркусу о том, что я увидела тем сентябрьским утром: во-первых, Галину с дорогими чемоданами, на которых были штампы дорогих брендов. (Как это вульгарно! Во всяком случае, в мое время это считалось вульгарным). Во-вторых, испанца, который осторожно покидал дом: он оглядывался налево и направо, подняв воротник своего пальто из верблюжьей шерсти; но все же он не смог удержаться от поцелуя, быстрого поцелуя ее мягкой пухленькой щечки, когда они выходили из дома вместе.

(Как она выглядела после смерти? Но я не могу спрашивать об этом полицию при таких обстоятельствах).

Конечно, я не рассказала Маркусу о том, что увидела. Так же, как не рассказала ему, что она вернулась. Я думаю, инспектор Портсмут поверил мне; он вправду много раз спрашивал меня об отношениях Маркуса и Галины, о чувствах Маркуса к Галине и даже об их разрыве. Как я объяснила инспектору – это уже дело прошлого.

- Миссис Ландгорн, - терпеливо сказал инспектор, - вы понимаете, что ваше свидетельство о времени чрезвычайно важно? Мы уже говорили об этом… (Действительно говорили. Много раз). Мне не следует напоминать леди с вашим… («Какое слово он собирается употребить?») жизненным опытом, - продолжил он с улыбкой, - о том, как важна в данном случае точность.

Нет, ему вправду не следовало об этом напоминать, потому что я знала так же хорошо, как инспектор, что у Маркуса было несокрушимое алиби на обеденное время. Он был в нашем местном пабе, где его хорошо знают. Он пришел в двенадцать тридцать при множестве свидетелей и ушел ближе к закрытию около трех, после того, как пообедал и выпил несколько напитков. Затем он пошел в кино на Ноттинг Хилл Гейт, тоже при множестве свидетелей, так как он часто ходит туда в это время; зал был полупустым, и билетерша клянется, что он не выходил до пяти. По словам инспектора «Джентльмену несложно выскользнуть». Но Маркус сидел на противоположной стороне зала от мужского туалета и ни разу не вставал с места. А в пять часов, когда он вернулся, Галина была уже мертва.

- Итак, миссис Ландгорн, если вы видели, как Галина убирала листья в час дня…
- Видела, инспектор, - сказала я твердо. – Я точно помню это. Я сообщила об этом миссис Сингх, и она тоже это помнит.
- Деньги, миссис Ландгорн, - отрывисто произнес инспектор. Я заметила, что он стал менее вежливым и начал говорить со мной не как с милой пожилой леди, а как с противником. – Вы дали вашему внуку деньги на паб и в кино. Разве это не странно? До этого вы говорили нескольким людям, что не одобряете его посещений паба.
- Странно? – Я нахмурилась, надеясь, что это выглядит как искреннее удивление. – У бедного мальчика нет денег…
- А может быть и не странно. Может быть, вы хотели, миссис Ландгорн, убрать вашего внука на определенный период – скажем, с двенадцати тридцати до четырех – и вы выбрали такой способ. Чтобы быть уверенной? Но конечно, если Галина Джарвис, которую видели только вы, не была жива в час, а мертва до двенадцати тридцати…
- Видела только я, инспектор? Почему вы так решили? О, нет-нет-нет. Миссис Сингх видела Галину Джарвис. Разве она вам не сказала? Знаете, как они относятся к полиции - боюсь, не слишком ей верят. Но я уверена, что она вам скажет. Когда я сказала ей, что миссис Джарвис вернулась, миссис Сингх вспомнила, что миссис Джарвис не оплатила счет – довольно приличную сумму – за сигареты, журналы, газеты за несколько месяцев, которые она заказала еще до того, как выставила Чарли Джарвсиса из дома. «Миссис Сингх, - сказала я, - вы найдете ее, если придете сейчас. Она убирает листья в своей вишнево-красной шапке». Миссис Сингх пошла сразу после того, как закрыла на обед. И она видела Галину Джарвис, хотя, боюсь, не получила у нее чека. «Сейчас неподходящий момент, миссис С.,» - сказала Галина со своим томным видом, с метлой в руках. Бедная миссис Сингх не смогла настоять на своем – Сингхи такие вежливые. А теперь… - я скромно замолчала.

Я не думала, что кто-то из троих мужчин, связанных с Галиной, заплатит за нее: ни испанец, ни Маркус, ни Чарли Джарвис, хотя теперь он вернет свой любимый дом. Галина не составляла завещания, пока бракоразводный процесс шел полным ходом.

Значит, в будущем году Чарли Джарвис будет убирать листья в доме 36 – по крайней мере, предположительно. Конечно, он может нанять кого-то для черной работы или изменить форму внутреннего дворика. Сколько времени понадобится полиции, чтобы выйти на Чарли Джарвиса? Я не расположена им помогать – особенно после неприятных замечаний инспектора. К тому же меня иногда обвиняют в том, что я лезу не в свои дела – так что я решила в будущем держаться подальше от дел Галины Джарвис.

Пускай инспектор Портсмут занимается расследованием сам – теперь, когда он избавился от дурацкой навязчивой идеи насчет моего внука Маркуса и его угроз Галине и испанцу, которые он якобы слышал.

«Когда она вернется, я с ней разберусь», - бросил Маркус в пабе. Это было так глупо и опасно. Не удивительно, что мне пришлось что-то быстро сделать, когда я увидела, что Галина вернулась. Потому что мне нужен Маркус, чтобы заботиться обо мне в будущем, до конца моей жизни на Ноттинг-Сквер.

Что касается Чарли Джарвиса – вряд ли он сочтет разумным рассказывать полиции о телефонном звонке. Ему будет трудно объяснить, что произошло, когда он пришел туда. Я думаю, все дело в объявлении о продаже дома, которое он увидел на ограде. А также в коротком телефонном звонке и вопросе, знает ли он, что Галина вернулась со своим прекрасным испанским приятелем и выставляет дом на продажу? Я всегда поддерживала связь с Чарли и помнила его номер телефона наизусть. После того, как он переехал в свою квартирку, он с интересом слушал мои сообщения о происходящем в саду его дома. Это было моим единственным участием в случившемся – сущая мелочь. Не думаю, что стоит беспокоить инспектора рассказом об этом. К тому же Чарли был слишком взволнован, чтобы заметить, что объявление о продаже висит на ограде соседнего дома.

Сколько было ударов? Он всегда был таким вспыльчивым мальчуганом и устраивал сущий кошмар на вечеринках Маркуса. Но не стоит думать об этом слишком много.

- Теперь вы сможете как следует позаботиться о себе, миссис Ландгорн, – сказала миссис Сингх сегодня утром. – И Маркус тоже. Он должен заботиться о своей бабушке.
- Он будет заботиться, миссис Сингх, - ответила я. – В конце концов, я только что позаботилась о нем.

[Aliskana]

↓↓ Пять чувств миссис Крэггс
Зрение

Среди всех разнообразных работ по уборке, которыми занималась миссис Крэггс в молодости, одна из любимых была в месте под названием Мюррей Хауз. Именно на нее возлагалась ответственность доводить эту работу до конца.

В 18 веке этот дом принадлежал старому Питеру Мюррею – изобретателю, исследователю и коллекционеру всевозможных диковинок; в дальнейшем дом перешел в собственность городской администрации, которая старалась по возможности сохранить его в первоначальном состоянии и предлагала публике осматривать его. Находилось не слишком много желающих платить за осмотр, но кое-кто все же был.

Миссис Крэггс страстно любила этот старый дом. Когда она тщательно убирала лестницу, ей нравилось думать, что она любуется теми же изгибами и завитушками на перилах, что и старый Питер Мюррей много лет назад. И хотя она не разбиралась в необычных деревянных станках и других предметах, которыми был полон дом, - они все равно ей нравились. Старый Питер Мюррей работал над ними, заботился о них, вкладывал в них душу – и вы это чувствовали.

Тем ужаснее было, когда миссис Крэггс пришла на работу с миссис Милхорн и узнала, что ночной привратник старый мистер Берботл убит – и в результате этого происшествия старый дом вскоре был окончательно закрыт. Благодаря миссис Крэггс.

Конечно, все сразу же заявили, что нет сомнений, кто убил мистера Берботла: скинхеды тех дней.

Они вечно всюду вламывались, и на этот раз несчастный ворчливый привередливый старик Берботл помешал им – и получил за это обрезком трубы по голове. А вся выручка, полученная накануне, исчезла.

Хуже всего было то, что деньги впервые оставались в доме. Обычно после того как управляющий, мистер Фингл, пересчитывал деньги, их забирал и помещал в банковски й сейф дневной охранник мистер Танкер – мускулистый отставной боцман торгового судна, которому были нипочем скинхеды или прочие хулиганы. Но мистер Танкер заболел перед обедом, и управляюший сказал, что не случится ничего страшного, если деньги останутся в доме нв одну ночь. Они с мистером Берботлом вполне способны присмотреть за ними. Вот только к вечеру мистер Финдл, известный тем, что любил выпить полбутыли доброго вина на обед, так крепко заснул в своей удобной маленькой квартирке наверху, что ничего не услышал.

Поэтому когда полиция прибыла на место, она встретила маленького мистера Финдла, обнаружившего тело, когда он спустился вниз, чтобы произвести инкассацию. Ужасно взволнованный, он бегал по лестнице вверх-вниз, шумно топая и попадаясь всем на пути. «Будто заводная игрушка», - прошептала миссис Крэггс на ухо миссис Милфорн, когда они ждали, пока специалист по снятию отпечатков и полицейский фотограф закончат свою работу.

Им пришлось ждать долго, и за это время они не увидели ничего интереснее, чем детективсуперинтендант, который бродил туда-сюда и казался очень важным – хотя, как сказала миссис Милхорн: «Это не слишком похоже не то, что принято называть загадочным убийством, не правда ли?» Наконец суперинтендант обратился к ним.

- Все в порядке, леди, - сказал он. – Я еще побуду здесь некоторое время, но вы можете заняться своей работой. Мои парни уже получили все, что нужно.
Тут он запнулся и смущенно произнес:
- Вот только... Комната привратника, где это случилось.
- Да? – спросила миссис Крэггс и взглянула внутрь небольшой комнатки с кассой.
- Ну, - сказал суперинтендант, все еще чувствуя себя неловко, - дело в том, что там... в общем... Могли остаться следы на полу... и возможно, вы не захотите прикасаться к ним...
- Я точно не стану, - тотчас же заявила миссис Милхорн. - Мне может стать нехорошо. У меня слабые нервы.
- Тебе и не придется, - прервала ее миссис Крэггс. - В комнате привратника на полу линолеум, а мыть и натирать линолеум – моя обязанность, так было всегда.Она повернулась к суперинтенданту и кивком указала на миссис Милхорн.

-Она будет вытирать пыль. - сказала она.

Итак, миссис Милхорн занялась пылью – правда, прежде приложила руку к своей тощей груди и сообщила, что у нее «ужасно бьется сердце». А миссис Крэггс тем временем принесла ведро горячей воды и швабру и принялась за комнату привратника, размышляя о том, каким шумным, привередливым и назойливым был старый Берботл и как это ему ничуть не помогло.

Лишь позже, когда она стоя на коленях натирала узкую полоску коричневого линолеума возле выхода в коридор, она заметила кое-что, заставившее ее остановиться и подняться со странным выражением на лице.

- Миссис Милхорн, дорогая, - позвала она подругу, которая стояла посреди лестницы и словно вышивала тряпкой для пыли резные завитки и изгибы на перилах.
- Да, дорогая?
- Я думаю, мне стоит кое-что сказать суперинтенданту. Я хочу сказать ему про след на линолеуме.
- След на линолеуме?

Миссис Милхорн прекратила вытирать пыль и спустилась посмотреть. Она увидела, что ее подруга твердо стоит на ногах в стороне от следа – точнее, от половинки следа, так как возле выхода из комнаты след терялся в широком, хоть и потрепанном ковре.

- Это босая нога, - произнесла миссис Милхорн после тщательного осмотра. – Выглядит так, словно кто-то выходил через переднюю дверь.
- Да, дорогая, - согласилась миссис Крэггс.
- И ты собираешься сказать об этом суперинтенданту? Я знаю, ты не любишь, когда наступают на пол, который ты только что вымыла, но сообщать об этом в Скотланд-Ярд – это уж чересчур.

И миссис Милхорн зашлась своим любимым заливистым смехом.

- Он не из Скотланд-Ярда, он из местного полицейского участка, - отрезала миссис Крэггс.

Миссис Милхорн решила передохнуть от вытирания пыли и осталась возле следа. К ее огромному удивлению, миссис Крэггс вернулась меньше чем через десять минут в сопровождении суперинтенданта, и этот великан сел на корточки и внимательно осмотрел половинку следа. Затем он поднялся и с задумчивым видом поднялся по лестнице.

Там он столкнулся с управляющим, топающим по лестнице вниз. И здесь миссис Милхорн ожидал самый большой сюрприз.

- Мистер Финдл, - произнес суперинтендант гласом судьбы. - Я попрошу вас проследовать со мной в участок, где я должен задать вам несколько вопросов.

Лишь когда в газетах появилось сообщение, что мистер Финдл обвинен в убийстве, миссис Крэггс согласилась ответить на вопросы, которыми ее забросала миссис Милхорн. Тогда она объяснила.

- Очевидно, как нос на лице, дорогая, если подумать, - сказала она. – Откуда взялся след босой ноги на линолеуме возле выхода в коридор?
- Я уверена, что не знаю, - ответила миссис Милхорн. – Разве что кто-то там крался.
- Конечно, кто-то крался, дорогая. А кто мог тихонько подкрадываться к старому мистеру Берботлу, если не тот, кого он знал и удивился, увидев его с куском трубы? Особенно, если тот обычно передвигается с шумом, словно заводная игрушка?

Миссис Милхорн наконец поняла.

- Я думаю, ты права, дорогая, - согласилась она. - Но я бы решила, что след принадлежит мистеру Танкеру, а не мистеру Финдлу. Мистер Танкер всегда рассказывал, как он босиком взбирался на мачты на своем корабле.
- А зачем мистеру Танкеру убивать мистера Берботла? - спросила миссис Крэггс.
- Этого я точно не знаю, дорогая. Ну а зачем мистеру Финдлу его убивать?
- Из-за денег, конечно, - ответила миссис Крэггс. – Мистеру Финдлу очень нравилось покупать хорошее вино, и он любил свою удобную квартирку.
- Деньги? - спросила миссис Милхорн.
- Да, деньги. Ведь их впервые оставили на ночь в доме, а не унесли в банк. А мистер Берботл, мир его праху, был въедливым старым дураком и решил сверить выручку с количеством проданных билетов, хотя знал, что это обязанность мистера Финдла.

Миссис Милхорн потребовалось время, чтобы это осмыслить, но наконец она поняла.

- Ты хочешь сказать, что мистер Финдл забирал понемногу из выручки в свой карман? – спросила она. – А почему же я всего этого не увидела?

Миссис Крэггс нежно улыбнулась ей.

- Потому что ты не настолько сообразительна, чтобы опуститься на локти и колени, дорогая, - ответила она, - и взглянуть на то, что у тебя под носом.

↓↓ Слух

Когда миссис Крэггс начала работать у миссис Пруст, поначалу ей нравилось слушать музыкальные шкатулки старой леди. Они были самой большой ценностью, оставленной ей в наследство мужем – давно умершим почтмейстером Флинвича, уделявшим своей коллекции все
свободное время. Но миссис Пруст постоянно включала то одну, то другую шкатулку, когда миссис Крэггс убирала дом – и постепенно, как она сказала миссис Милхорн – она возненавидела «эти чертовы штучки».

- Я люблю хорошую музыку, как и другие люди, - говорила она. – Но вечно слушать динь-диньдинь – это больше, чем человеческие уши могут выдержать.

Миссис Милхорн удивилась, как сама миссис Пруст это выносит.

- Я объясню, - ответила миссис Крэгг. – Дело в том, что она не слышит ни одной ноты.
- Как же так, – удивлялась миссис Милхорн. Старая леди вовсе не казалась глухой – миссис Милхорн видела ее и говорила с ней, когда ходила за покупками – и вроде бы ничего не ускользало от ее внимания.

Миссис Крэггс улыбнулась.

- Она не позволяет заметить свою глухоту. Встречаясь с людьми, она притворяется, что все слышит. Кивает и улыбается, как заводная игрушка. Но я-то знаю. Я могу зайти в ее гостиную – и если я стану там, где она не видит моих губ, смело сказать: «Привет, старушка, как поживают твои звякающие коробочки?» - и она ничего не заметит.

Но миссис Крэггс терпела этот звон, потому что миссис Пруст была приятной старушкой, хоть и слишком гордой, чтобы признаться, что она еле слышит. И все шло хорошо до того дня, когда миссис Пруст попросила миссис Крэггс в виде одолжения прийти завтра после полудня и подать чай.

-Придет мой племянник, - объяснила она. – Сын моего брата. Тони. Он был таким славным мальчиком, хоть я и опасаюсь, что бедные дорогие родители ужасно избаловали его.

Миссис Крэггс ответила, что конечно она придет к трем часам, и спросила, как получилось, что юноша ни разу не навестил тетю за все то время, пока она работала у нее.

- О, видите ли, - сказала миссис Пруст, - он ужасно занят. Он живет на севере. Он переехал на север около – да, уже около восьми лет назад. Он занимает там важную должность.
- А чем он занимается? - спросила миссис Крэггс, тщательно выговаривая слова.
- О, Боже.Это кажется глупым, но я никак не могу вспомнить. Кажется, что-то связанное с аэропланами. Или может быть с аэродромами7 Но что-то очень важное. Уверяю вас в этом.

ххх

Миссис Крэггс на кухне нарезала хлеб тонкими ломтиками, когда спустя двадцать минут гость прибыл. Она открыла дверь и провела его в гостиную. Но он произвел на нее не слишком хорошее впечатление. Племянник Тони был намного старше, чем она представляла по описанию миссис Пруст, и выглядел слишком потрепанным для того, кто занимает важную должность, связанную с аэропланами или даже с аэродромами. И пока он шел по коридору, она заметила, что одна из его подошв слегка оторвана, а оба башмака покрыты слоем пыли.

Поэтому вместо того, чтобы скромно подождать на кухне до четырех часов, когда, как они договаривались, ей следовало подать чай, - миссис Крэггс тихонько стала возле двери в комнату прямо в своем цветастом фартуке и лучшей шляпке, надетой в честь прихода гостя – что-то вроде чепчика горничной.

Племянник Тони был очень оживленным и энергичным, и миссис Крэггс могла видеть, что миссис Пруст внимательно смотрит на него, так как он сидел напротив нее, и поэтому ей удавалось отвечать на его веселые высказывания о том, что «он не позаботился насчет такси со станции и поэтому потратил пару пенсов на автобус, представляете?» Скорее всего он шел пешком, подумала миссис Крэггс, хотя это было на расстоянии трех миль.

Но затем миссис Пруст заметила, что уборщица слоняется без дела.

- Миссис Крэггс, - позвала она, - вы можете подавать чай.
- Немного рановато, кажется? – спросила миссис Крэггс, позаботившись, чтобы по ее губам можно было легко читать.
- Не имеет значения, - с достоинством ответила миссис Пруст, вспоминая о тех временах, когда у нее была настоящая горничная – в черном платье и кружевном чепчике. – Мастер Тони и я желаем пить чай сейчас.
- Хорошо, - ответила миссис Крэггс. И ее так впечатлил тон, которым заговорила ее работодательница, что она добавила, хоть и слегка запоздало: «Мадам».

Но тем не менее она приготовила на кухне все нужные принадлежности, быстро поставила их на поднос, заварила чай в серебряном чайничке, который специально достали по такому случаю, и направилась в готиную не дожидаясь, пока чайник закипит. А когда она вошла, то подумала, что появилась очень вовремя.

Племянник Тони говорил о музыкальных шкатулках миссис Пруст. И то, что он говорил, вызвало вспышку ярости у миссис Крэггс.

- Понимаешь тетя, - убеждал он, - эти шкатулки могут оказаться очень дорогими, и поэтому, хоть ты и любишь их постоянно слушать, на самом деле ты не можешь...

Миссис Крэггс неловко взмахнула подносом и пролила струю воды из серебряного чайничка прямо на колени племяннику Тони.

- О боже, сэр, - запричитала она. – Как я могла такое допустить? Сэр, пойдемте со мной на кухню, и я почищу ваш прекрасный костюм.

И хотя по состоянию и цвету костюма было заметно, что его носили уже много лет, - племянник Тони поспешил на кухню.

Там миссис Крэгг и не подумала заняться чисткой. Вместо этого она уперлась руками в бока и в упор посмотрела на этого не слишком молодого человека.

- А теперь послушайте меня, - сказала она. – Я знаю, что вы собираетесь ей сказать. Но вы этого не сделаете.
- Что такое? Вы о чем? - спросил племянник Тони.
- Вы собираетесь ей сказать, что она слишком глуха, чтобы слушать музыкальные шкатулки. И я смею предположить, что вы предложите продать их для нее. Причем с большой разницей между ценой, которую вы получите, и которую отдадите ей.
- Я не знаю, о чем вы говорите, - сказал племянник Тони. – Если я собираюсь дать своей тете хороший деловой совет, это не ваше дело. Денег, которые она получит за эти шкатулки, ей хватит, чтобы жить в комфорте до конца дней.
- Она счастлива и так, - ответила миссис Крэггс. – Может, она и не слышит ни звука из этих чертовых шкатулок – но она думает, что все мы верим, что она хорошо слышит. Это поддерживает ее. И не пытайтесь вмешиваться.

Племянник Тони, вытерев брюки кухонным полотенцем, яростно набросился на миссис Крэггс.

- Я попрошу вас не совать свой нос в наши семейные дела, - сказал он. – Я сейчас же вернусь и объясню тетушке, что с ее стороны будет самым разумным продать эти шкатулки и что я знаю, где можно получить за них хорошую цену.

Миссис Крэггс опустила руки и освободила ему выход из кухни. Но что-то в ее взгляде остановило Тони.

- Почему вы так смотрите на меня? – заревел он.
- Потому что, - ответила миссис Крэггс, - если вы так поступите, я войду вслед за вами и расскажу вашей дорогой тетушке, что ее племянник только что вышел из тюрьмы.
- Тюрьмы? Как вы узна... Что вы имеете в виду?
- Я имею в виду именно то, что сказала. Тот, кто отсутствовал так долго, что думает, будто автобусный билет стоит два пенса, не был на севере Англии. Он был в тюрьме. У меня есть голова на плечах, и если вы не хотите, чтобы я все рассказала вашей тете, вы сейчас же уйдете.

- Нет, - сказала миссис Крэггс миссис Пруст, стоя так, чтобы та могла видеть ее губы, - Я совершенно не представляю, куда он ушел. Просто вскочил и убежал. Видимо, вспомнил что-то важное об аэропланах, которые он строит.
- Да-да, наверное, так и было - согласилась старая леди. – У молодых людей так много важных дел.
- Да, дорогая – да, мадам, - сказала миссис Крэггс. – Это безусловно верно. А сейчас давайте я включу одну из ваших музыкальных шкатулок. Я думаю, вам захочется послушать их чудесную
музыку.

[Aliskana]

↓↓ Обоняние

Когда миссис Крэггс работала мойщицей посуды в элитном пансионе в городском предместье с названием Флинвич, в летнее время она позволяла себе немного развлечься. Вымыв посуду после ланча и перед тем, как подавать чай, она наливала себе чашку чая и устраивалась с ней в кладовой. Это было не очень удобно. Миссис Крэггс приходилось сидеть на ящике, и вокруг было мало света.

Однако у этого места было ценное преимущество: ряд окон с матовыми стеклами и жалюзи высоко на стене выходил в чудесный розовый сад позади пансиона. И миссис Крэгг, сидя на яшике в полутемной пропахшей мылом кладовой, часто слушала увлекательнейшие разговоры.

Она не стыдилась этого. Как она говорила миссис Милхорн, которой она рассказывала кое-что из подслушанного (но не все): «Если они не знают, что я их слушаю, - им от этого никакого вреда. А мне интересно».

И так, день за днем, ей удалось узнать почти обо всех обитателях пансиона и даже о гостях, приходивших только к чаю.

И когда однажды сидя на привычном неудобном сиденье, она услышала, как старый мистер Данчфлауэр обращается к своей пожилой гостье, с которой он пил чай: «Леди Этередж» - миссис Крэггс навострила уши.

Миссис Милхорн была счастлива, если ей удавалось хоть одним глазком заглянуть в мир аристократии, и не было ничего плохого в том, чтобы время от времени поделиться с ней пикантной подробностью.

Однако – вскоре она это поняла – в леди Этередж не было ничего особенно потрясающего, если приглядеться. Она безусловно была голубых кровей – чтобы это понять, достаточно было просто послушать ее изысканный усталый старческий голос – но вовсе не богата. Конечно, она не заявляла этого напрямую. Вряд ли она рассказала это мистеру Данчфлауэру сразу , как только познакомилась с ним - человеком хоть и не слишком знатным, но достаточно состоятельным, чтобы круглый год занимать один из лучших номеров пансиона.

И постепенно, смакуя свой отличный, крепкий, ароматный чай и слушая беседу двух стариков через окно наверху, миссис Крэггс начала понимать, что леди Этередж бедна как церковная мышь.

Миссис Крэггс жалела ее. Нетрудно быть бедным, если для вас это привычно, Но закончить свои дни в бедности, если вы прежде жили в роскоши – это тяжело.

Однако, кое-какое вознаграждение у леди Этередж все же было. Время от времени она упоминала о своем поклоннике.

Правда, он поклонялся ей издалека - из Франции. Его поклонение выражалось в том, что каждый год на день рождения он присылал ей флакон духов. Зато каких духов!

Миссис Крэггс увидела, как леди Этередж с величайшей бережностью достала флакон из сумочки, осторожно вынула пробку и позволила мистеру Данчфлауэру чуть вдохнуть их.

- О, восхитительно, - услышала миссис Крэггс. – Чудесный аромат, мадам. Что он напоминает мне? Даже не розы. Он тоньше и нежнее, чем они.
- О да, - прозвучал голос леди Этередж. – Этот аромат пришел из прошлого века. Века, который я знала когда-то.

Миссис Крэггс могла поклясться, что она услышала вздох сквозь узкую щель матового окна.

- Ах, - добавила леди Этередж, - было время, дорогой сэр, когда я спокойно могла зайти в бутик на улице Сент-Оноре и купить духи по цене двадцать пять фунтов за крохотный флакон,
- Двадцать пять фунтов, - сказал старый мистер Данчфлауэр. – Могу поверить, что они столько стоят, мадам. Такой тонкий изысканный аромат!
- О да, - ответила леди Этередж, и ее жеманство чуть ли не растеклось сквозь оконную щель, - поскольку мы друзья, я могу вам сказать, что этот флакончик стоит даже дороже. Мой дорогой, дорогой поклонник в прошлом году случайно забыл чек в пакете и прежде чем его выбросить, я заметила, что стоимость была равна – вы не поверите, но в наши дни все так дорого – приблизительно сорока фунтам.
- Действительно, действительно, мадам. Я верю этому, уверяю вас.

А затем через открытое окно послышалось то, что можно было назвать пронзительным женским визгом, полным запредельного ужаса, - а следом звук бьющегося стекла.

- Мадам, как я мог? Я не знаю, как это случилось. Я мог бы поклясться, что флакон спокойно стоял на ручке скамьи, но...

Голос старого мистера Данчфлауэра повис в тяжелом молчании. Но со своего места миссис Крэггс могла слышать сдавленные рыдания леди Этередж, хотя было ясно, что она изо всех сил пыталась сдержать их.

Через несколько секунд миссис Крэггс услышала свое имя – ее звали с кухни.

- Миссис Крэггс!Миссис Крэггс! Где эта женщина?

Это была миссис Випсли, помощница управляющего – еще более взволнованная, чем обычно. Миссис Крэггс слезла с ящика, убрала чашку туда, где ее нельзя было обнаружить, и вошла на кухню.

- А, вот вы где. Вот вы где. Быстрее, быстрее, миссис Крэггс, ступайте в розовый сад с ведром и тряпкой. Так быстро, как можете. Так быстро, как можете. Случилась ужасная беда.

Миссис Крэггс, не говоря, что ей известно, какая именно беда случилась, наполнила ведро водой, взяла половую тряпку и направилась вслед за бегущей миссис Випсли.

- Это духи, - объясняла миссис Випсли безо всякой нужды – сад и так благоухал вовсе не запахом роз. – Ужасное происшествие. Но мы должны поскорее все убрать, как будто ничего не было.

Миссис Крэггс окинула взглядом печальных участников трагедии. Мистер Данчфлауэр, все еще красный от стыда, стоял прямо, а леди Этередж возле него едва прикасалась изящным платочком к своим старым глазам.

Тогда миссис Крэггс вылила большую часть содержимого ведра на большое жирное пятно на каменной плите и начала тереть его, пока ведро не начало благоухать как огромный букет из всех цветов, какие только можно представить.

Во время работы миссис Крэггс услышала разговор обоих стариков.

- Мадам, позвольте мне повторить, что я не понимаю, как я мог быть столь непростительно небрежным. Я не заметил флакона, но я мог смахнуть его рукавом.
- Все уже в порядке.
- Нет. Нет, мадам, все вовсе не в порядке. Вы потеряли нечто весьма для вас ценное - не только в смысле денег, но и в смысле чувств. Это совсем нехорошо, мадам.
- Да, для моих чувств это вправду было ценно.
- Мадам, этого я не смогу исправить. Но позвольте мне хотя бы выписать вам чек на сорок фунтов.
- О, нет. Прошу вас, не нужно. Я не могу этого принять.

Но старый мистер Данчфлауэр сел на скамейку, достал свою чековую книжку и начал писать. Леди Этередж села рядом с ним.

- Нет, вправду, сэр, - сказала она. – Мы так недолго знакомы, что я не могу...
- Ерунда, мадам, сущая ерунда. Прошу, возьмите!
- Ну хорошо. Если вы настаиваете... Я вижу, что пробка осталась в горлышке флакона. Я заберу ее – просто на память.

Ее слабая старая рука опустилась к чему-то возле половой тряпки миссис Крэггс и подняла украшенное узором стекло. А затем пальцы миссис Крэггс сжали пальцы леди Этередж.

- Нет, вы не заберете, - громко сказала миссис Крэггс.
- Не заберу? Я не понимаю.

Ее пальцы пытались вырваться из крепкой хватки миссис Крэггс.

- Вы все понимаете, - сказала миссис Крэггс. – Вы понимаете, что на этой пробке есть ложный отсек. Отсек, наполненный нежнейшими духами, аромат которых так восхитил мистера Данчфлауэра, а не этой дешевой мерзостью, которой пропахло все вокруг.

И тогда леди Этередж уронила пробку, вырвала руку из хватки миссис Крэггс, мгновенно подняла ее, схватила полупустое ведро, вылила его на миссис Крэггс и выбежала из сада на улицу, вскочив в проезжающий мимо автобус, прежде чем ктолибо смог понять, что она сделала.

И, как сказала миссис Крэггс: «Еще много часов можно было унюхать, как я подхожу из-за угла, прежде чем увидеть меня. Какой ужасный запах!»

↓↓ Осязание

Одним из мест, где довелось работать миссис Крэггс, был городской музей в местечке по имени Флинвич. И во время ее работы в музее состоялась выставка длительностью в неделю, где была представлена знаменитая Золотая Венера. Миссис Крэггс с трудом удалось удостоиться чести вытирать пыль с этого небольшого, но весьма старинного и ценного объекта.

Вначале никто не считал необходимым ежедневно выполнять эту задачу. Но когда Венеру поместили на постамент и окружили ограждением из веревок – уже через сорок восемь часов стало ясно, что столь драгоценный предмет требует тщательного ухода. Мистер Слитч, помощник директора музея, не слишком благосклонно отнесся к мысли поручить эту задачу миссис Крэггс.

- Венера и уборщица? – волновался он. – Вдруг она ее испортит? Прислуга моей матери постоянно что-нибудь ломает. Постоянно.

Миссис Крэггс невозмутимо стояла и ждала, позволят ли ей иметь дело с Венерой. И окончательно решил этот вопрос сам директор мистер Тови.

- Глупости, - сказал он мистеру Слитчу. – Эта статуя из прочного металла оставалась невредимой две тысячи лет, и вы знаете, как надежно она укреплена на постаменте. Мы оба это видели.
- Ну хорошо, я тоже так думаю, - согласился мистер Слитч. Затем он подошел к статуе - наверное в пятидесятый раз с тех пор, как она была установлена, и занялся тем, что миссис Крэггс называла «воркованием».

- Ах, - сказал он, - патина, патина, неподражаемая многовековая патина. (1)

«Сказав это однажды, он повторит еще двадцать раз», - подумала миссис Крэггс.

Затем мистер Тови, не отставая от него, в свою очередь приблизился к святыне. И повторил то, что говорил около двадцати раз с тех пор, как она была установлена.

- Рука гения, несомненная рука гения. Великолепно, изумительно, совершенно чудесно.
- Могу я продолжать, сэр? - спросила миссис Крэггс.
- Да, конечно, продолжайте, продолжайте.

Они оба – мистер Тови и мистер Слитч – отвернулись, не глядя, как обычная желтая тряпка для пыли миссис Крэггс касается шедевра «несомненной руки гения» или «многовековой патины». Затем они снова обернулись, чтобы точно убедиться, что миссис Крэггс не нанесла ущерба великому творению.

Неделя выставки была невероятно напряженной и для директора, и для его помощника. Нужно было не только следить за публикой, которая благодаря рассказам в газетах об огромной стоимости маленькой золотой статуэтки нахлынула в таком количестве, какого музей не видел никогда прежде; надо было также обеспечить безопасность ночью. Конечно, была нанята охранная фирма, и пара охранников дежурили возле Венеры, а другие сторожили возле передней и задней двери. Но мистер Тови решил, что этого недостаточно, и они договорились с мистером Слитчем, что они будут поочередно оставаться на полночи в музее во время выставочной недели.

Оба они использовали любую возможность сообщить любому готовому слушать – даже миссис Крэггс, если больше никого рядом не было – как они жертвуют своим временем – и одновременно уверяли, что это никакая не жертва: проводить долгие часы, созерцая «творение несомненной руки гения, дошедшее до нас через столетия» и «патину, дивную многовековую патину, столь прекрасную и в то же время столь прочную».

Поэтому трудно было ожидать, что они спокойно отнесутся к известию миссис Крэггс, которая сообщила им обоим по очереди в последнее утро выставки, что Венера, которую она постоянно вытирала своей желтой тряпкой для пыли, - не подлинник, а подделка.

Сначала она обратилась к мистеру Тови.

- Мне очень жаль сообщать вам это, сэр, - сказала она, как только он вернулся в музей, - что это не та статуя, которую я вытирала вчера.
- Что? О чем вы говорите, женщина? Не та статуя?-
- Я могу сказать это, сэр. Я знаю ее наощупь. Я вытирала ее пять раз с тех пор, как она здесь, - и я чувствую ее так же хорошо, как тыльную сторону моей собственной руки.
- Посмотрим - заявил мистер Тови.

Он сделал два шага к потаменту, на котором стояла Золотая Венера. Он глубоко вздохнул, внимательно оглядел статую и повернулся к миссис Крэггс.

- Вздор, добрая женщина, - сказал он. – Полный и абсолютный вздор. Достаточно лишь взглянуть, чтобы увидеть здесь руку гения, несомненную руку гения.
- А прикоснуться к ней тряпкой достаточно, чтобы понять, что это не та статуя, которая была вчера, - так же твердо заявила миссис Крэггс.

Мистер Тови выпрямился. Он не стал изливать поток слов, к которому приготовилась миссис Крэггс. Вместо этого он приблизил к ней свое большое округлое лицо и тихо прошептал:

- Послушайте, добрая женщина, вы ошибаетесь. Иначе быть не может. Я опираюсь на знания и опыт всей жизни, когда говорю, что эта статуя – Золотая Венера. Но я знаю, на что способны пресса и журналисты. Поэтому запомните: вы не пророните никому ни слова о возможности похищения. Ни единого слова.

Миссис Крэггс сомневалась. Но мистер Тови был убедителен, и в конце концов она пробормотала «Да».
И все-таки, думая, что вопрос закрыт, она решила, что запрет не относится к помощнику директора мистеру Слитчу. Она подождала подходящего момента, и ей удалось поймать мистера Слитча недалеко от Золотой Венеры в момент, когда в музее почти не было народу.

- Я могу вам кое-что сказать? - спросила она.
- Да, да. В чем дело? Что там у вас? Вечно что-нибудь отвлекает. Вечно всякие пустяки дают сконцентрироваться на настоящей работе»
- Ну, если вы считаете, что подмена Золотой Венеры – пустяк, это ваше право, - ответила миссис Крэггс. – Но я думаю, с этим надо что-то делать.

Мистер Слитч разволновался еще сильнее, чем мистер Тови. Он так понесся по каменному полу к статуе, словно катился на роликовых коньках, и так пристально вгляделся в нее, что казалось, расплавит ее взглядом. Затем, побледнев, он повернулся к миссис Крэггс. Но не с беспокойством, а с яростью.

- Вы жалкая возмутительная личность, - крикнул он. – Как вы посмели? Как вы посмели сказать мне такое? Меня чуть не хватил удар. Да, удар!
- Значит, вы не думаете, что статую подменили? - спросила миссис Крэггс.
- Конечно, нет. Любой, у кого есть хоть крупица здравого смысла, способен увидеть, что на каждом дюйме этого pièce (2) есть патина. Многовековая патина. А вы говорите, что это подделка!

И мистер Слитч повернулся и ушел прочь к убежищу своего кабинета.

Миссис Крэггс должна была уняться. Почему же она пришла в музей вечером после триумфального закрытия выставки Золотой Венеры и провела несколько часов дополнительного времени, за которое ей не платили? Она взяла тряпку для пыли и усердно трудилась, натирая и полируя лестницы и коридоры, витрины и выставочные залы. За все эти дни музей никогда так не блестел.

И вот наконец ее неугомонная пыльная тряпка обнаружила то, что и предполагала. В следующие минуты она оказалась снаружи, рыская повсюду по улице, и вскоре нашла того, кого искала, - дежурного констебля. Она обратилась к нему.

- Я хочу сообщить о краже - сказала она.

Констебль подбежал к ней, и она повела его к месту, которое она обнаружила, когда натирала и полировала, - плохо закрепленную плитку в стенном убранстве одной из комнат.

- Смотрите, - сказала она.

Она вынула эту плитку и ближайшую к ней. За ними оказалась полость, внутри которой, завернутая в хлопковую ткань, лежала не больше не меньше чем настоящая Золотая Венера.

- Ее подменили во время одного из интервалов при смене охранников, - объяснила миссис Крэггс.

Констебль, который знал, какие меры предосторожности были приняты для охраны такой ценности, понял ситуацию.

- Это один из двух. – сказал он. – Этот как-бишь-его директор мистер Тови либо номер второй – мистер Слитч. Один из них спрятал ее здесь, чтобы дождаться, пока он сможет вынести ее отсюда. Но который из них? Каждый дежурил по полночи. Кто же это может быть?

- Это достаточно просто, - ответила миссис Крэггс. – Они оба твердили мне, что я старая дура, когда я сказала, что статую подменили. Но лишь один из них запрещал рассказывать об этом кому-то еще. «Несомненная рука гения» - вот кто вам нужен, а не «многовековая патина».

(1)В первоначальном своем значении патина означала оксидную пленку на медном изделии зеленого (малахит) или голубоватого (азурит) цвета.
Позднее так же стали называть любого рода налет, появляющийся под действием времени на поверхности металла или дерева.

(2) pièce (фр.) – часть, деталь

↓↓ Вкус

Одной из обязаннностей миссис Крэггс во времена, которые можно назвать «Флинвичскими днями», была ежедневная помощь миссис Фитцбленли; кроме того, каждый четверг она оставалась допоздна и кормила ужином мужа миссис Фитцбленли - старого полковника, прикованного к постели. «Между ними тридцать лет разницы как один день» - часто говорила миссис Крэггс миссис Милхорн.Но ей хорошо платили за эту дополнительную работу – в полуторакратном размере. Она была непоколебима в этом вопросе с того момента, как ее впервые попросили остаться вечером, поскольку она знала, что деньги в этой семье имеются. У полковника всегда было все самое лучшее, и он любил самое лучшее – в этом не было сомнений.

Зато были сомнения насчет самого полковника. Доктор сказал несколько лет назад, что он может умереть в любой день, и каждый раз, входя в дом, миссис Крэггс готова была услышать самое худшее.

Но каждый вечер в четверг миссис Фитцбенли уходила на урок живописи. «И там держалась за ручку с преподавателем, если то, что я слышала – правда, - говорила миссис Крэггс. - Впрочем, это не мое дело. Немного развлечений никому не повредит – вот мой девиз».

И каждую неделю миссис Фитцбленли оставляла две унции индийского риса, который следовало варить по часам десять минут и не больше, и кастрюлю готового карри (1), которое надо было разогреть.

«Старик ужасно привередлив насчет своего карри», - говорила миссис Крэггс. Миссис Фитцбленли готовила его днем единственно верным способом, и миссис Крэггс должна была постучать в дверь спальни полковника с подносом в руках ровно в восемь вечера – секунда в секунду.

Однажды она задержалась – но лишь однажды. В полминуты девятого рев полковника, несмотря на его болезнь, разносился по лестнице. «Разносчик! Разносчик! Где этот чертов разносчик! Парень опаздывает. Я этого не потерплю!»

В тот вечер миссис Крэггс потребовалось все ее достоинство, когда она вошла с подносом.

Но пунктуальность – это было еще не все. Карри должно было быть как следует жгучим. Но не слишком острым. Полковник любил, чтобы оно было обжигающим, но доктор это запретил. Но если рис был чертовски горячим, то и карри должно быть таким. Нелегко было это совместить.

- Разносчик, какого черта вы принесли? Проклятый ледяной пудинг? А, парень? Что?
- Я делаю все, что могу, - ответила миссис Крэггс. – Более того, я беру на себя смелость заявить, что я не парень и не разносчик, какими бы они ни были.

Но все же позже она принимала меры предосторожности: когда она думала, что карри согрелось, она окунала палец в кастрюлю и пробовала на вкус, чтобы убедиться, что оно достаточно жгучее.

Блюдо было противным, и пробовать было неприятно – но она не желала, чтобы ее по-всякому обзывали в ее возрасте.

А потом настал четверг, о котором позже миссис Крэггс так рассказывала миссис Милхорн: «Я никогда не забуду этот день, я буду помнить его, пока дышу».

Сначала этот день не отличался от прочих четвергов. Миссис Крэггс пришла делать уборку после обеда и приступила к работе, как обычно. По четвергам она убирала гостиную и коридор. Как всегда, миссис Фитцбленли спустилась вниз в своей обычной одежде для занятий живописью:

«Джинсы, которые давно пора выбросить на помойку, - говорила миссис Крэггс. - И слишком узкие в тех местах, которые я не хочу называть».

И как обычно миссис Фитцбенли чрезмерно заботливо объясняла миссис Крэггс то, что та уже прекрасно знала.

- Вы не забудете принести ему ужин точно в восемь, миссис...эээ...

«У нее никогда не хватало приличия произнести мое имя правильно, но такой миссис Фитцбленли была всегда», - говорила
миссис Крэггс. И не успела она заверить миссис Фитцбленли, что той не о чем беспокоиться, как услышала: «Я забыла сказать, миссис...эээ... вы обязательно проверите, что карри горячее? Полковник очень сердится, когда карри не такое, как он любит, а вы знаете, как ему вредно волноваться».

- У него не будет повода жаловаться на меня, - ответила миссис Крэггс.

И его вправду не было. Ровно в 7.40 (она специально включила радио, чтобы быть уверенной) она поставила на плиту воду для риса, а карри поставила разогреваться на маленьком огне. В 7.55 рис у миссис Крэггс был готов, и она дважды проверила, что карри вправду жгучее. Она опустила туда палец, вздрогнула от жара, но все равно поднесла желто-коричневый комок к губам и мужественно попробовала.

«Просто огонь, - подумала она. – Старому вояке сегодня не на что жаловаться».

Затем она осторожно налила карри в центр углубления посреди горки из риса, поставила тарелку на поднос и отнесла наверх. Полковник никогда не ел десерт.

«Чертова сладкая гадость. Никто не захочет брать такое в рот», - он часто повторял.

Миссис Крэггс постучалась в дверь спальни, как только услышала, что церковные часы пробили восемь. «Заходите», - крикнул полковник. Миссис Крэггс вошла, перенесла еду к столику возле полковника и поставила ее туда.

«Гм», - пробормотал полковник. А затем даже любезно добавил: «Спасибо».

Миссис Крэггс знала, что ее услуги больше не требуются, и спустилась на кухню.

Она могла бы надеть пальто и шляпу и уйти. Полковник всегда отставлял в сторону поднос после того, как заканчивал ужин, и миссис Фитцбленли убирала его вниз, когда возвращалась с урока живописи. Это было привычным распорядком. Полковник терпеть не мог, когда «эти треклятые бабы носятся туда-сюда по комнате, как чертовы поезда».

Но сегодня что-то остановило миссис Крэггс, когда она снимала свою шляпу с колышка на задней стороне кухонной двери. Ничего определенного – лишь ощущение , будто что-то не такое, каким должно быть.

Она стояла примерно пол-минуты, глядя на пальто, висевшее на вешалке, и держа в руке шляпу. А затем она поняла.

«Острый, - сказала она. – Слишком жгучий». Она бросила шляпу на пол прямо там, где стояла, повернулась и понеслась вверх по лестнице, прыгая через ступеньки как можно быстрее. Она поднялась по лестнице. Она оказалась перед дверью в спальню полковника. Она ворвалась туда без стука и без единого слова извинения крикнула: «Стоп!»

- Стоп? Стоп? Какого черта вы хотите сказать этим «Стоп»?

ххх

Позже миссис Крэггс говорила миссис Милхорн, что никогда в жизни не видела такого потрясенного человека. «Вы могли подумать, что ему явился архангел Гавриил. – говорила она. – Это вправду так выглядело».

Но в тот момент она не могла ответить на вопрос полковника. Вместо этого она задала ему свой.

- Карри, - сказала она, - вы его ели?
- Конечно, я ел мое треклятое карри, - загремел полковник. – Для чего эта адская смесь нужна, если не для того, чтобы съесть?
- Больше не ешьте, - сказала миссис Крэггс.
- Что за треклятая чушь? Первый раз за пять лет мне достался по-настоящему обжигающий карри, а вы отвратительно и нахально врываетесь и мешаете мне его есть. Я не стану такого терпеть.

Полковник засунул свою вилку поглубже в желто-коричневое варево, достал огромный кусок и направил в рот.

И тогда миссис Крэггс сделала непростительную вещь. Она подбежала к кровати и выбила вилку из рук полковника.

- Что за...

Слова замерли на устах полковника.

- О, сэр, - сказала миссис Крэггс. – Простите меня. Я не знаю, как я посмела сделать это.
- И я тоже не знаю, вы, чертова ведьма. Вы уволены, слышите? Убирайтесь отсюда немедленно!

Но в этот момент полковнику стало очень плохо. Миссис Крэггс засучила рукава и вступила в бой.

Позже доктор говорил, что лишь благодаря ее разумным действиям полковнику удалось отделаться так легко. Но, как она сказала миссис Милхорн: «Я не была спокойна как двухпенсовый огурец в тот момент».

На самом деле она бормотала и лепетала и произносила много слов, не имеющих смысла, но успокоивших старого полковника и в конечном итоге спасших ему жизнь, остаток которой он провел как счастливый обитатель лечебницы по уходу за отставными офицерами, к которым были приставлены специальные ординарцы.

«Вкус был просто огненным, сэр, - бормотала миссис Крэггс в тот вечер. – Я знаю, что он должен быть жгучим. Но не настолько. И я знаю, что миссис Фитцбленли знает это, потому что она всегда предупреждала меня. И когда я почувствовала, что он просто обжигает, я вдруг поняла, почему.
Только по одной причине. Я подумала про яд. Надо было скрыть вкус яда. Она это сделала. Онахотела уехать со своим художником и жить с комфортом на деньги, полученные по завещанию. Немного развлечений – это неплохо, но есть вещи, которые заходят слишком далеко. И убийство –
одна из них».

(1)Ка́рри — название разнообразных распространённых на юге Индии пряных густых жидких блюд из тушёных овощей, бобовых и/или мяса. Карри обычно приправляются пряной смесью приправ и, как правило, подаются с рисом[1]. Смесь приправ для карри также называется карри.

В этом рассказе используется игра слов – hot означает и «горячий» и «острый». Ближайшим аналогом мне показались эпитеты «жгучий, обжигающий».

[Aliskana]

↓↓ Шестое чувство миссис Крэггс

Как ни странно, но оказалось удачей, что несмотря на свой всего лишь средний возраст, миссис Крэггс порой испытывала приступы боли. Если бы она вовремя не почувствовала боли и не приняла мер, чтобы избавиться от мелкого, но неприятного воспаления, которое появилась у нее на правом локте, – возможно, она бы не вылечилась так легко и, что еще важнее, бедный профессор Партхеман мог бы попасть в худшую неприятность, чем попал. Но почувствовав боль, она обратилась к врачу, и он рекомендовал совсем незначительную операцию. В результате миссис Крэггс пришла на работу к профессору Партхеману в среду вместо четверга.

И там ей на глаза попался Рамон.

Он занимался тем, что всего лишь стриг газон перед квартирой профессора на первом этаже и время от времени выбрасывал срезанную траву из газонокосилки в компостную кучу позади кустарника. Но миссис Крэггс этого хватило.

- Простите меня за это упоминание, сэр, - сказала она, пряча уплаченные профессором деньги в кошелек, - но я бы хотела кое-что сказать об этом юноше.
- О каком юноше, миссис Крэггс? Я не припомню, чтобы мы упоминали о каком-либо юноше.

Старый профессор бывал слегка раздражительным, а порой глуповатым, но миссис Крэггс нравилось у него работать, потому что, несмотря на почтенный возраст, он все время усердно трудился над своими бумагами, а не слонялся туда-сюда без дела. Поэтому она пропустила мимо ушей его замечание и продолжила свою мысль.

- Молодой человек, которого вы наняли стричь ваш газон, сэр.
- Рамон, миссис Крэггс, - сказал профессор. – Он работает слугой в колледже Флинвича по подготовке учителей, и у него остается свободное время. Ему особенно нравится работать у меня, потому что я говорю на его родном языке. Так что вы хотите сказать про него?

Профессор внимательно посмотрел на нее, словно догадываясь, что она собирается сказать что-то неприятное.

- Не думаю, что вам держать его рядом с собой, сэр, – сказала она. - Мне не нравится его взгляд – и это факт.
- Миссис Крэггс, - сказал профессор таким голосом, каким он обычно говорил, чтобы усмирить чересчур нахальных студентов, - то, что вам не нравится «взгляд» Рамона, - возможно, это факт; а то, что вы сказали или предположили о нем – отнюдь нет. Вам известны какие-либо
неблагоприятные факты об этом молодом человеке?
- Нет, сэр, факты мне неизвестны. Только чувство. Я предчувствую, что он не принесет вам ничего хорошего, и в этом я совершенно уверена.
- Моя дорогая леди, вы действительно думаете, что я могу прогнать работника только из-за вашего таинственного предчувствия? Бога ради, что именно вам в нем не нравится?

Миссис Крэггс подумала. У нее не слишком хорошо получалось анализировать свои ощущения. Она просто чувствовала. Но чувство было непреодолимым.

Через некоторое время ей удалось кое-что сформулировать.

- Я думаю, его походка, сэр, - сказала она. – Он крадется при ходьбе. Как зверь, сэр. Как..

Она порылась в памяти.

- Как ягуар, сэр. Он крадется, как ягуары. Именно так.
- Моя дорогая миссис Крэггс, вы же не можете сказать мне, что вы имеете против парня только его походку. Это смешно.

Но миссис Крэггс было не так-то легко смутить. Она думала о молодом испанском садовнике до понедельника, когда она снова пришла к профессору. Она думала о нем даже во время небольшой операции, которая завершилась очень успешно. И получив в понедельник свои
деньги, она вновь вернулась к вопросу.

- Этот Рамон, сэр. Я надеюсь, вы еще раз подумали насчет него.
- Еще раз? – Белоснежное лицо профессора покраснело. – Позвольте сказать вам, моя дорогая леди, что мне вполне хватило одного раза. Я всю жизнь имел дело с фактами, миссис Крэггс, - добрыми четкими фактами. И я не собираюсь изменять им. Прошу вас, ни слова больше.

Миссис Крэггс вздохнула.

- Как вам угодно, сэр.

Однако, хоть она ничего больше не сказала, она продолжала усиленно размышлять, как ей защитить старого профессора от ягуара, крадущегося через газон и избегающего даже взгляда в сторону квартиры.

Она подумала, что есть только один способ выяснить больше «фактов».

Случилось так, что миссис Милхорн была нанята на работу уборщицей в учительский колледж. Миссис Крэггс нанесла ей визит при первой возможности, которая, к сожалению, представилась лишь во вторник вечером.

- О, да, Рамон, - сказала миссис Милхорн. – Я все время нутром чуяла, что с ним что-то не так. Он красавчик и очень романтичный, если хочешь знать мое мнение, но я никогда не пыталась подружиться с ним, что бы о нем не говорили.
- Я в этом уверена, дорогая, - сказала миссис Крэггс, хорошо знавшая впечатлительную натуру своей подруги. – Но почему ты говоришь о нем так, словно его здесь больше нет?
- Потому что его здесь вправду больше нет», - ответила миссис Милхорн.
И рассказала целую историю. Рамона уволили две недели назад за то, что он зверски набросился на молодую испанскую служанку в колледже. Девушка по имени Росита, несмотря на то, что была жестоко избита и до сих пор не могла работать, - отказывалась сказать, кто напал на нее. Но поскольку все знали, что Рамон настойчиво ухаживал за ней, имя виновника не вызывало сомнений.

- Надеюсь, он уехал в Испанию, - сказала миссис Милхорн и вздохнула.
- Нет, не уехал, - ответила миссис Крэггс. – Я же сказала тебе, дорогая. Он приходит каждую среду подстригать газон к старому профессору Партхеману. А кабинет профессора полон рам для картин, сплошь усыпанных старинными монетами, в основном золотыми. Можно назвать его скрягой. А если Рамон хотя бы наполовину такой, каким я его считаю, - он собирается прикарманить эти монеты, особенно теперь, когда он без работы.

Бледное лицо миссис Милхорн вспыхнуло от волнения.

- Мы должны поспешить на помощь! – воскликнула она. – Как американская конная полиция по телевизору.
- Да, - сказала миссис Крэггс. – Но если старый профессор Партхеман увидит, как ты или я несемся к нему на помощь – знаешь, как он поступит? Пркажет нам повернуть обратно и нестись прочь. Или потребует, чтобы мы написали какие-то факты на наших голубых флажках» (1)

Она задумалась.

- Росита, - сказала она наконец. – Надо заставить ее говорить.

Но поскольку Росита, как и Рамон, знала лишь несколько английских слов и к тому же упорно хранила молчание, план миссис Крэггс, казалось, столкнулся с непреодолимыми препятствиями.

Но это не остановило миссис Крэггс.

На следующее утро она вошла в комнату, где жила Росита, на лице которой все еще были видны синяки и кровоподтеки. Миссис Крэггс вначале улыбнулась ей улыбкой, способной смягчить даже сердце бессловесного животного, затем принесла ей отличную чашку чаю с самыми вкусными и сладкими пирожными, которые она предлагала испанской девушке с такой ласковой настойчивостью, что если бы разговор ограничился лишь этим – она по крайней мере помогла бы
добавить несколько унций к ее уже и так пышной фигуре. Но миссис Крэггс только начала.

«Вот что, - сказала она Росите, когда решила, что момент созрел. – Вы знаете, что я работаю у старого профессора?

Росита вряд ли поняла бы эту неожиданную информацию, если бы миссис Крэггс одновременно не вскочила на ноги и не изобразила жестами старого нумизмата, хрупкого, как сухая веточка, а затем показала, как она изо всех сил моет, чистит и вытирает пыль.

- Si,si (2), - сказала испанская девушка, и ее глаза засверкали. - Работа, si, si. Старик, si, si.
- Верно, дорогая, - сказала миссис Крэггс. – Но у него работаю не только я.

Очередное действие пантомимы.

- Ah, si,si. Jardinero. (3)
-Да, - сказала миссис Крэггс. – Садовник. Рамон.

И хотя ее произношение вряд ли было стопроцентно правильным – сила, с которой она назвала это имя, заставила побледнеть круглое хорошенькое лицо испанки.

- Ах, si, Рамон.
- Да, дорогая. Вы правильно поняли. Теперь слушайте. У этого старого профессора много монет. Он изучает монеты.

Миссис Крэггс изобразила старого ученого, который склонившись над бумагами, пишет лист за листом, время от времени доставая редкую и ценную монету и внимательно разглядывая ее.

- Ah, si. Он имеет dinero antiguo, si (4)».
Внезапно на ее лице появилось новое выражение.

- Oh, dios (5), - воскликнула она. – Рамон!

Теперь миссис Крэггс понадобилось пол-минуты, чтобы изобразить транспортное средство, которое мчится как можно быстрее, а затем снова показать профессора и с помощью разнообразных звуков, сопровождаемых жестикуляцией, дать ясно понять, что он бегло говорит по-испански. Росита схватила пальто и шарф и показала, что готова отправиться в путь.

- Скорее, - сказала миссис Крэггс. – Нельзя терять времени. Рамон придет туда к двум часам.

Хотя им не следовало терять время - по идее времени было достаточно. Автобусы из колледжа ходили с интервалом в двадцать минут, дорога к дому профессора занимала около получаса, а сейчас был только без четверти час.

Но.

Но автобусные службы страдают от нехватки персонала и поэтому могут отменить маршрут. В тот день был отменен автобус, отправлявшийся ровно в час. Ничего страшного – авторус в 1.20 остановится в паре сот метров от дома профессора и приедет туда самое позднее в пять минут
третьего. И он прибыл в колледж минута в минуту.

И встал через пять минут, потому что, по словам водителя, что-то у него сломалось.

Миссис Крэггс выпрыгнула и встала посреди дороги. Меньше чем через минуту перед ней остановился автомобиль. Взбешенная леди–водитель высунула голову. Миссис Крэггс бросилась к ней.

- Вопрос жизни и смерти, - сказала она. – Это вправду вопрос жизни и смерти. Нам надо успеть в Халлиман Корнер до двух часов.

Леди-водитель молча открыла дверь автомобиля. Миссис Крэггс, миссис Милхорн и Росита ввалились внутрь. По дороге миссис Крэггс подробнее объяснила ситуацию Леди-водитель выглядела очень взволнованной. Но она больше надеялась на свое знание местности, чем на дорожные знаки и карты. И через четверть часа все четверо понятия не имели, где они находятся.

- Телефон, - предложила леди-водитель. – Мы зайдем в дом и оттуда позвоним вашему профессору.
- Это бесполезно, - сказала миссис Крэггс. – Он никогда не берет трубку во время работы. Он редкий старый чудак. Он не обращает внимания, сколько ни звони.
- Я бы умерла от любопытства, - заметила миссис Милхорн.
- Я тоже, дорогая, - сказала миссис Крэггс. – Но он не обратит внимания даже на кавалерийский обоз.

Они продолжили путь, пытаясь найти хоть какой-нибудь указатель.
Первой заметила кое-что миссис Крэггс.

- Этот старый пластиковый пакет на воротном столбе, - сказала она. – Я видела его из автобуса. Это правильный путь. Нам нужно налево.

Леди водитель, узнав нужный знак, тотчас же повернула.

- Мы будем там через пять минут, - крикнула она.
- Да, - ответила миссис Крэггс. – А сейчас без двух минут два.

Они немного поспорили о том, чьи часы точнее, но согласились, что к двум они обязательно прибудут на место. И они прибыли.

- Скорее, - сказала миссис Крэггс, увидев наконец знакомый угол. – Идем наверх. Мы не могли опоздать. Он еще не успел сделать свое дело.

Но перед ее мысленным взором стоял образ крадущегося ягуара, который перестал стричь газон старого профессора перед тем, как нанести удар. Она представляла упрямого старика, похожего на колючку, до последнего защищающего свою собственность. И догадывалась, что хилые хрупкие шипы легко ломаются и превращаются в щепки.

Автомобиль припарковался, взвизгнув тормозами. Миссис Крэггс выскочила раньше, чем автомобиль остановился. Она с силой открыла ворота. Сад был пуст. Угрожающе пуст. Миссис Крэггс пронеслась по нестриженому газону словно яростная амазонка и ворвалась в кабинет профессора.

Профессор сидел за столом и держал в руках старинную монету, разглядывая ее очень внимательно.

- Рамон, - выкрикнула миссис Крэггс. – Где Рамон?

Профессор Партхеман повернулся к ней.

- Ах да, Рамон, - сказал он. – Я случайно прочитал сегодня утром в «Таймс» очень интересную статью об исследованиях Джона Хопкинса из американского университета, доказывающих, что женщины обладают умением, называемым невербальной коммуникацией. Или, на обычном языке, доверием к своим инстинктам. Имея в распоряжении этот факт, я решил поверить вашему – ммм - чувству и оставил на воротах записку о том, что я больше не нуждаюсь в услугах Рамона, и одновременно поговорил с нашим местным констеблем.

Он радостно потер свои костлявые ладони друг о друга.

- Да, миссис Крэггс, - продолжил он, - следует доверять женской интуиции. Можно считать ее фактом.
- Да, сэр, - сказала миссис Крэггс.

(1)Флаг Организации Объединённых Наций — представляет собой изображение официальной эмблемы Организации Объединённых Наций, расположенной в центре полотнища голубого цвета — цвета Организации Объединённых Наций.

(2) Si, si (исп.) – да, да.

(3) Jardinero (исп.) – садовник.

(4) Dinero antiguo – старинные деньги

(5) Oh, dios - о, боже

[Aliskana]

Нарсежак когда-то написал сборник "Узурпация личностей" - подражание разным авторам. Я перевела оттуда четыре рассказа.

↓↓ Преступление призрака

В стиле Г.К.Честертона

Сэр Оливер Дейрдре прославился в Англии, когда предложил заменить в книгах и словарях слово «Бог» словом «энергия». Не то, чтобы он был атеистом – но, по правде говоря, остерегался верующих и трудился изо всех сил над развитием точной науки о психических феноменах. Он полагал, что мертвые - это живые; из-за того, что у них изменился показатель преломления света, они приняли вибрационную форму, которую можно обнаружить с помощью некоторых изобретенных им приборов.

Впрочем, облик мэра Олиера Дейрдре совершенно не соответствовал привычным представлениям об ученых. Он был огромным и неповоротливым. От своих шотландских предков он унаследовал бледно-голубые глаза, напоминавшие два отверстия в маске и придававшие ему рассеянный, а порой двуличный вид. Его подбродок венчала причудливая белая бородка, ухитрявшаяся с помощью внезапных скачков и ужимок выражать волнующие его страсти. Обычно он носил на голове цилиндр даже в библиотеке - что усиливало авторитет его суждений. Множество психиатров и докторов оккультных наук совершали длительные путешествия, чтобы насладиться в Беверидж Хилле его беседой и посетить его лабораторию. Зачастую им даже случалось возвращаться , дабы отведать пудинга миссис Флетчер – старой приятельницы сэра Оливера. Миссис Флетчер, маленькая худая старушка, казалась блеклой – блеклыми были ее кожа, волосы, одежда - и такой легкой, что казалось ее мог унести поток призрачных вибраций. Однако ее пальчики создавали дивные пирожные и всевозможные лакомства, способные восхитить самого взыскательного гурмана и поклонника земных радостей – такого как Фламбо.

Как сыщик оказался в Беверидж Хилле и как за ним последовал его друг - маленький круглоголовый священник? Вряд ли они приехали ради пудинга – тем более, что вкусы патера Брауна были самыми неприхотливыми. Лишь Мегги, дочь миссис Флетчер, могла бы ответить на этот вопрос. При имени Мегги представляется свежая и юная белокурая дева, исполненная поэзии. В Беверидж Хилле так звали коренастую девушку с багряным, покрытым пушком лицом. Благодаря неизменному белому воротнику, покрывавшему шею и плечи, она напоминала спелую ягоду. Как могла такая громадина родиться у столь крохотной матери - биология была не в силах объяснить; оставалось лишь поверить в теорию реинкарнации, особенно если ее проповедовал с пылом и энтузиазмом сэр Дейрдре. Подобно многим толстякам, Мегги была болезненно застенчива, и убеждения сэра Оливера часто ранили ее нежную душу, склонную к порядку и дисциплине. Поэтому через посредство своей подруги по пансиону она попросила патера Брауна провести несколько дней в Беверидж Хилле под вполне благовидным предлогом: обсудить со знаменитым Дейрдре противоречие метафизического характера. Патер Браун не слишком любил подобные споры, в которых собеседники по очереди возмущаются без всякой пользы для истины и в ущерб правилам языка. К тому же маленький священник был так рассеян, что часто забывал предмет спора, переключаясь на изучение лица собеседника; разгадывание эмоций и мимики так его увлекало, что его речи становились несуразными, а ответы бессвязными или неуместными. Сэр Оливер Дейрдре сразу же это заметил и подумал, что католики напрасно исповедуются таким незначительным маленьким священникам, как патер Браун. Какую духовную пользу, в конце концов, можно ожидать от советов человека, который всюду таскает с собой смешной зонтик, вечно роняет его из рук и снова поднимает, ползая у ваших ног и назойливо извиняясь за свою неловкость? Сэр Дейрдре предпочитал Фламбо по причине его высокого роста и любезности. Когда Фламбо слушал рассуждения хозяина, он соглашался с самыми нелепыми предположениями – лишь бы миссис Флетчер не забывала подливать в чашку чай, а кекс оставался поблизости. Каким-то образом он с удивительным присутствием духа избегал немых знаков патера Брауна, который обливался потом, слыша, как его друг признает, что нирвана , в сущности, вполне приемлемая гипотеза, намного менее шокирующая, чем детская вера в воскресение плоти. Видимо, атмосфера в Беверидж Хилле была так отравлена миазмами, что вера Мегги была большим героизмом, чем мужество святого Лаврентия перед раскаленной решеткой. Патеру Брауну не слишком нравился Беверидж Хилл и прочие чересчур средневековые жилища, напоминавшие замки Вальтер Скотта. Когда жизнь похожа на литературу, а здания на гравюры, думал патер Браун, дьявол своего не упустит. Это было не таким уж плохим рассуждением.

Представьте себе лысый холм, испещренный никуда не ведущими тропинками, с небольшим замком на вершине, полным колоколенок, башенок, указателей, галерей с бойницами, поднимающих силуэт к вечно неспокойному небу – и вы получите точное и, честно говоря, достаточно забавное представление об этом странном жилище, характер которого несколько нарочито казался таким, какой приписывают тяжелым романтическим предубеждениям? Внутреннее убранство замка соответствовало внешнему. Огромные полутемные залы, где каждый шаг повторяло дерзкое, а то и пугающее эхо; камины, которых мог бы пожелать инквизитор (по крайней мере такой, каким его воображают англикане) и безмолвная скользящая туда-сюда нелепая тень жуткого мажордома Джона Флинна. В фас он был коротким, коренастым, похожим на обезьяну. В профиль он был худым, горбатым и жалким – как будто он мог обернуться к господам той стороной, которая в этот момент отвечала их настроению. Казалось, он остерегался патера Брауна – что сильно огорчало маленького священника. Мог ли Джон Флинн предположить, что патер Брауна заметил чувства, которые тот в глубине души испытывал к мисс Харрикан? Мог ли он подумать, что этот курносый и болтливый священник не считал любовь грехом, даже если влюбленный уродлив и ужасен, как дьявол, а красавице за пятьдесят и у нее вставные зубы? В конце концов, что может быть естественнее желания мажордома жениться на компаньонке? Правда, в Беверидж Хилл все было неестественным, но все-таки патер Браун пока не обнаружил ни туннеля, ни подземелья, ни зарытых скелетов. Но он не мог помешать бородке сэра Оливера плясать у него на подбородке, словно фантастический домовой, движениям миссис Флетчер оставаться призрачными, как пролетающий бриз, тревожности Мегги превращаться в страх, а тени Джона Флинна напоминать чудовищный гриб из видений Льюиса Кэррола. Фламбо тоже становился молчаливым и печальным, несмотря на гастрономические чудеса миссис Флетчер. Чтобы рассеять мрачность сотрапезников, сэр Оливер Дейрдре пригласил их принять участие в спиритическом сеансе, на котором он обещал вызвать призрак афинянина чет вертого века по имени Продикос.

Патер Браун вежливо отказался, и сэр Оливер не пытался его уговаривать, но Фламбо, который находил удовольствие в сильных эмоциях – которые он с избытком испытывал в авантюрные времена своей жизни – согласился присутствовать при опыте.

Миссис Флетчер обожала столоверчение, и когда деревянный круглый столик начал потрескивать и двигаться под ее пальцами, она мечтательно закрыла глаза. Мегги,будучи любящей дочерью, считала себя обязанной присутствовать на сеансах, но в глубине души считала спиритизм шарлатанством, потому что вращающиеся столики вовсе не вращались и часто выражали мерзкие мысли еще более неподобающими словами. Кроме того, она имела обыкновение засыпать, когда свет ламп был приглушен, и столик начинал дрожать под тяжестью ее огромных онемевших ладоней, что вызывало настоящий бунт у бородки сэра Оливера Дейрдре и внушало ему мысли, которые он, видимо, предпочитал не замечать. Мисс Харрикан согласилась, что ее флюиды принадлежат хозяйке так же, как ее прочие обязанности, и она отдавала их атмосфере сообщества – хоть и с некоторого расстояния расстояния.
Джон Флинн никогда не участвовал в опытах. Ему приходилось заботиться о том, чтобы двери были герметично закрытыми, а свет проходил в нужном количестве. Сэр Оливер ставил себе в заслугу то, что он умел проводить демонстрации даже успешнее, чем сэр Гарри Кастейрс, президент Метафизического Общества. Он был уверен, что малейшего колебания воздуха хватает, чтобы исказить свечение тела медиума – скажем, вульгарный дым сигары мог затруднить их работу - и что слишком яркий свет сглаживает это свечение до такой степени, что создает туманную дымку без явных контуров. В таких случаях наблюдения получаются неточными и всегда хватает дураков, готовых кричать о подлоге. Миссис Флетчер случайно оказалась превосходным медиумом, но мисс Харрикан была чем—то совершенно исключительным. Она долго е соглашалась дать себя усыпить, считая , что не подобает обладать еще одной личностью , и не проявляла ни малейшего интереса к знакомству со второй мисс Харрикан. Когда ей все же пришлось уступить по обязанности ,сэру Оливеру удался лучший сеанс за всю его карьеру. Духи проявляли себя с невиданной щедростью и вели себя самым что ни на есть классическим образом: таскали участников за волосы, щипали за щеки, дышали в уши холодным воздухом, и даже их руководитель получил такой мощный подзатыльник, что несчастной Мегги не удалось весь вечер сомкнуть глаз. Сэр Оливер без труда получил впечатляющие демонстрации левитации. Тарелки, сорванные с подставки, вращались вокруг люстры, словно проворные луны; сильфон (1) пролетел и осыпал миссис Флетчер фонтаном пепла и копоти; казалось, залаяли собаки, изображенные на панели вокруг столовой. Наконец, несмотря на время года, букет фиалок упал на колени мисс Харрикан. Она в своей полудреме казалась в шоке оттого, что стала невольной причиной такой суматохи, и отказалась оставить себе букет, который после спора перешел к Мегги.

После столь памятного вечера, повысившего значимость сэра Оливера и позволившего ему сравнить плотность духа с плотностью перьевых, кучевых, слоистых и дождевых облаков – отсюда знаменитая гипотеза о происхождении электричества из астральной энергии – в Беверидж Хилле не осталось сопротивления, достойного внимания, и сэр Оливер загорелся желанием обратить Фламбо.

Столовую снова выбрали местом проведения сеанса. Сэр Оливер выяснил, что ее размеры соответствуют золотому сечению, и столик, размещенный на пересечении диагоналей точно под люстрой, принял на себя все физические силы, разбросанные в Беверидж Хилле, за исключением, быть может, сил патера Брауна - но на них можно было не обращать внимания. Фламбо согласился войти в круг и соединил пальцы с пальцами соседей – точнее, соседок,так как он сидел между Мегги и ее матерью. Он заметил особенно гротескную деталь: пошел дождь, и порывы ветра гремели и свистели в комнате, словно в ночь шабаша.
«Браун прав, - подумал Фламбо, - когда опасается литературности. Кажется, что эти странные создания замышляют какую-то дьявольскую комбинацию»

Сэр Оливер Дейрдре погрузил мисс Харрикан в глубокий гипнотический сон, невзирая на ее протесты, вызванные скорее скромностью из-за присутствия Фламбо. Пожилая демуазель глубоко вздохнула и уронила голову на плечо. Сэр Оливер поднял свои бумаги, пощупал ее пульс и успокоился, подняв бородку с видом величайшего ликования.

- С чего вы хотите, чтобы мы начали? – прошептал он, направив на Фламбо горящий взгляд. - С перемещения предметов? Левитации медиума? Материализации?

Но внезапно его прервала мисс Харрикан, начавшая вещать резким, прерывистым и скрипучим голосом. Фламбо плохо понимал, что она говорила. Оливер, более чем его спутники привыкший толковать послания иных миров, перевел:

- Речь идет о лорде Калдсуэлле, умершем в 1552 году, владельце этого замка. Кажется, его возмущает присутствие в его доме, – он остановился, на его лице выразился ужас, затем он пожал плечами, - француза и католического священника.

Фламбо инстинктивно напряг внимание, стараясь слушать одновременно мисс Харрикан и сэра Оливера, трактующего слова видящей.

- Лорд Калдсуэлл полагает миссис Флетчер ответственной за то, что он называет нежелательным вторжением. Он предъявит свое присутствие.

Сэр Оливер побледнел, а его глаза вспыхнули. Он открыл рот, но не успел сказать ни слова, потому что какой-то шероховатый предмет побежал по его ногам и по ногам остальных участников. Мегги закричала, и Фламбо наклонился, задев столик. В тот же миг дверь столовой широко распахнулась, несмотря на усилия Джона Флинна, и свет залил комнату. Патер Браун робко подошел к группе людей вокруг столика.

- Мой Бог! – воскликнул он, - слишком поздно.

Он указал на миссис Флетчер, которая опустила голову на руки. Казалось, она молится. Между ее плечами блестела рукоять ножа. Едва сэр Оливер увидел то, на что указывал пальцем патер Браун; он подпрыгнул с таким видом, словно его укусила гадюка, и умчался.

- Она мертва, - печально сказал патер Браун и начал терзать свой курносый нос, прилипнув глазами к ковру.

Фламбо как мог успокаивал несчастную Мегги, казавшуюся в тот момент старым раненым гренадером. И пока он выводил ее из столовой, маленький священник занялся мисс Харрикан. Она казалась еще более мертвой, чем ее хозяйка, - таким мертвенно-бледным было ее лицо. Но сдавленное дыхание указывало, что ее неестественный сон подходит к концу. И она в самом деле проснулась, хотя ее глаза были мутными и тусклыми.Она медленно огляделась и, казалось не удивилась, увидев рядом круглое и серьезное лицо маленького священника. Она попыталась встать, но споткнулась и осталась сидеть. Когда Фламбо вернулся, ему пришлось сообщить ей о смерти миссис Флетчер, которую заколол лорд Калдсуэлл – вернее, его призрак. Новость потрясла мисс Харрикан;к ее горю добавилась мысль что она, так сказать, стала невольной пособницей смертоносного призрака. Она забросала Фламбо вопросами и каждый ответ усиливал ее ужас, так что в конце концов она закричала и убежала, и патер Браун не делал ни малейшей попытки ее вернуть.

Фламбо приказал Джону Флинну седлать лошадь и скакать за помощью.

- Я не верю во всю эту фантасмагорию, - сказал он патеру патеру Брауну, внимательно рассматривавшему рукоять ножа. – И однако я был рядом с миссис Флетчер. Никто не мог ее ударить.
- Дьявол очень лукав, - ответил Браун. - Кажется, в вашей стране его так и называют.
- Вы верите в дьявола? – воскликнул Фламбо.
- Вы никогда не читали Евангелие? – негромко спросил священник.
- Разумеется, читал, - раздраженно ответил Фламбо. – Это сэр Оливер нанес удар либо Джон Флинн вонзил нож в спину миссис Флетчер. В конце концов не упал же он с неба...
- Как знать? – сказал патер Браун.

Он вздохнул и сел на стул, который прежде занимал Фламбо. Наконец он взглянул на Фламбо и негромко добавил:

- Так как я верю в дьявола, я не вижу здесь никакой фантасмагории.

Фламбо начал закипать, но патер Браун задал ему два вопроса, превративше его злость в изумление.

- Что вы думаете о сильфоне?
- О сильфоне? Это забавное изобретение...
- А что вы думаете о фиалках?
- - Прежде всего мы их вообще не видели, эти фиалки...

Патер Браун сунул руку в карман, достал оттуда две фиалки и положил их на столик.

Фламбо открыл рот и снова закрыл, не произнеся ни слова.

Патер Браун достал из-под оболочки камина сильфон и протянул его Фламбо.

- Заставьте его работать, - сказал он.

Фламбо выпустил мощную струю воздуха.

- Что вы видите?
- Ничего, - ответил Фламбо.
- Это я и хотел сказать, - прошептал патер Браун и мелкими шагами, опустив голову на грудь, покинул столовую.

Фламбо нашел сэра Оливера Дейрдре в библиотеке. Он изучал огромный словарь оккультных наук и, казалось, полностью пришел в себя. Смерть его милейшей подруги миссис Флетчер изрядно огорчила его, но в конце концов смерть – просто заурядный несчастный случай, который мудрец должен рассматривать бесстрастными глазами ученого. Сэр Оливер был особенно поражен драматическим абсурдом этого преступления и подумал сначала лишь о том, чтобы запастись пентаклем Соломона – магическим символом, останавливающим (вряд ли стоило напоминать об этом) злотворные воздействия и демонические нападения. Затем он посмотрел в знаменитый словарь Томсона и Дэви и обнаружил множество прецедентов, проливающих яркий свет на события вечера. Фламбо с удивлением узнал, что нападения Невидимых довольно часты и почти всегда смертельны. И так как у сэра Оливера были воспаленный цвет лица и налитые кровью глаза, Фламбо спросил себя, не заболел ли выдающийся метафизик – гипотеза тем более правдоподобная, что сэр Оливер во время разговора размахивал правой рукой, которую он вытягтвал, направляя вперед указательный палец и мизинец, словно грозную пару рогов. Но патер Браун, который в этот момент вошел в библиотеку, казалось, не разделял его беспокойства. Он даже улыбнулся печально и едва заметно, заметив жест сэра Оливера, который, утратив всю сдержанность, топнул ногой и спросил маленького священника, знает ли тот, что такое колдовство.

- Колдовство, - негромко ответил Браун, - это слабость воображения. которую используют мошенники. А слабость воображения – он повернулся к Фламбо, чтобы не раздражать ученого – это всегда недостаток веры.

Фламбо хотел избежать спора, который в таких условиях вряд ли вышел спокойным, и задал несколько вопросов сэру Оливеру Дейрдре:

- Откуда взялся нож?
- Не знаю. Я не видел в замке ничего подобного, и его странная форма вынуждает меня верить, что его происхождение сверхъестественно.
- Я скорее поверю, - прошептал священник, - что рукоять кинжала сожгли таким образом, чтобы она соответствовала лезвию меньшего размера.

Щеки сэра Оливера затряслись от гнева. Он схватил книгу, покрытую красной кожей, украшенной изображениями летучих мышей , и потряс ею перед носом патера Брауна.

- Ван Эльмон, - крикнул он, - видел такой же феномен. И рукоять ножа была не только прокалена, но издавала сильный запах серы!
Фламбо поспешил перейти к следующему пункту.
- Джон Флинн, - сказал он, - не может быть подозреваемым, потому что он был у вас на глазахи я его постоянно видел. Он не мог бросить нож.
Относительно сэра Оливера – он нагнулся к мисс Харрикан и обе его руки лежали на тарелке на столе.

- Это очевидно, - отрезал ученый. – Никакое человеческое существо не могло совершить это преступление.
- Я спрашиваю себя, - простодушно сказал священик, - почему нас хотели изгнать из Беверидж Хилл. Причина, на которую ссылался призрак лорда Калдсэулла, могла иметь значение в 1552 году, но сейчас...

Сэр Оливер издал короткий смешок.

- Видно, что вы, католики, плохо знаете тайны иного мира. Страсти не умирают – напротив, они управляют эволюцией духа посредством удачных реинкарнаций. Это закон, объясняющий внезапные мутации...

Он процедил несколько слов сквозь зубы, и Фламбо покраснел, но патер Браун оставался задумчивым, словно ничего не слышал. Наконец он вышел из оцепенения и обратился к Фламбо:

- Вправду ли был какой-то шероховатый предмет? – спросил он.
- Почему он говорит о шероховатостях? – спросил сэр Дейрдре, и его бородка изогнулась, как запятая.

Но Фламбо понял мысль своего компаньона.

- Действительно какой-то шероховатый предмет терся о ножки столика. Ткань моих брюк прилипла к нему, вернее, прицепилась. Весьма неприятное ощущение.

- Каким было ваше первое движение?
- Я наклонился, чтобы потрогать этот таинственный предмет, и сразу вошли вы.

Патер Браун внезапно повеселел, и когда он спросил сэра Оливера, нельзя ли устроить еще один сеанс, его голос стал почти радостным. Предложение понравилось ученому, и он в душе согласился, чтоу римских католиков, несмотря на их дурацкую сентиментальность, порой встречаются проблески здравого смысла. Фламбо заметил, что завтрашний день будет занят формальностями, и придется подождать до вечера. Его замечание было принято.

Фламбо без устали обдумывал проблему и был доволен, когда после завтрака нашел патера Брауна, который в одиночестве читал в парке маленькую черную книгу.

- Это преступление абсурдно, - заявил он.

Патер Браун направил задумчивый взор на аллею, где весенний ручей бежал по канавке. Казалось, он нашел обширный предмет для размышлений, и отвечал медленно и неуверенно.

- Тем более... абсурдно, что результат... не был ясен заранее.
- Какой результат?
- Вы еще не поняли? – неторопливо спросил Браун.

Они прошли вместе несколько шагов под голыми деревьями.

-... Вы еще не поняли, что нужны две жертвы?

Фламбо вздрогнул.

- А кто будет второй жертвой?
- Я, - равнодушно ответил патер Браун.

Позади них возвышался замок со своей причудливой архитектурой, и патер Браун задумчиво поглядел на него.

- Это и есть дьявол, - добавил он. – Изворотливый и хитроумный путь, чтобы скрыть очень простой план.

Ветер резко усилился, и они возвратились в замок и оставались там до вечера.

За обедом Фламбо задал новые вопросы сэру Оливеру Дейрдре.

- Почему именно столовую выбрали для этих спиритических опытов?

Сэр Оливер поднял мохнатые брови.

- Я полагал, что вы уже осведомлены. Размеры зала исключительно благоприятны для подобных исследований.
- А мы могли бы собраться в другом месте?
- Да, разумеется. Но условия будут менее подходящими. Особенно недостаток освещения – а когда работаешь с медиумом, необходимо ни на скунду не терять его из виду: во-первых, чтобы избежать обмана, во-вторых, чтобы следить за изменением его каталептического состояния и не допустить несчастного случая.
- Руки медиума свободны?
- Да, но они лежат на столе и за ними легко наблюдать.
- Однако вчера вечером, когда вы наклонились, чтобы разглядеть предмет у ваших ног,- не мог ли медиум ударить миссис Флетчер незаметно для всех?

Сэр Оливер Дейрдре сурово посмотрел на Фламбо.

- Я не упускал из виду мисс Харрикан ни на секунду. Она сидела с закрытыми глазами, наклонившись назад. Ей бы пришлось бросать нож наугад – и в любом случае невозможно ударить в спину человека, сидящего к тебе лицом.

Патер Браун ничего не сказал. Он катал пальцами шарик из хлебного мякиша и казался в тысяче милях от Беверидж Хилла. Он поднялся последним, машинально. Проходя мимо Фламбо, он шепнул ему на ухо:

- Мне нужна подушка.

Немного позже сеанс начался. Вначале произошел небольшой спор, чтобы решить, каким образом расположить пять человек. Фламбо, пытавшийся, никому не сообщая, точно восстановить драму, усадил Мегги – эито быор нелегко, но он умел уговаривать девушек – на стул, который прежде занимала миссис Флетчер, а патер Браун сел рядом. Сэр Оливер Дейрдре, несмотря на свою нервозность, мгновенно усыпил мисс Харрикан. Патер Браун смутно улыбался. Он забавно съежился на стуле, и сутана его стесняла. Бородка ученого, курносый нос священника и усики наследницы могли бы показаться смешными при других обстоятельствах, но никто и не подумал потешаться. Чувство тревоги стало таким давящим, что патер Браун резко вскочил и все ему последовали, кроме мисс Харрикан, бледное лицо которой оставалось неподвижным. Произошла небольшая паника, но все заново уселись, и вскоре зазвучал голос медиума, странно скрипящий в тишине. И снова сэр Оливер перевел послание.

- Это опять он, - произнес он, дико вращая глазами, - лорд Колдсуэл. Он заявил, что мщение еще не свершилось. Мисс Мегги... должна была... изгнать... нежеланных... гостей...

Кто-то закричал, и под столом зашевелился безымянный предмет, задевая ноги и перемещаясь пугающим образом.

- Включите свет, - крикнул Фламбо.

Все вскочили, кроме мисс Харрикан и черной фигуры, которая оставалась наклоненной вперед, с руками, лежащими на столе.

- Патер Браун, - прошептал сэр Оливер. – Он заколот!

Все увидели рукоять кинжала между плеч. Фламбо бросился к нему, но сразу остановился, потому что круглое и благодушное лицо священника совершенно не напоминало лицо умирающего. Напротив, патер Браун простодушно улыбнулся и произнес самым естественным голосом на свете:

- Поднимите стол, я держу ее за ногу.

Фламбо повиновался. Патер Браун крепко держал лодыжку мисс Харрикан.

- Это каучуковые подошвы, - добавил он.

Он осторожно поставил на землю ногу спящей демуазель. Самым фантастическм в этой сцене было то, что мисс Харрикан спала глубоким сном, нечувствительная к событиям, разворачивающимся вокруг нее. Тогда маленький священник осторожно приблизился к ней и прошептал:
- Джон Флинн во всем признался.

И он засмеялся, как безумный. Рукоять ножа ужасно прыгала, на лбу сэра Оливера Дейрдре выступил пот. Тогда спокойное лицо мисс Харрикан внезапно исказилось адской гримасой. Ее глаза вылезли из орбит, и она упала на землю и забилась в жутком нервном припадке. Напрасно призывала она Джона Флинна: он исчез и больше никто его никогда не видел.

- Объясните, - попросил Фламбо.

Патер Браун извлек кинжал из спины без малейшей боли и вытащил подушку, которую он подложил под одежду.

- Мисс Харрикан, - сказал он, - хотела выйти за Джона Флинна. Но т ак как их старость вряд ли была обеспечена, они задумали смерть хозяйки и ее дочери, чтобы завладеть наследством.Они составили вправду хитроумный план. Мисс Харрикан убедила сэра Оливера в том, что она замечательный медиум. Джон Флинн, практически невидимый за пределами центральной освещенной области, занимался маленькими трюками, которые вы узнали. Чтобы изучить свою роль, он прочел ученые труды сэра Дейрдре. Он мстительно выдул сажу и пепел в лицо несчастной миссис Флетчер и бросил своей даме букет фиалок – тех фиалок, которые мне не стоило труда обнаружить в маленьком цветнике к югу от дома. Наш визит свегка нарушил планы преступников; но подумав, они нашли нужный мотив: ненависть старого лорда. Если бы в этот мотив не поверили – возникли бы подозрения против сэра Оливера. Итак, они убили миссис Флетчер.
- Но как?
- Вас не поразила форма ножа? Посмотрите.

Патер Браун поднял нож очень высоко. Он закрутил его и бросил со свистом. Клинок глубоко вонзился в паркет.

- Попробуйте сами, - сказал патер Браун.

Фламбо в свою очередь бросил нож. Он упал на острие и вонзился так глубоко, что его с трудом удалось вытащить друмя руками.

- Поднимите его как угодно высоко, - продолжал патер Браун, - он упадет острием вниз, потому что клинок тяжелее рукояти. Рукоять была прокалена до такой степени, что перестала удерживать равновесие по сравнению с клинком.
- Но кто его бросил?
- Никто. Вы знаете, почему.
- То есть?
- То есть, он упал с неба, Фламбо, как вы заметили в начале наших поисков.

Патер Браун встал на стул, затем на столик и указал на огромную люстру в форме металлического ствола, из которого торчали многочисленные ветви с лампочками на концах.

- Центральный патрон в форме подвижного клапана вокруг крохотного шарнира. Это подлинный шедевр искусства и изобретательности Джона Флинна. Клапан можно разъединить с помощью нити, которая следует за электическим проводом и находится в той же трубе. Она примыкает к выключателю. Достаточно легко потянуть за нее, чтобы труба открылась и кинжал упал. Он достаточно тяжел, чтобы глубоко вонзиться в спину и сделать свое дело.
- Нужно еще, чтобы жертва наклонилась, - заметил Фламбо.
- Разумеется, - сказал патер Браун. – Мисс Харрикан в тот момент, когда нервы участников были на пределе, провела им по ногам своей каучуковой подошвой. Прикосновение было настолько неожиданным, что они невольно наклонились, чтобы рассмотреть этот пугающий предмет. Джон Флинн дождался нужного момента и выпустил свой снаряд.
- А если бы сеанс проходил в другом месте? – возразил Фламбо.
- Вы забываете о золотом сечении! Столик был расположен точно под люстрой, потому что мисс Харрикан изобрела эту стратагему. И если бы я не принял предосторожности и не занял место мисс Мегги, она бы разделила участь своей матери.Но я рассчитал, что преступники от волнения не заметят перемены мест
.- А что заставило вас заподозрить мисс Харрикан?

Священник вздохнул и серьезно ответил:

- Нужно остерегаться тихого омута.

Сэр Оливер яростно повернулся на каблуках и без единого слова умчался и заперся в библиотеке.

Спустя два месяца Фламбо показал патеру Брауну статью, вырезанную из «Дейли Реформер». Священник вежливо ее прочитал.

«Мы узнали, что известный ученый сэр Оливер Дейрдре недавно избран президентом Метафизического общества. Авторитет, которого заслуживают его труды, позволил назначить его преемником сэра Генри Кастейрса».

- И что? – спросил Фламбо.
- Амен, - ответил патер Браун.
И снова взял свой требник.


(1) Сильфо́н (от англ. фирменного названия Sylphon) — упругая однослойная или многослойная гофрированная оболочка из металлических, неметаллических и композиционных материалов, сохраняющая прочность и герметичность при многоцикловых деформациях сжатия, растяжения, изгиба и их комбинаций под воздействием внутреннего или внешнего давления, температуры и механических напряжений.

[Aliskana]

↓↓ В стиле Жоржа Сименона

Мегрэ спал тяжелым сном. Его мучила одышка.

- Мегрэ, тебя к телефону!

Мадам Мегрэ всегда обращалась к супругу по фамилии. Он вздохнул, пошарил рукой в темноте и нащупал телефонную трубку. Мадам Мегрэ слышала гнусавый торопливый шепот и различала отдельные слова: «Преступление... побег... серьезно... объявить в розыск...»

Комиссар положил трубку.

- Ты ведь не пойдешь туда, правда? У тебя все еще жар. А сейчас только 6 часов.

Мегрэ уже молча одевался. Время от времени он кашлял, и мадам Мегрэ, смирившись, согрела кофе и открыла ставни. За окнами виднелось хмурое мартовское небо и капал мелкий дождик.

- Хотя бы вернись поскорее. Видел бы ты, на кого ты похож!

Мегрэ пожал плечами, сделал неопределенный жест и закрыл за собой дверь.

На первом этаже он остановился, чтобы зажечь трубку. Затем он на ходу поднял воротник пальто, ворча и обливаясь нездоровым потом.

На площади Вог дул пронизывающий пыльный ветер, и Мегрэ захотелось вернуться домой. Однако он дошел до ближайшей стоянки такси и сел в первый автомобиль.

- Уголовная полиция, патрон? – спросил водитель, который знал комиссара.

Мегрэ что-то пробормотал, устроился в углу такси и закрыл глаза.

Люка ждал его возле печки, которая уже успела нагреться и пылала жаром.

- Ну что там? – бросил Мегрэ.

Он сел, издав негромкий стон, и протянул руки к печке. Люка вздохнул.

- Грязное дело. Марсенак, зять Дюфор-Вернеев, убит этой ночью. Вроде бы выстрелом из револьвера. Вы знаете Дюфор-Вернеев?

Мегрэ чувствовал себя так, будто у него внутри все онемело. Ему хотелось спать.

Дюфор-Вернеи... Он вспомнил барона, его монокль, его трость. Он держал лучшую конюшкю скаковых лошадей в Париже. Он погиб от несчастного случая на охоте - темное дело, которое не осмелились копать глубже. Баронесса была урожденной Вальмонт д’Эгрёз. Она славилась своей красотой.

- Надо избежать скандала, - продолжал Люка.

Спина Мегрэ ставалась неподвижной, и Люка не понял, услышал ли его комиссар. Он включил лампу.С первым уличным шумом комнату начал заполнять туманный сырой день.

Мегрэ сотряс приступ кашля. У него вправду едва хватало сил! Люка запнулся, но все же добавил:

- Мы предупредили прокуратуру и службу криминального учета. Инспектор Жанвье уже здесь. Но если вам нехорошо...

Он не закончил. Мегрэ с трудом встал, отворил дверь и кивком позвал Люка. Они вышли вместе.

Жанвье присоединился к ним в «Кассуле» - маленьком баре, из которого было видно особняк Дюфор-Вернеев. Мегрэ, опустившись на сиденье, сдвинув котелок на затылок, потягивал грог и смотрел на темную улицу, на которой проезжающие машины оставляли прямые и четкие следы, похожие на рельсы. Полицеский прошагал сто шагов перед решеткой особняка. Инспектор говорил. Иногда он окунал круассан в стакан и спешил проглотить, чтобы возобновить свой рассказ.

- Ничего не украдено. Видимо, обычная драма страсти.Она убежала через черный ход, который ведет на улицу Иветт. Видимо, любовник ждал ее и теперь они уже далеко!
- Слуги ничего не слышали? – спросил Люка.
- Ничего. Конечно, их надо будет опросить подробнее! Но они спали на третьем этаже, а револьвер стреляет не очень громко.
- А он не мог звать на помощь, кричать, звонить?
- Вряд ли. Похоже, он был убит с одного выстрела.Нигде на ковре нет следов крови – только там, где он упал.
- Оружие нашли?
- Нет. Видимо, жена его унесла. Впрочем, посмотрим.

Мегрэ молчал Он ни о чем не думал. У него болела голова, и он устал. Слова инспектора Жанвье смутно доходили до него, и он начинал незаметно д ремать, как порой случалось с ним летом у парикмахера. Дождь рисовал на стекле странные фигуры; полицейский укрылся за дверь. Мегрэ подумал о том, что через месяц он больше не будет служить в уголовной полиции. Он представлял себе маленький домик на берегу Луары. В саду росли дыни, помидоры, светло-зеленый салат-латук, а тропинка спускалась через виноградники к ивам. А здесь эти Дюфор-Вернеи! Мегрэ чихнул – и внезапно вновь увидел бар, дождь, Жанвье и Люка – словно очнулся от грез. Он кивнул; оба инспектора поднялись и натянули плащи. Комиссар все еще стискивал зубы. Втроем они пересекли улицу, Мегрэ шел позади. Его ноги дрожали от усталости. А ему предстояло еще взбираться по лестнице, ждать, пока откроют, - а северный ветер в это время швырял ледяные капли воды ему на затылок и в уши. Он злился на себя и на Марсенака, который...

В просторном вестибюле стояла тишина. Он поднялся вслед за горничной по монументальной лестнице. Ноги утопали в роскошном ковре, покрытом мрачными геометричесими узорами.

- Шикарно, - негромко произнес Люка.

Они вошли в маленький современный салон. Низкая мебель, цветы, картины, огромные кресла.

И всюду тишина – угрюмая мрачная тишина, которая усиливала недомогание комиссара и заставляла острее чувствовать , как ускоренно бьется его пульс и течет кровь. Он не услышал даже, как вошел судья, голос которого заставил его вздрогнуть.

- Дело разрешено, - сообщил он Мегрэ с довольным видом. - Осталось лишь задержать мадам Марсенак.

Мегрэ что-то проворчал и увидел в зеркале Люка, который жестами дал понять судье, что не стоит продолжать разговор. Он увидел также собственное бледное искаженное лицо, мешки под глазами и воспаленные скулы. Он едва улыбнулся и сделав над собой усилие, попросил: «Проведите меня...»

Шествие продолжилось через огромные роскошные помещения, в которых стоял запах мебельного лака и затхлости. Мегрэ, обоняние которого обострилось из-за лихорадки, почувствовал кроме того слабый аромат английской сигары.

Марсенак был убит в своем кабинете. Он упал вперед и лежал, странно скорчившись. Фотограф из криминального отдела закончил свою работу и убрал аппаратуру. Никакого явного беспорядка. Мегрэ окинул взглядом библиотеку, рабочий стол, на котором были разбросаны бумаги, скромно украшенные стены. Сам покойник выглядел прилично: в элегантной одежде и безупречно чистой обуви. Мегрэ покачал головой, сам не понимая отчего, и повернулся к судье. Он заметил, что мадам Дюфор-Верней пристально смотрит на них холодным взглядом. Она сидела на низком диване; видимо, она считалась очень красивой. Несмотря на раннее утро, она была изысканно одета и когда она двигалась, ее окружал легкий аромат гелиотропа. Мегрэ заметил, что он оставался в котелке; он снял его, и никто не мог понять, было ли это приветствием или небрежностью. Он не задерживался дольше и, не взглянув на покойника, удалился – грузный, непроницаемый.
Инспектор Жанвье догнал его.

- Вы не хотите увидеть доктора Мажи и мсье Виолле?

Мегрэ не ответил.

- Он не слишком любезен, - заметил участковый комиссар, которого очень волновало доброе имя Мегрэ.
- Он болен, - ответил Люка не допускающим возражений тоном.

Расследование решительно начиналось неудачно. Мегрэ хотел остаться один. Все люди его раздражали – даже Люка, чей тревожный и укоризненный взгляд он ощущал; даже милейший Жанвье, которого явно беспокоила болезнь патрона. И этот особняк, вызывавший у него удушье... Центральное отопление усиливало горячую влажность. Мегрэ обливался потом и одновременно изо всех сил старался не стучать зубами.

- Простите, мадмуазель, где расположены служебные помещения?

Удивленная горничная настороженно посмотрела на грузного человека с тяжелым взглядом, вытиравшего лоб.

- Следуйте за мной, мсье.

Они спустились по узкой лестнице и оказались в полуподвальном помещении с просторной кухней, сверкающей медью. Мегрэ с первого взгляда обнаружил плиту, снял плащ и сел верхом на стул спиной к огню. Он вздохнул с облегчением, не остерегаясь пары, завтракавшей за маленьким столиком. Мужчина встал.

- Мсье что-нибудь желает?

Мегрэ оглядел его, неспешно набил трубку, чиркнул спичкой о плиту позади него.

- Мсье что-то требуется?

Тогда впервые с момента пробуждения Мегрэ улыбнулся. Он протянул палец к столу:

- Чашку кофе и пачку аспирина.

Мужчина с явным облегчением поклонился и вышел.

- Шофер? – спросил Мегрэ.
- Да, мсье, - ответила женщина и принесла дымящуюся чашку. – Это мой муж. Он шофер и мэтр-д’отель. А я занимаюсь кухней.
- Как вас зовут?
- Рене, а моего мужа – Жюльен. Но мадам не любит моего имени. Поэтому она зовет меня Мари.

Жюьен вернулся с упаковкой таблеток на подносе. Мегрэ снова улыбнулся.

- Вы здесь давно?

Ответил Жюльен, одновременно настороженно глядя на движения комиссара.

- Со смерти господина барона, через три недели будет десять лет.
- А маленькая блондинка, которая меня сюда привела?
-Это новенькая, - быстро ответила Рене. – Ее наняли всего месяц назад.
Настала тишина. Видя, что Мегрэ больше ничего не просит, мужчина и женщина продолжили завтрак. Мегрэ расслабился. Огонь согревал его поясницу; голова стала легкой. Он положил теплую трубку в карман и внезапно почувствовал, что тоже ужасно хочет есть. Он встал.
- Вы позволите?

Хлеб был свежим. Комиссар отказался от варенья, которое Мари предлагала ему, отрезал ломоть ветчины и положил его на хлеб.

«Если бы меня видела мадам Мегрэ! – подумал он. – Кажется, я полный идиот. Я совсем заболею». Но от пищи ему стало лучше. Он налил стаканчик божоле и прищелкнул языком:

- Хорошее вино.

Вначале настороженные, мужчина и женщина теперь почувствовали доверие.

- Вы ее арестовали?
- Кого?
- Мадам.

Мегрэ усмехнулся. Он шагал между столом и плитой. Таблетка начала действовать.

- Расскажите мне все, что вы знаете, - произнес он с набитым ртом.

(Жюльен начал говорить, но он прервал его и указал ножом на Рене. – Вы!

- Мы немного знаем, мсье. Нас разбудили в половине шестого. Мадам сообщила, что ее зять убит, а мадам исчезла.
- Какая мадам?
- Ее дочь мадам Марсенак. Мадам сказала, что она убила мужа и убежала на улицу Иветт. И вправду, дверь на улицу Иветт не была заперта изнутри.
- У мадам Марсенак были причины желать избавиться от мужа?
- Не думаю, мсье. Они поженились чуть ли не против воли мадам. Перед свадьбой были бурные ссоры. Я не знаю точно, почему, мсье! Мадам мне не рассказывала об этом. Но о таких вещах узнают быстро!
- Мсье Марсенак был неподходяшей партией?
- Он был очень хорошим человеком, мсье.
- Я не это хотел сказать. Он был богат?
- Ну, он был не так богат, как мадам. Но он очень прилично выглядел, не был высокомерным...
- Он не обманывал жену?
- Ни в коем случае, мсье! Он так о ней заботился...
- А как он относился к теще?
- Очень вежливо. Старался доставить ей удовольствие. Часто возил мсье Патриса на машине, несмотря на его нелегкий характер.
- А кто такой этот Патрис?

Рене широко распахнула глаза.

- Это сын мадам, мсье Дюфор-Верней.
- Почему я его не видел?

На лице Рене появилось такое же удивленное выражение.

- Как? Мсье не знает? Мсье Патрис инвалид. Он еле ходит из-за болезни, которая была у него в детстве. Поли... поло...
- Полиомиелит?
- Да. Точно. Он ходит на костылях! Сейчас он еще в постели.
- Сколько ему лет?
- Я думаю, двадцать.

Мегрэ разжег трубку. Его головная боль затихла. Он начал представлять себе персонажей драмы.

- А кто такой мсье Виолле?
- Друг мадам.Он очень часто приходит.
- А доктор Мажи?
- Семейный врач.

Мегрэ курил небольшими затяжками, опустив котелок на глаза. Он размышлял.

- Какова была профессия покойного?
- У него ее не было, мсье.
- А до женитьбы?
- Этого я не знаю.
- Вы любите вашу хозяйку?
Вопрос заставил обоих слуг вздрогнуть. Но комиссар говорил простодушным доброжелательным тоном, исключавшим всякий подвох.
- Она слегка строгая, но не злая.
- И хорошо платит,- добавил Жюльен.
- Кто вел хозяйство Марсенаков?
- Я, - ответила Рене.
- Я могу посмотреть комнату мадам Марсенак?
- Конечно, мсье.

Комната мадам Марсенак была обставлена очень просто. Мегрэ удивленно посмотрел на кровать, стулья, узкий шкаф. Все это выглядело чуть ли не бедно.

В тяжелом воздухе комнаты стоял сильный запах фиалки.

Большие размеры комнаты, лепнина, декорированный потолок – и такая скромная обстановка...

Кровать была в беспорядке. Мегрэ зашел в умывальную комнату, потрогал флаконы и стаканы. Он неспешно перебирал их и внимательно рассматривал.

- Вы знаете, что мадам Марсенак разбила флакон духов?
- Нет, мсье. Должно быть, это случилось сегодня ночью.
- Мадам Марсенак носила комнатные туфли, не так ли?
- Да, мсье. Розовые тапочки.

Мегрэ вернулся. Он еще раз оглядел комнату, машинально посасывая пустую трубку. Что-то возле окна привлекло его внимание. Он наклонился и потрогал пол пальцем. Рене услышала, как он что-то пробормотал сквозь зубы.

- Когда открывали окно?
- Его не открывали, мсье. Мадам очень зябнет и не любит, когда дует.

Он неспешно вышел. На кухне Жюльен уже повесил влажный плащ комиссара для просушки.Он чистил обувь.

- Мсье желает еще чашку кофе?

Мегрэ молчал. Держа руки в карманах, он глядел на кухонную батарею, не видя ее, и у него начала складываться в голове картина. Удивленные и слегка обеспокоенные, слуги умолкли, и Жюльен прекратил орудовать щеткой.

- Судя по портрету, который я видел наверху, - сказал наконец Мегрэ, - мадам Марсенак очень похожа на свою мать?

Рене, к которой он обратился, надула губы.

- Черты лица похожи, но выражение другое. К тому же мадам Марсенак меньше ростом и более худая, чем ее мать.

Мегрэ показал пальцем на пару туфель на высоких каблуках, которые Жюльен натирал кремом.

- Это туфли мадам Дюфор-Верней, не так ли?

Он протянул руку.

- Не запачкайтесь, мсье, - предупредил Жюльен. – Они еще грязные.

Мегрэ убрал руку и отошел.

В эту минуту появился Люка. Он остановился у порога, удивленный и слегка раздраженный. Мегрэ натянул плащ.

- Все в порядке, Люка, я здесь. Как идут поиски мадам Марсенак?
- Пока никак. Ждем. Я распоряжусь отправить фото в газеты, предупредить на вокзалах...
- Если хочешь...
- То есть как?

Люка взглянул на Мегрэ. «Он бредит», - подумал он.

- Что говорит судебно-медицинский эксперт?
- Мы получим его ответ через час!
- Ладно, это не к спеху, - небрежно произнес Мегрэ.

Он повернулся к почтительно стоящим Жюльену и Рене.

- Отличное божоле, - бросил он.

Прежде чем уйти, он налил себе еще на два пальца, забавляясь растерянным видом Люка.

- Я спрашиваю себя, - тихо шептал Мегрэ, - зачем меня побеспокоили...
- Вам стало хуже? – участливо спросил инспектор Жанвье.

Недовольный Люка согревал в руке свой коньяк. Небо чуть прояснилось, и робкий луч света скользнул наискосок вдоль бутылей аперитива.
«Кассуле» в этот час было пустым. Люка отказывался понять медлительность Мегрэ. Зачем комиссар вернулся в бар? Чего он ждал?
Невозможно вытянуть из него двух слов. А теперь он вдруг спрашивает, почему ...Люка допил стакан одним глотком и бросил на стол монету.

- Ты уходишь? – спросил Мегре. – Хочешь догнать беглянку?
- Но черт возьми, надо же наконец что-то делать! Подумайте о том, что у нее шесть-семь часов преимущества перед нами. Я прикажу искать на вокзалах...
- Если хочешь...
- Опять эта фраза!

Никогда еще Мегрэ не вел расследования так небрежно. У него явно назревал бронхит. Ему следовало устраниться из дела.

Мегрэ приказал Люка:

- Обойди отели вокруг вокзала Сен-Лазар, позвони мне и расскажи, что ты там обнаружишь.

Люка посмотрел в лицо Мегрэ. Комиссар вправду говорил серьезно? Он что-то знал? Мегрэ, положив локти на стол, курил мелкими затяжками с непроницаемым видом. Люка хлопнул за собой дверью. Наступило молчание. Порой за перегородкой было слышно , как бежит вода из крана и шуршит половая щетка. Гарсон передвинул бутылки и время от времени бросал взгляд на двух человек.

Мегрэ думал о Дюфор-Вернеях. Захудалый зять, ставший супругом несомненно в результате каприза. Сын...

- Что ты думаешь о Патрисе?

Инспектор Жанвье надул губы – точь-в-точь как прежде Рене.

- Рыжий бедняга, инвалид...

Да, инвалид, тиранящий свою семью. Мегрэ представлял себе его, передвигающегося на костылях в полумраке салонов, в зеркалах которых отражался его смутный силуэт. И зять – безликий, робкий, который ухаживал за Патрисом, возил его, выполнял все его прихоти. И Люсьенна... Любила ли она мужа или просто оставалась верна девичьей мечте о том, кто избавит ее от матери, брата, особняка, изнурительной роскоши? А затем наступило разочарование.. Она боролась... Эта жалкая комната – не доказывает ли она, что Люсьенна хотела заставить мужа забыть о роли вечного должника и попрошайки, которому в результате пришлось смириться? Эта ее комната – единственное место в доме, свободная от духа Дюфор-Вернеев? Даже инвалиду не позволялось тревожить ее в этом убежище – инвалиду с английскими сигаретами... «Твой муж» - мадам Дюфор-Верней знала, как это сказать. Мегрэ слышал это и стыдился за Люсьенну. Ради мнения света нежеланной паре было запрещено покинуть особняк. Ради мнения света... а также ради Патриса... Следовало развлекать инвалида, возить его в кино.Следовало, чтобы Патрис не казался оставленным на попечение наемных слуг. Следовало, чтобы...

Мегрэ вытряхнул трубку и проглотил почти остывший грог.

- Жанвье, быстро к судебно-медицинскому эксперту. Я жду отчета.

Инспектор понял, что дело начало проясняться. Он натянул шляпу и исчез.

... Да, когда Мегрэ разглядел баронессу, он заметил в ее глазах нечто наподобие скуки – скуки либо замешательства. Мегрэ попытался точнее вспомнить свое впечатление, но не мог сосредоточиться. Перед глазами расплывалась мучительная пустота, и виски начинали пульсировать. Однако она обвиняла свою дочь – спокойно, неторопливо, тоном, каким дают свидетельские показания. Это заметил Жанвье, когда они переходили улицу, чтобы войти в «Кассуле». По зрелом размышлении Мегрэ решил, что это все же было замешательство. Она должно быть подготовилась к вопросам, и взгляд Мегрэ застал ее врасплох. Мегрэ держал все нити, чувствовал всех участников. Что его беспокоило? Все казалось таким простым, таким до одури простым. Он вздохнул. Ему снова стало тяжело дышать, а его конечности начали неметь.. Темнело. Тусклый свет проникал в бар, а за перегородкой кран бесконечно капал. Комиссара мучила тяжелая тошнота. Довольно! Пора заканчивать!
В момент, когда он встал, появился инспектор Жанвье.

- Какой калибр? – спросил Мегрэ.
- Шесть тридцать пять.
- В котором часу этот тип умер?
- Около 11 часов.
-Убит первым выстрелом?
- Нет. Он долго был без сознания. Если бы кто-то услышал выстрел и сразу пришел – его можно было бы спасти.
- Мерзавка!
- Это уж точно, смазливая дрянь.
- Ну да...

Мегрэ остановился и пожал плечами.

- Оставайся здесь. Когда Люка появится, найдешь меня.

Мсье Виолле было около шестидесяти лет. У него было румяное лицо, седые волосы, коротко подстриженные усы, полосатые брюки, светлые гетры. Мегрэ заметил все это сразу.

«Это ее приятель» - сказал он про себя и сразу ощетинился, стал еще более мрачным и злобным. Он хотел поскорее закончить.

- Как вам сообщили о преступлении?
- Ну, я проснулся утром от того, что кто-то позвонил мне в дверь. Мадам Дюфор-Верней и доктор Мажи сообщили мне о смерти Марсенака, и тогда...
- В котором часу?
- Я думаю, это было в половине шестого.Да, где-то так. Я вспоминаю, что...
- Почему мадам Дюфор-Верней не позвонила по телефону?
- Она только что разбудила доктора, и так как я живу рядом, решила сообщить мне ужасную новость. Так она мне объяснила. Бедняжка, для нее это был тяжелый удар...
- Почему вы называете ее бедняжкой?
- Потому что Жанна – либо, если предпочитаете, мадам Дюфор-Верней - очень любила своего зятя...
- Это ложь, - нетерпеливо прошептал Мегрэ. – Продолжайте!

Мсье Виолле растерянно скрещивал и выпрямлял руки. Он бормотал все невнятнее, но комиссар все же смог понять, что мадам Дюфор-Верней проснулась около пяти часов и спустилась на первый этаж, чтобы узнать, хорошо ли спал несчастный Патрис. Она увидела свет в кабинете и обнаружила труп Марсенака. Чтобы не будить Патриса, она решила не звонить по телефону, так как спальню и кабинет разделяла лишь перегородка. Она оделась и побежала к доктору Мажи. На обратном пути они захватили Виолле.

Видимо, история была именно такой. Это объясняло грязные туфли мадам Дюфор-Верней.

- Значит, Патрис не слышал выстрела?
- Патрис принял снотворное. У мальчика очень хрупкое здоровье. Он несколько суток был взволнован, возбужден. За ним ухаживал доктор Мажи. Он вам расскажет лучше, чем я...
- А как мадам Дюфор-Верней узнала, что ее дочь убийца?
- Мадам Марсенак не было в комнате, и дверь на улицу Иветт была открыта. При таких обстоятельствах...
- Ладно, все в порядке.

Обиженный мсье Виолле замолчал.

«Отличное преступление в каком-то смысле, - подумал Мегрэ – Почти нет улик. Звук выстрела? Можно будет провести реконструкцию». Но комиссар был уверен, что это ничего не даст.

Он вздохнул.Кажется, его задача была не такой легкой, как он думал. В любом случае из этой марионетки больше ничего не вытянуть.

- Я хотел бы видеть мадам Дюфор... баронессу.

И он отвернулся от собеседника и уставился на картину на стене – Венеру, выходящую из волн.

Он снова почувствовал жар и едва не поддался соблазну спуститься в кабинет, но услышал шорох ткани и понял, что баронесса только что вошла. Он не обернулся.

Со своей стороны мадам Дюфор-Верней хранила молчание. Что ж, тем хуже: потому что она желала сражения.

Мегрэ резко повернулся. Его глаза тотчас же встретились с глазами баронессы, и он мгновенно вспомнил утреннее впечатление. Он нагло посмотрел на нее в упор, и она спокойно выдержала его атаку с долей высокомерия и презрения.

- Что произошло этой ночью?

Внезапный натиск комиссара, казалось, не удивил ее. Стоя, отвернувшись к окну, глядя на бегущие по стеклам струи дождя, она монотонно повторяла рассказ, совпадавший слово в слово с рассказом маленького старичка.( Как его звали? Как-то похоже на Виолле). Мегрэ даже не слушал баронессу...

Красивая женщина, вправду красивая женщина. Двадцать лет назад она была известна своим распутством. «Тварь» - сказала бы мадам Мегрэ.

Внезапно комиссар ее перебил:

- Ваш зять часто ездил с Патрисом?

Мадам Дюфор-Верней медленно подняла взгляд на Мегрэ.

- Почему вы меня об этом спрашиваете?
- Где ваш сын?
- В своей комнате. Он очень устал. Егобуквально разбудил приход полиции, и весть о смерти зятя его потрясла.
- У вашей дочери был револьвер?
- Она взяла его у мужа из ящика в письменном столе.
- Каким мотивом она могла руководствоваться?
- Не знаю. Думаю, что она не слишком любила мужа.
- Почему?
- Мой зять терпел неудачи, когда пытался что-то предпринять.Лицензию он получить не смог, в коммерции у него тоже ничего не вышло, и в итоге он ничего не достиг.
- Ваше состояние позволяло предоставить им кров в случае нужды?
- Разумеется. Но моя дочь хотела, чтобы ее муж работал.

Мегрэ все это знал Он даже не спрашивал, был ли у Люсьенны любовник. Он сосредоточил внимание на этом пункте.

Глаза баронессы незаметно тускнели, и причиной этого был страх – сейчас он был полностью в этом уверен. Но баронесса по-прежнему великолепно владела голосом и движениями. Своей сдержанностью, своим холодом она выталкивала Мегрэ из своего мира, видя в нем лишь полицейскую ищейку и невежу.

В другое время Мегрэ бы развлекался, застявляя ее терять хладнокровие и чванство. «Но что толку?» Он дрожал. Заболеть за месяц до выхода на пенсию! Вот уж незадача.И домик, ожидавший его возле сверкающей Луары, такой солнечный ... Мегрэ его предчувствовал...

...Между ними продолжалось молчание, едва нарушаемое звуком клаксонов и шуршанием шин по мокрой мостовой на улице. Мегрэ неспешно шагал туда-сюда. Он смотрел на часы. «Она считает меня нескладным грубияном, - думал он. – А через час все будет кончено». Он подошел к окну и поднял занавеску. Прохожие, спрятавшись под зонтиками, казалось, скользили по асфальту.

Мегрэ прошел мимо мадам Дюфор-Верней и вышел, не сказав ни слова.

- Я нашел ее чемодан...- Люка запыхался, ему пришлось бежать, - в отеле возле вокзала Сен-Лазар. Кстати, она заполнила регистрационную карточку. Она пришла в четверть первого и забронировала комнату. Почти сразу она ушла. Ночной сторож узнал ее по фотографии. Я порылся в чемодане. Никаких сомнений. Теперь мы ее задержим. Я уже...

Мегрэ остановился, нахмурив брови. У него появилась новая уверенность. Он предвидел находку чемодана. Но если случится несчастье... Нельзя было терять ни минуты.

.- Мерзавец!

Люка вздрогнул.

- Что вы такое говорите?

Мегрэ уже схватил его за руку и толкнул к двери.

- Скорее возьми такси. Постой - вот адрес...

Его память опять ослабела. Он нервничал, и Люка увидел, как пот стекает ему в уши.


- Мадмуазель?

Мегрэ побежал за горничной, проходившей по коридору. Они едва обменялись несколькими словами. Мегрэ вернулся и назвал Люка адрес: улица Делзу-2.

- Обыщите весь дом. Скорее, что есть духу!
- Но это же дом...
- Да поторопитесь же , черт возьми!

Мегрэ прислонился к стене. У него гудела голова, ему хотелось присесть. Внезапно он сообразил, что Люка, наверное, безоружен. Он медленно подошел к двери на лестницу.

- Люка.
Инспектор уже был возле решетки. Он повернулся.

- Держи.

Мегрэ бросил ему свой пистолет, закрыл дверь и сел на землю, положив котелок рядом. Он расстегнул воротник и глубоко дышал Если бы только его могло вытошнить! Напрасно он ел. Ладно, оставалось еще одно усилие, самое последнее.

Он пошел вдоль коридора мелкими шагами и на миг остановился перед комнатой Патриса. Внутри слышался шепот.

Мегрэ без стука повернул ручку.

Патрис и его мать обернулись, чуть побледнев. Было отчего: Мегрэ – огромный, мертвенно-бледный, растрепанный – смотрел на них блуждающим взглядом.

- По какому праву, мсье...

Баронесса в ярости поспешно шагнула к комиссару, закрывшему за собой дверь.

Но он ее даже не видел. Он рассматривал Патриса.

Инвалид был именно таким, как он себе представлял. Жалкий вид, худое лицо в пятнах с морщинками вокруг глаз, выражение одновременно чувственное и мрачное. Он сидел перед маленьким секретером, ящик которого он закрыл при появлении Мегрэ. Он еще держал ключ в сухой волосатой руке – одной из звериных лап больного подростка.

Мегрэ оттолкнул мадам Дюфор-Верней.

- А ну, дай сюда!

Патрис оставался неподвижным, и мало-помалу его щеки вваливались, а в глазах появлялся ужас. Мегрэ мог бы поклясться, что его чуть торчашие уши дрожали.

- Дай, - повторил комиссар.

Это произошло мгновенно. Рука нырнула в ящик, прозвучал выстрел, и Патрис, рухнув на локти, зарыдал.

- Идиот, - сказал Мегрэ, поднимая револьвер. Его калибр был 6.35.

Он вытащил обойму. Три пули и одна в стволе: четыре. Одна в стене – пять, и еще одна...

Баронесса села на краешек стула.Никто не двигался. Рыдания Патриса превращались в монотонный шум, похожий на капающий кран за перегородкой в «Кассуле». Мегрэ снял плащ и сел верхом на стул между матерью и сыном.

- Почему ты его убил?

Он силой поднял голову Патриса, сделавшего по-детски недовольный и злобный жест.

- Дурачок, - сказал Мегрэ почти сочувственно. – Все дело в женщинах, да?

Он вытащил небольшой альбом из полуоткрытого ящика и полистал его, качая головой. Фотографии особого назначения! Мегрэ был знаком с такими. Значит,инвалид и его жалостливый зять занимались этим на досуге. Несомненно, несчастный Марсенак возражал. Если бы Льюсьенна узнала... Она о чем-то догадывалась. Но если бы он отказался сопровождать Патриса, тот бы постарался перекрыть ему кислород. И однажды вечером Марсенак – может быть, его замучила совесть - рассердился. Он пригрозил Патрису все рассказать матери. И тогда Патрис выстрелил в него в упор...

- Чей был револьвер? Марсенак купил его для тебя, так?

Патрис опустил голову.

- Тебе не хватало эмоций, да? Ты его терроризировал?

Он швырнул альбом на колени баронессы, которая дала ему упасть на пол.

И внезапно Мегрэ понял, что ОНА ЗНАЛА. Она была в курсе всех развлечений сына. Но из гордости прощала его. Это Марсенака она ненавидела – Марсенака, который передвигался без костылей, Марсенака, которого ей предпочитала ее дочь, - пленника Люсьенны, пленника Патриса, пленника Дюфор-Вернеев, запертого в этом душном особняке, мало-помалу опускавшегося все ниже - пока однажды вечером инвалид...

- И тогда вы решили спасти сына, обвинив дочь?

Патрис и его мать вздрогнули.

Комиссар опустил голову, продолжая свою мысль.

- Вы дали Патрису снотворное и спрятали оружие. Было 11 часов. Вы позвонили доктору Мажи. Он не мог отказать вам ни в чем?

Впервые баронесса покраснела перед сыном.

- Вы рассказали ему о происшествии. Вы вдвоем придумали коварный план. Он принес хлороформ, и вы накачали им спящую Люсьенну в ее комнате. И пока доктор нес ее в свою машину и вез к себе домой, - вы, со своей стороны, быстро сложили белье в чемодан и отправились на ближайший вокзал. Ваша дочь похожа на вас. Это сходство легко обмануло сонного ночного сторожа.Вы сняли комнату. Полиция легко поверит, что Люсьенна уехала на поезде, и займется бесконечными поисками, прилагая кучу бесполезных усилий... К несчастью, вы нагромоздили слишком много ошибок. Видите ли, быть преступниками не так-то просто. Прежде всего, было рискованно переносить вашу дочь в машину в то время, когда на улице еще были прохожие – даже на такой глухой, как Иветт.Вы также забыли оставить в комнате тапочки и заправить кровать. Если бы мадам Марсенак собиралась убить мужа, вряд ли она бы легла спать. Уже одной этой ошибки хватало, чтобы вас разоблачить. Но доктор вдобавок вернулся во время вашего отсутствия и совершил два промаха.Так как в комнате все еще стоял запах хлороформа, он открыл окно и в комнату попал дождь: пол утром был еще мокрым. И наконец, чтобы окончательно убрать запах, он разбил флакон духов. Тем самым он привлек внимание к тому, что хотел скрыть.
Достаточно было осмотреть комнату, чтобы обнаружить, чтобы ПРОЧИТАТЬ похищение. Однако, если вашу дочь увезли, подозрение могло упасть только на вас. И у вас было столько причин для неприязни к Люсьенне... Патрис ведь ваш сын, правда?

Баронесса сжала губы, но она овладела собой и не дрожала, даже когда комиссар добавил:

- Никто не подходил к Марсенаку все это время. Хотя он еще не умер. ЕГО МОЖНО БЫЛО СПАСТИ.

Мегрэ взял альбом и положил в карман. Патрис больше не плакал.

- Следуйте за мной, - сказал Мегрэ.

Патрис покорно взял костыли.

И тогда баронесса без единого движения и слова свалилась на бок без сознания.

В коридоре Мегрэ столкнулся с запыхавшимся Люка.

- Ты ее привез?
- Она внизу в такси. Врач арестован.
- Вовремя, - вздохнул Мегрэ. – Они, вероятно, собирались ее убить, чтобы проще от нее избавиться. Я думал сначала о клинике. Мажи мог силой запереть ее там и незаметно заставить исчезнуть мадам Марсенак. Но от ужаса и растерянности он мог просто убить ее. А ее мать даже не возражала!

Измученный Мегрэ вернулся. Перед его глазами плясали сверкающие точки. Взволнованная мадам Мегрэ готовила грелку и одеяло, не теряя из виду мужа.

Зубы комиссара стучали.

Он смутно услышал вздох мадам Мегрэ: «А я-то приготовила фрикандо!» И провалился в сон.

[Aliskana]

↓↓ В стиле Чейза

Энди даже не готовился стрелять. Ему надоело таскаться от одного туристского лагеря к другому, сидеть впроголодь, видеть, как приятели каждый вечер снимают новую цыпочку. Он пропустил синюю колымагу, антенна которой вращалась, как мухобойка. Она исчезла на склоне, и шуршание ее шин тотчас затихло. Энди толкнул дверь и увидел владельца станции техобслуживания, склонившегося над журналом записей. Мужчина поднял голову, и его лицо стало серым. Углы его губ задрожали; но Энди уже выпустил ему в лицо три пули. Кровь забрызгала шкаф, испачкала страницы журнала, вспенилась
пузырями. Энди почувствовал отвращение. Было противно смотреть на пасть этого типа. Он обшарил мебель – ни цента. «Дерьмо!» - подумал Энди. Видимо, он хранил свои бабки в запертом шкафу. Тело было тяжело поднять, и непонятно, с какого конца его ухватить, чтобы не испачкаться. Мимо пронесся автомобиль, но Энди было плевать: у него в стволе оставалось еще семь пуль; достаточно, чтобы пустить их в шесть любопытных и покончить с ними. Он попробовал все ключи в связке, один за другим.

Последний наконец подошел. Шкаф открылся. Энди даже зажмурился: он никогда не видел такуч кучу долларов одновременно. Он попытался их посчитать, но цифры путались у него в голове. Он запихнул охапку денег в карман; он почувствовал дрожь в коленках и не мог ее остановить. В комнате что-то шевелилось; он прислонился к багажнику, тяжело дыша. Это была просто зеленая муха, кружившаяся в луче солнца. Она опустилась на журнал. Энди сунул револьвер в карман, вытер правую руку и вышел.

На пороге он столкнулся с блондинкой, которая ласково ему улыбнулась.

- Я хочу сандвичей! – сказала она. – Я оставила машину в стороне у ручья. Это не слишком далеко?
- Войдите! – сказал он.

Он сунул руку в карман и посторонился. Когда она проходила мимо него, он почувствовал аромат ее волос и опустил глаза на глубокий вырез ее платья. Его палец на курке ослабел. Она сделала несколько шагов, резко двинула плечами и медленно направилась в сторону мертвеца. Он слышал лишь беспокойную муху. Наконец она обернулась, посмотрела прямо в узкое искаженное лицо с дрожащими губами, затем на куртку, под которой виднелись очертания револьвера.

- Придурок! – прошептала она.

Слово поразило Энди, словно удар по лбу. Он облокотился на дверь, на его висках выступил пот.

Золотистая блондинка подошла к нему; ее бедра колыхались под легким платьем. Она взяла его за руку и повела наружу. Он повернулся как в тумане. Ему показалось, что он шагает на корабельный мостик.

- Сколько тебе лет? – спросила она.
- Семнадцать.

Он позволил втолкнуть себя в кабриолет. От сквозняка он чуть не задохнулся. Девушка достала левой рукой две сигареты из пачки, сунула между губ и зажгла. Наощупь она вставила одну в рот Энди.

- Родители есть? – спросила она.

Он покачал головой. Автомобиль проехал через городок, ярко освещенный огнями, будто ярмарка.

Энди даже не заметил двух копов на мотоциклах, ехавших навстречу им с шумным выхлопом. Он спал, сжимая в руке револьвер.

Квартира Фло была хороша. Особенно спальня. Энди видел такие вещи только в кино. Он немного поиграл раздвижной панелью бара, посмотрелся в зеркала. Его щетина отросла. Ему стало стыдно. Фло принесла ему одежду, открыла дверь ванной. Он смутился перед таким белоснежным великолепием.

- Скорее! – приказала молодая женщина.

Он зашел, снял куртку. Фло, прислонившись к стене, рассматривала его сквозь дым сигареты. Он снял рубашку и майку, покраснел.

- Я бы хотел остаться лучше один! – пробормотал он.

Она расхохоталась.

- Можешь не снимать трусы, если боишься!

Он разделся догола с гневом в глазах. Вода была приятной, а ванна такой широкой, что можно было в ней сделать два-три взмаха, плавая кролем. Пар слегка рассеялся, и его гнев стих, сменившись на другую, такую же бурную эмоцию.

- Почему ты не выдала меня фликам? – спросил он.

Она продолжала смотреть на него сквозь запотевшие стекла.

- Я знаю, о чем ты подумал! – ответила она наконец. – Нет! Ты недостаточно красив для этого. Роду требуется человек. Может, ты ему понравишься.
- Кто такой Род?
- Родни! Ты наверняка про него слышал. Он устроил налет на банк в Денвере. Два дня назад. Если ты…

Молодая женщина вскрикнула. Позади нее появился громадный силуэт.

- О, Род! Ты меня напугал, дорогой! – прошептала она.

Человек слегка наклонился над ванной. У него был атлетический рост и тонкие пальцы, унизанные кольцами. Его глаза цвета горелого кофе разглядывали Энди.

- Это и есть твоя находка, Фло? Ты увлеклась скелетами?

Он сунул руку в перчатке в воду, дотронулся до Энди.

- Надо было его сначала откормить, - проворчал он. – Что за дурацкая идея подбирать такого оборвыша!
- Со мной все нормально! – возмутился Энди.
- Заткни пасть, - негромко сказал Род.

Он нажал на голову парня и держал ее под водой несколько секунд. Когда Энди снова появился снаружи, его глаза вылезли из орбит, он еле дышал. Род и Фло рассмеялись, и Род поцеловал Фло в затылок.

- Пришли мне его, когда он будет чистым. От его ног воняет. Грязнуля!

Энди поклялся про себя, что когда-нибудь сдерет с него шкуру. Если бы у него сейчас был револьвер, он бы пристрелил обоих, но он умел долго помнить обиду. Он покосился на Фло. Ладно, он еще заставит попрыгать эту куколку! Она была очень соблазнительна!

Он быстро вытерся, натянул клетчатый костюм с наплечниками. Фло завязала его красный галстук.

- Наклонись! – сказала она.

Она прикоснулась губами к его губам. Он хотел прижать ее, но она быстро освободилась.

- Род здесь. Ты хочешь, чтобы он сделал из тебя фарш? Пошли!

Род курил сигару, сунув большие пальцы под мышки, бросив ноги на письменный стол. Справа от него бледный тщедушный человечек потягивал алкоголь. Слева телохранитель с татуированными запястьями изучал план.

- Девять шагов до стены! – говорил Род. – Вы наносите удар старушенции – и ребенок у вас.

Он замолчал при виде Энди, а двое остальных негромко засмеялись.

- Ты мне больше понравился голым, - пробормотал Род. – Ты умеешь водить машину?
- Немного.
- А стрелять из пулемета?
- Нет.
- Ты знал этого владельца станции?
- Нет.
- Это первый тип, которого ты кокнул?
- Да.
- Можно взять его на место Джо! – проворчал телохранитель.
- Минуту! – отрубил Род. – Мы ему покажем негра. (Он подмигнул). Если он сдрейфит…

Его ладонь упала как секач, и Энди почувствовал, что во рту у него пересохло. Род залез в шкаф и бросил на стол бритву.

- Собирайся! – приказал он Энди.

Телохранитель и заморыш стали по обе стороны Энди и толкнули его вперед. Они пересекли комнату и спустились по небольшой лестнице.

Род ногой открыл железную дверь. Они вошли в убогое помещение, еле освещенное через грязное окошко под потолком. Энди заметил AirFlow(1) с вмятиной на бампере . Род зажег переносную лампу, висящую на гвозде. На длинной ступеньке машины была распростерта фигура. Раскрытые ладони негра образовывали два бледных пятна. Заморыш наклонился к нему.

- Если он сейчас не сдохнет, - сказал он, - то сможет протянуть еще целые сутки!

Род усмехнулся.

- Этот тип, - объяснил он, - попытался позавчера нас остановить после драки в банке. Его слегка придавили, и надо его успокоить, чтобы быть уверенными, что он не станет трепаться. И ты нам докажешь, что умеешь использовать руки не только для того, чтобы носить цветочки.

Энди посмотрел на него, не понимая.

- Бери эту бритву, - мрачно сказал Род. – Ты слышишь? Кончай негра.

Энди отодвинулся на шаг назад.

- Я? Вы хотите, чтобы я…

Рука телохранителя скользнула в карман куртки. Он достал кольт угрожающего вида.

- Бритву! – повторил Род. – Или Вилли выпустит тебе кишки.
- Это всего лишь черномазый! – мягко произнес заморыш. – Вилл, принеси лампу!

Вилли снял с гвоздя лампу и поставил ее на цементный пол. Она освещала негра снизу и выхватывала на занавеске автомобиля его профиль, выглядевший скорее забавно. Негр казался мертвым. Струйка крови текла из его рта на шею – алая кровь на эбеновой коже. Но когда Вилли приподнял верхнюю часть туловища, чтобы прислонить к заднему колесу – негр захрапел, и между его губ появилась кровавая пена. Бритва задрожала в руке Энди.

- Ты хуже бабы! – рявкнул Вилл.

Он открыл багажник AirFlow, достал оттуда бутыль и жестяную кружку, спрятанную среди инструментов.

Он рывком отрезал верхушку бутыли и наполнил кружку.

- Выпей это.

Ошарашенный Энди выпил. Он едва заметил, что у водки был привкус бензина.

- А теперь живо! – выкрикнул Вилл. – Господи, это бритва… Не кусок пирога. Всему нужно учить! Сунь лезвие под ухо, туда, где мягко… Затем веди в сторону лба… Не надо сильно нажимать. Обычно оно легко входит.

Земля зашаталась под ногами Энди. Алкоголь ударил ему в голову. Он не видел ничего, кроме серого лица негра, его курчавых волос и капель пота. Вилл зажал его руку в кулак и вел ее. Он чувствовал, как бритва входит во что-то сопротивляющееся, затем мягко уступающее. Он услышал, как течет какая-то жидкость, и подумал, что Вилл опрокинул бутылку. Голова негра закачалась, а затем резко упала вперед. Энди раскрыл ладонь. Рукоять бритвы, направленной в лоб человека, слегка подрагивала. Энди попытался разжать пальцы. Струя густой, смешанной со слюной крови текла по его кулаку.

Вилл прищелкнул языком.

- Неплохо, а, Боб?
- Вполне! – согласился заморыш. – Он справился.
- Брось это в мусор! – приказал Род Виллу, показывая пальцем на труп.

Энди трясло. Он пошел вслед за Родом. Его ноги заплетались на каждой ступеньке.
- Ты везунчик! – шепнул ему Боб на ухо, - потому что у тебя было мало шансов остаться здесь.

Род сел и зажег сигару.

- Ты заменишь Джо! – сказал он.

Он достал из кармана пачку денег, которые Энди украл у начальника станции. Энди протянул руку. Род ухмыльнулся.

- Восемьсот долларов. Нас четверо. Все верно. Твоих пятьдесят долларов.

Энди закрыл глаза. Он не боялся. Он принял свое поражение, так как знал: он пустит кровь Роду, и Бобу, и Вилли. И Фло будет ползать перед ним на коленях.

Энди обнаружил, что он терпелив. Род его постоянно контролировал, особенно если в комнате была Фло. Но постепенно он начал доверять Энди, сопровождавшему его в рестораны, в кино и в прочие менее публичные, но такие же опасные места. Энди должен был выходить первым и если автомобиль случайно двигался вдоль тротуара медленно – он нутром чуял, как внутри у него все сжимается, а в горле пересыхает.

Долбаное житье, что и говорить! Род готовил новый налет, и Энди размышлял в одиночестве. Он спокойно сносил насмешки и оскорбления Боба и Вилли. Он погружался в них, когда засыпал. В его голове мелькали картины; это было настоящее кино. От этих картин его бросало в жар; они объясняли ему, как быть.

Он не хотел просто убить Рода. Надо было захватить его врасплох, чтобы потом у него хватило времени испробовать на нем все приемы, которые превратят этого болтуна в покойника. Род снова выбрал в качестве штаб-квартиры небольшую аптеку за ипподромом. Он осуществлял частые вылазки, и Бьюик, следовавший за AirFlow, становился серым от пыли, а счетчик километража с каждым разом сильно увеличивался. В голове Энди созрел план. Он выжидал удобного случая.

Он притворялся простодушным и невинным, как это делают все хорошие шутники в этой гребаной жизни. Вечером Энди прибыл в аптеку; помещение было пустым. Он поднялся первым, как обычно.

Вилл и Боб пили, играя в кости. Боб протянул Энди бутылку.

- Где Род? – спросил Энди, не думая ни о чем плохом.
- Уехал в ночь!

Энди решил прощупать почву.

- В банк?
- Кажется, ты все слышал. Кое-что получше. На пару-тройку сотен кусков.

Энди не настаивал, но он понял, что момент наступил. Он опустошил пару стаканов, глоток за глотком.

- Странный район он выбрал, - пробормотал он, зевнув.

Вилл зажег сигарету.

- Чего? Ты что хочешь сказать?
- Это опасное место! Если копы окружат эту хибару, мы даже не заметим.
- Не встревай, молокосос! – посоветовал Вилли.

Боб надвинул свою фетровую шляпу на правый глаз.

- Не переживай, малыш. Если они заявятся, мы услышим звонок и откроем стенной шкаф позади Вилла. Покажи ему фокус, Вилл.

Вилл сжал кулаки.

- Род сказал… - проворчал он.
- Да ладно тебе, мы с малышом спелись. Он не проболтается, чего там!

Вилл потянул за створку шкафа, и она медленно повернулась, словно панель сейфа. Она была из прочной стали. С помощью короткого рифленого стержня Вилл несколько раз повторил тройной поворот замка.

- Отлично! Я вижу, вы знаете свое дело, и мы спокойно выкарабкаемся.
- Выкарабкаемся? – взвыл Вилл. – Что ты несешь? Может, нам когда-нибудь и придется выбраться на свежий воздух – но тем хуже будет для фликов. Вбей себе в башку, что они останутся позади нас и будут не слишком бодрыми.

Энди почувствовал, что у него дрожат руки.

- Вы хотите сказать, что вы вооружены?

Вилл расхохотался и хлопнул Боба по плечу.

- Ты слышал этого чудика? Конечно, молокосос, у нас есть оружие. Принеси его!

У выхода в тайный коридор стоял сундук. Наклонившись, Энди увидел в нем пистолеты всех калибров, обоймы, гильзы, дубинки, два ружья со спиленными стволами и футляр, похожий на скрипичный. Он поднялся, слегка побледнев.

- Потрясающе! – прошептал он. – Никогда не видел такого набора!

Случайно он подобрал Люгер(2) и легкомысленно направил его вперед.

- Осторожно! – сказал Вилл. – Этот пистолет не следует вертеть. А ты его держишь как удочку.
- Все в его руках! - заметил Боб. – Это пока только начало.


Энди положил Люгер в сундук.

- Это серьезная вещь, согласен. Но все это не стоит пулемета. Если копы нападут, они вас все равно сделают.

Вилл сплюнул и почесал в затылке.

- Ты вправду хочешь поглядеть на пулемет?

Он взял футляр от скрипки и поставил его на стол между стеклами.

- Вот укулеле (3)! Открой!

Энди открыл футляр. Внутри лежали рядом в замшевом футляре орудие и лафет пулемета. Вилл аккуратно поднял оружие.

- Красавчик, верно?

Он установил затвор, приложил орудие к согнутой левой ноге и изобразил, как прошивает воображаемого врага.

- Помнишь Канзас, Боб? Три флика в воздухе?
- Да, - сказал Боб. – А у нас двадцать пять кусков.
- Покажем его в деле! – крикнул Вилл. – Поставь его на место, ради Бога… Стой! Давай наденем глушитель на головку… Сюда. Жми сильнее – он не хрупкий. Левую руку положи на рукоять, а правую на приклад. Вторую фалангу указательного пальца на курок…
- Почему?
- Меньше отдача. Все тебе надо объяснять! Ты слишком высокий для того, чтобы заряжать, как Боб. Вставляй обойму сверху… Боб, передай мне обойму… Ты тормозишь? Это тебе не кукольный театр. Быстро жмешь на рукоять, чтобы отправить в ствол первую пулю. Нужно просто удерживать. Сначала сильно тряхнет. Это эффект разрыхлителя сжатого воздуха. Он выпускает наружу пулеметную очередь. Но после тренировки ты будешь убирать копа с полумили. Боб сбивает с ограды ряд орехов. Верно, Боб?

Энди осторожно погладил пальцем смазанное маслом орудие. Он пробовал его механизмы один за другим. Оно было прекрасным, тугим, холодным, восхитительным. Он слегка отодвинулся. Его сердце билось где-то в горле, и ему хотелось кашлять. Он сделал шаг назад, затем еще. Его судорожно сжатая правая рука начала неметь. Он почувствовал, как его лицо каменеет.

- Ты прочно держишь? – спросил Вилл. Я тебе пока…

Он замолчал. Его взгляд встретил взгляд Энди. Наступило нечеловеческое молчание. Они услышали мяуканье кошки на первом этаже. Оба гангстера, замерев, смотрели на Энди. На лице Вилла выступил пот и образовывал вокруг его ноздрей постепенно расширяющиеся белые круги.

- Отдай! – прошептал Боб детским голоском.
- Руки вверх и наружу! – приказал Энди.

Казалось, эти слова звучат издалека. Четыре руки поднялись мгновенно. Колени Энди задрожали как тогда у владельца станции. Гримаса исказила его рот, и внезапно напротив его живота раздался приглушенный грохот, и языки пламени брызнули из его рук и показались ему текучими орудиями пытки, схватившими два внезапно скорчившихся силуэта. Конец очереди обрушился, словно лавина ударов молота, на железную дверь, которая медленно закрылась. И наступило молчание – огромное, жестокое. Обессиленный Энди смотрел на два скорченных тела, исполосованных красными дорожками.

Он повторял: «Сволочи… Сволочи… Сволочи…» Когда он остановился, пулемет выскользнул из его рук, и долго слышался шум от его падения. Люди внизу, привыкшие к поведению своих клиентов, не беспокоились. Может, они ничего не услышали? Энди прополоскал рот виски. Он засунул трупы в шкаф, быстро очистил пол, умылся. Был час ночи. Энди выскользнул к лестнице, пересек двор, проник в гараж.

Он выбрал на стене английский ключ. Будущее прояснялось, проступали его контуры, которые выглядели вполне приятно. Род не должен был на глазах Флоры отпускать свои шуточки. Скелет отъелся и научился соображать. Энди позволил себе роскошь выкурить сигарету.

Когда ключ Рода повернулся в замке, Энди прижался к двери. Бьюик въехал и заурчал. Его фары начертили на стене два светящихся круга, которые вскоре погасли. Род вышел. Он беззлобно насвистывал.

Английский ключ опустился ему на затылок. Он повалился в руки Энди.

Не такой уж ты ловкач, великий Родни! Энди включил свет, подтащил Рода к одному из бетонных столбов, поддерживающих остов крыши, и привязал его запасной веревкой от Бьюика. Скоро Род придет в себя.

Надо было действовать быстро. Энди раскрыл нож и положил на бетон. Род поднял голову и попытался лягнуть его. Он узнал Энди.

- Сукин сын! – негромко сказал он.
- Может быть! – пробормотал Энди. – Слушай, Род! Я спешу. Я знаю, что ты задумал. Ты скажешь мне, где ясли ребенка.
- Сукин сын!
- Я думаю, тебе будет очень больно, Род.

Энди поднял нож и провел по своему большому пальцу.

- Адрес?
- Сукин сын!

Энди придвинулся поближе к Роду.

- Я начну с левого глаза. Мне кажется, тебе будет не до смеха.

Он ухватил Рода за волосы и запрокинул ему голову назад. Он с интересом изучал географию человеческого лица, шелковистые холмики щек, молочную кожу лба с разветвленными венами, бившимися, словно худое связанное животное, и две впадины глаз, окруженные тенями.
Глаза из глубины поглядывали на него. На таком близком расстоянии они казались лишенными всякого выражения. Они были расширенными, неподвижными, и отблеск света из окошка, пересеченный светящейся полосой, делал их похожими на глаза козы. Энди поднес ближе к левому глазу блестящее лезвие. Его острие казалось живым. Металл коснулся кожи чуть ниже глазного яблока – там, где образуются морщины и мешки под глазами. Род судорожно вздохнул, и его рот начал искажаться гримасой. Острие проникло в эпидерму и прорезало незаметную щель, рядом с крошечными морщинками - словно кровавый глаз готовился открыться под другим. Зрачки бесновались, пытаясь уклониться.

- Адрес?
- Поделимся! - пробормотал Род.
- Твоих пятьдесят долларов. Все верно.
- Свинья!

Энди слегка надавил на рукоять, и капля крови показалась из-под лезвия и потекла по щеке.

- Прекрати! – завопил Род.

Из его правого глаза потекли слезы. Его зубы стучали.

- Адрес?
- Слюис, Гринпарк, возле Сан-Диего.

Энди закрыл нож и вытащил английский ключ.

- Прощай, Род!

Он взмахнул ключом и со всех сил ударил Рода по голове. Она треснула, как кусок разбитого дерева.

Энди выключил свет. Так было намного лучше. Заглянув в Бьюик, он испытал шок. Энди осторожно подошел на цыпочках. Он открыл заднюю дверцу и чиркнул спичкой. На подушках лежал темный куль.

- Что это? – пробормотал Энди.

Он зажег вторую спичку и увидел спящего ребенка трех-четырех лет.

Энди небрежно вошел в комнату Фло.

- Приготовься, куколка! Мы смываемся!
- Род мне ничего не говорил! – рассмеялась Фло.

Она потянулась, и Энди увидел ее рыжие подмышки. Он подошел к кровати, его грудь чуть напряглась.

- У меня вышел с ними небольшой спор. Когда я уходил, они уже успокоились.
- Ты их…
- Именно. Всю тройку.

Флора стала бледнее, чем простыня.

- А Фредди? – спросила она внезапно умоляюще.
- Кто этот Фредди?
- Мой сын!

Энди накрыл ее руку своей. Он не подумал о подобных осложнениях. Но Флора-то не была новичком. Как она могла быть такой глупой?

- Он внизу в машине. Он спит! – сказал он. – Поторопись, малышка, иначе флики сядут нам на хвост еще до рассвета. Где был раньше этот… твой сын, как ты говоришь?
- В деревне, у кормилицы, последние два месяца.

Она послушно оделась и поцеловала его перед тем, как следовать за ним. Энди немного знал Сан-Диего. Энди ехал весь день, не думая ни о чем. У него были денежки, машина, женщина; это было хорошо. Он позаботится об этом малыше, сыне Рода. Он больше не ненавидел Рода. Это осталось в прошлом. А в будущем его ждали Слюис и состояние. Энди подумал о ферме в Техасе. Он был готов на все, чтобы иметь такую ферму, чтобы быть не хуже других. В глубине души он не любил авантюр. У него были простые и мирные вкусы. В Сан-Диего он обменяет Бьюик на Форд – машину попроще – и снимет жилье в многоквартирном доме на восьмом этаже, откуда будет легко сбежать в случае проблем.

Владения Джеймса Слюиса были расположены в сорока милях от Сан-Диего. Энди обнаружил девятифутовую стену в глубине парка. Весь день величественная старуха катала младенца в коляске в сопровождении полицейской собаки. Энди изучил все дороги и тропинки вокруг Гринпарка. Шикарное место! У Рода был нюх. Энди выжидал неделю. Он купил коляску, похожую на ту, которую видел в Гринпарке. Фло возила своего сына в коляске, попадаясь на глаза как можно большему числу соседей.

После полудня она приходила в парк и садилась на скамейку возле западного входа. В день, когда она увидела, что Энди подошел слишком спокойно, она все поняла. Он опустился на скамейку, открыл газету.

- Ты его взял? – спросила она.
- Да.
- Это было очень трудно?
- Не очень. Старуха пыталась вопить, но недолго. С собакой было потруднее.

Они одновременно встали и не спеша вышли из сада. Фло усадила своего сына в машину и положила юного Слюиса в детскую коляску.

- Не так! – выдохнул Энди. – На нем что-то вроде гипсового корсета. Наверное, он хрупкий.

Молодая женщина подняла капот машины и неспешно зашла. Входя в холл дома, она услышала первые крики продавцов газет. Они скакали, размахивая газетами, и орали:

- Сын Джеймса Слюиса, знаменитого актера, похищен. Нашедшему обещана премия двадцать пять тысяч долларов. Сенсационное преступление… Федеральная полиция…

Она закрыла дверь.

Энди тоже слышал крики газетчиков. Он не слишком обрадовался, когда услышал, что к делу подключились феды (2). Он знал, что это означает. Малейший неверный шаг – и его затравят, как крысу.

Он зашел в телефонную кабинку в аптеке и поискал в справочнике номер Слюиса. Найдя, он сразу позвонил.

- Это Слюис? – спросил Энди. – Тогда разуйте уши. Речь о младенце. Кажется, у него чахотка. Не придется даже перерезать ему горло, если вы попытаетесь юлить. Вы поедете по шоссе из Феникса, пока не увидите на дороге пустую канистру из-под масла. Вы бросите деньги, не останавливаясь. Когда вернетесь – найдете своего ребенка. Если в дело вмешаются копы – можете заказывать траур.

Он повесил трубку и привел Фредди домой. Юный Слюис орал в кроватке.

- Что с ним? – проворчал Энди.
- Он не хочет есть! Он страшно худой. Ты видел его ножки?
- А что у него с ногами?
- Кажется, они парализованы! Его долго придется держать здесь?
- Два дня.
- А если он здесь умрет?

Энди пожал плечами, достал из кармана флягу, выпил большой глоток алкоголя и включил радио.

Слушая слова из ящика, Энди сжимал кулаки.

- Тревога всем дорожным патрулям… Тревога… Похищение Слюиса… Все, обладающие полезными сведениями, должны срочно связаться с Джеймсом Слюисом… Приметы ребенка следующие…

Голос полностью описал юного Слюиса.

- Внимание… Шоссе на Феникс должна полностью патрулироваться…
- Подонок! – пробормотал он. – Пытается застукать меня. А я ведь его предупредил.

Он начал шагать туда-сюда по комнате, трясясь от злости. Тонкий детский голосок заполнял комнату.

Энди больше не мог выдержать. Левой рукой он схватил пакет с одеждой, а правой набросил ее на маленькую сморщенную головку. Плач быстро прекратился. Фло забилась в угол, обняв Фредди, и не шевелилась. Энди попытался родить какую-нибудь мысль. Он не предвидел сопротивления Слюиса. На мгновение он подумал, что не стоит так рисковать – но не мог отказаться от денег, от фермы; он имел право жить своей жизнью, ради Бога! – как прочие, как этот мерзавец Слюис, у которого было больше бабок, чем у всех простофиль Сан-Диего, вместе взятых. Энди обдумывал эффективный план мести, но злость и страх мешали ему думать; ему приходили в голову только дурацкие планы. Ему хотелось выбросить из головы эту муть и создать реалистичный план.

Вдруг Фло встряхнула его за плечи. У нее были расширенные ноздри и пустой взгляд.

- Малыш, - сказала она, малыш… Он умер!
- Как?
- Посмотри… Я уверена, что он умер!

Он действительно умер. Под носом у него выступило пятнышко крови. Что-то мгновенно сломалось в этом крохотном тельце, закованном в гипсовый корсет. Фло захныкала.

- Проваливай! – сказал Энди.

Она вытолкала Фреда на кухню и повернула ключ в замке. Энди пожал плечами. Он заплатит за это позже. Сейчас следовало подумать о вещах поважнее; он не мог хранить труп. Энди спокойно принял меры. Он спрятал его в чемодан. Успокоившись, он опустошил фляжку. Прежде чем похоронить, он снял с ребенка золотую цепочку. Раз он не получил выкупа – он выбьет его из Слюиса. Начиналась ночь.

Энди вывел Форд. Полицейские кордоны охраняли дороги на много миль вокруг города. К счастью, незачем было уезжать далеко! Выкопать яму, потом зарыть и тщательно разровнять. Энди почувствовал себя легко. Он поехал быстрее. А если послать цепочку Слюису как угрозу? Но что послать потом?

Внезапно Энди подумал про Фреда. Он улыбнулся. Слюис раскошелится на три сотни кусков. На этот раз он не посмеет валять дурака. Энди направил машину к кинотеатру. Он выбрал фильм, в котором играл Слюис. Это было забавно. Захваченный фильмом, Энди лишь к концу осознал, что Слюис – актер, которого он любил – был тем самым Слюисом, ребенка которого он убил. Но Энди недолго предавался подобным мыслям. Он поднялся к себе и заснул.

На следующий день он послушал радио, почитал газеты. Флики больше не показывались. Видимо, Слюис жалел, что послушал федов. Энди краем глаза наблюдал за Фло. Ее глаза покраснели – наверное, она притворялась.

- Фло, я собираюсь провернуть отличное дельце! – ласково сказал он. - Ты мне поможешь. Ты сядешь в Форд и поедешь, пока не заметишь первой засады.

- А потом?

Голос Фло был злым.

- Больше ничего. Мне нужна точная информация.
- Я возьму Фреда.
- Ага, чтобы сбежать с ним? Нет, куколка! Мы подождем здесь.

Ее плечи поникли. Если бы он увидел ее взгляд, события бы приняли иной оборот. Но он думал о том, что собирался сделать. Фло попудрилась перед зеркалом и залезла в карман куртки Энди в поисках ключа зажигания. Она ушла очень быстро, и Энди увидел покатую крышу Форда, движущегося в потоке машин. Он закрыл задвижку и вышел на кухню. Фредди перестал играть своей машинкой. В присутствии Энди он всегда замирал, и его нижняя губа дрожала, словно он сдерживал плач.

Энди чувствовал себя неловко без оружия. Он колебался. Он спрашивал себя, нравится ли ему все еще Фло или стоит избавиться от обоих – от курочки и цыпленка, выбросить их за борт. Но он еще не успел как
следует попользоваться Фло. Эта сучка знала свое дело! Он решил не слишком увечить Фредди.

Конечно, Фло развопится, но деньги Слюиса все уладят. Он встал позади Фреда. Мальчик обернулся, в его глазах был страх. Энди предпочел бы взвалить шестерых детишек на спину и бороться за их шкуру.

Он протянул руку к машинке, но Фредди спрятал ее за спину и попятился к стене.

- Иди сюда, - ласково сказал Энди.

Малыш отвернулся.

- Я сказал, иди сюда!

Фред молча заплакал. Слезы капали ему на пуловер. Энди ухватил его за пояс от штанов и притянул к себе. Быстрым жестом он взял машинку и положил на пол. Фред наклонился, чтобы ее поднять. Энди увидел белую шею под вьющимися волосами и резко ударил по ней ребром ладони. Фред потерял сознание, как кролик, и упал на бок. Энди раскрыл нож. Если бы он был сообразительнее, он бы проделал это с трупом другого ребенка перед тем, как его закопать. Но теперь отступать было поздно. И в конце концов Фред не умрет! 300 кусков! Они стоили небольшой жертвы. Энди взял левую руку ребенка и прижал ее к паркету, распрямив пальцы. Он нащупал сустав фаланги мизинца, приставил к коже лезвие и направил его вертикально. Он ударил по ножу кулаком. Движение было слишком сильным: нож вонзился в пол. Кончик пальца был аккуратно отрезан. Энди завязал кровоточащую руку носовым платком, положил Фреда на кровать и накрыл курткой. Он нашел на кухне кусок шелка и завернул в него палец. Он положил его в конверт и карандашом, изменив почерк, написал адрес Слюиса. Прежде чем заклеить конверт, он написал на листке из блокнота:

«300 кусков на прежних условиях… Или получите обе руки».

Он запер дверь на ключ и вызвал лифт. Его язык превратился в кусок кожи. Почта была через два дома.

Энди бросил конверт и выпил стакан хлебной водки в аптеке. Он сунул руку в карман, чтобы расплатиться. О Господи, цепочка!.. Он все обшарил. Цепочка исчезла. Он вспомнил, как Фло искала ключ зажигания. Его охватила ненависть. Он цедил сквозь зубы грязную ругань. После смерти юного Слюиса Фло испугалась за Фредди. Конечно, она украла цепочку, чтобы доказать фликам, что она говорит правду. Он бы его не съел, ее драгоценного Фредди. Он даже создал бы ему другую жизнь!

Энди нащупал пистолет; он слегка поиграл кобурой. Скоро сквозняк будет продувать труп Фло! Энди повернул назад. Его острый взгляд запечатлевал все движения на улице. Никаких детей вокруг. Фло не возвращалась. Он вошел в дом и закрылся в лифте. Лестница перед ним была пуста. Энди засунул тяжелый револьвер в карман куртки. Он остановил лифт, вышел, усмехнулся про себя. Фло поставила не на ту лошадь! Ключ повернулся в замке без усилий, и Энди мгновенно отскочил в сторону: дверь не была заперта! Феды были здесь! Энди бесшумными шагами поднялся на пол-этажа, остановился и
обернулся. Дверь его квартиры приоткрылась, и оттуда осторожно выглянула голова в плоской фуражке.

Энди понял, что дом окружен. Он выстрелил. Флик повернулся и упал лицом вниз. Энди побежал наверх. Пули вокруг него попадали в деревянную обшивку стен, грохоча, как удары молота. Он добрался до коридора, дверь из которого вела на крышу. Он прыгнул вперед и с громким криком упал.

Он услышал шаги и увидел двух высоченных копов над собой. Он выпустил две пули почти наугад.

Один коп опрокинулся на лестнице, делая руками и ногами движения, которые в кино выглядели бы смешно. Другой, медленно скользя на каблуках спиной к стене, осел, как пьяный. Энди на ходу выхватил у него револьвер. Коридор был свободен. Энди плечом отворил дверь на крышу и зажмурился от сильного солнца. Он был виден отовсюду – чертово дерьмо! Он спрятался за ближайшим дымоходом. Он хрипло дышал, его ноги стали ватными. Он взглянул на улицу.
Там медленно собиралась толпа, образуя подобие черного пятна с движущимися точками по краям. Энди распластался на животе; его тошнило. Внизу завыла сирена. Прибыло подкрепление. Энди пополз к другому концу крыши, перепрыгнул на соседний дом. Его предостерег скрип гвоздей. Он поднялся на колени и послал три пули в силуэты, маячащие в глубине облаков. Флик неподвижно стоял на краю площадки. Его руки висели в пустоте. Использованные гильзы каскадом неслись по склону крыши и падали вниз. Энди на четвереньках полз вокруг дымоходов; Кусок кирпича, отколотого пулей, просвистел над его головой и отскочил рикошетом от железа. Энди на глаз опустошил обойму и перескочил на другой дом. Он больше не ориентировался среди крутых спусков и пропастей и стонал от страха потерять равновесие и упасть вниз на улицу. Он забыл Флору; он даже не помнил, за что его преследуют. Он подыхал от жары среди металла и камня. Вдали позади него раздавались призывы, И в вернувшейся тишине постепенно снова возникали звуки дальнего рокота, похожего на шум сборища на стадионе. Он понял, что в квартале собралась толпа. Она будет ждать весь день и всю ночь. У него нет никакого шанса уйти. Он искал взглядом какое-нибудь окошко, предпочитая сражаться в укрытии. Послышался резкий свисток, совсем близко. Энди с риском для жизни побежал вниз по склону, пробираясь окольными путями к дымоходу. Он делал внезапные повороты. Фед был прямо за ним. Энди угодил ему прямо в живот прежде, чем тот успел приготовиться. Фед повалился на спину; его руки делали движения пловца, пальцами он ухватил Энди за левую ногу. Они оба начали скользить по гладкому уклону, блестящему, словно лед.

Энди изо всех сил бил рукояткой пистолета по пальцу флика. Рука, державшая его лодыжку, отпустила ее. Флик, будучи намного тяжелее своего противника, начал медленно скользить на животе под уклон. Он обогнал его, начал ускоряться, обернул к Энди фиолетовое лицо, на котором вены вздувались как корни. Он резко упал в пропасть. Энди, прилипнув к крыше, медленно уходившей из его рук, услышал звук, смешанный с гулом в ушах и глухим рокотом – ужасный заглушенный крик. Он безнадежно разжал руки, пытаясь зацепиться коленями. Он положил щеку на склон, ободрав кожу.

Прижимаясь к крыше всей своей пылающей кожей, он чуть затормозил падение; постепенно достигнув края, ощутил, как под его ногами начинается пустота. Он прекратил шевелиться, понимая, что лишь неподвижность может его спасти. Очень далеко, с высоты жаркой площадки, по которой он недавно шел, он увидел размахивающие руками тени. «Сволочи!» - подумал он. Этого хватило, чтобы он снова начал сползать. Вес ног непреодолимо тянул его вниз. Край крыши врезался ему в живот, и он начал задыхаться. Его пальцы на ногах сквозь кожу ботинок ощущали вертикальную стену. Они скользили, но ремень брюк, образуя складку, зацепился за металл. Словно разорванный надвое, Энди оставался несколько секунд между небом и землей. Звуки клаксонов вяло доносились из бездны. Потом все смолкло. Под ногами Энди воцарилось напряженное безмолвие. Он услышал, как ткань брюк медленно рвется; складка стала плоской и пересекла край. Его тело превратилось в огромную массу, повисшую на плечах. Его глаза на уровне крыши, различали лишь навязчивые фигуры статистов. Потом за пределами крыши все потемнело.

Со сладостным облегчением Энди прекратил борьбу. В бешеном громе ветра он увидел, как улица ринулась на него, чудовищно расцветая тысячами яростных лиц, несущихся к нему, как метеоры.

(1) Chrysler AirFlow – автомобиль, выпускаемый компанией Chrysler в 1934-1937 гг.

(2) Люгер - Пистолет Люгера (Люгер, Парабеллум; нем. P08, Parabellum, Borchardt-Luger) — германский самозарядный пистолет, разработанный в 1898 году австрийцем Георгом Люгером.

(3) Укулеле – четырёхструнный щипковый музыкальный инструмент, разновидность гитары.

[Aliskana]

↓↓ В стиле Уильяма Айриша

Джек Сюлливан оттолкнул своего гигантского добермана.

- Иди спать вниз, Блэки.

Пес жалобно взвыл и повернул голову, чтобы понять, серьезно ли говорит хозяин, затем печально и неохотно вышел из комнаты, и его когти застучали по ступенькам лестницы. Джек закрыл дверь и позволил себе последнюю сигарету перед сном. Стоя возле окна, он смотрел, как опускается ночь. Ему не следовало возвращаться. Он больше не любил этот дом. А ведь он сходил с ума от радости, когда они его купили!

«Линда, смотри, какая красота! Ручей прямо под балконом. Вокруг везде лес. Край света для нас двоих. И только пять часов до Нью-Йорка. Ты счастлива?»

Конечно, она была счастлива. Это было как раз перед Вьетнамом…

Далеко, так далеко, будто в сказочной стране. Джек выбросил сигарету, следуя взглядом за светящейся красной точкой внизу, прямо в центре одного из камней, ограждающих ручей. Он все еще умел целиться. Он не потерял руки. Он еще мог бросить бомбу в самый центр деревни. Сюлливан! Ас эскадрильи!

Опустив голову, он прихрамывая подошел к кровати и начал раздеваться. Ему всегда требовалось много времени, чтобы отвязать ремни,
поддерживающие его протез – эту длинную искусственную часть тела, привязанную к бедру и похожую на кусок доспехов. Линда так и не смогла к нему привыкнуть. Она отворачивалась, когда он снимал эту искусственную ногу, которой искусные изготовители напрасно пытались
придать приличную форму, телесный цвет и должную гибкость. Четверть его тела была телом робота.

Он поставил костыль в изголовье и положил на пол на расстоянии вытянутой руки трость, служившую ему опорой, если ночью ему нужно было встать, и закрыв глаза, отдался воображению… Линда… Постоянные ссоры… «Ты слишком много пьешь… Ты слишком много куришь… Ты не следишь за собой…»

Она была права. Красавец-атлет, за которого она вышла замуж - ростом метр восемьдесят два сантиметра… весом в девяносто два килограмма…- превратился в расплывшегося толстяка…

Девяносто два килограмма… но с протезом… Внимание! Он умолял ее не лгать. Почему она постоянно лгала? Почему, к примеру, не прекращала ему твердить: «Есть много таких людей, как ты! Это не мешает им работать. Всегда можно освоить новую профессию!» Будто она не знала, что инвалиды в его возрасте были просто никчемным балластом; естественно, им предпочитали молодых.

Внизу на кухне туда-сюда ходил Блэки. Он тосковал. Вскоре он начал взбираться по лестнице. Он был таким тяжелым, что некоторые ступеньки под ним трещали. Он сопел под дверью, скребся лапой, затем с шумом улегся на порог и тяжко вздохнул. Подарок Линды – Блэки! «Ты будешь меньше скучать, когда я буду в конторе», - сказала она.

Доберман тогда был угольно-черным щенком, который обожал его. Он научился медленно ходить рядом, со стороны живой ноги, к которой он прижимался, когда Джек останавливался, чтобы зажечь сигарету. Прочих людей и животных он презирал. Он надменно прогуливался мимо них со своим господином, а дома игнорировал Линду. Он не спрашивал, почему у хозяина иногда две ноги, а иногда одна. На то были причины, о которых ему не следовало думать. Нужно было только находиться рядом с ним, в пространстве, наполненном его запахом.

Джек хотел открыть ему дверь, но тогда Блэки взберется на кровать – и конец отдыху. Джек подумал, что забыл принять снотворное. Он включил свет и, опираясь на трость, на одной ноге добрел до туалета. Он выпил две таблетки – больше, чем положено – чтобы быть уверенным, что он заснет глубоким сном до утра. Тяжелее всего было то, что он не мог спать на искалеченной стороне и приходилось оставаться на спине, в положении, которое сразу же становилось мучительным. Он чувствовал невыносимый зуд в отсутствующей ноге. «Обычная иллюзия в ампутированных органах»

- говорил ему врач. Иллюзия была такой сильной, что он стонал, бормотал, плакал во сне. Линда стала спать отдельно в гостевой комнате. Ему больше незачем было возвращаться наверх.

Джек вернулся в кровать, со страхом предчувствуя кошмары, которые не замедлят наброситься на него, как только он заснет – как каждую ночь, когда его преследовали, а он убегал и прыгал через огонь. Но может быть благодаря деревенскому воздуху он спокойно проспал до утра. А проснувшись, он с удивлением обнаружил, что у него почти хорошее настроение. В комнате было солнечно. Жизнь была более сносной, чем обычно. И он даже почувствовал голод.

Он пристегнул протез, и это напомнило ему о тех временах, когда, вылетая на задание, он со всех сторон пристегивался ремнями, крепко затягивая их, чувствуя себя одним целым со своим самолетом. Но теперь это снаряжение из кожи и металла служило лишь для того, чтобы крепче привязать его к земле. Его первый утренний рейд приведет его в кухню, где он сначала приготовит еду для Блэки.

- Не так ли, Блэки?

Доберман за дверью издал гортанный звук – он здоровался таким образом – и Джек открыл ему дверь.

- Заходи! Успокойся. И пропусти меня вперед.

Его протез был достаточно удобным, чтобы он мог сгибать ногу в колене, но он предпочитал спускаться на прямых ногах – ступенька за ступенькой, тяжело, разрываясь между желанием пожалеть себя и гордостью от того, что он не уступал этому желанию. С ним был только Блэки, чувствовавший себя вполне довольным. Пес сидел перед большим холодильником, полным вкусных вещей.

- Сейчас получишь, - пообещал Джек. – Обжора!

Он приготовил похлебку, добавив к ней большую кость, и налил себе кофе,

когда зазвонил телефон. Это не могла быть Линда. Она никогда не позвонит первая. Телефон был на другом конце комнаты на столике возле окна. Джек подождал, надеясь, что незваному гостю надоест звонить, но телефон не умолкал.

- Ладно, ладно, - проворчал он. - Алло! А, это ты, Боб! Да, видишь, я за городом… А как ты узнал?... Это Линда… Она была не слишком любезной… Да, у нас был бурный разговор во вторник утром… Да, уже десять дней назад… Тебе-то я могу сказать, но пусть это останется между нами, ладно? У нас с ней дела не слишком хороши. И заметь – по моей вине. Я довел до этой точки. С утра до вечера я раздумывал и мысленно жевал одну и ту же жвачку. Я понимаю, что становлюсь совершенно невыносимым… Но с другой стороны, ты ее знаешь… У нее никакого терпения! Поэтому мы решили дать друг другу возможность пятнадцать
дней подумать в одиночестве… Если мы ясно поймем, что все кончено, - разведемся. Если же, напротив, мы поймем, что между нами еще кое-что осталось, как раньше, несмотря на то, что со мной случилось, - хорошо, мы попытаемся начать сначала, если можно так сказать. Первый, кто простит другого, позвонит… Нет, телефонный звонок не заставил меня подскочить. Если кто-то из нас уступит – это не будет она, можешь быть уверен. Но лучше пусть никто не знает, что я здесь… Не хочу, чтобы меня беспокоили… Но ты меня простишь, старина… Нет, я отлично устроился… Я привез столько провизии, что могу выдержать осаду. Нет, со мной ничего не может случиться, мой добрый Боб. Согласен, дом стоит уединенно, но подумай: в машине у меня ружье, а главное – со мной Блэки. А если Блэки на кого-то бросится – я боюсь даже подумать об его жертве… Да, он доволен этими каникулами, хотя в последние дни кажется мне немного грустным… Вначале он вел себя как шальной. Носился по лесу как шальной. Кстати, он ободрал лапу. Он все-таки горожанин. Но сейчас он совершенно успокоился. Слушай, увидимся, когда кончатся пятнадцать дней. А до тех пор забудь обо мне. Я хочу, чтобы все про меня забыли… До скорого, старина.

Джек повесил трубку. «Экзамен на сознательность, - подумал он. – На самом деле, если честно, мне не требовалось пятнадцати дней. Я и без того знаю, что все уже кончено».

Доберман прилег рядом с миской, положив морду на лапы.

- Что такое, Блэки? Ты не голоден? Ты не съел свое мясо. Тем хуже для тебя.

Джек поднялся наверх и быстро привел себя в порядок. Затем он отправился на утреннюю прогулку на берег озера. Недалеко от дома был каменный выступ вроде волнореза, на котором он любил сидеть. Он глядел на волны, в кооторых разбивались отражения облаков, и в его мозгу быстро проносились горькие мысли.

Линда вела себя безупречно. Это была правда, которую следовало признать. Если быть честным, он должен был позвонить ей и сказать: «Я сожалею». Но он никогда этого не скажет. Он никогда не признается адвокату, что ревнует руки Линды, ее ноги, все ее любимое тело, к которому он теперь не осмеливается прикоснуться. Слизняки не имеют права ползать по цветам. Он погладил пса.

- К счастью, у меня есть ты, Блэки. Погляди на меня, мой хороший. Ты как-то странно трясешь головой.

Доберман быстро дышал, словно запыхался от бега.

- А ну, помоги мне!

Джек оперся о плечи Блэки и с трудом поднялся.

- Лучше нам вернуться домой. Но сначала немного побегай – ты-то можешь бегать.

Джек бросил ветку, которая упала далеко. Блэки бросился было за ней – но сразу остановился и хрипло тявкнул.

- Ладно, - сказал Джек, - как хочешь.

Он оглядел пса. Может быть, Блэки заболел? Вернуться в Нью-Йорк не было проблемой. Но зачем? Животные, как и люди, временами плохо себя чувствуют. Он не спускал с него глаз на обратном пути. Блэки спокойно шел рядом, но обычно он следил глазами за птицами, задирал голову и поднимал уши в форме дудочки в ответ на слышные лишь ему звуки. Сегодня он казался равнодушным к природным явлениям. Странно! Может быть, стейк с кровью вернет ему радость жизни.

Джек достал из холодильника отличный кусок говядины, который он припас на обед. Блэки понюхал мясо и отвернулся с презрительным
видом. Разумеется, в этом не было ничего угрожающего, но может быть следовало позвонить ветеринару, хотя позвать его сюда будет нелегко. Но зачем звонить ветеринару? Какого черта, будь хладнокровнее! Блэки просто не голоден. Можно подождать еще сутки.

- Блэки, отвечай мне. Ты не заболел?

Блэки, сидя у стола, задумчиво смотрел на хозяина. Иногда в его карих глазах мелькали красноватые отблески. У него был грустный вид.

- Покажи-ка свой нос!

Джек ощупал морду животного, нос был сухим.

- Похоже, ты собираешься заболеть. Если завтра тебе не станет лучше… Но это не слишком хорошо с твоей стороны, Блэки. Ты же знаешь, сколько у меня других забот.

Он отложил неприятное мытье посуды на потом и поднялся к себе в комнату. Пес не пытался взобраться по лестнице. Он растянулся внизу.

Джек увидел его на площадке – сильного, грозного и доброго. «Я люблю тебя», - прошептал он, закрывая дверь. Он растянулся на кровати, не снимая металлической ноги, и, просмотрев в газете список адвокатов по бракоразводным делам, задремал.

Он резко проснулся оттого, что услышал злобный хриплый лай, похожий на кашель, и сначала ему показалось, что посторонняя собака бродит
вокруг дома. Но следующий приступ лая вернул ему ясность сознания. Это был Блэки. Так быстро, как только мог, Джек пересек комнату, вышел на лестничную площадку и увидел оттуда гостиную. Блэки бродил туда-сюда как больной, пытающийся заглушить свою боль. Он тяжело дышал. Время от времени из его легких доносился ужасный хрип.

- Блэки!

Доберман поднял голову, ощерив клыки, и начал подниматься по лестнице. Испуганный Джек вернулся в комнату и прислонился к двери.

Блэки взбесился? «Но что мне делать? – спросил себя Джек. – Я все-таки не боюсь Блэки. А с другой стороны – что я знаю о бешенстве?»

Внезапно он вспомнил о ране на лапе пса. Может быть, Блэки укусил какой-то зверь, когда тот носился по лесу? Сколько дней прошло с тех пор?

Джек считал, загибая пальцы. Одиннадцать. Джек вспомнил, что, кажется, болезнь проявляется примерно через пару недель. Но это неточно. Только ветеринар может… Нужно срочно звонить ветеринару. Он открыл дверь и внезапно остановился. Телефон стоял в гостиной, а внизу возле лестницы лежал Блэки и глухо рычал. Джек наклонился.

- Блэки, это я! Твой старый товарищ. Ты же не хочешь причинить мне боль!

Пес посмотрел на него болезненным взглядом, словно пытаясь разглядеть силуэт друга сквозь туман галлюцинаций. Он завыл, затем его голос охрип, и из его пасти, словно поток брани, раздался жуткий лай – хриплый, омерзительный. Джек укрылся в комнате. Он услышал, как
зверь медленно поднимается по лестнице и останавливается перед дверью, как он нетерпеливо скребет когтями. Его голос, хриплый и словно пьяный, предрекал темную угрозу, если он спустится.

Тыльной стороной руки Джек вытер пот, текущий по его лицу. Блэки, утратив черты воспитанной собаки, мог превратиться в дикого хищника. И у него не было способа кого-нибудь предупредить, позвать на помощь.

Негде было искать спасения. Прямо под окном был небольшой утес, тянувшийся вдоль ручья. Пустота на расстоянии около десяти метров.
Иначе он мог бы легко спуститься по узкому длинному карнизу, огибавшему первый этаж. Один прыжок – и он спасен. Входная дверь
была закрыта, он мог не бояться Блэки. Он бы сел в машину и… Но к чему мечтать? Он волочил по полу ногу, которая не позволяла ему совершать смелые спортивные подвиги. Надо придумать что-то другое. Но что? Он был пленником. Сразиться с Блэки? Ударить его? Усыпить? Собака опрокинет его при первом нападении. Оставалось лишь одно: ждать. Ждать, пока болезнь одолеет пса, а это может затянуться на несколько дней.

Джек, упав духом, сел в кресло и зажег сигарету. В конце концов, это просто идиотизм! Застрять здесь без возможности позвать на помощь, став жертвой собаки, которая, возможно, даже не была бешеной. Джек неуверенно встал и бесшумно приоткрыл дверь. Площадка была пуста.

Он сделал несколько шагов, но протез стучал и Блэки внизу поднял голову.

Тут же он побежал к лестнице. Джек отступил. В этот раз опасность была явной. Блэки укусит. Согласие между человеком и животным исчезло.
Блэки стал врагом. Джек едва не заплакал. Что делать? Господи! Что делать? Внезапно Джек вспомнил, что он ничего не ел. Вся еда была в
холодильнике. Он остался в засаде без ресурсов. Голод скоро вынудит его напасть на животное. А у него нет никакого оружия.

Он обвел глазами комнату. В ней было немного мебели: кровать, стулья, стол, кресло, шкаф. Больше ничего. Удилища, которыми он давно не
пользовался, были сложены в шкафу в ванной. Их было три – бамбуковые, достаточно прочные, чтобы выдержать вес большой щуки. Но Блэки их разгрызет, как спички. Да, он вправду был совершенно безоружен. Он уселся в кресло, пытаясь подумать спокойно.

Еды нет. Оружия нет. Телефон недоступен. На секунду он решил использовать свой протез как дубину. Пока собака его не разгрызет, он,
может быть, успеет позвонить. Но он отбросил эту абсурдную идею. Не время фантазировать. Ему следовало признать, что много лет он отказывался смотреть в глаза реальности. А теперь реальность взяла его за горло. Придется не бежать, а сражаться. И не с помощью силы мускулов, а с помощью интеллекта.
Оставалось лишь одно средство: сообщить кому-нибудь снаружи без помощи телефона. Но как?

Он открыл окно и наклонился. С места, где он находился, он видел наискосок небольшую часть двора – комната была расположена в задней
части дома, так как лишь отсюда открывалась великолепная панорама.

Если как следует прицелиться, может быть получится бросить послание во двор. У него были блокнот и карандаш. Для тяжести можно было использовать грузило для ловли щук.

Не теряя ни минуты, он вырвал листок и написал: «Не входите. Моя собака, вероятно, взбесилась. Срочно сообщите маршалу (1), чтобы он пришел и освободил меня».

Он перечитал, и рыдание подступило к его горлу. Он только что подписал смертный приговор Блэки. Разумеется, он понимал, что его доберман уже и так пропал, но для него была невыносима мысль, что Блэки застрелят из ружья или пистолета. Ему хотелось плакать, и он злился на себя за то, что чувствует себя таким слабым, таким беспомощным. Как низко он пал! Как права была Линда, оттолкнув его! Она даже была недостаточно суровой.

Сейчас стоял выбор между его шкурой и шкурой Блэки. Нечего прибегать к уверткам! Он сделал маленький сверток, достаточно тяжелый, чтобы
можно было бросить его далеко, и, наклонившись к окну, оценил расстояние и направление. Он не имел права на ошибку, но он был
опытным рыболовом и хорошо знал жест, который должен сделать. Он взмахнул рукой и швырнул пакет, который упал точно там, куда он
прицелился, и покатился за пределы улицы, за пределы центральной аллеи. Поскольку ставни на первом этаже были открыты – это показывало, что дом обитаем, а значит, кто-нибудь мог войти. Прохожий… Охотник…

Это был шанс бежать. И может быть, этот прохожий по воле провидения увидит записку.

«Я был неправ, рассчитывая на других, - подумал Джек. - Прежде всего мне следует рассчитывать на себя». Он вернулся в кресла и зажег сигарету, чтобы заглушить голод, начинавший мучить его. Он привык в это время садиться за стол. Что ж, придется бороться с комфортом, который ему обеспечивала Линда. «С одной стороны, есть Блэки, - думал Джек. – С другой стороны я. Такова ситуация. Своего рода поединок, который может затянуться надолго. Но он болен, а я, несмотря на мою дурацкую ногу, пока еще силен. Если он не будет есть и пить, он скоро ослабеет. Я тоже не могу есть, но я могу пить, а значит, выдержу несколько дней без еды.

Вывод: не терять бдительности и воспользоваться моментом, когда он ослабеет и не сможет двигаться, чтобы не пустить меня к телефону. Если
действовать быстро – телефонный провод длинный, и я успею вернуться на лестницу».

Джек размышлял. Нужно было устроить еще кое-что: не подпускать Блэки к лестнице. Если лестница будет свободна – дело можно считать наполовину выигранным, потому что останется лишь преодолеть расстояние между нижней ступенькой лестницы и телефоном. Что могло преградить путь к лестнице?
Мебель? Мебель, которую он мог столкнуть с высоты и спустить вниз по ступенькам, чтобы образовать что-то вроде баррикады? Стоило попытаться это сделать. В любом случае это лучше, чем бездействие. Единственным полезным предметом в этом смысле был шкаф. Джек освободил его – это не заняло много времени, так как внутри было только постельное белье, несколько одеял и одежда. Он был трухлявый, и его было несложно передвигать. Толкая шкаф двумя руками, Джек выдвинул его на середину комнаты, но вынужден был остановиться и перевести дыхание. Он не услышал никакого шума. Тогда он осторожно приоткрыл дверь и сразу же ее захлопнул. Блэки был тут. Джек успел разглядеть его безумные глаза, полные злобы. Зверь поскребся в дверь, затем хрипло завыл и начал шумно метаться по лестнице. Наконец он спустился и долго бродил по гостиной, дико ворча и двигая стулья, пытаясь протиснуться между ними. Джек, едва сдерживая страх, выскользнул наружу. Вскоре пес перестал бродить и уставился на фигуру, которую больше не узнавал.

- Блэки! – ласково позвал Джек.

Услышав свое имя, доберман отскочил назад, словно его ударили, и его челюсти укусили пустоту. Затем он с жутким лаем кинулся вперед и начал скакать перед запертой дверью, прыгая выше человеческого роста, и стуча в дверь двумя лапами, обезумев от ярости, вызванной быть может отчаянием. Джек слушал. Ему приходилось видеть солдат, сошедших с ума. Он пытался понять, было ли что-то общее в безумии бойцов и зверя.

После окончания кризиса больной падал без сил и надолго впадал в полную прострацию. Может быть, Блэки тоже обессилеет, и тогда он сможет быстро столкнуть шкаф по лестнице. Через несколько минут скрежет когтей удалился. Несчастное животное не могло больше оставаться на месте. Джек хорошо определял его местонахождение по издаваемому им шуму. Сейчас пес был перед входной дверью, которую он обнюхивал на ходу. Он вернулся на кухню и начал ходить кругами вокруг столика, на котором стоял телефон, снова неутомимо продолжая свое бесцельное блуждание, с жалобным изнурительным воем, мучившим Джека.

Ночь пришла быстро. Джек высунулся из комнаты и зажег лампу, освещавшую первый этаж. Затем он зажег свет также в комнате. Если бы паркет был более гладким, шкаф бы легче скользил. Но на шершавом полу он застревал. А Джек должен был толкать его перед собой, чтобы
опрокинуть на лестницу. Нельзя было тянуть его, пятясь задом наперед, чтобы не оказаться между шкафом и псом, если у того еще останутся силы напасть.

Джек изо всех сил старался хладнокровно рассчитать. Около пяти метров, чтобы пересечь площадку, считая как минимум метр в минуту – так как шкаф не двигался ровно, и приходилось его приподнимать там, где ножки застревали… Значит, потребуется пять минут. Слишком долго!

Однако должен же быть какой-то способ. Джек вспоминал, каким находчивым он был, прежде чем стал инвалидом. Джек кружился вокруг шкафа, похлопывая его ладонью, словно лошадь, которую нужно успокоить.

Конечно. У него есть способ: мыло. Он положил шкаф на спинку, принес из ванной мыло и намазал каждую ножку тонким слоем. Затем он ухватил шкаф наподобие тачки и толкнул. Шкаф легко сдвинулся с места. Когда настанет подходящий момент, он сможет легко перемещать шкаф одним движением, слава Богу.

Джек позволил себе еще одну сигарету – предпоследнюю. У него было еще две пачки в машине – иными словами, на другом краю земли.

Его часы показывали без пяти десять. Спит ли Линда? Впервые за долгое время он подумал о ней без злости. На него навалились воспоминания об их медовом месяце. Однако сейчас не время умиляться! Он обернул тряпкой свой металлический башмак, чтобы заглушить стук шагов. Ему давно следовало принять эту предосторожность. Дух инициативы, к счастью, в нем понемногу пробуждался. Он вышел на площадку и удовлетворенно заметил, что Блэки его не услышал. Может быть, болезнь начала притуплять его чувства. Он сидел возле телефона, как часовой на посту, спиной к лестнице. Настало время действовать. Джек распахнул дверь комнаты, схватил шкаф и швырнул его вперед что было сил.

Шкаф, качаясь и ударяясь об стены, выдирая занозы из неотесанного пола, двигался вперед с грохотом. Джек чувствовал, что его культя разбухает, словно за ней следует живая плоть. Он стоял перед шкафом в шоке. Блэки бросился на препятствие, пытаясь его оттолкнуть, чтобы настигнуть невидимого противника, прерывистое дыхание которого он слышал.

Человек и зверь, каждый со своей стороны, изо всех сил в течение долгой минуты пытались преодолеть сопротивление друг друга. Первым уступил доберман и дико завыл, отступая назад к лестнице. Затем он передумал и начал спускаться ступенька за ступенькой, с обнаженными клыками и горящими глазами.

Внезапно шкаф накренился вниз и кубарем скатился, подобно лавине, разваливаясь с шумом. Его дверцы отрывались, доски раскалывались, шарниры выпадали, и шкаф превращался в груду обломков. Вокруг него витало облако древесной пыли, как на лесопилке.

Джек понял, что он плохо рассчитал свои действия. Разбитый шкаф образовал преграду, которую нельзя было преодолеть ни с одной, ни с другой стороны. Может быть, лучше было использовать кресло и стулья. Чтобы убедиться в этом, он подошел к баррикаде. С другой стороны вала сторожил Блэки. Можно было расчистить проход, но это заняло бы много времени. Джек представил себе, что у него получится соорудить что-то вроде калитки, которая в закрытом виде спасла бы его от натиска собаки, а в открытом позволила внезапно захватить телефон.

Нагромождение досок ему мешало. Джек быстро понял глупость своей идеи. И однако телефон был недалеко, на расстоянии четырех-пяти метров, не больше. Можно было дотянуться до него с помощью длинного шеста. Но где найти длинный шест? К тому же шестом можно тянуть и толкать, но не цеплять.

Обессиленный Джек сел на ступеньку. Он бы хотел сделать хороший глоток спиртного, но бутылка была в холодильнике – вместе с цыпленком, ветчиной и прочими припасами. Блэки постоянно ходил туда-сюда между входной дверью и барьером, который мешал ему попасть на лестницу. Он негромко подвывал, сгибая задние лапы и волоча хвост, словно кусок веревки. Когда Линда его принесла, он был таким крошечным, но уже таким нежным, когда тыкался теплой мордочкой в его колени и ладони, чтобы зарыться в них. А сейчас приходилось его ненавидеть, чтобы выжить. А чтобы выжить, надо было добраться до телефона. Джек снова поднялся в комнату и услышал шум дождя совсем близко, под крышей.

Он подумал о записке, брошенной во двор. Вода могла ее размыть. Он заметил, что ему становилось все равно. Он даже чувствовал радость. Или мог ее чувствовать внизу, в одиночестве. Или мог бы сдохнуть возле этого пса. Теперь это был вопрос достоинства или гордости – он не очень хорошо их различал. Он зажег последнюю сигарету и, опустив голову на руки, сел на краешек кресла и долго размышлял. Мог ли он ухватить телефонный аппарат концом изогнутой трости? Можно было прочно привязать одну из тростей к удилищу, но эта конструкция была слишком ненадежной, и связка могла развалиться. Оставалось другое решение.

Почему бы и нет? Он стремительно встал. Культя причиняла ему боль. Он разложил на кровати свои рыболовные снасти. Удилища были в хорошем
состоянии. Катушки спиннинга следовало смазать, но они пока еще неплохо вращались. Нейлоновая леска казалась прочной, хоть и ломкой.

Чего ему недоставало – это достаточно прочного крючка. Но можно было соединить три-четыре крючка самых больших крючка из пучка так, чтобы удалось зацепить телефонный провод, если удачно их забросить. А что дальше? Телефон упадет на пол, и если леска выдержит, можно будет
подтянуть его небольшими движениями и поймать сачком, как рыбу.

Когда он будет внизу у баррикады, он, осторожно маневрируя спиннингом, подтянет тонкий конец удилища и наконец унесет телефон наверх. Волочащуюся сзади трубку будет легко подобрать.

Джек легко изготовил бесформенный колючий предмет, который, может быть, спасет его. Он выплюнул окурок, который обжигал ему губы, и спустился до середины лестницы, чтобы сверху видеть свою цель. В тот момент, когда он настраивал свою руку на нужное движение, телефон зазвонил. Он так подскочил, что едва не уронил удочку. Блэки отчаянно залаял. Но Джек быстро опомнился. Какой-то идиот звонил ему из НьюЙорка! Видимо, у Боба слишком длинный язык. Но в такое время ночи ни один друг не посмел бы его разбудить. А если это…

Звонок требовал, настаивал, умолял. Слегка ошалев, он забросил крючки на стол, быстро зацепил шнур, конец которого свешивался за пределы телефона, но его движение было слишком нервным. Крючки зацепились за край столика, он перевернулся, и телефон застрял в метре от него.

Трубка упала с аппарата, и внезапно Джек услышал голос Линды, который, казалось, доносился с пола. Слабый, почти нереальный голосок, искаженный расстоянием и все же различимый:

- Джек… Ты меня слышишь?.. Почему я слышу только Блэки? Заставь его замолчать… Почему он так лает?

Джек вытащил из груды обломков кусок дерева и швырнул его в пса. Он не попал, но Блэки замолк.

- Джек, мой дорогой… Я обязательно должна тебя увидеть…Мы оба были идиотами… Что? Пожалуйста, ответь мне… Ты так сильно на меня сердишься? Я люблю тебя, Джек… Видишь, я говорю это первая… Мне грустно… Алло! Джек? Скажи мне, что ты тоже сожалеешь… Ты предпочитаешь молчать? Я тебе мешаю?... Ладно… Я возьму машину и сейчас же приеду…
- Нет! – заорал Джек. – Нет, не приезжай!

Он с трудом понимал слова, гнусаво звучащие в трубке. Внезапно голос Линды стал слабее.

- Не приезжай! – завопил он.

Голос замолчал, и удрученный Джек поставил удочку рядом с собой. Она приедет. Она откроет дверь. Блэки бросится на нее. Нет! Только не это!
Что угодно, только не это! Он немного успокоился и попытался дотянуться до телефона. Он с трудом мог разглядеть поверх перил из досок. Телефон упал почти к стене, и стало невозможно забросить крючок между проводом и стенкой. На этот раз все было кончено. Джек с трудом встал.

Он тоже любил Линду. Все сомнения, горести, плохие времена исчезли. Осталась лишь невыносимое отчаянье. Линда погибнет, если он
немедленно не спасет ее. Потому что она наверняка не услышала его крик.

Он надеялся изо всех сил. Если она уловила его слова, если она решила, что он не хочет ее видеть… Нет! Это самое худшее. Потому что он любил ее, он должен любой ценой выбраться из жуткой ловушки, в которой оказался. И если он не может выйти через дверь, остается выйти через окно.

Спуститься по карнизу! Это безумие! Он отказался от такого способа, но тогда он не знал, что Линда позвонит. Теперь все изменилось. Он чувствовал свежую кровь в своих венах. Риск был огромен, но тренированный человек способен на подвиг. Почему бы ему не стать на несколько минут таким человеком? Это его вина, что он все забросил, что он согласился со своей инвалидностью. Он должен ее отбросить, отречься от нее как от искушения. Ничего не кончено, и он докажет это прямо сейчас. Он бросил последний взгляд на добермана. Пес, облизывая губы, опустил голову. Казалось, он стоит с огромным трудом, но когда он увидел, что Джек поднимается по лестнице, он разразился мрачным лаем.

Он слабел на глазах, но оставался достаточно сильным, чтобы еще долгое время быть опасным. Джек больше не колебался. Он машинально закрыл дверь комнаты, как раньше опускал над головой люк в кабине пилота. Он снова отправляется на боевое задание. Враг побежден – это он сам. Он проверил крепления своего протеза, снял куртку, образовывавшую валик.

Он знал, что должен распластаться вдоль бревенчатой стены, прилипнуть к ней, как муха. Если все пойдет хорошо, ему потребуется не больше двадцати минут, чтобы доползти до угла, а оттуда ему надо будет только спрыгнуть во двор. Он перешагнул подоконник, и, чувствуя за спиной пустоту, повис на руках, ощупывая здоровой ступней пространство под собой.

Вскоре он пожалел, что не снял обувь. Его грубый башмак мешал ему нащупывать путь, он двигался вслепую, в поисках точки опоры. Наконец он ее нашел: его протез оцарапал дерево, принимая в свою очередь нужное положение рядом со второй ногой. Джек отпустил подоконник и оставался некоторое время неподвижным, чтобы овладеть дыханием.

Теперь было невозможно вернуться назад. Ночь укрывала его. Мелкий дождик капал ему на спину и на руки. У него не было никакой страховки. Пустота пугала его. Он не ощущал движения воздуха и не смел пошевелиться. «Она меня любит», - сказал он себе. Тем самым он словно прошептал: «Боже, помоги мне!»

Его щеки, живот, бедра прилипли к стене. Его левая рука исследовала поверхность. Он продвигался сантиметр за сантиметром, опираясь на мертвую ногу, которая могла в любой момент соскользнуть, так как ступня не чувствовала края. Окно позади него образовывало светящийся прямоугольник, озарявший дождь. Оно отдалялось мало-помалу, но так медленно! А усталость уже вызывала онемение в колене. Он весь вспотел.

Ему казалось, что он привязан к трупу, когда он тащил свою непокорную искусственную ногу, которую он пытался волочь и которая была готова его предать.

Вскоре он понял, что недалеко продвинулся. Он больше не мог. Его руки, его ноги просили пощады. Если он их отпустит, он сразу погибнет, и это почти неважно. Но Линда… Линда, со двора взывавшая к нему: «Джек… Джек, дорогой…» Она откроет дверь и… Джек стиснул зубы и продвинулся вперед по карнизу.
Дом был построен из округлых бревен, которые скользили, если были мокрыми. Надо было нащупывать пальцами промежутки и цепляться за выступы и шероховатости. Это изматывало. Воля постепенно истощалась, слабела, еле тлела, как лампа, которая вот-вот погаснет.

Стоп! Прижавшись лбом к дереву, распростершись у стены, Джек собрал все свое внимание. Он вызвал в памяти воспоминания о счастливых днях.

Каким чудом стало для них обоих открытие этого дома! Ее очаровал чудесный вид; его - просторная гостиная и камин, в котором он хотел разжигать потрескивающие дрова и любоваться языками пламени.

Теперь еще шаг, и еще один… Они выбирали мебель вместе. Они повесили крюк для котла над огнем вместе с самыми близкими друзьями…С Бобом, и Ларри, и Стивом… и еще несколькими, с кем бы стоило возобновить отношения… Еще три-четыре метра… Самое тяжкое позади. Джек, ты победил… ты…

Металлическая нога соскользнула. Тело опрокинулось. Ногти оторвались.

Джек даже не успел крикнуть. Ветер хлестнул его по лицу, когда он погрузился в ночь. Он упал в кусты, которые ранили его, и ему показалось, что он рвется на части. Он потерял сознание.

Дождь привел его в чувство. Боль пронзила ему плечо. Наверное, трещина в лопатке. Ему удалось сесть. Его протез разбился до колена, но он, хоть и сильно контуженный, был почти невредим. К несчастью, склон, который ему надо было пересечь, чтобы попасть во двор, был слишком крутым. Не оставалось времени предупредить Линду. Он отстегнул искусственную ногу, которая только мешала ему, и ощупал почву вокруг себя, морщась от боли. Его рука натыкалась на густой кустарник, и кусты кололи его острыми шипами. Он изо всех сил карабкался, извиваясь, как червяк.

Иногда он пытался посмотреть на часы, но боль туманила ему взор, и он видел вместо светящегося циферблата лишь тусклое мерцание. Его битва
продолжалась целую вечность. Он был почти в обмороке, когда, сделав последнее усилие, заполз во двор. Он не видел фар, освещавших ограду.

Но он услышал хлопок дверцы. И шаги по гравию – шаги Линды.

- Джек! Ты спишь?

Она стояла перед дверью. Джек хотел крикнуть: «Отойди!», но не мог издать ни звука. Линда открыла дверь. Свет из гостиной осветил длинную тень ее высокой фигуры во дворе, и Блэки отчаянно завыл.

Джек закрыл глаза и провалился в беспамятство.

Он очнулся в больнице. Лицо Линды склонилось над ним.

- Он тебя укусил? – с ужасом произнес он.
- Нет, мой дорогой. Его парализовало. Он сошел с ума от боли. Я позвала маршала, и он его застрелил. А потом мы нашли тебя.
- Я только хотел тебя предупредить, - прошептал Джек.
- Отдохни… Спи… Ты все мне расскажешь потом. У нас теперь есть для этого целая жизнь.

(1) Служба федеральных маршалов (англ. United States Marshals Service) — подразделение Министерства юстиции США, старейшее федеральное правоохранительное агентство США. Было создано 24 сентября 1789 года. В задачи Службы входит обеспечение деятельности федеральных судов, контроль за исполнением их приговоров и решений, розыск, арест и надзор за содержанием федеральных преступников, аукционная продажа конфискованного имущества, а также борьба с терроризмом и массовыми беспорядками. В состав Службы входит Академия Службы маршалов США (англ. U.S. Marshals Service Training
Academy). Штаб-квартира располагается в Арлингтоне, штат Виргиния.

[Aliskana]

В приключенческой часто герой - преступник, побеждающий сыщика.
Фантомас, Арсен Люпен...

Психологическая может обойтись без сыщика и кончиться плохо. Буало-Нарсежак, иногда Жапризо.

Вообще французы меньше верят сыщикам. Я читала объяснение: французские законы более суровы. Например, презумпции невиновности вроде как нет.

Одним из величайших детективов считается "Тайна желтой комнаты". Почему- не знаю. ИМХО, сентиментальное занудство.

[Aliskana]

40 лет назад в Японии придумали хонкаку-детективы, где читатель может раскрыть преступление раньше героя. Теперь их можно почитать и на русском

Я прочитала "Токийский зодиак", но раскрыть преступление не смогла.

В общем, чем отличается хонкаку от прочих детективов, - не знаю.

Но атмосфера специфическая.

Мне очень нравятся Эдогава Рампо, Кэйго Хигасино (особенно "Жертва подозреваемого Х"), Сэйси Ёкомидзо, Сизуко Нацуки (на русский переведена только "Третья дама"). Ну и Содзи Симада (тот самый "Токийский зодиак").

[Aliskana]

Сообщение от ВиШень

Это...а можно немного развить тему #овкусахнеспорят? Есть люди которые считают детективы пошлым китчем? Если да, то как они (люди) это обосновывают? Ну, прост есть Конан Дойл, Акунин, Стаут, Аллан По, Флеминг , Коллинз - они все офигительные; и есть Дарья, просто хосспади.

Есть такие люди.

Сообщение от BOBA

Раньше было - с одной стороны, всесерьезно. А с другой, Донцова, Акунин, женские романы, детективы. Которые, как бы ну тоже литература, ну так.

[Aliskana]

В классическом детективе были свои известные штампы: занесенное снегом поместье, ограниченный круг подозреваемых (в убийстве или в краже драгоценности, но потом все равно убийство), глупые полицейские, умный любительский сыщик.

В современном детективе другие штампы:
сыщик - неврастеник с несложившейся личной жизнью. В лучшем случае в разводе, в худшем - нетрад. ориентации. Может быть инвалидом (парализованным, слепоглухим). Действие зачастую происходит в психушке. Свидетели искренне описывают свои глюки.

Много секса, крови, расчлененки. Иногда жертв варят заживо.

При всем при том встречаются очень милые современные детективы.

[Aliskana]

Еще в современных детективах немаловажное значение имеет виртуальная реальность.

[Aliskana]

Типичный современный детектив (или триллер)

Франц Тилье "Головоломка".

Вроде считается культовым. Я читала на loveread.es

но Тутгром написала, что в России его заблокировали (видимо, как и торренты - там бесплатного много, что в других местах за деньги).

Кому интересно - ищите по названию, вдруг где-то есть.

[Aliskana]

Перевела еще один рассказ


↓↓ Леди Эпплтон и опасные растения

Прозвучал рог, оповещая, что в Ли Эбби прибыла почта – что случалось часто с тех пор, как вблизи от поместья появилась дорога, соединяющая Лондон с Дувром, - одна из наиболее оживленных в дни царствования Елизаветы Тюдор. Гонец отбыл прежде, чем Сюзанна, леди Эпплтон, добралась до ворот, но оставил посылку. Сюзанна удивленно взглянула на нее. Она постоянно переписывалась с друзьями и знакомыми по всему королевству, но обычно они посылали друг другу только письма.

Она взяла чуть порванный пакет. На нем пакете не было ни слова, намекавшего на то, кто мог его прислать, но по форме и размеру было понятно, что внутри находится книга. Пальцы Сюзанны дрожали, когда она снимала веревку с пакета. Люди считали ее вдовой, но в глубине души она знала, что ее лживый недостойный муж жив. Она боялась, что он пытается связаться с ней. Но, к своему удивлению, она обнаружила, что в пакете лежит дешевая, без переплета, копия книги, которую она когда-то написала. Книга «Опасные растения» была сборником, описывающим растения, вредные для здоровья и опасные для жизни. Сюзанна написала его после многих лет изучения. Ее подтолкнула безвременная смерть младшей сестры, в детстве отравившейся ядовитыми ягодами.

Кто же мог прислать ей эту книгу и зачем? Она решила, что это не сэр Роберт, исчезнувший год назад. Если он захотел связаться с ней, то выбрал бы другую книгу.

Однако вслед за облегчением наступила растерянность. Не было секретом, что книгу написала именно она, - но на титульном листе стояли лишь инициалы «С.Э.». Она не думала, что ее личность широко известна.

В пакете не было никакой записки. Поэтому Сюзанна отнесла книгу в кабинет и начала листать, надеясь обнаружить надпись на полях. Она не нашла надписи, но заметила вырванный лист.

Травы шли в алфавитном порядке, и каждую сопровождал рисунок. На вырванном листе описывался болиголов – смертельно ядовитое растение. В древних Афинах его применяли для казни преступников.

- Это меня пугает, - прошептала она. Все еще держа книгу, она поглядела в окно на распаханные поля, цветущие яблони и начинавшие плодоносить вишни. Мирный пейзаж не успокоил ее и не ответил на ее вопрос.

Звон ключей оповестил Сюзанну, что в комнату вошла Дженет, ее домоправительница. Увидев выражение лица госпожи, она остановилась, затем подошла поближе. Чтобы разглядеть Сюзанну как следует, Дженет пришлось стать на цыпочки – леди Эпплтон была необычайно высокого роста. Она унаследовала рост отца – наряду с умом, крепким сложением и квадратной челюстью. Рядом с ней Дженет, женщина среднего роста, выглядела коротышкой. У нее были голубые глаза, белая кожа, красивые волосы и тонкие кости. Она располнела, родив троих детей.

Никогда за годы службы она не стеснялась задавать вопросы и высказывать свое мнение.

- В чем дело, мадам? Что случилось?

Прежде чем Сюзанна ответила, Дженет поглядела на книгу. Она сразу поняла, что это не был экземпляр из Ли Эбби, - все книги здесь были тщательно переплетены в кожу ручной выделки.

- Кто-то прислал мне это, - сказала Сюзанна.
- Кто?
- Кто угодно мог заказать копию.

Сюзанна вправду хотела, чтобы книга была доступна любому, кому она понадобится. Она собирала информацию об ядовитых растениях для домохозяек и кухарок, которые могли перепутать растения и случайно отравить всех домашних.

- Что с вами, мадам? – голос Дженни стал резким. – Вы побледнели как простыня.

Сюзанна нащупала стул и села.

- Я боюсь того, что может случиться, - прошептала она.

Вскоре после того, как книга была издана, Сюзанна поняла, что книгу, написанную с добрыми целями, могут использовать злодеи. Травник, предназначенный помочь невинным, может стать учебником убийц.

Означала ли посылка, что книга, созданная для спасения жизней, уже помогла отнять чью-то жизнь?

Сюзанна подняла книгу и начала ее разглядывать, пытаясь найти ответ. Положив книгу, она твердо решила выяснить, кто прислал ей книгу и с какой целью. Гонец прибыл из Лондона. А Лондон был самым подходящим местом для продажи этой книги. Но о чем ей хотели сообщить: о готовящемся преступлении или об уже свершившимся? Если была хоть малейшая возможность узнать это – следовало попытаться.

- Мы едем в Лондон, - сказала она Дженет. – Как можно скорее.

Ххх

Джон Дей напечатал книгу Сюзанны. Его лондонская контора находилась в Олдерсгейте. Типография располагалась напротив городской стены. Магазин, склад и дом прилепились к воротам. Снаружи они казались небольшими, но по прошлому посещению Сюзанна помнила, что они постоянно увеличивались и были окружены прекрасным садом.

В Лондоне много чудесных уголков, но не всякий знает, как их найти. Однако в это замечательное июньское утро Сюзанну интересовали только ответы на вопросы. В сопровождении Дженет и одного из конюхов она вошла в контору мастера Дея.

Грохот станков оглушил ее сразу, как только она вошла. Чернильный шарик, набитый перьями, коснулся ее французского капюшона. Она поморщилась из-за резкого запаха краски, клея и отпечатанных листов, разложенных для просушки.

Пока Сюзанна искала мастера Дея, ее взгляд падал на груды томов ин кварто и памфлетов, уже переплетенных и разложенных на столах, полках и в ящиках. Сам печатник – высокий худой человек с лицом бассета, стоявший возле своего ручного пресса, был так поглощен оттиском разрисованного титульного листа с медной пластины, что заметил Сюзанну, только когда она назвала его по имени.

Он сразу же прервал свое занятие. Когда она попросила о разговоре наедине, он проводил ее в уютную гостиную и предложил ей лучшее кресло.

- Я пришла к вам, мастер Дей, в надежде, что вы знаете тех, кто купил последние копии моей книги.
- Я не записываю имен покупателей, леди Эпплтон. – Своими пальцами, испачканными в краске, он начал сооружать складки из ткани фартука. – К тому же книги по большей части уходят к книготорговцам.

Ее вопрос заставил его нервничать. Она не поняла, почему.

- Но вы же продаете и частным покупателям тоже. Был ли среди недавних покупателей кто-то, кто вел себя странно? Подумайте, мастер Дей. Может быть, кто-то выглядел угрожающе? Или виновато? А может, кто-то спрашивал, кто такой С.Э. – автор книги?
- Мадам, я печатаю много книг, и у меня много покупателей. – Его фартук покрылся сплошными складками. Это убедило Сюзанну, что он знает больше, чем говорит.
- Значит, от вас не будет помощи, - тяжело вздохнула она. – Тогда мне придется вернуть все оставшиеся копии книги.

При мысли о потере прибыли он пришел в ужас.

- Вы не можете говорить это всерьез, мадам!
- Эту книгу могли использовать для убийства, мастер Дей.

Он выглядел расстроенным, но не удивленным.

- Польза от вашей книги намного больше вреда, который она может причинить.

Хотя Сюзанна тоже так решила по дороге из Кента в Лондон, она не позволила Дею так просто соскочить с крючка.

- Кто-то прислала мне книгу с вырванной страницей. Я думаю, что этот человек замыслил совершить убийство. Или уже совершил. Вы слышали в Лондоне о каком-нибудь недавнем отравлении?
- Конечно, нет! – Дей звучал возмущенно, но не смотрел ей в глаза.
- Тогда, возможно, я смогу предотвратить его.

Сюзанна не говорила больше ни слова, молча ожидая, когда у мастера Дея заговорит совесть. Печатник становился все беспокойнее. Он встал со стула и начал ходить по комнате. Он выглянул в окно, посмотрел на розы и жимолость внизу и повернулся к незваной гостье.

- Какая польза от спасения одной жизни за счет другой?
- Ответьте самому себе, сэр. Я не собираюсь отвечать за чью-то смерть. Думаю, вы тоже не собираетесь.
- Вы требуете очернить человека, который виноват лишь в том, что купил вашу книгу!

Значит, он заподозрил кого-то!

Окрыленной Сюзанне пришлось сделать усилие, чтобы сохранить голос спокойным.

- Преступления еще не совершилось. Надеюсь, что и не совершится. Но я должна провести расследование. Если тот, кто прислал мне книгу, хотел сообщить, что готовится преступление, - как я смогу жить дальше, если не попытаюсь его остановить? Назовите мне имя, мастер Дей. Позвольте мне заняться этим делом. Клянусь вам, я буду сама скромность.

Дей старался не смотреть на нее.

- Кто-то прислал мне эту книгу, - Сюзанна старалась говорить как можно убедительнее. Она встала, подошла к нему и прижала ладонь к его лбу.
Когда он неохотно посмотрел ей в глаза, она добавила:

- Кто-то хотел, чтобы я узнала... И что-то сделала.

Тяжело вздохнув, Дей сдался.

- Мистрис Друд, - пробормотал он. - Жена торговца Ральфа Друда. Его дом за Лондонским мостом, возле знака Золотого Ключа. - Он еще сильнее напоминал бассета. - Она его третья жена, леди Эпплтон. Две скончались при подозрительных обстоятельствах.

Ххх

Снова в сопровождении Дженет и конюха Сюзанна вначале направилась в церковь Святого Магнуса, расположенную на северном конце моста.
Последние 30 лет закон требовал регистрировать рождения, бракосочетания и смерти.

Сюзанне повезло: она без труда нашла нужную запись. Друд женился второй раз через семь месяцев после похорон первой жены, а третий - через месяц после смерти второй.

- Бедняга, - сказал ректор, помогавший Сюзанне искать записи.
- Вы знакомы с Ральфом Друдом?
м приходе каждый знает Ральфа Друда. Он щедро жертвует на церковь.
- Значит, он богат?
- О, да.

-Дальнейший опрос показал, что Друд ввозил железо, воск, имбирь, испанских мулов, сельдь, бобров и вина. Он вывозил зерно и ткань, а также ссужал деньги в рост. У него был прекрасный дом на Лондонском мосту, высотой в пять этажей, полный слуг.

- Две горничных и кухарка, - похвастался ректор. - И еще у мастера Друда есть собственность в деревне.
- Тогда почему вы зовете его беднягой?
- Два года назад у него были жена и сын. Затем сына заспали, и он умер.

Сюзанна вздрогнула. Заспали. Кто-то лег на него сверху и удушил. Такое часто случалось, когда целая семья спала в одной кровати. Но эти люди были богаты. Ребенок должен был спать в собственной кроватке один.

- Через несколько недель, - продолжал ректор, - скорбящая мать умерла. Говорили, что от тоски по ребенку.

Сюзанна вспомнила, что в записи «тоска» была указана в качестве причины смерти. Это был туманный термин, которым можно было назвать любой симптом.

- Мастер Друд женился, не соблюдая года траура, - заметила она.
- Ну да. А почему бы и нет? - защищающий тон ректора напомнил Сюзанне, что Друд - щедрый вкладчик в сундуки прихода.
- А вторая мистрис Друд?
- Задохнулась.

Еще одно двусмысленное выражение.

- Вы хотите сказать, что ей прижали подушку к лицу?

Пораженный таким предположением, ректор поспешил объясниться.

- Она заснула в закрытой комнате с горящим камином. Так сказали дознаватели.

Дознавателями были старушки, осматривавшие тело, чтобы написать отчет властям. Их ничему не учили и им мало платили. Сюзанна не верила в их умения. Они легко могли ошибиться. Больше того: благодаря ректора за помощь и прощаясь с ним, она подумала, что этих женщин легко могли подкупить, чтобы они описали смерть жены Друда так, как ему было нужно.

Ххх

Лондонский мост был целиком покрыт лавками, тавернами и домами, около 200 зданий втискивались в пространство между повозками, лошадьми и пешеходами. На каждой стороне было видно, что река протекает под зданиями, но посередине моста она казалась еще одной длинной улицей наверху.

Сюзанну это радовало. Один лишь вид бурной реки вызывал у нее тошноту. По пути в церковь святого Мартина она запаслась корнем имбиря и мяты.

Старшая горничная впустила ее в роскошный дом мастера Друда. Она провела Сюзанну в гостиную, а Дженет и кучера оставила на кухне. У Дженет уже были указания Сюзанны: она должна была расспросить слуг, пока госпожа поговорит с мистрис Друд. Затем они сравнят результаты.

В ожидании хозяйки Сюзанна осмотрелась вокруг. В комнате была резная украшенная мебель и турецкие ковры. Ее внимание привлек дубовый сундук. На его передней части была инкрустация - гравюра, изображающая роскошное строение. Видимо, Нонсач - дворец короля Генриха, построенный, когда король разрушил деревню на этом месте.

Она подошла поближе, чтобы разглядеть подробности. Слишком поздно она заметила, что открытое окно над сундуком выходит прямо в Темзу. Ощутив тошноту, она отступила назад. Глупо, упрекнула она себя, так болезненно реагировать на простой вид реки. Но не смогла заставить себя снова подойти к сундуку.

- Леди Эпплтон? - раздался робкий голосок. Мистрис Друд была бледной женщиной в розовым платье из тафты, слишком ярком для ее цвета лица. Она выглядела старше, чем Сюзанна предполагала, и казалась испуганной.
- Мистрис Друд, я пришла, чтобы помочь вам.

Мистрис Друд казалась удивленной.

- Я не понимаю вас.
- Я думаю, вы прислали мне это, - Сюзанна достала из кармана и протянула ей книгу, которую она принесла с собой.

Глаза мистрис Друд расширились. Сюзанна поняла, что она узнала книгу, но решила все отрицать.

- Зачем мне присылать вам это?
- Потому что я написала этот травник. «С.Э.» означает Сюзанна Эпплтон.
- Я знаю, - призналась мистрис Друд.
- Откуда?

Женщина смущенно стиснула пальцы и опустила глаза.

- Нам рассказал мастер Болдуин. Месяц назад он ужинал у нас и упомянул, что его соседка в Кенте написала книгу. Он восхищался вашей ученостью, леди Эпплтон.

Значит, одна тайна раскрылась. Николас Болдуин, лондонский купец, владел землями возле Ли Эбби и знал, что она написала книгу. Она с трудом подавила радость от его восхищения. Она здесь не для того, чтобы выслушивать похвалы.

- Я думала, что вы купили копию моей книги. Вот эту.

Глаза мистрис Друд стали пустыми.

- Я этого не делала, леди Эпплтон.
- Вы это сделали, - настаивала Сюзанна. Мастер Дей назвал ее. У нее не было причин лгать.
- Зачем?

На глазах мистрис Друд показались слезы.

- Так хотел мастер Друд. Это он приказал мне купить книгу.
- Зачем?
- Ой, леди Эпплтон. Он надо мной издевается. Он собирается убить меня одним из ядов, про которые вы написали.

Мистрис Друд зарыдала.

Именно этого опасалась Сюзанна - и все же рассказ мистрис Друд показался неправдоподобным.

- Кто вырвал страницу?
- Он вырвал. И показал мне. Он решил мучить меня, отравить мои последние дни перед тем, как убить.

Еще меньше веря этому представлению, Сюзанна оглядела жену Друда.

Очень эксцентричное поведение, хотя женщина явно расстроена и страдает. Сюзанна отвела ее к окну и усадила на стул, стараясь не смотреть на нее.

Еле слышно бормоча слова между рыданиями, мистрис Друд призналась, что она прислала Сюзанне книгу в надежде на ее помощь.

- Но вы не прислали никакой записки, никакого намека - кто вы и что вас тревожит.
- Я присылала записку! Наверное, она выпала из пакета.

Сюзанна вздрогнула, Может быть, записку вытащили? Ведь пакет был порван.

- Почему вы вначале обманывали меня? Если вы просили помощи, вам следовало надеяться, что я приду.

Мистрис Друд вытерла платком влажные щеки.

- Я плохо соображала. Я боялась, что муж вас узнает. Я не то чтобы просила помощи. Я хотела спросить, какой яд был описан на вырванной странице, и попросить у вас противоядия. Я думала, что вы пришлете ответ.
- Лучше было бы купить у мастера Дея еще одну копию книги и посмотреть.
- Я боялась. Мастер Друд мог узнать об этом. Тогда бы он убил меня тотчас же. А сейчас я надеюсь, что он подождет.
- Подождет чего?
- Праздника Летнего солнцестояния. Меньше чем через неделю.
- Ральф Друд убил двух жен и избежал правосудия, - продолжала мистрис Друд. - Он надеется снова избежать. На этот раз он выберет яд.

Сюзанна верила этому. У преступников часто были могущественные друзья, особенно если у них хватало денег на подкуп. Сюзанна опасалась, что мистрис Друд решит убить мужа первой, пока он не убил ее.

Сюзанна почувствовала невольную симпатию к женщине. Мистрис Друд понимала, что ее жизнь в опасности. Лишь отчаяние могло ее толкнуть на убийство мужа.

Казалось, эта женщина не способна убить даже муху, но видимость может быть обманчивой.

А может быть, мистрис Друд говорила правду. Может, она хотела только получить противоядие и спасти свою жизнь.

- Расскажите о своем муже. Какая ему польза от вашей смерти?
- Деньги.
- Но он и так богат.
- Ральфу Друду всегда мало денег. Ему надо больше. Он женился на мне только ради денег. После моей смерти он снова женится и получит новое приданое у простодушного отца со старой девой на руках.
- Вы можете вернуться к отцу?

Это даст время на расследование.

Мистрис Друд покачала головой.

- Мой отец такой же грубиян и задира, как муж. Он заставит меня вернуться. И не предлагайте мне скрыться у друзей. Я об этом думала. Но Друд найдет меня и вернет назад. Он слишком богат, и у него много могущественных покровителей. Я обречена, леди Эпплтон, если вы не дадите мне противоядия, которое я всегда могу держать при себе.

У Сюзанны тоже были влиятельные друзья. Один из них мог помочь, если будет доказано, что Друд - убийца.

- Откуда вы знаете, что ваш муж убил двух первых жен? Считается, что это были несчастные случаи.
- Я знаю, что он их убил, - женщина говорила с пылом. - Он сам мне хвастался. Одну он задушил подушкой, другую уморил голодом.
- Но закон...
- Закон? Ни шериф, ни мировой судья ничего ему не сделают. Он сможет дать любую взятку. Пожалуйста, леди Эпплтон, умоляю вас, помогите мне спастись от яда. Какое растение описывалось на вырванной странице?

Сюзанна вздохнула.

- Болиголов.
- Как мне его узнать?
- Его семена похожи на анис, а листья на петрушку. Все его части смертельны, но опаснее всего сок, который выделяется, когда плод начинает созревать. Это происходит в конце июня.
- Перед днем Летнего Солнцестояния?
- Да.
- Друд обязательно даст мне яд в питье.
- У болиголова очень горький вкус.
- Другие травы могут его заглушить?
- Наверное. У болиголова очень противный запах. Он пахнет мышью.
- А я смогу вовремя его обнаружить, чтобы успеть принять противоядие?
- Надежного противоядия не существует. У вас есть возможность выжить, если вы сразу опустошите желудок. Некоторые думают, что крапивное семя может спасти, но я в это не верю. Болиголов очень сильный и действует быстро. Мало кто испытывал противоядие на себе.
- Может ли моя смерть выглядеть как несчастный случай? - мистрис Друд казалась все спокойнее с каждым словом Сюзанны.
- Да, может.

Прежде чем мистрис Друд задала следующие вопросы, стук двери и чихание указали на возвращение мужа.

- Уходите, - в ужасе прошептала она, - пока он не увидел вас и не услышал вашего имени. - Мне плохо придется, если он вас застанет.
- Ничего не предпринимайте, - предупредила ее Сюзанна, выходя из дома. - Верьте, что я найду способ помочь вам.

Пока Сюзанна снаружи ждала Дженет и кучера, она услышала, как Друд ругал жену. Сюзанна не различала слов, но в тоне сомнения не было. С каждым чихом Друд становился все злее.

- Кухарка сказала, что мастер Друд чихает неделями в это время года, - сообщила Дженет, присоединившись к госпоже.

Вдыхая толченый базилик, помогающий от чихания, Сюзанна поняла, что ей не хочется предлагать Друду это лекарство.

- Слуги верят, что он убил двух первых жен?
- Им нет до этого дела. Им хорошо платят, у них есть пища и крыша над головой. Они преданы мастеру Друду, а не его жене.

Дженет хотела продолжить, но они подошли к концу моста, где надо было нанять одного из лодочников.

Сюзанне следовало принять решение.

Ххх

От Лондонского моста было недолго плыть на ялике до Блэкфрайерса. Во время этого короткого пути Сюзанна смотрела только на берег. Даже смесь имбиря и мяты не могла полностью успокоить ее желудок, но ей хотя бы не угрожал позор, что ее вырвет. Она была способна сохранить ясный рассудок. Дженет, знавшая, что ее госпожу тошнит на воде, не отвлекала ее разговорами.

У сэра Уолтера Пенденниса был дом в Блэкфрайерсе. Когда-то здесь был монастырь, но в царствование короля Генриха участок заполнили лавками и жилыми домами. Возле северного края бывшего монастыря находилась дверь, за которой узкие ступеньки вели в комнаты сэра Уолтера. Он жил над бывшей монастырской маслобойней.

- Моя дорогая, - приветствовал Сюзанну сэр Уолтер, когда слуга ввел ее в комнату. - Могу я предложить вам бокал вина?
- Лучше чего-нибудь тонизирующего.

По прошлым визитам она помнила, что на столике возле окна было множество напитков.

Сэр Уолтер отлично выглядит, подумала она, когда он протягивал ей хрустальный бокал, а затем наполнил глиняную кружку эля для себя.

Оживленная несколькими глотками мадеры, успокоенная ароматом майорана и ясменника, Сюзанна приступила к рассказу.

- Я слышал об этом человеке, - проговорил сэр Уолтер, когда Сюзанна вкратце пересказала ему сообщение мистрис Друд.

- У него такая зловещая репутация? Он шпион или контрабандист?

Если сэр Уолтер интересуется им - значит, Друд мог быть как тем, так и другим. Ее старый друг был одним из лучших разведчиков королевства с большим влиянием при дворе. Сюзанна решила поговорить с ним именно по этой причине. А также потому, что он не станет смеяться над ней, как шериф или мировой судья.

- У меня нет доказательств против него. Лишь подозрения. Нам нужны свидетельства.
- Свидетельства чего?

К ее изумлению, он ответил:

- Обрезки.

Она не поняла, и он пояснил:

- Обрезка - разновидность фальшивомонетничества. Некоторым людям всегда мало денег. Они обрезают края монет, переплавляют кусочки золота, а сами монеты используют как полноценные. Недавно одна женщина так обрезала двадцать золотых полусоверенов стоимостью десять шиллингов каждый. Один кусочек стоил шесть пенсов.
- И Друд этим занимается?
- Да. Уже давно. Обрезка считалась преступлением еще сто лет назад, но за последние десять лет образовалась дыра в законе. Недавно ее залатали, и корона разыскивает тех, кто успел ею воспользоваться.

Сюзанне не требовались дальнейшие пояснение «дыры». Она знала, что королева Мария, взойдя на престол, отметила множество законов, принятых во время правления короля Генриха и его рано умершего сына Эдуарда. В результате ребенка выплеснули вместе с водой.

- Наш мастер Друд очень хитер, - продолжал сэр Уолтер, - но если я уговорю мистрис Друд помочь нам, мы его поймаем. - Он криво усмехнулся. - Жаль, что я не могу предложить ей отравить мужа, пока он не отравил ее. Это решило бы множество проблем.

Сюзанна так стиснула ручку своего кресла, что на бархатной подкладке остались следы ногтей.

- Как вы можете шутить такими вещами, сэр Уолтер? Убийство всегда остается убийством! Кроме того, при гибели Друда его жена станет первой подозреваемой. И при малейшем подозрении ее осудят и казнят.

Сэр Уолтер поклонился.

- Примите мои извинения, дорогая. Вы справедливо упрекнули меня. Но что вы предлагаете мне сделать?
- Докажите, что Друд виновен в обрезке монет. Как вы сказали, его жена поможет вам изобличить его. Вам нужно лишь объяснить ей положение.
- Я могу обеспечить ей защиту и небольшое вознаграждение за помощь.

Сюзанна улыбнулась. Доказать фальшивомонетничество проще, чем убийство, а наказание положено такое же.

- Что мне следует делать?
- Поезжайте домой.

Когда она начала возражать, он взял ее за руку.

- Мистрис Друд уже рассказала вам, что ее муж знает, что вы написали книгу о растениях. Если вы и дальше будете участвовать, это лишь осложнит положение и подвернет вас опасности. Теперь, когда вы привлекли мое внимание к этому делу, вы можете всецело положиться на меня.

Хотя его заверения не полностью успокоили ее, Сюзанна согласилась, что ее присутствие может помешать расследованию.

- Вы арестуете Друда, как только сможете?
- Клянусь.

Сюзанна поверила ему, но не собиралась возвращаться домой, пока дело не будет кончено. Она вернулась в свое временное пристанище в Блоссом Инн и стала ждать развития событий.

Ххх

- Итак, Дженет, - сказала Сюзанна чуть позже, сняв туфли и разминая ноги, - сегодня мы проделали хорошую работу.
- Да, мадам, - согласилась Дженет. - Вы хотите узнать, что еще рассказали слуги?
- Мы ведь еще не сравнили наших сведений.

Сюзанна пересказала Дженет разговор с сэром Уолтером, но не полностью - она пропустила некоторые подробности. Однако беседу с мистрис Друд она передала полностью. Когда она закончила, Дженет покусывала нижнюю губу - это означало, что ее что-то беспокоит.

- Что такое, Дженет?
- Может, и ничего, мадам. Слуги любят преувеличивать собственную важность.

Дженет прекрасно знала это, сама будучи мастерицей в таком преувеличении.

- Я сама решу. Что тебе рассказали горничные?
- Одна из них - пожилая женщина по имени Джоан. Она появилась на службе у Друда при жизни его первой жены.

Сюзанна кивнула, вспомнив служанку, которая впустила ее.

- Она вас знала. Сказала, что надеялась на ваш приезд. Сказала, что это она отправила книгу в Ли Эбби. Она знала, что вы написали книгу, потому что услышала разговор мастера Болдуина с мастером Друдом. И мастер Болдуин говорил, что вы умеете раскрывать тайны.
Джоан не умеет писать, поэтому она не прислала записки. Она попросила ректора церкви святого Магнуса написать адрес и ваше имя на пакете. Сказала, что я могу спросить у него, если не верю ей. Сказала, что вы знаете, как быть с мистрис Друд.
- Мистрис Друд говорила, что это она прислала мне книгу, - Сюзанна вспомнила, что вначале мистрис Друд отрицала это.
- Джоан сказала, что мистрис Друд купила книгу и вырвала листок, а остальное выбросила. Джоан это нашла. Она не умеет читать, но увидела картинки. Джоан думает, что мистрис Друд хочет убить своего мужа. Ей это не нравится. Если мистрис Друд станет хозяйкой, она выгонит Джоан на улицу.

Сюзанна стукнула ногой по полу и начала снова натягивать туфли.

- Мы должны немедленно вернуться в дом мастера Друда.

Если Джоан права и мистрис Друд собралась убить мужа, тогда неожиданный визит Сюзанны вслед за сэром Уолтером заставит мистрис Друд действовать стремительно.

Если она хочет убить мужа ради денег - суд и казнь ее не устроят. Она станет вдовой, конечно, - но по закону имущество фальшивомонетчиков конфискуется в казну. И мистрис Друд останется без гроша.

ххх

Им пришлось пересечь большую часть города, и передвигались они медленно. Улицы были переполнены людьми, спешившими домой к ужину.

Когда они прибыли к дому на Лондонском мосту, там царила суматоха.

«Моя жена! Моя бедная глупенькая женушка!» - причитал Ральф Друд. Но не казался убитым горем, судя по выражению лица.

Не выглядел он и неуклюжим чудовищем, каким воображала его Сюзанна. Ральф Друд был маленьким тощим человечком. Самым приметным были его густая рыжая борода и покрасневшие от насморка глаза и нос.

- Мы опоздали, - прошептала Сюзанна Дженет на ухо. - Он уже отравил ее.

Но в доме не было видно мистрис Друд - ни живой, ни мертвой. Сюзанна вернулась в гостиную и на этот раз заметила следы борьбы. На полу валялись разбитая посуда и рассыпанные бумаги. Сундук, который она заметила раньше, был передвинут в сторону.

В ярости Сюзанна шагнула к Друду и схватила его за край камзола.

- Что случилось с вашей женой? Где она?

Сначала ей показалось, что он не ответит. Затем он расхохотался диким, торжествующим смехом и указал на окно.

- Она упала в реку и утонула. Несчастный случай.
- Как давно?
- Только что. Сразу перед тем, как вы пришли.

Сюзанна выпустила Друда и выбежала из дома, приказав кучеру следовать за собой. Никто не искал мистрис Друд в воде. Да и зачем, если ее собственный муж желал ей смерти? Скорее всего, он и выбросил ее в окно. Но если она выжила после падения, ее еще можно было спасти. На это больше надежды, чем если бы она выпила болиголов.
Сюзанна словно забыла о своем страхе перед путешествием по воде. Она позвала лодочника.

- Куда река понесет того, кто выпал отсюда? - она указала на дом Друда.

Лодочник показал вниз по течению.

- Плывите туда, да поживее!

Это плавание было одним из самых ужасных в жизни Сюзанны. Ее желудок был завязан узлом, разум метался, она из последних сил заставляла себя смотреть в воду в поисках мистрис Друд.

По реке плыли всевозможные плавсредства - от яликов до кусков дерева.

Мистрис Друд так и не показалась между сваями моста, но в воде было полно другого мусора и обломков. Там плыли трупы собак и кошек и даже мертвый мул.

Как можно было выжить в этой помойке? - думала Сюзанна. В тот же миг она заметила розовый рукав и руку, уцепившуюся за деревяшку.

Они подняли мистрис Друд на лодку, но было поздно. Она уже не дышала, и они не смогли оживить ее.

Сэр Уолтер Пенденнис ожидал в доме Друда, когда Сюзанна появилась с телом.

- Вы сможете арестовать его за фальшивомонетничество? - Сюзанна посмотрела ему в лицо.
- Я найду доказательства.

Это заверение слабо утешило Сюзанну. Она не смогла спасти жену Ральфа Друда. Его казнь за другие преступления не вернет к жизни несчастных, которые были его супругами.

- Где он? - спросила она.
- В комнате, из которой она выпала. Со времени вашего ухода он все время пьет.

Когда они вошли, Друд поднял глаза, не прекращая открывать бутылки и наполнять стакан. Он поднял его и взмахнул в направлении Сюзанны.

- Какой аромат! - воскликнул он и чихнул.

Обоняние Сюзанны осталось неповрежденным. Она почувствовала запах из бокала, и ее сердце забилось быстрее.

Сэр Уолтер не заметил ничего странного. Его люди прибыли. Приказав им стеречь Друда, он отправился наверх обыскивать помещение.

Друд продолжал пить.

Сюзанна ничего не делала.

Она знала, что через четверть часа Друд почувствует, что его рука немеет. Затем его мышцы заболят. Через час он не сможет двигаться и говорить.

- Вскоре, - сказала ему Сюзанна, - вы еще и ослепнете, но ваш разум останется ясным. Вы поймете, что с вами происходит. Вы останетесь в сознании до конца.

Сэр Уолтер зашел в комнату. Один из стражников сообщил ему о происходящем.

- Он убил двух первых жен?
- Я уверена в этом.

Все указывало на убийство, даже если мистрис Друд лгала о том, что хотела лишь помощи от Сюзанны.

Сэр Уолтер склонился над умирающим.

- Мы никогда не узнаем наверняка. Он уже не в состоянии говорить. Он не может даже двигать головой, чтобы показать знаками «да» или «нет».
- Мистрис Друд не решила окончательно убить его, - прошептала Сюзанна, - пока вы не пригрозили арестовать его за фальшивомонетничество.

Сэр Уолтер был не слишком опечален.

- Она ошиблась, когда начала дразнить мужа в неподходящий момент.
- Она отравила вино и начала ссору. Тогда он выбросил ее из окна и начал пить, чтобы отпраздновать ее смерть.
- Жестокая насмешка, - сэр Уолтер взглянул на почти безжизненное тело Друда. - Убийца будет долго умирать. Ему хватит времени понять, что его наказание соответствует преступлению.

Сюзанна вздохнула. Ее мучила совесть, но не сострадание.

- Видимо, будет расследование. Я должна...

Сэр Уолтер поднял руку, чтобы остановить ее.

- Следствие обнаружит, что Друд умер от пьянства. А нас с вами, дорогая, здесь не было.

На секунду Сюзанне показалось, что сэр Уолтер не только попросил мистрис Друд о сотрудничестве. Но ей не хотелось об этом думать. Незачем сообщать, что ее книга, написанная ради спасения жизней, способствовала убийству.

Она искала правды. Запоздала она ее нашла. Со смешанным чувством смирения и сожаления, она поняла, что стало только хуже. Взглянув последний раз на Друда, пока сэр Уолтер провожал ее прочь из комнаты, из дома, из Лондона, Сюзанна утешила себя единственной светлым пятном в этой трагедии.

Правду не узнают, но справедливость свершилась.

Примечание автора

Джон Дей (John Day) (1522-1584) был реальной личностью. У него была типография, дом и склад. Самая известная изданная им книга - «Книга мучеников», рассказывающая о казнях протестантов во время правления католической королевы Марии.

[ВиШень]

"Сам печатник – высокий худой человек с лицом бульдога, стоявший возле своего ручного пресса...." (С) нельзя так шутить)

[Aliskana]

А что не так? Печатник, бульдог или пресс?

[ВиШень]

Сообщение от Aliskana

А что не так? Печатник, бульдог или пресс?

Мое воображение нарисовало не лицо похожее по выражению на бульдога, а прям морду, собачию. Ну, хуманизированного бульдога, как-то так.

[Aliskana]

В оригинале бассет.

[ВиШень]

Сообщение от Aliskana

В оригинале бассет.

А зачем заменила? Бассет похож на унылого англичанина, да

[Aliskana]

Могу исправить.

[ВиШень]

Сообщение от Aliskana

Могу исправить.

Да я думаю тебе виднее как лучше, и в целом и в частности. Я просто отметила что мне вот так странно увиделось. Может как-то больше эпитетов, типа "с лицом похожим на печального бульдога" не?

У меня прост так совпало, я вчера бегу по платформе в Царях, издали вижу - вроде ребёнок на лавке (в куртке и шапке) , ближе понимаю что какой-то срыв шаблона, присматриваюсь - а там из детской одежды выглядывает оно -лицо бульдога.

[Aliskana]

Я исправила на бассета.

[Aliskana]

Алекс Михаэлидес — сценарист и писатель в жанре триллер и криминальный роман. Родился на острове Кипр 4 сентября 1977 года в семье грека-киприота и англичанки.

По окончании Кембриджского университета получил степень магистра английской литературы. Также имеет степень магистра сценарного мастерства Американского института киноискусства. Закончив аспирантуру по психотерапии, два года отработал в закрытом психиатрическом отделении, откуда уходит, чтобы стать писателем.

Михаэлидес - автор сценариев к фильмам “Дьявол, которого ты знаешь”

с Розамунд Пайк и “Аферисты поневоле” (2018), в котором снялись такие звезды, как Ума Турман и Тим Рот.

В 2019 году была опубликована его первая книга, психологический триллер “Безмолвный пациент”. Известную художницу Алисию Беренсон находят рядом с телом убитого мужа, но она молчит. Поэтому никто не знает, что произошло на самом деле. Криминальный психотерапевт Тео Фабер уверен, что сможет доискаться до правды и поступает на работу в психиатрическую клинику, где содержится Алисия.
Роман стал бестселлером и был издан более чем в сорока странах мира.

В юности Алекс Михаэлидес изучал греческую мифологию, и именно греческий миф об Алкесте, знакомый ему с 13 лет, вдохновил его на написание романа. Михаэлидес экспериментировал с этой историей в разных воплощениях – во времена студенчества он пытался создать пьесу по ее мотивам, а затем задумал короткометражный фильм и только через 15 лет “вживил” легенду в свою дебютную книгу “Безмолвный пациент”. Важную роль в жизни и творчестве Михаэлидиса сыграла работа в психиатрическом центре для подростков. Именно этот опыт позволил ему создать убедительную и напряженную историю. Кстати, художницей главную героиню “сделала” Ума Турман, которая вместе с Михаэлидесом работала над фильмом “Аферисты поневоле”.

Алекс Михаэлидес живет с семьей в Лондоне.

[Aliskana]

Майкл Кингтон "Дело датского принца"

Акт I

Бейкер-стрит. Входят Шерлок Холмс и Доктор Ватсон.

Холмс
Даже если все демоны и ведьмы преисподней
Окутают зловонным дымом Лондон
И тусклой краской выпачкают небо,
То и тогда ненастней дня не будет.

Ватсон
За окнами туман?

Холмс
Туман, и прегустой.
Унылое, безрадостное утро,
И с почты нет вестей. Вот только телеграмма
От Малькольма - он шлет мне благодарность
За то, что я раскрыл причину смерти
Дункана-короля и Банко.
Вы дело это, надеюсь, записали
И книгу издадите?

Ватсон
Уже готова, Холмс.
Трагедия "Макбет" ее назвал я,
Остались только сноски да глоссарий.

Холмс
Когда я понял, что убийц не двое,
А больше, - остальное само собой решилось.
Вы газеты сегодня видели?

Ватсон
Лишь "Морнинг пост".
О Лире по-прежнему не слышно. В Венеции
Открылся процесс збавный. Тимон
Скрывается в пещере. Фальстаф опять напился
И буянит. Вот вам все вести.

Шум на лестнице.

Холмс
Поверьте, это к нам за помощью
Идут. И слава богу.
Истосковался я без преступлений.

Входит Гамлет.

Гамлет
Привет вам, господа.
Со мной вы незнакомы, очевидно.

Холмс
Отнюдь. Вы датский принц.
Покуда неженатый.
Вы курите табак. Недавно были в море.
Вас в детстве испугала лошадь. А теперь
Позировать надумали кому-то.
Вы нелюдимы, верно?

Ватсон
Помилуй боже, Холмс.

Гамлет (в сторону)
Он чародей, не будь я Гамлет!

Холмс
Не чародей, но тонкий наблюдатель.
Судите сами, вы носите корону, - значит, принц.
Датчанин вы по речи и повадкам.
Морским узлом подвязаны чулки.
Камзол засыпан пеплом. Воротник
Испачкан синей краской живописца.
Что нелюдимы вы, понятно из того,
Что в дверь вы не стучите, а войдя,
Ее прикрыть забыли.

Гамлет
Все это так. Но к делу. Мой отец
Был королем. А ныне его брат
На троне датском. Мать моя,
Гертруда, - вдова отца
И снова королева.
Меня вы поняли?

Холмс
Понять вас мудрено,
Вы с речью не в ладах
И с разумом - давно!

Гамлет
Хочу я знать, за что
Отец мой был убит?

Холмс
Отец? Убит?! Какие основанья
У вас так думать?

Гамлет
Мне дух его сказал.
Ему я верю.

Холмс (в сторону)
Поверить привиденью?!
Он безумен.
(Гамлету)
Так кто ж убийца вашего отца?

Гамлет
Мой дядя,
Подлый и коварный Клавдий.

Холмс
А улики?

Гамлет
Их нет.
Известно только.
Что в ухо яд он влил отцу,
Когда тот спал.

Холмс
И кто вас надоумил?

Гамлет
Все тот же Призрак.

Холмс (в сторону)
Вездесущий Призрак!
Интересно, как бы
Себя он вел в суде британском?
(Гамлету)
Что ж, это любопытно.
До встречи, принц,
В далеком Эльсиноре.

Гамлет
Благодарю.

Уходит.

Холмс
До темноты он вздор молоть готов,
Таков удел завравшихся юнцов!

Входит переодетый Клавдий.

Клавдий
Я честь имею с Холмсом говорить?
Скажите, тот, кто только что спустился,
Не Гамлет ли, принц датский?

Холмс
Может статься.

Клавдий
Надеюсь, вас он сильно позабавил
Историей предлинной,
Будто дядя его отца
Отправил на тот свет?
Безумен он и сам
Не понимает, что говорит.

Холмс
Присядьте, государь.

Клавдий
Но как вы угадали?

Холмс
Очень просто.
У вас на голове корона, а в глазах
Читается презренье и надменность.

Клавдий
Дьявол! И все ж его словам
Вам верить не пристало,
Не то -
Пеняйте на себя.

Уходит.

Холмс
Видали?!
Что, Ватсон, скажете?

Ватсон
Надо ехать.

Холмс
Вы правы, едем.
Наутро - в путь.
Король напрасно злится и грозит -
Ведь датский климат нам не повредит!

Уходят.

Акты II, III, IV и V

Дания. Входят Шерлок Холмс и Ватсон.

Ватсон
Ну и слякоть. Простуды
Не миновать. Я рад, что захватил
Шотландский плед с собою.

Холмс
В своей шотландской юбке
Вы смотритесь престранно.
Но что это?!

Входит Призрак.

Призрак (манит Холмса)
Пока вся Дания
В полночном царстве спит,
Бегите прочь, домой, на Бейкер-стрит!

Призрак уходит.

Холмс (с увеличительным стеклом)
Но почему оставил он
Следы охотнчьих сапог размером десять,
Одной подошвы нет,
И пятки в глине?
Что значит этот след?

Входит Гамлет с книгой.

Холмс
Скажите, принц, остался в Эльсиноре
Придворный, близкий вашему отцу?
Ему вопросов несколько хотел бы
Задать я.

Гамлет (рассеянно)
Остался, только он - Полоний то бишь -
Гниет в могиле уже третий день.

Ватсон
Вот нравы! Вот страна!
Не нравится мне здесь.

Холмс
Все это любопытно. Скажите, принц,
Случись вам быть на троне, -
Кто сел бы подле вас?

Гамлет
Офелия была бы королевой.

Холмс
Была бы? Что с ней?

Гамлет
Мертва, как и Полоний.

Ватсон
Час от часу не легче.

Холмс (в сторону)
Убиты все свидетели! О, горе!
Пойду пройдусь. До встречи в Эльсиноре.

Кладбище. Могильщики с заступами.
Появляется Шерлок Холмс.

Холмс. Скажи мне, любезный, что это ты тут делаешь?
1-й могильщик. Мясо, сударь, себе копаю, хотя копаем-то мы мясо, а выкапываем кости - на чужих костях мясо себе зарабатываем. Кладем в могилу чужие кости, а получаем мясо к столу.
Холмс. Вот тебе пять монет.
2-й могильщик. За вопросы?
Холмс. Нет, за ответы. Получите еще столько же, если будете отвечать правду и не паясничать. Ну-ка, говорите по совести, как дела идут?
1-й могильщик. Ни плохо, ни хорошо, сударь. Когда тем, кто жив, хорошо, нам плохо. Люди теперь зажились на белом свете, никто умирать не хочет, работы мало. Давно уж никого не хоронили. Люди себе живут, а дело наше умирает.
Холмс. Я сказал, не паясничать!
2-й могильщик. Что делать, сударь, профессия наша такая.

Тронный зал в Эльсиноре.
Входят Шерлок Холмс и Ватсон.

Холмс
Мой метод вам известен, Ватсон:
Когда я сомневаюсь, исключаю
Все, что на первый взгляд
Звучит логично, -
Все прочее и есть разгадка тайны.

Входит Фортинбрас.

Фортинбрас
О, горе, горе! Что за гнусный день!
Рыдают небеса, и море слезы льет...

Холмс
В себя придите, стыдно.
Цветистым монологам я не внемлю.
Что там у вас?

Фортинбрас
Принц датский Гамлет
Убит.

Холмс
Естественно. Еще что?

Фортинбрас
А с ним Лаэрт, и Клавдий, и Гертруда!

Холмс
Конец достойный. Что же,
Мы все умрем... Могильщикам на радость.

Фортинбрас
Так плачьте, небеса!

Ватсон
Опять он за свое.

Холмс
Хотите ль вы узнать убийцы имя?

Ватсон
Наверно, Фортинбрас?

Холмс
Нет, нет. Он лишь посыльный
Дурных вестей, и только.
Могильщики убили короля,
Чтобы поправить гибнущее дело
И поживиться на монархе датском.
Всего одну ошибку допустили:
Изображая Призрака, они
Остались в сапогах своих, и глина
Их выдала. Я, помнится, писал
Об обуви, подошвах, каблуках,
Вы, думаю, статьи мои читали, -
Им провести меня не удалось,
Раскрыта тайна датского двора,
И нам пора в обратный путь пуститься;
К тому же получил я телеграмму
От Лестрейда - ему я срочно нужен.

Ватсон
Что пишет он?

Холмс (читает)
"Убита Дездемона.
Ее нашли мы мертвой на постели".

Ватсон
Не успели покончить с Гамлетом...

Холмс
Где ваша совесть, Ватсон?

Ватсон
...И вновь в дорогу дело нас зовет:
Теперь какой-то мавр.

Холмс
Молчите, негодяй!

Сбивает его зонтиком с ног.
Холмс уходит, неся тело Ватсона. Фанфары. Пушечные залпы.
Похоронный марш.



Майлз Кингтон (1941-2007) - британский юморист и телеведущий

[Aliskana]

Джон Джерми

Десять правил для написания детективов

1. Жертву все должны ненавидеть, тем не менее, она должна быть окружена друзьями, родственниками, служащими и коллегами.

2. Убийца должен лишить жертву жизни методом, который:
1) не оставляет сомнения, что это именно убийство;
2) доступен только ограниченному кругу лиц. Следует всячески избегать реально неразрешимых преступлений (например, анонимно нанять киллера).

3. Для компенсации идиотского метода убийства убийцы должны разрабатывать продуманный план, как отвести подозрение от себя и направить его на других. Несмотря на то, что в основе плана – детальные и непроверенные допущения о том, как люди себя поведут, план должен сразу идти как по маслу.

4. Сыщик должен быть умным и состоятельным человеком, с международной известностью, которого неимоверно радует перспектива потратить кучу времени и денег на разборку грязных делишек совершенно незнакомых людей.

5. Вышеупомянутые незнакомые люди не задаются вопросом, что это он сует нос в их дела, и не протестуют, а – поворчав немного для начала – раскрывают сыщику всю душу и все компрометирующие секреты, о которых раньше никому не рассказывали.

6. Все свидетели и подозреваемые охотно тратят время и деньги на расследование смерти особы, которую ненавидели, включая драматическое воспроизведение обстоятельств преступления, и – как бы неудобно им ни было – собираются вместе для развязки.

7. Свидетели и подозреваемые должны помнить и ясно излагать все, что они сказали и сделали несколько дней, недель, месяцев или лет тому назад. Любое отклонение свидетеля от истины рассматривается как намеренная попытка обмана, а ни в коем случае не забывчивость либо незнание.

8. Смерть второй или третьей жертвы не бросает тень на таланты сыщика, а должна рассматриваться как обнадеживающий знак, что расследование близко подобралось к разгадке.

9. Нижние чины полиции должны быть туповаты, но действовать из лучших побуждений. Полицейские на средних должностях должны быть активны, но враждебны. Верхушка полиции должна безусловно признавать блестящие способности сыщика и обеспечивать ему доступ к любым материалам, что собрали полицейские.

10. Обвиняемый не должен замечать недостатка свидетельств его вины или логической слабости рассуждений сыщика, но немедленно приступить к какому-нибудь драматическому действию, которое неизбежно приведет к его поимке либо смерти.

[ВиШень]

Сообщение от Aliskana

Майкл Кингтон "Дело датского принца"

Акт I

Бейкер-стрит. Входят Шерлок Холмс и Доктор Ватсон.

Холмс
Даже если все демоны и ведьмы преисподней
Окутают зловонным дымом Лондон
И тусклой краской выпачкают небо,
То и тогда ненастней дня не будет.

Почему то в голове звучит голос исключительно Камбербэтча) хотя помню всех кино- холмсов.

[Aliskana]

Конан Дойль

В один из тех промозглых лондонских вечеров,
когда столь приятно сидеть у пылающего камина, в нашей с Холмсом квартире на Бейкер-стрит неожиданно зазвенел дверной колокольчик. Через минуту в нашу гостиную вошел - буквально вкатился - удивительный посетитель. Формой тела и цветом лица он более всего напоминал поджаристый круглый пудинг, его глазки-изюминки испуганно бегали, шляпа съехала набок.

Посетитель протянул карточку, на которой было указано: «Коул О’Бок, эсквайр».

- Мне бы поговорить с мистером Шерлоком Холмсом. – сказал он.
- К вашим услугам, - поклонился мой друг. – Позвольте представить Вам доктора Уотсона. Можете говорить при нем абсолютно спокойно. Присаживайтесь поближе к огню, и попробуйте этот первоклассный бренди.

Когда наш гость подкатился – иначе и не скажешь – к креслу у камина и, глотнув бренди, явно немного успокоился, Холмс сказал ему:
- Ну вот и отлично, дорогой мистер О’Бок. Теперь Вы можете спокойно нам рассказать, какая беда привела Вас в такое ненастье к нам из самого Девоншира.
- Откуда Вы знаете, что я приехал из Девоншира? – изумился гость.
- Помилуйте, - отвечал Холмс – это же элементарно. Вы же весь перемазаны в муке, какой пользуются только в Девоншире. Я когда-то даже написал небольшую монографию о муке из разных графств Англии. Так какая же беда заставила Вас искать моей помощи?

- Дело в том, мистер Холмс, – заговорил мистер О’Бок – что за последние дни со мной стали происходить странные и пугающие вещи. С тех пор, как я покинул дом своих деда и бабки, я зарабатываю себе на жизнь пением в оперетте. Я всегда жил очень скромно и не ожидал никаких неприятностей. В прошлый вторник я зашел вечерком, как обычно, в паб пропустить пинту-другую портера и разговорился там с неким мистером Вулфом. Надо сказать, что к моменту нашего знакомства мистер Вулф уже явно перебрал виски, и наш разговор начал нравиться мне все меньше и меньше. Я уже стал подумывать, как повежливее раскланяться, как увидел, что мистер Вулф потихоньку достает из-под пальто огромный нож. Что мне было делать? Чтобы хоть на минуту отвлечь мистера Вулфа и выиграть время, я громко запел одну из своих любимых опереточных арий, и пока мистер Вулф оправлялся от неожиданности, успел выскользнуть из паба и поймать кэб.

- Что и говорить, я сильно перепугался, но не стал бы беспокоить Вас из-за таких пустяков, если бы буквально через несколько дней со мной не произошла еще более удивительная и пугающая история. Я познакомился в театре с удивительно приятным и обаятельным человеком, доктором Биэром. Он сказал мне, что у меня дурной цвет лица, и что он, как врач, просто настаивает на том, чтобы я прошел осмотр у него в клинике. Я с благодарностью согласился. И вот, когда я уже лежал у него на кушетке, я вдруг увидел среди хирургических инструментов на столе д-ра Биэра ТОТ САМЫЙ НОЖ, что я видел недавно в руках мистера Вулфа. Я не мог ошибиться – у него были очень характерные круглые зазубрины на лезвии. ЭТО БЫЛ ТОТ САМЫЙ НОЖ! Мистер Холмс, я под каким-то предлогом вышел из кабинета, бежал со всех ног, сел в первый же поезд на Лондон – и вот я у Вас. Не примите меня за сумасшедшего, мистер Холмс, я чувствую, что мне что-то угрожает. Помогите мне, заклинаю Вас!

Холмс, казалось, вовсе и не слушал нашего гостя, погрузившись в клубы дыма от своей трубки. Тем не менее, в то мгновение, когда мистер О’Бок закончил говорить, мой друг с живейшим интересом произнес:
- Вы рассказали любопытную и очень поучительную историю, мистер О’Бок. В принципе в ней все ясно, однако недостает еще некоторых деталей. Расскажите мне, пожалуйста, о своем детстве – неожиданно попросил он.

Мистер О’Бок, явно смутившись, сказал нехотя:
- Не понимаю, какое это имеет отношение к последним событиям, но раз Вы настаиваете…

- Дело в том, мистер Холмс, что с моим рождением связана какая-то мне самому неизвестная тайна. Те, кто называли себя моими родителями, не могли быть моими родителями просто по возрасту, поэтому я называю их дедом и бабкой. Я много раз просил открыть их тайну моего появления на свет – и каждый раз получал в ответ какую-то странную сказочку про то, как в один прекрасный день дед, якобы наконец поняв, что у них с бабкой не будет детей, отправил бабку скрести по сусекам и амбарам в нашем поместье, и из того, что она наскребла, на свет якобы появился я. Мне ни разу не удалось заставить их рассказать мне правду, и боюсь, что с моим появлением на свет действительно связана какая-то постыдная тайна. Больше мне нечего рассказать о моем детстве кроме того, что дед с бабкой очень меня любили и я ни в чем не знал от них отказа. Когда же я чуть подрос – каюсь, наверное я поступил жестоко и бессердечно – в одно прекрасное утро я просто бежал из дома в большой, как мне тогда казалось, прекрасный и неизведанный мир. Я ничего с тех пор не слышал о своих деде и бабке.

- Мистер Холмс, так вы поможете мне? – с мольбой в глазах спросил наш гость.
- Дорогой мой мистер О’Бок, - ответил мой друг – езжайте спокойно домой, Вы под моей защитой и ничто Вам больше не угрожает.
- Правда, мистер Холмс?! Если Вы так говорите, то о большем я и мечтать не мог – просиял наш круглощекий посетитель.

Мне насилу удалось остановить поток его благодарностей, вручить ему шляпу и перчатки и закрыть за ним дверь.
- Холмс, - обратился я к своему другу – мы ведь действительно обязаны помочь этому несчастному!
- Уотсон, ответил он мне – успокойтесь, я уже помог ему. Больше никто не будет покушаться на его жизнь. Подойдите к окну и скажите, что Вы видите?

Я подошел к окну и отдернул шторы.

- Вот выходит из подъезда наш посетитель, а к нему подходит кто-то в лисьей шубе, а с ним – два рослых констебля.
- Совершенно верно, друг мой, - меланхолически заметил Холмс. Человек в лисьей шубе – это наш с Вами давний приятель инспектор Лестрейд, которого я успел вызвать сюда. Наш милейший Коул О’Бок в руках закона, и никакая опасность ему не грозит. Устраивайтесь в кресле, подвигайтесь к огню и давайте разберем это элементарное, но крайне поучительное дело.

- Удивительно, Уотсон, как часто достаточно просто случайного намека, чтобы мозг человека заработал в правильном направлении. Пока наш гость рассказывал нам свою историю, мой взгляд случайно упал на счет за газ, лежащий у меня на столе. Там написан наш адрес – «Бейкер стрит,221б». (англ. «улица пекарей»). В этот момент мне в принципе все стало ясно, требовалось лишь получить подтверждение моим догадкам – и я стал расспрашивать его о детстве. Когда я понял, что мои догадки полностью подтвердились, я дернул за секретный шнурок под столом и вызвал Лестрейда.

- Холмс, помилуйте, мне все еще ничего не ясно – вскричал я - Что именно Вы поняли?

- Уотсон, это же элементарно. Мои размышления начались с ножа с характерными зазубринами, готорые заметил наш гость, но не смог правильно их истолковать. Эти характерные круглые зазубрины – не дефект лезвия, а просто характерная форма хлебного разделочного ножа, какие часто используют булочники. С этого момента мне стало ясно, что целью негодяев было не убить нашего друга мистера О’Бока, а разделать его – то есть их интересовало что-то у него внутри. К тому же я по его описанию немедленно узнал в мистере Вульфе и докторе Биэре самых отчаянных головорезов из подручных профессора Мориарти. Осталось узнать, что именно столь сильно заинтересовало Мориарти во внутренностях нашего гостя.

- Дальше все было просто. Бедный наивный мистер О’Бок наверняка думает, что его фамилия имеет благородное ирландское происхождение. На самом же деле, как только он рассказал странную историю про своих деда с бабкой, я немедленно понял, что его бабка – это разыскиваемая полицией всей Европы известная шведская авантюристка фрекен Бок, выкравшая из сейфа свого отца графа фон Бока знаменитые черные бриллианты Гогенцоллернов. С момента кражи прошло много лет, бриллианты как в воду канули, и фрекен Бок – вместе с ними.

- С этого момента вся история стала абсолютно очевидной. Фрекен Бок и ее сожитель, так называемый «дед», прятались от закона в английском захолустье. В какой то момент, опасаясь ареста, фрекен Бок понимает, что необходимо куда-то срочно спрятать бриллианты, и из первого, что попадается под руку, печет круглый пудинг, засунув туда черные бриллианты вместо изюма. Единственное, что она не учла - того что когда-нибудь начиненный бриллиантами пудинг может покинуть дом. Каким-то образом через много лет про это узнает Мориарти и начинает охоту на бедного Коула.

- Как только вся эта картина сложилась в моей голове, я еще раз украдкой внимательно осмотрел нашего гостя и обнаружил на его правом боку характерный непромес – место, через которое в спешке засовывались бриллианты. Теперь мне ничего уже не оставалось, кроме как вызвать Лестрейда. Сейчас нашего незадачливого эсквайра заберут в полицейскую больницу, спокойно прооперируют под наркозом и извлекут на свет божий древнее сокровище Гогенцоллернов.

- Бриллианты, разумеется, вернут законным владельцам, вся слава достанется Скотленд-Ярду, а нам с Вами, друг мой, остается только радость от разгадывания этой небольшой загадки, скука и, разумеется, музыка – сказал Холмс и потянулся за скрипкой.

https://kolobok-ru.livejournal.com/63205.html


Агата Кристи

- Ну что ж, mes amis[1],- сказал Пуаро, когда все расселись,- пришло время подвести итоги нашего дела. Теперь я точно знаю, кто из вас убил мсье Коллобокса.
Джепп чертыхнулся.
- Послушайте, Пуаро!- воскликнул он.
- Нет-нет, инспектор, позвольте говорить мне. Убил тот, у кого для этого было больше оснований, n'est-ce pas[2]? И в первую очередь это вы, мсье и мадам Грэнни[3]! Он ведь бросил вас фактически на произвол судьбы, не ответил на ваши чувства, да ещё и прихватил семейную тайну – рецепт вашей знаменитой выпечки.
- Мы не убивали!- закричал Грэнни, а его жена, побледнев, вцепилась в ручки кресла.
- Да, не убивали,- отозвался Пуаро.- Потому что всё-таки вы любили его, несмотря на то, как он с вами поступил. К тому же, мсье Коллобокс ушел от вас в девять часов, а уже в десять он был у мсье Рэббита.
- Вы хотите сказать?- начал Рэббит[4].
- Да, хочу! У вас тоже были причины для убийства, ведь мсье Коллобокс долго пел вам свои песни про то, как помог вам разбогатеть, подделав завещание. А потом вы сообразили, что в результате именно вы окажетесь за всё в ответе.
- Но я...
- Да, мсье Рэббит, вы тоже не убивали. Простите мою откровенность, но вы слишком трусливы для этого. А вот в одиннадцать...
- Что «в одиннадцать»?- закричал Вулф[5].
- Да, мсье Вулф, в одиннадцать он разговаривал с вами. Помните, он шантажировал вас тем, что расскажет полиции о том деле в Форрест-Дептс[6]...
Вулф покосился на Джеппа. Тот ошарашенно смотрел на Пуаро.
- Завтра в десять утра жду вас у себя,- сказал он наконец Вулфу.
- Но и вы, мсье Вулф, не убивали,- продолжил Пуаро.- Вы не захотели рисковать и брать на себя еще одно преступление. Поэтому выходит, что убийца - мсье Бэрр[7].
Бэрр зарычал:
- Неправда!
- Правда, мсье Бэрр. Мсье Коллобокс был у вас в двенадцать часов. И пытался выманить деньги, угрожая похищением юного Урсона[8]. Да, мсье Бэрр, я знаю, что это ваш сын.
Бэрр не мог говорить, и только молча кивнул.
- Но с вашей физической силой и вспыльчивостью вряд ли можно было убить так tendrement[9], не нанеся видимых телесных повреждений? Нет, здесь что-то другое. Здесь замешан кто-то ещё. Фигура, стоявшая за спиной мсье Коллобокса, незримо направлявшая его действия, руководившая его проступками и преступлениями. Умный человек, способный организовать преступление, найти исполнителя, который сделал свое дело - напугал, рискуя собой, потенциальных жертв, довел их до состояния, когда достаточно маленького дополнительного усилия, чтобы они сдались и начали платить. А потом этот умный человек решительно расправился с мсье Коллобоксом, который слишком много знал и был уже не нужен – осталось лишь снять сливки. Я ведь прав, мадемуазель Фокс[10]?
- Вы с ума сошли, Пуаро!- воскликнула Алисия Фокс.- Что за чепуху вы несёте?!
- Нет-нет, я вовсе не сошел с ума! Вы и убили,- процитировал он недавно прочитанный русский роман, подаренный ему графиней Русаковой.- И я могу это доказать.
Пуаро достал сложенный вчетверо лист бумаги, поправил пенсне и начал читать:
- Мой маленький кругленький Коло, какой же ты славный, и как замечательно мы заживем, когда все эти люди...
- Ах ты старая французская свинья!- крикнула Фокс. Вся миловидность мгновенно слетела с её лица, оно исказилось в злобной гримасе.
- Бельгийская, с вашего разрешения,- вежливо ответил Пуаро.
Джепп встал и произнес положенные слова. Два полисмена увели Алисию Фокс. Остальные, кроме Джеппа, тоже разошлись, сохраняя неловкое молчание. Мы остались втроем.
- Конечно, сказал Пуаро,- мсье Коллобокс не относился к лучшим представителям общества, но я не одобряю убийство. Помните, Гастингс, как ужаснула меня детская песенка про лису? Ужаснула своей жестокостью[11]? Теперь я, кажется, готов переменить своё мнение...
Мы молча кивнули.
- Eh bien,- сказал Пуаро,- а теперь мы, кажется, заслужили по бокалу хорошего вина.
- А пиво у вас есть?- спросил Джепп.

[1] Друзья мои (фр.).
[2] Не правда ли? (фр.)
[3] Бабуля (англ.).
[4] Заяц (англ.).
[5] Волк (англ.).
[6] Чаща леса (англ.).
[7] Медведь (англ.).
[8] Медвежонок (фр.)
[9] Нежно (фр.).
[10] Лиса (англ.).
[11] Имеется в виду роман «Убийство по алфавиту», где дети поют песенку: «Поймаем лисицу, посадим в темницу, не пустим на волю ее!»

https://kolobok-ru.livejournal.com/58459.html

[Aliskana]

Леонид Каганов

Ода о великом английском сыщике Шерлоке Холмсе

Утро. Лондон. Бейкер-стрит. Цветы жасмина. Трубка, тапочки, овсянка, старый плед. Шерлок Холмс сидит с Макбуком у камина и неспешно мониторит интернет. Рядом ерзает, не зная чем заняться, пролистав подшивку «Таймс» и стопку книг, неизменный благородный доктор Ватсон — друг, и спутник, и отчасти ученик.

«Милый Ватсон, — начал Холмс, — а не хотите заключить со мной пари на пять монет? К нам идет один забавный посетитель...» «Не идет! — воскликнул Ватсон. — Спорим, нет!» «Спорим, да, — продолжил Холмс, — Мой милый Ватсон, у него очки и черный дипломат...» В этот миг в дверях возникла миссис Хадсон: «Господа, к вам посетитель мистер Уатт. Говорит, что у него к вам срочно дело. Говорит, скажите Холмсу, мол, встречай. А еще не вытер ног, следов наделал и зачем-то дал сто баксов мне на чай». Холмс ответил: «Что ж, несложно догадаться. Вы мне, Ватсон, проиграли этот спор. Приведите господина, миссис Хадсон, но следите, чтоб чего-нибудь не спёр».

«Добрый день, наш незнакомый посетитель! — начал Холмс, как только гость возник в двери. — Сядьте в кресло и пожалуйста молчите. Милый Ватсон! Я готов держать пари, он принес нам в дипломате пачку денег. На руке его безвкусные часы. Он приехал в Лондон в прошлый понедельник, захватив поддельный паспорт и усы. Он нам скажет, что пришел по делу лорда и покажет нам поддельный документ. Но взгляните, милый Ватсон, в эту морду: перед нами характерный русский мент!»

«Холмс, но как же удалось вам догадаться?! — крикнул Ватсон, — ведь задача не легка!» «Вы должно быть не читали, милый Ватсон, мой учебник про ментов отдела «Ка». Но позвольте мне продолжить по порядку. Этот гость сегодня ездил в Скотленд-Ярд. Где пытался предложить большую взятку — фунты, доллары, счета кредитных карт — и был выставлен за дверь констеблем Биллом, и ломился снова с криком «пидарас!»

«Холмс, откуда же вам знать, что это было?!» «Милый Ватсон, у него подбитый глаз. Сэр наш Лейстрейд — он ведет бездарно розыск. Но он джентльмен. И, что ни говори, если видит взятки, хамство и угрозы, просит Билла гнать мерзавцев от двери. Так, поссорившись с полицией английской и поняв, что поручение горит, он решил искать успеха в частном сыске и приехал к нам сюда на Бейкер-стрит. Во дворе он помочился прямо в арке — эти капли на ботинках здесь и там. Он явился к нам с вопросом, где Чичваркин. И почем его в Россию сдать ментам. Там хотят его найти уже три года, но у них не получается пока. Там Чичваркин свой законный бизнес продал и не дал его забрать отделу «Ка». Чем и вызвал недовольство и досаду. И они опять отправили гонца с просьбой сделать на Чичваркина засаду и отправить к ним посылкой подлеца».

«Холмс, надеюсь вы помочь им не хотите?» «Что вы, Ватсон, милый друг, конечно нет!» «Шоб ты сдох!» — сказал по-русски посетитель, плюнул на пол и покинул кабинет.

«Шерлок Холмс, я потрясен! — воскликнул Ватсон, — Превосходно! Гениально! Боже мой! Как так быстро удалось вам догадаться, применяя дедуктивный метод свой?» «Милый Ватсон, вам бы тоже удалось бы — догадаться, если было б вам не лень. Эти люди со своей нелепой просьбой к нам приходят регулярно каждый день...»

http://lleo.me/dnevnik/2010/09/20

[Aliskana]

↓↓ Гибель из-за дьявольской репы

Кемблторп, Нортгемптоншир

Июнь 1577 год

- Доброго вам дня, сэр Эдмунд, - произнесла Сюзанна, леди Эпплтон.
- День не такой уж добрый, -ответил сэр Эдмунд Браднелл. – Мертвы три женщины, и я боюсь, что меня обвинят в их убийстве.
Сюзанна бросила быстрый испуганный взгляд на Ника Болдуина, в гостях у которого она находилась, а затем снова посмотрела на сэра Эдварда. Его опущенные плечи и мрачный вид подчеркивали измученное выражение лица.
- Это признание в убийстве, сэр Эдмунд?
Этот дурацкий вопрос вызвал у него взрыв смеха.
- Представляю, какой шум это бы вызвало!
- Потому что вы долго были мировым судьей в этих местах?
- Не только. В этом году я еще назначен старшим шерифом.
Ник указал на гластонберрийское(1) кресло, которое он освободил, когда прибыл сэр Эдмунд.
- Присаживайтесь, сэр Эдмунд, и расскажите, чего вы хотите от нас.
- Мы здесь одни?
- Как видите. – Верхняя гостиная в Кендлторпе была светлой комнатой с удобной мебелью, теплой по утрам, когда солнечные лучи светили сквозь окна, выходящие на восток.
Когда Браднелл опустился на кресло, Ник придвинул скамейку ближе к нему. Сюзанна осталась сидеть на покрытом ковром диване, с книгой на коленях. Одной рукой она лениво гладила Греймалкина – кота, свернушегося калачиком возле нее.
Она впервые встретила сэра Эдмунда прошлой осенью во время последнего визита в Нортгемптоншир. Он был зажиточным сельским джентльменом, соседом Ника в Дин-парке. Активная жизнь, обилие пищи и безопасность придавали ему здоровый вид. Лишь глубокие морщины на грубом лице и небольшое брюшко напоминали, что ему шел шестой десяток.
- Можно предложить вам эля? – спросила Сюзанна. – Ячменной воды? Вина?
- Лишь ваше внимание. В прошлом году, мадам, на меня произвело чрезвычайно сильное впечатление ваше искусство распутывать загадки и отличать правду от лжи. И сейчас как никогда мне нужны эти умения.
- Вы сказали, что три женщины мертвы?
Пальцы его правой руки вцепились в ручку кресла и так сжали ее, что ногти побелели.
- Да. И я был так глуп, что обнаружил связь между ними лишь после третьей смерти. Сегодня утром тело девушки по имени Мод Хертфорд, служанки в моем доме, было найдено в Роще Настоятеля - дальнем участке поместья.
- Что ее убило? – спросил Ник.
- Она лежала недалеко от цветущего виноградника, в ее руке было несколько ягод, а во рту – еще больше. Доктор Ройдон из Греттона сообщил мне, что эти ягоды называются дьявольской репой и считаются ядовитыми.
Сюзанна напряглась. Неудивительно, что сэр Эдмунд обратился к ней. Он хотел воспользоваться ее знанием опасных растений. Она бы охотно помогла ему, но она прекрасно знала, как приблизительны и недостоверны сведения об этих растениях. Травники, которые она изучала, были полны противоречий.
- Я объявил ее смерть несчастным случаем, - сэр Эдмунд криво усмехнулся, подтверждая тем самым ложь своего заявления. – У меня не было выбора.
- Это растение называется бриония, и даже одна ягода обжигает рот. Большее количество образует волдырь в горле и вызывает тошноту и рвоту. У ягода горький вкус и неприятный резкий запах.
- Значит, это не самоубийство, - сказал Ник. Как и Браднелл, он был мировым судьей и привык расследовать загадочные смерти.
- Не самоубийство, - согласилась Сюзанна. – Чтобы принять смертельную дозу, ей пришлось бы съесть очень много ягод. Сорок-пятьдесят. – Она не смогла удержаться от дрожи.
- Остальные жертвы тоже были отравлены?
- Возможно, хотя ясного указания на это не было. Женщина по имени Фейтнот Блейсдел умерла в Рокингеме шесть дней назад. Она была женой пекаря. Была названа причина – сердечный припадок и судороги. Две недели назад мистрис Барбара Рэтси умерла одна в своем доме в Кеттеринге. К тому времени, когда ее тело было обнаружено, никто не мог определить причину ее смерти.
- Что-нибудь связывало этих женщин? – у Сюзанны были подозрения, но ей хотелось подтверждения.
- Я. Двое из них прежде были моими любовницами. Третья согрела мне постель вечером накануне смерти. – Он пытался оправдываться, как мог.
Сюзанна едва скрыла свое отвращение. Если уж мужчина не может хранить верности – пусть хотя бы держит любовницу подальше от жены.
Сэр Эдмунд взглянул на Ника, но не нашел у него поддержки и снова повернулся к Сюзанне.
- Я думаю, что убийца хотел причинить мне боль и утрату. Если я прав – самым тяжким ударом была бы смерть леди Браднелл. Леди Эпплтон, помогите мне защитить ее.
Внезапная забота о покинутой жене показалась фальшивой.
- А прочие любовницы? – спросил Ник. – Вы не опасаетесь за их безопасность?
- Три недавние уже мертвы. Остальных незачем волновать.
- Насколько недавние? – Сюзанна нечаянно стиснула кота. Кот возмущенно спрыгнул.
- Женщина в Рокингхеме была моей любовницей пять лет назад. Женщину в Кеттеринге я не видел месяцами, хотя она по-прежнему жила за мой счет. Мод Хертфорд была молочницей в Дин-парке. Она грела мою постель с середины зимы.
- И прыгала в нее, когда вас одолевал зуд? – Ник еле скрывал отвращение.
Браднел возмутлся:
- Я любил их всех и заботился о них.
- Однако известно, что вы не любили даму Агнес, - сказала Сюзанна. – Зачем кому-то вредить вам, причиняя вред ей?
Глаза сэра Эдмунда гневно сверкнули, но он быстро овладел собой.
- Если я потеряю ее, леди Эпплтон, я лишусь половины состояния. Она не подарила мне наследника. Если она умрет, ее родственники-мужчины заявят права на имущество, которое она принесла мне – семь прекрасных домов в Линкольншире, Дербишире и Рутланде. По этой причине я надеюсь, что Агнес проживет очень долго.
- Если допустить, что даме Агнес вправду угрожает опасность, - что я, по-вашему, могу сделать, чтобы защитить ее?
- Вы разбираетесь в ядах.
- Я знаю, что их легко подсыпать в любое блюдо. Вам нужен дегустатор еды, а не травник.
- Вы можете заметить то, что остальные упустят. Странный запах или вид.
Сюзанна почувствовала слабость. Если чья-то жизнь в опасности, как можно не попытаться помочь?
- Чтобы быть полезной, мне нужно находиться в Дин-парке.
- Нет ничего проще. Агнес уже пригласила труппу странствующих актеров сыграть для нас сегодня вечером. Вы оба присоединитесь к нам как мои гости. А так как спектакль закончится поздно, будет естественно, если вы останетесь на ночь.
- От Кендлтолпа до Дин-парка меньше двух миль, - напомнил Ник.
- Благородной даме не подобает перемещаться даже на такое расстояние после полуночи, - он одарил Сюзанну самодовольной усмешкой. – Я уверен, что могу доверять вам, леди Эпплтон, и поэтому я изобрету причину продлить ваш визит.
* *
*
Дама Агнес в сопровождении служанки прогуливалась в садах Дин-Парка, когда Сюзанна и Ник прибыли на следующий день после полудня. Они объехали поместье, чтобы осмотреть рощу, где умерла Мод Хертфорд. Там вправду росла бриония.
Дама Агнес обернулась на шум голосов, но в ее кислом лице не было ни теплоты, ни приветливости. Невысокая сморщенная женщина на несколько лет моложе своего мужа, она опиралась на трость при ходьбе. Сюзанна поняла, что у нее больные колени. Служанка, напротив, была крепкой деревенской женщиной, полной и бледной, с массой черных волос под шляпой.
Она шла на несколько шагов позади госпожи, опустив глаза, но Сюзанна почувствовала, что она ловит каждое произнесенное слово.
- Мы оставим вас среди цветов, - сообщил сэр Эдмунд после того, как представил их друг другу, и они с Ником поспешно удалились.
Наступило неловкое молчание. Казалось, дама Агнес ждала, что Сюзанна заговорит первой, но та не имела понятия, что сказать. Прямое заявление, что жизнь дамы Агнес в опасности, потребовало бы слишком многих объяснений.
Знала ли Агнес о неверности мужа? Сюзанна думала, что она знает, но предпочитает не обращать внимания. Сюзанна вспомнила, как тяжело было ей узнать, что сэр Роберт нарушает брачные обеты. Как многие другие женщины в подобной ситуации, Сюзанна предпочла притворяться несведущей.
Когда Агнес возобновила прогулку по саду, Сюзанна подумала: «Сэр Эдмунд пропустил очевидного подозреваемого. Его жене могли так надоесть измены, что она решила отомстить, убив его любовниц».
Дама Агнес остановилась позади отцветшего растения.
- Это коровник, - сказала она. – Некоторые женщины растворяют его бутоны в белом вине, а затем ополаскивают этой смесью лицо. – Ее поджатые губы и сузившиеся глаза выражали отвращение к подобному занятию. – Говорят, что коровник убирает морщины и делает женщин красивыми в мирских глазах, но не в глазах Господа, которого они не боятся оскорблять распутством, мерзостью и грязью. Вы тоже подвержены этой суетности, леди Эпплтон?
Сюзанна хранила молчание. Она распознала и слова, и чувство, но не понимала, почему дама Агнес решила процитировать «Травник» мастера Уильяма Тернера. Чтобы выразить свои религиозные взгляды? Чтобы проверить Сюзанну? Или прямо обвинить ее в нарушении морали? Она была не первой, кто осуждал Сюзанну и Ника за то, что они решили не вступать в брак.
Стараясь говорить спокойно, Сюзанна ответила:
- Я использую настой коровника, чтобы очистить нездоровые высыпания на коже.
- Мудрый ответ, - дама Агнес прищурилась. После недолгого молчания ее голос и выражение лица смягчились. – Вы старше, чем я думала.
Слишком стара, чтобы привлечь внимание сэра Эдмунда?
- Я много лет изучала травы, и в юности имела честь быть знакомой с мастером Тернером.
Дама Агнес улыбнулась.
- Он был святым. Я читала другие травники, но подозреваю, что их писали паписты.
- Древние были достойными учителями. De Materia Medica (2) написана пятнадцать сотен лет назад и рассказывает о пяти сотнях растений, с иллюстрациями. Я нахожу ее весьма полезной.
- Вы читаете по латыни?
Сюзанна кивнула. Дама Агнес просияла.
- У меня есть копия книги мастера Маттиаса де Л’Обель Stirpium adversaria nova(3), но когда я захотела изучить ее, мне пришлось ждать, пока мой муж, капеллан или мой кузен Ричард найдут время перевести ее.
- Я к вашим услугам, госпожа Агнес. Вы хотите изучить какую-то определенную траву?
- Именно. – Она направилась к дому, и ее хромота стала заметнее. – Ее называют дьявольской репой.
Сюзанна приблизилась, чтобы помочь ей.
- Бриония? А почему?
Дама Агнес начала медленно подниматься по лестнице, ставя одну ногу на ступеньку, пока подтягивала вторую.
- Одна служанка, глупая девчонка, отравилась ягодами. Мне бы хотелось в дальнейшем избежать… несчастных случаев.
Понятно, что она хотела выяснить причину смерти Мод Хертфорд, подумала Сюзанна. Покойная служила в ее доме. Интерес к растению тоже был естественным. В сельской местности врачи были редкостью, и владелице поместья приходилось заботиться о жертвах болезни или несчастного случая.
Когда они вошли в спальню, дама Агнес послала служанку за травниками.
- Пока Джудит не вернулась, я хочу задать вам вопрос, - обратилась она к Сюзанне. – Вы не собираетесь устроить все надлежащим образом, вступив в брак с мастером Болдуином?
С грустным лицом Сюзанна уселась на низкий стул среди груды юбок.
- Я не собираюсь больше выходить замуж, но вам нечего опасаться. Управляющие мастера Болдуина присутствуют в его доме. Нет ничего неподобающего в том, что я нахожусь в гостях в Кендлторпе. Я навещаю в Нортхемтоншире свою крестную дочь.
- Крестную дочь? – Дама Агнес не могла скрыть ни удивления, ни любопытства.
- Ей пять лет, и она очень умная девочка. Меня интересует воспитание девочек. Я должна найти ей учителя прежде чем вернуться в Кент.
- Значит, вы не любовница мастера Болдуина?
- Мы соседи в Кенте и друзья. Я не прихожу на его ложе. – А то, что приходит на ее ложе, никого не касалось.
- Злые языки будут болтать, пока вы в Кендлторпе, присутствуют управляющие или нет, - сказала дама Агнес.
- Это свойство человеческой природы: верить худшему.
- Есть простой способ заставить их умолкнуть. – Дама Агнес приняла какое-то решение. – Вы можете остаться здесь и навещать свою крестницу. Она тоже может посещать вас. Я люблю детей и тоже интересуюсь их воспитанием.
- Если вы уверены, что это не причинит беспокойства…
- Ни малейшего. – Дама Агнес с улыбкой на морщинистом лице обернулась на звук шагов. Вернулась Джудит с увесистыми фолиантами в руках.
Пока Сюзанна читала труд мастера Л’Обель, дама Агнес смотрела травник мастера Тернера, написанный по-английски.
- Он пишет, что бриония, смешанная с солью, лечит гнойные, гнилые язвы, так как может очищать и сушить выделения телесной жидкости. Листья и корни обладают острыми и резкими запахом и вкусом. Он не упоминает, что ягоды могут убить.
Изучая книгу Л’Обеля, опубликованную на десять лет позже ее собственного труда об ядовитых растениях, Сюзанна кивнула даме Агнес.
- Мой кузен Ричард перевел на английский часть классификации растений мастера Л’Обеля, - сказала дама Агнес. – Мне она показалась чрезвычайно мудрой.
- Классификация трав очень полезна, - согласилась Сюзанна, - хоть я и не уверена, что группировать растения согласно свойствам их листьев – лучший способ.
Л’Обель объединил клевер, щавель и тройчатуц – три травы, у которых мало общего: лишь форма и количество листьев.
- А что он говорит о брионии?
- Что существует две разновидности, обе ядовитые. И белая, и черная опасны. У них скручивающиеся листья, длинные нежные веточки с круглыми листьями, похожими на виноградную лозу, и зелено-белыми цветами. Ягоды собраны в пучок и когда зрелые – красного цвета.
- Они сладкие на вкус, могут привлечь неосторожных?
- Нет. У них неприятный запах и отвратительный вкус.
- Как же глупая девчонка могла съесть так много?
У Сюзанны не было ответа, и она не понимала, почему Мод Хертфорд нашли рядом с растением. Ее агония должна была быть долгой, но на теле не было видно следов боли и смертных мук. Она лежала безмятежно, словно спящая лань.
- Как травники могут знать, каково ядовитое растение на вкус? – спросила дама Агнес. – Ведь их опасно пробовать.
- Они судят по слухам. – И часто слухи были неверными. Она сама когда-то считала, что корни брионии всегда черные, и это отличает ее от репы, похожей по форме. Теперь она знает лучше: только корень черной брионии черный. А корень белой брионии белый, поэтому ее труднее отличить от безопасных родственников.
- Все части брионии ядовиты? – спросила дама Агнес. Джудит, спрятавшись в углу, вздрогнула при этом вопросе.
- Да, - ответила Сюзанна, - и ни варка, ни сушка не уничтожают яд.
- А противоядие существует?
- Надежного нет. Говорят, что желчь может спасти. И если жертва опустошит желудок сразу после того, как съест брионию, у нее есть шанс выжить.
- Вы прочитали все это здесь? – Дама Агнес показала на книгу Л’Обеля.
Сюзанна без колебания солгала.
- Да. – Захлопнув книгу, она добавила:
- Если вы хотите избежать новых несчастий, приведите всех обитателей дома в Рощу Настоятеля и покажите им растение.
Из угла Джудит раздался шорох ткани.
- Вырвите его и покажите корень, - посоветовала Сюзанна. – Но обязательно наденьте перчатки. Жидкость из стебля может вызвать раздражение и сыпь.
* *
*

За ужином Сюзанна смогла познакомиться с остальными домочадцами. Ник уже сообщил их имена и подноготные, и Сюзанна стала рассматривать их как подозреваемых в убийстве.
Дама Агнес усадила свою мать леди Невиль с одной стороны от Сюзанны, а Ника – с другой. Более старая, толстая, здоровая версия дочери - леди Невиль посморела на Сюзанну со скепсисом, когда дама Агнес сообщила, что у них с Сюзанной есть общие интересы – в том числе травы и воспитание девочек.
- Я бы хотела когда-нибудь основать школу, - добавила дама Агнес.
- Бесполезная трата денег, - проворчал сэр Эдмунд, но замолчал, когда три дамы уставились на него.
Леди Невиль была дважды вдовой. От первого мужа, Джона Бюсси, она родила дочь Агнес. От сэра Энтони Невиля у нее не было детей, и после его смерти она зависела от милости зятя.
Два кузена леди Браднел тоже присутствовали. Энтони Мирс был хмурым человеком значительно моложе остальных. Ричард Топклиф по-видимому, был тем самым Ричардом, который перевел кузине часть книги Л’Обеля. Он был дважды связан с семьей: его сестра была замужем за младшим братом сэра Эдмунда.
Последним гостем был доктор Ройдон из Греттона – врач, осматривавший тело Мод Хертфорд, изможденный человек в конце высокого стола. Многословный и самоуверенный, он, казалось, собирался прочитать лекцию о четырех темпераментах и диетах для них. «Слишком много красного мяса ведет к избытку тяжелой крови, - вещал он, - следует также избегать сырых овощей и свежих трав, а также жареной, вареной и печеной пищи».
- Что же тогда можно есть? – раздраженно спросила леди Невиль.
- Немного повидла укрепляет желудок. Теплая и влажная пища, такая как цыплята и миндаль, способствует прекрасному телесному состоянию. Хороши также тушеные каплуны и бульон из костей, и другая домашняя птица. А рыба, поскольку она живет в воде, соответствует флегматичному темпераменту. Ее нужно очищать как следует, или она будет плохо перевариваться.
- Этого человека нельзя пускать в больничную палату, - проворчала леди Невиль, когда он отвернулся и взял сочный кусок форели.
- Он единственный медик поблизости?
- Медик? Ха! Моя дочь в восторге от него, но я считаю, что он не лучше обычного необразованного шарлатана.
- Он не учился в университете?
- Если и учился, то за границей. У этих ужасных папистов.
- Доктор cочувствует папистам?
Это была опасная почва, и Сюзанна предпочла бы не касаться этого вопроса, но она не могла отвергать возможности, что религия… и предательство… могли лежать в основании трех смертей. Она молилась, чтобы это было не так. Иметь дело с жадностью, ревностью и местью гораздо проще.
Услышав слова «папист» и «протестант», мастер Топклиф, сидевший рядом с леди Невиль, разразился ядовитой речью против католиков. Он был в ярости, когда говорил о том, сколько среди них изменников.
- Успокойтесь, Ричард, - произнес сэр Эдмунд.
Ройдон молчал и ел.
Топклиф посмотрел на хозяина так, словно и его подозревал в симпатиях к католицизму. Ясно, что сам он негодовал против любых остатков католицизма в Англии. «Верные слуги королевы не могут молчать и ничего не делать, - доказывал он. – Папа – огромный паук, раскидывающий свои сети повсюду».
Сюзанна подавила вздох. Их владение, как и многие другие в Англии, разделялись по религиозным пристрастиям. С тех пор, как папа Пий Пятый отлучил Елизавету, верных католиков, оставшихся среди ее подданных, призывали к бунту. Многие из них мечтали освободить Марию Шотландскую из темницы и посадить ее на трон вместо Елизаветы. В результате среди наиболее радикальных протестантов росло желание сообщать властям о тех, кто не выполнял обряды новой религии.
Но могло ли это быть причиной для убийства? Пока Топклиф ругался, она изучала остальных. Лишь на одном лице читалось полное согласие с возмущенными речами соседа леди Невиль. Сидящая возле возвышения высокая угловатая женщина средних лет по имени Урсула Ретси слушала увлеченно и постоянно кивала.
Сюзанна вздрогнула. Погибшую хозяйку Кеттеринга звали мистрис Барбара Ретси. Родственница Урсулы? Надо будет спросить сэра Эдмунда при первой возможности.
Наконец ужин был окончен и позвали актеров.
- Труппа лорда Дерби, - прошептала леди Невиль, когда началось представление о странствующем рыцаре.
Пьеса была забавной, и в ней встречались непристойные шутки.
Среди декораций виднелся дракон из коричневой бумаги.
-"I've seen better на ярмарке," – рассмеялся юный Энтони Мирс. Его громкий голос показывал, что он выпил немало вина.
Леди Невиль презрительно фыркнула.
- Юный шалопай! Помяните мои слова, он плохо кончит. Это у него в крови.
Когда Сюзанна подняла брови, леди Невиль придвинулась к ней и понизила голос.
- Его бабушка была убийцей.
Неужели все так просто? Сюзанна сомневалась, но все же решила выслушать сплетни леди Невиль.
- Джейн Бюсси была теткой моего первого мужа. Он рассказывал, что она убила человека, но король Генрих Восьмой помиловал ее.
Когда Сюзанна попыталась выяснить детали, оказалось, что леди Невиль знала только это. Сюзанна решила считать это болтовней злобной старухи.
Все же она запомнила Энтони Мирса.
- Эти кузены, - прошептала она Нику, который теперь сидел позади нее, - и есть те самые мужчины-родственники, о которых говорил сэр Эдмунд? Которые будет претендовать на наследство, если дама Агнес умрет?
Он кивнул.
- Они и еще один по имени Джон Бюсси.
Их глаза встретились. Они подумали об одном и том же: три смерти могли быть просто подготовкой к убийству их настоящей цели. Был Ричард Топклиф способен на такое злодеяние? Или Энтони Мирс? Ближе к концу пьесы, когда герой должен был поразить дракона, Мирс устремился вперед, еще пьянее, чем прежде, достал кинжал и пронзил бумагу, едва не задев актера.
- Сядьте, Энтони! – взревел сэр Эдмунд. – Чертов глупец!
Сюзанна взглянула на Ника.
- Этот пьяница отвратителен, - прошептал Ник ей на ухо.
Мирс встал, споткнулся и вышел – несомненно в поисках отхожего места. Доктор Ройдон вышел вслед за ним. Оба не вернулись.
* *
*
На следующий день Сюзанна и Ник уехали под предлогом, что Сюзанна должна вернуться в Кендлторп и сообщить крестнице, что она не оставляет ее. На самом деле они направились в Рокингхем, на расстояние трех миль, проехав через дубовые и буковые леса.
Они нашли пекаря Блейсдела в лавке возле пекарни. Ник сочинил запутанную историю, притворившись, что они расследуют возможность того, что мистрис Блейсдел погибла из-за оленя, убитого в нарушение закона. Лишь король имел право охотиться или тот, кто обладал особым разрешением. Хотя на самом деле жители лесных деревень обладали особыми правами и привилегиями, а землевладельцы имели право самостоятельно расследовать.
Ник закончил рассказ предположением, что мистрис Блейсдел съела испорченную оленину.
Глаза Блейсдела сузились.
- Олени? Никто на них не охотился в наших местах.
Ник притворился, что раздражен своей ошибкой.
- Мясо есть мясо. Она ела какое-нибудь?
- Ни кусочка, - настаивал Блейсдел. – С ней вдруг приключился удар.
Девичья фамилия женщины заставляла предположить, что ее родители блюли церковные правила. Никакой музыки, даже звона колоколов. Видимо, Блейсдел был таким же. Когда он начал вещать о «Божьей воле», Сюзанна оглянулась в поисказ виноградника. Но никакой брионии поблизости не было видно.
Конечно, брионию можно проглотить и другим путем. Женщины порой выжимали сок из корня и смешивали его с белым вином, чтобы совершить косметические процедуры, хотя акушерки знали о том, что растения могут убивать, поэтому добавляли самую малость. К тому же и свежие, и сушеные корни брионии использовались в медицине как средство от удушья. Сюзанна изучала, что свежие корни собирают осенью и растирают в порошок. Теряет ли она при этом запах? Может хватить лишь щепотки, подмешанной, допустим в муку при выпечке хлеба.
Сюзанна зашла в пекарню. Внутри долговязый хмурый ученик просеивал муку через ткань, чтобы убрать отруби. Набрав нужное количество, он смахнул муку перьевой метелкой, добавил соль, дрожжи и воду и выложил в деревянное корыто, в котором два других ученика начали месить тесто ногами.
Сбоку стоял подмастерье и взвешивал тесто, предварительно разрезанное на ломти. Он вопросительно посмотрел на Сюзанну, но продолжал работу. По закону хлеб следовало взвешивать и кладя в печь, и вынимая оттуда. Пекарей, которые не делали этого, штрафовали. Взвесив ломоть, подмастерье нанизывал его на вертел и оставлял подниматься. Затем клал в большую печь в форме улья, вскрывал дверцу печи, заклеенную тестом, и деревянной лопаткой доставал свежий хлеб через прямоугольное отверстие.
- Весь хлеб одинаков? – спросила Сюзанна, когда все ломти были вынуты и заботливо разложены , чтобы остудить. – Я имею в виду состав. Вы добавляете туда травы для аромата? Розмарин, чеснок или базилик?
- Травы? – переспросил он. – Ну да. Мистрис всегда их любила. А мастер и не знал.
- Вы пекли специальную буханку для нее в последний день?
Он кивнул и сказал, что госпожа дала ему порошок, чтобы добавить в тесто. Она не сказала, что это такое, а он не спрашивал. Он не заметил никакого странного запаха – огонь и свежеиспеченный хлеб пахли слишком сильно.
Ученик, месивший тесто, тоже не заметил ничего подозрительного. Но так как его ноги были закутаны, бриония не причинила бы ему вреда.
Больше Сюзанна ничего не узнала. Ученики вряд ли могли что-то заметить из-за обычной усталости. Они были слишком заняты просеиванием муки, разведением огня, очисткой печи от пепла и смыванием смазки.
Сюзанна вернулась в лавку Блейсдела, убежденная, что кто-то накормил его жену ядовитым порошком и убедил ее, что он вылечит ее недомогание, если она съест порошое, запеченный в хлеб. Она попыталась спросить вдовца о здоровье его жены, но вопросы Ника уже истощили его терпение.
- Господу было угодно забрать ее! - рявкнул он и выставил их из лавки.
* *
*

Как ты думаешь: он знал, что он рогоносец? – спросила Сюзанна у Ника, когда они возвращались из Рокингхема. – Мог он убить ее из мести, а затем остальных – чтобы навредить сэру Эдмунду?
- Не получается по времени, - напомнил Ник. – Пять лет назад он еще не был женат. Кроме того, женщина из Кеттеринга умерла на две недели раньше его жены.
Ник продолжал повторять то, что Блесдейл рассказал ему о последних часах Фейтнот. Сюзанна вздрогнула, услышав, что госпожа Блесдейл страдала от удушья.
- Местная знахарка сказала ей, что не может помочь. Во всяком случае, так рассказал Блесдейл.
- Возможно, она обращалась и к доктору Ройдону. Греттон близко отсюда?
- Примерно в миле от Рокингхема.
- Жаль, что я не смогла поговорить с Ройдоном прошлой ночью. Он воспользовался первой же возможностью сбежать от проповедей Топклифа. Он симпатизирует Риму?
- Кто знает? – Ник бросил ей предупреждающий взгляд. – В наши смутные времена нелегко спрашивать о таких вещах.
Они встретили сэра Эдмунда в деревне на две мили севернее Кеттеринга. Так как они были вблизи места, где была найдена первая жертва, он слышал об их поседении Рокингхема.
- Это напрасная потеря времени, - настаивал он с плохо скрытым раздражением. – Моя жена в опасности. Вам следовало быть рядом с ней.
- Я не смогу помочь даме Агнес, если не узнаю побольше о предшествующих смертях. Скажите, Барбара Ретси – родственница компаньонки леди Невиль?
- Дальняя родственница по мужу. Барбара была вдовой.
- Урсула Ретси знала, что Барбара была вашей любовницей?
- Едва ли. Они не разговаривали друг с дружкой. Они поссорились из-за религии.
Снова религия! Сюзанна надеялась, что она не была причиной убийства, однако допускала такую возможность.
- Кузен вашей жены Топклиф желает радикальных реформ. Ваша жена согласна с ним?
- Как и вся семья. Это было одной из причин, по которым я перестал встречаться с Барбарой. Чтобы Топклиф не начал разузнавать о ней…
Внезапно он рассмеялся.
- Слишком хорошо было бы, если бы он оказался нашим убийцей! Он бы одновременно избавился от женщины, симпатизирующей католикам, и наложил лапу на наследство Бюсси.
Браднел целый год оплачивал жилье Барбары. Никто не трогал ничего в ее комнатах после того, как унесли тело.
- Ее собственное имущество должно перейти к племяннику, но сейчас он за границей.
Браднел поколебался, прежде чем сообщить, что он был в английском колледже в Дуо. Еще один католик! Сюзанна обменялась тревожным взглядом с Ником. В Дуо обучали миссионеров, которых присылали на родину, чтобы убеждать колеблющихся служить запрещенную законом мессу.
Ник открыл занавески, чтобы проветрить комнаты. Барбара Ретси умерла три недели назад, и с тех пор никто не пытался убрать в комнатах. Морщась от неприятного запаха, Сюзанна разглядывала роскошную мебель. На дубовом столе лежали останки домашней птицы. Их обертка все еще пахла брионией.
- Вот орудие убийцы, - сказала она сэру Эдмунду. – Бриония хороша, чтобы извлечь занозу или вылечить перелом, но если приложить ее к открытой ране, яд может проникнуть в тело.
На другом конце стола Сюзанна заметила пролитый воск. На нем ясно был виден отпечаток руки. Пока воск был еще влажным, кто-то прислонился к нему, оставив след ладони и нескольких пальцев.
- Сэр Эдмунд, у мистрис Ретси были большие руки или маленькие?
- Очень маленькие. – Он приложил руку к отпечатку на воске. – Меньше этой.
- Тогда возможно, это отпечаток убийцы. Он помогал мистрис Ретси готовить птицу и не заметил, что оставил след руки на воске.
Доктор Ройдон? Сам Браднел? Новый любовник?
Отпечаток указывал на грубые руки кого-то, не носившего перчаток. Сюзанна вновь посмотрела на отпечаток большого пальца. Она задумчиво разглядывала завитки и линии. Затем подняла руку и посмотрела на свои пальцы, отмечая сходство и различия. Возможно ли классифицировать завитки, петли и спирали наподобие листьев Л’Обеля? Казалось, они различались.
- Ник, покажи мне свой большой палец.
Его палец отличался и от ее, и от отпечатка на столе. Она снова подумала о теории Л’Обеля о семействах растений. Если некоторые свойства линий схожи - не поможет ли это сузить список подозреваемых?
Сюзанна взяла столовый нож, срезала воск и завернула в ткань, которую Ник нашел в сундучке мистрис Ретси. Заткс она поделилась мыслями с Ником и сэром Эдмундом.
- Если бы у меня были отпечатки больших пальцев всех, кого мы подозреваем в убийстве этих женщин, я бы могла сравнить их с этим.
- А как это докажет, что он убийца? Отпечатки могут быть одинаковыми у нескольких человек. К тому же они меняются со временем, как и лица.
- Я не уверен в этом, сэр Эдмунд, - возразил Ник. - Я когда-то путешествовал по Персии. Там отпечаток большого пальца служит подписью. Я считал это предрассудком - персы верят, что подпись делает связь надежнее – но возможно, что это помогает опознать личность.
- Вы хотите сказать, что нет двух людей с одинаковыми отпечатками пальцев? Это кажется невозможным.
Сюзанне пришлось согласиться, но возможность заинтриговала ее.
Ей не терпелось вернуться в Дин-парк и снять отпечатки, но она заставила себя остаться подольше и тщательно осмотреть комнаты. Она не нашла никаких указаний, как умерла женщина и что ее убило, но обнаружила четки, спрятанные за панелью в стене.
* *
*
Они вернулись в Дин-парк и застали там суматоху.
- Скорее приходите, леди Эпплтон! – хрипло кричала Джудит, вбежав в конюшню, когда Сюзанна слезала с лошади. – Что-то случилось с леди Браднел!
Джудит едва не тащила Сюзанну вверх по лестнице. Сэр Эдмунд и Ник шли позади. Сюзанна еле освободилась от вцепившейся руки лишь когда они вошли в спальню дамы Агнес. К счастью, она стояла на ногах в добром здравии. На ее лице была ярость, а не страх, когда она увидела в двери своего мужа.
- Убийца! – крикнула она. – Вы знали, что я найду этот имбирный пряник! Вы надеялись, что я съем его, чтобы освободить место для вашей любовницы. Вы хотели убить меня!
Она побледнела от гнева. Сюзанна прикрыла дверь, оставив Ника и сэра Эдмунда снаружи.
- Что случилось? – спросила она даму Агнес.
Та достала коробочку с крошками имбирного пряника.
- Вы спасли мне жизнь, леди Эпплтон! Если бы вы не заставили меня рассмотреть корень, я бы ни за что не узнала запах.
Сюзанна поднесла коробочку к носу. Запах дьявольской репы явно чувствовался.
- Муж пытался убить меня, - сказала дама Агнес.
Сюзанна бросила взгляд на коробочку, затем посмотрела на дверь.
- Не уверена. Где вы это нашли?
- В гостиной. Я попросила Эдмунда купить пряник на обратном пути из Кеттеринга. Мы оба их любим.
Она пошатнулась. Джудит подхватила ее за плечи и отвела к кровати.
- Вам лучше полежать, - сказала Сюзанна. – Вы перенесли шок.
Послышались горькие слова.
- О да, шок. Мой собственный муж хотел меня убить! Конечно, это шок! Он меня ненавидит. Уже много лет. Несомненно, он нашел другую женщину и хочет на ней жениться. Поэтому я должна умереть.
- У вас нет доказательство этого.
- Он был неверен мне все эти годы.
- Это могло быть причиной для вас убить его, а не наоборот.
Сюзанна вовремя замолчала, прежде чем напомнить, что три любовницы ее мужа были отравлены брионией.
Дама Агнес с силой оттолкнула Джудит.
- Он хочет моей смерти!
- Ваша смерть принесет ему выгоду?
Дама Агнес задумалась.
- Он сможет снова жениться, но он потеряет большое состояние, которое я принесла ему в приданое. У меня трое кузенов. Если я умру, один из них потребует через суд вернуть то, что я унаследовала от отца.
Двое из этих кузенов сейчас находились в Дин-парке. Сюзанна подумала о них по очереди. Энтони Мирс, которого дама Агнес считала наследником, - шумный, грубый и заносчивый. Он не слишком умен и очень вспыльчив. Мог ли он совершить три убийства, чтобы смерть дамы Агнес казалась просто одной из ряда смертей? Доказывала ли его попытка проткнуть бумажного дракона ножом склонность к насилию?
А Ричард Топклиф, самозванный «верный служитель трона»? Он никогда не говорил точно, чем он занимался на службе, но Сюзанна подозревала, что он был сыщиком, как и ее покойный муж. Топклиф был беспощадным и нетерпимым к католикам, не отрекшимся от веры, - но мог ли он убить свою кузину ради наследства?
Когда дама Агнес наконец позволила Джудит уложить себя в постель, Сюзанна отправилась на поиски Ника и сэра Эдмунда. Она нашла их в восточном крыле двора. Браднел держался за изысканно вырезанную и расписанную каминную полку. Приблизившись, Сюзанна увидела дату 1571 год и девиз «Верный друг – сильная опора».
- Я знал, что это случится, если вы оставите Агнес одну, - пожаловался сэр Эдмунд. – Я привез вас, чтобы защитить ее.
- И я это сделала. Она узнала запах брионии и не стала есть пряник после моего предупреждения. Но вы не поняли одной важной вещи, сэр Эдмунд. Пряник предназначался не вашей жене. Его приготовили для вас.
Сюзанна показала коробочку Нику и сэру Эдмунду.
- Здесь столько брионии, что запах невозможно не заметить. Лишь глупец стал бы есть этот пряник. Я не верю, что целью была ваша жена. И вы тоже не должны были умереть. Есть лишь два разумных объяснения. Одно из них: кто-то хочет напугать вас, чтобы вы решили, что ваша жизнь в опасности.
- А второе?
- Вас должны обвинить в убийствах и попытке убийства. Вы связаны с тремя покойными женщинами. Всем известно, что вы держитесь подальше от жены. Что может быть проще, чем арестовать вас?
- А затем осудить и казнить, - прошептал Ник. – Кто бы это не совершил – его целью была смерть сэра Эдмунда.
Сэр Эдмунд начал мрачно вертеть перстень с печаткой.
- Кто может так сильно ненавидеть меня? И за что?
- Тот, кто не знает, что вы много потеряете в случае смерти жены. Если это не дьявольский заговор одного из ее кузенов. Я думаю, ответ следует искать в вашем прошлом. У вас есть враги? Те, кто хочет вашей смерти? Вы были здесь мировым судьей много лет. Вы отправляли людей на казнь. Их родственники могут жаждать мести.
- Было вынесено два смертных приговора, оба – на выездных Ассизах (4). Я не один отвечал за эти смерти.
На его лице появилось растерянное выражение.
- Около шести лет назад один родственник осужденного угрожал мне.
- При каких обстоятельствах?
Сэр Эдмунд задумался.
- Бродяга по имени Джаспер Редборн украл нескольких лошадей, и его за это повесили. Он говорил, что у него есть близнец, который отомстит за него. Через несколько дней после казни я обнаружил обезглавленного петуха посреди моей большой гостиной. Я подозревал, что его оставил близнец Редборна. Вскоре после этого на меня напали на аллее в Норхемптоне. Мне могли бы перерезать горло, если бы стражник не заметил нападавшего и не обратил его в бегство.
- Вы уверены, что это был брат Редборна?
- О да. Он мне сказал: «Это тебе за Джаспера», когда вытащил нож.
- Вы бы узнали его, если бы увидели опять?
Сэр Эдмунд покачал головой.
- Я его не разглядел. Он был в плаще с капюшоном. Он даже говорил шепотом, чтобы скрыть голос. После того, как он убежал, я забыл этот случай.
- Если он был близнецом Джаспера, он похож на него, - предположил Ник.
- Не обязательно, - возразила Сюзанна. – Не все близнецы похожи.
- К тому же легко изменить лицо, отпустив бороду или сбрив ее, - закончил сэр Эдмунд.
- Если этот второй Редборн виновен в отравлениях, - сказала Сюзанна, - значит, он какое-то время жил здесь неузнанным. Посторонний не смог бы оставить в гостиной пряник, оставаясь незамеченным. К тому же он должен знать, что сэр Эдмунд любит сладости.
- И как же нам его узнать? – спросил сэр Эдмунд.
- С помощью отпечатка большого пальца, который мы нашли в доме мистрис Ретси, - ответила Сюзанна.
На следующий день, после того как Ник поехал в Нортгемптон, чтобы поискать протоколы суда над Джаспером Редборном, Сюзанна занялась изготовлением восковых отпечатков. Она начала со слуг, и никто из них не спрашивал, зачем она это делает. Затем очередь дошла до Урсулы Ретси. Компаньонка леди Невиль отказалась выполнять указание Сюзанны. Затем отказалась Джудит. Топклиф выслушал ее просьбу и выбежал из комнаты. Доктор Ройдон вышел, бормоча о ведьминых трюках и восковых куколках.
- Что его беспокоит? – спросила она, прижимая большой палец леди Невиль к теплому воску.
- Он говорит, что встречал подобное на континенте, - ее любопытные глаза противоречили ее попыткам принять равнодушный вид.
- Когда он уезжал из Англии? Я думала, он местный житель.
- Он поселился в Греттоне два года назад.
Когда Сюзанна узнала это, у нее появилась новая идея. Она отправилась искать сэра Эдмунда. Он избегал ее весь день, и Сюзанна еще не получила его отпечаток.
- Вы должны прекратить ваши занятия, - заявил он, - или мне придется обвинить вас в колдовстве.
- Я думала, вы хотите найти убийцу!
- И предотвратить новые смерти, но это не поможет. – Его лицо выражало отчаяние. Сюзанна поняла, что он опасается, что она раскроет его секреты.
- Сэр Эдмунд, все сделанные мной отпечатки разные. Значит, мы сможем найти убийцу, сравнив его отпечаток с тем, который мы нашли в доме мистрис Ретси. Два человека отказались сотрудничать. Один из них – кузен вашей жены мастер Топклиф.
- Он советник королевы. У него огромное влияние при дворе. Одним словом он может навлечь на меня беду. Он уже подозревает, что я сочувствую неблагонадежным.
В последние годы полиция стала относиться к подозреваемым в ереси строже. Если раньше те, кто не посещал церковь, должны были уплатить шиллинг штрафа в неделю – сейчас им грозила тюрьма. Список подозрительных лиц в каждой епархии проверял Тайный Совет. Их ждали все большие ограничения. Если их не бросали в тюрьму, они были обязаны являться в Совет по первому требованию. Им запрещалось принимать гостей, чтобы они не готовили мятеж. Обвинения сэра Эдмунда – справедливые или нет – в пособничестве ереси могла принести ему огромный вред.
- Мне скорее кажется подозрительным доктор Ройдон, - успокоила его Сюзанна. – Может ли он быть тем самым близнецом, который угрожал вам?
Это предположение напугало сэра Эдмунда, но вскоре страх сменился задумчивостью.
- Вы вправду верите, что отпечаток пальца совпадет с тем, который мы нашли?
- Вправду. И если вы позволите мне взять отпечаток у вас, остальные поймут, что это не приносит никакого вреда.
- А если отпечатки совпадут? Как вы объясните, где вы нашли кусочек воска для сравнения?
- Сэр Эдмунд, вы шериф и мировой судья. Вы не можете оставить убийства безнаказанными. Незачем кому-то знать, что Барбара Ретси склонялась к ереси.
Побежденный, он уступил.
- Скоро время ужина. Перед ужином я в присутствии всех позволю вас взять у меня отпечаток и прикажу сделать то же самое тем, кто еще не сделал.

* *
*
После ужина, под аккомпанемент ворчания и бормотания, Сюзанна сняла отпечатки сэра Эдмунда, Топклифа и доктора Ройдона. Она сравнила их с отпечатком, найденном в Кеттеринге. Ни один из них не совпадал.
Ройдон был главным подозреваемым. По мнению Сюзанны, именно он был близнецом , угрожавшим местью сэру Эдмунду. Она страстно желала, чтобы Ник поскорей вернулся. Она упустила что-то важное, но что именно?
Прижимая к воску палец Урсулы, она запоздала подумала, что близнец мог быть и женщиной. Не Урсулой – ее семейная история была хорошо известна. Но кем-то в Дин-парке. Кем-то, кого они просмотрели.
- Следующая – Джудит, - показала она на служанку дамы Агнес.
- Иди, девочка, - дама Агнес подвела Джудит к столику, за которым сидела Сюзанна.
Бледная Джудит отодвинулась и попыталась убежать, но вернувшийся Ник поймал ее в дверях.
- У Редборна была сестра-близнец, - сказал он, с любопытством глядя на Джудит. – Сейчас ей около двадцати пяти лет.
Значит, Редборна повесили, когда ему было всего пятнадцать! Не удивительно, что его сестра была в ярости.
Джудит силой подвели к столу.
- Я ничего не сделала! – крикнула она.
- Тогда прижми палец к воску и докажи это, - сказала Сюзанна. «А заодно и помоги доказать мою теорию», - подумала она.
Джудит спрятала обе руки за спину.
- Она наверняка папистка, - произнес Топклиф. – Они суеверны. Она думает, что дьявол выскочит из воска и схватит ее.
Джудит повернулась к нему с ужасом.
- Я не папистка!
- Тогда что с тобой, Джудит? – спросила Сюзанна. – Негоже искать мести. Ее следует оставить Богу.
Она поймала руку девушки и прижала к воску.
Убежденная крикам Ройдона и насмешками Топклифа в том, что воск обладает волшебной силой раскрывать вину. Джудит прекратила бороться.
- Он убил моего брата! – зарыдала она. – Я хотела, чтобы он страдал!
Сэр Эдмунд действовал быстро. Он попросил Ника отвести Джудит в помещение в дальней стороне двора. Сюзанна присоединилась к ним чуть позже, неся два отпечатка.
- Они точно совпадают, - произнесла она. – Эта женщина убила Барбару Ретси.
Джудит больше не пыталась отрицать свою вину. Она даже гордилась содеянным. Ее признание ошеломило Сюзанну, которая почувствовала себя больной.
Джудит Ретборн готовила месть долгие годы. Она служила в богатом доме в Лондоне, когда узнала, что ее брат арестован. Она украла большую сумму денег у хозяев и сбежала, надеясь подкупить судей, чтобы они отпустили ее брата. Она приехала в Нортгемптон слишком поздно. Она попыталась убить сэра Эдмунда, но когда попытка не удалась, она придумала новый план.
Она поселилась в Рокингхеме, спрятав украденные деньги, и подружилась с женщиной, которая, как она знала, была любовницей сэра Эдмунда. Когда он бросил Фейнтпот и сошелся с Барбарой Ретси, Джудит смогла подружиться и с ней тоже. Зная Джудит много лет, обе женщины доверяли ей, когда она рекомендовала им лекарства. Но Джудит ждала, когда ее примут на службу в Дин-парк, чтобы быть поближе к даме Агнес, прежде чем начать действовать.
- Вы дурак! – плюнула она в сторону сэра Эдмунда. – Вы даже не поняли, что эти женщины были убиты. Мне пришлось убить еще и бедную корову Мод Хертфорд и засунуть ей в рот побольше ягод после ее смерти, пока вы наконец сообразили.
- Ты хотела, чтобы обвинили сэра Эдмунда? – спросила Сюзанна.
- Я хотела, чтобы его осудили и казнили, как моего брата, но чтобы сначала он страдал. Дама Агнес никогда не была в опасности. Ее смерть его не волновала.
- Если не считать потерю дохода.
- Я этого не знала, пока не нашли имбирный пряник, - Джудит взглянула на коробочку на столе.
- Что с ней будет? – спросил Ник.
Сэр Эдмунд выглядел несчастным.
- Ее будут судить на ближайших Ассизах. Самое меньшее – ее повесят. Или сожгут, если осудят за попытку убить меня, так как я – ее хозяин.
Никто не обращал внимания на узницу, пока обсуждали детали обвинения.
- Незачем выносить это дело на выездную сессию, - сказал Ник. – Публичного обвинения в попытке отравить вас достаточно для осуждения.
Лишь Сюзанна видела глаза Джудит, когда та услышала про предстоящую смерть на костре и поняла, что больше не сможет причинить вред сэру Эдмунду. Ее будут держать в темнице до приговора и даже потом не дадут говорить. Сэр Эдмунд обладал властью в этих местах, Джудит знала это.
- Только не костер, - пробормотала она.
Лишь Сюзанна ее услышала.
Она не пыталась остановить Джудит, когда та схватила остаток пряника и проглотила.
Ей было очень больно. Она умерла в ту же ночь.
В приходской регистр смерть Джудит Ретборн, служанки дамы Агнес, была внесена как «Гибель из-за дьявольской репы».



Гла́стонбери (англ. Glastonbury) — один из древнейших городов Англии, расположенный в холмистой местности на территории графства Сомерсетшир, у подножия 159-метрового холма святого Михаила. Как установили в 1892 году раскопки курганов в окрестностях Гластонбери, значительное скопление населения наблюдалось в этих местах ещё до прихода римлян, приблизительно с 60 года до н. э. В Средние века благосостояние Гластонбери зиждилось на славе Гластонберийского аббатства, древнейшего в Англии. Церковная легенда связывает его основание с именем легендарного короля Луция, который в порыве благочестия якобы ещё в 166 году пригласил в Гластонбери прелатов из Рима. Первая каменная церковь аббатства была возведена в 712 году. В монастыре были похоронены три англосаксонских короля, хотя паломников больше привлекала туда предполагаемая усыпальница святого Патрика.
В 1184 году аббатство сгорело, и восстановительные работы заняли практически три столетия. В период первого сбора средств на строительство (1191) монахи прибавили известности своей обители, объявив об обнаружении ими саркофагов с именами короля Артура и его супруги Гвиневры. В средневековой литературе были распространены истории о том, что именно в Гластонбери закончил свою жизнь Иосиф Аримафейский и сюда же он доставил Святой Грааль, и что здесь находится легендарный остров Авалон.
Во время английской Реформации многие бенедиктинцы, проживавшие в аббатстве Гластонбери, были подвергнуты преследованиям со стороны английских властей, среди них известен монах Артур, который за своё мученичество был причислен Римско-Католической Церковью к лику святых. После роспуска английских монастырей Генрихом VIII (1536—39) средневековые сооружения аббатства были разобраны на щебень для мощения дорог. Исчезновение аббатства подорвало общенациональное значение города. О величии древнего Гластонбери напоминают его скудные развалины.

(2) De materia medica ( латинское название греческой работы Περὶ ὕλης ἰατρικῆς, Peri hulēs iatrikēs, оба значения «На медицинских материалах ») является фармакопеей лекарственные растения и лекарства , которые можно получить из них. Пятитомный труд был написан между 50 и 70 годами нашей эры Педанием Диоскоридом , греческим врачом в римской армии. Ее широко читали более 1500 лет, пока она не была вытеснена пересмотренными травами в Ренессансе , что сделало ее одной из самых продолжительных из всех книг по естественной истории . В средневековый период De materia medica распространялась на латинском, греческом и арабском языках. В Ренессансе , начиная с 1478 г., он печатался также на итальянском, немецком, испанском и французском языке.

(3) Матиас де l'Obel , Матиас де Lobel или Matthaeus Lobelius (1538 - 3 марта 1616) был фламандский врач и ботаник , который родился в Лилль , Фландрии, в том, что теперь Hauts-де-Франс , Франция , и умер в Highgate , Лондон , Англия . Окончив медицинский университет Монпелье в 1565 году, он практиковал медицину в низинных странах и в Англии, в том числе занимал должности личного врача у двух монархов. Член фламандской ботанической школы шестнадцатого века, он написал серию крупных трактатов о растениях на латинском и голландском языках. Он был первым ботаником, который оценил различие между однодольными и двудольными. Его именем названо растение лобелия .
Stirpium adversaria nova (1570-1) Титульный лист, Stirpium adversaria nova 1571 Первая публикация Lobelius', Stirpium adversaria Нова (1571) была написана в конце своего пребывания в Англии, опубликованный в Лондоне и посвященная Елизавета I . Он был написан в сотрудничестве с Пьером Пена (Петрус Пена), его однокурсником и попутчиком из Прованса , и стал важной вехой в истории ботаники, в которой особое внимание уделялось медицине и ботанике как наукам, которые должны основываться на тщательных и точных наблюдениях.

(4) В Англии ещё с XII столетия название assisa или assisia давалось суду, в котором решались дела не поединком, как это допускалось со времени завоевания Англии норманнами и в гражданских процессах, а на основании добросовестного исследования истины. В этом судопроизводстве, особенно при рассмотрении спорных земельных вопросов, приглашались в качестве свидетелей и судей к подаче под присягою своего голоса 12 человек соседей, которым было известно дело.

[Aliskana]

↓↓ IN THIS SIGN, CONQUER

Гейл-Нина Андерсон и Саймон Кларк
Под этим знаменем ты победишь,

(старослав. Сим победиши.)



Завоевав Александрию в 642 году, арабский генерал Амр отправил калифу весьма прозаическое сообщение: "Я завоевал город, о котором могу сообщить лишь, что в нем 4000 дворцов, 4000 бань, 400 театров, 1200 зеленщиков и 40000 иудеев".
Вряд ли это описывает великолепие Александрии – место погребения Александра Великого, столицы фараонов во времена династии Птолемеев, местоположение одного из семи чудес света – знаменитого фаросского маяка – и одной из величайших библиотек древнего мира.

Александрия, Египет, 331 г.н.э.
Письмо Теокритаса Амон-Артена, врача

Мне страшно.
Нынешним вечером скульптуры древнего Египта ожили и поднялись по стенам, чтобы прыгать по крышам великого города. В следующей комнате лежит покойник. Если не обнаружат убийцу (и что еще важнее – карту), через шесть часов на рассвете нам перережут горла на ступенях библиотеки.
Любовь моя, ты – средоточие всей моей жизни. Я возношу хвалу богам, позволившим нам встретиться. Сейчас мои чувства мечутся между яростью и отчаянием. Потому что в этой жизни нам предстоит расстаться. Я больше не увижу твоих уст, подобных лепестку розы, и не почувствую наслаждения от капель масла, стекающих с твоих пальцев.
Я не знаю, позволят ли тебе забрать мое тело для погребения. Я могу лишь написать это письмо в надежде, что оно тебя отыщет. Я пишу, потому что вспоминаю, что я чувствовал, когда мой отец умер в Риме. Я был одержим мыслями о его болезни и страданиях, которые он испытывал вдали от нас, оставшихся в Александрии.
Я хочу, чтобы ты знала: я окружен друзьями, для которых, как и для меня, наша любимая библиотека стала вторым домом. Это юный Маркус – ты его хорошо знаешь. Ты дразнила его, утверждая, что его ресницы более подходят девушке. Он больше не появится на рыночной площади.
Он начал отращивать бороду – рыжую, как медь. Как ты помнишь, у него черные волосы – и это вызывает у него недоумение. Недавно он спросил меня:
- Тео, ты врач. Можешь мне объяснить, почему у меня волосы черные, а бакенбарды – рыжие?
Я засмеялся и сказал ему, что знаю не все.
Он улыбнулся и ответил:
- Когда-нибудь, Тео, ты будешь знать все.
За мной меня сидит, ест оливки и выплевывает косточки в чашу Хризипп – судебный писец. Ты встречала его на празднестве: высокого лысого толстяка, который постоянно ест и смотрит, где бы достать еще еды. Он топает, словно пьяный слон. Этот человек добрее всех, кого я знаю.
Эти двое и еще несколько человек, сидящих на скамьях позади меня, - вовсе не великие люди. Но я горжусь, что на рассвете умру вместе с ними.
Итак, я описал моих друзей. Интересно, как бы они описали меня? Хризипп как-то писал своему брату:
«Мой добрый друг Теокритас Амон-Артен, - врач. У него усталый взгляд и лицо любимого дядюшки. Он глядит вниз на камни улиц, размышляя о болезни, которую нужно вылечить.
Если мы обедаем, Тео пристально вглядывается в утку, жареную с медом, пивом и абрикосами. Его главная страсть – также его порок, который может довести его до истощения и скорби. Теокритас Амон-Артен – человек, который верит, что боги предначертали ему найти лекарство от всех болезней, известных людям. И он не знает устали. Хотя он совершил множество чудесных исцелений – этот добрый человек с тихим голосом проклинает себя и бьет в грудь до синяков, если умрет хоть один пациент – любого звания, веры и расы».
Сейчас, когда я пишу это при свете ламп, висящих на длинных веревках, свисающих с перекрытий, - Маркус говорит, что не может просто сидеть и ждать, пока нас зарежут, словно коз. Мы должны обнаружить убийцу и найти карту, которую генерал Ромулус считает настолько важной. Хризипп выплевывает косточки, произнося: «Найти убийцу… невозможно… человек убит в запертой комнате… он был один… без оружия… словно призрак прошел сквозь стены… убил его… а затем исчез с этой несчастной картой, которая дороже, чем все наши жизни…»
- И ты собираешься сидеть и ждать удара меча?
- Нет, я собираюсь сидеть здесь… есть оливки… и пить библиотечное вино. В этой комнате ничего не расскажет нам, кто убийца и куда делась карта.
Маркус смотрит на меня глазами лани. В них нет страха – лишь скорбь по уходящей жизни. У него жена и ребенок; их ожидает голод.
Он обращается ко мне:
- Тео, ты умный человек. Можешь придумать, как найти того, кто убил переписчика и украл карту?
- Я могу сказать только, что нераскрытое убийство подобно неустановленному диагнозу. Следует тщательно расспросить больного и выяснить мельчайшие симптомы – даже если они кажутся незначительными – затем собрать их и расположить в порядке, который поможет установить болезнь.
- Ты хочешь сказать, - проговорил Хризипп своим низким слоновьим голосом, - что если мы составим список всего, что находится в комнате, - в том числе тело – это волшебным образом поможет нам узнать, кто убийца?
Я грустно улыбнулся:
- Не совсем так, Хризипп. Но мы можем для начала заметить некоторые особенности.
- Например?
- Цвет ступней покойника.
- Отчего он важен?
- Те, кто пришли сюда босиком, - посмотрите на свои ступни. Они все белые, поскольку улицы Александрии посыпаны мелом. А ступни убитого густо покрыты черным.
- Значит?
- Значит… - Я пожал плечами. – Даже если кажется, что убитый не выходил из комнаты, где он был заперт, - он прошел вокруг по участку, густо покрытому чем-то черным.
Маркус добавил:
- К тому же на полу валяются сухие лепестки лотоса. Их не было, когда человек заперся в комнате.
- Тео, все это может нам помочь обнаружить убийцу и карту?
Я беспомощно пожал плечами.
- Не знаю. Ясно лишь, что, хотя все уверены, будто переписчик сидел взаперти и не покидал комнаты, в которой нашли его тело, - в действительности он был где-то в другом месте.
Меня окружали друзья. Они смотрели на меня с надеждой. И это волновало меня сильнее, чем страх, который я видел прежде.
Они надеялись, что я найду убийцу и карту до восхода солнца и тем самым спасу их от палачей.
Может быть, любимая, ты хочешь узнать, как я оказался в столь ужасном положении. Я посещал Праксикла – помнишь, это плотник, который живет на той же улице, что и твоя мать. Я собирался вернуться домой, но мне нужно было поговорить с библиотекарем – он обнаружил описание лекарств, которые были мне очень нужны.
Спеша вдоль улицы Гробовщиков к библиотеке, я увидел, что статуи ожили и начали передвигаться по крышам, - и с ужасом понял, что на рассвете на улицах прольется кровь.
Древнеегипетские статуи ожили?
Это звучит, как сказка, правда? Наши древние сказания могут вправду испугать гостей города. Правда намного более обыденна. При угрозе беспорядков обезьяны, которые живут среди древних статуй, убегают в поисках убежища в старом храме Амона. Я тоже спешил туда, но по иной причине. Храм больше не был местом для молитв. Уже двести лет он был лучшим книгохранилищем, какое можно найти.
Когда я поднимался по ступенькам, свет маяка Фароса уже зажегся и начал светить через море, сливаясь со светом солнца. Высоко над головой я увидел тени обезьян, прыгающих по крыше библиотеки, пока они не покрыли ее целиком, словно колышущийся живой тростник.
Как ни странно, железные двери библиотеки были заперты, и мне пришлось кричать и стучать молотком, чтобы позвать одного из служителей. Мне следовало внять этому знамению.
- Отчего двери заперли так рано? – спросил я.
Служитель указал на крышу.
- Обезьяны опять появились, и библиотекарь приказал запереть двери, чтобы не пускать их внутрь. – Служитель щелкнул языком из отвращения к обезьянам, которые скреблись, бормотали и вопили на крыше.
- Когда-нибудь эти твари кого-нибудь убьют. Я сотни раз говорил библиотекарю, что эти зверюги могут обрушить крышу…
- Моссе, прошу тебя… Мне нужно переписать несколько документов…
Служитель беззаботно пожал плечами.
- Заходи, Тео. Сегодня там настоящий цирк.
- Почему?
- Какой-то глупый римлянин заперся в комнате для чтения. Библиотекарь и другие книжные черви пытаются открыть дверь.
Я направился внутрь древнего здания, чтобы сделать копии и вернуться домой, но циничный Моссе решил, что я хочу посмотреть, что происходит в комнате для чтения, и позвал меня:
- Это в комнате Исиды, Тео. Ты ее не пропустишь: все книжные черви столпились вокруг нее и гогочут, словно гуси. У них что, нет домов, куда можно пойти? Нет друзей, с которыми можно выпить? Пусть здесь гнездятся обезьяны, а не люди…
Его голос затихал, когда я проходил мимо полок с лучшими книгами мира. Надо мной обезьяны взбирались на колонны или сидели на плечах каменных богов. Они без устали шумели, и их глаза, напоминавшие драгоценные камни, сверкали при свете ламп.
Я хотел пройти мимо десятка человек, столпившихся возле входа в комнату Исиды, но Маркус заметил меня.
- Привет, Тео! Ты знаешь? Какой-то…
- Какой-то римлянин заперся в комнате Исиды. Да, Моссе сказал мне. За что он так сильно ненавидит римлян – Бог знает.
- Я приказываю выломать дверь, - заявил незнакомец, лицо которого было красным как сырое мясо. – Внутри мой помощник с документом, который… из-за которого люди могут умереть.
Библиотекарь –высокий, молчаливый, полный достоинства – попытался его успокоить. Но краснолицый, который носил шерстяной плащ, несмотря на жару, покрылся пятнами и заорал:
- Выбейте дверь! Я приказываю от имени генерала Ромулуса!
Воцарилась мертвая тишина. Даже орды обезьян наверху, казалось, замолкли при звуке этого страшного имени.
Библиотекарь побледнел.
- Вы сказали, генерал Ромулус?
- Вы правильно расслышали.
Библиотекарь хмуро кивнул.
- Выбейте дверь.
Репутация Ромулуса была ужасной. При любых беспорядках или бунте император Константин знал, кто подавит их: быстро, беспощадно, полностью. Когда римляне устроили бунт из-за голода, Ромулус затопил улицы Рима потоками крови. Выжившие шептали, что он обнажил грудь, омыл руки в крови и разрисовал ею грудь, лицо и шею, как истинный варвар (которым он и был).
Поэтому библиотекарь больше не спорил.
Мы выбили дверь.
На полу комнаты лицом вниз лежал седой мужчина. Позже мы узнали, что его звали Диомед, и он был римлянином, помощником краснолицего. Ему разбили голову, и его душа улетела из тела через эту рану.
Больше всего испугала краснолицего пропажа драгоценной карты, находившейся прежде в этой комнате. Покраснев еще сильнее, он обыскал комнату. Искать пришлось недолго, поскольку кроме стола, веревки и нескольких перевернутых стульев, в комнате ничего не было. Тогда он стащил одежду с покойника, словно сдирая шкуру с козы, в надежде, что карта спрятана там.
Ее там не было.
Сжав голову руками так, будто из его лба собиралась появиться Афина, он присел на корточки и захныкал. Когда библиотекарь попытался успокоить его, краснолицей покачал головой.
- Ты не понимаешь. Карта была в моих руках. Карта, нарисованная на кроличьей коже. Я помню цвет краски, обрыв в правом верхнем углу. А сейчас я потерял ее.
- Друг, это всего лишь карта.
- Всего лишь карта… Всего лишь карта! Генерал Ромулус заставлял меня искать ее пять лет. А теперь я сообщил его стражникам, что карта в моих руках…
Пока он говорил, мы услышали звук шагов по мраморному полу. Не легкие деликатные шаги читателей, а мерную поступь солдат.
Краснолицый со стоном стиснул зубы и предстал пред генералом Ромулусом, входящим в зал. Генерал был в полном боевом облачении. На нем были сверкающий нагрудник и шлем, украшенный перьями. Его зубы сверкали белизной, как у знатной дамы. Его окружали стражники-германцы – огромные мужчины угрожающего вида. У них были светлые бороды, синие глаза и ноги, подобные стволам деревьев. Их вооружение было в шрамах и вмятинах – следах долгих рукопашных битв.
Мы быстро покинули зал, оставив библиотекаря и краснолицего наедине с генералом.
Любимая, я бы хотел описать ярость генерала. Рассказать, как он кричал на обоих, осыпал их ударами – и даже пинал мертвеца ногами.
Затем он вошел туда, где мы стояли, сильно напуганные.
Его верхняя губа блестела от пота; его жуткие глаза уставились на нас.
- Вы знаете, что произошло. Один из моих слуг убит. А карта – очень ценная карта – украдена. Поэтому я решил казнить всех вас. Так я буду уверен, что уничтожил вора и убийцу, а также тупых свидетелей, которые не сделали того, что могли.
Я увидел, как руки стражей потянулись к мечам.
- Однако, - продолжал генерал, - мне нужна карта. Только вы были в библиотеке во время убийства – значит, один из вас знает, где она. Поэтому я обещаю вам: я вернусь через шесть часов. Если карта к тому времени будет найдена – вы сможете идти домой. Иначе я пойму, что в Александрии готовится бунт. И по этой причине я прикажу вывести вас отсюда и перерезать вам горла возле выхода из библиотеки. Понятно? Найдете карту – будете жить. Не найдете – погибнете.
И, оставив несколько стражей, чтобы мы не могли убежать, он исчез в ночи.
Любимая, ты можешь вообразить наш ужас и мысли, приходящие нам в головы.
- Бежим из библиотеки! – предложил Маркус.
- Как? Окна высоко, а двери заперты. Это место надежно, как тюрьма.
- Нападем на стражников?
- Гениальная мысль, - проворчал Хризипп. – Это могучие германцы, вооруженные мечами и топорами. Тео, ты нападешь на них со свитками папируса, а я поражу их парочкой од Вергилия. Маркус, каждый из них убьет нас одной рукой. Ты понимаешь это? - Он остановился и вздохнул. – Прости, Маркус. Я не хотел быть грубым. Извини. Почему так трудно признаться, что я боюсь смерти?
Я не сказал ничего. Я смотрел на стражников. Они любовались обезьянами, снующими туда-сюда по крыше. Сначала стражники орали и хохотали, затем принесли луки и стрелы, решив развлечься стрельбой. Они выбрали самку с ребенком и выстрелили ей в сердце. Оба упали и разбились о мраморные плиты.
Обезьяны пришли в ярость. Нам на головы посыпались обломки статуй, птичьи гнезда, клочки папируса. Германцы в свою очередь начали ругаться на своем гортанном языке. Они выпустили еще много стрел, но ни одна из них ни в кого не попала. Все книжные черви укрылись в зале Исиды, предоставив животным сражаться.
- Тео, - сказал Маркус, глядя на покойника, который казался еще беззащитнее после посмертного оскорбления, - надо придумать, как найти убийцу и пропавшую карту.
Я пожал плечами.
- Теоретически это возможно, но я не знаю, способен ли я на это.
Я взглянул наверх. Библиотекарь, Маркус, Хризипп и все остальные смотрели на меня с надеждой. Даже краснолицый жаждал продолжения.
Я был их единственной надеждой, любимая. Если я потерплю неудачу – хуже не будет. Мы все равно покинем этот мир на рассвете. И все же я неохотно лез в ловушку ответственности, цепляясь за призрачную надежду.
Я вздохнул.
- Сделаю все, что смогу.
Я посмотрел на всех по очереди.
- Вы обещаете мне честно ответить на все вопросы?
Они дружно кивнули.
- Спасибо. Итак, вы все были в комнате во время убийства?
- Все, кроме моего помощника Моссе, - ответил библиотекарь. – Он работал в моем кабинете.
- Я поговорю с ним, - сказал я. – Он тоже подозреваемый.
- Только не Моссе! Он не способен убить даже паука.
- Пойми, что мы должны подозревать каждого, пока не найдем убийцу и украденную карту.
Маркус почесал кудрявую голову.
- Ты уверен, что вор и убийца – один и тот же человек?
- Не обязательно.
Хризипп похлопал себя по щекам.
- С чего мы начнем?
- Будем действовать постепенно, по одному шагу. – Я старался говорить обнадеживающе, хотя вовсе не был уверен, что смогу решить задачу за оставшиеся пять часов с небольшим. – Как я уже сказал, я хочу опросить вас так, как если бы вы были пациентами. Мне нужно знать все подробности, какими бы незначительными и мелкими они не казались. Я должен знать все.
Вначале я составил список всех, кто находился в библиотеке во время убийства. Их было девять, не считая меня и Диомеда:
Библиотекарь
Маркус
Хризипп
Моссе
Бенджамен (пожилой иудей, копировавший иудейские тексты)
Силанус (учитель математики из Сицилии)
Ха-ра-даа (священнослужитель откуда-то с Востока, знавший лишь несколько слов по-латыни)
Стаки (мошенник, находился в библиотеке, чтобы украсть несколько свитков с целью продажи)
Габиний (краснолицый помощник генерала)
Сначала я спросил Габиния, с какой целью он и погибший Диомед пришли в библиотеку.
- Генерал Ромулус пять лет назад приказал мне найти карту.
- И ты нашел ее сегодня вечером?
- Да. Наш путь вел нас от Афин до Рима через Испанию и наконец привел в Александрию. Эту карту нарисовал капитан торгового судна во время правления Тиберия.
- Чем она так важна?
- Генерал приказал мне не говорить о карте ни слова.
- Ты боишься, что генерал убьет тебя, если ты расскажешь мне о карте? Ты не думаешь, что сейчас это не имеет значения?
- Послушай. Я уже считаю себя мертвецом. Но я боюсь, что генерал в ярости прикажет казнить мою семью. А он обязательно сделает это, если я проговорюсь о карте.
- Я не хочу принуждать тебя, но твой рассказ может помочь.
- Прости. Я не стану говорить о карте.
- Тогда расскажи о сегодняшнем вечере.
- Как ты знаешь, дверь была заперта. Когда мы вышибли ее и зашли внутрь…
- Нет, расскажи все с того момента, когда вы вышли из дома.
- Сегодня утром мы с Диомедом вышли из дома, который я арендовал, - это первый дом на площади Адриана -и направились в библиотеку.
- За вами кто-нибудь шел?
- Я никого не заметил.
- Недавно не происходило чего-нибудь необычного?
- Например?
- У тебя ничего не украли? Возле твоего дома не появлялись посторонние?
- Нет. Хотя подожди… - его глаза радостно заблестели. – Я знаю, кто виноват!
Он наклонился ко мне, чтобы шепнуть на ухо:
- Старик, сидящий здесь на полу.
- Ты имеешь в виду Бенджамена?
- Да, я часто видел его возле своего дома. Он наверняка наблюдал за нами.
- Ты видел его каждое утро?
- Да.
- Я рад слышать это.
- О небеса, почему?
- Потому что он выполнял мои указания.
Лицо Габиния побагровело.
- Значит, это заговор?
- Успокойся, Габиний. Ты говоришь, что видел его возле первого дома на площади Адриана?
- Да.
- За соседней дверью живет человек, который пасет стадо коз.
- Я не понимаю, о чем ты…
- У Бенджамена, как у многих египтян, зубы стерты до самых десен. Жернова, которые мелют муку, не различают вероисповедания или расы. Три года назад Бенджамен пришел ко мне истощенный, потому что не мог жевать, и его жена боялась, что он умрет. У него были абсцессы десен. Я осмотрел его рот и удалил абсцессы полым тростником. Я также рекомендовал ему выпивать каждое утро чашку козьего молока. Я рад, что он до сих пор следует моим указаниям.
- Но он иудей! – произнес Габиний громче.
- Я знаю. И мы должны поэтому обвинить его?
- Конечно!
Я тяжело вздохнул.
- Бенджамен – житель Александрии, которому выпало быть иудеем. Библиотекарь – гностик. Маркус принадлежит к ордену герметиков. Хризипп почитает Аполлона в храме и Бахуса в портовой таверне.
- Однако…
- Однако генерал никогда не поверит, что такой старик, как Бенджамен, в состоянии убить. К тому же генералу нужна карта. У Бенджамена она есть?
- Видимо, нет, - Габиний удрученно покачал головой.
- Теперь расскажи, что случилось, когда вы зашли в библиотеку.
Габиний рассказал, что они начали просматривать документы в поисках карты. Обнаружив ее, они радостно закричали. На этот крик прибежал Моссе, решив, что библиотекаря убили. В это же время начали появляться обезьяны – знак, что в городе ночью будут беспорядки. Библиотекарь приказал запереть двери на случай, если толпа попытается ворваться в библиотеку. К сожалению, народ считал книги знаком власти императора. И раз уж они не могли сжечь императора – они жгли его книги.
После первого восторга от найденной карты Габиний понял, что у него есть затруднение. Сначала он решил бежать к генералу и передать ему карту. Однако нести такую ценность через беснующуюся толпу было опасно. Он решил отправить гонца и дождаться появления генерала с вооруженной охраной. Как всегда, эгоизм одержал верх над логикой. Он решил встретить генерала у входа с радостной вестью, насладиться его поздравлениями и наверняка получить деньги в награду. Опасаясь повредить драгоценную карту, он решил запереть Диомеда вместе с картой в комнате Исиды. Дверь была укреплена железными полосами и здоровенными болтами с обеих сторон. То есть, их завинтил Габиний снаружи и Диомед изнутри. Габиний, библиотекарь и Моссе могли удостоверить, что Диомед был жив и здоров и держал в руках карту, когда запирал дверь. Габиний даже уселся в кресло за дверью, охраняя тем самым свою удачу от зловещих козней рока. Он хотел встретить генерала возле входа. Послание было отправлено. Через полчаса из запертой комнаты послышался шум борьбы. Раздались крики и звуки ударов. Затем наступило молчание.
В страхе Габиний развинтил дверь со своей стороны. Изнутри дверь по-прежнему оставалась запертой. Вскоре все читатели и библиотекарь начали звать запертого в комнате. Как раз в этот момент пришел я. Мы выломали дверь и нашли несчастного мертвым. Мне было ясно, что причина смерти – удары по голове. Однако на теле покойного были синяки, а на запястьях ушибы, словно он защищался от нападения. Я заметил, что у мертвеца были отличные зубы без малейшей коррозии, свойственной людям его возраста. Я прищелкнул языком – жаль, что такие прекрасные зубы пропадают во рту покойника
Маркус заметил поврежденные запястья и сказал с надеждой:
- Если мы обнаружим ушибы на теле одного из нас – значит, он и есть убийца.
- Нужно всех осмотреть, - произнес я.
Ни у кого из нас не оказалось свежих ушибов, кроме восточного священнослужителя по имени Ха-ра-даа – худого темнокожего человека, одетого в простую желто-шафрановую тунику. У него были ушибы на щеке и верхней части груди. Опрашивать его было нелегко: он знал только несколько фраз на латыни. Он казался подозрительным нам всем. Хотя он говорил спокойно и все время улыбался, я подозревал, что он сильно взволнован.
- Значит, мы нашли убийцу? – Маркус радостно улыбнулся. – У него появились ушибы, когда он дрался с Диомедом, перед тем как убить его.
- А карта? – спросил я.
- Он спрятал ее среди книг, чтобы забрать позже.
Я снова беспомощно пожал плечами. Я научился этому жесту за последние два часа.
- Возможно. Но эти ушибы могли появиться днем раньше. И как он проник через запертую дверь, убил Диомеда, украл карту и вышел? Библиотекарь, ты знаешь что-нибудь об этом человеке?
- Очень мало. Он впервые появился в библиотеке три дня назад. Его интересовали древнеегипетские папирусы. Это очень странно: никто не умеет читать древние иероглифы и мало кто интересуется ими.
Я попытался поговорить с Ха-ра-даа снова, но он отвечал лишь «да» и «нет». Грустно было видеть его смущенное лицо.
Мне пришла в голову мысль. Стены храма покрыты древними иероглифами. Я указал на одну надпись. Глаза Ха-ра-даа сверкнули, а улыбка стала шире. «Имхотеп», - произнес он.
Я указал на другую. Он решительно сказал: «Рамзес». Я показал еще одну надпись, и он заговорил на языке древнего Египта, незнакомом мне.
- Спасибо, - я наклонил голову из уважения к его учености, затем обернулся к Маркусу. – Он вправду изучает древние тексты, но из-за ушибов он возглавил наш список подозреваемых.
- Ты собираешься опросить кого-то еще? Стаки – известный преступник.
- Верно, - я кивнул. – И если бы он знал, какова ценность карты, он бы постарался украсть ее. Но он лишь мелкий воришка, способный стащить одежду с веревки или книгу с полки, но не убийца.
- Кстати, где он?
- Сидит в уголке лицом к стене. Видимо, надеется, что о нем забудут.
Внезапно случилось кое-что странное.
Больше всех внимания обратил на Стаки маленький Ха-ра-даа. Он начал что-то кричать на своем странном певучем языке, а затем набросился на Стаки. Тот закричал и начал изображать жестами «Подойди ко мне, и я стукну тебя по голове».
Ха-ра-даа ударил его по груди и по лбу и разразился потоком непонятных слов.
Наконец мы их разняли.
- Что случилось, Тео? – спросил Маркус.
- Бог знает. Я думаю, это их личная ссора. Если она не поможет нам найти убийцу и карту, лучше не обращать внимания. Время бежит, друг.
Маркус проглотил слюну и провел пальцами по горлу – видимо, представив себе меч, который вскоре перережет его.
- Я боюсь, Тео. Моя жена снова беременна. Кто позаботится о ней, когда…?
- Тихо, друг, тихо. В любом случае поздравляю тебя. Приведи завтра Кайю ко мне, чтобы я убедился, что с ней все в порядке.
- Но…
- Но ничего. Засучим рукава и решим задачу.
- Ты собираешься опрашивать остальных?
- Это напрасная потеря драгоценного времени. Только мертвец может рассказать нам, что произошло.
Маркус изумленно взглянул на меня.
- Диомед нам ничего не расскажет. Он уже похолодел.
- Труп может рассказать много. И врач, который не умеет опрашивать мертвых, даром ест свой хлеб.
Я приказал отойти подальше всем, кроме библиотекаря, Маркуса и Габиния. Хризиппу я поручил держать Стаки и Ха-ра-даа подальше друг от друга. Остальные спрятались под полками, так как обезьяны продолжали швырять камни в стражников, которые напрасно пытались стрелять наверх, попадая лишь в камни. Их гневные крики отражались от стен.
Я толкнул дверь в закрытую комнату Исиды.
- Вы помните, здесь все в таком же виде, как было, когда мы вышибли дверь?
Библиотекарь ответил:
- Более или менее, лишь тело потревожено. Габиний его обыскивал, генерал в ярости ударил…
- Габиний и Маркус, вы согласны?
Оба кивнули.
- Хорошо. Я всего лишь человек и могу ошибаться. Поправьте меня, если я что-то упущу. В комнате три больших масляных лампы, висящие на длинных веревках, привязанных к потолку. Так как это комната для чтения, лампы расположены над головами.
- Это важно? – перебил Габиний.
- Очень. Это жизненно важно. Поэтому помогайте мне. Итак, о чем я? Комната очень высокая. Я думаю, чтобы добраться до потолка, восемь человек должны взобраться друг другу на плечи. Сама комната служила прежде преддверием главного храма. На стенах расположены барельефы животных и вырезаны иероглифы. Лишь на самом верху стен есть отверстия, пропускающие дневной свет.
Я взглянул наверх и разглядел свет маяка, отражающийся от известняковых стен, - маяка, освещающего путь кораблям в ночи.
(О, как бы я хотел спуститься на берег, держа тебя за руку и слушая шепот волн, словно песнь Ариона при лунном свете).
Я глубоко вздохнул и продолжил:
- Пол состоит из квадратных каменных плит. Их тщательно очищают от мусора и пыли. Сейчас на них видны лишь капли крови убитого. Но вдоль толстой веревки лежат несколько сухих лепестков лотоса. Теперь займемся мебелью. В центре комнаты – продолговатый каменный стол. Он пуст. А рядом два стула. Оба сломаны и опрокинуты.
- Их перевернули во время борьбы как дубинки, - сказал Маркус.
- Давайте пока описывать лишь то, что мы видим, а не рассуждать, почему стулья перевернуты. Иначе мы можем прийти к неверному заключению.
- Но мы же слышали треск стульев!
- Верно, - согласился Габиний, раздраженный моей медлительностью и неуверенностью. – Нападавший убил моего помощника стулом.
- Маркус, - попросил я. – Возьми этот стул, он целее. Бери его за ножки обеими руками. Теперь ударь меня.
- Ты шутишь, Тео!
- Сейчас не время для шуток. Возьми стул и ударь меня, используя стул как дубину. Давай же! Быстрее!
Озадаченный Маркус схватил стул, размахнулся и…
Клинк!
Стул задел одну из низко висящих ламп. Она закачалась, и тени начали танцевать вокруг.
Маркус испуганно поставил стул. Библиотекарь остановил качающуюся лампу.
- Она разбилась?
- Низ отломался, и масло вытекло. Осторожно, не наступи на него, иначе ты поскользнешься и разобьешь голову.
Я обошел масляную лужу.
- Давайте проверим остальные две лампы. Видите? Они целы.
- Значит, воскликнул Маркус, - если бы убийца и жертва подняли стулья, они бы разбили лампы!
- Но почему тогда стулья опрокинуты? – крикнул Габиний. – Как убийца проник в комнату через закрытую дверь, убил Диомеда и украл карту? Он что, превратился в птицу и влетел в окно?
- Не знаю, как вы, а я не верю в колдовство, - ответил я. – Кем бы ни был убийца, он простой смертный.
Маркус запустил пальцы в шевелюру.
- А мог он влезть в окно?
Я пожал плечами.
- Возможно, но как он снаружи поднялся на стену высотой в восемь человек, забрался в комнату незамеченным и вышел? Тогда он должен быть ловким, как обезьяна.
- Раньше ты говорил о цвете ступней мертвеца. Они покрыты черным веществом, хотя должны быть серыми, как уличная пыль.
- Ты хорошо запомнил, Маркус. Я думаю, что именно здесь лежит ключ к разгадке. И сухие лепестки лотоса тоже важны. Не дай мне упустить ни одной подробности. Веревка… Как она оказалась в комнате?
- В этом как раз нет никакой загадки, - ответил библиотекарь. – Мы вешаем лампы на такие веревки, привязывая их к потолку. Моссе оставил ее на прошлой неделе, после того, как заменил другую веревку. Я как раз собирался напомнить ему об этом.
Маркус покачал головой.
- Тебе все равно понадобилась бы высокая лестница, чтобы привязать веревку к балке.
- Нет, мы давно научились привязывать к нити груз и перебрасывать через балку затем тащить более тяжелую веревку через петлю и привязывать к крючкам лампы.
- Изобретательно, - заметил я, - но как Моссе был так неосторожен, что оставил веревку на полу?
- Он просто привязал ее к одному из крюков на стене. В случае переполоха следовало стукнуть по полу.
- Итак, у нас есть прочная веревка около тридцати локтей в длину. Она размотана.
- Неудивительно, - произнес Габиний устало, - здесь толклось столько народу. Они размотали веревку ногами.
- Возможно.
- Смотрите, - прошипел Габиний, - у нас есть подозреваемый! Этот чужеземец, Ха-дар…
- Ха-ра-даа.
- Пусть. Как бы его к дьяволу ни звали. У него свежие ушибы. Почему бы нам не выбить из него правду? Стражники с радостью – с большой радостью – помогут нам.
- Ты можешь избить сколько угодно людей за преступление, которое они то ли совершали, то ли нет – но я не думаю, что даже эти звери будут бить человека, который не говорит на их языке.
- Но все эта болтовня! Ищи ключи! Смотри на ступни! Смотри на чертовы лепестки лотоса! Какой в этом толк?
- Посмотри вокруг, Габиний. Чего ты не видишь?
- Чего я не вижу? Ты говоришь загадками, Амон-Артен.
- Посмотри вниз. Что там было раньше, чего теперь нет?
- Ты говоришь чепуху.
- Масляная лужа! – воскликнул Маркус. – Она высохла!
- Ну и что? – яростно крикнул Габиний. – Она просто вытекла сквозь щели в полу!
- И это, - я поднял палец, - напоминает нам о том, что находится у нас под ногами. Стены прочные, двери заперты изнутри и снаружи, стены слишком высоки. Единственный вход – через пол.
Габиний хмыкнул.
- Значит, убийца залез под землю, как крот?
Я покачал головой.
- Под Александрией расположен лабиринт древних подземелий. Там захоронены миллионы мертвецов. Захоронения есть даже в подвалах домов на соседней улице. Хризипп показывал мне, как проникнуть в подземелья через конюшню на его заднем дворе. Мы долго шли под городскими улицами. Там находятся тысячи гробов. – Я поднял сухой лепесток. – И высохшие погребальные венки из бутонов лотоса.
- Этих бутонов здесь не было до того, как Диомед заперся здесь с картой, - охотно подтвердил Маркус. – Убийца пронес их сюда. Может, они прилипли к его одежде.
Библиотекарь кивнул.
- Убийца проник в комнату через подземный ход, который подводил прямо к полу.
Даже Габиний взглянул обнадеженно.
- А Диомед зачем-то залез в подземелье, покрытое черной грязью.
- Что теперь, Тео?
- Принесите железную плиту, и будем переворачивать камни, пока не обнаружим вход.
Библиотекарь приказал Моссе принести плиту, и мы приступили. Маркус, Габиний и даже библиотекарь взволнованно выкрикивали друг другу команды, пока мы разбирали каменный пол. Выбирать, какие плиты надо поднимать, было легко. Большая их часть была приклеена цементом, и такие плиты мы не учитывали. Подняв очередную плиту, мы принюхивались в надежде почувствовать характерный могильный воздух и аромат древних благовоний, которыми умащали тела. Затем шаги должны были привести нас вниз, в обитель теней.
Но время шло, а под плитами был только песок. Надежда и восторг сменялись разочарованием. Затем отчаянием.
Мы перевернули все плиты. Ничего, кроме песка. В конце концов я сел, прислонившись к стене. Тело с черными ступнями все еще лежало на полу. Я держал в руке лепесток лотоса и проклинал свою самонадеянность и глупость. Любимая, ты порой говорила мне, что я одержим мыслями, будто способен вылечить любую болезнь, и что смерть пациента – не моя вина. Но я все равно буду шагать вниз, шептать проклятия и биться головой об стены от своего невежества и бессилия.
Я знаю, что не в силах поставить диагноз. Я просто играл в игры, в то время как меч приближался к моему горлу. Я цеплялся за ускользающую жизнь, как тонущий моряк за обломок судна. Я думал о том, как ты открываешь свои прекрасные глаза на рассвете и доверчиво улыбаешься – и я чувствую себя таким скромным и в то же время таким гордым, оттого, что ты решила провести жизнь со мной.
Мы прекратили поиски. Железная плита лежит у стены. Обезьяны все еще швыряют камни в стражников.
Я использую время, оставшееся до возвращения генерала, чтобы окончить письмо к тебе. Не тоскуй обо мне слишком долго, любовь моя. Начни новую жизнь. Одна моя частица станет ветром над пустыней, шепчущим твое имя. Другая превратится в песок, опускающийся с голубых небес на твои обнаженные плечи, и превратится в веснушки. Когда ты будешь стряхивать их – стряхни нежно, любимая. И тогда я, быть может, почувствую касание твоих пальцев на своей щеке.
Теокритас Амон-Артен

Завещание писца

Меня зовут Хризипп. Я уже двадцать лет работаю в суде писцом. Я записываю речи тяжущихся и судебные решения. Теокритас Амон-Артен, мой друг с детства, попросил меня закончить это письмо от его имени.
Тео также попросил меня в комнате Исиды записать признание хозяина убитого Диомеда – Габиния Ларентии.
«Мое имя – Габиний Ларентия. Я пишу это признание по доброй воле, зная, что через час буду мертв. Пять лет назад я получил приказ найти карту, нарисованную капитаном торгового судна во время правления императора Тиберия. До него дошли рассказы финикийских мореплавателей об огромном неведомом континенте. Легенды рассказывают, что финикийцы поплыли на запад от Геркулесовых столпов и пересекли Атлантику. Капитан торгового судна отправился на поиски этой земли на запад и возвратился через год с картой, которую я обнаружил в этой библиотеке. На обороте карты он записал сведения об этой земле. Ее климат – средиземноморский, реки полны рыбы, на равнинах бродят стада бизонов столь многочисленные, что людям не под силу счесть их. У жителей кожа красна, словно медь.
Тео спросил:
- Каков был план генерала Ромулуса?
- Он собирался создать новый Рим, более великий, чем прежний. Ромулус – римский язычник. Он презирает обращение Константина в христианство и переход имперской власти от Рима к Константинополю. Ромулус хотел заключить договор с язычниками севера, позволить им войти в Рим и захватить его, а Испанию превратить в государство-крепость. Пока Константин сражался, чтобы изгнать варваров из Рима, Ромулус планировал увести лучших римлян через Испанию, а затем плыть на запад, через океан, чтобы создать новый языческий Рим. Он хотел построить флотилию из тысячи кораблей, которые бы несли римские семьи и золото. На новом континенте корабли следовало разобрать и построить город из их древесины.
- И каков был бы результат исхода?
- Разрушение империи. Вначале Ромулус разорил бы западную часть империи, вложив средства в создание огромной флотилии и заполнив ее корабли лучшими военными, мастерами и гражданами Рима; затем впустил бы варваров в Рим. Константин бы не смог победить их. Наконец, варвары бы захватили Константинополь, и империя была бы утрачена навсегда.
- Но если для этого нужно было просто плыть на запад – зачем Ромулусу потребовалась карта?
- Он верил, что боги на его стороне и вручают ему карту как знак победы. Но если он не найдет карты – он не сможет вернуть богов в новый Рим и будет низвергнут с высоты.
- Так он суеверен?
- Очень суеверен. Он боялся отпускать стражников после наступления темноты, так как слышал, что по ночам древние боги оживают.
Тео мрачно усмехнулся.
- Он просто не слышал александрийских сказаний.
Габиний устало улыбнулся:
- Я тоже боялся, пока не узнал, что это рассказ про обезьян.
Тео зашагал по комнате, глядя на тело Диомеда.
- Габиний, ты верил в план генерала?
- Он платил мне не за веру. А за то, чтобы найти карту, которую я сегодня потерял.
- Ты язычник?
- Иногда я посещаю храм Юпитера.
- Значит, тебя не волновала гибель христианства?
- Христианство – это просто причуда. Сейчас оно в моде среди знати, потому что император и его семья – христиане.
- Ясно. – Тео почесал щеку. – Ты ненавидишь христиан?
- Вовсе нет. Я нанял одного христианина на службу. – Он указал на покойника, лежащего на полу.
- Диомед был христианином? – удивился Тео. – Ты уверен?
- Совершенно уверен.
Послышались тяжелые шаги. Шесть часов истекли. Романус вернулся за картой.
Тео поспешно спросил:
- У Диомеда была семья? Это очень важно. Скажи мне.
- Сейчас не осталось ничего важного, - красное лицо Габиния стало серым. – Мы уже призраки.
- Габиний, послушай меня. У этого человека была семья?
Звук шагов стал громче. Обезьяны затихли, увидев приближение новых солдат. Я показал Тео наверх. Небо стало серым в преддверии рассвета. Габиний, готовый умереть, направился к выходу из комнаты, но Тео схватил его за руку.
- Габиний! У покойного была семья?
- Тео, друг Тео! Мы продолжим беседу в ином мире.
- А ты не хочешь подольше задержаться в этом мире?
Габиний остановился и вздрогнул.
- Что ты хочешь сказать?
- Я хочу узнать, была ли у него семья. Это жизненно важно.
Ромулус вошел в комнату. Габиний сжал зубы. Тео посмотрел на него с отчаянием. Габиний повернулся к нему и произнес так, словно слова сами вылетали у него изо рта:
- У него была жена и четыре юных дочери.
Тео благодарно кивнул и вздохнул так, словно сбросил с плеч груду камней.
Ромулус заговорил, как человек, ожидавший определенного результата и не желающий разочарования.
- Габиний, я понимаю, что карты вы не нашли?
Габиний кивнул, и его лицо его больше посерело.
Выражение лица Ромулуса было мрачным.
- Тогда я выполню свое обещание. Вас выведут отсюда и перережут вам горла.
Тео обратился ко мне:
- Хризипп, пиши обо всем, что ты видишь и слышишь. Не останавливайся. Даже если меня убьют на этом месте, продолжай писать. Продолжай писать!
Я был озадачен и, честно признаюсь, очень испуган. Меня тоже ждала смерть, но Тео говорил с такой силой, что моя рука продолжала писать.
Я описываю то, что вижу перед собой.
Передо мной генерал Ромулус, трое стражей-германцев, Маркус, Габиний и библиотекарь. Труп все еще лежит на полу; лампы все еще горят.
Меня поразило преображение Тео. Даже генерал Ромулус опешил. Тео внезапно стал выше и мощнее, словно его наполнил и воодушевил могучий дух. Его глаза засверкали, и с жестом жреца он произнес:
- Генерал Ромулос, я готов быть казнен первым.
- Ты христианин? – хмыкнул Ромулус. – Всегда готов к самопожертвованию?
- Я предлагаю несколько условий, которые вам обязательно понравятся.
- Ты странный человек. Ты предлагаешь заключить договор перед смертью?
- Я сам подставлю горло мечу палача, если не смогу рассказать о том, что случилось с этим несчастным и с картой. А вы пообещаете, что не причините вреда семьям присутствующих в этой библиотеке.
- Незачем, смешной человечек. Я и так уже знаю, что произошло.
Тео казался удивленным.
- Вы знаете?
- Я обязан моим положением не только грубой силе. Я умею получать информацию. Мои германские стражники – не такие уж невежественные люди. Один из них стоял за дверью и слышал каждое слово.
- Если вы знаете убийцу, почему вы не получили карту?
- У тебя плохие манеры. Мой статус требует уважения.
- Хорошие манеры меня не спасут.
- Верно. – Он подал знак одному из стражников. – Мои люди арестовали убийцу. Осталось совсем немного, чтобы получить карту.
Глаза Тео расширились, когда привели арестованного.
- Ха-ра-даа?
- Разумеется, - ответил довольный генерал. – Ты сам его нашел. У него свежие ушибы.
- Но как он вошел в комнату через запертую в обеих сторон дверь?
- Он маленький и гибкий. Он мог забраться по стене, как обезьяна, и спустился вниз, цепляясь за железные крюки.
- Но железные крюки доходят лишь до выступа – это полпути. А потом ему была бы нужна…
- Веревка? Да. Вот наш преступник.
- Генерал, мне кажется, что вы ошиблись.
- Да? Маленький египтянин думает, что я ошибся?
- При всем уважении, генерал, я могу объяснить, что произошло в этой комнате. Но сначала я должен очистить этого господина от подозрений… Маркус, пожалуйста, позови Стаки.
Стаки зашел, нервно переступая с ноги на ногу.
- Покажи руки, Стаки… нет, ладонями вниз. Спасибо. У тебя свежие ушибы на левом запястье. А на правом – гноящаяся рана. Если бы ты следовал моему совету, ты бы смазал ее медом. Ты дрался, Стаки?
- Несколько дней назад. Я… я…
- С кем ты дрался?
- С матросами в портовом кабаке. Они…
- Ты лжешь! – резко произнес генерал.
Тео посмотрел на Ха-ра-даа.
- Почему этот человек недавно так разозлился на тебя?
- Я… Он с кем-то меня перепутал…
Тео покачал головой.
- Если бы у нас было время подробнее расследовать, мы бы узнали, что ты и должно быть твои дружки напали на этого гостя Александрии, избили его и ограбили.
Стаки пытался протестовать дрожащим голосом, пока не встретил орлиный взор генерала. Он опустил голову.
- Да. Мы шли за ним от площади Цезаря и бросились на него на аллее позади храма.
Генерал усмехнулся.
- Наказание за грабеж и нападение – порка. Но какой толк пороть мертвеца?
Стражники увели Стаки и Хо-ра-даа из комнаты.
- Итак, - сказал генерал, - вы лишились главного подозреваемого. А могли бы спасти свои шкуры, просто признав его вину.
- Но ведь это было бы ложью!
- Вам важнее правда, чем ваша жизнь?
- Разве не на этом основывается цивилизация?
- Гм… Я впервые встречаю египтянина, которому честь и честность важнее собственного благополучия. Но боюсь, что твои принципы сильнее здравого смысла. Как твое имя?
- Теокритас Амон-Артен. Я врач.
- Хорошо, Амон-Артен, расскажи мне, что произошло здесь этим вечером. У тебя есть время, пока палач точит меч о камень.
Тео кивнул, принимая вызов.
- Сначала я должен признать свою ошибку. Я решил, что убийца проник через пол подземелий, расположенных под городом. Я подумал, что он напал, убил Диомеда и унес карту. Как я сказал раньше, египтяне клали в гробы лотосовые гирлянды. Я решил, что нападавший случайно принес лепестки лотоса в комнату.
- В комнате были лепестки лотоса?
- Да. Если бы ты дал мне больше времени, я бы объяснил, как они сюда попали. Нет, генерал, здесь нет тайного прохода, - мы перевернули все камни. Под ними лишь песок.
Тео приложил палец к носу.
- Сначала я не мог понять, почему ступни мертвеца покрыты густым черным веществом.
- И что?
- Пол комнаты тщательно убран. Позвольте мне сделать небольшой опыт. Хризипп, принеси чистый свиток папируса. А теперь смотрите внимательно.
Тео присел позади тела, взял ступню мертвеца одной рукой, а другой прижал ступню к папирусу.
- Вы видите?
На папирусе отпечатался черный след.
Тео продолжал:
- Это черное вещество должно быть на полу. Где же оно? Или им покрыли ступни после смерти? А может, покойник зашел куда-то, где пол был измазан черной грязью, а вернувшись, не касался пола?
- Его сюда принесли? – предположил Маркус.
Генерал Ромулус покачал головой.
- Ты думаешь, что испачкавшись он влетел в комнату и умер?
- Я думаю, что вы, генерал, близки к правде.
- А ты, Амон-Артен, близок к удару меча.
- Вам нужна карта?
Ромулус мрачно кивнул.
- Так кто же убил писца?
- Генерал… Вы сейчас смотрите на убийцу.
Все посмотрели в направлении взгляда Ромулуса. Хризипп раскрыл рот и прекратил писать.
- Амон-Артен, во имя своих чертовых богов, - что ты такое несешь?
- Я говорю, генерал Ромулус, что Диомед убил себя сам.
- Самоубийство?
- Да. Но он постарался изо всех сил, чтобы оно выглядело как убийство.
- Для чего?
- Я позже объясню, для чего. А прежде – как.
Объясняя, Тео шагал по полу.
- Диомед решил убить себя. Он также решил представить это как убийство. Он был в запертой комнате. У него не было ножа. Он мог выдернуть веревку из крюка в стене. Но если бы он повесился, это бы явно выглядело самоубийством. Убийцы в спешке не вешают своих жертв. Поэтому он притворился, что его забили до смерти. Он бился об стены, пока на его запястьях не появились ушибы. Думаю, что он сначала обернул руки тканью, чтобы казалось, что ушибы появились от ударов руками, а не камнем. У него была железная воля – даже вы, генерал, должны это признать.
- Но в комнате шла борьба! Стулья перевернуты, голова Диомеда разбита.
- Я показал раньше, что если бы дрались стульями, лампы бы тоже разбились.
- Одна лампа вправду разбита.
- Я принес ее в жертву ради опыта.
- Продолжай, Амон-Артен. Мне интересно понять, как можно убить себя об стену.
- Очень просто. Используя силы природы. Подойдите сюда. Видите железные крюки в стене? Диомед взобрался по ним до конца кладки. Это на высоте роста четверых людей, стоящих друг у друга на плечах. Представьте себе, как он в страхе стоял здесь, молясь своему богу и веря, что его жертва необходима. Затем он разжал пальцы и упал вниз, разбив голову о каменный пол. Смерть была мгновенной.
- И ты думаешь, что я поверю в эту безумную мысль? Свидетели слышали драку и громкий стук.
- Звуки издавал сам Диомед. Ему нужно было, чтобы свидетели поверили в драку. Поэтому он связал стулья веревкой, поднял их к выступу и схватился за конец веревки. Затем он втащил стулья за собой, ударил об стену и сломал, крича все время перед тем, как бросить вниз сначала стулья, а затем себя самого.
- Правдоподобно, Амон-Артен, но у тебя нет доказательств. И откуда взялись сухие лепестки лотоса?
- Маркус, - произнес Тео, - я прошу тебя оказать мне опасную услугу. Ты можешь взобраться на стену, используя крюки, до каменного выступа? А затем провести рукой по поверхности, словно ты сметаешь крошки со стола.
Маркус не без труда поднялся по стене. Добравшись до выступа, так что его голова оказалась чуть выше, он провел рукой по стене. Вниз посыпались лепестки, похожие на обрывки папируса. Один упал на плечо генерала. Тот брезгливо сбросил его вниз.
- Сухие лепестки лотоса. Откуда они взялись?
- Их положили древние египтяне, когда это здание было еще храмом. Некоторые гирлянды остались от их обрядов. Они пролежали здесь больше тысячи лет. А теперь… Маркус, покажи генералу свои руки.
Тео улыбнулся.
- Вы видите, генерал, что руки Маркуса покрыты такой же черной грязью, как ступни Диомеда. Это смесь сажи и жирной пыли, поднявшейся в воздух от жара ламп. Если вы пошлете одного из ваших людей – я уверен, что они обнаружат на всем выступе толстый слой грязи, а также следы ног, совпадающие со следами мертвеца. Конечно, когда Диомед стоял на выступе, он не заметил, что испачкал ступни.
Генерал медленно кивнул.
- Хорошо, Амон-Артен. Я принимаю твое объяснение перед лицом очевидности. Но почему Диомед убил себя?
- Вы знаете, что он был христианином?
- Нет. Это так важно?
Габиний неволько застонал и посмотрел на Тео с ужасом.
Генерал быстро понял причину его страха.
- Чего ты не хочешь, чтобы Амон-Артен рассказал мне, Габиний?
Тео ответил:
- Чтобы выяснить правду, я убедил Габиния рассказать мне, почему карта была так важна для вас.
- Что ж, после этой ночи я уверен, что все мои секреты останутся в безопасности.
Генерал явно угрожал, но Тео продолжал.
- Диомед был христианином. Он знал, что вы собираетесь перенести империю на запад в новую землю на другом берегу Атлантики. Он знал, что новая империя будет языческой, и в результате исхода старая империя рухнет и христианство будет уничтожено под натиском захватчиков и их варварских богов. Я не думаю, что Диомед или даже Габиний верили, что они найдут карту, указывающую путь к таинственному новому миру за морем. Когда ее нашли – это стало для Диомеда неожиданностью. Он заперся в комнате, зная, что менее чем через час ты войдешь, заберешь карту – и христианство погибнет.
- Но зачем он изобразил убийство?
- Он мог просто уничтожить карту, зная, что его за это казнят. Он не боялся погибнуть за свою веру, но у него была семья. Он знал, что ты станешь мстить его жене и детям. Он не хотел их гибели и поэтому придумал план, как притвориться, что его смерть – убийство.
- А карта? Он сжег ее?
- Ее не так легко сжечь – она была из кроличьей кожи.
- Тогда где же она?
Тео наклонился над телом, осторожно раскрыл его рот и сунул пальцы внутрь.
- Она здесь. Вернее, ее кусочек. Можно представить, как Диомед яростно жевал ее своими великолепными зубами, каких нет у нас, бедных египтян. Задыхаясь, он проглотил карту – трудная задача, как и взбираться на стену, цепляясь за крючки. Несомненно, вера придавала ему силы. А в результате посмертных конвульсий он проглотил остатки карты.
- Может быть, кусочки можно сложить вместе? – в надежде сложил руки Габиний.
Тео покачал головой.
- В желудке сильная кислота. Остатки карты полностью испорчены.
Генерал Ромулус поднял шлем со стола и вздохнул.
- Диомед был либо глупцом, либо тщеславным. Он знал, что если христианин пожертвует жизнью во имя своего Бога – вера останется нерушимой. Возможно ли, что древние боги сбили меня с пути и этот жалкий Христос победил?
Тео поднял голову.
- Тщеславный? Вы думаете, Диомед хотел обрести святость с помощью мученичества?
- Конечно. В религии самопожертвования есть свои награды. Может, он наслаждается на небесах, но его семья вряд ли насладится за то недолгое время, которое ей осталось жить. Этот мерзавец избежал наказания за свое предательство. Но его семейство – нет.
- Но вы обещали…
- Ты слишком доверчив, Амон-Артен. С какой стати римский генерал будет связан обещанием смешному маленькому египтянину, не имеющему ни прошлого, о котором стоит рассказать, ни будущего, о котором стоит упомянуть? Сейчас неподходящее время для милосердия. Прощай.
Когда Ромулус покинул комнату, Габиний дико посмотрел на Тео.
- Ты слышал, Амон-Артен? Он все равно собирается убить нас. Может быть, прямо сейчас у выхода из библиотеки. Ты…
Он замолчал, потому что вбежал офицер и крикнул:
- Врача сюда! Скорее!

Я, Теокритас Амон-Артен, снова берусь за перо. Я устал. Наконец все закончилось.
Я последовал за офицером в главное здание библиотеки. Он шел так быстро, что мне пришлось бежать за ним. Не сомневаюсь, что он охотно бы перерезал мне горло.
Затем я увидел странное и невероятное зрелище. Стражники смотрели на потолок, и оттуда сыпались сухие лепестки лотоса. Я слышал от путешественников описание снега – вероятно, он похож на эти лепестки, падающие с бледного неба. Я шел вслед за офицером сквозь облако лепестков, от которого воздух стал белым. Наверное, обезьяны решили сбросить вниз камни и обнаружили за ними сухие лотосы, заполнившие все ниши и выступы.
Через туман лепестков я разглядел фигуры. Они столпились вокруг одного тела, лежащего на полу лицом вниз.
Это был генерал Ромулус. Он отправился к предкам.
Я спросил, что случилось.
- Генерал шел передо мной и собирался отдать приказ, - ответил офицер, - как вдруг обезьяны бросили в него камень.
Я посмотрел на груду лепестков, падающих их лап замолчавших обезьян. В одной из ниш, занятых статуями богов, сидел огромный самец -вождь племени. Он поглядел на меня, и в его эбонитовых глазах отразилась мудрость Тота.
- Генерал мертв? – спросил офицер.
Я негромко ответил:
- Да, он мертв.
Стражники унесли тело. Маркус поднял роковой камень и показал мне.
Библиотекарь сказал:
- Я видел, как Ромулус упал, словно пораженный молнией.
Камень оказался гранитным запястьем – вдвое больше моего.
Библиотекарь посмотрел на кровь на полу.
- Что его убило?
- Рука бога. – Я потрогал гранитное запястье.
- Какого бога?
Я пожал плечами.
- Просто бога. Любого бога. Это не имеет значения.
Восходящее солнце окрасило розовым цветом дома, храмы и церкви этого дивного города. На улицах стояли мир и покой. Я спрятал стилос и направился вслед за обезьянами, возвращающимися к своим гнездам.
После этой бурной ночи я чувствовал тепло, божественное умиротворение и предчувствие встречи. Я знал, что через несколько минут открою дверь нашего дома и почувствую ароматы сандала, мускуса и тимьяна, смешанные со свежеиспеченным хлебом. А когда я поднимусь по лестнице, в моем сердце загорится пламя любви, потому что я наконец знаю, где я найду тебя.

Примечание

In hoc signo vinces.

В 305 г. н.э. император Диоклетиан оставил трон и удалился в город Салоны, занявшись разведением цветов и овощей. В Империи началась жестокая борьба за власть между его соправителями. Победителем стал сын одного из них, Константин, впоследствии прозванный Великим. Согласно церковному преданию (Евсевий, «Жизнь Константина», I, 28), накануне решающей битвы (312 г.) он увидел на небе светящееся
распятие с греческой надписью «Сим знаменем победишь », после чего велел изобразить крест на знамени и щитах солдат (многие из которых были тайными христианами) и, несмотря на численный перевес противника, одержал победу.

[Mikle]

Сим победиши - прикольно!
Я люблю Ладлема - он динамичный, и еще про Лектора:

vBulletin [media]

[Mikle]

vBulletin [media]

[Aliskana]

Сим победиши - перевод латинского выражения на старославянский.
А Ладлема, как я понимаю, уже перевели. Во всяком случае, этот фильм.
Я читала какую-то книгу Ладлема - что-то сильно антирасистское, там расследуется посылание на смерть батальона, сплошь состоящего из афроамериканцев.
Но эту книгу давно перевели.

[Mikle]

Ладлем - не рассист, и не анти)) Он навроде амириканского Конан Дойля - его Дэшил Хеммет - Шерлок и еще Холмс)) но в реалиях Америки 60-х))
Бумага Метлока - его первый детектив, переведенный в журнале "Инностранная Литература" (Там динамика меня потрясла = сравни с Идентификацией Борна)))
Тагда я узнал, что есть такая музычка: "Кармина Бурана"))

[Mikle]

Флоренцию Любишь??

vBulletin [media]

[Aliskana]

Дэшил Хэммет? Так это же писатель, автор "Мальтийсого сокола".

А книга Ладлема называлась "Рукопись Чанселора".

[Mikle]

Сообщение от Aliskana

Дэшил Хэммет? Так это же писатель, автор "Мальтийсого сокола".

Мысли путаюцца
А как детектива у ладлема звали?

[Aliskana]

Не помню, я читала только одну книгу тридцать лет назад.

[Mikle]

Сообщение от Aliskana

Не помню, я читала только одну книгу тридцать лет назад.

Щасливы щасливые, как в акоприфе у Борхеса)
Но детективы я тож люблю... пока читать умел

[Aliskana]

Я люблю классические или французские. Крутых и расчлененки нет.

[Mikle]

Сообщение от Aliskana

Я люблю классические или французские. Крутых и расчлененки нет.

Типо Жорж Сименон? ЧтоБ с обедом на Пляс де ля Вож?

[Aliskana]

Сименон, Буало-Нарсежак, Жапризо, Эксбрайя, Фредерик Дар.

[Mikle]

Сообщение от Aliskana

Сименон, Буало-Нарсежак, Жапризо, Эксбрайя, Фредерик Дар.

У "Фпанцузов", возможно) есть некий стиль?

[mood taeg]

А я "Айфак10" пелевинский дочитываю, тоже своего рода детектив оказался.

[mood taeg]

Сообщение от Mikle

У "Фпанцузов", возможно) есть некий стиль?

Душевнее, скажем так, чем чейзы-шмейзы.

[Aliskana]

У классических детективщиков (Холмс, Пуаро и др.) все вполне душевно. А у французов иначе. Меньше логики, больше чувства. И уважения к закону тоже меньше. Рассказ может идти от лица жертвы, преступник часто остается безнаказанным, сюжет более непредсказуем... Прочитайте, например, "Ловушку для золушки" или "Та, которой не стало". Типично франйцузская школа. У Буало-Нарсежака, например, вообще хороших концов нет во "Взрослых" детективах - только в серии для детей. И сыщиков тоже нет.

Кстати, с Б-Н. была забавная история: они жили в разных городах и посылали друг другу телеграммы о своих мыслях на тему сюжетов. Когда телеграфисты увидели текст "Пистолет ненадежен, лучше яд" - они отнесли телеграмму в полицию.

[Mikle]

Мне в детстве Раф Валле нравился, у него в "Прощай полицейский" преступники много чесней поллиционеров. Книгу в 75-ом экранизировали с Линой Вентурой (тот который из легендарных АленДелоновских "Искателей приключений" 67-го)) но фильм до книги недотягивает, имхо))
Да много у французов хорошего: одна "Набережная Орфевр" с Даниэлем Отоем и русским гражданином Депардье чего стоит. Стиль))

[Aliskana]

Мне очень нравится старый фильм по его книге "Смерть негодяя" с Делоном, Роне и Орнеллой Мути.

Я бы с удоволььствием перевела какие-нибудь французские детективные рассказы, но в сети вижу только английские.

Сейчас нашла сборник "Великие детективы", так разные исторические знаменитости детективствуют. Хочу перевести "Омар Хайам - детектив" и "Александр Македонскийи - детектив". Александр собственную гибель расследует, а Хайам раскрывает убийцу по собственному руба... не знаю, как склонять "рубаи".

[Mikle]

Сообщение от Aliskana

Мне очень нравится старый фильм по его книге "Смерть негодяя" с Делоном, Роне и Орнеллой Мути.

Я бы с удоволььствием перевела какие-нибудь французские детективные рассказы, но в сети вижу только английские.

"Удаволльствие" - говорят некие мифические французы при перепеске допускали удваивание - типа чтбб больше бабла срубить
...Читать - утомительно ( ну для совремённого челоекка))
А чтоб ты сказала про Жана Габена в фильме " Вы не все сказали, Фернан"??

[Aliskana]

Я плохо помню - очень давно смотрела.

[Mikle]

Сообщение от Aliskana

Я плохо помню - очень давно смотрела.

Ну другие то не знают и эттого
Жан Габен - предтеча Ален Делона, не находишь))
В 2008 м Венсан Кассель снялся в "Преступник №1". Не смотрела?

[Aliskana]

Я считаю, что предтеча Делона - Жерар Филип, а дальше- Бред Питт и Леонардо ди Каприо.

[Mikle]

Сообщение от Aliskana

Я считаю, что предтеча Делона - Жерар Филип, а дальше- Бред Питт и Леонардо ди Каприо.

А кто тогда предтеча Делона-Делона? ваааще, када начались детективы: вот Шекспир, или там Марло этот ваш)) этто - уже детектив, или еще нет??

[Aliskana]

Я не помню, кто был секс-символом в первой половине 20 века. Наверное, Лоуренс Оливье.

А детективы - я считаю "Царя Эдипа" самым что ни на есть детективным детективом. В городе эпидемия. Приходит дознаватель прорицатель, которого царь позвал. Оказывается, город страдает в наказание за давнее преступление, вполне злодейское: убийство отца и женитьба на матери. Начинается следствие, напряжение нарастает. Выясняется, что преступник - сам царь.

Вполне крутой детектив.

[Mikle]

Сообщение от Aliskana

Я не помню, кто был секс-символом в первой половине 20 века. Наверное, Лоуренс Оливье.

А детективы - я считаю "Царя Эдипа" самым что ни на есть детективным детективом. В городе эпидемия. Приходит дознаватель прорицатель, которого царь позвал. Оказывается, город страдает в наказание за давнее преступление, вполне злодейское: убийство отца и женитьба на матери. Начинается следствие, напряжение нарастает. Выясняется, что преступник - сам царь.

Вполне крутой детектив.

А чего это сразу Оливье, мейби Элизабет Тейлор или Вивьен Ли какая нить!!!


Те как я понимаю почти во всех историях мы обнаруживает детектифф??
Кстати, твоё начало Сим победиши весьма напоминает Сад расходятся тропик, впрочем как и начало Юга-,у него начала похожие!)))

[Aliskana]

Сообщение от Mikle

А чего это сразу Оливье, мейби Элизабет Тейлор или Вивьен Ли какая нить!!!

Я про мужчин. Если женщины - то уж Мерлин Монро. Или Марлен Дитрих.

Сообщение от Mikle

Те как я понимаю почти во всех историях мы обнаруживает детектифф??

Не во всех, но царь Эдип точно.

Сообщение от Mikle

Кстати, твоё начало Сим победиши весьма напоминает Сад расходятся тропик, впрочем как и начало Юга-,у него начала похожие!)))

Почему мое? Это не я писала. Но мне понравилось.

[Mikle]

Сообщение от Aliskana

Почему мое? Это не я писала. Но мне понравилось.

Но перевод же это сотворчество)) Переводчик может полностью изменить не только форму но и суть, ну или создать новую.

Загадка Эдварда Фицджеральда

В XI веке христианской эры в Персии рождается некто Омар ибн-Ибрахим (для него это пятый век хиджры) и вместе с Хасаном ибн-Саббахом, будущим основателем секты гашишинов, или ассасинов [1], а также Низамом ал-Мулком, будущим визирем Алп-Арслана, завоевателем Кавказа, изучает Коран и законы шариата. Полушутя-полусерьезно трое друзей клянутся, что, если когда-нибудь одному из них улыбнется фортуна, счастливчик не позабудет об остальных. Проходят годы, и Низам добивается почестей визиря; Омар просит всего лишь уголок в тени его удачи, дабы молиться за процветание друга и рассуждать о математике. (Хасан просит и получает высокий пост и наконец замахивается на визиря.) От щедрот Нишапура Омар получает ежегодную субсидию в десять тысяч динариев и может посвятить себя науке. Он не верит в иудейскую астрологию; занимается астрономией, работает над реформой календаря, проводимой султаном, и составляет знаменитый трактат по алгебре [2], предлагающий математическое решение для уравнений первой и второй степени и геометрическое – посредством конического сечения – для уравнений третьей. Тайны чисел и звезд не умаляют его усердия; в одиночестве библиотеки он штудирует тексты Плотина, в анналах ислама именуемого Платоном Египетским или греческим Учителем, а также пятьдесят с лишним посланий еретической и мистической Энциклопедии братьев чистоты [3], где утверждалось, что универсум есть эманация Единства и что он снова возвратится к Нему… Его называют прозелитом аль-Фараби, уверенного, что универсальные формы не существуют помимо вещей [4], и Авиценны, учившего, что мир вечен. В одной хронике говорится, что он верит – или заигрывает с верой – в метемпсихоз, переселение души человека в животное, и что однажды он общался с ослом, как Пифагор – с собакой [5]. Он – атеист, но умеет интерпретировать наиболее пылкие места Корана в духе строжайшей ортодоксии, ибо всякий культурный человек – теолог, а чтобы стать им, необходимо уверовать. В перерывах между астрономией, алгеброй и апологетикой Омар ибн-Ибрахим аль-Хайями сочиняет стихи из четырех строк, в которых первая, вторая и последняя рифмуются меж собой; наиболее полная редакция приписывает ему пять сотен таких четверостиший, число незначительное и в дальнейшем не благоприятствующее его славе, ибо в Персии (как и в Испании времен Лопе [6] и Кальдерона) поэт должен быть плодовитым. В 517 году хиджры Омар читает трактат, озаглавленный «Единое и многое»; недомогание или симптомы недомогания прерывают чтение. Он поднимается, отмечает страницу (его глазам больше не суждено ее увидеть), затем исповедуется Богу, который, быть может, существует и к чьей милости он взывал с трудных страниц своей алгебры. В тот же день на закате он умирает. А в это время на одном северо-западном острове, исламским картографам неизвестном, саксонского короля, разбившего короля Норвегии, разбивает норманнский герцог [7].
Проходит семь столетий взлетов, падений и перемен, и в Англии рождается некий Фицджеральд, менее образованный, нежели Омар, но, пожалуй, более ранимый и печальный. Фицджеральд убежден, что его истинное призвание – литература, и упражняется в ней с беззаботностью и упрямством. Читает и перечитывает «Дон Кихота», по его мнению едва ли не лучшую из книг (стоит все же отдать должное Шекспиру и dear old Virgil [8]), и переносит свою любовь на тезаурус [9], где он подыскивает слова. Он догадывается, что всякий человек, в чьей душе заключена хоть какая-то музыка, способен за всю свою жизнь зарифмовать десять – двенадцать стихотворений (если ему улыбнутся звезды), однако сам этой скромной привычкой не злоупотребляет. Он дружит со знаменитостями (Теннисоном, Карлайлем, Диккенсом, Теккереем), причем благодаря своей порядочности и такту не ощущает себя ниже их. Он публикует изящно написанный диалог «Эуфранор» [10] и переводы Кальдерона и великих греческих трагиков. От изучения испанского переходит к изучению персидского и садится за перевод «Мантик-аль-Таир» [11], мистическую эпопею, где птицы, разыскивающие своего короля, Симурга, прилетают к нему во дворец, расположенный за семью морями, и узнают, что они и есть Симург [12], и что Симург – это каждая из них и все они вместе. Около 1854 года ему дают посмотреть рукописный свод сочинений Омара, составленный по одному лишь принципу, алфавитному порядку рифм; Фицджеральд пробует одну рифму по-латыни и усматривает возможность соткать из них целостную и органическую книгу, открывающуюся образами утра, розы и соловья и завершающуюся ночью и могилой. Столь неимоверной и даже неправдоподобной цели Фицджеральд посвящает свою жизнь – жизнь человека беззаботного, одинокого и фанатичного. В 1859 году он публикует первый перевод «Рубайят», за которым следуют другие, богатые разнообразием и отделкой. Происходит чудо: из плодотворного симбиоза персидского астронома, снизошедшего к поэзии, и эксцентричного англичанина, читающего восточные и испанские книги, не особо вникая в смысл, рождается выдающийся поэт, не похожий ни на того, ни на другого. Суинберн пишет, что Фицджеральд «уступил Омару Хайяму звание одного из крупнейших поэтов Англии», а Честертон, восприимчивый к романтичности и классичности этой превосходной книги, замечает [13], что в ней одновременно «мелодия ускользает, а текст длится». Некоторые критики считают Фицджеральдова Омара английской поэзией с персидскими аллюзиями; Фицджеральд – составитель, шлифовальщик и сочинитель – требует, однако, чтобы мы читали его «Рубайят» как древнеперсидскую поэзию.
Случай вызывает догадки метафизического толка. Омар (как известно) исповедовал платоновско-пифаго-рейскую доктрину многократного воплощения души; через века его душа, видимо, перевоплотилась в Англии, дабы на далеком германском языке с вкраплениями латыни исполнилась литературная судьба, подавленная в Нишапуре математикой. Исаак Лурия эль Леон учил, что душа умершего может войти в душу-неудачницу, дабы поддержать и наставить ее; быть можег, в 1857 году душа Омара поселилась в душе Фицджеральда. В «Рубайят» сказано, что всемирная история – это спектакль, задуманный, поставленный и созерцаемый Богом; такое наблюдение (терминологически именуемое «пантеизм») позволяет предположить, что англичанину удалось воссоздать перса, поскольку оба, по сути, были Богом или случайным взглядом Бога. Более правдоподобна и не менее чудесна, чем эти сверхъестественные предположения, гипотеза благотворного совпадения. Иногда облака принимают форму гор или львов; аналогичным образом печаль Эдварда Фицджеральда и пожелтевший манускрипт с лиловыми литерами, забытый на полке оксфордской Bodleyana [14]. приняли, к нашему блату, форму поэзии. Всякое соавторство загадочно. А соавторство нашего англичанина и перса – как никакое другое, ибо слишком они разные, и, вероятно, в жизни бы не стали друзьями, а смерть, перипетии и время понадобились только лишь для того, дабы последний узнал о первом, что оба они – один и тот же поэт.

[Aliskana]

Какая прелесть! Я как раз перевела только что рассказ Метьесона "Омар Хайам - детектив" из сборника "Великие детективы".

↓↓ Омар Хайам - детектив

Стражники пришли к Хайаму среди ночи, постучавшись в дверь его обсерватории в башне на краю города.
- Трое солдат султана внизу, мастер, - сказал алгебраист Кхвайа Али, поднявшись по узкой лестнице на второй этаж, чтобы разбудить спящего поэта-астронома. – Они хотят немедленно отвести вас во дворец!
- В такое время? – спросил Омар, щурясь от желтого света лампы Али. Затем он проснулся, в его лице показалась тревога, орлиный взгляд под хохлатыми бровями направился на обеспокоенное морщинистое лицо помощника. Царь и покровитель Омара Малик-Шах не стал бы вызывать его из обычной прихоти.
- Они говорят без высокомерия и угрозы, лишь требуют держать вызов в тайне, - успокаивающе сообщил Кхвайа Али, преданно глядя на мастера. – Но они хотят, чтобы вы поспешили!
Омар быстро натянул халат и сандалии и обернул тюрбан вокруг головы, вспоминая при этом слова своего друга визиря Низама аль Мулка, сказанные, когда Омар впервые стал царским звездочетом:
«Я думаю, что благоволение Малик-Шаха окажется прочным, но не забывай, сын Ибрагима, что оно – единственная опора твоего шатра; без него твой дом обрушится».
Совесть Омара была чиста. Но спускаясь к ожидающим солдатам, он мимолетно вспомнил о муллах и их недовольстве календарем, над которым он работал. Разве они не жаловались, что он основывал свои расчеты на таблицах Птолемея, и разве Птолемей не был неверным? Возможно, им удалось убедить Малик-Шаха, что труда Омара были святотатственными?
Но вопросы замерли у Омара на языке, когда он увидел солдат, глаза которых были опущены, а губы сжаты. Они ничего ему не расскажут. Он кивнул им, показывая, что готов, затем вышел вслед за ними из башни, шагая по лунной дорожке через Такинские ворота Нисапура мимо фонтана, прятавшегося в тени чинар, и наконец подойдя к камню, указывающему путь во дворец на холме Седьмой Мечети.
Малик-Шах ожидал Омара в преддверии тронного зала, сидя на груде подушек, глядя на нелепые кувырки сморщенного горбатого человечка в платье из красного шелка – шута Джафарака. Юное лицо султана, смуглое и задумчивое, просветлело при виде Омара. Он вскочил на ноги, предварительно сделав шуту знак удалиться.
- Приветствую, Омар Хайам, я очень рад вас видеть.
Омар низко поклонился, и султан отослал солдат прочь.
- Я позвал вас оттого, что вы истинный друг моего визиря Низама аль Мулка. Ведь это так?
- Так, - твердо ответил Омар. – Именно благодаря ему вы удостоили меня своей милости, великий царь.
- Вы с Низамом дали клятву помогать друг другу?
Омар кивнул.
- Да, много лет назад, когда мы были мальчиками.
- Расскажите мне об этом, - с интересом спросил султан.
- У нас с Низамом был один учитель – суфий Имам Мовафак. Нас было трое учеников: Низам, Хассан бен Саббах и я. Однажды Хассан сказал Низаму и мне: «Все верят, что ученики Мовафака обретают богатство. Даже если не все мы разбогатеем – давайте поклянемся, что тот, кому повезет, разделит богатство с остальными».
Затем Хассан отправился в Египет и не слишком преуспел, я странствовал между Хорассаном и Багдадом и тоже не разбогател. А Низам аль Мулк занял место вашего визиря, о великий царь! И когда мы с Хассаном вспомнили нашу клятву и пришли просить помощи, Низам помог нам обрести ваше покровительство.
Когда Омар закончил, султан подошел к нему и дотронулся до его плеча.
- Помните же, Омар Хайам, что Низам помог вам в нужде. Он одинок, и у него нет близких, кроме вас с Хассаном. А сейчас ему нужна ваша помощь!
- Я готов отдать жизнь за Низама, великий царь!
- Очень хорошо, - сказал султан. – Низам боится за свою жизнь и потому не покидает своей комнаты. Пойдемте. Ему нужна ваша поддержка.
Монарх последовал за узким лучом света наверх по мраморной лестнице, ведущей в башню, где визирь спал и трудился. Перед прочной деревянной дверью, окованной железом, стояли два стражника, которые отошли в сторону, когда султан приблизился и постучал.
- Откройте, Низам! – позвал он. – Это Малик-Шах!
Послышались звуки открывающейся цепи, затем отодвигающегося засова. Дверь открылась, и Малик Шах с Омаром Хайамом зашли внутрь.
Комнатка была маленькой, как клетка. В ней была лишь одна дверь и окно на стене напротив. Это окно находилось почти под потолком, его нижняя треть была забрана решеткой, чтобы предохранить ее несчастного обитателя от нападения со двора, расположенного ниже на сто футов. Стены были из толстого камня.
Омара поразило, как сильно изменился визирь за те недели, когда они не виделись. Его одетое в бело-голубую тунику тело выглядело худым и изможденным, а волосы, некогда цвета воронова крыла, поседели. Усилия, нужные для того, чтобы закрыть засов, истощили его, и он упал на подушки без сил.
- Он не станет говорить со мной, - послышался сзади звучный голос, и Омар увидел краснолицего Хассана бен Саббаха, сборщика налогов, сидящего возле оконного проема. – Он считает, что обречен, и ничто не может его спасти.
Низам обернулся к Хассану.
- Я не стал меньше любить тебя или доверять тебе, мой дорогой друг, - сказал он с грустной улыбкой. – Просто ты, как и наш великий царь, считаешь, что мне следует заняться государственными делами и не обращать внимания на страх, пожирающий меня. Но я не могу.
Омар наклонился над ним.
- Это я, Омар Палаточник, - нежно сказал он. – Твой близкий друг. Что тебя страшит?
- Омар, - ответил визирь, - если наш повелитель позволит, я поговорю с тобой. Но только наедине!
- Хорошо, - голос султана прогремел в комнатке. – Я пытался говорить с ним, и Хассан пытался, но у нас ничего не получилось. Теперь ваша очередь, Омар Хайам. Мне нужен визирь в здравом уме. Я собираюсь оставить Хороссан и поехать в Армению в следующем месяце, и визирь должен вести дела должным образом, пока я буду в отъезде. Постарайтесь преуспеть, Омар Хайам! Иначе мое благоволение может улететь вслед за его рассудком!
Султан вышел из комнаты, и вместе в ним Хассан бен Саббах, остановившись по пути и положив руку на плечо Омара.
- Добейся успеха, старый друг, - прошептал он, - иначе мы оба лишимся наших постов!
- Чего же ты боишься, Низам? – снова спросил Омар после того, как по просьбе Низама закрыл дверь на засов.
- Я боюсь смерти, Омар, - просто ответил Низам.
Омар улыбнулся и напевно произнес:
- Когда мы за покрывалом прошлого…
- Нет, Омар! – прервал его визирь. – Не нужно сейчас стихов! – Он взял с низкого столика книгу в кожаном переплете. – Если бы я нуждался в утешении, я прочитал бы твои стихи здесь. Когда смерть безлика, можно размышлять при свете поэзии. Но эта смерть носит человеческий облик и следует за мной, грозя ударом!
- Чей именно облик?
- Рахима Заида!
Омар ахнул. Рахим Заид был легендарным предводителем ассассинов – фанатиков-убийц, обитающих в крепости Аламут в горах севернее Нисапура возле Каспийского моря. Страшные истории о кровавых деяниях Рахима Заида пугали детей, а его жуткая власть над телами и душами приспешников заставляли правителей почаще проверять надежность своей охраны. Имя главы ассассинов словно привело в эту комнату леденящий кровь призрак.
- Ты думаешь, что он здесь, во дворце? – недоверчиво присвистнул Омар.
- Я уверен в этом. Он пришел сюда, чтобы отомстить мне.
Низам взял листок бумаги со столика.
- Этот листок вложил мне в руку погонщик верблюдов на улицах Нисапура две недели назад.
Омар взял листок и прочитал:
«Рахим Заид сейчас на пути в Нисапур. Он поклялся убить Низама аль Мулка за казнь двух его верных слуг, один из которых – его единственный сын».
- Я обнаружил двух ассассинов возле дворца. Они спали и были одурманены. Я распознал их по бессвязному бреду. – Визирь заговорил тише. – Я – один из немногих, знающих, в чем секрет его власти: его приспешники привержены к наркотику, который называется бханг или гашиш – и только он может снабжать их этим наркотиком.
- А ты показывал это послание Малик-Шаху? Он знает, в какой ты опасности?
- Он сказал, что стражники защитят меня. Но невзирая на защиту, Рахим Заид уже нанес удар! – Низам схватил Омара за рукав. – Ты помнишь моего верного слугу Акроэноса?
- Того, что спас твою жизнь в Сердаште?
- Именно. Он исчез, пропал неделю назад. Малик Шах приказал обыскать весь дворец от башни до подземелья – но Акроэноса нигде не нашли. А я знаю: Заид убил его, чтобы сделать меня более беззащитным. А теперь – ай-ва-йла! – я сделал ужасное открытие, Омар: я трус. Я страшно боюсь смерти.
- Но за этими запертыми дверями, перед которыми стоят стражники, ты в полной безопасности!
- Нет, Омар. Ходят слухи, что Рахим Заид – колдун, который может находиться в двух местах одновременно и проходить через каменные стены. Его служители считают, что он обладает божественной властью, и готовы умереть по его приказу. Я знаю, твой трезвый ум ученого не верит в такие фантазии, но если бы ты был на моем месте…
Омар смотрел на друга с жалостью. Вдруг его отвлекли огни за окном.
- Слуги готовят двор внизу для завтрашнего представления, - объяснил Низам, следуя за взглядом Омара. – Дервиши из Астрабада устроят его для султана.
- Ты можешь спуститься и посмотреть его!
- Я увижу и отсюда. – Низам инстинктивно закусил нижнюю губу. - Дервиши прибудут из Астрабада. Это недалеко от Аламута – крепости Рахим Заида!

По хлопку султана зазвучали флейты и барабаны. Омар, сидящий справа от царя, увидел десяток человек в черных одеждах с широкими рукавами и высоких желтых кулас (?) из верблюжьей шерсти на головах. Они заходили во двор один за другим и низко кланялись султану.
Утро было теплым и ясным, солнце ярко светило, но лето еще не наступило; на другой стороне двора стояла покрытая решеткой стена. Посреди нее поднималась башня, где находилась комната визиря. Высоко, почти под самой крышей, Омар увидел тень друга. Хотя он пристально смотрел туда, Низам не появился.
Время от времени Омар видел, что султан тоже беспокойно смотрел на окно башни. Хассан бен Саббах также заметил взгляд правителя и произнес:
- Я мог бы еще раз привести Низама, государь, если на то будет ваша воля.
- Нет, Хассан. Этот человек обезумел, и вряд ли мне будет польза от него.
Султан нетерпеливо обернулся в Омару:
- Вы не слишком помогли ему вчера, Омар Хайам.
- Его пугает зловещая слава Рахима Заида, - спокойно ответил Омар. – Он подозревает, что этот человек даже теперь может находиться здесь, среди нас.
Он указал на дервишей, сидевших с одной стороны двора, в то время как их глава, шейх, появился и начал рассказывать об истории астрабадских дервишей и о том, как их кружения изображали движение звезд в небесах.
- Ваш провидческий взор способен разглядеть шайтана среди дервишей, Зулейка? – обратился Малик Шах к седобородому старцу в синем, сидевшему справа от Омара.
Зулейка, придворный астролог, наклонился вперед и осмотрел ряд дервишей в черном, затем поклонился султану.
- Я не вижу здесь шайтана, повелитель, - сказал он, а затем неприязненно взглянул на Омара. – Но может быть Кхвайа Омар, который пренебрегает предсказаниями будущего по звездам, прочтет их движение по таблицам неверных и обнаружит шайтана посредством своей учености?
Прежде чем Омар мог ответить, Джафарак, сморщенный горбатый шут, спустился с мраморной галереи и начал кривляться перед султаном, словно не мог перенести, если внимание господина было направлено не на него.
- Прекратите, Джафарак! – сердито крикнул султан. – Идите к себе в комнату!
Джафарак скорчил жалобную гримасу, печально изогнулся, метнулся на другой конец двора и исчез в задней двери на противоположной стене.
Тем временем шейх закончил рассказ, музыка вновь заиграла, дервиши поднялись и, двигаясь спокойно и уверенно, подняв согнутую правую руку, повернув голову направо и вытянув левую руку, медленно вошли в центр двора и начали кружиться с чрезвычайно серьезным видом, одновременно образовав широкий круг. Юные дервиши вращались с невероятной скоростью, старшие – помедленнее, но все они словно ткали сложный узор, хоть и не касаясь друг друга.
Омара всегда восхищало кружение дервишей, но сейчас он буквально затаил дыхание, наблюдая за невероятно слаженными движениями астрабадской группы. Он так увлекся, что не заметил появления в окне башни человека в бело-голубом одеянии, который словно боролся с невидимым противником. Человек вскрикнул, и тогда Омар наконец оторвал взгляд от дервишей и взглянул наверх.
- Смотри! Это Низам! – крикнул Хассан, указав на него.
- Кажется, он борется за свою жизнь! – воскликнул Омар и вскочил.
- Рахим Заид! – пронзительно закричал голос, смешиваясь с музыкой и негромкими возгласами дервишей. В следующий миг визиря толкнули вперед, он опрокинулся через металлическую решетку, и громко крича и размахивая руками и ногами, упал на камни двора.
Омар вскочил на ноги и побежал к башенной дверце. Он слышал, как султан отдавал приказы, и видел, что дервиши прекратили танцевать. Затем он влетел через дверь в пальмовый сад с плещущимся фонтаном. Лестница в башню вела направо, и Омар вбежал туда, прыгая через ступеньки.
Наверху он заколебался, удивленный тем, что стражники покинули пост. В следующий миг он уже оказался перед прочной обитой железом дверью и отступил назад, словно пораженный молнией.
Дверь была заперта изнутри.
- Убийца все еще здесь! – крикнул он. И, словно в ответ, он услышал шаги на лестнице, и появилось полдюжины стражей султана.
- Туда! – Омар указал на тяжелую мраморную скамью перед входом. – Поднимите ее и выбейте дверь!
Трое подняли скамейку, а остальные использовали ее как таран. Понадобилось около двадцати ударов, прежде чем дверь раскололась пополам, но засов и болты остались целыми.
Омар осторожно зашел в комнату. Там царил беспорядок: столы были опрокинуты, книги и подушки разбросаны, а на каменном полу возле окна виднелись капли крови.
Омар осторожно подошел к следам крови в оконном проеме, потрогал металлическую решетку и посмотрел вниз. Он увидел изувеченное тело друга, Низама аль Мулка, и группу людей вокруг него: султана, Хассана бен Саббаха, астролога Зулейку и прочих.
- Никто не выбегал через окно? – крикнул Омар, слыша неуверенность в собственном голосе.
- Никто, - ответил Хассан.
Затем султан посмотрел на Омара.
- Ваш друг Низам мертв, Омар Хайам! – крикнул он, и в его голосе прозвучало осуждение.

Омар сидел на корточках перед телом друга в Зале Мертвых в безмолвном сердце дворца, но он не молился. Он был печален и растерян. Сначала он подумал, что Низам покончил с собой от страха и отчаяния: бросился из окна башни. Но такого не могло быть: в спине визиря торчал нож. Низам не мог ударить себя в спину – значит, убийца находился в комнате с ним.
Но как? Омар самолично осмотрел каждый сантиметр пола, стен и потолка и не нашел ни одной щелочки. Дверь была завинчена и заперта изнутри. Никто не мог залезть в окно – его бы обязательно увидели снизу.
Стражники вправду сбежали – видели, как они скачут верхом из Нисапура – но это не отменяло того, что кто-то проник в запертую изнутри комнату к Назиму и убил его. Помимо перевернутого стола, Омар обнаружил две нефритовые чаши, которые недавно были наполнены вином.
В комнате была также книга в кожаном переплете – сборник его собственных стихов «Рубайат». Книга была открыта на странице, где пропитанный вином палец обвел одно из четверостиший. След был свежий, пергамент еще источал запах вина. Омар был уверен: Низам понимал, что умирает, и поэтому тайно отметил стихотворение, чтобы поведать ему, Омару Хайаму, что убийца находился рядом с ним.
Что за четверостишие? Омар медленно прочитал его:

Дверь была, но ключа я не отыскал.
Сквозь завесы ткань ничего не видал.
Лишь два слова с тобой молвил наедине,
А затем, как и ты, бесследно пропал.

Омар почувствовал дуновение холодного ветерка на шее и внезапно увидел перед собой юного слугу султана.
- Малик Шах желает видеть вас в саду на холме, Омар Хайам, - испуганно произнес юноша, словно дух визиря оставался здесь.
Омар увидел султана лежащим на подушках возле ручья, впадавшего в грот. Он беседовал с астрологом. Шут Джафарак печально сидел на камне, глядя на повелителя собачьими глазами. Султан сердито посмотрел на Омара, когда тот подошел и поклонился.
- Омар Хайам, Зулейка сказал мне, что Рахим Заид обладает могучей волшебной силой. Вы верите, что он убил Низама с помощью колдовства?
- Нет, повелитель, не верю, - спокойно ответил Омар.
- В таком случае, как он совершил убийство?
- Не знаю.
Султан закусил губу:
- Тогда вот мой приказ. Я повелеваю вам узнать с помощью вашей излюбленной науки, как ассассин убил Низама в комнате, где тот находился один. Принесите мне доказательство, звездочет, что Низам погиб не в результате колдовства. Если не сможете – будете изгнаны из Хороссана!
- Ваше повеление – резец, ваяющий мою судьбу, о царь, - ответил Омар. – Но чем я прогневал вас? Я вправду был другом Низама и не смог спасти ему жизнь. Но Хассан бен Нисбах также был его другом. Вы и ему угрожаете изгнанием?
Глаза султана грозно засверкали.
- Вы откровенно спрашиваете, Омар Хайам. Я тоже отвечу откровенно. Вы получили мое покровительство в ответ на просьбу Низама аль Мулка, которому я доверял. Это не я ценил астролябию, водяные часы и звездный светильник, о которых рассказывали неверные еретики. Вы всегда отвергали оракулов, чьи гадания по звездам благополучно руководили мной много лет, и потому ваш труд так же бесполезен для меня, как ваша дружба оказалась бесполезной для Низама аль Мулка. Теперь же я требую от вас достоверных доказательств того, что аль Мулк был убит не путем колдовства. Если вы представите доказательства – я останусь вашим покровителем. Если нет – вам придется уехать. Возвращайтесь к себе в башню. Я даю вам три дня – не больше – чтобы принести ответ.
Омар низко поклонился.
- Я прошу лишь об одной милости, прежде чем я уйду.
- Назовите ее.
- Вы слышали о зелье, называемом бханг или гашиш?
Султан ахнул и поднялся, испуганно взглянул на Зулейку и Джафарака и решительным жестом отослал их прочь из комнаты. Когда они с Омаром остались наедине, он спросил:
- Откуда вы узнали про это зелье, звездочет?
- Низам аль Мулк сказал мне про него.
- Я запрещаю вам рассказывать о нем под страхом смерти! – резко сказал султан. – В тот день, когда правители Персии сообщат подданным про это зелье, их власть ослабнет. Оно превращает мужчин в пустую шелуху. Но хвала Аллаху, об этом зелье знают лишь на севере. Простым людям оно неизвестно.
- Вы его видели?
- Да. Это коричневатая пыль. У меня есть один флакон, его мне прислал Амир из Мазандарана, который получил его от самого Рахима Заида. Я никогда не срывал печати.
- Дайте мне этот флакон, повелитель мира. Я воспользуюсь им, чтобы открыть правду о смерти Назима. Вы можете считать мой труд бесполезным – но разве я когда-нибудь обманывал вас?
Султан посмотрел Омару в глаза и пожал плечами.
- Вы получите флакон, Омар Хайам.

Омар проснулся среди ночи в башне. Он дрожал в экстазе при воспоминании о мире, в котором он побывал. Мире красоты, от которой перехватывало дыхание: мерцающих звезд и ласкового ветерка, невиданно зеленой травы, мягкой как шелк, сладких алых вин Шираза, текущих из покрытых мохом скал, словно ручьи, и стройных гурий, созданных не из сновидений, а из теплой трепещущей плоти, прикосновение к которой его рука все еще продолжала ощущать.
Он почувствовал, как в нем поднимается нетерпение и жажда вернуться туда, где он только что побывал.
Он поднялся на ноги и позвал – сначала шепотом, а затем громче:
- Али! Али!
Он услышал, как его помощник приближается в темноте.
- Али, дайте мне флакон! – потребовал он. – Я помню, что приказал вам спрятать его, но я хочу еще этого порошка!
- Нет, мастер, нет! – воскликнул испуганный Али, держа ремешок от кожаного мешочка, обернутый вокруг запястья. – Вы приказали мне поклясться именем Аллаха, что я не дам вам этого порошка больше!
- Дайте! – молил Амар, а когда помощник отказался – бросился на него, пытаясь схватить мешочек.
Но Али был тяжелым и сильным. Он извивался и дергался у окна. Наконец он поднялся и оттолкнул Омара. Пока астроном валялся на полу, Али вытащил флакон из мешочка и выбросил в окно, рассыпав порошок в лунной ночи.
Позже Омар рассмотрел свое лицо при свете фонаря и судорожно вздохнул.
- Вы были настоящим другом, Али, - произнес он, - и спасли меня от ужасного конца…

Вечером прилетел почтовый голубь от Амира Мазандаранского и принес ответ на письмо, отправленное Омаром накануне:
- Привет вам, Омар Палаточник! Рахим Заид пребывает в Аламуте, который он не покидал весь прошедший год. Он очень стар, а его приверженцы обретают новых прозелитов с помощью одаренных помощников. Его власть над ними столь же абсолютна, как всегда, и он неустанно распространяет легенды о своем могуществе и своих злодеяниях. Здесь в Амоле трудно понять, боятся ли люди Рахима Заида сильнее, чем любят справедливость своего Амира. Эти безбожные ассассины становятся воистину вездесущими дьяволами. Да падет на них гнев Аллаха!

На третий день с первыми лучами зари Омар и Али направились на кладбище, где на их пути попадались желтые надгробья под тонкими кипарисами.
Они почти не разговаривали, пока не обнаружили свежую могилу без надгробного камня, почти спрятанную среди ив. Здесь Омар остановился, вытер лоб рукавом и посмотрел на солнце, стоявшее почти в зените.
- В два часа мне нужно быть во дворце, чтобы дать ответ султану. У нас достаточно времени?
- Мастер, Нисапуру так же нужен астроном, как мне – работа, - трезво заметил Али.
В два часа Омар спокойно говорил с возвышения перед троном султана:
- Я с самого начала знал, кто убил Низама, о повелитель, - сказал он. – Низам оставил книгу моих стихов открытой и забрызгал вином одно четверостишие. Это позволило мне узнать имя убийцы, но не решить более сложную задачу: как Низам был убит?
Султан слушал Омара, глядя на него жестким взглядом, приложив указательный палец к щеке. Ниже Омара на мозаичном полу стояли принцы крови и слуги.
Зулейка тоже был здесь, злобно глядя на Омара.
Джафарак сидел на ступеньке, прижав костлявые колени к груди, его глаза блуждали.
Хассан бен Саббах стоял среди группы мулл, его руки были сложены на груди, а взгляд направлен прямо на Омара.
Позади остальных в тени стояли дервиши, задержавшиеся во дворце, чтобы еще раз исполнить танец после похорон Низама аль Мулка.
- Что за четверостишие? – спросил султан.
Омар медленно прочитал четыре строки.
- Где же здесь назван убийца? – изумился султан.
- Послушайте:
Дверь была, но ключа я не отыскал.
Сквозь завесы ткань ничего не видал.
Здесь есть только намек на затруднительное положение Низама. Возможно, он хотел сказать, что убийца проник через дверь, и он не нашел способа остановить его. Ткань завесы – это замысел убийцы, который он не разглядел. Хотя вряд ли в тот момент Низам мыслил столь утонченно. Он надеялся, что две последних строки раскроют имя убийцы:
Лишь два слова с тобой молвил наедине,
А затем, как и ты, бесследно пропал.
На нашем языке, о повелитель, на «ты» обращаются лишь к родственникам и к друзьям детства. Вы сами сказали, что Низам был одинок и у него было было всего два друга детства: Хассан и я. Лишь к нам он мог обратиться на «ты», поскольку мы вместе ходили в школу. Значит, Низам хотел сказать, что к последнему гостю он обращался на «ты» - к тебе, Хассан!
Начался переполох. Хассан шагнул вперед. Его лицо стало багровым, он хрипло дышал.
- О, повелитель, этот человек, которого я прежде считал другом, оклеветал меня! Я был с вами, когда Низам погиб – это видел весь двор! Позвольте мне сейчас же убить его, чтобы он не мог повторить своего лживого обвинения!
Не дожидаясь ответа султана, Хассан выхватил меч и шагнул вперед. Омар протянул руки.
- Я безоружен, - просто сказал он.
- Остановитесь, Хассан! – крикнул султан. – Вы вправду были со мной во дворе, когда Низам выпал из окна башни. Я сам не могу поверить своему астроному. Но дайте ему сказать. Если он не сможет доказать своих слов, мы наполним его желудок песком!
- Я смогу доказать, - произнес Омар. – Низам боялся Рахим Заида, потому что приказал казнить двух шпионов, один из которых был сыном Заида. И Заид приказал одному из своих главных шпионов – Хассану – убить Низама так, чтобы страх перед именем Заида стал еще сильнее!
- Я не шпион! – проревел Хассан.
- Ты стал им. Ты – марионетка Заида, как и все его слуги. Вы его рабы и выполняете любые его приказы, потому что он – единственный источник гашиша, без которого вы не можете жить!
Султан вскочил с трона в гневе.
- Я предупреждал вас, Омар Хайам, что если вы скажете хоть слово…
- Если я не скажу его вслух, Малик Шах, вы можете лишиться трона!
Султан застыл, раскрыв рот.
- Прикажите солдатам быть настороже, чтобы защитить вас! – Омар подошел к зрителям, разделившимся при его приближении. – Джафарак – шпион, как и другие: мулла, солдат, - Омар указал на них.
По приказу царя стражники столпились с одной стороны трона с мечами наголо.
- Откуда вы знаете? – спросил султан.
- По глазам. Зрачки тех, кто принимает гашиш, расширяются до размеров семени подсолнуха. Прошлой ночью я сам принял гашиш и увидел, как мои зрачки расширились и оставались такими несколько часов. Я страстно жаждал следующей дозы, и если бы я получил ее – я бы готов был убить, чтобы получить еще. Так же, как были готовы убить Хассан и Джафарак по приказу их господина.
- Я не шпион, о царь! – снова взревел Хассан.
- Докажи это! – крикнул Омар. – Попроси Малик-Шаха запереть тебя в темнице и держать там неделю без гашиша! Я думаю, тогда ты скажешь ему правду!
Наступило молчание. Хассан опустил глаза, и воинственность пропала с его лица.
Малик-Шах покачал головой, словно не мог поверить услышанному, а затем обратился к Омару с новым уважением.
- А как он убил Низама в комнате, запертой изнутри?
- Он его не убивал. Хассан пришел к Низаму перед представлением дервишей, как он признал на следующий день, когда сказал вам: «Я могу еще раз привести Низама». Когда он сел пить вино с Низамом, видимо, слова или действия Хассана раскрыли Низаму правду. А может, вино было отравлено, и Низам ощутил его действие. В любом случае Низам смог оставить мне послание перед тем, как его убили и вынесли из башни.
- Тогда чье же тело выпало из окна?
Омар вытащил из-под своей одежды бело-голубую тунику, покрытую кровью и землей, и сбросил ее с возвышения. Хассан вздрогнул и отступил назад.
- Его слуга, Акроэнос, которого шпионы Заида похитили неделей раньше и превратили в раба гашиша. Акроэнос был храбрым, но невежественным. Если такой человек не знает, что он пребывает под действием наркотика, - он принимает свои видения за правду. Поверьте мне, они кажутся ему такими, повелитель. Похитители Акроэноса могли обещать ему, что он навеки останется в раю, если пожертвует собой. И он им поверил.
- Так это он упал с башни?
Омар кивнул.
- Вспомните, тело упало в углубление ниже уровня двора и ненадолго скрылось с глаз. Это ведь вы, Джафарак, столкнули тело вниз и заменили его предварительно подготовленным телом Низама?
Шут начал мотать головой, но на его лице явно виделась вина.
- Как ты узнал про Акроэноса? – внезапно крикнул Хассан, со страхом глядя на султана.
- Стражники убежали, - ответил Омар. – Я понял: они испугались, что под пытками у них вырвут правду. Не о том, кто якобы зашел в запертую комнату, - этого никто не мог совершить. Но они видели, кто вошел в комнату раньше и вынес оттуда Низама – и кто зашел потом, занял его место и выпрыгнул из окна. Я понял, что он стал рабом Рахима Заида, приказавшего ему покончить с собой. Затем стражники спрятали его тело. Мы с Али обнаружили свежую безымянную могилу, скрытую среди ив. Мы раскопали ее и нашли там Акроэноса. Вот и все, повелитель.
Омар низко склонился перед султаном.
- Могу я теперь идти, повелитель? Мне предстоит много работы над новым календарем.
Малик Шах медленно кивнул, и печальная улыбка появилась на его губах.
- Идите, Омар Хайам, и да пребудет с вами мое благословение.
Омар спустился в зал, и толпа расступилась перед ним. Проходя мимо дервишей, он обернулся, посмотрел на султана и увидел, что к нему приближается астролог Зулейка.
- Вы хотите сказать что-то еще, Омар Хайам? – спросил султан, и его голос отразился от стен галереи.
- Лишь одно, повелитель. Я видел исполнение дервишей. Они очень искусны. Но шейх сказал, что они изображают движение планет на небе. Это могло обмануть астролога или того, кто ничего не знает о подлинном научном наблюдении. Но танцы дервишей изображали не движения планет или звезд, которые я видел в небе. Если внимательно посмотреть на их кружение, можно увидеть, что они изображают персидские буквы, передавая послание тем, кто способен его понять. Боюсь, что они тоже служат Рахиму Заиду, и за ними следует внимательно наблюдать.
С этими словами Омар Хайам вышел из комнаты.
-



Стихотворение, правда, перевела не я, мне помогли. Я не нашла его у Фитцджеральда. Может, его и нет, а написал его автор рассказа.

There was the Door to which I found no key;
There was the Veil through which I might not see;
Some little talk awhile of me and thee
There was—and then no more of thee and me.

Видимо, в моей душе нет музыки.

[Aliskana]

↓↓ Ere, I Killed Thee! (Othello)

Энн Перри

Я отнял жизнь твою и сам умру,
Перевод Бориса Пастернака

Энн Перри
Зрители поднялись и устроили овацию. Пусть Оскар Уайльд был последней сенсацией – но ничто не могло сравниться с музыкой шекспировских стихов и страстью трагедии Отелло. А из всех блистательных актеров никто не был таким неистовым Отелло, как Оуэн Гленконнор, и настолько коварным Яго, как Идрис Эванс.
Обычно львиная доля оваций доставалась также жене Оуэна – Дьердре Эшбурн. Ее леди Макбет была непревзойденной, хотя Дездемона – просто хорошей. Ей недоставало пламени и сияния. Когда Оуэн стоял возле нее во время последнего поклона, он заметил на ее лице тень и почувствовал ее горькое разочарование. Время от времени такое случалось с любым актером – но она уже давно не оказывалась на втором плане, в то время как более скромной актрисе – жене Идриса Амелии Райкрофт – вручали розы.
Когда занавес наконец опустился, актеры обменялись поздравлениями и разошлись по своим костюмерным. Дьердре требовалось лишь переодеться и убрать чуть-чуть грима – и она была готова участвовать в празднике. Парика она не носила. Ее собственные роскошные русые волосы прекрасно подходили для роли, и публика желала их видеть. Они были частью ее образа. Требовалось лишь подправить несколько завитков и шпилек – перед вечеринкой.
То же самое относилось и Амелии. Идрису нужно было переодеться и снять украшения Яго – и он был готов. Может быть, пришлось снять немного лишнего грима – но это получилось быстро.
Оуэн же должен был смыть весь черный грим – не только с лица и шеи, но и с рук. Это было долго, и обычно к тому времени, когда он присоединялся к остальным, они уже потягивали шампанское и развлекали гостей историями о прошлых спектаклях, об их успехах и провалах.
Он пересек комнату, оклеенную обоями с картинами прерафаэлитов (1), где висели шипящие газовые лампы, но это шипение заглушалось голосами, смехом и звоном хрусталя. Как обычно, Дьердре находилась в центре группы поклонников. Она стояла на нижней ступеньке лестницы, на ее светло-абрикосовое платье падал свет, придавая ей сходство с центром картины Рембрандта. Остальные на ее фоне казались тусклыми и невзрачными. Эта женщина умела подать себя!
Оуэн приближался неспешно, в каждом его шаге ощущалось достоинство. На нем была его любимая белая шелковая рубашка с длинными рукавами. Она едва ли годилась для вечеринки, но выглядела очень эффектно и выразительно. Он увидел, как Идрис усмехнулся ему и поднял бокал. Они заговорили друг с другом.
Услышав его голос, полдюжины голов обернулись. Один крикнул «Мои поздравления!», а прочие присоединились. Ему передали шампанское, и он взял бокал, вдыхая сладко-острый аромат. Кто-то прислал им прекрасное вино. Он высоко поднял бокал. «Благодарю тех, кто прислал нам это!» - четко и звучно произнес он. Его голос был глубоким, выразителен и полным чувства. Если бы он не был великим актером, он бы стал как минимум хорошим певцом. Но быть одним их хористов – пусть и хорошим – совсем не то, что главным солистом.
Дьердре обернулась и поглядела на него, улыбаясь с убийственным очарованием. Большинство мужчин смотрели на нее. Это было привычно, но возможно, они сегодня заметили, как ее задвинули на задний план ее муж, Яго и даже молодая жена Яго. Но если они думали, что она будет хмуриться, - они плохо ее знали. Она стала перед Идрисом, взяла его под руку, и он галантно ответил. Они были знакомы много лет, вместе взлетали на гребне волны и читали мысли друг друга.
Оуэн подошел к ней и взял под руку с другой стороны.
- Кто прислал нам шампанское? - спросил он. Лучше было не упоминать о спектакле.
Она бросила мимолетный взгляд на Идриса, вытащила руку из его руки и помрачнела, обернувшись к Оуэну.
- Кеннеди, - ответила она, имея в виду Кеннеди Уильямса, управляющего театра. – И Идрис.
Она казалась смущенной, словно подозревала, что он может что-то подумать. Может, он вправду думал? Он хотел, чтобы они его включили в разговор, а они, казалось, забыли про него.
- Понятно, - сказал он холодно. – Что ж, отлично.
Он допил вино и сделал знак официанту, который подал ему новый бокал. Взяв его, он сразу поставил на маленький боковой столик и забыл. Он повернулся к Кеннеди Уильямсу и начал разговор с ним.
Идрис пожал плечами и снова повернулся к Дьердре, но она, вместо того, чтобы продолжить беседу, подошла к Оуэну и чуть нервно улыбнулась ему.
- Между нами ничего не было, - начала она и поглядела на него, затем на Кеннеди.
Он не ответил.
- Оуэн, поверь мне! – просила она.
Это было неподходящее место для обсуждения столь мелкого смешного предмета. Лучше всего просто забыть его. Говорить об этом в присутствии лицом других, особенно Кеннеди, было неловко. Он предпочел не понимать, что она имела в виду. Он удивленно поглядел на нее, но догадался, что его раздражение заметили.
- Было что-то или не было – забудем, - хладнокровно сказал он.
Она грациозно протянула ему еще один бокал. У нее были красивые руки, и она двигала ими изящно, как танцовщица.
- Вина, дорогой…
Это было нелепо. Она разыгрывала драму на пустом месте – и размещала себя в центре. С его стороны было глупо подыгрывать ей. Аплодисменты Амелии задели ее сильнее, чем он думал. Обидно, когда публика, которую считаешь своей, переходит на сторону актрисы моложе и красивее – пусть лишь на один спектакль. Амелия была очаровательна – но не обладала ни пылом Дьердре, ни ее величием. Можно было позволить ей насладиться триумфом. Немного великодушия не повредит.
Он взял шампанское.
- Конечно!
Он сделал глоток, пристально глядя на нее. Они были женаты больше десяти лет и отлично понимали друг друга. Его нежный взгляд мог обмануть кого-нибудь другого, но не ее.
- Спасибо, - добавил он и улыбнулся ей.
- А Идрис? – спросила она так тихо, что лишь Кеннеди мог слышать.
Он поднял бокал.
- За его здоровье! – его голос прозвучал резковато.
Она расслабилась и вернулась к остальным, готовая к новым рассказам, воспоминаниям и шуткам.

Оуэн забыл эту историю уже неделю спустя. Шли новые спектакли, критики писали восторженные рецензии, особенно отмечая финальную сцену и мощь Идриса в роли Яго. Но как бы хороши актеры ни были, нужно было вновь и вновь репетировать, оттачивая мастерство. Во время одной из репетиций Оуэн случайно поссорился с Идрисом. Он сам не понимал, как это произошло. Они стояли на крылечке, и Кеннеди говорил с человеком, находившимся в центре внимания, - мастером, от которого зависела безопасность труппы. Внезапно Дьердре шагнула по доскам на свет и положила кисть на руку Идриса.
Оуэн увидел, как Амелия отвернулась и на ее лице появилась вспышка неудовольствия. Она была молода и страстно влюблена в Идриса. Она боялась очарования Дьердре, и Оуэн видел, как она уязвима, как боится оказаться не такой интересной, не такой красивой. Она постоянно была на вторых ролях – для всех, кроме Кеннеди Уильямса. Для него она всегда оставалась первой и лучшей, хотя, возможно, не замечала этого.
Оуэн шагнул вперед, перебив их.
- Дьердре, повтори этот выход еще раз сейчас, когда поставили лучшее освещение, - приказал он.
Это было грубо и не в его характере, но он добился желаемого, прервав сцену. Дьердре посмотрела на него большими испуганными глазами и проскользнула мимо Кеннеди Уильямса. Идрис нахмурился.
- Конечно, Оуэн, - нежно проговорила Дьердре, опустила глаза и вышла.
- Какой черт напал на тебя? – спросил Идрис тихо, но сердито. – Ты слишком долго играл Отелло. Тебе невесть что мерещится.
Оуэн был ошеломлен.
- Отелло? Не будь смешным. При чем здесь я? Ты что, не видишь лица Амелии?
- А при чем здесь Амелия? У Дьердре горе, ей нужно сострадание и доброе слово, в которых ты ей отказываешь.
Его темные глвза были холодными, а на лице было возмущение.
- Сострадание? – недоверчиво переспросил Оуэн. – Не будь глупцом! С ней не происходит ничего такого, что нельзя вылечить похвалами критиков и аплодисментами.
Идрис возмущенно посмотрел на него.
- Не думал, что ты такой бесчувственный, Оуэн. Я думал, что ты добрее и не такой эгоист.
Оуэн не находил слов. На его лице отразилось смущение еще до того, как он заговорил.
- Ты всячески пытаешься выразить сострадание моей жене, оставляя свою, спрашиваешь, что с ней происходит, - и еще ругаешь меня?
Идрис покраснел и еще сильнее разозлился от смущения.
- Амелия прекрасно знает, что я чувствую по отношении к Дьердре лишь дружбу и восхищение – как и все мы!
- А еще сострадание, - насмешливо произнес Оуэн. – Не забудь об этом! Несомненно, твое сердце истекает кровью оттого, что твоей жене дольше аплодировали. Наверняка Амелия удивляется тому, что ты не гордишься ею. Словно она затмила тебя!
- Я не об аплодисментах, идиот! – зарычал Идрис, еле сдерживаясь.
Кеннеди Уильямс взглянул на них, словно решая, стоит ли вмешаться. Затем он перевел взгляд на Амелию, и на миг его чувства выразились в его глазах.
- Я говорю про ее сестру! – ответил Идрис.
Оуэн совершенно растерялся.
- Сестру?
Идрис прищурился.
- Ее сестра умерла неделю назад! Не притворяйся, что ты не понимаешь, о чем я говорю! Она была твоей свояченицей! У Дьердре невероятное мужество и самообладание, если она выходит на сцену каждый вечер, а ты еще обвиняешь ее в том, что она ревнует к Амелии, которая наконец-то добилась признания. Я был лучшего мнения о тебе!
Он развернулся, чтобы уйти.
Оуэн схватил его за плечо и развернул назад.
Идрис напрягся, словно собирался ударить Оуэна, и остановился лишь когда поднял кулак.
- У нее нет сестры! – проговорил Оуэн сквозь зубы достаточно тихо, чтобы Уильямс не услышал. – Не знаю, какого черта она тебе наплела, – но она единственный ребенок!
Идрис стоял неподвижно, вытаращив глаза.
- Что?
- Она единственный ребенок! – повторил Оуэн.
Идрис судорожно вздохнул, словно пытаясь ответить. Ни один не знал, верить второму или нет.
В эту минуту вернулась Дьердре с озабоченным видом. Она поглядела на Уильямса, затем сдержано улыбнулась Идрису и наконец обернулась к Оуэну.
- Освещение в порядке. Давай продолжим сцену. Потом мы можем пойти и – она грациозно двинула плечом, – провести послеобеденное время как мы хотим. Мне нужно отдохнуть перед спектаклем. А тебе?
Он увидел в ее глазах что-то вроде испуга. Но она была права: им всем надо было уйти из театра, сделать перерыв и как следует поесть перед тем, как вложить всю страсть и концентрацию, даже физическое усилие, в вечернее представление. А ему – особенно. Отелло – огромная роль.
- Да, конечно, - согласился он, обращаясь только к Уильямсу, и отправился прямо на сцену.

Но через пару дней ссора снова разгорелась. Дьердре как обычно разыграла романтическую драму. В субботу вечером актеры обедали с друзьями. Было около десятка гостей. Свечи бросали блики на белоснежные плечи, изысканные прически и каскады драгоценностей, достойных герцогинь. Стол был сервирован хрусталем и фарфором. Розы плавали в серебряной чаше в центре стола, а ветви жимолости оплетали серебряные графинчики. Лакеи скромно стояли возле столов, а девушки в черных платьях, передниках и наколках разносили блюда. Дьердре вызывающе флиртовала, особенно с Идрисом. Оуэн видел, что Амелия все сильнее нервничает.
Четыре раза он прерывал их беседу, пытаясь переключить внимание Дьердре на себя. Флирт с Идрисом становился все заметнее не только Амелии, но и всем прочим. Оуэн пробовал обсудить новости, другие пьесы, Оскара Уайльда, который взял Лондон штурмом, позволяя себе все более дерзкие шутки. Оуэн даже опустился до сплетен и пересказа болтовни в мюзик-холлах – но ничего не помогало, пока в конце концов он не стал казаться смешным и привлекать всеобщее внимание.
Когда наконец дамы удалились в дальнюю комнату, он поймал Идриса в холле.
- Прекрати вести себя как идиот! – сердито произнес он. – У тебя есть жена, которая обожает тебя, а ты не обращаешь на нее внимания в течение всего обеда! Может, она не столь блистательна, как Дьердре, но она заслуживает, чтобы в обществе с ней обращались уважительно, как бы вы ни вели себя наедине.
Идрис покраснел. Оуэн сначала подумал, что от злости, но приглядевшись внимательнее, с облегчением понял, что от стыда.
- Прости, - негромко произнес он. – Дьердре так остроумна, что я забылся. Хотел бы я, чтобы Амелия больше…
- Доверяла тебе? – иронически подхватил Оуэн. – Ты не слишком помог ей в этом, не так ли? –
Это был сарказм, а не вопрос.
- Не усугубляй, - попросил Идрис. – Это больше не повторится.
В этот момент Уильямс вышел из обеденного зала. Идрис быстро отвернулся и ушел. Его лицо все еще было красным.

Оуэн вспомнил об этом через неделю, когда увидел, как Амелия спускается по лестнице отеля. Хотя было время после завтрака, еще не все поели. Амелия выглядела бледной и несчастной. Дьердре бежала за ней. На ней был свободный халат поверх ночной рубашки, а волосы свисали по плечам бронзовой волной. Она была взволнована, и ее щеки – ярко-розового цвета. Она поймала Амелию на нижней ступеньке.
- Это вовсе не то, что вы подумали! – произнесла она с пылом. Казалось, она пытается шептать, желая секрета, но на самом деле ее голос был слышен издали. Даже Уильямс слышал ее в обеденном зале.
- В самом деле? – насмешливо спросила Амелия, поворачиваясь и глядя в лицо Дьердре. – Есть какое-то иное объяснение тому, что вы вышли из спальни моего мужа в ночной рубашке? Хотела бы я услышать его! Вы устроили представление, хотя вы просто шлюха!
Оуэн шагнул вперед. Дело зашло слишком далеко.
- Амелия, клянусь, - Дьердре положила пальцы на ладонь Амелии.
Но Амелия вырвала руку.
- Не оскорбляйте всех нас! – прошипела она. – Вы шлюха! Оуэну придется с этим смириться. Может, он все еще так любит вас, что не в силах открыть глаза на правду. Но я могу, и я это сделаю!
- Стойте! – крикнула Дьердре, и на этот раз в ее голосе прозвучало настоящее отчаянье. – Идриса не было в спальне, и я это знала! Я искала вас! Я знала, как вы близки! Идрис обожает вас! Так как я не нашла вас в вашей комнате, я искала вас в спальне Идриса! Где еще вы могли быть?
Амелия остановилась и обернулась. Она не знала, чему верить. Оуэн видел сомнение в ее глазах. Ее губы дрожали. Могла ли Дьердре сказать правду? Он этому верил. Ей нужна была драма, а не страсть. Идрис ей был нужен лишь для саморекламы
- А чего вы от меня хотели? – хрипло спросила Амелия.
- Ячменного отвара, - робко проговорила Дьердре. – У меня ужасно разболелась голова, а моя служанка забыла взять отвар.
- Ясно.
Оуэн не знал, поверила ли Амелия. Возможно, ей так хотелось верить, что она даже не пыталась выяснять ничего у Идриса. Или она не желала убедиться в худшем, предпочитая мучиться сомнениями.
Пора было прекратить эту сцену.
- Дьердре! – воскликнул Оуэн, схватив ее за локоть. – Ради Бога, почему ты не попросила отвар у персонала гостиницы вместо того, чтобы разыгрывать это представление?

Ему так и не довелось узнать больше. Этим вечером перед четвертым актом он был один в гардеробной и разыскивал свою любимую рубашку, которую либо он сам, либо костюмер куда-то засунули, и, что еще важнее, - мавританский кинжал, который он всегда вешал на стену – играл ли он Отелло или нет. Внезапно он услышал ужасный крик. Он сразу понял, что это был крик не удивления или злости, а полный абсолютного ужаса.
Он уронил камзол и бросился бежать туда, откуда доносился крик. Кассио и Бьянка стояли возле двери в комнату Идриса, и Бьянка кричала. Когда прибыл Оуэн, Кассио обхватил Бьянку руками и увел прочь.
Оуэн вошел и увидел, что Идрис лежит на полу лицом вниз с мавританским кинжалом в спине. Вокруг рукояти растекалась кровь. Было глупо надеяться, что он жив с такой раной, но Оуэн ощущал безумную надежду. Отослав остальных, он опустился на колени перед Идрисом, чувствуя биение пульса на шее. Он понимал, что Идрис мертв, но все-таки почувствовал боль разочарования. Он взглянул в лицо Идрису. Его темные глаза были открыты, и он казался удивленным, словно увидел пришедшую смерть.
Следовало ли Оуэну закрыть ему глаза или оставить как есть до прихода полиции? Надо вызвать полицию. Смерть Идриса могла быть лишь убийством.
Он медленно поднялся, чувствуя, что дрожит.
- Лучше сказать Кеннеди, - неуклюже проговорил он. – Сегодня спектакль не будет окончен. Надо предупредить публику.
Он закрыл дверь.
- И прислать кого-то посторожить тело до прихода полиции.
Меньше чем через полчаса прибыл инспектор Морган – темный, как сам Идрис и полноватый. Его голос звучал, как сладкая патока.
- Итак, - мрачно произнес он, - это Идрис Эванс? Какая трагедия! Такой прекрасный актер! Он играл Яго, верно?
- Да, - подтвердил Оуэн.
Морган поднял бровь.
- Нет нужды спрашивать вас, кто вы, сэр. Я видел вас много раз. Один из лучших Отелло наших дней. Я бы сказал – лучший. Вы знаете, что здесь произошло?
- Нет, не знаю.
- Мне сказали, это случилось после четвертого акта. Следовательно, перед антрактом на сцене не было ни вас, ни бедного мистера Эванса, ни Дездемоны… мисс Эшбурн.
- Верно, - согласился Оуэн.
- Что ж, - задумчиво произнес Морган. – Вам лучше рассказать мне обо всем, что вы делали с того момента, когда вы покинули сцену, до того, как вы услышали крик Бьянки. Остальных я попрошу о том же самом.
Выяснять передвижения каждого было долго и тяжело, но в конце концов все прояснилось лучше, чем можно было надеяться. Никто не проходил через дверь на сцену – значит, Идриса убил один из актеров, костюмеров, рабочих сцены, либо Кеннеди Уильямс. Морган был упорным и проницательным. Он все записывал корявым почерком мелкими буковками, сокращая слова. С утра они собрались в гримерной все, кроме Амелии, лежавшей пластом. В одиночестве во время убийства оставались лишь Кеннеди Уильямс, утверждавший, что он находился в офисе управляющего; Амелии, которая, хоть и делила костюмерную с Бьянкой, была расстроена и поэтому заперлась одна; и сам Оуэн, который тоже оставался один в костюмерной. Еще двоих никто не видел: швейцара и Дьердре, которая заявила, что выходила взять записку у почитателя и встретилась с ним.
- Он сидел здесь на стуле, - прошептала она. Ее лицо было пепельным, а руки она сжала, словно удерживая их от дрожи. Она с трудом говорила и переводила взгляд с Оуэна на инспектора Моргана, словно боялась, что случится что-нибудь еще трагичнее, но была бессильна предотвратить это.
Кеннеди Уильямс вяло стоял, оперевшись на дверь. Его лицо заострилось. Казалось, он простоял уже несколько суток, а не часов.
- Вы уверены, мисс Эшбурн? – спросил инспектор. Он не сомневался, просто хотел записать еще один факт.
- Да, инспектор, - ответила она, затем заколебалась.
- Случилось что-то еще? – спросил инспектор.
- Нет! – ответила она чересчур поспешно.
Морган ждал.
Она ничего не говорила, но выглядела все более несчастной.
- Возможно, нам лучше поговорить наедине, мисс Эшбурн, - предложил он.
- Нет… мне вправду больше нечего сказать вам, - уверяла она. – Я не знаю, кто убил Идриса. Он был блестящим актером и дорогим другом – моего мужа и моим.
Последние слова она произнесла с нажимом, почти агрессивно, словно убеждая кого-то.
Кеннеди Уильямс смотрел в пол.
Морган посмотрел на него, затем на Дьердре, приподняв брови.
- Порой друзья ссорятся, мисс Эшбурн.
- Конечно! – согласилась она. – Наверное, вы слышали, что Оуэн с Идрисом тоже ссорились, но это было просто недоразумением. И ничем больше, уверяю вас. О нет! Вы не можете…
Она остановилась и опустила глаза.
- Если кто и виноват, так это я. Я просто вела себя глупо и не более, клянусь. Оуэн знает меня достаточно, чтобы этому верить.
- Я видел спектакль, мисс Эшбурн, - сказал Морган. – Я знаю, что Дездемона не виновна ни в чем.
Она грустно улыбнулась.
- Но ведь в конце концов погибли Отелло и Дездемона! – огрызнулся Оуэн. – А не Яго.
- Я всегда жалел об этом, - Морган хладнокровно посмотрел на него. – Если кто и заслуживал смерти, так это Яго. Ревность – страшная вещь, к чему бы то ни было: к деньгам, власти, славе, женской любви – к чему угодно. Она может отравить больше жизней, чем все прочее.
- Я знаю, - прошептала Дьердре. Она с трудом держала себя в руках.
Морган посмотрел на Оуэна, и Оуэн увидел враждебность в его глазах. Он впервые понял, что находится в опасности. Это было нелепо, но Морган вправду считал, что он мог убить Идриса. Его первым порывом было отрицать это, указать, что если и было соперничество между ними, то оно было творческим, они помогали друг другу в спектакле! Затем он оглянулся вокруг и увидел изможденное лицо Кеннеди, полное вины и смущения. Дьердре была прекрасна и трагична, Морган любил театр и видел его в роли Отелло, считая лучшим. Но творчество было ни при чем… Дело было в Дьердре! Он вспомнил, как они ссорились с Идрисом последние недели, и Кеннеди все это видел. Он знал, что Морган выяснил все у Кеннеди, и что Кеннеди воспринимал их ссоры с точки зрения Амелии. Он был прекрасным управляющим, но не актером, и его чувства к Амелии были видны невооруженным глазом.
- На сегодня все, - сказал наконец Морган. – Я увижу всех вас завтра. Прошу вас не покидать гостиницу.
Оуэн вернулся в костюмерную, чтобы переодеться в собственную одежду. Он все еще не мог найти любимую рубашку и был вынужден поискать другую. Он вышел, и ему сказали, что Дьердре уже отправилась в гостиницу. Он прошел полмили в темноте, собираясь с мыслями. Ему некогда было грустить по Идрису. Грусть обязательно настанет позже – ведь они были друзьями большую часть их профессиональной жизни. Оуэн любил его юмор, силу и особенно ум. Они раскрывали друг в друге самое лучшее – и как актеры, и как друзья.
А теперь ему приходилось распутывать сеть подозрений, окутывавшую его. Он не мог поверить, что Кеннеди или Амелия могли убить Идриса, но казалось, что факты не оставляли другого выхода. Почему? Из ревности. Опять эта ревность! Одному из них могла прийти в голову безумная мысль, что у Идриса с Дьердре была любовная связь. Амелия была молода и влюблена, замужем всего пару лет. Последние пару недель Дьердре оттесняла ее на сцене, и ей могло показаться, что Дьердре отбирает ее мужа тоже. Может быть, в Амелии было больше страсти, чем Идрис предполагал?
Но почему она убила Идриса, а не Дьердре?
Кто мог знать, какая ссора вспыхнула между ними?
А Кеннеди? Может, он любил Амелию сильнее, чем они думали, и убил Идриса за то, что тот предал ее… а заодно и чтобы освободить ее для себя?
Оуэн пересек темную улицу, освещенную газовыми фонарями, и направился к огням гостиницы. Любой ответ причинял вред дорогим ему людям, опасность сжималась, и лишь правда могла спасти его.
Он не видел Дьердре. Видимо, она легла отдохнуть. Она предпочитала спать в одиночестве. Она любила секреты. Ее тщеславие требовало, чтобы лишь горничная знала тайны ее туалета. Он ее понимал и одобрял. Это позволяло ему соблюдать такую же секретность, и потому он часто разглядывал себя в зеркале поздно вечером, ему это подходило. Они вели себя так, как выбрали.

Он плохо спал и сошел вниз, не позавтракав, надеясь узнать что-то новое в театре. Морган был уже здесь, но Оуэн старался избегать его.
В одиннадцать у него ужасно болела голова, но ему удалось найти рабочего сцены, который видел его в костюмерной, а затем говорил с Идрисом. Он был возле двери и видел, как Оуэн шел в противоположном направлении в то время, когда Идрис мог быть убит.
Со вздохом облегчения он позвал его, чтобы поговорить с Морганом.
Но после легкого завтрака рабочий нашел Оуэна в холле гостиницы.
- Простите, мистер Гленконнор, сэр, - смущенно пролепетал он, переминаясь с ноги на ногу, - но я видел вас не в последний вечер, а накануне. Я сказал про последний вечер, потому что знал, что вы ни за что бы не сделали ничего плохого мистеру Эвансу, но мисс Эшбурн видела, где я вправду был, и заставила меня сказать правду, потому что она сама уже тоже сказала. Мне ужасно жаль, сэр.
- Конечно, вы должны были сказать правду, - согласился Оуэн в испуге обнаружив, что дрожит. – Он заставил себя поднять голову и взглянуть на рабочего. – Спасибо, что пришли.
- Простите, сэр.
- Все в порядке.
Но все не было в порядке. Он понял это, когда Дьердре сама пришла к нему спустя час. Она была в черном, ее яркие волосы были в контрасте с бледным лицом.
- Оуэн, мне так жаль, - быстро проговорила она. – Я уже сказала этому несчастному полисмену, что я видела рабочего, как там его зовут. Иначе я бы ни за что не упоминала о нем. Я не знала, как это важно для тебя. Если бы я знала, я бы солгала!
- Тебе не следует лгать ради меня, - мрачно ответил он.
Она вздрогнула, словно он ударил ее.
- Я знаю!
Она опустила глаза, избегая его взгляда.
- Я знаю, что ты бы никогда не убил Идриса, что бы ты не думал про него и про меня.
- Я ничего не думал, - произнес он с отчаянием в голосе, - кроме того, что ты вела себя как эгоистка, а Идрис как дурак. Идрис был моим другом!
Она подняла глаза.
- А я твоя жена! И меньшие люди, чем ты, ревновали… и слишком поздно открывали, что их жены были невиновны ни в чем большем, чем легкий флирт и веселое настроение. Я уверена, что ты невиновен. Хотела бы я, чтобы инспектор Морган был так же уверен.
Но в ее голосе не было уверенности – только страх, окутывавший Оуэна, пока едва не парализовал его.

После полудня он нашел в театре свою рубашку – прекрасную белую рубашку с длинными рукавами. Она валялась под сценарием, ее белый кончик прилип к листу бумаги. Он оторвал его и с ужасом увидел окровавленный рукав с темно-красным пятном. Пятно было на левом рукаве, как если бы он надел рубашку перед тем, как убить Идриса. Он был единственным левшой в труппе.
Видел ли его кто-нибудь? Он осмотрелся вокруг слабо освещенных кулис, затем заглянул наверх на галереи. Он никого не увидел. Тени вдали было трудно разглядеть - однако мог ли кто-нибудь прятаться здесь сегодня вечером, когда спектакля не было?
Он спрятал рубашку под пиджак и поспешил в коридор; его руки тряслись. Морган был где-то здесь. Оуэн мог уничтожить рубашку раньше, но сейчас нельзя было допустить, чтобы его обнаружили с рубашкой. Куда ее деть? Все знали, что это его рубашка. И убийца Идриса надевал ее. Зачем? Ответ мог быть лишь один: чтобы обвинить его, Оуэна.
Куда же ее спрятать? С черным юмором он подумал про Макбета. Кровь… кровь друга на его одежде. Хотя он ни в чем не виновен. Но как может Морган, или кто-нибудь еще, поверить этому? Лишь тот, кто надел рубашку, чтобы убить Идриса.
Где никто не станет искать? Следовало спешить. Морган был недалеко. Он уже подозревал его. За плоскостью, которую никто не станет двигать? Некоторое время «Отелло» не будут ставить, а декорации Венеции принадлежат этому театру. Их не перевозят с собой. Он засунул рубашку под изображение дворца на фоне канала и выпрямился как раз тогда, когда констебль пересек сцену и заговорил с ним. Он сумел отвечать почти нормально, но его сердце так сильно билось, что если бы зажглись огни, собеседник бы увидел, как у него трясутся руки.
Конечно, Морган обыскал театр, хоть и не зная, что именно он ищет, но уверенный, что у убийцы Идриса должна быть кровь на одежде. Чего-то из одежды недоставало. Найдет ли Морган рубашку Оуэна? Сейчас по крайней мере ее не видно там, куда он положил ее, если кто-нибудь не станет двигать тяжелые декорации. Оуэн сможет вернуться незамеченным и уничтожить рубашку.
Но не это вызвало в нем холодный ужас, а знание, что тот, кто вытащил мавританский нож из стены и вонзил в спину Идриса, точно так же расчетливо надел рубашку, чтобы совершить убийство. Возможно, лишь для того, чтобы обвинить Оуэна. Они оставили рубашку там, где она была видна. Они хотели, чтобы ее нашли… а Оуэна повесили. Он пытался привести мысли в порядок, разглядывал их со всех сторон – и приходил все к тому же заключению. Кто-то хотел уничтожить его так же, как Идриса. Идрис был трагической жертвой. Оуэна запомнят не как великого актера, величайшего Отелло своего времени, но как того Отелло, который перевернул драму и убил Яго… несчастного соперника, позавидовавшего таланту и обаянию другого и в порыве ревности вонзившего ему в спину нож.
Кто они?
Лишь Кеннеди или Амелия. Амелия могла это сделать. Физически это было возможно. Могла ли женщина с таким ангельским лицом и чарующими манерами таить столь смертоносную цель?
Они ожидали в гримерной, когда придет Морган и скажет, что поиски окончены.
- Вы что-то нашли, инспектор? – спокойно спросила Дьердре. Она выглядела очень напряженно этим утром и с любопытством смотрела на Оуэна. Сидя здесь и ожидая Моргана, он вспомнил, что не видел ее одну с прошлого вечера, и то недолго. Она выходила на несколько минут, ссылаясь на головную боль, что в данных обстоятельствах было правдоподобным. Он мало думал о ней в последнее время.
Морган сказал, что не обнаружил ничего, связанного с убийством, и они свободны идти из театра куда хотят.
Оуэн посмотрел на Дьердре и заметил удивление на ее лице, сразу же скрытое. Тогда он понял, что Идрис, почувствовав удар ножа, увидел, что его нанесла рука, которую он считал дружеской. Дьердре ожидала, что Морган найдет рубашку, и удивилась, что он не нашел ее там, куда она положила!
Почему? Они с Идрисом вправду были любовниками? Или она его преследовала, и он отверг ее, спрятав их отношения за легкомыслием и смехом?
Он сидел, взгромоздившись на старый диван, набитый конским волосом, в знакомой гримерной, такой же, как во множестве театров по стране, и чувствовал себя больным. Почему Дьердре, его жена, прекрасная, трагическая Дьердре, хотела, чтобы его повесили за преступление, которого он не совершал?
Она сама убила Идриса? Или воспользовалась блестящей возможностью обвинить его под влиянием минутного порыва?
И как ему спастись?-
Кто-то зашел в гримерную с газетой. Оуэн перевел на него внимание. Это был Кассио. На его лице была смесь ужаса и восторга, когда он читал статью вслух. Там излагались факты. Блестящий актер Идрис Эванс был убит в театре во время представления «Отелло», где он играл негодяя Яго. Полиция ведет следствие, но виновный еще не найден.
В остальной части статьи говорилось о сюжете «Отелло» - о безумной ревности, разрушившей великого человека, воплотившейся в одной из величайших трагедий, когда-либо поставленных на сцене. В статье были фотографии Дьердре в костюме Дездемоны, которая выглядела прекрасной и невинной, но с тенями под глазами, словно она предчувствовала, что невольно ускорит смерть.
Она встала и взяла газету у Кассио, и Оуэн увидел, как она смотрит на свою фотографию. На ее щеках появился румянец, тело слегка распрямилось, а в глазах показалось довольство перед тем, как она их опустила. Она снова была звездой. Идрис убит, Оуэн отброшен как негодяй, подлинный Отелло, так любивший и ревновавший жену, что совершил ради этого убийство. А Амелия была забыта, и Дьердре по-прежнему оставалась в центре сцены.
Теперь он поняла, почему она сделала это.
Он быстро отвернулся. Он не хотел встречаться с ней глазами. Пока она не знала, что он знает, у него было крошечное преимущество. Он должен уйти, пока лицо его не выдало. Он был одним из лучших ныне живущих актеров, но даже он не мог управлять серым оттенком кожи или убрать из головы ужас, который мог выразиться в неловком движении или неуклюжести, словно руки и ноги его не слушались.
Он прошел мимо Кеннеди Уильямса, выглядевшего как собственная тень. Теперь, после того, как Морган осмотрел театр, можно забрать рубашку и уничтожить. Смыть пятно невозможно. Он знал, как трудно смыть кровь. Помогала только холодная вода перед тем, как высушить. Проще уничтожить рубашку целиком.
Он почти вслепую пошел через проход, с трудом стараясь не упасть. Он всегда знал, что Дьердре тщеславна, амбициозна, жаждет поклонения. Иначе она бы не была такой акрисой, какой была. Он это понимал. О Боже, разве он сам таким не был? Он любил, когда в огнях рампы на него смотрели тысячи восторженных лиц, и все сердца и умы ощущали эмоцию, звучавшую в его голосе и во всей энергии его бытия. Превратить их в часть его мечты, наполнить их страстью и мыслью, которых они не знали прежде – было смыслом его жизни.
Но ведь были еще дружба и любовь. Как он мог так отчаянно ошибаться насчет Дьердре? Все между ними было для нее лишь спектаклем? Или она обезумела, когда Идрис и Оуэн затмили ее на сцене? Этот момент от него ускользнул. Теперь он яснее видел, вспоминая последние несколько месяцев.
Он прошел за кулисы и подошел к тяжелым декорациям, куда спрятал рубашку. Он просунул руку в щель, чтобы нащупать шелк. Там ничего не было. Он сунул руку дальше. Неужели он положил рубашку так глубоко? Ее по-прежнему не было.
Надо прекратить дрожать и взять себя в руки. Она должна быть здесь. Если бы Морган ее нашел, он бы об этом сказал. Оуэн был бы уже арестован. Все знали, что это его рубашка. А если нет – Дьердре бы им рассказала.
Но где же она? Он засунул руку в щель так далеко, как только мог. Ничего не было! Ей было некуда провалиться. Его пальцы дотянулись до конца и почувствовали касание досок.
Его желудок похолодел, и на лице выступил пот. Кто-то забрал рубашку. Дьердре! Боже правый! Что она с ней сделала? Он уже знал ответ, прежде чем задать вопрос до конца. Она положила ее туда, где Морган найдет ее.
Он стоял неподвижно. Куда? Куда она положила ее? Она привела Моргана к ней или Морган найдет ее сам? Если последнее – почему он до сих пор не нашел?
Оуэн еще может успеть найти и уничтожить ее? Станет Морган искать там, где он уже искал? Вряд ли. Значит, один из участков безопасен. Какой? Одна из гардеробных. Его? Вряд ли она осмелится положить в свою. Или осмелится? Конечно! У нее стальные нервы.
Он быстро и легко пошел через открытые пространства в коридор по узким ступенькам вдоль прохода мимо своей комнаты в комнату Дьердре. Там никого не было. Лишь небеса знают, когда теперь будет следующий спектакль. Он закрыл дверь и начал рыться в куче платьев. Ничего. Конечно, нет. А как насчет шкафа? Он открыл дверцу и начал осматривать содержимое. Блузы, белье, чулки… рубашки нет. Где еще? На вешалке висели парики. Они не принадлежили Дездемоне. Она слишком гордилась собственными волосами, чтобы скрывать их без крайней необходимости. Это были не ее парики. Он снял один. Видимо, он принадлежал другой актрисе. Он смотрел секунду, затем легко снял. Внутри парика была спрятана белая шелковая рубашка с пятном крови на рукаве.
Дверь открылась, и в ней появился инспектор Морган. За ним стояли Дьердре и Кеннеди Уильямс.
- Что ж, Гленконнор, - грустно сказал Морган. – Я очень надеялся, что это не вы, но вещь, которую вы держите в руках, вынуждает меня отказаться от этой надежды.
Он протянул руку вперед:
- Отдайте ее мне.
Спорить не имело смысла. Оуэн отдал Моргану мятый сверток.
- Надеюсь, сэр, вы не станете утверждать, что эта вещь не ваша?
Оуэн с трудом заговорил:
- Не стану. Но я не убивал Идриса, несмотря на видимость.
Это было бесполезно, но в нем говорила страсть, а не рассудок
- Она вся в крови. Только не говорите, что вы порезались и спрятали рубашку в комнате мисс Эшбурн из опасения, что мы обвиним вас в убийстве мистера Эванса. Потому что, видите ли, вы должны были спрятать ее прежде, чем обнаружили тело. что очень трудно объяснить, правда?
- Я не говорю, что убийца не надевал ее, - ответил Оуэн. – Я говорю, что это был не я!
- Но, Оуэн, кровь на левом рукаве! – хрипло проговорила Дьердре. – А ты единственный левша. О, Боже! Как ужасно! Я знала, что ты ревнив, но не могла представить, что дойдет до такого!
Она закрыла лицо своими прекрасными руками и молча зарыдала.
Морган медленно повернулся и посмотрел на нее.
- Мисс Эшбурн, вы сказали о левом рукаве?
Она подняла голову.
- Это правда, инспектор. Оуэн единственный левша. Мне так жаль!
- Не сомневаюсь, мадам, - медленно произнес Морган. Его лицо все еще было печальным, он нахмурился. – Но откуда вы могли знать, что кровь на левом рукаве, если мы только что нашли рубашку?
Она выглядела растерянной, но Оуэн заметил ее напряжение.
- Что? – выдохнула она и вздрогнула.
Морган повторил вопрос.
- Откуда вы знаете, что кровь на левом рукаве, мадам?
- Я… - начала она объяснять, но увидела по глазам Моргана, что уже слишком поздно.
Она обернулась к Кеннеди Уильямсу. Но его лицо озарилось пониманием, и он отступил назад, слегка покачав головой.
- Ревность – страшная вещь, - тихо произнес Морган. – Жестокая, как могила. Но я не уверен, что тщеславие лучше. Стремление убить одного человека и увидеть другого на виселице всегда оборачивается трагедией, как бы на это ни посмотреть.
Дьердре высоко подняла подбородок и взглянула на него с вызовом. Она была великолепна. Оуэн почувствовал жалость к ней, вспомнив, какой она была в лучшие моменты, ее смех, жажду жизни и то, какой она могла бы стать. Но больше всего он горевал по Идрису – такому живому, такому талантливому, так жаждущему творить магию театра и погружать публику в ее чары.
Дьердре стояла очень спокойно. Это было ее последним действием – скорее леди Макбет, чем Дездемоны. Но во всяком случае она была в центре сцены, не разделяя славы ни с кем. Казалось, для нее это важнее всего.
Оуэн обнаружил, что по его лицу текли слезы, когда он видел, как она уходит с инспектором Морганом и исчезает в коридоре, пока свет все еще играет в ее волосах.

[Aliskana]

↓↓ Александр Великий - детектив

Теодор Матьесон
Из серии "Великие детективы"

Я, Голас из Филипп, возвратился в Вавилон в первый день месяца Гекатомбеона с тяжелым сердцем, опасаясь, что вести, которые я привез из Македонии, куда я ездил по поручению моего дорогого друга Александра, могут отвратить моего царя от меня. Я оставил в западной части города караван, с которым я проехал столько утомительных стадий по степям Азии, переправился через Евфрат и сразу же отправился к себе в дом возле дворцовых садов.
От своего слуги Бессуса, который был несказанно рад видеть меня, я узнал, что накануне город праздновал предстоящий поход Александра к берегам Аравии. Он собирался отплыть из Вавилона через пять дней с флотилией под командованием Неарха. Выходит, я едва успел прибыть, чтобы сообщить царю вести.
В тоске перед тем, что мне предстояло, я поспешно принял ванну, надел чистую одежду и сандалии, поскольку во время путешествия почти не имел возможности вымыться. Я знал: как бы Александр не был мне рад, - повсюду, кроме поля битвы, он был чрезвычайно привередлив в том, что касалось чистоты окружающих.
Я вошел во дворец мимо знакомых мне стражей ворот Иштар и спустился с отвесной лестницы на большую террасу. Там я увидел, что царь готовится к купанию, поэтому, дабы сделать ему сюрприз, я сразу же направился в купальню, пока безлюдную, хотя над бассейном в вечернем воздухе заманчиво клубился пар.
Сев на скамейку позади ванны, в окружении многочисленных спортивных снарядов, я задумчиво подбрасывал в мяч, пока не услышал шаги, затем поспешно вспомнил о зловещих новостях, которые должен был сообщить, и отбросил мяч.
Вскоре вошел Александр со слугами и чрезвычайно обрадовался, увидев меня.
- Мои думы постоянно пребывали с тобой, Голас, - воскликнул он и обнял меня. – После смерти Гефастиона я был совершенно одинок и ждал тебя с нетерпением.
Александр был такого же высокого роста, как я, который хоть и был слабее его, но гибче и ловчее. Он был прекрасно сложен и так изящен, что никого не пугало его приближение. У него было сильное и гордое выражение лица. Его кожа была розового цвета - Апеллес, рисовавший его с молнией в руках, не совсем точно передал оттенок, изобразив его темнее и смуглее, чем он вправду был.
Александр разделся и спустился по плиткам в бассейн. Пока он плавал, мы заговорили и я рассказал ему об опасностях и приключениях путешествия, не касаясь груза, лежащего у меня на душе. Когда мы приблизились к серьезным темам, он начал прыгать, словно водное животное, скрываясь под водой и появляясь, чтобы выплюнуть излишек воды.
Когда он проделал это в третий раз, я поднялся и спросил:
- Ты желаешь услышать вести, которые я привез, Александр?
Он укоризненно посмотрел на меня, но вылез из бассейна, отошел подальше от слуг, пришедших умастить его маслом, и оделся. Затем он подал мне знак следовать за ним, и мы вошли в его комнаты. Там он отослал слуг и хмуро взглянул на меня.
- Ты привез мне плохие новости об Антипатре? – спросил он наконец, и в его глазах мелькнуло подозрение. Я знал, что Александр опасается возрастающей власти регента в Македонии; он для того и направил меня домой, чтобы узнать побольше.
- Не об Антипатре, - ответил я, - а от него. Антипатр верен тебе и управляет согласно твоей воле. Но он извещает тебя: Леонарх, управитель Фригии, набрал наемников, которые грабят Тракию. Он хвастается, что захватит саму Македонию!
- Разве Антипатр не может поступить с предаталем, как тот заслуживает? – спросил Александр.
- Он уже направил войско против Леонарха и несомненно одержит победу. Но это не самое худшее. Ты знаешь, что Леонарх – дядя Медия, твоего капитана македонскими воинами здесь в Вавилоне. Именно от воинского искусства Медия зависит завоевание Аравии. Так вот, Антипатр желает сообщить тебе, что Леонарх заявил о желании племянника править Азией вместо тебя. Леонарх намекнул, что Медий замыслил заговор с целью убить тебя. Я молил богов, чтобы они помогли мне вернуться вовремя и сообщить тебе это.
Александр побагровел – как всегда в гневе – и обратился ко мне так, словно я был его врагом.
- Клянусь гневом Бахуса! Я не верю Антипатру. Я доверяю Медию! Мы с ним сражались пять лет по пути от Хиндукуша до великого океана. Он спас мне жизнь в засаде Мултана, где я получил это! – Александр показал шрам на груди. – Благодаря изобретательности Медия мы перестроили фаланги и применим это в битве с арабами. Мы вместе обдумывали сражение. Он мне как брат! Я люблю его не меньше, чем я любил тебя – до тех пор, пока ты не принес мне эту чудовищную весть!
Этого я и боялся. Александр, мой самый дорогой друг, разгневался на меня за мои слова. Я пожал плечами, поклонился и отвернулся, чтобы выйти из комнаты, но Александр остановил меня и взял за руку.
- Постой, Голас, - сказал он уже спокойнее.- Дай мне время подумать.
Но в это время раздался стук в дверь, и вошел сам Медий. Это был тяжеловесный полнокровный мужчина, с толстой шеей и лбом, нависающим над глубоко посаженными хитрыми глазами Поскольку я – любимец Александра, Медий также изображает приязнь ко мне, которой, я уверен, не чувствует.
- Рад твоему возвращению в Вавилон, Голас, - сказал он, дотрагиваясь до меня. – Я пришел пригласить Александра на состязание в выпивке. Если он пожелает, ты можешь принять участие.
- Да, дорогой Голас, - приветливо сказал Александр. – Присоединяйся. Мы будем пить во здравие богов, но говорить о возвышении смертных посредством завоевания Аравии.
- Благодарю, Александр, - ответил я. – Но я очень устал после путешествия. Я хочу отдохнуть дома.
- Конечно, ты устал, - сказал Александр. - Приходи завтра в полдень и мы поговорим об… об Антипатре.
Я поклонился и вышел из комнаты, увидев на прощанье, что Александр мрачно смотрит на Медия.
Но Александр не ждал меня до полудня. Утром, когда я стоял на балконе, глядя, как тени исчезают в терракотовом лоне Евфрата, гонец принес мне послание от него, в котором он требовал, чтобы я оставил все дела и пришел к нему, так как он срочно нуждается во мне.
Я возвратился во дворец и в большой приемной – через окна которой видны были плодородные поля, лежащие за Евфратом в темноте степи – я увидел Александра, лежащего на диване.
Он поднялся и приказал слугам выйти. Когда мы остались одни, он вздохнул и закрыл лицо руками. Когда он опустил руки, я с ужасом увидел его измученное лицо и подивился силе воли, с которой он скрывал свое состояние от окружающих.
Затем он спустился с возвышения и похлопал меня по плечу.
- О, мой сердечный друг, поспоривший когда-то с Гефестионом о том, кто из вас сильнее любит меня, - мне нужна твоя помощь как никогда!
Его рука на моем плече пылала жаром, а его голос звучал, как неровные порывы ветра, словно он дышал с трудом. Сквозь смуглый цвет лица виднелась лихорадочная краснота и ощущался аромат его тела, подобный благовониям.
- Я твой верный слуга, дорогой Александр, - сказал я.
- Я верю тебе. И поэтому ты должен знать – только ты и больше никто – что я отравлен. И я умираю.
С моих губ слетели пылкие слова, но он снял кольцо, которым он запечатывал письма, и приложил его к моим губам.
- Поклянись, что будешь молчать.
- Клянусь, - ответил я, когда он убрал кольцо.
- Тогда слушай, Голас, - проговорил мой царь, устало откидываясь на спинку. – Как ты знаешь, вчера вечером Медий позвал меня на питейный поединок в комнаты Неарха во дворце. Нас было четверо: Медий, Неарх, перс-казначей Суза и я. Комната охранялась снаружи и никто не мог ни войти, ни выйти. Мы наливали друг другу и пили много сладкого вина. Если бы мой вкус не притупился, я бы раньше обнаружил внезапную горечь, но день клонился к закату и мои чувства ослабли. Я осушил третью чашу, но внезапно вспомнил твой рассказ и почувствовал вкус предательства. Неарх предложил налить мне, и я заметил осадок из кувшина. Медий, которого я обвинил, взял ту же чашу и выпил. Это меня успокоило, и я забыл свои обвинения до утра. Но во время молитвы в храме я почувствовал жар, а когда попытался сделать запись в дневнике, ослабел и потерял сознание. Тогда я понял, что отравлен.
- Может быть, это лихорадка? – спросил я, но Александр покачал головой.
- Нет, Голас, мне хорошо знаком этот яд. Когда Каллистена по моему приказу бросили в тюрьму, я дал ему яд и наблюдал за его действием. Он чувствуется через шесть-восемь часов: наступает жар и продолжается шесть суток, а затем приходит смерть. Я вожу этот яд с собой на случай, если попаду в плен!
Он достал меч и показал рукоять. Ее кончик отвинчивался, и внутри я увидел маленькие белые кристаллы.
- Их можно растворить в жидкости или хранить в виде кристаллов, холодных на ощупь. Ты знаешь, что это, Голас?
- Нет, Александр.
- Его бросили вчера в мою чашу. И если бы Медий не осушил остаток, я бы четвертовал его при первой вспышке жара!
- Но может быть ты пил с ним раньше в тот же день, Александр.
- Два дня до этого я молил богов об успешном походе в Аравию. Все это время я ничего не ел и не пил до вчерашней пирушки с Медием. Нет, Голас, я так же уверен, что отравлен, как в том, что я Александр.
Он завинтил рукоять и положил меч на колени. С внезапной вспышкой ярости он поднялся на возвышение и взмахнул мечом, словно направляя на воображаемого врага. На всякий случай я скрылся в алькове.
- Если бы я мог убить всех троих! – крикнул он. – Тогда я был бы уверен, что покарал моего убийцу! Я мог бы сделать это прежде - но не теперь. Я должен провести тайное расследование, чтобы изобличить преступника, дабы власть Македонии не ослабела, а каждый из них – краеугольный камень в арке ее власти!
- Но Медий, - настаивал я, - выказывает признаки отравления?
Александр выпрямился и глубоко вздохнул. Его голос был спокоен, и я знал, что он сохраняет контроль над собой.
- Он только что приходил. Я приказал слуге ощупать его лоб и тело. У него нет жара. Яд его не затронул.
Он повернулся ко мне с улыбкой, и его непреклонный взгляд заморозил меня.
- Это моя проблема. Яд был в этой чаше. Пока я не пойму, как Медию удалось отравить меня и не отравиться самому, я не смогу действовать. Потому что не только у Медия были причины отравить меня, если верить твоему сообщению от Антипатра, но также и у Неарха – адмирала моей флотилии. А ведь разливал вино Неарх.
- А перс Суза?
- У него тоже есть причина: я завоевал его страну.
Прозвучал гонг. Александр потянул за веревку, и двери в приемную распахнулись. Два раба-перса вошли и опустились на колени, а слуга-македонец в изысканной тунике низко поклонился и известил о приходе Неарха и Сузы.
Адмирал вошел царственным шагом и встал перед возвышением Александра. Суза стоял позади него и немного справа.
- Суза и я пришли по твоему приказу, - сказал Неарх. Он бросил на меня косой взгляд, сказавший мне, что его не радовало мое присутствие. Это был худой высокий человек со впалыми щеками и бледно-голубыми глазами анахорета, возможно, самый могущественный из македонцев, поскольку Александр верил ему и ценил его высоко.
- Да, Неарх, садись, - пригласил Александр, и Неарх сел на стул позади царя, который устало посмотрел него, не проявляя сейчас каких-либо признаков болезни. Он взял несколько свитков с дивана за своей спиной.
- Их обнаружили среди твоих вещей, Неарх, - сказал Александр. - Это письма от моего зятя Аридея из Лидии о бесплодности дальнейшего завоевания Аравии. Он требует твоего возвращения в Македонию, где Олимпиада, моя мать, окажет тебе невообразимые почести.
- Я рассказывал тебе, Александр, об этих письмах, - спокойно сказал Неарх.
- Но ты не сказал мне о своем решении. Если ты решил ехать – прежде следовало убить меня, потому что, будучи живым, я бы не позволил этого!
- Наши планы завоевания Аравии когда-нибудь страдали от недостатка моего энтузиазма или ослабления моих усилий?
Александр покачал головой. Неарх повернулся ко мне и указал на меня пальцем.
- Это он будит твои подозрения, Александр. Голас вечно несет смуту, отравляя тебя лживыми обвинениями!
- Я думаю, что Александр не сомневается в моей любви к нему, - сказал я.
- Не сомневаюсь, - подтвердил Александр. – Голас всегда думал прежде всего о моем благополучии.
- Если Антипатр не подкупил его, - сказал Неарх.
- Как это возможно, - спросил я, - если я был с Александром всю жизнь, а с Антипатром провел лишь несколько дней?
- Антипатр очень хитер и умеет подкупать, - настаивал Неарх, - Тебе следовало бы знать это.
- Я знаю это, - ответил я.
- Довольно! – прервал Александр и повернулся к Сузе, который приблизился с низким поклоном.
- Суза, вчера ты рассказал о сокровищах Дария, закопанных в Опайе в сутках пути отсюда. Ты говорил, что любовь ко мне велит тебе рассказать мне о том, что наша аравийская кампания преуспеет при поддержке такого богатства.
- Это верно, царь, - сказал перс. Это был старик в ярких персидских одеяниях, над его лицом возвышался головной убор, а ниже - седая борода.
- Сейчас твоя мудрость поможет доказать твою верность. Собери носильщиков, повозки и солдат и отправляйся в Опайю, чтобы привести мне сокровища. Немедленно. Я даю тебе трое суток – сутки на путь туда, сутки, чтобы выкопать сокровища, и сутки для возвращения. Если ты не вернешься через трое суток – я отправлю быстрых гонцов, чтобы убить тебя. Когда я увижу сокровища, мои сомнения в твоей верности исчезнут.
- Я понимаю, царь, - сказал Суза и поклонился.
- А ты, Голас, поедешь с ним, чтобы проследить, как идут дела.
Я стоял, изумленный неожиданным приказом. Александр нежно улыбнулся.
- Ты всегда жаловался на то, как скучно заниматься тяжбами македонян, дорогой Голас. Теперь ты можешь заняться поисками клада и приключениями.
Александр отослал перса, вернувшегося в свои покои, спустился с возвышения и взял меня за руку.
- Я доверяю тебе, Голас, безопасно доставить сокровище в Вавилон. Во время твоей поездки я буду проводить расследование здесь. И не дольше трех дней, друг, потому что через шесть дней я буду мертв!
Я не буду описывать путешествие в Опайю, за исключением того, что мы взяли с собой пятьдесят пеших солдат, десять повозок и двадцать всадников - в том числе Сузу и меня – и все шло хорошо. Поскольку Опайа расположена вдоль реки, как и большинство персидских городов, нам не пришлось блуждать по пустыне, и повсюду мы видели зеленые деревья и плодородные поля.
Было нелегко добыть сокровище, закопанное на кладбище к востоку от Опайи; и среди костей мертвых жителей Суза вправду нашел огромные ценности, укрепив тем самым доверие Александра: амфоры из золота, маски из серебра, сундуки из бронзы, полные дариков (1) - золотых монет с вытесненным изображением лучника с одной стороны – а также урн, полных тонких золотых пластин, и множества других ценностей.
На восходе второго мы погрузили в повозки сокровища, достойные императорской награды, и я объявил, что любой солдат, у которого найдут что-либо, будет немедленно предан смерти.
Намереваясь отправиться в Вавилон на рассвете, мы легли рано – я в своем шатре, Суза в своем. Но среди ночи я проснулся от постороннего шума и встал, чтобы узнать, в чем дело. При лунном свете я шагнул наружу – и внезапно мимо моей щеки прожужжала стрела, пробив ткань шатра. Обернувшись, я заметил лучника, спрятавшегося в тени позади кипариса. Он сразу же скрылся среди могил, и я побежал за ним быстро, как мог. Но я проваливался в ямы, которые мы выкопали, и поэтому вскоре потерял его из виду и остался стоять, вдыхая запах тления и дрожа от холодного ветра с реки.
От внезапной мысли я вернулся в лагерь и посмотрел на Сузу. Он мирно спал в шатре.
Но это ничего не доказывало. Суза мог нанять убийцу. Так же, как могли Неарх и Медий.
Я медленно вернулся в шатер, но не спал остаток ночи.
В Вавилоне я увидел, что Александр направился из дворца в виллу за рекой, и мы с Сузой переправились туда.
Суза всячески восхвалял Александра за его усилия по вплетанию завоеванных народов Азии в ткань новой империи, простиравшейся от Эгейского моря до берегов Индии, и добавил, что он счастлив оправдать доверие императора, пополнив его сокровищницу. Я ответил, что предшественник Сузы Харпал, македонянин, показал себя недостойным доверия, похитив часть сокровищ, и поэтому Александр решил, что честнее и мудрее доверять местным уроженцам.
- Но многие македоняне не одобряют политики Александра в отношении равенства народов и хотели бы изменить ее, - добавил я.
Суза потрогал бороду и замолчал. На вилле, расположенной среди садов возле прохладного устья реки, мы встретили старого доктора. Когда я спросил его о здоровье Александра, он прошептал:
- С ним приключилась очень странная хворь. Я не знаю, когда она кончится.
Увидев Александра, я понял причину сомнений доктора. Царь сидел на ложе на террасе, глядя на реку, и играл в кости с Медием. Его лицо было бледным и искаженным, словно маска, вытянутая пальцами самой Смерти. Мое сердце сжалось от жалости, я опустился на колени и рассказал Александру про сокровище, которое мы привезли.
- Хорошо, Голас, - произнес он, отложив кости в сторону и улыбаясь Сузе. – Ты оправдал мое доверие. Тем не менее, останься здесь на вилле вместе с Медием и Неархом.
Он отвернулся от Сузы и повернулся к Медию, сидящему напротив него. Тот покраснел и хмуро поглядел на меня.
- Отчего ты так смотришь на Голаса, Медий? – спросил Александр. Медий не ответил, и я сказал:
- Возможно, Медий удивлен тем, что я вернулся, дорогой Александр. Моя жизнь должна была оборваться в Опайе. И если бы лучник целился получше – возможно, сейчас Медий бы улыбался.
Медий с ревом вскочил и схватился за меч.
- Уходи, Медий! – приказал Александр. Покорно склонившись и бросив на меня злобный взгляд, Медий вышел. Александр неровными шагами прошел по балкону и сказал:
- Меня жжет пламя изнутри, Голас, и медленно пожирает. Через три дня я буду мертв.
- Нет, дорогой Александр! – отчаянно воскликнул я. – Боги этого не допустят!
Александр подошел к небольшому пруду с рыбами в конце террасы, поднял чашу, покрытую зеленой глазурью, и поднес ее к моим глазам.
- Это чаша отравила меня, - произнес он, - и поможет мне разоблачить моего убийцу. Я не терял времени эти три дня. Пойдем, я покажу тебе, что я сумел сделать.
В одной из комнат царь указал на нескольких обнаженных мужчин, прикованных к полу. Двое выглядели словно в лихорадке, а один лежал на полу без сознания.
- Я вызвал нескольких осужденных преступников и предоставил им выбор: выпить яд, который я дам им, чтобы увидеть результаты, либо умереть от меча согласно приговору. Если они выживут после яда, они будут освобождены. Некоторые охотно согласились. К несчастью, двое уже умерли от большой дозы, которую я им дал.
- Но что ты хотел узнать? – спросил я, когда мы вернулись на террасу.
- Какое наименьшее количество яда требуется на треть чаши, чтобы жара не появилось. Я полагаю, что выпил самую большую дозу с верхней части, где кристаллы сразу растворились. Вряд ли некоторые из них смешались и попали вниз, и я хотел найти наименьшее количество, которое не причинит вреда…
- Ты хотел понять, как Медий отравил тебя, а сам не отравился?
- Да, - сжал губы Александр.
- Но, дорогой Александр, тебе не приходила в голову другая мысль? Если человек выживет после укуса змеи, - второй укус причинит ему меньше вреда, а третий – еще меньше. Ведь Медий мог приучить себя к малым дозам яда, а затем увеличивать их…
Александр тяжело вздохнул в гневе и впервые злобно взглянул на меня.
- Конечно, я подумал об этом. Но у меня не было времени для проверки!
Он позвонил в колокольчик, и когда пришли слуги, приказал, чтобы Неарх привел последнего узника.
- Это конец моего опыта, Голас, - сказал он, вновь обретая равновесие. – Этот яд самый сильный. Пять кристаллов смертельны – и даже четыре. Три и два вызывают жар и могут принести смерть через длительное время. Если же один кристалл вызовет завтра жар – я буду знать, что Медий невиновен, поскольку даже малейшая доза опасна.
Александр наполнил чашу вином на треть, раскрыл рукоять, достал оттуда пинцетом один кристалл, и дрогнувшей от внезапной слабости рукой бросил его в чашу.
Вошел Неарх, приведя бородатого полуголого пленника огромных размеров с желтой кожей пафлагонянина(2).
- Пей, - приказал он. – Может быть, эта чаша принесет тебе свободу. Ты последний.
Пафлагонянин тупо взглянул сначала на Александра, затем на чашу. Я заметил искру в его глазах. В следующую минуту он выхватил чашу из рук царя и швырнул в пруд. Чаша разбилась, а вино вылилось в воду.
Тотчас же Неарх выхватил меч и с огромной силой обрушил его на пленника, снеся ему голову с плеч. Пафлагонянин упал возле пруда на осколки чаши. Его кровь брызнула в воду.
Тем временем я увидел, что Александр осторожно облокотился на подушку, его лицо покраснело, а на верхней губе выступили капли пота.
- Я горю, - прошептал он, и я взял его за руку и подвел к ложу.
- Тебе нужно накрыть ноги от холода и подложить под спину подушку, чтобы убрать острую боль, - сказал я, глядя на своего слабеющего друга, в то время как мое сердце обливалось кровью.
И я нежно подложил ему под спину подушку.
Александр закрыл глаза и задремал. Неарх приказал унести мертвеца, и мы остались наедине с адмиралом.
- Ты смутьян! – произнес Неарх, глядя на меня с ненавистью. – Твоя болтовня о заговорах принесла уже много смертей и сеет рознь между нами! Может, Александр заболел и вскоре поправится! Ты называешь всех нас убийцами?
- Это не болезнь, - просто ответил я.
- Лжец! – крикнул Неарх и вышел из комнаты.
Я тотчас же вернулся на террасу.
- Мне сесть возле тебя? – тихонько спросил я. Но Александр не отвечал: он смотрел на осколки чаши и на смешанную с вином кровь, стекающую в пруд. Вода в пруду стала из прозрачной такой темной, что рыб уже было не видно.
Весь остаток дня, когда я хотел зайти к Александру, доктор не пускал меня, говоря, что царь слишком болен для приема гостей. Вечером за ужином Александра не было, и мы сидели за столом вчетвером: Медий, Неарх, Суза и я. Мы молчали, и я ощущал их ненависть, направленную на меня. Я не смог закончить ужин и отправился гулять на берег реки до заката, затем вернулся в свои комнаты на вилле и сразу лег спать – я чувствовал, что очень устал.
Среди ночи меня разбудил доктор, который приказал мне тотчас же прийти, поскольку Александр желал меня видеть.
При взгляде на него я понял, что смерть близка. Он протянул сухую руку, и я сел возле него, чувствуя жар его ладони.
- Дорогой Голас, - чуть слышно произнес он. – Я снова разрубил Гордиев узел. Теперь я знаю, кто отравил меня, и ты должен помочь правосудию свершиться. Позови Неарха, Сузу и Медия. Мы произнесем последний приговор!
Я разбудил остальных, и когда все стояли напротив царя, он заговорил.
- Неарх, Медий – вы много лет следовали за мной в битвах, верили моим решениям и вряд ли сомневались в моем уме. Суза, я был хорошим повелителем и управлял мудро. И теперь я говорю: верьте мне. Я знаю, кто мой убийца, но я хочу раскрыть его имя по-своему. Голас, на столе стоит поднос с тремя чашами вина. Дай каждому из них по одной.
Я поднял три чаши, похожие на разбитую, и дал две македонянинам и одну персу.
- Теперь слушайте: неповинному в моем отравлении нечего бояться. Лишь мой убийца тоже будет отравлен сегодня. А сейчас я приказываю тебе пить, Суза!
Суза моргнул, его губа дрогнула, но он взял чашу обеими руками и осушил, затем поставил на стол и вытер бороду ладонью.
- Пей, Неарх, - сказал Александр.
Неарх не колеблясь осушил чашу так же быстро, как Суза.
- Теперь ты, Медий.
Медий поднял чашу к губам и опустил.
- А вдруг ты ошибся, Александр? – спросил он спокойно.
- Я просил верить мне. Я не ошибся.
Медий поднял чашу и начал пить, чуть остановившись на полпути, словно его горло сжималось. Однако он допил и вызывающего посмотрел на Александра.
Неарх сказал:
- Мы все выпили, поверив тебе, Александр. Но среди нас Голас. Ты освобождаешь его от подозрений? Почему он не пил?
- Я его не забыл, - ответил Александр. – Голас, на столе стоит бокал с водой для тебя. Если ты тоже примешь участие в испытании, возможно, другие станут меньше злиться на тебя. Я скажу тебе то же, что остальным: если ты невиновен, тебе нечего бояться. Выпей воду.
Я поднес бокал к губам и услышал слова Александра:
- Она так же чиста, как вода в моем бассейне, Голас.
Тогда я заколебался, посмотрел на Александра с широко раскрытыми глазами и бьющимся сердцем и поставил бокал на стол.
- Ты мой убийца, Голас, - произнес Александр. – Ты сидел возле бассейна четыре дня назад. Как ты отравил его?
- Я бросил туда яд, - признался я, едва не плача оттого, что мое вероломство так постыдно раскрыто. – Но я не хотел убивать тебя, Александр! Антипатр поклялся мне, что он испытывал этот яд на других, и проникая через кожу, он лишь вызывает жар, который вскоре проходит. Но ты нырнул и проглотил воду!
- Антипатр знал, что ты глупец! Он хотел убить Александра! – закричал Неарх и шагнул ко мне, но Александр знаком остановил его.
- А зачем это было нужно Антипатру?
- Он хотел, чтобы Медий был мертв и опозорен, а его родственники в Македонии, которые доставляли Антипатру неприятности, лишились влияния. Он знал, что вы с Медием часто пьете вместе. Я должен был отравить тебя для видимости, рассказать о замысле Медия убить тебя, а когда ты заболеешь, обвинить Медия в том, что он подсыпал яд тебе в вино.
- А что тебе было обещано в награду?
- Антипатр бы попросил тебя освободить меня от должности в Вавилоне и назначил бы меня правителем Сестоса. Ты бы никогда этого не позволил – ты бы оставил меня судить тяжущихся в Вавилоне до конца моих дней.
- Не сейчас, Голас, не сейчас! – произнес Александр и указал на Медия. – Ты должен был стать жертвой. Заставь его выпить воду!
Медий приставил меч к моему горлу, и мне ничего не оставалось, кроме как осушить бокал до последней капли.
В наступившей тишине я спросил:
- Как ты узнал, что это был я, Александр?
- Я спросил тебя, знаком ли тебе этот яд, и ты отрицал, что знаешь его. Но когда пафлагонянин погиб, мне стало плохо и ты помог мне дойти до ложа. Ты сказал тогда: «Тебе нужно накрыть ноги от холода и подложить под спину подушку, чтобы убрать острую боль». Но откуда ты мог знать, что у меня заболела спина, словно в нее вонзился острый нож, если был незнаком с действием этого яда? Я никому о нем не рассказывал. Затем я увидел, как отравленное вино стекает в пруд, и подумал: скоро ли умрут рыбы? Тогда я вспомнил про свое купание и понял, почему Медий не отравился и все мои размышления бесполезны. В чаше не было яда! Я был отравлен прежде, чем выпил ее!
Александр слишком ослабел, чтобы продолжать, и Неарх отправил меня домой под стражей. Медий хотел сразу же убить меня – что было естественно, так как именно он отправил за мной лучника – но Александр и Неарх были против. Лучше, чтобы все думали, что Александр умер от болезни, а я заразился, ухаживая за ним.
Александр умер два дня назад. На улицах Вавилона раздаются плач и рыдания. В дворцовых садах тишина. Меня сжигает жар, а руки мои холодны, и мне тяжело удерживать стилос. Но я должен завершить, чтобы мир узнал, что я не хотел смерти моего дорогого друга Александра. Я не из числа тех, кто способен убить лишь ради властолюбия.

(1)Дарик — персидская высокопробная золотая монета, основа денежной системы Державы Ахеменидов. Монета получила свое название, по-видимому, по*изображению на*аверсе персидского царя Дария I, который начал ее выпускать в*ходе своих реформ. Масса монеты ок 8,4 г, с*высоким содержанием золота.


(2)Пафлагония*(др.-греч.*Παφλαγονία,*лат.*Paphlagonia)*— исторический район на севере*Малой Азии, которая в этом месте сильнее всего выступает в*Чёрное море, оканчиваясь мысами Карамбисом (ныне Kerembeh) и Сириасом (или Лепте, ныне Индже Бурун).

[Aliskana]

↓↓ Леонардо да Винчи, детектив

Прекрасным весенним днем 1516 года Леонардо да Винчи мирно сидел в розовом саду позади своего дома в Амбуазе с альбомом для набросков на коленях и рисовал желтую иволгу, порхающую внутри вольера. Хотя итальянскому мастеру было около шестидесяти и он был сутулым и седобородым, - его рука, создавшая «Тайную вечерю» и «Мону Лизу», не утратила ловкости, а зрение – остроты. Окружающие холмы были озарены теплым солнцем центральной Франции, а пчелы жужжали в кустах.
Его юный слуга Жак неуверенно спустился с террасы, подошел к нему и произнес:
- Мэтр, господин из Амбуаза желает вас видеть.
Леонардо добродушно кивнул, но прежде чем Жак повернулся, чтобы передать ответ, - крепкий черноволосый мужчина с пышной бородой уже приближался к ним по террасе.
- Ах, мсье Бланшар, - приветливо сказал Леонардо. – Ваше волнение нарушает лесной покой. Садитесь и полюбуйтесь золотистой иволгой вместе со мной. Я не хотел сажать ее в клетку, но иволгу на воле очень тяжело рисовать.
- Вы ошиблись, мсье, - сказал гость. – Я не мсье Бланшар.
- Неужели мои глаза утратили остроту? – спросил Леонардо, прищурившись. – Видимо, так и есть – вы вовсе не королевский министр!
- Я барон де Мариньи, к вашим услугам. Королева желает, чтобы вы поскорее прибыли в Амбуаз!
- Королева? – Леонардо выглядел удивленным. Его величество Франциск Первый из дома Валуа благоволил ему. Он позвал Леонардо во Францию, подарил ему дом, ввел его во дворец Амбуаз и часто искал его общества. Но королева! Царственная французская красавица никогда не любила Леонардо и не скрывала этого.
- Отчего королеве понадобились мои скромные услуги? – неспешно спросил Леонардо.
- Она повелела мне ничего не объяснять. В то же время… - Мариньи перевел взгляд на порхающую иволгу, - его величество не слишком одобрял ее приказ.
- Но тем не менее позволил его?
- Да. Капризам королевы нелегко противостоять.
- Тогда я немедленно иду, - сказал Леонардо, шагнув вдоль террасы. – Всегда стоит расследовать и понимать – особенно капризы королевы. Жак, мой плащ!
Карета, в которой сидели Леонардо и барон, тряслась вдоль узкой поросшей тополями дороги, приближаясь к находящимся в ста метрах серым округлым контурам замка, а затем влилась в зеленое поле на западе возле плавно поднимающихся холмов примерно на расстоянии километра.
- Мы приближаемся к амфитеатру? – спросил Леонардо.
- Туда, где все произошло, - отстраненно ответил Мариньи. Затем его губы сузились и сжались. – Вас ждут здесь. Вам все объяснят.
Карета подняла клубы пыли, подъехав к амфитеатру. Здесь Франциск, страстный любитель турниров, маскарадов и всяческих развлечений, устраивал представления для себя, придворных и гостей. Над мачтами взлетали разноцветные флаги, возвещая о послеобеденном представлении, уже завершенном, и почти все разъехались, кроме небольшой группы людей, сидящих под полосатым навесом в окружении солдат. Леонардо узнал короля, королеву и их свиту.
Министр Бланшар приблизился к Леонардо, протянув руки, его бледное лицо было покрыто потом и пылью.
- Это ужасно, мсье да Винчи. Мсье Лорье убит ударом в грудь и лежит мертвый посреди амфитеатра. Ее величество приказывает вам расследовать убийство и желает видеть вас немедленно.
Леонардо кивнул и, подобно благородному патриарху, шагнул к людям, сидящим под навесом. Приблизившись к королевской чете, Леонардо низко поклонился.
Король, своеобразно красивый, несмотря на длинный нос, устало приветствовал его, однако смотрел настороженно и тревожно.
- Прежде чем королева заговорит с вами, Леонардо, позвольте сказать, что я не желал вас беспокоить. Она взволнована и поэтому может выказать что-либо нелестное. Но я прошу вас быть снисходительным. Наш друг Филип Лорье лежит мертвый на этом поле. Он убит.
- И это гнусное деяние выставлено напоказ! – перебила королева резким от волнения голосом.
Король властно поднял руку.
- Позвольте мне ознакомить Леонардо с фактами. Сегодня мы любовались походными формированиями специальных войск из Нидерландов, Испании и Шотландии.
- Это шотландские воины носят юбки? – с интересом спросил Леонардо.
- Килты, мсье, - поправил Бланшар, хрустя костяшками пальцев.
- Килты и тартаны, - сказал Франциск, - великолепные красно-желто-зеленые униформы, куда, думается мне, этим варварам легко стрелять.
- Эти и другие цвета с узорами в форме квадратов и полос, мсье, отличаются у разных кланов и в разных местностях, - сказал Бланшар.
- Бланшар знает об этом больше меня, - согласился Франциск. – Он ездил в Шотландию, чтобы подготовить их прибытие.
- Мсье Лорье умер! – прервала королева.
Король выглядел раздраженным.
- Парад кончился шествием шотландских кланов, которые играли на своих диких музыкальных инструментах…
- Волынках, - пояснил министр.
- Затем королева, я и остальные покинули поле и вернулись в замок. Едва лишь выйдя из кареты, мы услышали, что Филипп погиб на поле, и сразу вернулись.
- Расскажите ему, как погиб Лорье, - сказала королева.
Король с королевой посмотрели друг на друга. В ее взгляде было острое подозрение, в его – непроницаемое отчуждение.
- Леонардо и вы все – подойдите, - сказал король, встал и направился к амфитеатру. – Я покажу место, где это случилось.
Леонардо увидел, как Мариньи, его бывший попутчик, прошел мимо королевы, не обратившей на него внимания; казалось, она пребывает в забытьи. Король подал знак Мариньи, и тот сразу подошел к господину, словно послушный охотничий пес.
- Филипп – многообещающий – был многообещающим молодым дворянином с юга, - продолжал король, пока они шли. – Он далеко уезжал в прошлом году, сразу после того, как прибыл ко двору. Ему было поручено в конце представления выступить как представитель королевское власти после ухода гостей. Он должен был приблизиться к центру поля, издать звук трубы как сигнал стражникам, стоящим на холмах, и оставаться в районе поля до тех пор, пока солдаты не сомкнут ряды и не разойдутся.
Король и Леонардо, за которыми следовали остальные, вышли через пару мраморных порталов в широкий проход между холмов и вошли в долину, пройдя по плотному весеннему дерну. Она была в форме эллипса, лишь с одним входом, длиной около двухсот футов и шириной около пятидесяти. Снизу было видно, что холмы слегка наклоняются наверх, красная земля покрыта низко стелющимися кустами – кизильниками, пирекантами – ни один из которых не был настолько высоким, чтобы скрыть человека. Вьющиеся растения отчасти застилали землю, там и тут лежали плоские круглые камни, чтобы можно было подняться по ним на холм, не касаясь ногами земли.
С одного взгляда Леонардо мог увидеть, что никого, кроме него и королевской четы не было в амфитеатре – только неподвижное тело лежало на земле ближе к центру поля. Приблизившись к телу, королева издала крик боли.
- Это по вашему приказу, дорогая, он оставался здесь, - сказал король.
- Позвольте мне сказать…
- Минуту, дорогая! Давайте задержимся на этом. Сегодня, после того как почти все ушли, Лорье подошел к центру поля. Стражники стояли спиной к арене, как было положено по правилам, поэтому они ничего не видели. Последними покинули арену граф и графиня д’Ангервиль и их дочь.
Король обратился к изящной паре средних лет и юной блондинке.
- Расскажите о том, что вы видели, Ангервиль.
- Я повернулся первым, - ответил д’Ангервиль твердым решительным тоном. – Филипп как раз поднес трубу к губам. Мы шли несколько секунд и уже подошли сюда, но звука не раздалось. Я посмотрел назад, моя жена и дочь тоже. Казалось, Филипп качнулся вперед – прочь от нас – и уронил трубу. Он отвернулся, и мы заметили блеск стали, когда он упал. Ни один из стражников не мог бросить нож сверху!
- Они слишком далеко, - сказал король, - и угол слишком косой. Нож мог бросить лишь тот, кто стоял на арене внизу!
- Но как это могло быть? – крикнула девушка с золотыми волосами.
Ангервиль взял руку дочери.
- Это невозможно – но это случилось, - ответил он просто. – Моя жена, дочь и я видели арену оттуда, где мы стояли. Здесь негде спрятаться. Видите? Даже мраморные скамейки установлены заподлицо, и под ними не спрячешься. Клянусь, что на арене не было никого, кроме нас!
- Но вы не отрицаете, что Лорье был убит? – с горечью спросила королева.
Ангервиль побледнел. Король взял его за руку, но не смог дольше контролировать королеву.
- Вы знали, что ваша дочь влюблена в Лорье, и боялись, что могут обвинить вас! – продолжала королева. – Об этом знал весь двор!
- Ваше величество, - возразил Ангервиль.
- Я не говорю, что вы это сделали. Вы бы не посмели. Но я не выношу вашего лицемерного беспокойства…
Она отвернулась и взглянула на Леонардо, ее прекрасное лицо горело темной страстью.
- Мсье да Винчи…
- Успокойтесь, дорогая, - смиренно сказал Франциск. – Леонардо может услышать в ваших словах оскорбление и вернуться в Италию. От этого мы станем беднее.
Губы королевы презрительно искривились.
- Франциск вечно твердит мне: «В мире нет никого мудрее Леонардо да Винчи. Он художник, изобретатель, инженер, математик, музыкант, философ – и много больше. Он все видит, он все знает». Я не соглашалась с мнением моего супруга. Я выросла в Вальядолиде, где итальянцев ценили не слишком высоко. Я не могу сдержать свои чувства.
Леонардо склонил голову с симпатией, окрашенной насмешкой.
- Наш друг лежит здесь мертвым. – Королева закрыла глаза. – Как мы видим, никто ни с этого места, ни откуда-то еще не мог убить его – но он убит. Его величество и я останемся возле арены до заката. Это больше часа. Мы охотно ответим на любые вопросы, которые вы зададите. Если за это время «величайший ум Европы» выяснит, кто убил мсье Лорье, я соглашусь с мнением моего супруга о вашем таланте!
В момент глубокого молчания, последовавшего за вспышкой королевы, Леонардо заметил долгие послеполуденные тени, тучи мошкары и ленивое хлопанье праздничных флагов. Истерическая дама бросила ему вызов, и остальные ждали, примет ли он его. Он мог его не принимать, разумеется; он мог вернуться в свой мирный садик и продолжить рисовать иволгу; но это бы длилось недолго. Разозленная женщина не оставит мужа в покое; и возвращение во Флоренцию станет падением для Леонардо.
- Хорошо, ваше величество, - вымолвил он наконец. – Я предпочитаю смерть презрению. К тому же я никогда не устану приносить пользу.
Он повернулся и с министром Бланшаром направился к телу в центре поля.
Три года спустя перед смертью Леонардо да Винчи рассказал Франциску, как и почему он приступил к работе в тот утомительный полдень.
- Когда я был мальчиком в Винчи, - сказал итальянский мастер, - мои приятели из ближайшей деревни сказали мне, что метка на стволе дерева становится выше с каждым годом. Сначала я должен был поверить этому, иначе расследование было бы бесполезным.
Когда я узнал, что даже взрослые из деревни верят этому, я пошел в лес, сделал зазубрину в форме лилии на здоровом молодом дереве и измерил расстояние от нее до земли. В течение трех лет я возвращался и снова мерил и обнаружил: то, во что все верили, было неправдой. Метка на стволе оставалась на той же высоте в течение всей жизни дерева, потому что у дерева растет вверх лишь крона, а ствол только увеличивается в объеме!
Поэтому вначале Леонардо позвал графиню Ангервиль и ее дочь.
- Мадам, вы уверены так же, как ваш муж, что на арене во время убийства Лорье никого не было?
- Да, мсье, - сказала графиня без колебаний, и ее серые глаза были честными и ясными.
- А вы, мадмуазель?
Девушка кивнула, хоть и казалось, что она послушно повторяет то, что ей внушили.
- Что вы делали, когда увидели, как Лорье упал на землю? – спросил Леонардо у графини.
- Мой муж побежал к нему, приказав нам оставаться на местах. Затем он вернулся и приказал нам следовать за ним, чтобы мы могли рассказать остальным, что случилось.
- Он забыл, что вокруг вершины холма стояли солдаты?
- Видимо так, мсье.
- Затем вы втроем покинули арену, оставив Лорье лежащим на земле?
- Да.
Леонардо обратился к девушке.
- Мадмуазель, это правда, что, как утверждает королева, вы и мсье Лорье хотели заключить брак?
- Нет, нет! – Она внезапно оживилась. – Я – да, я его любила, но он не хотел жениться на мне! Я знаю, что была другая…
Ее мать предупреждающим жестом дотронулась до ее руки, и девушка замолчала. Леонардо не стал повторять вопрос. Он догадался, кем была соперница.
- Мог ли Лорье задумать столь драматическое самоубийство? – спросил Леонардо у них обеих.
- Нет-нет! – яростно уверяла графиня. - - Филипп был амбициозен и полон жажды жизни. Весь мир лежал перед ним.
Леонардо осмотрел тело, прежде чем покинуть поле, и вытащил нож из груди Лорье, куда тот вошел по самую рукоять. Это был охотничий нож, острый как бритва, с желтой костяной рукоятью.
Затем Леонардо попросил Бланшара приказать солдатам принести толстую доску и положить ее точно на то место, где лежал Лорье. Солдаты живо исполнили приказ.
- Кто умеет метать ножи? – спросил Леонардо Бланшара.
- Я, - спокойно ответил Бланшар. Леонардо удивился: такое признание показалось ему неосторожным.
- А кто-нибудь еще?
- Во Франции это умеют все, - пожал плечами Бланшар. – Барон де Мариньи умеет не хуже меня, и даже этот варвар Брюс Стюарт, предводитель шотландских войск, отлично справляется.
- Пригласите их сюда, - попросил Леонардо.
Мариньи прибыл с мрачным лицом и угрюмо стоял, пока они ждали Стюарта, который наконец энергично поднялся на арену, великолепный в своем блестящем тартане.
- Ахх, мо’йе, ледди сказали, что вы просили меня бросить ножж, - улыбнулся Стюарт. Это был краснолицый шотландец с тяжелой челюстью и выпуклым лбом; казалось, что он постоянно смеется. – Я ххоччу поглядеть на ммоего сопперн’ика.
Леонардо поставил Мариньи внизу арены в пятнадцати шагах от края, Бланшара на полпути наверх с восточной стороны, предупредив его стоять лишь на плоских камнях среди вьюнков; Стюарта он поместил на вершине холма между двух стражников, настолько дисциплинированных, что ни один из них не смотрел, что происходит внизу.
Для испытания Леонардо взял нож с костяной рукоятью. Мариньи метнул первым и вонзил нож так глубоко, что понадобились двое солдат, чтобы вытащить его. Но прежде Леонардо измерил угол проникновения. Бланшар метнул вторым – и снова Леонардо измерил угол. Стюарт сделал четыре попытки, трижды промахнулся и попал лишь с четвертого раза.
- Солнце било мне в глаза, - оправдывался он. Он был почти таким же красным, как его тартан.
- Причина не только в солнце, - сказал Леонардо Франциску. - С такого расстояния невозможно попасть. Вы были правы, ваше величество: убийца стоял выше, чем жертва, но не намного – не так высоко, как Бланшар – поскольку нож вошел в грудь Лорье под небольшим углом, не таким острым, как если бы его бросили с высоты.
Теперь Леонардо знал, что, вопреки трем свидетелям, уверявшим, что арена была пуста, убийца находился здесь все время! Но где?
У него был намек на правду, но лишь намек – а время уже вышло. Он попросил Бланшара приказать шести солдатам искать следы на западной стороне арены, так как знал, что убийца стоял так, чтобы солнце не светило ему в глаза. Пока солдаты искали, он задержал Стюарта и заговорил с ним.
- Когда вы и ваш отряд покинули поле, мсье Стюарт, вы сразу же вернулись в замок?
- Да, мы отправились, а по пути выполняли упражнения, чтобы раззвлечь ледди.
- А кто-нибудь отсутствовал?
- Никто. Все шестнадцать были на месте и действовали как один! – гордо ответил он.
Леонардо сел на одну из мраморных скамеек и вздохнул. Ему захотелось возвратиться в сад и делать наброски золотистой иволги. Почему он все время вспоминал про иволгу? Леонардо прислушался к внутреннему голосу, которому он безгранично доверял, и произнес:
- Мсье Стюарт, вам нравится во Франции?
- Да, но многие ледди тоскуют по дому и мечтают вернуться. Шотландия мрачная и каменистая, но это часть Аппина, где обитают Стюарты, она похожа на эту землю, - здесь много леса и кустов. Это напоминает о доме.
- Следы, следы! – закричал солдат с четверти пути на западной стороне.
Леонардо поспешил к нему и увидел два свежих отпечатка обуви возле камня, оба правой ноги. Несомненно, кто-то – убийца? – оставил след. Вероятно, когда убегал.
Солдаты не обнаружили других следов.
Леонардо крикнул Бланшару:
- Пусть эти пять солдат спустятся с холма! Мсье Стюарт, вы можете сопроводить их, будьте добры!
Стюарт кивнул , взобрался и стал рядом с министром. На полпути министр присел отдохнуть, и внезапно Леонардо достал маленький блокнотик и карандаш из кармана плаща и несколькими штрихами нарисовал Бланшара, запечатлев его уныние и усталость.
- Почему вы изобразили только Бланшара? – спросил Мариньи, глядя через плечо Леонардо.
- Я рисую то, что вижу, - ответил художник и покачал блокнотом перед лицом Мариньи. – Где вы были во время трагедии?
- В замке, - хмуро ответил Мариньи. – Я плохо себя чувствовал и оставался после обеда у себя.
- Но когда королева вернулась в замок, она отправила вас за мной, хотя вы были больны?
- Мне стало лучше, я встретил их величества, и когда ее величество узнала о гибели Лорье…
- А что сказал его величество?
- Он не хотел посылать за вами, я вам это говорил. Но она настаивала.
Пять стражников вернулись и приблизились к Леонардо. Время шло медленно. Солнце опускалось за холмы, и долину заполнили голубоватые тени.
Леонардо по очереди отвел каждого стражника в сторону и заговорщицким тоном произнес:
- Мы с вами знаем, кто дважды проскользнул мимо вас на вершине холма, не правда ли?
Он всматривался в замкнутые лица. Леонардо знал: ему очень повезет, если удастся прочесть мысли хоть на одном. Стражник не ответит явно, но по крайней мере итальянец знал, что если один лгал, то скорее всего лгали и остальные четыре.
Теперь Леонардо знал разгадку. Он вернулся на арену, Бланшар и Стюарт шли за ним. Мариньи остался на месте.
В павильоне ее величества королева обратилась к нему:
- Мсье да Винчи, время истекло!
Многие смотрели на него подозрительно и враждебно. Леонардо поклонился и сказал:
- Одну минуту, ваше величество.
Он обратился к Ангервилю, наблюдавшему за ним из-за спины короля:
- Где вы сидели во время представления?
Ангервиль выглядел ошеломленным.
- Слева, позади его величества.
Франциск кивнул и нахмурился.
- Ангервиль был слева от меня, а Бланшар справа.
- А его величество обращался к вас во время представления?
Ангервиль задумался.
- Только один раз.
- Что он сказал?
- Послушайте, Леонардо, - сердито спросил король. – К чему вы клоните?
- К истине, ваше величество. Что король сказал вам, граф д’Ангервиль?
- Он спросил, - Ангервиль покраснел и смутился, - его величество спросил, как я думаю: надевают ли шотландцы что-нибудь под юбки?
Раздался взрыв смеха, напряженность и враждебность ослабли. Лишь король пристально смотрел на Леонардо.
- Вы шутите надо мной?
- Боже упаси, ваше величество, - скромно ответил Леонардо.
Краем глаза он заметил, что королева нетерпеливо ждет его вопросов.
- А где вы сидели, ваше величество? – спросил он.
- На другой стороне поля вместе с дамами!
И тогда, ко всеобщему изумлению, Леонардо опустился на колено, склонил голову и произнес:
- Признаюсь, что я не заслуживаю высокой оценки в глазах ее величества. Я не смог разоблачить невидимого убийцу мсье Лорье. Более того, я не смог бы решить этой задачи ни за год, ни за два. В свое оправдание скажу, что я стар и мои способности к наблюдению ослабли. Прошу простить меня.
Спустя минуту королева кивнула. Леонардо встал, и пока король со свитой смотрели на него в ледяном молчании, он медленно, почти неуверенно, сел в карету, которая увезла его.
Но Леонардо да Винчи, в дополнение к прочим достоинствам, был прекрасным актером.
Следующим утром он снова сидел в саду и делал набросок золотистой иволги, когда Жак доложил о прибытии короля.
Франциск помахал Леонардо и сел на скамейку перед ним.
- Леонардо, - сразу же начал он, - я хочу поблагодарить вас за то, что вы сделали для меня вчера. Я не скоро забуду это. Не притворяйтесь больше передо мной. Вы знаете, кто убил Лорье, и каким образом.
Леонардо ничего не сказал, но пристально посмотрел на короля, словно ждал продолжения.
- Иногда, - сказал король, опустив глаза, - политически целесообразно избавиться от опасного субъекта. Ваш земляк Макиавелли понимал это. Лорье был предателем, продававшим секреты чужеземцам.
Леонардо кивнул, зная настоящую причину гибели Лорье; королева ясно дала всем ее понять. Уловка короля звучала патетически, но притворство Леонардо позволило им обоим свободно обсуждать убийство.
- Расскажите, что вы знаете, Леонардо.
- Я знаю, что вы убили его, сир. Когда я понял, что человек, которому вы поручили совершить убийство, вошел и вышел с арены при соучастии стражей, я понял, что они получили приказы лишь от вас. Если бы причиной убийства была внезапная обида, и его совершили один из шотландских солдат или сам Стюарт, - сговора бы не было.
Франциск одобрительно кивнул.
- И вы знаете человека, которому я это поручил?
- Людей, - поправил Леонардо. – Один совершал убийство, другие заменили его рядом с вами. Когда я узнал, что вы спросили Ангервиля про шотландские одежды, я понял, что человек рядом с вами был не Бланшаром. Бланшар, который побывал в Шотландии, знал обо всех деталях одежды, и если бы он сидел рядом с вами, вы бы адресовали вопрос ему. Значит, человек возле вас, подозрительно напоминавший Бланшара, - барон де Мариньи, настолько похожий на Бланшара, что я сам перепутал их, когда он пришел вчера звать меня во дворец. Видимо, он был потрясен, когда я обратился к нему как к Бланшару. Он старался быть как можно больше похожим на Бланшара, чтобы обмануть ее величество, сидевшую напротив вас на другой стороне поля.
- Да, - быстро согласился король, - Лорье был дорог ее величеству. Я не хотел ее огорчать.
- Разумеется. А теперь о том, как это было сделано…
- Я думал, никто не разгадает мой план! – воскликнул король. –А вы догадались! Расскажите, как?
Леонардо указал на вольер.
- Мне подсказала золотая иволга. Я сказал вчера Мариньи, что сложно рисовать ее на воле, среди желто-зеленого леса. Перья иволги сливаются с листвой, делая ее практически невидимой. То же самое происходит с формой солдат. Роскошные тартаны шотландцев словно покрывают их невидимым плащом. Красная земля арены и зеленый кустарник напоминают цвета Аппина, где живут и сражаются Стюарты. Стюарт сам сказал мне это. Когда он поднялся по склону на теневой стороне арены с Бланшаром и они остановились на минуту, я сделал набросок с Бланшара, поскольку видел только Бланшара. Казалось, что он один, если не пытаться специально разглядеть Стюарта позади него. Ведь именно Бланшар придумал, как стать невидимым?
Король кивнул.
- Я понял, что Лорье стоял в центре поля, ожидая, пока уйдет последний зритель. Он увидел, как Бланшар переходит через холм. Возможно, он поднес трубу к губам. Бланшар бросил нож, а когда увидел, как Лорье схватился за горло, Бланшар уже присел на другой стороне холма в чужом тартане, скрывавшем его. Солнце еще было наверху, а холм в тени, поэтому Бланшар был практически невидим. Пока Ангервиль бежал на арену предложить помощь, Бланшар убежал.
Внезапно король потерял интерес.
- Благодарю, благодарю, Леонардо, вы все поняли верно. А теперь мне надлежит отправиться в Амбуаз. Я вскоре навещу вас снова.
Король направился через залитый солнцем сад, когда Леонардо задал последний вопрос:
- А какую награду получил мсье Бланшар за свои труды?
Король обернулся, на его лице появилось легкое волнение. Он пожал плечами.
- Несчастный, - произнес он. – Ее величество тоже поняла, что он совершил это. Его нашли возле пруда с ножом в груди. Жаль – я обещал ему достойную награду!
С этими словами король исчез за изгородью, а Леонардо да Винчи, гражданин мира, соотечественник Макиавелли, продолжил изображение иволги, почти невидимой в солнечном свете среди листвы.

[Aliskana]

↓↓ Джеффри Дивер
Весь мир – театр

Мужчина и женщина возвращались из театра возле переправы через Темзу, проходя по неприятному безлюдному району южного Лондона.
Свечи зажглись четыре часа назад; Чарльзу и Маргарет Купер следовало быть дома с маленькими детьми и матерью Маргарет – ее муж умер от чумы, и она поселилась в скромном семейном жилище дочери в Чаринг-Кросс. Но они посещали театр «Глобус», чтобы встретиться с Уильямом Шекспиром, которого Чарльз считал одним из друзей. Земли Шекспиров и Куперов располагались по соседству у реки Эйвон, отцы семейств часто вместе охотились с соколами и выпивали в стратфордской таверне. Писатель был занят в это время года – в отличие от многих других лондонских театров, закрывавшихся, когда двор покидал город на лето, «Глобус» давал представления круглый год – но тем не менее находил время встретиться с Куперами, чтобы выпить вишневого хереса и кларета и обсудить последние представления.
Супруги поспешно шагали по темным улицам – на южных окраинах было мало фонарей – и внимательно смотрели, куда поставить ноги.
Майский воздух был прохладным, и на Маргарет был плотный льняной плащ со свободной спиной и тугим лифом. Будучи замужем, Маргарет поднимала вырез так высоко, чтобы он закрывал грудь, но избегала фетровых и бобровых шляп, распространенных у замужних дам постарше, предпочитая лишь шелковые ленты и немного стеклянных украшений в волосах. На Чарльзе были простые бриджи, блуза и кожаный жилет.
- Это был чудесный вечер, - сказала Маргарет, крепче держась за мужнину руку на изгибах узкой дорожки. – Спасибо тебе, муженек.
Оба очень любили театр, но виноторговое предприятие Чарльза лишь недавно начало приносить выгоду, поэтому они могли себе позволить очень мало тратить на развлечения. До этого года они довольствовались местами ценою в пенни среди толпы в нижней части театра. Но постепенно дело Чарльза начало приносить больше дохода, и сегодня он порадовал жену трехпенсовыми местами на галерее, где они сидели на подушках и лакомились орехами и ранними грушами.
Они услышали сзади шум, Чарльз обернулся и увидел в пятнадцати ярдах позади человека в черной бархатной шляпе и мешковатом потрепанном камзоле, уворачивавшегося от всадника. Казалось, он так спешил перейти улицу, что не заметил лошади. Возможно, из-за воображения или игры света – но Чарльзу показалось, что пешеход, заметив его взгляд, поспешно спрятался в переулке.
Не желая волновать жену, Чарльз не стал обращать внимания на незнакомца и продолжил разговаривать с женой:
- Может, в будущем году мы пойдем в Блек Фрайерс (1).
Маргарет засмеялась. Даже некоторые аристократы не позволяли себе платить по шесть пенсов за место в этом театре, хотя он был маленьким, роскошным и приглашал лучших актеров.
- Может быть, - неуверенно произнесла она.
Чарльз взглянул назад, но не заметил человека в шляпе.
Однако, когда они свернули на дорогу, ведущую к переправе, этот человек появился из соседнего переулка. Казалось, он преследовал их бегом, и сейчас возник перед ними, тяжело дыша.
- Сэр, мадам, я прошу вас уделить мне минуту.
Нищий, подумал Чарльз. Но он мог быть опасным, не получив денег. Чарльз достал длинный нож из ножен на поясе и стал между бродягой и женой.
- Оружие вам не понадобится, - сказал неизвестный, указывая на нож. – Я безоружен. – Он показал пустые руки. – То есть, не вооружен ножом. Мое единственное оружие – правда.
Это было странное существо. Его глаза глубоко запали, желтоватая кожа обвисала по всему телу. Было ясно, что несколько лет назад шлюха или гулящая женщина наградила его ломотой в костях, и недуг окончательно довершил его бедствия; камзол, который, как вначале показалось Чарльзу, был украден у человека потолще, - наверняка принадлежал этому несчастному и висел в результате истощения.
- Кто вы? – спросил Чарльз.
Человек ответил:
- Я – один из тех, кому вы обязаны посещением нынешнего вечернего представления, кому вы обязаны вашей профессии торговца виноградным нектаром и жизнью в этом прекрасном городе.
Он вдохнул воздух, сернистый и грязный, как повсюду в фабричных районах, и сплюнул на булыжник.
- Объясните, зачем вы гонитесь за мной, или клянусь, сэр, я позову шерифа.
- В этом нет нужды, юный Купер.
- Вы меня знаете?
- Да, сэр. Очень хорошо. - В желтых глазах незнакомца появилось беспокойство. - Позвольте мне говорить честно без всяких загадок. Я жил как мошенник и мне бы следовало умереть смертью мошенника. Но две недели назад Господь послал мне сон, в котором увещевал меня покаяться в грехах, дабы мне было дозволено войти в Царство Небесное. По правде говоря, мне нужны две жизни, чтобы загладить мои грехи, а у меня осталась лишь малая доля одной. Поэтому я выбрал самое гнусное деяние и решил найти того, кому причинил худшее зло.
Чарльз посмотрел на жалкого человечка и убрал нож.
- И какое же зло вы причинили мне?
- Как я уже говорил, мы - я и несколько моих приятелей (они все умерли от чумы и жарятся в аду) виновны в том, что вам пришлось покинуть благостную жизнь в деревне возле Стратфорда и перебраться в этот нечестивый город много лет назад.
- При чем здесь вы?
- Скажите, сэр, какая трагедия постигла вас когда-то?
Чарльз не раздумывал ни секунды.
- Смерть моего любимого отца и конфискация наших земель.
Пятнадцать лет назад шериф из села возле Стратфорда обвинил Ричарда Купера в том, что тот, как браконьер, убил оленя, принадлежащего лорду Весткоту, барону Хабершира. Когда бейлифы (2) шерифа попытались арестовать его, он пустил в них стрелу. Бейлифы погнались за ним, поймали и убили. Ричард Купер был богатым джентльменом, ему было незачем браконьерствовать, и все решили, что произошло трагическое недоразумение. Но местный суд, который всегда становился на сторону аристократов, постановил конфисковать земли Купера в пользу Весткота, выгодно продавшего их. Негодяй не дал ни пенса матери Чарльза, вскоре умершей от горя. У восемнадцатилетнего Чарльза, единственного сына, не оставалось иного выбора, кроме как отправиться в Лондон искать счастья. Несколько лет он тяжело трудился, затем стал учеником винодела, вступил в гильдию и спустя годы перестал вспоминать о трагедии.
Марр вытер свой неприятный рот, в котором оставалось лишь несколько зубов, и сказал:
- Я знал, сэр, что вы ответите именно так.
Он оглянулся вокруг и прошептал:
- Поверьте, сэр, я знаю, что в действительности произошло в тот день.
- Продолжайте, - приказал Чарльз.
- Весткот был таким же, как многие другие дворяне. Он жил не по средствам и оказался кругом в долгах.
Об этом знали все, кто читали памфлеты Флит-Стрит или слушали болтовню в тавернах. Многим дворянам приходилось продавать имущество или земли, чтобы оплатить свои дорогостоящие прихоти.
- К Весткоту пришел отвратительный вымогатель Роберт Мёртог.
- Мне знакомо это имя, - сказала Маргарет, - хоть я и не помню, по какой причине я его слышала, но оно было связано с чем-то нехорошим.
- Верю, добрая леди. Мёртог - пэр королевства, но из низших рыцарей. Он заплатил за свой титул. Он разыскивает дворян, погрязших в долгах, и придумывает, как им приобрести чужие земли незаконным образом. С этого он получает неплохой процент.
Чарльз прошептал в ужасе:
- И мой отец пал жертвой такого обмана?
- Поверьте, сэр, было именно так. Мы с другими мошенниками застали вашего отца на его собственной земле, перетащили через границу во владения лорда Весткота, куда по предварительному сговору пришли бейлифы шерифа и убили его. Рядом с его телом они бросили мертвого оленя, стрелу и колчан, чтобы доказать, что он был браконьером.
- Твоего отца убили, - прошептала Маргарет.
- Боже милостивый! - произнес Чарльз, и его глаза вспыхнули ненавистью. Он снова достал нож и приставил к горлу Марра. Мошенник не сдвинулся ни на дюйм.
- Нет, муженек, ты не можешь! Прошу тебя! - Маргарет взяла его за руку.
Марр сказал:
- Я не знал, что бейлифы намеревались совершить убийство. Я думал, что они, как прочие деревенские законники, хотят получить выкуп у вашего отца за то, чтобы отпустить его. Я был в ужасе, когда увидел, как дело обернулось. Но я виновен в этом гнусном злодеянии не меньше них, и я не прошу о милосердии. Если Господь направит вашу руку пронзить мое горло в отмщении за то, что я совершил, - да будет так.
В голове Чарльза вспыхнуло воспоминание о тех страшных днях: как шериф постыдно привез тело его отца в телеге, как отчаянно рыдала мать... а затем долгие дни унижения матери, нищета, смерть - и тяжкая борьба за начало новой жизни в безжалостном Лондоне. И все же Чарльз не нашел в себе силы убить это жалкое создание. Он медленно опустил нож и убрал его в ножны на поясе. Он внимательно посмотрел на Марра и увидел в его глазах такое раскаяние, что казалось, будто он говорит правду. Затем он спросил:
- Если Мёртог вправду таков, как вы говорите, - тогда у многих есть причина его ненавидеть. Откуда мне знать, что вы не просто один из тех, кого он обидел, и не придумали эту сказку для того, чтобы, как гласит само ваше имя, замарать его репутацию?
- Клянусь Господом, сэр, я говорю правду. Я не обвиняю сэра Мёртога - ведь я сам выбрал погубить мою душу посредством гнусного деяния, которое я поведал вам. Но я понимаю ваше недоверие и представлю вам доказательство своей правдивости.
Марр достал из кармана золотое кольцо и вложил его в руку Чарльзу.
Чарльз задохнулся:
- Это перстень с печатью моего отца. Маргарет, ты видишь инициалы? Я вспоминаю, как сидел вечерами и видел, как он окунает эту печать в красный, как роза, воск и запечатывает письма.
- Я получил это кольцо в уплату за услугу; остальные разделили деньги из его кошелька. Я часто думал: если бы я тоже взял деньги и потратил их - возможно, память об этом деянии изгладилась бы и этот маленький кусочек золота не жег меня все эти годы, подобно углю. Но сейчас я рад, что взял кольцо, потому что могу возвратить его законному владельцу перед тем, как увижу оскал смерти.
- Законный владелец - мой отец, а не я, - мрачно пробормотал Чарльз и сжал кольцо в кулаке. Он склонился к стене позади него и вздрогнул от боли и гнева. Спустя минуту он почувствовал руку жены поверх своей и давление, с которым он сжал кольцо, ослабло.
Маргарет сказала:
- Нам следует обратиться в суд. Весткот и Мёртог должны получить по заслугам.
- Это невозможно, мадам. Лорд Весткот умер пять лет назад. А его сын промотал все наследство до последнего пенса. Его земли конфискованы короной за долги.
- А Мёртог? - спросил Чарльз. - Он еще жив?
- Да, сэр. Он богат и живет в Лондоне - но он еще дальше от воздаяния, чем лорд Весткот в небесах. Он в милости у герцога и других придворных. Многие из них пользовались его гнусными услугами, чтобы уменьшить свои долги. Вашу жалобу даже не станут слушать - напротив, вы рискуете потерять свободу и жизнь, если попытаетесь настаивать. Я не собирался призывать вас к мести - а лишь признаться в том зле, которое я совершил.
Чарльз некоторое время смотрел на Марра, затем произнес:
- Вы злодей, и хоть я добрый христианин, я не могу найти в сердце прощения для вас. Но я все равно буду молиться за вас - возможно, Господь окажется милостивее, чем я. Теперь уходите. Клянусь: если вы когда-нибудь попадетесь мне на пути, мой кинжал не остановится на пути к вашему горлу и небесный суд свершится над вами скорее, чем вы ожидаете.
- Да, сэр. Пусть будет так.
Чарльз перевел взгляд на кольцо, которое он надел на палец. Когда он снова поднял глаза - переулок был пуст. Мошенник скрылся во тьме.

На следующий день незадолго до сумерек Чарльз запер склады и отправился в гости к другу - Халу Пепперу, человеку примерно его возраста, но более состоятельному - он унаследовал несколько домов в приятном районе Сити и выгодно сдавал их.
К ним присоединился высокий человек, неспешный в движении и речи. Его подлинное имя скрыто в анналах истории, и все называли его просто Толстяком - не из-за его ширины (хотя она была изрядной), а из-за любви к черному элю. Они с Чарльзом познакомились несколько лет назад, когда винодел покупал склады Толстяка. Тот изготовлял и продавал бочки и часто шутил, что он - бондарь по профессии, а Чарльз - от рождения (3).
Эти трое были близкими друзьями, они разделяли общие интересы: карты, таверны и особенно любовь к театру; они частенько переправлялись через Темзу, чтобы посетить «Лебедь», «Розу» или «Глобус». У Пеппера также были общие дела с Джеймсом Бербеджем (4), построившем множество лондонских театров. Со своей стороны Чарльз не скрывал, что мечтает стать актером. Толстяка же связывало с театром лишь детское восхищение пьесами, которые казались ему выходом в мир из унылого обыденного труда. Строгая клепки и днища бочек и выковывая раскаленные обручи кузнечным молотом, он декламировал строки последних трудов Шекспира и Джонсона или классиков Кида и Марло. Все эти произведения были в моде. Он запоминал стихи на слух со сцены, а не с печатной страницы; он очень плохо читал.
Сейчас Чарльз рассказывал им историю, которую узнал от Марра. Друзья обсуждали весть о гибели Роберта Купера. Они начали расспрашивать Чарльза, но он прерывал их восклицаниями: «Клянусь - тот, кто совершил это ужасное деяние, умрет от моей руки!»
- Но, - возразил Толстяк, - если ты убьешь Мёртога, подозрение немедленно падет на тебя, как на оскорбленного злодеянием против твоего отца!
- Навряд ли, - ответил Чарльз. - Земли моего отца украл лорд Весткот. Мёртог был только посредником. Наверняка этот бандит отобрал так много у так многих, что констеблю понадобится не меньше года, чтоб разыскать всех, у кого были причины убить его. Я уверен, что сумею отомстить и скрыться.
Хал Пеппер, будучи человеком со средствами и поэтому знакомый с высшими кругами, произнес:
- Ты не знаешь, о чем говоришь. У Мёртога есть высокопоставленные друзья, которые не простят его гибели. Коррупция - многоглавая гидра. Ты можешь отрубить одну голову - но другая отравит тебя раньше, чем отрастет первая.
- Меня это не волнует.
- А твою жену? Ее это наверняка волнует. А твоих детей будет волновать, если их отца вздернут на эшафоте и четвертуют?
Чарльз посмотрел на фольгу, ограждающую огонь.
- Я могу вызвать Мёртога на поединок.
Хал ответил:
- Он опытный боец.
- Я сумею с ним справиться. Я моложе и сильнее.
- Даже если ты победишь, что дальше? Разговор с судьями у Queen Bench (5) и визит к палачу. В лучшем случае тебя ждет то же, что и Бена Джонсона, - клеймо.
Актер и писатель Бен Джонсон несколько лет назад убил противника на дуэли и еле избежал казни. Он спасся лишь благодаря neck verse (6) - псалом 50, стих 1 - воззвав к милосердию церкви. Но в наказание его заклеймили каленым железом.
- Я найду средство убить Мёртога.
Хал попытался отговорить его:
- А что тебе даст его смерть?
- Чувство справедливости.
Лицо Хала искривилось в иронической усмешке:
- Справедливость в Лондоне? Она похожа на сказочного единорога: все о нем говорят, но никто его не видел.
Толстяк достал глиняную трубку, казавшуюся очень маленькой в его массивных рабочих руках, набил ее пахучей травой из Америки, которая сейчас была в моде. Он положил в чашечку зажженную соломинку и глубоко вдохнул. Вскоре комната наполнилась ароматом.
Толстяк медленно сказал Халу:
- Друг, насмешка не всегда неуместна, но мой простой ум говорит, что справедливость не вовсе чужда нам, даже в Лондоне. Что мы видим в пьесах? Часто в них говорится о справедливости. Например, в трагедии про доктора Фауста... Или в пьесе нашего друга Вилла Шекспира, которую мы видели две недели назад: в истории Ричарда Третьего. Ее герои полны злодейства - но справедливость побеждает.
- Точно, - прошептал Чарльз.
- Но это притворство, - возразил Хал. - Такое же бесплотное, как чернила, которыми Кит Марло и Вилл пишут свои пьесы.
Чарльз, однако, не хотел отклоняться от темы.
- Что ты знаешь о Мёртоге? Что его интересует?
- Чужие жены и чужие деньги.
- Что еще тебе известно?
- Он отличный боец или считает себя таковым. Он берет свору собак, когда уезжает из Лондона в деревню. Он невероятно тщеславен. Невозможно польстить ему слишком сильно. Он все время желает пустить придворным пыль в глаза.
- Где он живет?
Толстяк и Хал молчали, явно обеспокоенные опасными планами друга.
- Где? - настаивал Чарльз.
Хал вздохнул и попытался отогнать облако дыма из трубки Толстяка.
- Что за дурацкая трава!
- А меня она успокаивает, сэр.
Наконец Хал обернулся к Чарльзу.
- Мёртог занимает жилье, подобающее человеку с положением не выше подмастерья и намного скромнее, чем он хвастается. Но оно возле Стренда, и его часто видят в обществе людей богаче и знатнее, чем он. Ты найдешь его в Уайтфрайерс, возле набережной.
- А где он проводит время?
- Я не знаю точно, но думаю, что, подобно псу под столом двора, он ежедневно ходит во дворец Уайтхолл (7), чтобы подслушать сплетни и подобрать обрывки записок, которые потом можно использовать в своих махинациях - даже сейчас, когда королева в Гринвиче.
- А по какой дороге он ходит из дому во дворец? - спросил Чарлз Толстяка, который благодаря своей профессии хорошо знал запутанные лондонские переулки.
- Чарлз, - сказал Толстяк, - мне не нравятся твои мысли.
- По какой дороге?
Толстяк неохотно ответил:
- Он едет верхом вдоль набережной на запад, затем на юг - туда, где река поворачивает на Уайтхолл.
- Там, где дорога возле пирса наиболее пустынна? - спросил Чарльз.
Толстяк сказал:
- Одно из самых заброшенных мест - возле причала Темпл. Так как гостиниц стало больше, в районе теперь меньше складов, чем прежде.
Он многозначительно добавил:
- А также там рядом места, где узников приковывают на уровне воды и заставляют оставаться там во время прилива. Тебя закуют в кандалы за твои преступления, Чарльз, и тем самым сберегут королевскому прокурору день работы.
- Дорогой друг, - заговорил Хал, - прошу тебя, оставь эти безумные планы. Ты не можешь...
Но слова замерли под взглядом Чарльза, который перевел глаза с одного на другого и произнес:
- Как огонек в одном домике перебрасывается к соседям и пылает, пока все не сгорит, - так же много жизней обратятся в пепел по причине гибели моего отца.
Чарльз поднял руку и показал кольцо, которое Марр вернул ему накануне. Золотой луч отразился от фонаря Хала и, казалось, разжег ярость в сердце Чарльза.
- Я не смогу жить, не отомстив за подлость, превратившую достойного человека в ничто - меньше, чем ничтожный кусочек металла.
Двое друзей переглянулись, и тот, кто был выше, произнес:
- Ты твердо решил, это ясно. Верь, друг, что мы поддержим тебя во всем.
Хал добавил:
- Я, со своей стороны, обещаю помочь Маргарет и твоим детям, если придется. Они не будут нуждаться ни в чем, я обеспечу их тем, что в моих силах.
Чарльз обнял их и весело произнес:
- А теперь, господа, у нас целая ночь впереди.
- Куда мы пойдем? - взволнованно спросил Толстяк. - Ты не собираешься убивать прямо сегодня?
- Нет, друг, - я собираюсь встретить негодяя через неделю или две. - Чарльз сунул руку в кошелек и достал оттуда монеты в количестве, достаточном для его вечерних замыслов. - Я намереваюсь принять участие в пьесе, а затем посетить нашего друга Вилла Шекспира.
- Я с тобой, Чарльз, - сказал Хал, когда они вышли на улицу.
Затем он добавил шепотом:
- Даже если бы я так стремился поскорее приветствовать Господа, как, мне представляется, стремишься ты, - я бы отказался от такого развлечения и побежал в церковь, чтобы найти задницу священника и припасть к ней устами в порыве покаяния.

Констебль, пост которого располагался на берегу реки возле Inn of Court (8), был доволен жизнью. Да, здесь встречались сутенеры, предоставлявшие мужчинам размалеванных женщин, головорезы, воры, жулики и хулиганы. Но, в отличие от шумного Чипсайда с его лавчонками, торгующими всякой дрянью, или южных окраин, здесь селились преимущественно порядочные джентльмены и леди, и порой целый день, а то и два, не случалось ничего противозаконного.
В то утро около девяти часов страж сидел за столом в своей конторе, споря с высоченным бейлифом Редом Джеймсом о количестве голов, торчащих на пиках на Лондонском мосту.
- Их было бы тридцать две, если добавить еще одну, - бормотал Ред Джеймс.
- Неправда твоя, гусак. Их не больше двадцати пяти.
- Я их пересчитал с утра, и было тридцать две, - Ред Джеймс зажег свечу и достал колоду карт.
- Прекрати тратить сало, - прикрикнул констебль. - Оно стоит денег, их вычтут из нашего жалованья. Сыграем при дневном свете.
- Еще чего, - проворчал Ред Джеймс. - Если я гусак, как ты говоришь, то значит я не кот и не вижу в темноте.
- Для чего она тебе? - констебль указал пальцем на бейлифа и собирался поднять руку и погасить свечу, когда в окошко постучал молодой человек в одежде слуги.
- Сэр, мне срочно нужен констебль! - крикнул он.
- Это я.
- Мое имя Питер Ролс, и я прошу задержать преступника! Случилось ужасное нападение!
- На что ты жалуешься? - констебль посмотрел на Ролса и нашел его явно невредимым. - На тебе нет ни ушибов, ни царапин.
- Напали не на меня, а на другого. И у него наверняка есть раны, а то и похуже. Я проходил мимо складов на набережной недалеко отсюда. И...
- Продолжай, меня ждут важные дела.
- ... и меня схватил джентльмен и указал на причал Темпл, где кружились двое. Я услышал, как тот, кто был моложе, угрожал убить второго, который звал на помощь. Затем начался поединок.
- Сводник поспорил с гостем о цене за женщину, - скучающим голосом произнес Ред Джеймс. - Нас это не интересует. - Он начал сдавать карты.
- Нет, сэр, тут другой случай. Тот из двоих, кто старше, - пэр королевства, Роберт Мёртог.
- Сэр Мёртог, друга лорда-мэра и любимец герцога! - пораженный констебль вскочил.
- Тот самый, сэр, - задыхаясь, произнес слуга. - Я поспешил позвать вас.
- Бейлиф! - крикнул констебль и сам схватился за меч и кинжал. - Немедленно вперед!
Двое спотыкались в логове, едва соображая из-за последствий утреннего недосыпания и ночного пьянства.
- Нападение на причале Temple. Мы направляемся туда.
Ред Джеймс схватил в углу пику, свое любимое оружие.
Двое поспешили в холодное утро и повернули на юг к Темзе, над которой висели смог и туман, словно овечья шерсть. Спустя пять минут они были возле фонаря и разглядывали причал, где, как утверждал лакей, произошло ужасное нападение.
Молодой человек энергично боролся с сэром Мёртогом. Пэр защищался, но на нем было громоздкое и неудобное одеяние, модное при дворе - турецкий костюм, украшенный множеством золотых цепей, покрытый перьями тюрбан на голове - и он быстро потерял почву под ногами под натиском головореза. Когда бандит нанес пэру очередной удар, констебль закричал:
- Немедленно прекратите драку! Бросьте оружие!
Но то, что могло окончиться миром, обернулось бедой для сэра Мёртога, который вздрогнул от крика констебля, опустил руку и обернулся на голос.
Атакующий продолжил выпад, и его меч ударил бедного рыцаря в грудь. Удар не пробил камзол, но сэр Мёртог ударился о поручни. Они сломались, и рыцарь свалился с высоты сорока футов. Множество лебедей взлетели над омутом, образовавшимся от упавшего тела, сразу же ушедшего под воду.
- Арестуйте его! - приказал констебль, и три бейлифа схватили хулигана, которого Ред Джеймс ударил рукояткой пики, чтобы он не убежал. Убийца упал без сознания к их ногам.
Бейлифы принесли стремянку и поставили возле воды. Но не было видно ни следа сэра Мёрдока.
- Произошло убийство! И на моем участке! - мрачно сказал констебль, хотя на самом деле он уже предчувствовал награду и славу, которую его скорость при ловле преступника сулила ему.

Главному королевскому прокурору Джонатану Больту - лысому человеку лет сорока, страдающему артритом - надлежало обвинить Чарльза Купера в убийстве Роберта Мёртога.
Сидя в насквозь продуваемом здании возле Уайтхоллского дворца в десять утра в день, когда тело Мёртога выловили из Темзы, Больт размышлял о том, что за убийство такого мерзавца, как Мёртог, вряд ли стоило карать. Но дворяне отчаянно нуждались в подонках типа Мёртога, защищавших их от последствий легкомыслия и распутства - поэтому Больту рекомендовали покарать Купера для надлежащего примера и устрашения.
Однако Больта также предупредили вести процесс так, чтобы подробности деятельности Мёртога остались неизвестными широкой публике. Поэтому он решил опрашивать арестованного не на сессии суда, а в Звездной Палате - частном суде, учрежденном его величеством Генрихом Восьмым.
Звездная Палата не имела права выносить смертные приговоры. Однако, решил Больт, она сумеет приговорить к надлежащей каре. Признав головореза виновным, судьи наверняка решат отрезать ему уши, заклеймить каленым железом и навсегда выслать из Англии - вероятно, в Америку, где он вечно будет вести жизнь нищего бродяги. А у его семьи конфискуют все имущество и выгонят на улицу.
Это послужит ясным уроком: не нападать на защитников дворянства.
Опросив констебля и свидетеля - лакея по имени Питер Ролс - Больт вышел из своей конторы и направился в Вестминстерский дворец.
В прихожей, спрятанной в глубине здания, полдюжины адвокатов со своими клиентами ожидали очереди предстать перед судом, но досье Купера было первым и Больт прошел перед остальными и вошел в Звездную Палату.
Полутемная комнатка была меньше и скромнее, чем гласила ее слава. Ее освещало лишь несколько свечей, а на потолке были нарисованы звезды, благодаря которым она получила свое имя.
В комнате Больт увидел узника на скамье. Чарльз Купер был бледен, на его лице была повязка. Позади него стояли два вооруженных сержанта. На заседаниях не разрешалось присутствовать посторонним, но судьи снисходительно позволили прийти жене арестованного Маргарет Купер. При иных обстоятельствах она бы выглядела красивой, - подумал Больт - но сейчас она была так же бледна, как ее муж, а ее глаза покраснели от слез.
За столом защитника сидел человек, которого Больт знал как умного адвоката, а возле него - другой человек возраста под сорок, тоже слегка знакомый Больту. Он был худым, с небольшой лысиной и каштановыми волосами, в рубашке, бриджах и коротких сапогах на котурнах. Видимо, свидетель со стороны защиты. Больт знал, что в данном случае не удастся избежать обвинения; адвокат мог лишь ходатайствовать о смягчении приговора. Задача Больта состояла в том, чтобы защитнику это не удалось.
Больт занял место между двумя своими свидетелями: констеблем и лакеем.
Дверь открылась, и появились пять человек в мантиях и париках - трое членов Тайного Совета и двое судей. Они сели и разложили бумаги перед собой.
Больт был доволен. Он знал этих людей и, судя по их взглядам, верил, что они уже пользовались расположением короны. Интересно, сколькие из них прибегали к услугам Мёртога для уменьшения долгов?
Канцлер, член Тайного Совета, прочитал:
- Особый суд справедливости, созванный под началом ее величества Елизаветы Регины, приступает к заседанию. Пусть произошедшее будет изложено перед судом и названа его причина. Боже, храни королеву!
Он направил взгляд на узника и продолжил серьезным голосом:
- Корона обвиняет вас, Чарльз Купер, в убийстве Роберта Мёртога, рыцаря и пэра королевства, совершенном без причины и извинения посредством жестокого нападения, ставшего причиной смерти 15 июня 45 года в королевстве нашей повелительницы ее величества Королевы. Дознаватель Короны представит этот случай перед справедливым и беспристрастным судом канцлеров и судей, собравшихся здесь.
- Я обращаюсь к благородному собранию, - произнес Больт, - с заявлением, что перед нами совершенно ясное дело, которое займет немного вашего времени. Винодел по имени Чарльз Купер при свидетелях напал на сэра Роберта Мёртога и убил его на причале Темпла из-за неведомой вражды. У нас имеются свидетели этого насильственного и беспричинного деяния.
- Вызовите их.
Больт кивнул лакею Питеру Ролсу, который встал, принес присягу и приступил к показаниям:
- Я шел мимо причала, когда какой-то человек попросил меня бежать за помощью. Он сказал: «Это сэр Роберт Мёртог, и совершается злодеяние». Вот этот вот человек, который сидит сейчас на скамейке, набросился на сэра Мёртога с мечом. Затем он прыгнул на несчастного пэра и произнес угрожающие слова.
- Что за слова?
- Что-то вроде: «Умри, негодяй!» И начался поединок. Сэр Мёртог закричал: «На помощь! Убийство!»
Я побежал за констеблем. Мы вернулись с бейлифами и увидели, как арестованный сражается с бедным сэром Мёртогом, который рухнул на поручни и упал вниз. Это было ужасное зрелище!
Суд разрешил защитнику провести встречный допрос лакея Ролса, но защитник ничего не спросил.
Больт пригласил констебля занять свидетельское место и рассказать ту же историю. Когда он закончил, адвокат Купера также не стал задавать ему вопросов.
Больт сказал:
- Милорды, мне нечего добавить.
И сел на место.
Адвокат произнес:
- Я прошу вас, благородные лорды, позволить рассказать о происшедшем обвиняемому, и тогда вы без сомнения увидите, что случилось вопиющее недоразумение.
Судьи насмешливо посмотрели друг на друга, и верховный канцлер привел Чарльза Купера к присяге.
Один из судей спросил:
- Что вы скажете в ответ на эти обвинения?
- Что они ошибочны. Смерть сэра Мёртога - лишь трагическая случайность.
- Случайность? - засмеялся член Тайного Совета. - Какая же это случайность, если вы бросились на него с мечом, и он погиб? Случайно орудием гибели был не меч, а камни, на которые он упал, - но именно ваш неосторожный толчок стал причиной падения!
- Именно! - воскликнул второй. - Если бы сэр Мёртог не упал, вы бы насадили его на вертел, словно кабана!
- О нет, сэр, я нисколько не желал причинить ему вред. Мы лишь тренировались.
- Тренировались?
- Да, милорд, я мечтаю стать актером. Однако, как вы уже слышали, сейчас я винодел. Я пришел на причал, чтобы получить кларет из Франции. У меня оставалось свободное время, и я решил повторить сцену, включавшую поединок. В это время сэр Мёртог проходил мимо по пути в Уайтхоллский дворец. Он был - увы, с величайшим сожалением говорю был - опытным бойцом на мечах и указал мне на допущенные ошибки. Мы начали беседу, и я попросил его показать мне верные жесты и приемы, пообещав, что взамен я постараюсь помочь ему получить роль на сцене. Это его заинтересовало, и он пообещал научить меня приемам боя, в которых он был истинным мастером. - Арестант указал на констебля. - Все шло отлично, пока этот человек не бросился к нам, заставив сэра Мёртога потерять равновесие. Я лишь дотронулся мечом до его камзола - а он облокотился на поручни и рухнул. Едва я захотел броситься ему на помощь, как меня схватил огромный бейлиф и швырнул на причал... Со своей стороны я потрясен гибелью этого доброго человека...
В этом рассказе есть логика, хмуро подумал Больт. Он слышал о Купере еще до суда и знал, что тот часто посещает театр к югу от Темзы. Никакого мотива для убийства он обнаружить не мог. Купер был членом гильдии, ему не было нужды в грабеже. Многие лондонцы мечтали о смерти такого бандита как Мёртог. Но дворяне желали быстрого расследования, а у Больта не было времени вникать в отношения между Купером и Мёрдоком.
К тому же рыцарь был тщеславен, как павлин, и его наверняка привлекала мысль выйти на сцену и покрасоваться перед придворными.
Но даже если Купер сказал правду - аристократы желали, чтобы убийца Мёртога был наказан независимо от того, случайной ли была гибель. И пять человек на скамье вряд ли прислушались бы к словам арестованного.
Купер продолжал:
- Гневные слова и угрозы, о которых сообщил лакей? Милорды, они были не моими.
- А чьими же?
Купер взглянул на адвоката. Тот поднялся и сказал:
- Прошу вас вызвать свидетеля, внесшего важный вклад в происшедшие события. Если позволите, прошу пригласить Вильяма Шекспира.
Ах, вот кто был этим свидетелем, подумал Больт: знаменитый писатель и глава труппы актеров лорда канцлера. Больт сам несколько раз видел их в «Розе» и «Глобусе». Что же здесь произошло?
- Мастер Шекспир, вы клянетесь говорить правду и только правду?
- Клянусь, милорды.
- Какой вклад вы внесли в происшедшее?
- Я хочу внести дополнение к тому, что вы уже услышали. Несколько недель тому назад Чарльз Купер пришел ко мне и сказал, что он всегда мечтал играть на сцене. Я попросил его прочесть что-нибудь из моих стихов и обнаружил, что он очень талантлив. Я сказал, что сейчас у меня нет для него роли, но я дал ему несколько набросков пьесы, которую пишу, и предложил порепетировать. Когда двор осенью вернется, я найду для него роль в новой пьесе.
- Как именно это относится к делу, мастер Шекспир?
Писатель достал из кожаного мешочка исписанный кусок пергамента и прочитал:
Входит Кассио. Родериго: Это он! Умри, негодяй! Ударяет Кассио мечом. Кассио достает оружие и ранит Родериго. Родериго: О, я ранен! Яго сзади ранит Кассио в ногу и убегает. Кассио: Я навеки искалечен! На помощь! Убийство!
- Умри, негодяй... На помощь!.. Убийство!.. Но это - те самые слова, которыми, по словам свидетеля, обменивались обвиняемый и сэр Мёртог! Они из пьесы?
- Да, милорд. Пьеса еще не готова, и я дописываю ее. - Шекспир остановился и добавил: - Я обещал ее величеству королеве закончить пьесу к ее возвращению осенью.
Член Тайного Совета нахмурился и спросил:
- Если я не ошибаюсь, вы пользуетесь благосклонностью ее величества?
- Честно говоря, милорд, я всего лишь подмастерье. Но я могу сказать без преувеличения, что ее величество порой выражает удовольствие моими работами.
О, дьявол, - подумал прокурор. Шекспир вправду пользуется расположением королевы. Это широко известно. Ходят слухи, что через год-два ее величество назначит его труппу единственной королевской труппой.
Обвинить Купера - означает усомниться во вкусе королевы. Королева об этом узнает - и каковы будут последствия? Больт вспомнил выражение, услышанное когда-то
«Сотня герцогов против одной королевы оставляет сто гробов на траве (?)»
Канцлер обернулся к остальным членам Совета, и они посовещались. Спустя момент он произнес:
- В свете предоставленных доказательств справедливый суд принял решение, что смерть сэра Роберта Мёртога произошла не по причине злого умысла, и посему Чарльз Купер объявляется свободным и незапятнанным от каких-либо дальнейших обвинений, связанных с этим делом.
Он бросил долгий взгляд на прокурора.
- И еще... Сэр Джонатан, мы будем крайне признательны, если в будущем вы соглаговолите внимательно изучать показания и опрашивать стороны до суда, дабы не тратить время судей впустую.
- Всенепременно, милорд.
Один из судей наклонился вперед, поглядел на свиток, который писатель снова засунул в мешок, и спросил:
- Мастер Шекспир, как вы назовете пьесу?
- Я еще не решил окончательно, милорд. Пока я думаю назвать ее «Отелло, венецианский мавр».
- И судя по тому, что я услышал сегодня, мы можем ожидать хорошего поединка в этой пьесе?
- О да, ваша честь.
- Отлично. Я предпочитаю подобые пьесы вашим комедиям.
- Смею надеяться, что пьеса доставит вам удовольствие.
Купер и его жена ушли вместе с Шекспиром. Стряпчий с ястребиным носом последовал за ними, предварительно взглянув на Больта. Казалось, что в его взгляде кроется нечто важное, но Больт не мог понять, что именно.

Тем вечером, прежде чем погаснут свечи, трое мужчин сидели в таверне Чаринг-Кросса «Единорог и медведь». Перед ними стояли кружки эля. Это были Чарльз Купер, Толстяк и Вильям Шекспир.
Тень упала на вход, когда еще один человек вошел в таверну.
- Смотрите, вот загадочный джентльмен с причала! - воскликнул Чарльз.
Хал Пеппер подошел к ним и заказал себе эль.
Чарльз поднял кружку.
- Ты отлично поступил, друг!
Хал сделал большой глоток и гордо поглядел в ответ на похвалу. Его роль в дерзкой пьесе, написанной совместно Вильямом Шекспиром и Чарльзом Купером, была решающей. После того, как Чарльз остановил Мёртога на причале и, как он сказал на суде, вызвал его интерес обещанием появления на сцене, задачей Хала было в нужный момент позвать прохожего, чтобы тот стал свидетелем диалога между Чарльзом и Мёртогом в начале их шуточного поединка. Хал дал Ролсу полсоверена за то, чтобы тот позвал на помощь констебля, поскольку Шекспир, мастер интриги, счел, что лучше, если у поединка появится свидетель.
Шекспир серьезно поглядел на Чарльза и сказал:
- Что касается твоего выступления на суде - тебе следует поучиться актерскому ремеслу, но в целом, - человек из Стратфорда не смог удержаться от улыбки, - смею заявить, что ты защищался великолепно.
Вилл Шекспир часто отвлекался от темы разговора, чтобы ввести каламбур, которые он мастерски сочинял. Но Чарльзу Куперу тоже не была чужда словесная игра. Он парировал:
- Друг, печальная правда заключается в том, что мой талант выступлений в суде уступает твоему таланту выступлений в тавернах, во много раз превосходящему мой.
- Туше! - воскликнул Шекспир, и все громко рассмеялись.
- К тебе это также относится, друг, - Чарльз поднял кружку перед Толстяком.
Его задача заключалась в том, чтобы использовать свои инструменты бондаря для ослабления поручней на причале до такой степени, чтобы они не упали случайно, а лишь когда Мёртог обопрется о них.
Толстяк был не так остроумен, чтобы придумать шутку. Он лишь покраснел в ответ на похвалу.
Чарльз обнял Шекспира.
- Но главенство принадлежит тебе, Вилл.
Шекспир ответил:
- Твой отец был добр ко мне и моей семье. Я вспоминаю о нем с благодарностью. Я рад, что внес свой скромный вклад в отмщение за его смерть.
- Как мне отплатить тебе за риск, которому ты подвергался ради меня? - спросил Чарльз.
Писатель ответил:
- Ты уже отплатил. Ты подарил мне самое ценное, что может зритель дать автору.
- Что же это, Вилл?
- Вдохновение. Наш заговор стал повивальной бабкой для сонета, который я создал час назад.
Он достал клочок бумаги из камзола, посмотрел на собравшихся и торжественно произнес:
- Мне жаль, что Мёртог так и не узнал подлинной причины своей гибели. В моих пьесах истина всегда выходит наружу и становится известна хотя бы зрителям, если уж не героям. То, что Мёртог умер в неведении, привело мое перо в движение.
Писатель неспешно прочитал

Завидев в небе сокола крыла,
Я думаю о том, кто жизнь мне дал,
Любовь чья убыли знать не могла
К жене и сыну, что не возмужал.
Приметив же стервятника полёт,
Лишь о тебе способен думать был,
Укравшему веселье в вечер тот,
Что дух отцовский с телом разлучил.
Златые ножницы пряхи-судьбы
Отмеривают человечий век,
Но, сын отца, я возносил мольбы,
Чтоб ты попал душою в ад навек.
И приговор, что мной одним свершён,
Не мал, хотя лишь Богу ведом он.

- Отлично, Вилл! - воскликнул Хал Пеппер.
Чарльз похлопал писателя по спине.
- Это про Чарльза? - спросил Толстяк, глядя на бумагу и шевеля губами, чтобы запомнить слова.
- В душе - да, - ответил Шекспир, придвигая листок к нему поближе. - Но вряд ли суд сочтет это доказательством.
- Я думаю, лучше пока не публиковать его,- осторожно молвил Чарльз.
Шекспир засмеялся.
- Нет, друг, еще не время. Во всяком случае, это стихотворение не будет пользоваться спросом. Романтика, романтика, романтика... Это единственный вид поэзии, который сейчас продается. Нет, я спрячу сонет и сохраню до того момента, когда мир забудет о Роберте Мёртоге. Кстати, ведь скоро погасят свечи?
- Похоже на то, - откликнулся Толстяк.
- Ну, тогда... Когда над подлинной историей нашей жизни опустился занавес, - перейдем к вымышленной. Сегодня вечером дают представление моей пьесы «Гамлет», и мне требуются зрители. Приходи со своей прелестной женушкой, Чарльз, на южный берег Темзы в «Глобус». Выпьем же, джентльмены, и пойдем!


(1)Театр*"Блэкфрайерс"
(Blackfriars*Theatre)
заброшенный*монастырь*в*лондонском*районе*Блэкфрай ерс,*время*от*времени*служивший*театральной*площад кой*для*детских*трупп*в*1576-1608*гг.*В*1608*г.*приобретен*для**"слуг*короля" (бывших**"слуг*лорда-камергера"),*которые*использовали*его*в*качестве*з имнего*помещения*с*осени*1609*по*1642*г.*Это*был*к рытый**частный*театр,*установивший*более*высокую*п лату*за*вход,*чем*в*обычных*театрах,*и*способный*в местить*не*более*700*зрителей.*Сценические*условия *
здесь*также*были*лучше,*что,*по*всей*видимости,*по влияло*на*появление*элементов**маски*в**поздних*пь есах*Шекспира.*Разрушен*в*1655*г.

(2)Бейлиф -*заместитель*шерифа,*судебный пристав*(в Великобритании и ряде других
стран)

(3) cooper - бондарь
(4)Джеймс Бёрбедж (James Burbage, ок. 1530—1597) — плотник, ставший профессиональным актером и главой труппы «Слуги графа Лестера», глава известной театральной лондонской семьи, отец антрепренера Катберта (1566—1636) и актера Ричарда Бёрбеджа (1567—1619).
В 1576 году Джеймс Бёрбедж построил за городской стеной на окраине района Шордич (Shoreditch) первое театральное здание в Лондоне, которое он так и называл «Театр» — «The Theatre».
(5)The Court of Queen's Bench - высший суд двора , заслушивающий гражданский и уголовные дела.
(6) “neck verse” («шейный стих» (обладающий властью спасти чью-то шею). Чтобы известить, что преступник избежал смерти лишь благодаря милости церкви, ему ставили клеймо (М за убийство, T за воровство).
(7) Уайтхолльский дворец*(англ.*Palace of Whitehall, собств. «дворец Белого зала») был основной резиденцией*английских*королей в*Лондоне*с 1530 по 1698 год, когда он сгорел.
(8)The*Inns of Court*в Лондоне - профессиональная ассоциации адвокатов Англии и Уэльса.

[Mikle]

Макиавелли выносил мораль как категорию индивидуальную за пределы
общественного явления - политики (или растворял одно в другом без остатка).
Практически так же ему удавалось существовать в личной жизни - сочтем это
свидетельством его органичности. Почтенный кормилец, отец пяти детей, он бы
вписался в свою "Мандрагору", и многотысячный эпистолярий Макиавелли трудно
издавать не только из-за колоссальных объемов, но еще из-за непристойности.
Почитав такие, даже с купюрами, письма, вглядываешься в узкое
тонкогубое лицо на портретах в Уффици, в Палаццо Веккьо, в Барджелло - с
некоторым даже восторгом: стало быть, это и есть то, что именуется "человек
Возрождения".
Определить методы мировой политики на пять столетий - и в подробностях
описывать, как вырвало от отвращения при виде женщины, какой-то прачки в
Вероне, которую он разглядел на свету после соития в темноте: "Желудок, не
будучи в состоянии вынести такого удара, содрогнулся и от сотрясения
раскрылся". Желудок у него, правда, всегда был слаб, что не мешало
сексуальной активности, о которой Макиавелли сообщал друзьям в
нестеснительных деталях. Друзья в этом отношении ему цену знали. Однажды
гильдия шерстянщиков попросила Макиавелли порекомендовать им проповедника,
на что Франческо Гвиччардини откликнулся: это все равно как попросить
приятеля-педераста выбрать жену.
"Человек Возрождения", Макиавелли наизусть знал Тита Ливия, Цицерона,
Вергилия, почитал и восхвалял стоиков - и униженно волочился за певицей в
свои пятьдесят пять, что для той поры было предсмертной старостью. Он и умер
в пятьдесят восемь, завещав в последнем семейном письме: "Живите счастливо и
тратьте как можно меньше". Похоже, к браку и семье он относился как к
неизбежному институту, однажды высказавшись об этом недвусмысленно - в
сказке "Черт, который женился": "Неисчислимые души несчастных смертных,
умерших в немилости Божией, шествуя в ад, все, или же большая часть их,
плакались, что подверглись злополучной участи лишь по причине женитьбы
своей".
Во всей его огромной переписке нет ни одного слова о жене. Впрочем, у
этого неутомимого любовника и слово "любовь", как в советском анекдоте,
встречается лишь в словосочетании "любовь к родине". Судя по веронской
прачке и пр., количественный фактор преобладал. Макиавелли признавался в
письме другу: "Я верю, верил и всегда буду верить в то, что Боккаччо сказал
правду - лучше сделать и пожалеть, чем не сделать и пожалеть".




↓↓ Гений места. Флоренция

ИСКУССТВО ИСТОРИИ


Башни и купола - облик Флоренции. Башни изящны, романтичны,
бессмысленны. Сторожевое их назначение в центре города неоправданно, да это
и неправда. Сама Флоренция бунтовала, горела, воевала - в ней башен осталось
не так уж много, но есть в Тоскане места, долго бывшие не нужными никому,
которые проясняют суть дела. Таков Сан-Джиминьяно в семидесяти километрах к
юго-западу, прозванный тосканским Манхэттеном - за множество высоченных
квадратных в сечении башен. Там-то становится очевидным единственное
разумное объяснение - это знак престижа, вроде ворот у чеченцев и ингушей,
отчаянно несоразмерных домам.
Иное дело - купола, появившиеся на двести лет позже именно во
Флоренции: имитация небесной тверди. Тоже знак престижа, но не человека.
Человеческое участие в облике Флоренции вообще сомнительно: этот город
- явление скорее природное, вросшее в пейзаж, точнее, из окружающего
тосканского ландшафта вырастающее. Если башни - деревья, то соборы - горы.
Особенно кафедрал Санта Мария дель Фьоре, и особенно когда смотришь из-за
баптистерия: перед глазами пять уровней горной гряды - сам баптистерий,
кампанила Джотто, фасад собора, купола абсид, большой купол Брунеллески.
Бело-зеленый флорентийский мрамор - снег, мох, мел, лес?
На всю эту каменную растительность смотришь снизу вверх. Улицы узки,
площади тесны. Средневековые башни и ренессансные купола размещены так, что
с наблюдателя падает кепка, напоминая о необходимости смирения.
Воспринять город как нечто, сотворенное вместе с рекой и окрестными
холмами, - единственный способ спасения от "синдрома Флоренции": есть такой
термин в психиатрии, означающий нервный срыв от обилия произведений
искусства. Каждый год десятки туристов валятся в обморок или в истерику
где-нибудь на пути из Уффици в Академию. Чувство подавленности возникает
быстро - вместе с чувством вины, когда в проливной дождь с досадой и
нетерпением ждешь автобуса или ловишь такси, просительно заглядывая вдаль, и
вдруг понимаешь, что ты свинья под дубом: над головой башня треченто,
укрывает тебя портал чинквеченто. Но жить в таком чириканье тяжко, и снова
падает кепка.
Соотечественник борется с "синдромом Флоренции" испытанным методом:
оттопыренной губой и усталым взглядом. Видали. Конечно, флорентийские
палаццо с высоким цоколем рустованного камня выглядят удручающе знакомо: не
только Лубянка, но и простой жилой монстр где-нибудь на проспекте Мира не
уступит палаццо Медичи-Риккарди. Видали. Но тревога не проходит, а от
небывалой густоты шедевров, от откровений за каждым углом, от жаренных на
гриле с чесноком белых грибов за столом с клетчатой клеенкой, от мраморных
табличек с цитатами из Данте на стенах домов, от самих кирпичей этих стен,
от девяноста сортов мороженого на углу виа Кальцайоли и виа дель Корсо -
только усиливается. Маленький (полмиллиона) город хочет быть первым и имеет
к тому основания.
Лучше не думать, во избежание комплексов, что все это рукотворно. Даже
здешнюю казнь египетскую - мотороллеры - можно принимать как естественный
противовес непереносимой красоте, вроде мошкары на Байкале. "Это красивый
город, / где в известном возрасте просто отводишь взор от / человека и
поднимаешь ворот" (Бродский). Ощущения совпадают, и из всего
беспрецедентного обилия собранных в одном городе гениев самым подходящим
гением этого места кажется тот флорентиец, который так блистательно "отводил
взор от человека". Никколо Макиавелли.
Макиавелли - ключевое имя политической философии и политической
истории. Для новейшего времени тоже. Пытаясь разобраться в чехарде первых
послесталинских лет, судьбе клана Кеннеди, стилистической революции Хрущева,
жесткости Рейгана, упрямстве Буша, компромиссах Горбачева, этико-тактических
злоключениях Клинтона, импульсах и поступках Ельцина, не обойти флорентийца
XVI столетия, не обойтись без него. Только в новейшее время речь стоит
вести, строго говоря, не о самих принципах Макиавелли, а об их преодолении.
Полтысячелетия царили его правила и инструкции в политике - и начали
разрушаться лишь к концу XX века. Лишь начали - но наглядно. И если по одну
сторону Карпат еще считается, что цель всегда оправдывает средства, то по
другую это уже вызывает сильные сомнения. Этика, не то что исключенная
Макиавелли из политики, но целиком, без следа ею поглощенная, выбралась
наружу и встала рядом с пользой и целесообразностью. Хитрость политика
вызывает все меньше восторга, а обманщика в цивилизованном мире скорее всего
не изберут - даже не по тому рациональному соображению, что снова обманет, а
по мотивам бытовой морали: из брезгливости.
Построения Макиавелли, не теряя стройности, медленно перемещаются из
политики в историю - по мере того как государственные границы все чаще
подменяются национальными различиями, а общество все явственнее предстает
как сумма личностей, если и организованных, то максимум - в семью.
Трактаты Макиавелли о государственном и общественном устройстве -
"Рассуждения о первой декаде Тита Ливия" и "Государь" - с трудом поддаются
цитированию: в них все настолько афористично, что хочется оглашать подряд.
Язык ясен, стиль четок, композиция гармонична. "Ощущение такое, словно
заглядываешь в часовой механизм", - пишет историк Ренессанса Якоб Буркхардт.
И вдруг на той же странице: "Вредила ему... пылкая, с трудом сдерживаемая им
самим фантазия".
Какая фантазия может быть у часов? Но проницательный Буркхардт не
оговаривается. Речь идет об интеллектуальном упоении, умственной
вседозволенности, безудержном восторге перед собственной мыслью, когда
доверие к ней становится безграничным. Каждому знаком этот феномен по
повседневному общению с семьей, с приятелем, с самим собой - когда с такой
дивной легкостью мимолетная гипотеза превращается на глазах в незыблемую
догму. Как говорил Федька Каторжный Петру Степановичу Верховенскому: "Вы
человека придумаете, да с ним и живете".
Макиавелли придумал государя, государство, государственное мышление - и
этот поэтический вымысел оказался настолько силен и убедителен, что в него
поверили все, пока не случилась цепь самоубийственных для целого мира
испытаний в XX веке.
В поисках Макиавелли приходишь в его родной город - никогда не бывает,
чтобы место не прояснило своего гения. Здесь, например, оно предлагает ему
параллель - в лице другого создателя великих достижений, которые были и
великолепными провалами. То, что не удалось флорентийцу Филиппо Брунеллески
в градостроительстве, флорентийцу Никколо Макиавелли не удалось в
жизнестроительстве - воплотить чистоту идеи, учесть народ, минуя человека.
Макиавелли был моложе Брунеллески на век и жил в его городе. Именно
творец куполов в большей, чем кто-либо иной, степени отвечает за облик
Флоренции - и сегодняшней, и тогдашней, XVI века. Создания Брунеллески
окружали Макиавелли. Дворец Питти стоял через улицу наискосок от его дома.
Семейной церковью патронов - Медичи - был храм Сан-Лоренцо. Санта Мария дель
Фьоре примечательнейшим образом упоминается в начале комедии "Мандрагора"
как путеводный знак для всякого флорентийца: "Вы ведь не привыкли терять из
виду купол вашего собора". К "Мандрагоре" мы еще вернемся - комедия всегда
скажет об авторе больше, чем ученый трактат.
Семья Макиавелли уже с XIII века жила за Арно, в квартале
Санто-Спирито, у собора этого имени, еще одного творения Брунеллески, о
котором хроникер говорит: "Это было красивое здание, которое, со своими
выступающими наружу капеллами, не имело себе равных в христианском мире".
Выступающие капеллы Санто-Спирито еще при молодости Макиавелли
застроили плоскими стенами, но здание - все равно прекрасное. Простой
светло-желтый фасад, похожий на осенний лист, смотрит на прямоугольный сквер
с платанами. Квартал Санто-Спирито вошел в пределы центра города еще в
кватроченто, но за пятьсот с лишним лет центровым не стал: район это
плебейский и оттого родной. Турист, кроме специального архитектурного, сюда
не добирается, поэтому с бутылкой на лавочке сидят местные. У церковного
фасада, привалившись к стене, парень с красивой девушкой и аккордеоном
наигрывает некоммерческую и знакомую здесь, кажется, только мне
"Молдаванеску".
Огромный собор причудливым образом кажется укромным: от центра к нему
надо идти по узеньким кривым улочкам. А ведь Брунеллески все задумывал не
так. Он собирался повернуть храм на 180 градусов, как сибирские реки, лицом
к Арно, чтоб расчищенная перед входом площадь выходила прямо к набережной.
"Так, - пишет с восторгом Вазари, - чтобы все проходившие здесь по пути из
Генуи или с Риверы, из Луниджаны, из пизанской или лукинской земли видели
великолепие этого строения".
Сейчас к центру по Арно не проплыть: уже за мостом Америго Веспуччи
сделан порог. Заворачивают даже отчаянные байдарочники и, похоже, рыба - во
всяком случае, только возле этого моста выстроились под черными и зелеными
зонтиками рыбаки с длинными удочками. Но редкая удочка дотянется до середины
Арно, и ведра стоят пустыми.
Брунеллески хотел сделать красиво, но, досадует Вазари, "многие этому
воспрепятствовали, боясь, что разрушат их дома". Такая же история произошла
с церковью Сан-Лоренцо: и там Брунеллески предлагал расширить площадь перед
храмом, а поскольку в окружающих домах "живут люди недостойные и
неподходящие для этого места... все здания, какие бы они ни были и чьи бы
они ни были, должны быть разрушены и сровнены с землей". Синьория уже дала
распоряжение, и снос начался, но вмешался Козимо Медичи. Выставим плюс
просвещенному самодержавию. Или - минус?
Сейчас вокруг Сан-Лоренцо - рынок. Нет в Италии рынка великолепнее
венецианского Риальто, а второе место я разделил бы между падуанским на
пьяцца делле Эрбе, римским на Кампо дель Фьоре и флорентийским. Это кипящее
и гудящее двухэтажное строение, с рыбой, мясом, сырами внизу, а наверху -
овощами, фруктами и осенью грибами, таким количеством белых грибов такого
качества, что комплекс возникает неизбежно: что ж остается, господа, если
миноги, борщ и шашлык оказались за границей, если водка лучше шведская,
лососина норвежская, икра не хуже иранская, и вот теперь еще тосканские
грибы; что остается, кроме осетрины горячего копчения, господа, и
переизданий микояновской книги?
Помимо двух гигантских этажей, флорентийский рынок еще - множество
лавочек в виде пещер и каверн в стенах окрестного квартала, палаток, лотков
и прилавков под легкими навесами. Церковь Сан-Лоренцо словно затеряна внутри
этого безобразного торгового храма. Только к вечеру, когда торгующие
самоизгонятся, когда угаснет жизнь, возможно разглядеть великую базилику
семейства Медичи. Восторжествуй Брунеллески - и любоваться собором можно
было бы с утра до ночи. Но это была бы не Флоренция.
Сумей Брунеллески убедить обитателей Санто-Спирито пожертвовать своими
домами ради воплощения архитектурного замысла - в истории градостроительства
появился бы первый ансамбль, вписывающий в себя как элемент, наряду с храмом
и площадью - реку. Это было бы величаво и торжественно - и послужило бы
образцом для городских зодчих будущего. Но у Брунеллески ничего не вышло:
Арно во Флоренции - всего лишь одна из улиц, самая широкая, но улица,
необычного цвета - желтого и зеленого в солнечный день, - но улица.
Вазари бранит "зловредное влияние тех, кто, представляясь, что понимает
больше других, всегда портит прекрасно начатые вещи". Что такое десяток
снесенных жилых кварталов по сравнению с красотой навеки? Если бы жители
квартала Санто-Спирито ценили будущее больше, чем настоящее, город стал был
наряднее. Но это была бы не Флоренция.
Единственный цельный городской ансамбль, реально созданный по проекту
Брунеллески, - Воспитательный дом для сирот-младенцев на площади перед
церковью Сантиссима Аннунциата. Здание замечательно простотой и изяществом -
в чем заслуга не только архитектора, но и оформителя: на серо-желтом камне
выделяются круглые бело-голубые медальоны работы Андреа делла Роббиа -
детишки из терракоты. Так же придают живость и жизнь полихромные медальоны
основателя династии - Луки делла Роббиа - брунеллесковской капелле Пацци.
Однако то, что выглядело - и было изначально! - дополнением скульптуры
к зодчеству, сделалось самодовлеющим. Если архитектурный облик Флоренции
обозначен средневековыми башнями и куполами самого Брунеллески и в стиле
Брунеллески, то семейством делла Роббиа определен декоративный стиль - а
это, вероятно, существеннее, потому что человек, если он не человек
древнегреческого полиса, живет не на улице, а дома.
Дома должно быть уютно, и внутри семейных стен торжествует подлинный
демократический вкус, который всегда предпочтет геометрическому дизайну -
полураздетую смуглую женщину среди тропической растительности. У людей
Возрождения со вкусом было получше, чем у нас, - но, возможно, это только
кажется, и смуглянки из Вашингтон-сквера и Измайловского парка еще попадут в
музей, как попали туда разноцветные фаянсовые картинки делла Роббиа, перед
которыми берет оторопь. Если старшие представители фамилии еще были
сдержанны в композиции и цвете, то ровесник Макиавелли - Джованни делла
Роббиа - в отличие от двоюродного деда Луки и отца Андреа, добавил к белому
и голубому зеленый и желтый, умножил число фигур, создав всемирное и
всевременное явление, повсеместно известное теперь как китч.
Китч - это то, что нравится большинству и уже в силу этого не нравится
начитанному меньшинству. Это побеждает в демократии и, значит, победит во
всем мире. Спилберг вместо Антониони, Дэниэла Стил вместо Борхеса, пестрое
вместо одноцветного, избыточное вместо лаконичного, румяное вместо бледного,
и это справедливо.
Макиавелли, равно безразличный к высоким и низким жанрам искусства,
вообще не упомянул художников в своей "Истории Флоренции", но жизнь его
города проходила не только под куполами Брунеллески, но еще больше - под
сусальными пестрыми терракотами Джованни делла Роббиа на стенах комнат. Под
сводом собирается сообщество, под картинкой - семья. Именно такие
обстоятельства, наряду с другими проявлениями демократического духа, и
подсказывают разгадку невнимания к индивидуальной психологии в трудах
Макиавелли.
Вместо эстетики и этики у него - социология. Человек как общественное
животное. В этом он понимал хорошо и формулировал навеки: "Толпа всегда
более склонна хватать чужое добро, чем защищать свое, и легче возбуждается
расчетом на выигрыш, чем страхом потери. В утраты мы верим лишь тогда, когда
они нас настигают, а к добыче рвемся и тогда, когда она только маячит
издалека".
Макиавелли отлично разбирался в психологии массы, но явно терялся перед
поведением индивидуума, досадуя на то, что оно так сложно и непредсказуемо:
"Кто не хочет вступить на путь добра, должен пойти по пути зла. Но люди идут
по каким-то средним дорожкам, самым вредным, потому что не умеют быть ни
совсем хорошими, ни совсем дурными..."
Люди - разные, и ученому об этом никогда не догадаться. Люди слабы,
жалки и несовершенны. Они поддаются учету и анализу в военном строю, в цеху,
в соборе - в сообществе. Как только они прячутся в комнату и погружаются в
семейный быт, то выпадают из чертежа.
Шедевр Брунеллески - Воспитательный дом - сохранился как городской
ансамбль, но внутри здание пришлось почти целиком перестроить. Великий
зодчий забыл, зачем надобно это заведение, - вернее сказать, пренебрег,
увлекшись идеей, - и не предусмотрел помещений ни для младенцев, ни для
нянек, ни для стирки белья, ни для его просушки. О детях напоминали только
терракотовые медальоны делла Роббиа на фасаде грандиозного здания.
Детей пеленают те, кто вешает на стену разноцветные барельефчики и
репродукции из журналов, они же ходят на рынок, поглотивший базилику
Сан-Лоренцо, и в кино на американские фильмы. За все это их презирает
начитанное меньшинство, о котором упоминает Буркхардт: "О сильном влиянии
полуобразованности и отвлеченных построений на политическую жизнь
свидетельствует смута 1535 года, когда несколько лавочников, возбужденные
Ливием и "Рассуждениями" Макиавелли, совершенно серьезно потребовали
введения народных трибунов и прочих римских государственных должностей..."
В современности Макиавелли искал и находил аналогии с Древним Римом:
"Немалое время и с великим усердием обдумывал я длительный опыт современных
событий, проверяя его при помощи постоянного чтения античных авторов".
Отсылы к римской истории - принцип шахматного мастерства: чем больше помнишь
партий прошлого, тем легче подбираются аналогичные варианты. Он даже
буквально наряжался в тогу, садясь за письменный стол, и заметно
раздражался, когда фигуры на доске позволяли себе оживать.
В предпоследней главе "Государя" есть поразительный пассаж, где
образцовые порядки Макиавелли вдруг ломают строй, логика отступает, речь
становится бессвязной, но при этом очень и очень понятной - потому что
обретает человеческую интонацию: "...Часто утверждалось раньше и
утверждается ныне, что всем в мире правят судьба и Бог, люди же с их
разумением ничего не определяют и даже ничему не могут противостоять; отсюда
делается вывод, что незачем утруждать себя заботами, а лучше примириться со
своим жребием. ...Иной раз и я склоняюсь к общему мнению... И однако, ради
того чтобы не утратить свободу воли, я предположу, что, может быть, судьба
распоряжается лишь половиной всех наших дел, другую же половину, или около
того, она предоставляет самим людям".
Мы с изумлением видим, как торжествует чисто художественное мышление.
Во-первых, принципиальнейшее возражение против неотвратимости Божьего
промысла высказывается всего лишь как смутное, неуверенное пожелание: "ради
того чтобы". Во-вторых - звучит простонародный говор, словно вдет торг у
прилавка: "половина, или около того".
Конечно, это не стилистический сбой - просто дело дошло до человеческой
личности.
В той же главе Макиавелли допускает еще большие противоречия,
выказывает еще большую неопределенность - приводя доводы как в пользу
изменчивости времени, так и в пользу неизменности природы конкретного
человека. Шатается и дает трещину его важнейший постулат: правитель должен
поступать сообразно переменам обстоятельств. Так можно преуспеть государю
или нельзя, коль скоро собственную натуру не превзойдешь? Иногда можно,
иногда нельзя - "наполовину, или около того". Здесь схематические ряды
расступаются, пропуская вперед здравый смысл, подобно тому как возносится
над схоластикой советского "Строевого устава" гениальная формула: "Где
должен находиться командир при командовании строем? - Там, где ему удобно".
Однако таких сбоев у Макиавелли ничтожно мало, его интерес к политике -
тактический, методологический. Действуют не люди, а государства,
политические массивы. Как там учили нас в школе: производительные силы,
классовые интересы, историческая закономерность... В общем, цель оправдывает
средства - и нет резона освобождать Макиавелли от макиавеллизма, как нет
смысла и пользы напоминать, что муж Татьяны немногим старше Онегина. Если
макиавеллизм таким сложился за века - значит, так и надо.
Все правильно: воюют, понятные сообщества, а мирной семейной жизнью
живут прихотливые индивидуумы. Христианским установкам на доброту,
всепрощение, смирение Макиавелли предпочитал римскую этику, с ее упором на
благо государства и его граждан как на главную ценность. Война - не беда,
потому что естественна и управляема. Вреден необузданный мир. "Злосчастья,
которые обычно порождаются именно в мирное время" - его фраза из "Истории
Флоренции". Вон даже сгорела от разгула родная церковь Санто-Спирито -
почему ее и пришлось перестраивать Брунеллески.
Зыбкие категории "здесь" и "сейчас" - удел тех, кто толчется на рынке.
Макиавелли вырабатывал правила в жестких категориях "везде" и "всегда".
"Мы почти не думаем о настоящем, а если и думаем, то лишь для того,
чтобы в нем научиться получше управлять будущим. Настоящее никогда не бывает
нашей целью. ...И таким образом, мы вообще не живем, но лишь собираемся
жить" (Паскаль).
Макиавелли погружался в схемы до полного равнодушия к окружающему.
Эстетика и этика у него подчиняются целесообразности. Его, можно
предположить, удовлетворило бы функциональное жилстроительство вместо
изысков архитектуры. Он не замечает художества, которое цели не имеет,
поскольку само - цель.
"Государство как произведение искусства" - так называется первая глава
"Культуры Италии в эпоху Возрождения" Буркхардта. Само такое словосочетание,
не то что концепция, не могло возникнуть без Макиавелли. Ему искусство не
нужно, так как пластично человеческое сообщество - это и есть настоящий
объект творчества.
Отсюда - вопиющий парадокс макиавеллиевской "Истории Флоренции": даже
описывая двор Лоренцо Великолепного, он ни разу не называет ни одного имени
художника.
Хотя труд начинается с распада Римской империи, в главной своей части -
это история Медичи в XV веке. Напомним общеизвестное - просто чтоб еще раз
оторопеть от дерзости автора: кто жил и работал в этом городе, во Флоренции
кватроченто. Кем пренебрег Макиавелли?
Брунеллески, Гиберти, Донателло, Фра Анджелико, Микелоццо, Уччелло,
Лука делла Роббиа, Мазаччо, Альберти, Филиппо Липпи, Гоццоли, Андреа делла
Роббиа, Вероккьо, Боттичелли, Гирландайо, Леонардо, Филиппино Липпи,
Микеланджело.
Нанизывать ли дальше имена? Любое из перечисленных составило бы славу
любого города на земле, и значит - гордость любого историка. Кроме
Макиавелли.
В современной ему Флоренции - чинквеченто - жили сотни архитекторов,
скульпторов, живописцев, тысячи приезжали сюда, и именно они задавали тон
общественного этикета, были на виду и на устах в тех кругах, к которым
принадлежал Макиавелли. Больше того, художникам словно было мало собственно
художества, и они культивировали артистизм в повседневном быту. Ипполит Тэн
описывает один из таких "кружков по интересам" - члены "Артели Котла"
поражали друг друга кулинарными чудесами. Андреа дель Сарто, тот самый,
кстати, который был сценографом первой постановки "Мандрагоры", "принес
восьмигранный храм, покоившийся на колоннах; пол его представлял большое
блюдо заливного; колонны, сделанные как будто из порфира, были не что иное,
как большие и толстые сосиски; основания и капители были из пармезана,
карнизы из сладкого печенья, а кафедра из марципана. Посредине находился
аналой из холодной говядины с требником из вермишели..." И т.д. и т.п. - так
что после чтения успокаиваешься только в любимой, классической тосканской,
траттории "Белый кабан" на Борго Сан-Якопо, возле церкви Санто-Спирито.
Как же житель этого квартала Никколо Макиавелли умудрился пройти мимо
художественной жизни своего города?
Не предположить ли, что это у него была борьба современника с
"синдромом Флоренции", проявлявшимся уже тогда? Но если и так, что возможно
понять по-человечески, то как историк он потерпел поражение.
Патетическая цель, провозглашенная в заключительной главе "Государя", -
объединение Италии. Политически оно произошло в 60-е годы XIX века, и тогда
Макиавелли с благодарностью вспомнили (Кардуччи: "Я - Италия, великая и
единая. И воспитал меня Никколо Макиавелли"). Но сейчас, когда связи между
итальянским Севером и итальянским Югом тревожно натянулись, грозя разрывом,
когда во всем мире господствуют центробежные, а не центростремительные силы,
если что-то объединяет Италию - это ее искусство, которого Макиавелли не
замечал.
Что делать, если имя Руччелаи осталось не из-за крупнейших банкиров и
посредственных писателей этой династии, не из-за Садов Руччелаи, где
собирались интеллектуалы, возрождавшие Платоновскую академию, которым
Макиавелли читал свои "Рассуждения", а только благодаря семейному дворцу -
палаццо Руччелаи, построенному Альберти неподалеку от церкви Санта-Тринита,
где пела в хоре мать автора "Рассуждений".
Такое натуральное переплетение жизни и искусства составляет феномен
Флоренции. "Синдром"? - пусть синдром. С ним нельзя бороться, ему нужно
поддаться, воспринять как естественное явление - тогда головокружение от
сверхсгущенного города превращается в легкое долгое возбуждение, как после
второй рюмки, когда за столом хорошая компания, много выпивки и закуски и
еще рано.
Сентябрьским полднем, выйдя из дома Данте и завернув за угол, я
оказался в Бадья Фьорентина - старейшей церкви Флоренции, бывшем аббатстве X
века, с самой элегантной в городе башней. Как обычно в воскресенье, прихожан
было много, но уж очень много, и они были странны. То есть - ничего
особенного: может быть, чуть моложе средней церковной толпы, чуть
черноволосее и смуглее, чуть неряшливей. Южане? Калабрия, Лукания, Сицилия?
Я стал вглядываться, ловить ответные взгляды и вдруг почувствовал, что
непонятно как и откуда повеяло страшненьким своим. Полузабытой окраиной -
Ростова, Новороссийска, Махачкалы, что ли. Дуновение угрозы тут же
улетучилось, но, заинтересованный, я обратился к продававшему свечи
служителю. "Албанские беженцы", - сказал он. Албанцы сидели кто на скамьях,
кто на полу, дружно разом вставали по команде, неуклюже крестились - видно
было, что многие едва ли не впервые. Служитель пояснил: сюда по воскресеньям
привозят из беженского лагеря неподалеку желающих, среди которых
естественным образом есть и мусульмане, и атеисты. Слева от входа, строго
под квадратной картиной Филиппино Липпи "Явление Богоматери св. Бернарду",
сидел длинноволосый красивый юноша с лицом, в точности повторявшим облик
того ангела, который с краю выглядывает из-за рамы. Только кудри были
черные, а не золотые, а вид - такой же простодушный и внимательный. Он
вертел в руке загашенный окурок и вслушивался в непонятное.
Поднимем глаза к перечню флорентийских художников, представим на минуту
мощь и многообразие этого потока, в котором учтены все извивы человеческого
бытия и более того. "...Смерть - это всегда вторая / Флоренция с
архитектурой Рая" (Бродский). Искусство - "умная бомба": проникающая
нацеленная апелляция, диалог всегда непосредственный и прямой, один на один.
Счет на единицы - то, что не заботило Макиавелли.
Можно даже догадаться - почему. Для этого, помимо трактатов, есть его
комедия - "Мандрагора".
Стандартный ренессансный сюжет о соблазнении замужней женщины поражает
полным нравственным релятивизмом. Конечно, это бытовой вариант
макиавеллневской политической философии, и важный персонаж, монах Фра
Тимотео, прокламирует: "Главное при оценке любых поступков - конечная цель".
Но главное то, что аморальные и святотатственные действия совершаются с
необыкновенным простосердечием: нет сомнения, что все герои связаны неким
общественным договором, который знаком и приемлем, между прочим, и зрителю.
Человек мудрый, по Макиавелли, поступает исходя из условий. Герой
"Мандрагоры" сам создает условия, исходя из которых он должен будет
поступать. Это некое художественное уточнение политических трактатов автора.
Влюбленный говорит, что страдает и "лучше смерть, чем такие муки". А коль
надежды нет, следует: "Раз уж я приговорен к смерти, то ничего мне более не
страшно, и я готов решиться на поступок самый дикий, жестокий и бесчестный".
Теперь путь открыт, и действительно совершается дикий и бесчестный поступок.
"А кто уговорит духовника?" - волнуется один персонаж. - "Ты, я,
деньги, общая наша испорченность", - легко отвечает другой.
Героиня, только что бывшая опорой семьи и эталоном верности, не просто
изменяет мужу под давлением обстоятельств, но без перехода делается
развратницей с готовой психологией развратницы - ничуть не теряя при этом
обаяния и привлекательности.
Все все равно. Тут Макиавелли приближается к черте, за которой -
бездна.
По этой грани в XX веке двигался Беккет, еще раньше - Чехов. Однако
бессмысленность человека как вида ярче проступает на фоне не трагедии, не
драмы, а комедии, фарса - и здесь в первую очередь надо назвать гоголевскую
"Женитьбу", "Cosi fan tutte" Моцарта, написанную полтысячи лет назад
"Мандрагору". Где психика (псевдоним - душа) пластична до неузнаваемости и
исчезновения, где взаимозаменяемость одного человека другим происходит без
затруднений и потерь, где нет никакой связи между мыслями и словами, словами
и поступками, поступками и последствиями.
И все - под задорный добродушный смех: потому что ничего другого не
остается, когда жизнь заставляет усомниться в самом смысле Творения.
Такова "Мандрагора", и написавший ее человек видел резон полагаться не
на отдельных людей, а на их организованное сообщество, вершина которого есть
управляемое государство. Оно и призвано было стать подлинной семьей для
индивидуума. Это уж должен был прийти и пройти XX век, чтобы сильнейшие
сомнения возникли в действиях какой бы то ни было массы, тем более -
построенной в ряды под развернутым знаменем.
Макиавелли выносил мораль как категорию индивидуальную за пределы
общественного явления - политики (или растворял одно в другом без остатка).
Практически так же ему удавалось существовать в личной жизни - сочтем это
свидетельством его органичности. Почтенный кормилец, отец пяти детей, он бы
вписался в свою "Мандрагору", и многотысячный эпистолярий Макиавелли трудно
издавать не только из-за колоссальных объемов, но еще из-за непристойности.
Почитав такие, даже с купюрами, письма, вглядываешься в узкое
тонкогубое лицо на портретах в Уффици, в Палаццо Веккьо, в Барджелло - с
некоторым даже восторгом: стало быть, это и есть то, что именуется "человек
Возрождения".
Определить методы мировой политики на пять столетий - и в подробностях
описывать, как вырвало от отвращения при виде женщины, какой-то прачки в
Вероне, которую он разглядел на свету после соития в темноте: "Желудок, не
будучи в состоянии вынести такого удара, содрогнулся и от сотрясения
раскрылся". Желудок у него, правда, всегда был слаб, что не мешало
сексуальной активности, о которой Макиавелли сообщал друзьям в
нестеснительных деталях. Друзья в этом отношении ему цену знали. Однажды
гильдия шерстянщиков попросила Макиавелли порекомендовать им проповедника,
на что Франческо Гвиччардини откликнулся: это все равно как попросить
приятеля-педераста выбрать жену.
"Человек Возрождения", Макиавелли наизусть знал Тита Ливия, Цицерона,
Вергилия, почитал и восхвалял стоиков - и униженно волочился за певицей в
свои пятьдесят пять, что для той поры было предсмертной старостью. Он и умер
в пятьдесят восемь, завещав в последнем семейном письме: "Живите счастливо и
тратьте как можно меньше". Похоже, к браку и семье он относился как к
неизбежному институту, однажды высказавшись об этом недвусмысленно - в
сказке "Черт, который женился": "Неисчислимые души несчастных смертных,
умерших в немилости Божией, шествуя в ад, все, или же большая часть их,
плакались, что подверглись злополучной участи лишь по причине женитьбы
своей".
Во всей его огромной переписке нет ни одного слова о жене. Впрочем, у
этого неутомимого любовника и слово "любовь", как в советском анекдоте,
встречается лишь в словосочетании "любовь к родине". Судя по веронской
прачке и пр., количественный фактор преобладал. Макиавелли признавался в
письме другу: "Я верю, верил и всегда буду верить в то, что Боккаччо сказал
правду - лучше сделать и пожалеть, чем не сделать и пожалеть".
При всем этом откровенная теплота звучит в меланхолическом описании
домашней деревенской жизни, которую во временном изгнании Макиавелли вел в
своем поместье под Сан-Кашьяно.
Туда добираешься из Флоренции минут за сорок по дороге No2 на
Поджибонси и дальше на Сиену. Это центр Тосканы - и ничего в мире не
придумано красивее сине-сиреневых холмов с городками на вершинах. Все обычно
в Сан-Кашьяно: площадь с баром и крепостью, церковь Misericordia. По склонам
- ниже серых корпусов типографии - тоже все tipico: кипарисы, оливы,
виноградники. О местном вине напоминает единственное шикарное здание -
"Банко де Кьянти". Конечно - афиша бейсбольного матча. Конечно - траттория
"Макиавелли".
Он вел тут пасторальную жизнь, с утра гуляя по лесу с книгой, болтая с
проезжими на постоялом дворе, возвращаясь туда после домашнего обеда, чтобы
поиграть в карты и трик-трак с мельником и мясником, а к вечеру уединиться в
тоге за письменным столом. В знаменитом письме к Франческо Веттори с этим
описанием сельского быта звучит искренняя умиротворенность, хотя Макиавелли
писал тому же адресату: "Уже много времени я никогда не говорю того, что
думаю, и никогда не думаю того, что говорю, а если мне случится иной раз
сказать правду, я прячу ее под таким количеством лжи, что трудно бывает до
нее доискаться".
Есть подозрение, что "человек Возрождения" - это просто человек. В
частности - такой, какой выведен в "Мандрагоре". Каким был сам Никколо
Макиавелли. Какого он не замечал в своих выдающихся трактатах.

[Aliskana]

↓↓ Томас Фланаган
Прекрасная итальянская рука

Опускаясь по каменному проходу позади высокого представительного графа Монтаньо, посланник герцога выглядел тощим и неприглядным, его худенькое тельце горбилось в поношенном малиновом придворном одеянии, а пожелтевшая кожа лица растягивалась на костлявых щеках и тоненьком сморщенном подбородке.
Коридор, холодный из-за пронизывающего ветра северной Италии, был освещен лишь колеблющимися факелами в руках слуг, ступавших впереди гостей.
Посланник герцога с невольным восхищением смотрел на графа Монтаньо – Северного Волка, величайшего из condotierri(1). Посланник герцога, которому довелось видеть и волчий оскал короля Франции, и угрюмый профиль Габсбургов, никогда не испытывал такого страха в присутствии мужчины. Никогда, кроме того случая, когда он встретил своего герцога и повелителя – ужасного Чезаре Борджиа.(2)
В неровном свете факелов он видел жилистую фигуру и выступающую вперед волчью голову Монтаньо. Герцогскому посланнику страстно захотелось оказаться в своем уютном небольшом кабинете и ощутить в руках пергамент. Он мечтал продолжить перевод Ливия. В бурной Италии 15 (16) века ничто так не успокаивало, как мирные безмятежные занятия наукой. А вместо этого ему предстояло выполнять поручения, балансируя между Северным Волком и Львом Средиземья.
Он услышал хриплые грубые звуки голоса человека позади.
- Вы легко можете видеть, сеньор, а также не только ваш великий господин, но и я сам, и мои слуги – что воровство совершено именно теперь не случайно. Франция, лежащая за горами, ждет малейшего повода, чтобы оправдать перед Святым Отцом вторжение в Италию, - и вот теперь случилось это оскорбительное похищение.
Граф усмехнулся, подчеркивая, что ему известна горькая правда.
- Мы поддержали суверенитет этих стран – ваш господин и я – создав легенду о наших силе и хитрости. А вы хотите, чтобы мы признались, что допустили, чтобы солдат или управляющий или слуга смогли украсть дар Борджиа королю Франции?
- Это было бы просто и честно. Не стоит бояться признавать свои ошибки. Такое признание говорит о силе, а не о слабости.
Они вошли в большой банкетный зал, где висящие на стенах светильники бросали слабый прерывистый свет вокруг дубовых столов.
- Оно говорит о книжной силе, - сказал граф, и его голос отразился от сводчатого потолка. Он поднял мощную жилистую руку. – Италией правит сила.
Посланник смущенно улыбнулся.
- Книги могут многому научить. Вы читали Ливия? Очень умный человек.
Граф пожал плечами и отвернулся.
- Мы пировали в этом зале, - сказал он. – Я, маркиз де Вильфранс, который должен был получить подарок для короля, и свита. Я поднял тост за Францию, вино и слова застряли у меня в горле, а затем мы с маркизом спустились по лестнице туда, где сокровище лежало под охраной.
- Вильфранс видел сокровище прежде?
- Да. В полдень перед пиром. Мы вместе рассматривали его и восхищались, - граф косо поглядел на посланника, - готовностью Борджиа вручить Франции такой дар.
Посланник пожал плечами.
- Или удивлялись богатству Борджиа, позволившему беспечно оставить подобные изумруды под охраной рядового капитана.
Граф улыбнулся в знак согласия.
- Остальное вам известно. Спустившись с лестницы, мы обнаружили, что сокровище исчезло. Один из охранявших его солдат был убит, второй ранен.
- Возможно, следовало поставить больше охранников, - осторожно предположил посланник.
- Возможно. Возможно. Вы ведь не солдат, верно?
Посланник чопорно улыбнулся, опустив уголки губ.
- О Боже, нет. Я мыслитель.
- Ясно. Будь вы солдатом, вы бы меня понимали лучше. В замке Монтаньо лишь несколько сот человек. Остальные занимаются фуражом в деревне или охотятся, чтобы у нас было достаточно пищи, чтобы выдержать нападение из Франции. Это бедная провинция, а ваш повелитель, наш благородный союзник, менее щедр с друзьями, чем с врагами.
Посланник вытащил хилые покрытые венами руки из рукавов.
- О друзьях нам все известно. Враги же могут поведать нам неизвестное, поэтому за ними стоит ухаживать. А при чем здесь стражники?
Воин с недоумением посмотрел на сморщенного крестьянина, которого прислал Борджиа, чтобы получить рапорт.
- Именно поэтому я использовал всех для моей личной охраны либо для охраны подъемной решетки, и Вильфранс мог видеть их, когда поднимался. Мог видеть их и обмануться. Я даже надел латы на некоторых судомоев.
- Это было очень умно, - произнес посланник герцога. – Но если бы вы обнаружили вора, ваш ум возрос бы до мудрости.
- Я не торгаш, не дипломат и не, простите мою грубость, придворный подхалим. Я умею делать лишь одно, но зато умею хорошо. Я умею драться. Когда я держу меч, когда я нахожусь на поле боя…
- Вашу доблесть уважает вся Италия, - прервал посланник. – Но мой господин прислал меня за изумрудами. Он сам восхвалял вашу доблесть.
- Вправду?
- Снова и снова. – Глядя в волчье лицо графа, посланник подумал, как он беспомощен во всем, кроме книг. Он деликатно пожал плечами и завернулся в плащ.
- Все выглядело надежным, - сказал Монтаньо, - и вы у этом убедитесь. Он подошел к низкой каменной двери.
- Здесь было трое стражников. Даже если бы подавили всех – воры были бы на виду у меня, Вильфранса и наших слуг во время пира. Видите?
- Разумеется, - согласился посланник.
Монтаньо открыл дверь и подал сигнал двум слугам с факелами. Вместе с посланником они спустились по крутой лестнице – видимо, высеченной из скалы, на которой стоял замок. Внизу лестницы находилась маленькая, низенькая комната без окон, освещенная лишь факелами, которые они принесли с собой.
- Здесь только один вход, - сказал Монтаньо.
- Ах, - ответил посланник.
Граф презрительно посмотрел на него и окинул волчьим взглядом дальнюю стену комнаты. Стражники суетились вокруг него. Посланнику показалось, что он оказался в какой-то адской ловушке, в логове зверя. Он с опаской огляделся, но дверь на лестницу была заперта сверху.
Монтаньо положил свою сильную руку на вторую дверь – каменную - незаметно оперся о стену и толкнул наружу. Мгновенно появился солнечный свет, и посланник услышал презрительный смешок графа.
От двери, открытой небу и солнцу, вниз вел обрыв высотой тысячу футов. Посланник посмотрел вниз, туда, где скрытый в тумане за много миль отсюда его грозный повелитель Чезаре Борджиа ждал его рапорта. Посланник содрогнулся и с опаской указал пальцем на горло.
- Итак, - сказал граф с мрачным удовлетворением, - через первую дверь воры не выходили. Через вторую дверь воры не могли выйти.
- Это невозможно, - сказал посланник. Он отвернулся от двери, справившись с приступом головокружения, и сел на низкую каменную скамью.
- Это невозможно, уважаемый синьор, - но это случилось.
- Это невозможно, и Вильфранс доложит, что это невозможно, - произнес посланник тихим бесстрастным тоном, - он сообщит, что никто никогда не собирался дарить изумруды королю Франции.
- Да, - сказал граф. - Он бы хотел это сообщить, а его величество король Франции хотел бы услышать. Но и вы, и я знаем, что это неправда.
- В таком случае, - резко произнес посланник, и граф тревожно заметил, что в его лице появилось что-то лисье, - произошло чудо. Изумруды исчезли. Они были подношением, сделанным совместно Деве Марии Борджиа и Францией. Иной порядок бытия, превосходящий силы смертных, временно вошел в нашу земную обитель и покинул ее, оставив смущение там, где бессмертным подобал лишь чистый разум. Это подобно тому, как - исключая мою достойную сожаления неумелость в метафизике - святой Фома Аквинский определяет чудо.
Он презрительно усмехнулся, и граф, хлопнув запертой дверью, подошел к нему.
- Неужели Францию бы не обрадовало, - спросил посланник, - что предназначенные для нее изумруды превыше всех прочих вознеслись на небо?
- Нет, - произнес граф с силой. - Не обрадовало бы.
- Мне тоже так кажется, - тоскливо произнес посланник.
- Вы глупец, - заявил граф. - Борджиа прислал мне глупца.
- В глазах Господа глупость порой превыше мудрости. Италия, проклятая войной, голодом и чумой, молит о чуде, и мы можем даровать его.
- На поле битвы нет места чудесам. Слушайте, - сказал граф, - если воры не вышли ни через одну из дверей - значит, они вообще не выходили!
- Но изумруды...
- А изумруды вышли, - продолжал граф, - не воры, а изумруды! Они не вышли ни через дверь на лестницу, ни через охраняемую дверь. Значит, они вышли через каменную дверь. Их спустили на веревке с высоты в тысячу футов к подножию горы, а внизу сообщники воров забрали их.
- Но если воры не выходили...
- Значит, они остались. Вам это ясно, книжная моль? В комнате, где находилось сокровище, были только два стражника и больше никого.
- Но вы сказали, что они были мертвы.
- Нет. Один был мертв - ему отрубили голову. А второй был только ранен, но жив. Он все еще жив.
Посланник смущенно взглянул на графа.
- Значит, этот выживший стражник и есть вор?
- Возможно, но не обязательно. На войне мы тщательно проверяем все возможности. Если комната не освещена, в ней царит полная тьма. Воэможно ли, что воры проскользнули мимо стражей, напали на них, спустили изумруды через дверь в стене и оставались в комнате до тех пор, пока Вильфранс и я вошли вместе со слугами, и затерялись среди нас?
- Только в том случаее, - медленно произнес посланник, предугадывая мысль графа, - если они носили либо вашу ливрею, либо Вильфранса.
- Именно так. Значит, имеются три возможности. Либо стражники спустили изумруды через окно, а затем, по причине, которую нам предстоит выяснить, напали друг на друга, или воры были среди моих людей - или среди людей Вильфранса.
- Это представляется таким простым, - сказал посланник. - А что со вторым стражником?
- Его нашли возле мертвого товарища, раненого и почти безумного.
- Слишком безумного, чтобы говорить?
- Нет, он бы заговорил, если бы мог.
- Что вы хотите сказать?
- Нофрио рос в семье Монтаньо. Он был с рождения глухонемым.
Посланник внезапно помрачнел.
- И теперь, - сказал граф, - нам следует приготовиться к встрече с маркизом де Вильфранс и сообщить ему наше решение.
- Воистину, - сказал посланник, - ему должна быть присуща волчья хитрость.
Маркиз де Вильфранс тревожно играл ароматным помпоном. Он не мог вынести варварства и дикости аристократов северной Италии - например, этого зловещего, мрачного вояку Монтаньо. Уж лучше тихий сморщенный чиновник. Тем не менее он внимательно слушал слова Монтаньо.
Если бы слова не были тщательно подобраны, летнее утро могло бы застать замок Монтаньо в руках короля Франции. Полный мешок изумрудов был небольшой ценой за законный предлог войны. Может быть (маркиз побледнел) это даже было его долгом - превратить замок Монтаньо в дымящуюся могилу.
- ... Такова сущность проблемы, Вильфранс, - говорил Монтаньо. - Простите мои подозрения, что вор мог действовать по вашему приказу и быть одним из ваших слуг. Такое же обвинение может относиться и ко мне. Будучи разумным человеком, вы должны понять, что мы решаем сейчас лишь формальную задачу.
- Решение которой, - томно ответил Вильфранс, - зависит от признания безграмотного глухонемого.
Монтаньо наклонился к нему. Они находились в зале правосудия замка Монтаньо. Граф сидел в председательском кресле, подлокотники которого были вырезаны в форме оскаленных волков. Вильфранс сидел рядом с ним, а в стороне на низкой дубовой скамье покорно сидел герцогский посланник.
- Да, - сказал Монтаньо, - немой безграмотен, но он не слеп.
Помпон выпал из руки Вильфранса и покатился по полу. Посланник герцога подобострастно вскочил, подобрал помпон и вернул Вильфрансу, который раздраженно схватил его.
- Что вы хотите сказать?
- Монах фра Доминико нарисовал для меня несколько картинок. На каждой картинке изображена одна из возможностей. Стражнику просто будет нужно выбрать правильную. Фра Доминико давно знает Нофрио и сможет знаками объяснить ему смысл испытания. Таким образом мы решим задачу.
Вильфранс закусил губу, и внимательно наблюдавший за ним посланник не мог понять, вызвана ли его нервность страхом или нерешительностью.
- Но, - произнес наконец маркиз, - он ни за что не обвинит себя.
Монтаньо оскалился своим вольчьим оскалом, и Вильфранс отшатнулся - не из страха, а из отвращения.
- Нофрио подготовили. Вы увидите. Он будет рад сказать правду и закончить испытание - так или иначе.
Он кивнул стоящему перед ним солдату, и тот привел толстого одетого в коричневую рясу монаха, который держал в руках несколько рисунков.
- Это картинки? - спросил Монтаньо.
- Рисунки, если угодно вашему сиятельству, - Монах, которому требовалась точность в словах, робко поклонился. Защищающая рука Рима не дотягивалась до гор замка Монтаньо.
- Хорошо, пусть будут рисунки. - Граф посмотрел вперед на дверь. Когда слуги вернулись, они притащили то, что когда-то было человеком. Они поддерживали его обвисшее тело. Его грудь была исхлестана бичами, ужасный шрам уродовал его лицо вплоть до окровавленных волос. Монтаньо нахмурился и поглядел на Вильфранса. «Его приготовили».
Посланник моргнул и отвернулся, но Вильфранс лишь прижал помпон к носу.
- Я помню, - сказал Монтаньо, и его голос звучал сурово и торжественно, - как Нофрио играл во дворе и детьми из замка Монтаньо. Если он невиновен, он просто укажет виновного. Я защищу его, в чем бы его не обвиняли. - Он смотрел на Вильфранса не отрываясь. - Я хочу, чтобы это поняли.
- Понятно, - ответил Вильфранс.
Монтаньо кивнул монаху, который достал первый рисунок и подержал перед Нофрио. Там были изображены Нофрио и его мертвый товариц, лежащие на спине у стены, в то время как солдаты, одетые в форму Монтаньо и с обнаженными мечами выбрасывали изумруды из окна.
- Бедняге Нофрио придется подумать как следует, - сказал граф. Если он кивнет, я прикажу казнить всю свою стражу.
Нофрио положил голову на руки, его пустой взгляд застыл. Затем он медленно покачал головой.
Посланник расслабился, а Вильфранс нервно ухватился за края стула.
Граф внимательно посмотрел на Вильфранса и придвинулся поближе к монаху.
На втором рисунке было то же самое изображение, лишь солдаты были одеты во французскую форму - форму свиты Вильфранса, когда он приехал в замок Монтаньо.
- У нас складывается интересная ситуация, - заметил Монтаньо. - Она даже может стать неловкой.
- Клянусь Богом! - сказал Вильфранс. - Это оскорбляет не меня, а всю Францию. Если ваш крестьянин...
- Невиновному нечего страшиться перед Богом и людьми, - хрипло произнес посланник,- и незачем беспокоиться о защите.
Ноздри Вильфранса раздулись, он глянул на посланника, затем все трое обернулись к арестованному.
- Смотри, Нофрио, - плавно произнес граф, - если украли французы, он кивнет - и тогда будет война.
Однако Нофрио медленно покачал головой из стороны в сторону.
Вильфранс расслабился и улыбнулся Монтаньо, но выражение лица графа было трагическим. Он молча кивнул монаху, и тот достал третий рисунок. Здесь было другое изображение. Нофрио стоял возле окна и опускал из окна сумку вдоль опасного склона, передавая изумруды невидимым сообщникам. Здесь было полное признание.
- Может быть, - сказал Монтаньо, - Нофрио будет освобожден. Он взял факел у слуги и вместе с посланником подошел к узнику. Вильфранс и монах с третьим рисунком следовали за ним. Он держал факел едва ли на расстоянии фута от глаз узника.
Фра Доминико приблизился к узнику и поднес рисунок к его пустым, бессмысленным, искаженным от боли глазам.
Граф отер вспотевший лоб обратной стороной ладони.
- Нофрио освободят, - повторил он.
А затем медленно, печально, не отрывая глаз от рисунка перед собой, Нофрио кивнул.
- Людское правосудие свершилось, - произнес посланник.
Вильфранс обернулся к графу.
- Я не верил, что простой солдат может быть настолько честным.
- Для этого понадобилась волчья хитрость, - сказал посланник и вцепился тощими руками в складки ткани.
Монтаньо положил руку на плечо узнику, но сразу же резко ее отдернул, словно устыдившись такой чувствительности.
Он обернулся к охранникам.
- Уведите его, - приказал он. - Подождите, выдаст ли он сообщников. Если нет - убейте его.
Он грузно опустился в кресло, его плечи дрогнули.
Нофрио сидел отвернувшись, но посланник, Вильфранс и монах смотрели со зловещим очарованием, как руку графа заменили бесчувсьвенные пальцы стражников.
Узника вывели из комнаты, и его подошвы поскребли по каменному полу. Но прежде, чем он покинул комнату, его распухший рот раскрылся, и посланник увидел отрезанный корень языка. А затем, внезапно и ужасно, немой издал жуткий, нечеловеческий полуживотный вопль. Этот вопль длился лишь миг, а затем Нофрио снова замолк, и его хромавшее тело выволокли из комнаты.
Граф сгорбился в кресле, его плечи тряслись. Внезапно из великого condottiere он превратился просто в пожилого помещика. «Нофрио играл в поместье Монтаньо, когда был ребенком».
Маркиз, лишенный жеманства, коснулся руки графа. Затем, вспомнив, что уже видел подобный жест, отдернул руку прочь.
- Его величество король Франции узнает об этом, - сказал он, - о том, что вы казнили вора, который был вам дорог, во имя преданности Франции.
Он повернулся и выскользнул из комнаты. Посланник герцога последовал за ним.
- Это прекрасная страна, - сказал маркиз, освободившись от необходимости поддерживать формальную вежливую беседу.
- Она может стать великой, если будет свободна от ужаса, - ответил посланник,, сжав губы. - Когда не будет больше добычей волков.
Маркиз взглянул на север и увидел за горами флаги своего короля.
- Она станет великой, когда объединится под знаменами Франции.
Но тощий посланник со смесью ненависти и восхищения взглянул на юг, на жестокий коррумпированный двор своего господина Чезаре Борджиа.
- Под знаменами Италии, - негромко произнес он.
Вильфранс, снова став самодовольным, презрительно усмехнулся и приложил к носу помпон.
- Вы ученый, - сказал он, - и живете своими абстракциями. А важна лишь сила.
- Да, - печально согласился посланник. - Лишь львиная сила и волчья хитрость.
- Я осуждаю, - сказал маркиз, показывая тем самым, что он, хоть и дворянин, но тоже ученый, - растущее значение национальной идеи. Если есть сила и порядок - не имеет значения, объединяет Франция или Италия.
- Нет, - согласился посланник. - Пока еще нет.
Вильфранс оглянулся назад, на комнату, из которой они вышли.
- Я доложу о происшедшем. Это не повод для войны.
- Людское правосудие свершилось, - повторил посланник.
- Но не Божье?
Посланник пожал худыми плечами.
- Как может смертный человек постичь Божественную справедливость?
Сидя в своем кабинете, накинув мантию, посланник ощущал странный покой. Перед ним лежали том Ливия, переплетенный в пергамент, листы чистой бумаги и перья. Возможно, думал он, настанет день, когда его имя причислят к величайшим переводчикам латинских историков.
Но сейчас ему приходится тратить время на грязь и шлак коррупции, писать рапорты, которые прочитает его коварный жестокий господин, а затем забудет. Посланник старел, его время ускользало, и он видел, как погружается в забвение рабства, в безмолвие, в коем, в глазах истории он не останется даже эхом звучного голоса Чезаре Борджиа.
Он снова мысленно натянул дурацкий колпак, взял очередной лист бумаги, окунул перо и начал писать. Даже в этот напыщенный ненавистный отчет он вложил полноту своей учености, ощущая иронию своего положения. Факты, которые он опишет в докладе, больше не имели для него значения. Он описывал их с той же сухой проницательностью, с которой его любимый Ливий говорил о росте Лация.
Он писал:
«Моему возлюбленному и благословенному господину и повелителю Чезаре Борджиа, герцогу Валентину, Льву Италии, Могучему Мечу Христа. Приветствия.
Прекрасное зная о несоответствии между публичными и частными деяниями, я молю дозволить мне вымолвить слова, опущенные в публичном рапорте. Возможно, вы помните, что в этом рапорте я выражал уверенность в вашем восхищении мастерством, с коим Волк Севера, Гроза Гор, граф Монтаньо, владелец замка Монтаньо, обнаружил и покарал вора, похитившего ваш драгоценный дар королю Франции.
Однако мой педантизм, который вы часто упоминали с блестящим юмором, побуждает меня дополнить эту картину.
Я направлялся в замок Монтаньо с единственной мыслью: французы используют похищение изумрудов как оправдание вторжения. Граф Монтаньо лишил их этого оправдания. Значит, в этом смысле моя миссия была выполнена. Я не думал, что граф Монтаньо настолько хитер.
Сначала мне показалось, что он вовсе не хитер. Но вскоре он понял этого хлыща Вильфранса намного лучше, чем я. Он понял, что Вильфранс не спросит, умно ли было назначить глухонемого стражником. Он понял, что Вильфранс не будет выяснять, может ли Нофрио отличить французскую форму от итальянской в полутемной комнате.Это были единственные риски. Правда, он допустил одну ошибку, но Вильфранс ее не заметил. А идея с картинками была блестящей, достойной великолепного стратега.
И все же не единожды, а дважды Монтаньо ошибся - один раз по глупости и еще один раз из-за нестабильности человеческого духа, что всем великим князьям было бы хорошо посоветовать принять во внимание. Но Вильфранс ничего об этом не знал.
Если вы окажете мне честь перечитать мой публичный отчет еще раз, вы заметите, что несчасного Вильфранса потряс ужасный крик глухонемого. Ясно, что это был крик человека, лишенного способности обычной речи. Но нервы Вильяранса были столь напряжены, что он не заметил, в отличие от меня, обрубка языка во рту Нофрио. Отрезать язык глухонемому? Скорее всего, Нофрио был лишен языка гораздо позже, чем родился - а значит, если ему не дали говорить, - он мог слышать и понимать.
Признаюсь, что ожидал чего-то в этом роде и, хоть и не до конца понял характер Монтаньо, приготовился к чему-то еще более жестокому. Но злодеяние было спрятано и украшено драгоценными камнями . Дело взвалили на одного человека, которого Монтаньо лишил возможности говорить. Так как он был неграмотным, он жил в мире, где не мог общаться с другими иначе посредством глаз. Он мог видеть, но не описывать то, что видел.
Но Монтаньо заявил, что у него есть способ узнать правду с помощью рисунков. И если бы он не сделал ошибки, я бы до сих пор подозревал, но не мог ничего доказать. Но теперь я знаю - и это кажется деянием ребенка, властного и хитрого, и поскольку оно было таким, я могу распознать его как деяние мужчины, наделенного огромной силой ума. Если вы снова вернетесь к моему публичному отчету (и я вновь благодарю вас за честь, которую вы оказали мне, поставив на нем свою августейшую подпись), вы обратите внимание на то, как проходило испытание.
Граф сказал нам, что Нофрио объяснили смысл испытания, и поэтому мы не хотели ничего повторять, когда Нофрио привели к нам; граф тоже этого не делал. Но заметьте: он не делал этого также, когда Нофрио был в комнате в то время, как описывались рисунки. Конечно, глухонемому бы это ничего не дало - но у нас есть причины подозревать, что Нофрио не было глухим.
Дальше. Что сказал граф, когда достали первый рисунок? Он сказал: «Смотри внимательно, несчастный Нофрио?» Нет, он лишь сказал, что если товарищи Нофрио по оружию украли изумруды, их казнят. Услышав это, Нофрио покачал головой, так как знал, что его товарищи невиновны.
Когда достали второй рисунок, граф также его не упоминал, а только сказал, что если французы украли изумруды, то будет война. Разумеется, несчастный Нофрио покачал головой.
Но смотрите: когда достали третий рисунок - признание вины - Нофрио услышал странные слова графа: «Нофрио освободят». Он охотно кивнул в ответ и тем самым подписал себе приговор.
Однако Нофрио не брал драгоцеггостей. Камни взял, как вы можете предположить, Волк Севера, владелец замка Монтаньо. Видимо, в течение дня он прошел мимо наружной стражи, вошел в комнату, убил товарища Нофрио и ранил уже немого Нофрио. Вскоре мы узнаем, что эти изумруды появились на рынках Англии и Германии.
Как еще могла сработать хитроумная уловка? Будь вы не столь умны, вы бы спросили: «Почему Нофрио кивнул в ответ на третий рисунок?» Но такой вопрос был бы безумен в устах Льва Юга. Разумеется, вы поняли цель вырванного языка, цель испытания, цель тщательно подобранных вопросов. Печальный факт заключается в том, что Нофрио не сознался в своей вине. Нофрио не видел рисунков. Нофрио был слеп.
Я заподозрил это, когда увидел его бессмысленный пустой взгляд. Я почти убедился в этом, когда фра Доминико поднимал рисунки к его глазам, не давая его взгляду двигаться вдоль рисунков. И я окончательно уверился, когда граф сделал свою роковую ошибку: когда он держал факел под неподвижными пустыми глазами.
Мне хочется верить, что Нофрио был слеп с рождения, и что единственной жестокостью графа, в которой мы все тоже были повинны, был отрезанный язык. Но насколько же более слеп оказался Вильфранс! Правда была перед его зрячими глазами - но он ее не увидел!
Я ничего не сказал Монтаньо - он служил своей цели, Нофрио своей - и Франция была обманута. Любопытно было бы увидеть, как он поступил бы, выяснив, что кто-то разгадал его секрет, - но это было бы невыгодно и бесполезно. А одно из правил государственного управления - не совершать невыгодных и бесполезных действий. К тому же он бы только больше возгордился оттого, что другой узнал, как он умен.
Что еще важнее - он невольно передал в наши руки свидетельство своего возможного вероломства и денежной нечестности и готовности даже вызвать гнев Франции ради того, чтобы вооружить свой бесплодный нищий край без нашего ведома. Возможно, он даже замышляет использовать новое оружие и людей против нас - но мы теперь вооружены. Его хитрость отдала его в наши руки, и мы можем использовать его сколько угодно.
Эта ситуация заслуживает вашего внимания тем, что в ней выиграли все: маркиз получил объяснение, граф - изумруды, Ваша Светлость - знание, которое ценнее драгоценных камней. Лишь несчастный Нофрио пострадал - но нам остается утешаться сознанием, что ни один волос не упадет с головы без ведома и воли Господа.
Как всегда, Ваша Светлость, припадаю к вашим стопам и благословляю вашу мудрость и вашу силу.
Ваш слуга,
Никколо Макиавелли».

(1)Кондотье́ры*(от*итал.*condotta*—*договор*о найме на*военную службу) — в*Италии*XIV—XVI веков руководители военных*отрядов*(компаний), находившихся на службе у городов-коммун*и государей, и состоявших в основном из иностранцев.
(2)Чезаре Борджиа - Се́зар де Бо́рха-и-Катане́и,*исп.*César de Borja y Cattanei*—*Се́сар де Бо́рха,*итал.*Cesare Borgia*—*Чéзаре Бо́рджиа; предположительно*1474,*1475*или*1476 годы,*Рим,*Па пская область*—*12 марта*1507,*Виана,*Наварра)*— политический деятель эпохи*Возрождения*из испанского рода*Борха (Борджиа). Предпринял неудачную попытку создания в центральной Италии собственного государства под эгидой*Святого Престола, который занимал его отец*Папа Римский*Александр VI. Погиб в бою, пережив отца менее чем на четыре год

а.

[Mikle]

Сообщение от Aliskana

↓↓ Томас Фланаган
Прекрасная итальянская рука

Опускаясь по каменному проходу позади высокого представительного графа Монтаньо, посланник герцога выглядел тощим и неприглядным, его худенькое тельце горбилось в поношенном малиновом придворном одеянии, а пожелтевшая кожа лица растягивалась на костлявых щеках и тоненьком сморщенном подбородке.
Коридор, холодный из-за пронизывающего ветра северной Италии, был освещен лишь колеблющимися факелами в руках слуг, ступавших впереди гостей.
Посланник герцога с невольным восхищением смотрел на графа Монтаньо – Северного Волка, величайшего из condotierri(1). Посланник герцога, которому довелось видеть и волчий оскал короля Франции, и угрюмый профиль Габсбургов, никогда не испытывал такого страха в присутствии мужчины. Никогда, кроме того случая, когда он встретил своего герцога и повелителя – ужасного Чезаре Борджиа.(2)
В неровном свете факелов он видел жилистую фигуру и выступающую вперед волчью голову Монтаньо. Герцогскому посланнику страстно захотелось оказаться в своем уютном небольшом кабинете и ощутить в руках пергамент. Он мечтал продолжить перевод Ливия. В бурной Италии 15 (16) века ничто так не успокаивало, как мирные безмятежные занятия наукой. А вместо этого ему предстояло выполнять поручения, балансируя между Северным Волком и Львом Средиземья.
Он услышал хриплые грубые звуки голоса человека позади.
- Вы легко можете видеть, сеньор, а также не только ваш великий господин, но и я сам, и мои слуги – что воровство совершено именно теперь не случайно. Франция, лежащая за горами, ждет малейшего повода, чтобы оправдать перед Святым Отцом вторжение в Италию, - и вот теперь случилось это оскорбительное похищение.
Граф усмехнулся, подчеркивая, что ему известна горькая правда.
- Мы поддержали суверенитет этих стран – ваш господин и я – создав легенду о наших силе и хитрости. А вы хотите, чтобы мы признались, что допустили, чтобы солдат или управляющий или слуга смогли украсть дар Борджиа королю Франции?
- Это было бы просто и честно. Не стоит бояться признавать свои ошибки. Такое признание говорит о силе, а не о слабости.
Они вошли в большой банкетный зал, где висящие на стенах светильники бросали слабый прерывистый свет вокруг дубовых столов.
- Оно говорит о книжной силе, - сказал граф, и его голос отразился от сводчатого потолка. Он поднял мощную жилистую руку. – Италией правит сила.
Посланник смущенно улыбнулся.
- Книги могут многому научить. Вы читали Ливия? Очень умный человек.
Граф пожал плечами и отвернулся.
- Мы пировали в этом зале, - сказал он. – Я, маркиз де Вильфранс, который должен был получить подарок для короля, и свита. Я поднял тост за Францию, вино и слова застряли у меня в горле, а затем мы с маркизом спустились по лестнице туда, где сокровище лежало под охраной.
- Вильфранс видел сокровище прежде?
- Да. В полдень перед пиром. Мы вместе рассматривали его и восхищались, - граф косо поглядел на посланника, - готовностью Борджиа вручить Франции такой дар.
Посланник пожал плечами.
- Или удивлялись богатству Борджиа, позволившему беспечно оставить подобные изумруды под охраной рядового капитана.
Граф улыбнулся в знак согласия.
- Остальное вам известно. Спустившись с лестницы, мы обнаружили, что сокровище исчезло. Один из охранявших его солдат был убит, второй ранен.
- Возможно, следовало поставить больше охранников, - осторожно предположил посланник.
- Возможно. Возможно. Вы ведь не солдат, верно?
Посланник чопорно улыбнулся, опустив уголки губ.
- О Боже, нет. Я мыслитель.
- Ясно. Будь вы солдатом, вы бы меня понимали лучше. В замке Монтаньо лишь несколько сот человек. Остальные занимаются фуражом в деревне или охотятся, чтобы у нас было достаточно пищи, чтобы выдержать нападение из Франции. Это бедная провинция, а ваш повелитель, наш благородный союзник, менее щедр с друзьями, чем с врагами.
Посланник вытащил хилые покрытые венами руки из рукавов.
- О друзьях нам все известно. Враги же могут поведать нам неизвестное, поэтому за ними стоит ухаживать. А при чем здесь стражники?
Воин с недоумением посмотрел на сморщенного крестьянина, которого прислал Борджиа, чтобы получить рапорт.
- Именно поэтому я использовал всех для моей личной охраны либо для охраны подъемной решетки, и Вильфранс мог видеть их, когда поднимался. Мог видеть их и обмануться. Я даже надел латы на некоторых судомоев.
- Это было очень умно, - произнес посланник герцога. – Но если бы вы обнаружили вора, ваш ум возрос бы до мудрости.
- Я не торгаш, не дипломат и не, простите мою грубость, придворный подхалим. Я умею делать лишь одно, но зато умею хорошо. Я умею драться. Когда я держу меч, когда я нахожусь на поле боя…
- Вашу доблесть уважает вся Италия, - прервал посланник. – Но мой господин прислал меня за изумрудами. Он сам восхвалял вашу доблесть.
- Вправду?
- Снова и снова. – Глядя в волчье лицо графа, посланник подумал, как он беспомощен во всем, кроме книг. Он деликатно пожал плечами и завернулся в плащ.
- Все выглядело надежным, - сказал Монтаньо, - и вы у этом убедитесь. Он подошел к низкой каменной двери.
- Здесь было трое стражников. Даже если бы подавили всех – воры были бы на виду у меня, Вильфранса и наших слуг во время пира. Видите?
- Разумеется, - согласился посланник.
Монтаньо открыл дверь и подал сигнал двум слугам с факелами. Вместе с посланником они спустились по крутой лестнице – видимо, высеченной из скалы, на которой стоял замок. Внизу лестницы находилась маленькая, низенькая комната без окон, освещенная лишь факелами, которые они принесли с собой.
- Здесь только один вход, - сказал Монтаньо.
- Ах, - ответил посланник.
Граф презрительно посмотрел на него и окинул волчьим взглядом дальнюю стену комнаты. Стражники суетились вокруг него. Посланнику показалось, что он оказался в какой-то адской ловушке, в логове зверя. Он с опаской огляделся, но дверь на лестницу была заперта сверху.
Монтаньо положил свою сильную руку на вторую дверь – каменную - незаметно оперся о стену и толкнул наружу. Мгновенно появился солнечный свет, и посланник услышал презрительный смешок графа.
От двери, открытой небу и солнцу, вниз вел обрыв высотой тысячу футов. Посланник посмотрел вниз, туда, где скрытый в тумане за много миль отсюда его грозный повелитель Чезаре Борджиа ждал его рапорта. Посланник содрогнулся и с опаской указал пальцем на горло.
- Итак, - сказал граф с мрачным удовлетворением, - через первую дверь воры не выходили. Через вторую дверь воры не могли выйти.
- Это невозможно, - сказал посланник. Он отвернулся от двери, справившись с приступом головокружения, и сел на низкую каменную скамью.
- Это невозможно, уважаемый синьор, - но это случилось.
- Это невозможно, и Вильфранс доложит, что это невозможно, - произнес посланник тихим бесстрастным тоном, - он сообщит, что никто никогда не собирался дарить изумруды королю Франции.
- Да, - сказал граф. - Он бы хотел это сообщить, а его величество король Франции хотел бы услышать. Но и вы, и я знаем, что это неправда.
- В таком случае, - резко произнес посланник, и граф тревожно заметил, что в его лице появилось что-то лисье, - произошло чудо. Изумруды исчезли. Они были подношением, сделанным совместно Деве Марии Борджиа и Францией. Иной порядок бытия, превосходящий силы смертных, временно вошел в нашу земную обитель и покинул ее, оставив смущение там, где бессмертным подобал лишь чистый разум. Это подобно тому, как - исключая мою достойную сожаления неумелость в метафизике - святой Фома Аквинский определяет чудо.
Он презрительно усмехнулся, и граф, хлопнув запертой дверью, подошел к нему.
- Неужели Францию бы не обрадовало, - спросил посланник, - что предназначенные для нее изумруды превыше всех прочих вознеслись на небо?
- Нет, - произнес граф с силой. - Не обрадовало бы.
- Мне тоже так кажется, - тоскливо произнес посланник.
- Вы глупец, - заявил граф. - Борджиа прислал мне глупца.
- В глазах Господа глупость порой превыше мудрости. Италия, проклятая войной, голодом и чумой, молит о чуде, и мы можем даровать его.
- На поле битвы нет места чудесам. Слушайте, - сказал граф, - если воры не вышли ни через одну из дверей - значит, они вообще не выходили!
- Но изумруды...
- А изумруды вышли, - продолжал граф, - не воры, а изумруды! Они не вышли ни через дверь на лестницу, ни через охраняемую дверь. Значит, они вышли через каменную дверь. Их спустили на веревке с высоты в тысячу футов к подножию горы, а внизу сообщники воров забрали их.
- Но если воры не выходили...
- Значит, они остались. Вам это ясно, книжная моль? В комнате, где находилось сокровище, были только два стражника и больше никого.
- Но вы сказали, что они были мертвы.
- Нет. Один был мертв - ему отрубили голову. А второй был только ранен, но жив. Он все еще жив.
Посланник смущенно взглянул на графа.
- Значит, этот выживший стражник и есть вор?
- Возможно, но не обязательно. На войне мы тщательно проверяем все возможности. Если комната не освещена, в ней царит полная тьма. Воэможно ли, что воры проскользнули мимо стражей, напали на них, спустили изумруды через дверь в стене и оставались в комнате до тех пор, пока Вильфранс и я вошли вместе со слугами, и затерялись среди нас?
- Только в том случаее, - медленно произнес посланник, предугадывая мысль графа, - если они носили либо вашу ливрею, либо Вильфранса.
- Именно так. Значит, имеются три возможности. Либо стражники спустили изумруды через окно, а затем, по причине, которую нам предстоит выяснить, напали друг на друга, или воры были среди моих людей - или среди людей Вильфранса.
- Это представляется таким простым, - сказал посланник. - А что со вторым стражником?
- Его нашли возле мертвого товарища, раненого и почти безумного.
- Слишком безумного, чтобы говорить?
- Нет, он бы заговорил, если бы мог.
- Что вы хотите сказать?
- Нофрио рос в семье Монтаньо. Он был с рождения глухонемым.
Посланник внезапно помрачнел.
- И теперь, - сказал граф, - нам следует приготовиться к встрече с маркизом де Вильфранс и сообщить ему наше решение.
- Воистину, - сказал посланник, - ему должна быть присуща волчья хитрость.
Маркиз де Вильфранс тревожно играл ароматным помпоном. Он не мог вынести варварства и дикости аристократов северной Италии - например, этого зловещего, мрачного вояку Монтаньо. Уж лучше тихий сморщенный чиновник. Тем не менее он внимательно слушал слова Монтаньо.
Если бы слова не были тщательно подобраны, летнее утро могло бы застать замок Монтаньо в руках короля Франции. Полный мешок изумрудов был небольшой ценой за законный предлог войны. Может быть (маркиз побледнел) это даже было его долгом - превратить замок Монтаньо в дымящуюся могилу.
- ... Такова сущность проблемы, Вильфранс, - говорил Монтаньо. - Простите мои подозрения, что вор мог действовать по вашему приказу и быть одним из ваших слуг. Такое же обвинение может относиться и ко мне. Будучи разумным человеком, вы должны понять, что мы решаем сейчас лишь формальную задачу.
- Решение которой, - томно ответил Вильфранс, - зависит от признания безграмотного глухонемого.
Монтаньо наклонился к нему. Они находились в зале правосудия замка Монтаньо. Граф сидел в председательском кресле, подлокотники которого были вырезаны в форме оскаленных волков. Вильфранс сидел рядом с ним, а в стороне на низкой дубовой скамье покорно сидел герцогский посланник.
- Да, - сказал Монтаньо, - немой безграмотен, но он не слеп.
Помпон выпал из руки Вильфранса и покатился по полу. Посланник герцога подобострастно вскочил, подобрал помпон и вернул Вильфрансу, который раздраженно схватил его.
- Что вы хотите сказать?
- Монах фра Доминико нарисовал для меня несколько картинок. На каждой картинке изображена одна из возможностей. Стражнику просто будет нужно выбрать правильную. Фра Доминико давно знает Нофрио и сможет знаками объяснить ему смысл испытания. Таким образом мы решим задачу.
Вильфранс закусил губу, и внимательно наблюдавший за ним посланник не мог понять, вызвана ли его нервность страхом или нерешительностью.
- Но, - произнес наконец маркиз, - он ни за что не обвинит себя.
Монтаньо оскалился своим вольчьим оскалом, и Вильфранс отшатнулся - не из страха, а из отвращения.
- Нофрио подготовили. Вы увидите. Он будет рад сказать правду и закончить испытание - так или иначе.
Он кивнул стоящему перед ним солдату, и тот привел толстого одетого в коричневую рясу монаха, который держал в руках несколько рисунков.
- Это картинки? - спросил Монтаньо.
- Рисунки, если угодно вашему сиятельству, - Монах, которому требовалась точность в словах, робко поклонился. Защищающая рука Рима не дотягивалась до гор замка Монтаньо.
- Хорошо, пусть будут рисунки. - Граф посмотрел вперед на дверь. Когда слуги вернулись, они притащили то, что когда-то было человеком. Они поддерживали его обвисшее тело. Его грудь была исхлестана бичами, ужасный шрам уродовал его лицо вплоть до окровавленных волос. Монтаньо нахмурился и поглядел на Вильфранса. «Его приготовили».
Посланник моргнул и отвернулся, но Вильфранс лишь прижал помпон к носу.
- Я помню, - сказал Монтаньо, и его голос звучал сурово и торжественно, - как Нофрио играл во дворе и детьми из замка Монтаньо. Если он невиновен, он просто укажет виновного. Я защищу его, в чем бы его не обвиняли. - Он смотрел на Вильфранса не отрываясь. - Я хочу, чтобы это поняли.
- Понятно, - ответил Вильфранс.
Монтаньо кивнул монаху, который достал первый рисунок и подержал перед Нофрио. Там были изображены Нофрио и его мертвый товариц, лежащие на спине у стены, в то время как солдаты, одетые в форму Монтаньо и с обнаженными мечами выбрасывали изумруды из окна.
- Бедняге Нофрио придется подумать как следует, - сказал граф. Если он кивнет, я прикажу казнить всю свою стражу.
Нофрио положил голову на руки, его пустой взгляд застыл. Затем он медленно покачал головой.
Посланник расслабился, а Вильфранс нервно ухватился за края стула.
Граф внимательно посмотрел на Вильфранса и придвинулся поближе к монаху.
На втором рисунке было то же самое изображение, лишь солдаты были одеты во французскую форму - форму свиты Вильфранса, когда он приехал в замок Монтаньо.
- У нас складывается интересная ситуация, - заметил Монтаньо. - Она даже может стать неловкой.
- Клянусь Богом! - сказал Вильфранс. - Это оскорбляет не меня, а всю Францию. Если ваш крестьянин...
- Невиновному нечего страшиться перед Богом и людьми, - хрипло произнес посланник,- и незачем беспокоиться о защите.
Ноздри Вильфранса раздулись, он глянул на посланника, затем все трое обернулись к арестованному.
- Смотри, Нофрио, - плавно произнес граф, - если украли французы, он кивнет - и тогда будет война.
Однако Нофрио медленно покачал головой из стороны в сторону.
Вильфранс расслабился и улыбнулся Монтаньо, но выражение лица графа было трагическим. Он молча кивнул монаху, и тот достал третий рисунок. Здесь было другое изображение. Нофрио стоял возле окна и опускал из окна сумку вдоль опасного склона, передавая изумруды невидимым сообщникам. Здесь было полное признание.
- Может быть, - сказал Монтаньо, - Нофрио будет освобожден. Он взял факел у слуги и вместе с посланником подошел к узнику. Вильфранс и монах с третьим рисунком следовали за ним. Он держал факел едва ли на расстоянии фута от глаз узника.
Фра Доминико приблизился к узнику и поднес рисунок к его пустым, бессмысленным, искаженным от боли глазам.
Граф отер вспотевший лоб обратной стороной ладони.
- Нофрио освободят, - повторил он.
А затем медленно, печально, не отрывая глаз от рисунка перед собой, Нофрио кивнул.
- Людское правосудие свершилось, - произнес посланник.
Вильфранс обернулся к графу.
- Я не верил, что простой солдат может быть настолько честным.
- Для этого понадобилась волчья хитрость, - сказал посланник и вцепился тощими руками в складки ткани.
Монтаньо положил руку на плечо узнику, но сразу же резко ее отдернул, словно устыдившись такой чувствительности.
Он обернулся к охранникам.
- Уведите его, - приказал он. - Подождите, выдаст ли он сообщников. Если нет - убейте его.
Он грузно опустился в кресло, его плечи дрогнули.
Нофрио сидел отвернувшись, но посланник, Вильфранс и монах смотрели со зловещим очарованием, как руку графа заменили бесчувсьвенные пальцы стражников.
Узника вывели из комнаты, и его подошвы поскребли по каменному полу. Но прежде, чем он покинул комнату, его распухший рот раскрылся, и посланник увидел отрезанный корень языка. А затем, внезапно и ужасно, немой издал жуткий, нечеловеческий полуживотный вопль. Этот вопль длился лишь миг, а затем Нофрио снова замолк, и его хромавшее тело выволокли из комнаты.
Граф сгорбился в кресле, его плечи тряслись. Внезапно из великого condottiere он превратился просто в пожилого помещика. «Нофрио играл в поместье Монтаньо, когда был ребенком».
Маркиз, лишенный жеманства, коснулся руки графа. Затем, вспомнив, что уже видел подобный жест, отдернул руку прочь.
- Его величество король Франции узнает об этом, - сказал он, - о том, что вы казнили вора, который был вам дорог, во имя преданности Франции.
Он повернулся и выскользнул из комнаты. Посланник герцога последовал за ним.
- Это прекрасная страна, - сказал маркиз, освободившись от необходимости поддерживать формальную вежливую беседу.
- Она может стать великой, если будет свободна от ужаса, - ответил посланник,, сжав губы. - Когда не будет больше добычей волков.
Маркиз взглянул на север и увидел за горами флаги своего короля.
- Она станет великой, когда объединится под знаменами Франции.
Но тощий посланник со смесью ненависти и восхищения взглянул на юг, на жестокий коррумпированный двор своего господина Чезаре Борджиа.
- Под знаменами Италии, - негромко произнес он.
Вильфранс, снова став самодовольным, презрительно усмехнулся и приложил к носу помпон.
- Вы ученый, - сказал он, - и живете своими абстракциями. А важна лишь сила.
- Да, - печально согласился посланник. - Лишь львиная сила и волчья хитрость.
- Я осуждаю, - сказал маркиз, показывая тем самым, что он, хоть и дворянин, но тоже ученый, - растущее значение национальной идеи. Если есть сила и порядок - не имеет значения, объединяет Франция или Италия.
- Нет, - согласился посланник. - Пока еще нет.
Вильфранс оглянулся назад, на комнату, из которой они вышли.
- Я доложу о происшедшем. Это не повод для войны.
- Людское правосудие свершилось, - повторил посланник.
- Но не Божье?
Посланник пожал худыми плечами.
- Как может смертный человек постичь Божественную справедливость?
Сидя в своем кабинете, накинув мантию, посланник ощущал странный покой. Перед ним лежали том Ливия, переплетенный в пергамент, листы чистой бумаги и перья. Возможно, думал он, настанет день, когда его имя причислят к величайшим переводчикам латинских историков.
Но сейчас ему приходится тратить время на грязь и шлак коррупции, писать рапорты, которые прочитает его коварный жестокий господин, а затем забудет. Посланник старел, его время ускользало, и он видел, как погружается в забвение рабства, в безмолвие, в коем, в глазах истории он не останется даже эхом звучного голоса Чезаре Борджиа.
Он снова мысленно натянул дурацкий колпак, взял очередной лист бумаги, окунул перо и начал писать. Даже в этот напыщенный ненавистный отчет он вложил полноту своей учености, ощущая иронию своего положения. Факты, которые он опишет в докладе, больше не имели для него значения. Он описывал их с той же сухой проницательностью, с которой его любимый Ливий говорил о росте Лация.
Он писал:
«Моему возлюбленному и благословенному господину и повелителю Чезаре Борджиа, герцогу Валентину, Льву Италии, Могучему Мечу Христа. Приветствия.
Прекрасное зная о несоответствии между публичными и частными деяниями, я молю дозволить мне вымолвить слова, опущенные в публичном рапорте. Возможно, вы помните, что в этом рапорте я выражал уверенность в вашем восхищении мастерством, с коим Волк Севера, Гроза Гор, граф Монтаньо, владелец замка Монтаньо, обнаружил и покарал вора, похитившего ваш драгоценный дар королю Франции.
Однако мой педантизм, который вы часто упоминали с блестящим юмором, побуждает меня дополнить эту картину.
Я направлялся в замок Монтаньо с единственной мыслью: французы используют похищение изумрудов как оправдание вторжения. Граф Монтаньо лишил их этого оправдания. Значит, в этом смысле моя миссия была выполнена. Я не думал, что граф Монтаньо настолько хитер.
Сначала мне показалось, что он вовсе не хитер. Но вскоре он понял этого хлыща Вильфранса намного лучше, чем я. Он понял, что Вильфранс не спросит, умно ли было назначить глухонемого стражником. Он понял, что Вильфранс не будет выяснять, может ли Нофрио отличить французскую форму от итальянской в полутемной комнате.Это были единственные риски. Правда, он допустил одну ошибку, но Вильфранс ее не заметил. А идея с картинками была блестящей, достойной великолепного стратега.
И все же не единожды, а дважды Монтаньо ошибся - один раз по глупости и еще один раз из-за нестабильности человеческого духа, что всем великим князьям было бы хорошо посоветовать принять во внимание. Но Вильфранс ничего об этом не знал.
Если вы окажете мне честь перечитать мой публичный отчет еще раз, вы заметите, что несчасного Вильфранса потряс ужасный крик глухонемого. Ясно, что это был крик человека, лишенного способности обычной речи. Но нервы Вильяранса были столь напряжены, что он не заметил, в отличие от меня, обрубка языка во рту Нофрио. Отрезать язык глухонемому? Скорее всего, Нофрио был лишен языка гораздо позже, чем родился - а значит, если ему не дали говорить, - он мог слышать и понимать.
Признаюсь, что ожидал чего-то в этом роде и, хоть и не до конца понял характер Монтаньо, приготовился к чему-то еще более жестокому. Но злодеяние было спрятано и украшено драгоценными камнями . Дело взвалили на одного человека, которого Монтаньо лишил возможности говорить. Так как он был неграмотным, он жил в мире, где не мог общаться с другими иначе посредством глаз. Он мог видеть, но не описывать то, что видел.
Но Монтаньо заявил, что у него есть способ узнать правду с помощью рисунков. И если бы он не сделал ошибки, я бы до сих пор подозревал, но не мог ничего доказать. Но теперь я знаю - и это кажется деянием ребенка, властного и хитрого, и поскольку оно было таким, я могу распознать его как деяние мужчины, наделенного огромной силой ума. Если вы снова вернетесь к моему публичному отчету (и я вновь благодарю вас за честь, которую вы оказали мне, поставив на нем свою августейшую подпись), вы обратите внимание на то, как проходило испытание.
Граф сказал нам, что Нофрио объяснили смысл испытания, и поэтому мы не хотели ничего повторять, когда Нофрио привели к нам; граф тоже этого не делал. Но заметьте: он не делал этого также, когда Нофрио был в комнате в то время, как описывались рисунки. Конечно, глухонемому бы это ничего не дало - но у нас есть причины подозревать, что Нофрио не было глухим.
Дальше. Что сказал граф, когда достали первый рисунок? Он сказал: «Смотри внимательно, несчастный Нофрио?» Нет, он лишь сказал, что если товарищи Нофрио по оружию украли изумруды, их казнят. Услышав это, Нофрио покачал головой, так как знал, что его товарищи невиновны.
Когда достали второй рисунок, граф также его не упоминал, а только сказал, что если французы украли изумруды, то будет война. Разумеется, несчастный Нофрио покачал головой.
Но смотрите: когда достали третий рисунок - признание вины - Нофрио услышал странные слова графа: «Нофрио освободят». Он охотно кивнул в ответ и тем самым подписал себе приговор.
Однако Нофрио не брал драгоцеггостей. Камни взял, как вы можете предположить, Волк Севера, владелец замка Монтаньо. Видимо, в течение дня он прошел мимо наружной стражи, вошел в комнату, убил товарища Нофрио и ранил уже немого Нофрио. Вскоре мы узнаем, что эти изумруды появились на рынках Англии и Германии.
Как еще могла сработать хитроумная уловка? Будь вы не столь умны, вы бы спросили: «Почему Нофрио кивнул в ответ на третий рисунок?» Но такой вопрос был бы безумен в устах Льва Юга. Разумеется, вы поняли цель вырванного языка, цель испытания, цель тщательно подобранных вопросов. Печальный факт заключается в том, что Нофрио не сознался в своей вине. Нофрио не видел рисунков. Нофрио был слеп.
Я заподозрил это, когда увидел его бессмысленный пустой взгляд. Я почти убедился в этом, когда фра Доминико поднимал рисунки к его глазам, не давая его взгляду двигаться вдоль рисунков. И я окончательно уверился, когда граф сделал свою роковую ошибку: когда он держал факел под неподвижными пустыми глазами.
Мне хочется верить, что Нофрио был слеп с рождения, и что единственной жестокостью графа, в которой мы все тоже были повинны, был отрезанный язык. Но насколько же более слеп оказался Вильфранс! Правда была перед его зрячими глазами - но он ее не увидел!
Я ничего не сказал Монтаньо - он служил своей цели, Нофрио своей - и Франция была обманута. Любопытно было бы увидеть, как он поступил бы, выяснив, что кто-то разгадал его секрет, - но это было бы невыгодно и бесполезно. А одно из правил государственного управления - не совершать невыгодных и бесполезных действий. К тому же он бы только больше возгордился оттого, что другой узнал, как он умен.
Что еще важнее - он невольно передал в наши руки свидетельство своего возможного вероломства и денежной нечестности и готовности даже вызвать гнев Франции ради того, чтобы вооружить свой бесплодный нищий край без нашего ведома. Возможно, он даже замышляет использовать новое оружие и людей против нас - но мы теперь вооружены. Его хитрость отдала его в наши руки, и мы можем использовать его сколько угодно.
Эта ситуация заслуживает вашего внимания тем, что в ней выиграли все: маркиз получил объяснение, граф - изумруды, Ваша Светлость - знание, которое ценнее драгоценных камней. Лишь несчастный Нофрио пострадал - но нам остается утешаться сознанием, что ни один волос не упадет с головы без ведома и воли Господа.
Как всегда, Ваша Светлость, припадаю к вашим стопам и благословляю вашу мудрость и вашу силу.
Ваш слуга,
Никколо Макиавелли».

(1)Кондотье́ры*(от*итал.*condotta*—*договор*о найме на*военную службу) — в*Италии*XIV—XVI веков руководители военных*отрядов*(компаний), находившихся на службе у городов-коммун*и государей, и состоявших в основном из иностранцев.
(2)Чезаре Борджиа - Се́зар де Бо́рха-и-Катане́и,*исп.*César de Borja y Cattanei*—*Се́сар де Бо́рха,*итал.*Cesare Borgia*—*Чéзаре Бо́рджиа; предположительно*1474,*1475*или*1476 годы,*Рим,*Па пская область*—*12 марта*1507,*Виана,*Наварра)*— политический деятель эпохи*Возрождения*из испанского рода*Борха (Борджиа). Предпринял неудачную попытку создания в центральной Италии собственного государства под эгидой*Святого Престола, который занимал его отец*Папа Римский*Александр VI. Погиб в бою, пережив отца менее чем на четыре год

а.

Не)) зверства Борджиа были сильно преувеличены современниками, имхо)))
По крайней мере Макиавелли писал свой идеал Государя с Чезаре Борджиа, а зверства, они как то больше с Саваноролоой, его Воробейшеством (Игра престолов)) тех дней

[Aliskana]

Сообщение от Mikle

По крайней мере Макиавелли писал свой идеал Государя с Чезаре Борджиа,

А разве не с Лоренцо Медичи?

[Mikle]

Сообщение от Aliskana

А разве не с Лоренцо Медичи?

Лоренцо Великолепный
Ну он был не такой беспринципный как Чезаре, скорее романтик. Почитайте Заговор Паццы….
У Макиавелли Государь не имеет право на Мораль впринципе, нет такого функционала
Макиавелли бал посланником в Риме, и Государя писал под Чезаре))

[Aliskana]

Я имею в виду идеал государя.
Вроде "Государь" был посвящен
Лоренцо.

[Mikle]

Сообщение от Aliskana

Я имею в виду идеал государя.
Вроде "Государь" был посвящен
Лоренцо.

Посвящён мож и Лоренцо, но прототип беспринципности все же Чезаре))
Ну Макиавелли все таки через улицу с Медичи жил, а не с Борджиа, которые в Риме

[Aliskana]

А в рассказе Борджиа не зверствовал. Даже не появлялся.

[Mikle]

Сообщение от Aliskana

А в рассказе Борджиа не зверствовал. Даже не появлялся.

А разве Сталин незверствовал
А разве его оппоненты: Каменев, Зиновьев, Троцкий… а разве Белая гвардия не зверствовала?

Они все продукты своей эпохи.
Вобщем то Папа Александр Борджиа ничем особенным кроме своих достижений не отличался и есть большое подозрение что всю клубничку ему приписывают политические оппоненты. Во всяком случае, поскольку он так и остался Папой за рамки обычного он не выходил.
Ну а Чезаре… ну Макиавелли считал его образцом беспринципности, который не может быть другим, поскольку печецца за судьбы своего государства. А Лоренцо…???
. Не))
Там же искусства, гермесизьм , платонизьм….
Макиавелли был послом флорентийской республики в Лацио и за прообраз Государя определенно выбрал Чезаре Борджиа.

[Aliskana]

Вот о политике здесь не надо. Это раздел о детективе.

[Mikle]

Сообщение от Aliskana

Вот о политике здесь не надо. Это раздел о детективе.

Политика - есть концентрированная Экономика, как учил добрый иличь)), а экономика - суть доминантность жратва и флирт как учит нас Ирунча!!!
Ну а дютектифф - этто дютектифф. Ну Как тут поспоришь?

[Aliskana]

Всё-таки этот рассказ мне кажется садистским.

[Mikle]

Ну... где-то наполовину или более того
Если исключить слепо-немого Нофрио:

лишь несчастный Нофрио пострадал - но нам остается утешаться сознанием, что ни один волос не упадет с головы без ведома и воли Господа.

[Караван]

Сообщение от Aliskana

Всё-таки этот рассказ мне кажется садистским.

А кому ещё, кроме Алисканы интересны детективы?

[Mikle]

Мне интересны
А зачем ты это здесь спросил?

[Aliskana]

В отместку за то, что я спросила, кому ещё, кроме каравана, интересны его отношения с форумом атеистов.
Но! Я задала этот вопрос не в ЛР Каравана. ЛР- это святое. Посему мусор выброшу.

[Mikle]

Сообщение от Aliskana

В отместку за то, что я спросила, кому ещё, кроме каравана, интересны его отношения с форумом атеистов.
Но! Я задала этот вопрос не в ЛР Каравана. ЛР- это святое. Посему мусор выброшу.

Ага. А чё такое «ЛР»?

[Aliskana]

Личный Раздел

[Mikle]

Сообщение от Aliskana

Личный Раздел

Ааа
А зачем вобще что то выбрасывать? Пусть повесит в назидание потомкам… или самим испрашающим)),

[Aliskana]

Да ну их, эти склоки.

[Mikle]

Детективы кручее))

[ВиШень]

Сообщение от Караван

А кому ещё, кроме Алисканы интересны детективы?

Мне интересны переводы Алисканы. Устраивает ответ? Если она будет фентези переводить я тоже буду читать.

[Aliskana]

Ладно, просто отстраню К. от темы, а то он раздражается и ругается в комментах. Собсно, я в первом же посте предупредила, что кто терпеть ненавидит детектив, пусть не мучается.

[BOBA]

Сообщение от Mikle

Лоренцо Великолепный
Ну он был не такой беспринципный как Чезаре, скорее романтик. Почитайте Заговор Паццы….
У Макиавелли Государь не имеет право на Мораль впринципе, нет такого функционала
Макиавелли бал посланником в Риме, и Государя писал под Чезаре))

А мне кажется что наоборот - предавать убивать и свирепствовать у государей и до .макиавелли выходило, он же сказал - раз уж вы все равно рептилоиды, то давайте хотя бы ради больших дел.

[Mikle]

Сообщение от BOBA

А мне кажется что наоборот - предавать убивать и свирепствовать у государей и до .макиавелли выходило, он же сказал - раз уж вы все равно рептилоиды, то давайте хотя бы ради больших дел.

"Это красивый
город, / где в известном возрасте просто отводишь взор от / человека и
поднимаешь ворот" (Бродский).

Флоренция - совершенно фантастический город .Его красота перемешана с историей в какой то истерической смеси: скажем поднимаюсь на ступеньки их главного Конседерала, Санта-Мария Дель фьере, разумеецца, понимаешь, что идешь по тому месту где убили брата Лоренцо Великолепного покровителя искусств и его соправителя - Джулиано Медичи, зарезали 21 ударом кинжала, как Юлия Цезаря , не иначе)) На месте сожжения Саванароллы ежегодно устраивается цветоносе шествие... Выше я привел эссе Вайля из Гения места, ему в какой-то мере удалось передать атмосферу этой истерической красоты, где люди теряют сознание от избыточности...
А Макиавелли? Ну Вайль пишет, что он излишне увлекался умственными построениями... собственно Макиавелли жил во времена крутого замеса когда даже правителям редко удавалось дожить до старости))) А его книга вовсе не оправдывает зверства. Смысл его поучений в том что Государь не имеет права быть моральным (как впрочем и аморальным))) Мораль вообще не должна входить в его функционал - слишком много от Государя зависит чтобы он мог позволить себе вести как обычный человек. Что-то в духе: У Англии нет вечных друзей, у Англии есть вечные интересы))
Макиавелли считал близким к образцу Чезаре Борджиа, племянника Папы Александра. Чезаре пытался объединить Италию в центральной ее части, наподобие Франции чтобы усилить государство. И все действие происходило на фоне беспрерывных заговоров, договорных кондотьерских войн, кровосмешения, религиозных фанатических восстаний, рыцарских турниров и небывалого взлета философии и искусства.
Игра престолов с их жалким Железным троном - просто отдыхает

[Aliskana]

В Англии супруги развелись по причине особо жестокого обращения мужа с женой.
Особая жестокость заключалась в том, что муж писал примерно на 30-й странице детективов, которые читала жена, имя убийцы.

П.с. Анекдот про "убийца - двор(ник) (ецкий)" я знаю.

[Aliskana]

↓↓ Розмари Эйткен Мозаика

MOSAIC

Rosemary Aitken


- Либерт! Чорт побери, куда ты запропастился? – это был Сергий Максим, в своем обычном дурном настроении.
Мозаичник Либерт вскочил на ноги, преклонил колено и поднял голову, пока Сергий бушевал в комнате.
- Я здесь, господин, к твоим услугам.
Строго говоря, это не было правдой. Либерт, как говорило его имя, был свободным человеком, а не рабом - мастером, получившим свободу после смерти своего хозяина. Сергий «нанял» его, желая получить великолепную новую мозаику для своей новой жены. Однако на самом деле разницы между рабством и наймом практически не было. Как свободный человек Либерт официально считался гражданином и мог прибегнуть к защите закона – но поскольку закон в этой забытой богом части Римской Британии представлял сам Сергий Максим – это имело лишь академический интерес.
Сергий повернул локоть к молодому человеку.
- Смотрите, Марк, какая замечательная работа! Подарок моей жене и потомкам. Люди не скоро забудут губернатора Сергия Максима!
Это была еще одна ложь. Сергий вовсе не был губернатором. Он начинал как центурион занявшего страну легиона; но когда был силой установлен мир и позволил возраст, он вышел в отставку и обосновался в стране. Он захватил поместье очень простым способом: вручил владельцу несколько динариев и пригрозил вышвырнуть его, если тот откажется принять деньги. Поместье позволило ему считать себя кем-то вроде неофициального местного сановника – вдали от ближайшей римской заставы, находившейся в Глевуме, на расстоянии сорока лиг. Командующий в Глевуме беспокоил его лишь раз в году, посылая гонца с несколькими новыми указаниями и требованием налогов. В этом году гонцом был Марк. Сергий явно надеялся, что отправит с ним сообщение о мозаике.
Эмиссар вежливо смотрел на мозаику, но его больше интересовал мастер.
- Ты Либерт? - сердечно спросил он. – Я слышал о тебе. В прошлом году при моем предшественнике – его охранник был убит, и золото украдено. Он рассказал мне, что ты разрешил загадку. Нашел настоящего преступника и спас невинного от побиения камнями. И в кратчайшие сроки, верно?
Либерт вспыхнул. Это был опасный разговор. Сергий не любил, когда в центре внимания оказывался кто-то другой. Либерт покачал головой:
- Пустяк, ваша светлость.
Сергий хмыкнул в знак согласия.
- Как он и сказал – это пустяк. Суматоха из-за ерунды. Ну и что, если бы этого парня казнили? Он был простым рабом. Наверняка виновным в чем-то еще. Этим людям нельзя доверять. – Сергий приобрел домашних слуг за «плату» так же, как захватил несколько десятков рабов в бою. – Несомненно, было очень мудро обнаружить убийцу – но это было просто везение. Кто угодно мог бы совершить это. А вот… - он указал на мозаику… - здесь требуется настоящее мастерство. И хозяин, способный заказать такую работу. Мне будут завидовать все на острове.
Сергий вправду вел крайне приятную жизнь – если не обращать внимание на его внешность. Смуглый мускулистый центурион к середине жизни стал цветущим и дряблым – его покрытое шрамами лицо опухло от вина и сладкой жизни. Он стал, подумал Либерт с отвращением, самым уродливым мужчиной в стране. Тем не менее, он поклонился. «Благодарю, ваша светлость». Такие любезности были необходимы – Сергий не прощал малейших упущений. Когда вина (которые он привозил в огромном количестве) испортились из-за британских морозов, Сергий устроил децимацию работникам поместья. (Он не просто, как полагали невежественные люди, наказал многих из них, - а казнил каждого десятого и оставил на виселице в сорока шагах от дороги на виллу). Это как следует запугало прочих, но вина все равно погибли.
Как свободный человек и римский гражданин, Либерт не мог быть казнен или выпорот без серьезной причины – но с Сергием ни в чем нельзя было быть уверенным. Иногда Либерт подумывал уйти – он имел на это право, и вряд ли Сергий смог бы силой вернуть его назад – но дороги были опасны из-за волков и разбойников, а грошей, которые Сергий платил ему, хватило бы ненадолго.
А еще была Лавиния. «Жена», о которой говорил Сергий. Вернее, она должна была завтра стать его женой.
Она долго сопротивлялась. Поэтому Либерт ею восхищался. Когда Сергий чего-то хотел – требовалось немалое мужество, чтобы сопротивляться ему. А он хотел Лавинию.
На самом деле ее звали не Лавинией. Ее имя было Каэрлин, и она была дочерью бывшего владельца поместья. Но Сергий предпочел римское имя. Он хотел ее почти так же сильно, как поместье, с того момента, когда он ее увидел. Но он не мог захватить ее с помощью меча, в отличие от всего остального.
У нее был «муж», согласно местным обычаям. Сеогию не было до этого дела, однако ее отец вначале возражал. Сергий поговорил с ним (наедине, в маленькой темной кладовой в задней части виллы) – и тот согласился. То же самое случилось с двумя братьями Лавинии. Но даже после того, как все семейство сочло союз блестящим, - Лавиния отказывалась.
Либерт содрогался, когда слышал это, - но она оставалась непреклонной. Она отказывалась произнести брачные обеты или подписать что-либо. Ко всеобщему изумлению, Сергий не угрожал ей смертью. С ней даже не происходило несчастных случаев. Это показывало, как сильно она ему нравилась. К тому же Марк Септим недавно прибыл. Сообщение о злобной мести вряд ли прозвучало бы хорошо, если бы о ней узнал местный правитель.
Сергий всячески пытался уговорить Лавинию. Лестью, подарками, мольбами. Ничего не помогало. До тех пор, пока он не приказал отправить в тюрьму юношу, которого она называла «мужем», и не сообщил ей, что либо она немедленно выйдет за Сергия, либо «Клянусь Меркурием – я привяжу его к колесам своей повозки и проволоку до Лондиниума!»
Это подействовало. Лавиния согласилась. Тогда у жениха улучшилось настроение, и он заинтересовался мозаикой. Либерт смог выдохнуть.
- Граница здесь, видишь? – он показал на мозаику, которую выкладывал, указывая туда, где мельчайшие фрагменты tessella (1)
образовывали финальную картину. – В каждом уголке – время года. Здесь – весна, здесь лето и осень.
Сергий рассмеялся.
- И зима. Жалкое создание в плаще с капюшоном. Марк, они называют их «британскими плащами» - в этой мрачной провинции без них не обойтись, не то половина населения замерзнет насмерть. – Он снова посмотрел на фигуру. – Она напоминает старуху, которая приходит сюда и приносит ягоды и грибы. Люди считают ее ведьмой. Но грибы хороши. Просто пища богов. А невежественные крестьяне их не едят. Тьфу!
Марк улыбнулся.
Сергий продолжал хохотать.
- Знаешь, как они называют британские грибы? Афродизиак! Они делают мужчину настоящим мужчиной! Ладно, завтра проверим. Тебе стоит их попробовать, Марк!
Марк едва усмехнулся.
- Я не люблю грибов. Я думал, что красное мясо горячит кровь.
Сергий хлопнул его по спине.
- Оно у нас тоже будет. Оленина. Молочные поросята. Цесарка. И улитки – они хороши для соусов. У меня целый бочонок съедобных улиток с прошлой зимы – этот идиот Гервин ухаживал за ними, хотя британцы не верят, что их можно есть. А еще фрукты и сладкие пирожки. Вот какой пир будет, а, Либерт?
Либерт знал, что это означает. Сергий ляжет на кушетку позади столика и будет поглощать пищу до тех пор, пока в него больше не влезет. Затем вставит в горло перо, его вырвет, и он начнет набивать брюхо снова.
- Да, ваша светлость.
- Для нас с тобой, Марк, будет вино. Этот тошнотворный мед липнет к моему горлу, и для этого напитка они припасают гнилые яблоки. Пусть крестьяне это пьют – такая гадость как раз для них. А теперь пойдем, Марк, - я покажу тебе купальню. Гипокауст (2) с нагреванием под полом.
Calidarium(3) – такой жаркий, что заставит тебя почувствовать снова молодым.
A frigidarium(4)… Но не знаю, нужен ли холодный бассейн в этом климате.
Он продолжил путь, по-прежнему хвастаясь виллой.
Либерт вздохнул и вернулся к работе. Он не собирался идти на кухню. Все до одного в поместье знали, что Сергий готовит для свадебного пира. К тому же от каждого крестьянина требовалось принести свой вклад: ягоды, яблоки, грибы.
Дары уже прибыли. Толстый работник принес связку розовых корней – они были очень вкусны в вареном виде. Беззубая старуха принесла корзину яиц – «для плодородия новобрачной». Бедная Лавиния! Наверное, она отдыхает, готовясь к торжеству – лежит в покое с закрытыми ставнями, играет на лютне или прядет шерсть, как подобает благородной даме. Позже, когда мужчины покинут купальню, она придет туда с рабыней, которая умастит ее кожу маслами и кремами. И ради кого? Ради пьяного болвана.
Либерт вздохнул и вернулся к мозаике, внимательно глядя, прежде чем положить хоть один кусочек. Выкладывание мозаики – искусство, требующее зоркого глаза, видящего, как детали сочетаются одна с другой и все вместе – с целым. Он заботливо клал каждую плитку на место, словно рисуя узор рукой художника.
Во дворе послышался шум. Снова пришла старуха – такая, какую он изобразил, с корзиной лесных грибов. Как Сергий мог есть эту гадость? Пища была такой же низменной, как он сам.
Он смотрел на хромую женщину, согнувшуюся под тяжестью корзины, седовласую, с грязным лицом, наполовину скрытым капюшоном, с испачканными руками, вцепившимися в края плаща, в тунике из грубой мешковины, с неуклюжими ногами в обуви из грубой кожи. Кухонная рабыня подошла к двери, и женщина что-то ей прошептала. Либерт услышал ее хриплый смех, а затем она ушла прочь – почти такая же, как на выложенной им мозаике. Почти.
Сергий вышел из купальни, и Либерт снова склонился над работой.
Начался обещанный Сергием пир. Либерт, как и прочие слуги, ждал, когда будут пить за здоровье жениха и невесты. Сергий выпил кувшин вина и настаивал, чтобы Марк сделал то же самое. Изысканные блюда принесли, одно за другим, но казалось, что аппетит был лишь у Сергия. Лавиния сидела бледная и печальная. Она съела лишь один гриб. Марк, казалось, лишился аппетита – а прочие гости, в основном британцы, предпочитали оленину, говядину и свинину.
Сергий встал, пошатываясь, и вышел, чтобы его вырвало. Все ожидали его возвращения, пока через некоторое время не узнали, что он умер.
Марк начал наводить порядок и позвал старших женщин. Они уверяли, что Сергий что-то съел. Может быть, улиток, которых он так желал. Марк на всякий случай приказал выпороть Гервина – но он был ни при чем: он сам съел одну-две улитки и они ему очень понравились.
Марк решил, что во всем виноваты грибы, хотя Лавиния тоже попробовала один. Следовало допросить женщину, которая их принесла. За ней послали, но – об этом заговорили все обитатели виллы – ее нигде не нашли. Марк нервно позвал Либерта в приемную.
Там он приступил прямо к делу.
- Мозаичник, мне нужно твое уменье. Женщина явно виновна. Она сбежала. Мои стражники нашли ее жилище пустым, а очаг холодным. Я отправил часовых на дороги, но никто не видел ее со вчерашнего дня. Во всяком случае, так говорят.
Он сплюнул в глиняный сосуд, поставленный специально для этого.
- Я должен разыскать ее, Либерт. Люди поговаривают о колдовстве – а мы не можем допустить слухов, что римляне потерпели поражение от местных колдунов.
Либерт смотрел на пол.
- Вы не верите в колдовство, ваша светлость?
- Не в этом случае, - ответил Марк. – Здесь пятьдесят слуг, которые могли отравить Сергия и с радостью бы это сделали. Он был мерзавцем – но он римский гражданин, и закон следует исполнить. Исчезновение женщины говорит об ее вине. Если она не сама решила совершить убийство – значит, ей за него заплатили. Заплатил тот, кто помог ей сбежать. Найди ее, Либерт. Ты получишь пять динариев за то, что поймаешь убийцу и поможешь соблюсти закон Рима.
Либерт неспешно кивнул.
-Деньги – это хорошо, ваша светлость. Но для меня это нечто большее. Мне самому интересно. С вашего позволения, я начну с кухни.
Марк покачал головой.
- Это бесполезно. Карга принесла свою корзину и дала ее Гервину. Он отнес ее на кухню, где грибы видели десяток человек. Они все клялись, что лишь приготовили и подали грибы. А почему старуха исчезла, если она невиновна? Найди ее, Либерт. Ее следует арестовать, отвезти к правителю и казнить. Я завтра возвращаюсь в Глевум. Пошли за мной, когда найдешь ее.
Здесь и вправду было не о чем больше спрашивать, но Либерт хотел разгадать загадку. Марк был прав: люди говорили о колдовстве. Женщина исчезла. Обыскали все здания. Стражи охраняли все дороги. Работники в поместье наверняка что-то знали. Но никто не сообщал ни слова.
Он пошел навестить Лавинию, которая снова стала Каэрлин. Ее мужа освободили, и она не желала расставаться с ним даже ненадолго, чтобы поговорить с Либертом. Но когда он пришел, она была очаровательна. Как она могла тратить время на этого жуткого Сергия? Но ничего нового она не рассказала.
- К сожалению, я ничего не знаю, - произнесла она с беспомощной улыбкой. – Но я готова помочь тебе всем, чем смогу.
Либерт поклонился и направился к выходу, но возле двери повернулся.
- Сергий приказал бы выпороть поваров, чтобы освежить их память. А также служителей кухни. Может быть, нам следует?
Она дернула его за руку.
- Нет! Нет! – На ее глазах появились слезы. – Марк уже замучил этих бедных рабов до полусмерти. Больше они ничего не скажут. К тому же я сама попробовала один гриб. Либерт, скажи, кто из слуг хотел бы отравить меня?
Это было правдой – все слуги на вилле были преданы Лавинии.
- Тогда я пойду искать женщину, которая принесла грибы.
Она кивнула.
- Клянусь, это она. Ты знаешь, где ее жилье?
Либерт задумчиво кивнул.
- Да, знаю. Благодарю тебя, госпожа. Ты очень помогла мне.
Он взял плащ и направился в лес.
Он без труда разыскал убогую хижину, заглянул внутрь и осмотрелся, несмотря на ужасное зловоние. Огонь погас, и очаг был холодным. Внутри была лишь груда тряпья, несколько ломтей засохшего хлеба и сгнивших ягод на деревянном блюде.
Либерт поднял хлеб. Он отвратительно вонял. Либерт положил его назад и поспешно вышел на воздух. При свете дня лес выглядел свежим и зеленым.
Вокруг повсюду росли грибы: медовые грибы, дикие грибы. Он понял, почему женщина поселилась здесь: ее добыча росла рядом с домом. Он осмотрелся и пошел между зарослями грибов и деревьями – прочь от основной тропы.
Сначала появились следы тяжелых ног – людей Марка, несомненно – но дальше тропинка стала узкой и скользкой от грязи, и следы исчезли. Либерт понял, почему: дальше тропа была нехоженой. На ней не появилось ни одного нового следа, а последний дождь шел неделю назад. Женщина, которая принесла грибы на свадьбу, не проходила здесь. Никто здесь не проходил. Либерт остановился и подумал, затем осторожно пошел дальше. Здесь была новая куча грибов.
Внезапно Либерт остановился и наклонился. Здесь был участок с примятой травой. Либерт увидел темное пятно и примятые стебли, сухие и ломкие на ощупь. А рядом – кучку сморщенных предметов. Он поднял их – это были грибы. Собранные несколько дней назад и высохшие на солнце.
Он выпрямился и внимательно посмотрел вокруг. Он увидел почти высохший ручеек и направился вдоль него. Здесь, наполовину зарытое в куче листьев, находилось то, что он искал. Женщина, собиравшая грибы, - вернее, то, что от нее осталось. На нее напал дикий зверь. Никакой человек не оставил бы таких укусов и не оторвал бы плоть от костей так ужасно.
Либерт собрал останки, вернулся назад по следу, зашел в хижину,, положил высохшие грибы на блюдо и бегом вернулся на виллу.
Марк был в восторге. Было ясно, что случилось: женщина съела свои грибы, ей стало плохо, она упала, и ее загрызли волки или медведи. Старая дура перепутала хорошие грибы с ядовитыми, и это стоило ей жизни. Либерту не повезло: он не мог получить награду, поскольку смерть Сергия была несчастным случаем.
Либерт вернулся к мозаике. Лавиния-Каэрлин была здесь. Ее семья снова владела поместьем.
- Ты хочешь, чтобы я закончил мозаику? – спросил он.
Она улыбнулась. Она была очень красива.
- Почему бы и нет? Мозаика так хороша! И ты точно изобразил людей.
- Да. – Он пристально посмотрел на нее. – Особенно женщину с грибами. Я рад, что успел изобразить ее при жизни. Пока никто не занял ее места.
Молчание. Затем быстрый вздох.
- Ты знал?
Он покачал головой.
- Я догадался. Ты ведь знала, что она мертва? Она умерла несколько дней назад – это было видно по состоянию еды в хижине. Поэтому на тропинке не было следов – их смыл дождь. Конечно, ты знала. Потому ты и просила меня оставить в покое слуг на кухне, но уговаривала пойти к этой женщине. Я был уверен, что ты не хочешь карать эту несчастную даже ради собственной безопасности. Я был прав?
Лавиния кивнула.
- Женщина умерла неделю назад. На нее напал дикий зверь. Мы не знали, что она отравилась. Мой брат нашел тело.
Либерт улыбнулся.
- Она не отравилась. Она собирала грибы. Я нашел это место. А потом твой брат закопал ее в листве? Ни один зверь не мог бы этого сделать.
Она снова кивнула.
- Я попросила его спрятать ее. Если ее найдут – это будет выглядеть как справедливость. Если нет – как вина. Или колдовство. Она в любом случае должна была исчезнуть.
- И ты заняла ее место?
- С корзиной грибов – да. Среди них были ядовитые, выглядевшие как хорошие. А Сергий ел все – чернильные колпачки и пуховые шарики – которые местные жители боялись трогать. Он верил, что они… увеличивают мужское сладострастие.
Либерт кивнул.
- Да, я слышал, как он говорил об этом.
- Я сказала мальчику на кухне, что это сильный афродизиак. Никто не усомнился в словах старой женщины, которая знала о растениях больше, чем все живущие в мире.
- Ты не боялась, что кто-нибудь еще может съесть грибы?
- Они были предназначены специально для Сергия. Больше никто бы не посмел – может быть, только Марк, но он ненавидел грибы. Я тоже попробовала один – но я была уверена, что это настоящий медовый гриб. Стоило рискнуть.
- Ты убила Сергия. Намеренно?
- Да. Я выскользнула из женских покоев и переоделась. Мой брат принес все, что нужно, - даже грибы. А я придумала этот план сразу же, как только узнала, что старуха умерла.
Она посмотрела на него.
- Что ты собираешься делать?
Он поднял кусочек мозаики.
- Я? Ничего. Закончу это и попрошу тебя написать рекомендательное письмо для меня как для мастера-мозаичника. Что я могу сказать? Что здесь жил негодяй, заслуживающий смерти? Что старуха, известная как ведьма, принесла корзину грибов и умерла от их яда? В каком-то смысле это было справедливо.
Она покачала головой.
- Но ведь она не умерла от яда. Ты сам так сказал. Ее убили звери. А остальное ты устроил. Принес грибы в ее хижину, чтобы казалось, что она умерла от яда. Чтобы все выглядело безопаснее для меня.
- Конечно.
Она внимательно поглядела на него.
- Лишь один вопрос, Либерт. Как ты узнал? Мне казалось, что я прекрасно замаскировалась, и никто не мог разглядеть мое лицо под капюшоном и увидеть во мне старуху.
Он взял кусочек мозаики.
- Да, твоя маскировка была великолепной: грязное сморщенное лицо, искривленные руки, бесформенные тряпки, скрывающие тебя, седые волосы – это ведь была шерсть с твоего веретена?
Она кивнула.
- И ты блестяще подражала ее походке и изображала ее смех. Ты забыла лишь одно: ноги. Я ведь изображал ее ноги на мозаике: коренастые, опухшие. А у женщины, зашедшей во двор в тот день, были тонкие лодыжки. И под грубой туникой я разглядел бронзовую кожу прекрасных молодых ног.
Она покачала головой.
- Ты очень наблюдателен.
- Я мозаичник. Я умею соединять вместе разные кусочки.
Теперь… касательно рекомендательного письма…
(1) Tessella – керамика из маленьких квадратных пластин камня, стекла и т.д., используемая в мозаике.

(2) )Гипокауст — наиболее распространенный тип классической античной, в особенности древнеримской, отопительной системы, предназначенной для обогрева одноэтажных зданий. Представлял из себя открытое пространство под полом, которое обеспечивало доступ горячего воздуха в комнаты над ним из печи или камина.
(3) Сalidarium, комната с горячей ванной в компплексе римских бань.
(4) Frigidarium – большой холодный пруд в римских банях.

[BOBA]

Последнее детективообразное, которое я читал
https://yurialkin.com/about/overdose/

Романы, у него тоже ничего, с элементами детектива. Особенно Мат.

[Aliskana]

Хороший рассказ.

[BOBA]

... Романы тоже.

[Aliskana]

Я прочитала "Мат". Сильно напомнил "Повелителя мух".

[Aliskana]

↓↓ Эдвард Хоч "Аспид Клео"

Я помню время за тридцать лет до рождества Христа, когда я был очень молодым. Египет был моим домом в последний год царствования Клеопатры, а я - безвестным деревенским шутом, который приносил фиги и другие фрукты во дворец и часто оставался, чтобы развлечь царицу своими шутками. В ее отсутствие я называл ее Клео, потому что мне она напоминала юную девушку. Казалось немыслимым, что ей около сорока, что она достаточно стара, чтобы быть моей матерью, что она была возлюбленной легендарного Юлия Цезаря, а сейчас – жена Марка Антония. Ее лицо казалось мне исполненным магии, и я готов был вечно созерцать его, словно лик богини.
Хотя Клео много путешествовала и годами жила в Риме – лучше всего я узнал ее, когда она возвратилась в Египет и сочеталась браком с Марком Антонием. Ее дворец в Александрии был чудом красоты, возвышавшимся над гаванью. Александр Великий основал город триста лет назад – со сложной системой цистерн, служивших огромными подземными резервуарами, обеспечивающими для всех чистую питьевую воду. Каналы несли воду из основного канала в Нил. Здесь был также волнорез длиной около мили, простиравшийся до близлежащего острова Фароса. Волнорез окружал просторную гавань со знаменитым Фаросским маяком. Мальчиком я часто играл в гавани и возле замка, желая познакомиться со слугами и рабами, обслуживающими их. Иногда я приближался к мавзолею Александра, где Клео часто отдыхала, когда желала побыть в одиночестве.
Клео сама называла меня шутом и смеялась над моими выходками. Я развлекал ее и охотно изображал дурачка, если это позволяло оставаться в обществе царицы. Мои отношения с Антонием были прохладнее. Он считал меня одним из деревенских парней, посещавших замок. Может, он боялся, что я подглядываю за тем, что он делает. И я вправду знал, что он дружит с двумя служанками Клео – Чармиан и Ирой.
Чармиан была старшей из двоих. Ей было около тридцати лет, у нее была темная кожа и карие глаза, которые, казалось, постоянно глядят на меня. Ира, моложе и бледная в сравнении с ней, напоминала мне одну из моих сестер и была всегда готова принять участие в игре, когда Клео отсутствовала или уединялась с Антонием.
Годом раньше началась война. Наследник Цезаря Октавиан объявил войну Антонию и Клеопатре – несомненно, из-за того, что Антоний был женат на сестре Октавиана прежде, чем попасть в сети Клеопатры. Октавиан разгромил их в морской битве при Актии. Они вернулись в Александрию, и Октавиан искал возможности победить их на нашей земле.
В конце этого ужасного лета, о котором так тяжко вспоминать, я выходил по утрам к волнорезу, чтобы наблюдать за происходящим в гавани. По какой-то неясной причине рыбацкие суда со спущенными парусами становились на якорь. Затем появился человек из-за высокого маяка в конце волнореза, чтобы выкрикнуть: «Виден флот Октавиана, идите сюда!»
Я побежал вдоль волнореза, чтобы оповестить Клео, но новость уже достигла дворца.
- Мой маленький шут, - произнесла она, прекрасная даже в столь напряженную минуту, - Антоний уже отправился сражаться с ними. Мы ждем, что римляне станут на якорь западнее, возле мавзолея Александра. Тебе будет безопаснее вернуться в твою деревню.
- Я хочу остаться здесь, - настаивал я. – Наступают темные времена для тебя, моя царица. Если я могу хоть чем-то помочь тебе…
- Нет, нет, - произнесла она, но выражение ее лица изменилось. Она глубоко задумалась и сказала:
- Ты можешь помочь мне, шут. Я подозреваю, что враг среди нас. Возможно, среди моих слуг.
- Ты говоришь о своих охранниках?
Она покачала головой.
- Я знаю, что Ира и Чармиан дружат с Антонием. Я подозреваю, что одну из них оплачивает Октавиан, а она сообщает ему о планах Антония. Как еще объяснить наше прошлогоднее поражение при Актии?
- Это не может быть Ира! – воскликнул я, защищая ее, словно сестру.
- Надеюсь, что я ошибаюсь, но ты можешь помочь.
- Что я могу сделать?
- Если это одна из них – выясни, кто именно! Они доверяют тебе, и ты можешь бродить среди обитателей дворца, не вызывая подозрений.
Ее слова пылали жаром. Я понял, как великие мужи, такие, как Цезарь и Антоний, поддались ее чарам. Может быть, ее хитрости, которые она прежде столь успешно использовала, стали ослабевать – но они по-прежнему действовали магнетически на такого юнца, как я.
- Если ты желаешь, моя царица, - сказал я, отбросив сомнения. Но я по-прежнему не хотел шпионить за этими двумя милыми девушками, столь дружелюбными ко мне.
- Я зашел во дворцовую кухню – большую открытую комнату с ящиками для корзин с фруктами, которые я часто приносил, обменивая у повара на серебряные или медные пластины, которые позже можно было поменять на что-то равной стоимости. В Египте ходили монеты ограниченного обращения – одна из них был отчеканена в нашем городе в знак уважения к Александру, его основателю, - но многие люди до сих пор предпочитали старую систему обмена.
- Совершив торг с поваром, я увидел, что Ира здесь. На ней было льняное белое платье с короткими рукавами и сандалии из листьев папируса.
- - Шут, - обратилась она ко мне, назвав меня так же, как Клеопатра, - ты вернешься сегодня вечером в свою деревню?
- - Надеюсь, - ответил я, - мои братья приготовили мне много фруктов, чтобы я принес их завтра.
- - Какие фрукты, кроме фиг?
- - Финики, виноград и гранаты. Чего ты желаешь?
- Она протянула мне буханку свежеиспеченного хлеба.
- - Это тебе в дорогу. Принеси мне завтра винограда. А теперь скажи правду: ты видел сегодня Антония?
- - Он не с царицей, - ответил я. – Корабли Октавиана стали на якорь. Антоний отправился вызвать их на бой.
- - Я знаю о кораблях. Настали черные дни. – Ее лицо помрачнело. – Если ты увидишь Антония – скажи, что мне нужно поговорить с ним.
- Последний раз мы играли с ней несколько месяцев назад. За это время она изменилась – стала взрослой женщиной. А я этого не замечал.
- - Я скажу ему, - пообещал я.
Но мне пришлось сделать остановку, прежде чем пересечь пески перед оазисом, на котором росли большие фиговые деревья. Братья просили меня принести хлеба, и дар Иры напомнил мне об этом. Большая пекарня, обеспечивающая город пищей, находилась в гавани, но на некотором расстоянии от дворца Клео. Женщины здесь использовали валы на камнях, чтобы молоть пшеницу и ячмень. Пекари смешивали муку, дрожжи и воду, порой добавляя фрукты и пряности. Глиняные горшки из двух частей наполнялись тестом и ставились на горячие угли. Благодаря этим сосудам у всех буханок был одинаковый вид, высота и форма.
Главный пекарь по имени Вабет знал меня по прошлым визитам.
- Что ты хочешь поменять сегодня, шут? – спросил он меня с улыбкой.
Я достал серебряную пластину, которую мне дали во дворце за корзину фиг.
- Сколько буханок ты дашь за это?
Мы яростно торговались, и в результате я получил дюжину буханок – достаточно, чтобы накормить семью и оставить избыток для обмена с соседями.
- Ты стал отличным торговцем, шут, - сказал мне Вабет на прощание. – Сам Антоний мог бы поучиться у тебя.
Я подождал и спросил:
- Ты сегодня видел Антония?
- Он заходил рано утром, а затем направился к морю.
Я уже выходил, когда он спросил:
- В вашей деревне найдутся мед или фрукты, чтобы добавить к хлебу?
- Мед у нас появляется лишь когда мы достаем его из ульев, а фруктов сейчас в избытке. Я могу принести их тебе завтра.
Моя деревня была в четырех милях от города, и я принес туда хлеб. Было позже, чем я думал, и к моему приходу семья уже села ужинать.
- Хорошо, что ты пришел, - улыбнулся мой старший брат. – Завтра мы пошлем тебя за пивом.
Хотя пивоварня располагалась недалеко от пекарни – я знал, что отец никогда не разрешал приносить пиво в дом. Можно было пить его лишь в Александрии. Однако запас хлеба был встречен с радостью. На ужин была рыба, которую брат поймал в сети. Вечером эти сети висели над кроватями, чтобы защитить от насекомых. В нашем домике все использовалось по назначению.
После ужина я пошел в рощу, чтобы посмотреть, сколько фиг осталось на наших деревьях. Я увидел, что соседский виноград хорошо уродился.
- Будь осторожен, - предупредил меня брат. – Возле воды змеиное гнездо.
- Я не боюсь змей, - ответил я.
Я еще в детстве научился обращаться с аспидами.
На наших деревьях почти не осталось фиг, но брата это не беспокоило.
- Соседи еще не начали собирать фрукты, и мы можем поменяться с ними и получить сколько угодно фиг.
Я знал, что он прав. Так было всегда в прошлые годы и так будет всегда. Даже если римляне завоюют Египет, им будут нужны свежие фрукты, как они нужны Вабету для его хлеба.

На следующее утро я сначала отправился в пекарню с корзиной фруктов, которую я обещал Вабету. Другие рабочие еще не видели его, так как они пришли с утра, но некоторые из них думали, что он запасается углем. Я отошел к печам и сразу же обнаружил его. Он лежал около стены, истекая кровью от раны на голове. Рядом валялась форма для выпечки хлеба, также покрытая кровью. Вабета ударили ею, возможно, не один раз.
Я попытался поддержать его и услышал его голос.
- Предупреди царицу, - проговорил он, задыхаясь. – Рядом с ней предательство. Одна из ее служанок в сговоре с Октавианом.
- Которая? – спросил я, но он закрыл глаза и замолк. Я закричал, и прибежали другие пекари, но было слишком поздно.
- Это ты его убил? - спросил один из них.
- Нет. Видишь – кровь на полу кое-где высохла. Его ударили раньше, а умер он только сейчас. Кто-нибудь приходил из царского дворца?
Старший пекарь покачал головой.
- Только пекари пришли рано утром. Из царского дворца заходил лишь Антоний.
Но я кое-что помнил с прошлого дня.
- Свежий хлеб доставляют во дворец с утра. Кто приходил за ним?
- Должно быть, Пенеб, один из учеников.
- Он здесь?
- Он уже ушел во дворец.
Так как Вабет заказал мне фрукты, остальные взяли их и дали мне несколько монет и серебряную пластину. Теперь я отправился искать Пенеба. Если служанки Клео не приходили в пекарню – значит, лишь Пенеб мог быть источником информации. Когда я зашел в дворцовую кухню, я увидел Чармиан, готовившую завтрак для Клео. Я поставил корзину с фигами, и она сняла с нее крышку и выбрала несколько лучших фиг для царицы.
Виноград, который я принес Ире, оставался в корзине, где она могла его видеть.
- Свежий хлеб уже принесли? – спросил я как бы невзначай.
Она кивнула.
- Час назад. Я могу оставить буханку для тебя, если ты сумеешь рассмешить меня в этот тяжкий день.
- А где Пенеб, ученик пекаря, который приносит хлеб?
Чармиан покачала головой.
- Где-нибудь во дворце. Он собирался с кем-то поговорить.
- А почему ты такая грустная? – спросил я в надежде ее развеселить. – Антоний приходил?
Она печально кивнула.
- Они сильно поссорились с царицей. Антоний считает, что она предает его в сговоре с Октавианом, потому что он опять одержал победу. Пойдем со мной.
Она подняла поднос с едой.
Я последовал за ней в комнату царицы, которая была ужасно взволнована. Ира тоже была здесь, а также Мардиан – темный и рослый слуга царицы.
- Ты принес мне виноград, шут? – спросила Ира и швырнула в меня пухом в своей прежней детской манере.
- Он в корзине на кухне.
- Рассмеши нас, шут, - приказала царица, ее взгляд был задумчивым.
Я начал жонглировать и несколько раз кувыркнулся, но все было бесполезно.
- Даже твои шалости сегодня не веселят меня, - Клео повернулась к служанкам. – Девушки, помогите мне! – попросила она.
Чармиан откликнулась.
- Идем в мавзолей! Мы там закроемся и отправим Антонию известие, что ты умерла.
Клео минуту подумала и согласилась.
- Пойдем в мавзолей! Мардиан, скажи ему, что я покончила с собой, и моим последним словом было его имя. А затем расскажи, как он принял весть о моей смерти.
Высокий человек поклонился и поспешил прочь выполнять поручение. Но меня напугал этот обман, и я не понял, почему она согласилась с ним. Вскоре, когда Чармиан и Ира приступили к обычной работе, я сказал Клео:
- Пекарь Вабет убит. Я был с ним, когда он умер, и он попросил предупредить тебя, что одна из твоих служанок в сговоре с Октавианом.
- Убит? – Она тронула рукой горло. – Когда?
- Утром, в рассветные часы.
Клео покачала головой.
- И Чармиан, и Ира были здесь все утро. Ни одна из них не могла этого сделать.
- Виновен ученик по имени Пенеб. Он приносит хлеб каждое утро, и он знаком с твоими служанками. Он сейчас где-то во дворце.
- Тогда с моей стороны мудро пойти в мавзолей. – Она загрустила, и на ее лбу появились морщинки. Возможно, ее решимость угасла.
- Ты говорил, что в твоем саду поселилось семейство змей. Они все еще беспокоят вас?
- Нет, если мы осторожны. Я их не боюсь.
- Это правда, что их укус безболезнен?
- Так говорят, - с трудом ответил я.
- Ты можешь принести мне одну из лучших, спрятав ее в корзине фиг?
- Попытаюсь, - неохотно ответил я.
- Ты получишь награду, - пообещала Клео и дотронулась до моей щеки. – Иди и поскорее возвращайся. Я буду в мавзолее с моими служанками.
Я оставил ее одну и спустился по каменным ступеням в район кухни. Она поручила мне важное дело, и я надеялся, что окажусь достоин ее доверия. В кухне была лишь Чармиан. Она увидела меня и спросила:
- Ты все еще ищешь Пенеба?
- А он здесь?
- Я видела, как он входил в кладовую с Ирой.
Я быстро вбежал в кладовую, где хранилось зерно. Комнату освещала единственная масляная лампа, ее льняной фитиль горел танцующим пламенем.
- Ты ищешь меня, шут? – спросил голос из тени.
- Да, если тебя зовут Пенеб.
Я увидел перед собой юношу немногим старше меня. Ему было около двадцати лет, и в каждой руке он держал нож, готовясь колоть.
- Чего ты хочешь?
- Ты убил пекаря Вабета. Никто из дворца не приходил к нему, кроме Антония, но Вабет узнал, что одна из служанок предавала Клеопатру. Ты был единственным связующим звеном между ними, так как приносил хлеб каждый день. Вабет раскрыл это, и ты убил его, ударив по голове формой для выпечки. Скажи, Пенеб, кто предал мою царицу? Чармиан или Ира?
Вместо ответа Пенеб попытался ударить меня правым ножом, целя в живот. Я танцевал вокруг него, пытаясь найти оружие. Оно было необходимо, так как его ножи подбирались ко мне все ближе. Наконец я схватил лампу и швырнул в него. Пламя обожгло его правую руку, и нож упал на пол. Удерживая его с помощью пламени на безопасном расстоянии, я наклонился, чтобы схватить его. Он приблизился ко мне сверху, пытаясь попасть ножом. Я перекувыркнулся через спину и стукнул его кулаком по челюсти.
Когда я поспешил в кухню, он был без сознания. Не было видно ни Чармиан, ни Иры, а виноград все еще лежал в корзине. Я вышел из дворца с заднего хода, намереваясь выполнить поручение Клеопатры.

Я добрался до фиговой рощи возле деревни, когда солнце стояло в зените. Я внимательно оглядел место вокруг змеиного гнезда возле воды. Я надеялся, что отец и братья меня не видели. Змея – это разновидность египетской кобры, она активнее всего ночью. А сейчас, днем, она была сонной и лежала свернувшись. Я знал, что она может убить троих, так как на каждый укус она тратила меньше половины яда. Я взял расщепленную палку, чтобы поднять ее с земли. Затем, прижав шею и хвост, я положил ее в корзину, спрятал под фигами и плотно накрыл крышкой.
Я волновался, когда вернулся во дворец, неся свой зловещий груз. Прошло четыре часа с тех пор, как я уходил. Возле мавзолея я увидел Мардиана. Он был расстроен, и я понял, что что-то произошло.
- Что случилось, Мардиан?
Он горестно сжал руки.
- Я сообщил Марку Антонию, что царица Клеопатра мертва. Он не поспешил в мавзолей, как мы предполагали, а вместо этого в отчаянии бросился на свой меч. Когда он узнал, что она еще жива, он сам добрел туда. Я слышал его слова: «Я умираю, египтянка, я умираю. Дай мне вина и позволь сказать несколько слов».
- Где он сейчас?
- Она впустила его в мавзолей, и он умер. Октавиан пришел и потребовал, чтобы она полностью сдалась.
- Кто с ней сейчас?
- Только Ира и Чармиан.
- Мне нужно войти. Я принес фиги, которые она просила.
Мавзолей, лежащий западнее и примыкающий к храму Исиды, охранял единственный солдат. Ему требовалось позволение Клео, чтобы разрешить мне войти, и оно было вскоре получено. Я последовал за стражником в этот дом смерти, прошел мимо погребальных ниш, начиная с Александра, и наконец оказался в присутствии Клео – в большой комнате, окна которой выходили на берег и на море внизу. Они так освещали комнату, что лампы были не нужны. Клео лежала на диване, заслонив рукой глаза от света.
- Все кончено, шут, - сказала она, как только стражник вышел. – Мой супруг Антоний мертв, и скоро я последую за ним.
- Не говори так! – возразила Чармиан. – Октавиан сохранит тебе жизнь.
Клео покачала головой.
- Юлий Цезарь привез меня в Рим как возлюбленную. Октавиан Цезарь привезет меня в Рим как рабыню, в цепях.
- Ты должна жить! – произнесла Ира.
- Для чего? Чтобы одна из вас, предательниц, вручила меня Октавиану и получила за это плату?
- Это она предательница, - Чармиан указала пальцем на Иру. – Она все передавала ученику пекаря, который был в сговоре с римлянами.
- Ты обвиняешь в предательстве, но сама виновна, - возразила Ира. – Ты спала с учеником пекаря и рассказывала ему о каждом шаге Антония.
Мне показалось, что они сейчас подерутся, и я поспешил вмешаться.
- Мы спросим у Пенеба, кто из них виновна, - сказал я Клео.
- Но Пенеб мертв, - ответила она. – Разве не ты убил его в кладовой возле кухни?
- Мы сражались, - признался я, - но он был жив, когда я уходил. Расскажи, как он умер?
- Его ударили в спину его собственным ножом, - ответила Чармиан. – Я нашла его тело вскоре после твоего ухода.
- Поэтому он ничего не расскажет, - добавила Клео. – Разве не ты убил его, шут?
- Мы сражались, и я ударил его рукой. Я не прикасался к нему ножом.
Она перевела взгляд на служанок.
- Если это правда – значит, одна из вас убила этого человека после твоего ухода.
- Зачем нам делать это? – спросила Ира, дрожа то ли от страха, то ли от сознания вины.
- Чтобы скрыть свое предательство, разумеется, - она указала на крышку корзины, которую я принес.
- Ира заходила в кладовую вместе с учеником, - настаивала Чармиан. – Я сказала об этом шуту, когда он пришел.
- Ты лжешь! – воскликнула Ира. – Я не заходила сегодня в кладовую!
- Конечно, одна из вас лжет, - согласилась Клео. – Шут, ты можешь мне сказать, которая из них?
- Чармиан сказала мне, что Ира ушла с Пенебом, - подтвердил я. – Но сам я этого не видел.
Обе женщины смотрели друг на друга, и на миг мы застыли на месте. Затем Клео повернулась к Ире и сказала:
- Дай мне мое платье, надень мне корону. Я чувствую смертельную тоску и мне кажется, что я слышу зов Антония.
Когда Ира подошла с платьем и короной, Клео улыбнулась и сняла крышку с корзины.
- Подойди, дорогая Ира, и дай мне ощутить последнее тепло моих уст. Накорми меня фигой из корзины.
Ира побледнела от страха и задыхаясь выполнила приказ. Она упала на пол, мертвая.
- Что это? – спросила Чармиан.- Колдовство? – Тут она увидела змею в руках Клео и в ужасе отшатнулась.
- Успокойся, Чармиан. Ты осталась верной. Видишь ребенка возле моей груди, которая желает, чтобы няня заснула?
С этими словами моя Клео умерла, вздрогнув последний раз, когда змея выполнила свою работу.
- Трагедия пришла к нам, - рыдая, произнесла Чармиан.
Я поправил ее.
- Трагедия пришла ко мне. Я осудил на смерть невиновную.
- Как это? – спросила она, все еще глядя на тело Клео и на обвивавшую его змею.
- Ира была невиновна. Это ты предала царицу Октавиану.
Она обернулась ко мне.
- Твой язык ядовит, как жало змеи!
- О, нет. Я поверил в ее вину, когда ты сказала мне, что она в кладовой с Пенебом. Но это неправда – виноград, который я принес ей, все еще оставался в корзине, когда я уходил. Она не проходила там – иначе она бы забрала виноград. Это ты была сообщницей Пенеба и убила его, найдя без сознания, чтобы он тебя не выдал. Это ты придумала план – сообщить Антонию об ее смерти. И ты предлагала ей сдаться Октавиану.
- Но теперь она мертва, - усмехнулась Чармиан. – А я в безопасности.
- В безопасности от Клеопатры, но не от меня, - я оторвал змею от груди Клео и швырнул в Чармиан.

Я услышал, как солдаты Октавиана Цезаря входят в мавзолей. Я убрал змею с тела Чармиан и вместе с ней выпрыгнул из окна на берег. Они ничего не узнают, если не найдут на телах следов от змеиных зубов. Это не вернет Клео, но в какой-то малой степени я отомстил за смерть ее и Антония.

[BOBA]

Читаю книгоблогера.... Ну.... Так мало ль вдруг пойдёт...

7."Скрытые в темноте" Кары Хантер – хорошо закрученный детектив (подробности по ссылке) с неожиданной развязкой и тщательно запутанной интригой.

6. Со Миэ "Единственный ребёнок" – добротный корейский детектив с интригующим сюжетом и неожиданной развязкой.

[Aliskana]

Спасибо, почитаем.

[Aliskana]

↓↓ Питер Робинсон Герцогиня

Я оставалась совершенно безмолвной. После всего случившегося он стоял, решительный как бронза, и сообщал всему миру, что мы поженимся. Поженимся! Вы бы тоже онемели.
Позвольте рассказать предысторию. Меня зовут Изабелла, и до сего момента я собиралась вступить в монастырь. Боюсь, что я слишком своенравна и порывиста, и меня следует укрощать. Поэтому я выбрала монастырь с очень строгим уставом – обитель святой Клары. Вообразите мои чувства, когда после всех недавних перипетий и треволнений я услышала, что стану женой герцога!
И это еще далеко не все.
Не так давно герцог решил, что он стал пренебрегать своими обязанностями и вследствие мягкости характера не в состоянии требовать неукоснительного исполнения законов. Особенно его заботило, поскольку он сам был холостяком, пренебрежение запретом под страхом смерти вступать в связь с женщиной, на которой мужчина не был женат.
Опасаясь, что народ устроит бунт, если внезапно этот запрет начнут соблюдать по всей строгости, герцог решил, что будет лучше, если он на некоторое время уедет, а взамен оставит своего заместителя Анджело. Этот Анджело будет наделен всеми герцогскими полномочиями и предназначен для исправления нравов Вены.
Ошибка. Большая ошибка.
Какое отношение я имею ко всему этому, вы могли бы спросить? Дело в том, что мой брат Клавдио оказался в сложном положении со своей невестой Джулиет, и они спали вместе. Они держали свою помолвку в тайне, ожидая, пока родственники Джулиет благословят их и дадут Джулиет приданое. Поэтому они рискнули нарушить закон против прелюбодейства.
Итак, Анджело мог проявить милосердие, решив, что нарушение было незначительным, если вообще было, - поскольку влюбленные были фактически мужем и женой, не считая формального бракосочетания. Но Анджело был садистом и безжалостным диктатором. Ему нравилось мучить людей и заставлять их терзаться. Это доставляло ему радость. Поверьте мне: я-то знаю.
Оказавшись внезапно и безжалостно осужденным на смерть, Клавдио позвал меня и попросил переговорить с Анджело и вымолить прощение. Я так и сделала, но результат был ужасен: Анджело признался в любви ко мне и сказал, что выполнит мою просьбу, если я лягу в постель с ним.
Я понимаю, что в глазах множества людей лишиться девственности ради спасения жизни брата – не такая уж большая жертва. Вспомните, однако, что я собиралась стать монахиней Святой Клары.
Я должна была стать Христовой невестой. Мою жизнь, мою судьбу – и даже саму мою душу – все нужно было принести в жертву, если я выполню требование Анджело.
Не думайте, что я не любила Клавдио и не была порой готова уступить подлому шантажу. Но я не верила Анджело. Я знала, что он может лишить меня девственности – а затем отправить Клавдио на казнь. Как выяснилось позже, он именно так и собирался поступить.
Это было так унизительно: я стояла на коленях на холодных камнях, умоляя пощадить брата. Анджело же заявил, что я получу его согласие, лишь отдав мое тело в его власть.
Когда я сообщила Клавдио свое решение, он не совсем понял. Ему следовало бы чувствовать, как важна для меня девственность, - но он не чувствовал. Он даже имел наглость предложить мне совершить смертный грех, чтобы спасти его жизнь. Клавдио боялся смерти и говорил о своем страхе в то время, когда я видела перед собой врага, злейшего, чем смерть.
Я говорила ему, что он обретет покой в обители Господней. Но он не слышал.
А что делал хитрый герцог тем временем, можете вы спросить? Он переоделся монахом и втайне управлял событиями, следуя своему искусному плану. Несмотря на доброе сердце, у него был изощренный ум, и он любил затевать игры. И он не всегда задумывался о том, кто мог им навредить.

Анджело некогда был обручен с женщиной по имени Мариана, но ее приданое утонуло вместе с кораблем ее брата Фредерика, и Анджело оставил ее, сделав вид, что узнал нечто, пятнающее ее честь, - хотя дело было лишь в потере приданого. Вот вам свидетельство его подлости. Таким уж человеком он был.
Итак, монах предложил, чтобы я вернулась к Анджело и сделала вид, что согласилась с его требованием. А вместо меня в спальню Анджело должна была войти Мариана, спася таким образом и мою девственность, и жизнь Клавдио.
Это был отличный план, и он сработал, хотя монаху пришлось проделать некоторые манипуляции с головами, чтобы убедить Анджело, что Клавдио вправду был обезглавлен. Затем, по своим собственным причинам, монах убедил также и меня, что Клавдио казнен, - я же говорила, что он любил играть в игры. И я верила в смерть брата до последнего момента.
Бедной Мариане пришлось умолять о пощаде для Анджело, и она докучала мне, уговаривая просить вместе с ней! И мне пришлось второй раз стоять на коленях, теперь умоляя пощадить человека, которого я ненавидела, который убил моего брата, несмотря на то, что считал, будто насладился моим телом!
Стоит ли удивляться, что я онемела, увидев живого Клавдио и одновременно услышав от герцога, что я стану его герцогиней?
Я могла бы отказаться – но в тот момент я была так потрясена, что не смогла говорить. А когда я пришла в себя – мы были уже женаты.
Спустя несколько месяцев я опомнилась и привыкла к моей новой жизни, как могла. Я не приносила монашеских обетов, поэтому с бракосочетанием трудностей не возникло. Герцог снова стал править Веной и следить за соблюдением закона с милосердием и добротой, поэтому все вошло в свое русло. Я не скажу, что прелюбодейства исчезли. Этого никогда не случится. У нас, венцев, много странностей и тайных пороков. Тот, кого интересуют причуды извращенного ума, может узнать много интересного, наблюдая за нами.
Я обнаружила массу преимуществ в положении герцогини, хоть поначалу мне было сложно приноровиться к требованиям супруга. Он был немолод, хоть и силен, и ему требовалось немало реквизита, чтобы вести такую жизнь, какая ему нравилась. В частности, он любил произносить богослужебные латинские тексты, подходя ко мне сзади перед тем, как заняться любовью. Это я выносила, но когда он захотел, чтобы я оделась монахиней, - отказалась. Это было уже слишком.
Итак, я все больше наслаждалась бездельем и роскошью. Я любила своих лошадей, театр, балы, полагалась на заботу служанок и наслаждалась ухищрениями поваров. Иногда я думала о жизни, которую могла бы вести, - и признаюсь: когда я посещала роскошный пир или прогуливалась в чудесных дворцовых парках, мысли о скромной, холодной и темной келье теряла привлекательность. Тем не менее, я исправно посещала церковь, молилась каждый вечер, и мы щедро жертвовали монахиням святой Клары.
Может, вам интересна участь прочих? Клавдио и Джульет поженились, а затем уехали в деревню. Мы не слишком часто видимся с ними, однако они очень счастливы. Анджело и Мариана тоже поженились – в соответствии с ее желанием, приказом герцога и требованиями закона – но их история не завершилась счастливым концом. Как можно быть счастливой с таким садистом и извращенцем, как Анджело? Мариана прелестна, но совершенно наивна в том, что касается мужчин. Даже я, когда собиралась в монастырь, была умнее, чем она.
Поэтому я вовсе не удивилась, когда через полгода после свадьбы она пришла ко мне в слезах.
- Осуши глазки, дорогая, - предложила я, - и пойдем прогуляемся в саду.
Стоял чудесный весенний день, и ветерок разносил ароматы цветов.
- Я больше не могу, - произнесла она.
- Что случилось?
- Это все Анджело.
- А что с ним такое?
- Он больше меня не любит.
Я могла бы сказать, что он никогда ее не любил, но придержала язык. Вряд ли она хотела услышать такое.
- Почему ты так думаешь? – спросила я.
Она посмотрела по сторонам, наклонилась ко мне и заговорила шепотом.
- У него есть другие женщины.
Я чуть не расхохоталась. У любого мужа в Вене есть другие женщины. Подозреваю, что даже у моего герцога они появляются время от времени, но если он не щадит для меня монашеского облачения и латинских богослужений по ночам – на что мне жаловаться?
Но Мариана была вправду в отчаянии.
- Таковы мужчины, - сказала я ей, - с ними ничего не поделаешь. Это в их природе. Когда они видят привлекательную женщину – им нужно ее завоевать.
- А разве я не привлекательна?
- Это другое дело. Ты его жена. Ты не считаешься.
- Вот именно! Я его жена! Зачем же ему спать с другими женщинами? Ведь я сплю с ним, когда он хочет. Я делаю все, что он хочет, даже если это больно или отвратительно…
- Мариана! Я же сказала тебе: такова их природа. Тебе придется научиться с этим жить, или ты будешь вечно несчастна.
- Но я уже несчастна! Я не могу с этим жить. Я хочу умереть.
Я взяла ее за руку.
- Не устраивай сцен, Мариана. Ты привыкнешь.
Она вырвалась.
- Никогда! Я хочу умереть. Я покончу с собой.
Я вздохнула.
- Из-за мужчины? Он того не стоит. Что у него за любовница?
Мариана взглянула на меня. В ее глазах было столько боли, что мое сердце сжалось, хоть я и считала ее дурочкой.
- У него не одна любовница.
- А сколько?
- Не знаю.
- Две? Три?
- Говорю тебе: не знаю!
- Но какие-то предположения у тебя есть? Их три, четыре или пять?
- Скорее всего, около трех.
- Он спит с тремя другими женщинами?
- Их три каждую неделю.
- Что?
- Он посылает за ними. У него есть посыльный по имени Пандар – видимо, грек – отвратительное существо. Анджело платит ему за то, что тот приводит молодых женщин. Обычно это девушки из провинции, которые только что приехали в город и еще не устроились на место. Они очень юные. И не знают, что их ждет.
- Он их насилует?
Мариана кивнула.
- Я слышала крики. И его угрозы, что они умрут ужасной смертью, если расскажут кому-нибудь, что происходит.

Рассказ Марианы заинтересовал меня. Я слышала об этом Пандаре, хотя никогда не встречала его. Я знала, что он выглядит прилично и вращается в различных кругах общества. Сводничество не ново для Вены – ничто, связанное с сексом, не ново в Вене – но все же этот Пандар заинтересовал меня.
- Откуда ты все это знаешь? – спросила я.
- Мне рассказала близкая подруга. Она разговаривала с одной… с одной из этих девушек.
- И ты уверена, что это правда?
Мариана кивнула.
- Однажды ночью я спряталась в кустах и ждала. Мы спим в разных комнатах, и Анджело по-прежнему в той спальне, в которой… помнишь ту ночь, когда я пришла вместо тебя?
Я кивнула. Я не хотела хранить это воспоминание. Оно явно было не одним из моих лучших моментов.
- Они приходят ночью в темноте, и он не зажигает свечу. Все как и тогда.
- Ясно, - сказала я. Я так сильно ненавидела Анджело за то, как он поступил со мной, что у меня в голове начал складываться план.
- Что мне делать, дорогая Изабель? Умоляю, скажи, что мне делать?
Я взяла ее за руку.
- Не делай ничего. По крайней мере пока. Я понимаю, что тебе тяжело, но потерпи. Я найду выход и обещаю тебе, что твои страдания скоро кончатся.
В ее глазах сверкнул луч надежды.
- Правда? Ты обещаешь? Неужели я снова смогу быть счастлива?
- Посмотрим, - задумчиво сказала я. – Увидим.

Я наконец была довольна моим изменившимся внешним видом и крестьянским платьем, которое я тщательно подготовила, чтобы рискнуть пройтись по улицам в роли деревенской девушки в поисках работы. Расспросив Мариану, я поняла, что Пандар хватает своих жертв на площади, прямо у стоянки карет, прямо в тот момент, когда они прибывают в город. Наверняка он был опытным и понимал, кто поддастся на его уловки, а кого лучше оставить в покое. Я постаралась выглядеть слабой и растерянной, и он быстро подошел ко мне. Он был богато одет и казался влиятельным и знатным господином.
- Ты здесь новенькая? – спросил он.
- Я? – робко ответила я, опустив голову. – Да, господин.
- Откуда ты?
Я назвала далекую деревню, название которой слышала от секретарей мужа.
- А что привело тебя в Вену?
- Я ищу работу, господин.
- Ищешь работу? А что ты умеешь делать?
- Я умею готовить, стирать и чинить одежду.
- Это полезные умения. Пойдем со мной.
Я не могла так сразу согласиться – надо было изобразить скромность.
- Я не могу, господин.
- Почему?
- Ну, не знаю… Это слишком быстро. Мы ведь незнакомы.
- Слишком быстро? Принять приглашение знатного господина посреди площади?
Он улыбнулся. У него была приятная улыбка, вызывающая доверие.
- Пойдем, пойдем, не будь дурочкой.
Я пошла за ним. Он предлагал мне руку, но я отказалась. Его это не слишком огорчило.
- Думаю, что смогу помочь тебе, - сказал он и дернул себя за ус.
- Помочь мне, господин? Вам нужны мои услуги?
Он засмеялся.
- Мне? О, нет. Моему другу. Я поговорю с ним о тебе.
- Но вы меня не знаете, господин. Как вы можете говорить обо мне? Вы даже не знаете моего имени.
Он остановился и дотронулся до моей щеки. Он был выше меня, и мне пришлось приподняться, хотя я хотела держаться с опущенной головой. Я почувствовала, что краснею.
- Я отлично разбираюсь в людях, - сказал он. – Я вижу, что ты порядочная деревенская девушка, и думаю, что это именно то, что ему надо.
Мы пошли дальше. Теперь я старалась идти рядом с ним, изображая интерес.
- Но у него есть одна особенность, - предупредил он.
- Какая, господин?
- Он предпочитает вести дела по ночам.
- Это и вправду странно, господин.
Он пожал плечами.
- Это просто мелкая причуда.
- Если вы так считаете, господин… - Будучи деревенской девушкой, я понятия не имела, как принято вести себя в городе.
- Он тебе понравится. Это очень добрый, внимательный и щедрый господин. Тебе надо будет ночью пройти через его сад, и он расскажет тебе о твоих обязанностях. Не бойся. Он порядочный человек, да и я буду рядом.
Я снова вспомнила, что играю роль простой деревенской девушки.
- Если вы так считаете, господин.
- Значит, сегодня вечером?
Я колебалась ровно столько времени, сколько нужно. Наконец я прошептала:
- Сегодня вечером.
- Встретимся здесь, - сказал он и смешался с толпой.

Мой план был простым. Я собиралась войти в спальню Анджело под прикрытием темноты и… Я не слишком задумывалась, что будет дальше – я лишь собиралась противостоять ему и разоблачить его. Если будет нужно – я заявлю, что приходила в гости к моей подруге Мариане, а Анджело набросился на меня. Но вряд ли до этого дойдет. Одно из преимуществ положения герцогини – страх перед властью ее супруга. Я не сомневалась, что Анджело бы прекратил свои ночные загулы, если бы они грозили ему политическими последствиями. Легко не обращать внимания на брань жены, но гнев герцога – совсем другое дело.
Я ужасно волновалась весь вечер. После обычных шалостей с сутаной и песнопениями я налила супругу стаканчик, и он затих, как погасшая свеча. Когда слуги улеглись, я переоделась и выскользнула из дома.
Темные улицы пугали меня – раньше я никогда не гуляла ночью одна, и я боялась, что ко мне пристанет пьяный крестьянин или солдат. Для такого случая я взяла с собой кинжал – его подарил мужу иностранный дипломат. Но то ли улицы охранялись лучше, чем я думала, то ли мне просто повезло, - но я добралась до центральной площади без всяких приключений. Оказавшись там, я удивилась тому, сколько народу гуляет в такой поздний час, развалившись возле фонтана, болтая и хохоча возле жаровен и при свете факелов. Я не подозревала о существовании ночной жизни, и ее открытие взволновало меня.
Пандар появился словно по волшебству. Он был в темном платье и с таким же капюшоном, как у меня.
- Ты готова? – спросил он.
Я кивнула.
- Тогда пойдем со мной.
Мы пошли по узким аллеям и широким мощеным мостовым до жилища Анджело, где мы остановились возле ворот в широкой стене, окружавшей сад.
- Ворота открыты, - сказал Пандар. – Пройди через сад прямо в комнату перед собой. Она тоже открыта. Там тебе все объяснят.
Я последний раз притворилась испуганной.
- Не знаю, господин… Я хочу сказать… Я не уверена…
- Тебе нечего бояться, - нежно произнес он.
- Вы пойдете со мной?
- Не могу. Мой друг предпочитает вести дела наедине.
Он стоял рядом, пока я собиралась с силами. Я глубоко вздохнула и зашла в ворота. В саду не было огней, поэтому я осторожно шла, стараясь не упасть. Наконец я добралась до комнаты Анджело, постучалась – и он открыл мне. Среди теней я разглядела кровать с балдахином и человека, стоящего передо мной: Анджело.
- Заходи, моя прелесть, - сказал он. – Располагайся поудобнее. Мой друг Пандар сказал тебе, что нужно делать?
Я присела в реверансе.
- Да, господин. Он сказал, что у вас есть работа для меня, но вы предпочитаете вести дела ночью.
Анджело рассмеялся.
- Какой замечательный притворщик, мой Пандар! Но на этот раз он сказал правду. У меня действительно есть работа для тебя.
С этими словами он придвинулся ко мне, и я почувствовала, как его рука,напоминающая ящерку, гладит мою щеку. В тот момент мне следовало сказать, кто я и зачем я здесь, - но любопытство побудило меня продолжать обман.
Анджело подвел меня к постели, усадил на кровать и продолжал меня ласкать, заходя дальше, чем прежде. Я отодвинулась, но он был груб и настойчив. Он повалил меня на спину и залез мне под юбку. Я сопротивлялась и пыталась сказать, кто я, но он зажал мне рот другой рукой.
Одновременно он звал меня по имени.
- Изабелла! О, моя прекрасная Изабелла! Сделай это для меня, Изабелла! Прошу тебя, сделай это для меня!
Поначалу я растерялась, так как была уверена, что он не узнал меня. Затем я в шоке поняла, что он вправду не понял, кто я, но сказал мне то, что говорил всем ночным гостьям. Он называл их всех Изабеллой!
И тогда я поняла.
Он разыгрывал вновь и вновь сцену, когда я должна была прийти к нему в обмен на жизнь Клавдио – в полной темноте. Несмотря на то, что вместо меня приходила Мариана, он не желал верить этому – либо думал, что повторяя атрибуты прошлого, он в своем диком воображении будет наслаждаться обладанием моим телом.
Пока мы боролись на кровати, мною овладели ужас и отвращение. Теперь мне легко было довести свой план до конца – поведение Анджело помогло мне.
Я достала кинжал и воткнула в спину Анджело как можно сильнее. Он вздрогнул, словно его ужалила оса, приподнялся и попытался остановить кровь.
Я вонзила кинжал ему в грудь и произнесла:
- Это за Мариану!
Он проквакал мое имя:
- Изабелла! Моя Изабелла!
- Да, это я! – воскликнула я. – Только я не твоя! – И снова ударила его кинжалом. – А это за меня!
Он упал на пол, умоляя сохранить ему жизнь. Я опустила на колени возле него и вонзила кинжал в его черное сердце.
- А это за то, что ты не различил нас в темноте!
После этого он затих. Я подождала несколько минут, пока он не перестал дышать. Вокруг стояла тишина.
Предполагая, что Пандар все еще стоит у калитки, я вышла через переднюю дверь и направилась домой по темным улицам. Никто не преследовал меня, нигде не было ни души. Дома при свете свечи я увидела, что моя одежда в крови. Неважно – когда я ее сожгу и смою кровь Анджело, все будет в порядке. Мариана прольет несколько слез по своему несчастному бесчестному супругу – но со временем ее горе пройдет, а он больше не причинит боли ни ей, ни кому другому.
Что касается меня – я уже сказала, что у супруги герцога множество привилегий. И одна из них – ее вряд ли когда-нибудь заподозрят и обвинят в убийстве.

[BOBA]

Сообщение от BOBA

Читаю книгоблогера.... Ну.... Так мало ль вдруг пойдёт...

7."Скрытые в темноте" Кары Хантер – хорошо закрученный детектив (подробности по ссылке) с неожиданной развязкой и тщательно запутанной интригой.

6. Со Миэ "Единственный ребёнок" – добротный корейский детектив с интригующим сюжетом и неожиданной развязкой.

Автор: Со Миэ
Переводчик: Лисочкин А.
Издательство: Inspiria, 2021 г.
Серия: Tok. Национальный бестселлер. Корея
Жанр: Современная зарубежная проза

Итак, Со Миэ "Единственный ребёнок". Здесь в центре повествования две линии, объединённые одной героиней. Молодая и неопытная женщина, психолог-криминалист, берёт интервью у серийного убийцы, приговорённого к смертной казни. Он подробно рассказывает ей о своём детстве, которое и довело его до такой жизни.
=====================
аннотация к Си Миэ от книгоблогера

[BOBA]

Сообщение от Aliskana

Я прочитала "Мат". Сильно напомнил "Повелителя мух".

странно. Вообще не было таких ассоциаций....

[Aliskana]

Особенно в конце, в убийственной гонке.
Впрочем, все они там готовы горла перегрызть. Были бы подростками и оказались среди дикой природы - был бы тот самый повелитель.
На эту тему есть роман Беркли "Перепуганная.компания". О том, как быстро слезает лоcк цивилизации и люди дичают.

[Aliskana]

Сообщение от BOBA

Автор: Со Миэ
Переводчик: Лисочкин А.
Издательство: Inspiria, 2021 г.
Серия: Tok. Национальный бестселлер. Корея
Жанр: Современная зарубежная проза

Итак, Со Миэ "Единственный ребёнок". Здесь в центре повествования две линии, объединённые о подной героиней. Молодая и неопытная женщина, психолог-криминалист, берёт

интервью у серийного убийцы, приговорённого к смертной казни. Он подробно рассказывает ей о своём детстве, которое и довело его до такой жизни.
=====================
аннотация к Си Миэ от книгоблогера

Это модная и популярная тема современного детектива - трудное детство преступников, жертв и сыщиков.

[Aliskana]

Пишет крутые жутики и триллеры. Такие ужастики, что порой уже не страшно, а просто смешно, ибо плотность маньяков на квадратный метр зашкаливает.

В триллере "Четыре сына доктора Марча" служанка в доме этого самого доктора Марча обнаруживает дневник, автор которого описывает, как он совершит несколько зверских убийств.
Кто автор - неясно, им может оказаться любой из сыновей.
Служанка к тому же бывшая воровка, ей особо светиться низзя, а то полиция придет и посадит.

Еще мне понравился детектив "Лесная смерть". Героиня - женщина 36 лет, парализованная, слепая и немая - не от рождения, она оказалась в банке во время взрыва. Ее жених погиб, а она стала инвалидом. Может лишь один палец поднимать. Еще слышит и ощущает запах.

Тем не менее она разоблачает маньяка - убийцу детей.

[Aliskana]

Тайна Эдвина Друда

Последний роман Диккенса, написанный наполовину. Диккенс умер от удара, не оставив черновиков и намеков на окончание. За 150 лет появилось несколько тысяч исследований, продолжений в том числе. Прелесть в том, что можно закончить как хочется. Может, герой жив. Может, убит. Может, развязка интересная. Может, тривиальная. Диккенс обещал конец, который будет очень сложно разгадать. Но кто знает, что в те времена считалось сложным? В общем, тайна скорее всего навек останется тайной.

[Mikle]

Сообщение от Aliskana

Пишет крутые жутики и триллеры. Такие ужастики, что порой уже не страшно, а просто смешно, ибо плотность маньяков на квадратный метр зашкаливает.

В триллере "Четыре сына доктора Марча" служанка в доме этого самого доктора Марча обнаруживает дневник, автор которого описывает, как он совершит несколько зверских убийств.
Кто автор - неясно, им может оказаться любой из сыновей.
Служанка к тому же бывшая воровка, ей особо светиться низзя, а то полиция придет и посадит.

Еще мне понравился детектив "Лесная смерть". Героиня - женщина 36 лет, парализованная, слепая и немая - не от рождения, она оказалась в банке во время взрыва. Ее жених погиб, а она стала инвалидом. Может лишь один палец поднимать. Еще слышит и ощущает запах.

Тем не менее она разоблачает маньяка - убийцу детей.

про маньяков я люблю!
Хотя страшнее Стивена Кинга ничего не читал, надоб про Доктора Марча зачесть))

[Aliskana]

Про маньяков круче "Карибский реквием", там женщин вязальными спицами насилуют. А себя оскопляют по религиозным соображениям, и ещё садомазо всякое.

А ещё "Мрак над Джесонвиллем". Там жертв исчо зверски едят.

[Mikle]

Сообщение от Aliskana

Там жертв исчо зверски едят.

Кулинары! Но я не знал что про маньяков вы любите больше меня

[Aliskana]

Я люблю детективы. Классический больше, чем про маньяков.

[Лорд Витинари]

Сообщение от Aliskana

А ещё "Мрак над Джесонвиллем". Там жертв исчо зверски едят.

Живыми?

[BOBA]

Ну не знаю. Детектив это про пуаро с усами, у когда едят - это как то слишком.

[Aliskana]

Я же сказала, что предпочитаю классику. Но триллеры существуют тем не менее.

[Aliskana]

Сообщение от Лорд Витинари

Живыми?

Да,.полчище монстров напало на несчастный город и пожирает некоторых жителей. Такая чернушная фентези. Я с трудом дочитала.

[BOBA]

Но там хотя бы раскрытие преступления есть? В таких обстоятельствах.... Интрига какая то?

[Mikle]

vBulletin [media]

[Aliskana]

Сообщение от BOBA

Но там хотя бы раскрытие преступления есть? В таких обстоятельствах.... Интрига какая то?

Какая-то есть, но я плохо помню.
Вот в "Карибском реквиеме" точно есть, герой всех гадов разоблачил, главных пристрелил, любимую спас. Правда, один палец ей все же оттяпали. Но маньяки получили по заслугам! А любовь от недостающего пальца только сильнее стала!

Я его недавно читала, поэтому помню. А "Дженсонвилль" уже забыла, эти триллеры у меня в голове не держатся. В отличие от леди Агаты.

[Mikle]

Ну естественно!

vBulletin [media]

[Aliskana]

Не, я такого не люблю. Боевик, ни тайны, ни загадки.

[Mikle]

Сообщение от Aliskana

Не, я такого не люблю. Боевик, ни тайны, ни загадки.

Бред Пит ищет нулевого пациента пытаясь предотвратить гибель человечества))) Для блокбастера идея не может быть более сложной и много экшна, иначе современный зритель не выдержит. Знаменитые фильмы 50-60 уже трудно смотреть….
Я привёл пиример потому что вы сами заговорили про нашествие монстров

[Aliskana]

Я не современный зритель и не люблю блокбастеров.

[BOBA]

Я когда то давно любил детективы и мысленно в основном делил их на
- логические (типа Конан Дойля и Агаты Кристи)
- антуражные (Агата Кристи - Рекс Стаут - Акунин)
...........С подразделом антуражно-смешных (Хмелевская, Донцова, Тайный сыск царя Гороха Белянина)
- Психологические триллеры (Чейз) - человек на пересечении подстав, под давлением
- Производственные романы (Крестный отец, ну и наши, из жизни братков)

интересно, а есть какие то книги, которые ломают эту классификационную сетку?

может надо и правда выделить категорию маньячных , спецом, например? или вот хотя бы сериалы Хорошая жена и Форс мажоры.... ну второй сойдет зпа производственный роман (сборник новелл) а первый.... триллерной специфики наверное....

[Aliskana]

А "Убийство на улице Морг" ты бы к какому виду отнес?

А вообще я бы ещё шпионский выделила.

[Aliskana]

ПРЕДИСЛОВИЕ: ЛОНДОН, БЕЙКЕР-СТРИТ, 221-Б

В прошлом столетии люди писали письма Шерлоку Холмсу и его другу доктору Ватсону, но сейчас появилась возможность посмотреть, где и как они жили в Викторианскую эпоху. На первом этаже находится знаменитый кабинет, выходящий на Бейкер Стрит. Здесь Холмс и Ватсон проработали вместе почти 25 лет — с 1881 до 1904 года. Квартира располагалась на втором этаже, в пансионе. Хозяйкой пансиона была миссис Хадсон. Семнадцать ступенек ведут с первого этажа до кабинета на втором, где вместе работали Холмс и Ватсон… В комнате доктора Ватсона можно ознакомиться с литературой, картинами, фотографиями и газетами того времени, а посередине комнаты миссис Хадсон находится бронзовый бюст Холмса. В этой комнате также можно увидеть часть корреспонденции мистера Холмса, а также письма, которые приходили на его имя…»

Более всего меня в свое время заинтересовали эти самые письма — согласитесь, факт переписки миллионов читателей не с автором, но с литературным героем, уникален.

Как, впрочем, уникален и сам музей. Кажется, нет более в мире ни одного литературного героя, вокруг которого сложилась ситуация подобного рода. Существуют, разумеется, музеи писателей, есть памятники литературным персонажам (д'Артаньяну, например, или комиссару Мегрэ). Есть литературные игры, продлевающие книжную жизнь полюбившихся персонажей — романы-продолжения, повествующие о приключениях героев того же Толкиена (разумеется, и Шерлока Холмса), есть окололитературные игры «толкиенистов», и т. д. Но вот музея литературного персонажа, а тем более, переписки с ним — нет, этого нет и не было.

Пытаясь объяснить причину уникальности события — действительно, единственного в истории мировой литературы — в первую очередь говорят о литературном таланте Артура Конан Дойла и удивительной достоверности созданного им персонажа. Иными словами, Шерлок Холмс бессмертен, потому что Артур Конан Дойл талантливо его описал.

Но разве Великий сыщик — единственный персонаж, выписанный с такой выразительностью? Разве безусловный талант Артура Конан Дойла не имеет равных в мировой литературе? Разве, например, Наташа Ростова выписана Львом Толстым с меньшей достоверностью? Или характер стивенсоновского Джона Сильвера менее ярок? Почему же удивительные вещи происходят именно с Холмсом и с домом на Бейкер- стрит?

Все-таки кажется мне, что отнюдь не одно лишь литературное мастерство Конан Дойла (действительно замечательного писателя) превратило его героя в культовую фигуру, объект почти религиозного поклонения. Хочу обратить внимание на то, что игры, связанные с литературой (и кинематографом — тот же «Звездный путь», например), действительно происходят достаточно регулярно и захватывают десятки тысяч участников во всем мире. Но все эти явления имеют принципиально иной характер, нежели «игра в Шерлока Холмса». Например, поклонники творчества Толкиена играют в мир, им придуманный, преображаясь в эльфов, гоблинов и прочих существ, описанных писателей. Подростки берут в руки шпаги, перевоплощаются в д’Артаньяна и Атоса.

Участники же «игры в Холмса» и в мыслях не имеют вообразить себя Великим Сыщиком. Нет, они чувствуют себя именно его поклонниками, его адептами, его верными рыцарями — и клиентами, если хотите (см. выше о письме нью-йоркского полицейского). Его дом становится храмом, сам он — оракулом. Поклонники героя сэра Артура играют в присутствие Шерлока Холмса, в его бессмертие — истинное, а не культурное.

Я не случайно использовал несколько выше слова «культовая фигура», «религиозное поклонение». Если мы внимательно присмотримся к ситуации, то обнаружим, что все, происходящее с Шерлоком Холмсом после смерти сэра Артура (хотя начало было положено еще при жизни писателя), несет явную окраску квазирелигиозного культа. Разумеется, «квази», ненастоящего, игры в некую религию, игры в храм-оракул сродни древнегреческому Дельфийскому.

Коль скоро это так, значит, в самих произведениях должны присутствовать черты, способствующие возникновению такой игры. Но тщательно рассмотрев творчество одного лишь Артура Конан Дойла, легко убедиться в том, что такой потенциал присутствуют только в рассказах о Шерлоке Холмсе. Несмотря на столь же (а в чем-то и более) талантливые романы о профессоре Челленджере, искрящиеся остроумием подвиги бригадира Жерара, нет в них чего-то, позволяющего свершиться преображению, подобному преображению Холмса.

И я предположил, что указанные черты связаны не только с талантом конкретного писателя, но и с жанром как таковым — с жанром классического детектива. Вот из такого предположения, из желания проанализировать жанр под таким углом, попытаться рассмотреть его особенности и родилась в конце концов «Баскервильская мистерия» — книга, которую я предлагаю вашему вниманию. Многие авторы — в том числе, например, Тибор Кестхейи в переведенной на русский язык «Анатомии детектива» пишут о родстве детектива со сказкой, называют классический детектив современной городской сказкой. Венгерский писатель (и не он один), констатируя факт родства детектива и сказки (факт бесспорный), ограничиваются этим для того, чтобы объяснить ложность подхода к этому жанру с мерками психологической, социальной и и тому подобной литературы. Действительно, ну какие психологические тонкости можно усмотреть в Иване- царевиче? Какой анализ сложной мятущейся души Кащея Бессмертного? Но еще интереснее то, что ведь и сказка, волшебная сказка имеет собственный генезис, и как раз особенности этого генезиса и стали основой черт детективного жанра, породивших явление, о котором я писал вначале. Действие волшебной сказки, как показывает, например, В. Пропп, имитирует путешествие в загробный мир — или, во всяком случае, Иной мир.

[Aliskana]

I. ЛОВЛЯ БАБОЧЕК НА БОЛОТЕ

С извечной скукой повседневной жизни меня примиряет существование красивых женщин и детективных романов.

Писать о первых — занятие, на мой взгляд, вполне бессмысленное и проигрышное, приходится писать о последних. Тем более, что между женской красотой и хорошим детективном романом есть внутреннее родство, имя которому — Тайна. Мнение Эдгара По, отца современного детектива, о том, что истинной красоте всегда присуща некая странность, указывает именно на это родство.

Ибо Тайна — другое имя Странности.

Тайна всегда иррациональна и мистична. Тайна — нечто, обжигающее нас потусторонним холодом, укрытое мерцающим покрывалом ирреального, скрывающееся, в конечном счете, за пределами нашего мира. Покров непроницаем для обычного зрения, для восприятия пятью органами чувств, дарованными человеку.

— Но позвольте! — скажет читатель этих строк (если таковой имеется). — Только что вы сказали, что Тайна есть элемент детектива. А герой детективного романа, сыщик — он ведь только и делает, что исследует тайну. И в финале преподносит ее нам в изящной упаковке логических умозаключений! Разве не так?

Что же, обратимся еще раз к уже упомянутому «отцу детектива». Тень «безумного Эдгара» будет постоянно витать над этими заметками, ибо именно его взгляд на какую-то долю секунды, на какое-то мгновение проник за покров им же обнаруженной Тайны и ужаснулся; ужаснувшись же, воспроизвел на страницах зыбкую игру теней, отражений… При том ведь все его произведения, даже самые странные, пугающие, исполненные чудес и сверхъестественных явлений — все они внешне строятся в соответствии с безукоризненной логикой: «Поскольку из А неизбежно следует Б, то…» — и так вплоть до последней буквы алфавита.

Но кроме безукоризненной логики сыщика в детективном романе сохраняется та иррациональная Тайна, о которой говорилось выше и которая никогда и ни при каких обстоятельствах читателю не раскрывается. Детективный роман содержит две категории, чрезвычайно близкие друг к другу, на первый взгляд — чуть ли не синонимы: Тайну и Загадку. Именно вторая любезно подносится читателю на блюдечке с голубой каемочкой. Однако суть ее, этой разгадки, прекрасно раскрывает венгерский литературовед Тибор Кестхейи, как уже было сказано в предисловии, прямо выводящий родсловную детектива из волшебной сказки: «Решение сказки всегда фиктивно. Да и не может быть иным — в детективе все происходит согласно стилизованным законам — и убийство, и расследование, и разумеется, доказательство вины преступника». Мы же здесь напомним еще и то, что волшебная сказка в родстве с мифом, и следовательно, детектив тоже кровнородственен с мифом.

Первая же категория — Тайна — остается скрытой — при том, что именно ее присутствие делает детектив не только не низким, но напротив — самым возвышенным литературным жанром.

И самым поэтичным.

Кому-то может показаться странным такое утверждение — во все времена детектив прочно записывали в масскульт, «pulpe», чуть ли не в китч.

Меж тем в числе его классиков и эстетов оказались и Р. Стивенсон и Т. С. Эллиот, Джон Макграфт и Николас Блейк, Дилан Томас и Жан Кокто, Г. Аполлинер и А. Версмеер, Бертольт Брехт и Хорхе Луис Борхес — писатели и поэты, составившие цвет современной мировой литературы. Выдающийся русский поэт Михаил Кузмин предпринял ункальную попытку синтеза двух жанров, поэзии и детектива, соединив в новелле «Лазарь» (последняя книга стихов «Форель разбивает лед») стихотворную форму с криминально- детективным сюжетом…

В эссе «Философия творчества» Э. По подверг беспристрастному анализу один из собственных поэтических шедевров — стихотворение «Ворон». Среди прочих постулатов, которые он вывел в этом эссе, выделим один: чтобы стихотворение оказалось действительно наполненным магией высокой поэзии, необходимо ощущение присутствия некоей тайны. Иными словами, тайна является обязательным условием высокой поэзии.

И значит, детектив насквозь пронизан поэзией. Только эта литература оперирует тайной как самоценной эстетической категорией. Тайна — вот истиный герой детектива.

Что же до репутации, то сошлюсь на слова одного из классиков жанра английского писателя Р. Остин Фримена: «В литературе другим жанрам место отводят на основании их шедевров, в то время как детективы оценивают по их отбросам».

Давайте восстановим справедливость: попробуем оценить детектив по шедевру, каковым безусловно является роман одного из отцов жанра Артура Конан Дойла «Собака Баскервилей».

Нет нужды пересказывать сюжет романа — читатели прекрасно его знают, если не по книге, то уж во всяком случае по регулярно повторяющейся российским телевидением экранизации с Ливановым и Соломиным. Сюжет — это и есть постепенное и последовательное раскрытие Загадки, решение логической задачи мастером-детективом.

Что же до Тайны, то, думаю, никто из читателей и поклонников этого романа не будет спорить с утверждением о страницах, насквозь пропитанных мистическим ароматом. Повторюсь: в самом сюжете никакой мистики нет, все строго логично и рационально. Откуда же привкус, откуда ощущение постоянного присутствия потусторонних сил, близости преисподней, inferno?

«СЦЕНА ОБСТАВЛЕНА КАК НЕЛЬЗЯ ЛУЧШЕ…»

Итак, мы начнем не с собственно детективной истории. Прежде определим место действия.

«По обе стороны дороги поднимались зеленые склоны пастбищ, но впереди, за пределами этого мирного залитого солнцем края, темнея на горизонте вечернего неба, вырисовывалась сумрачная линия торфяных болот, прерываемая острыми вершинами зловещих холмов… Стук колес нашего экипажа постепенно замер, потонув в густом слое гниющей травы…»

«Перед нами поднималось крутое взгорье, поросшее вереском — первый предвестник торфяных болот. На вершине этого взгорья, словно конная статуя на пьедестале, четко вырисовывался всадник…»

Обратите внимание: едва эти первые отсветы Тайны обнаруживаются читателем, как тотчас вносится рациональное объяснение, имеющее отношение уже к категории Загадки: «Из принстаунской тюрьмы сбежал арестант, сэр. Вот уже третий день его разыскивают. Выставили сторожевых на всех дорогах.» Впридачу к этим словам доктор Уотсон тут же вспоминает о «деле Сэлдона», которым, оказывается, в свое время занимался Шерлок Холмс… Но напомним читателю цитированное выше утверждение Т. Кестхейи — насчет фиктивности объяснений. Прибавим к неподвижным фигурам всадников, стоящих на границе Дня и Ночи, Света и Тьмы (стражи Апокалипсиса?) кровавый цвет неба и загадочную Гримпенскую трясину, торфяные болота, которую всадники эти охраняют: «Где-то там, на унылой глади этих болот, дьявол в образе человеческом, точно дикий зверь, отлеживался в норе, лелея в сердце ненависть к людям…»

Если мало этого, обратим внимание на дополнительные характеристики: «Крутой склон был покрыт как бы кольцами из серого камня. Я насчитал их около двадцати.

— Что это? Овчарни?

— Нет, это жилища наших почтенных пращуров. Доисторический человек густо заселил торфяные болота…» К последней теме, кстати, автор обращается еще один раз: «Доктор Мортимер… нашел череп доисторического человека…» Позволю себе небольшое отступление:

«Я осматривал череп, обратив внимание на его свирепый оскал и словно живой еще взгляд пустых впадин.

— В нем есть нечто страшное, — рассеянно проговорил я…»

Прошу прощения за небольшую мистификацию. Последняя цитата — не из «Собаки Баскервилей», а из небольшого романа Герберта Уэллса «Игрок в крокет». Действие «Игрока» разворачивается на болоте, и можно с уверенностью сказать: на том же самом болоте, что и действие конан-дойловского шедевра. Географически и, так сказать, метафизически. Правда, Уэллс, менее склонный к недоговоренностям, обозначил это болото очень четко: «Каиново болото»; что же до раскопанного там черепа, то герои «Игрока» убеждены, что на болоте похоронен первоубийца Каин, а само болото — квинтэссенция мирового Зла.

«Узкий проход между искрошившимися каменными столбами вывел нас на открытую лужайку, поросшую болотной травой. Посередине ее лежат два огромных камня, суживающиеся кверху и напоминающие гигантские клыки какого-то чудовища».

Что же, пожалуй хватит деталей в описании сцены действия. Остается лишь вслед за А. Конан Дойлом констатировать:

«Сцена обставлена как нельзя лучше — если дьявол действительно захотел вмешаться в людские дела…»

«ВОССТАВАТЬ ПРОТИВ САМОГО ПРАРОДИТЕЛЯ ЗЛА…»

Всадники Апокалипсиса вообще-то выполняют функции не столько стражей призрачной границы между материальным миром и миром потусторонним, сколько служат грозным предостережением: Зло вот- вот ворвется в мир: «И вот: Конь Бледный, и едущий на нем; имя ему — Смерть… И Ад следовал за ним…»

Зло персонифицировано — как и положено для детективного романа — в образе Степлтона. Конан Дойл снабжает этого героя чрезвычайно любопытной биографией, профессией и хобби. Биография (некоторые ее страницы):

«Когда он близко подошел к Египту, то сказал он Саре, жене своей: вот, я знаю, что ты женщина, прекрасная видом; и когда увидят тебя Египтяне, то скажут: „это жена его“; и убьют меня, а тебя оставят в живых. Скажи же, что ты мне сестра, дабы хорошо мне было ради тебя…» Уф-ф… Нет-нет, не подумайте, что автор этих заметок по рассеянности процитировал Святое Писание. Вовсе нет. Как ни кощунственно на первый взгляд это звучит, но в биографии Стэплтона и его жены явственно прослеживается библейское заимствование: «Женщина, которую он выдает здесь за мисс Стэплтон, на самом деле его жена… Повторяю, эта леди не сестра Стэплтона, а его жена».

Итак, муж и жена появляются в землях, принадлежащих некоему властителю (в романе — сэру Чарльзу Баскервилю) и поселяются здесь с его, властителя, согласия. Властитель, не подозревающий об истинных отношениях «сладкой парочки», принимает чрезмерное участие в судьбе красавицы, за что немедленно карается появлением адского чудовища, рожденного Гримпенскими болотами (между прочим, тоже символ: болотной лихорадки, чумы, и т. д.): «И поразил Господь фараона и весь дом его большими язвами за Сару, жену Аврама…»

Остановимся и подумаем: что может означать это пародирование или фарсирование Библии? Вернее, зададимся вопросом: кто может позволить себе разыгрывать пародию на Священную историю?

Кто он такой, этот мистер Стэплтон? Присмотримся к нему повнимательнее: «Невысокий худощавый блондин лет тридцати пяти — сорока, с чисто выбритой, несколько постной физиономией и узким, длинным подбородком. На нем был серый костюм и соломенная шляпа. Через плечо у него висела жестяная ботанизирка, а в руках он держал зеленый сачок для ловли бабочек…» Казалось бы, ничего, привлекающего внимания — ну разве что сачок. Но уже спустя короткое время автор устами доктора Уотсона сообщает: «От этого спокойного бесцветного человека в соломенной шляпе и с сачком для ловли бабочек (дался им этот сачок!) веяло чем-то грозным. Дьявольское терпение, сопряженное с хитростью, на губах улыбка, а в сердце черная злоба…»

Что же скрывает маска безобидного любителя энтомологии? Почему от него веет «чем-то грозным?» Кстати о безобидном увлечении. Бабочка во все времена и во всех мифологиях выступала символом человеческой души. Римляне и греки изображали Психею в образе юной красавицы с крылышками мотылька.

В таком случае, кто же гоняется с сачком за беззаботно порхающими душами? Порхающими, между прочим, на границе между миром земным и инфернальным, то есть — на болотах: «Какие там редкостные бабочки!.. Я осмеливаюсь туда ходить, потому что у меня есть своя сложная система примет…» Это слова самого Стэплтона. Что за «энтомолог» у врат адской пучины, профессионально охотящийся за пытающимися упорхнуть душами, опять-таки, вполне понятно.

«Глазам нашим предстало нечто до такой степени странное и неожиданное, что мы замерли на месте. Эта комната представляла собой маленький музей. Ее стены были сплошь заставлены стеклянными ящиками, где хранилась коллекция мотыльков и бабочек — любимое детище этой сложной и преступной натуры…»

Между прочим, эту аналогию (бабочка — душа) сам Конан Дойл формулирует достаточно четко: «Теперь мы его поймали, Уотсон! Завтра он будет биться в наших сетях, как бабочка под сачком! Булавка, пробка, ярлычок — и коллекция на Бейкер-стрит пополнится еще одним экземпляром». Юмор Шерлока Холмса в данном случае содержит намек еще и на некоторые особенности образа сыщика в классическом детективе. Но об этом мы поговорим чуть ниже.

А вот, кстати, слова об одной грешной душе, уловленной «Стэплтоном»:

«— Это и есть виновник всех бед — злодей Хьюго.

Лицо на портрете никто не упрекнул бы ни в грубости черт, ни в жестокости выражения, но в поджатых губах, в холодном, непреклонном взгляде было что-то черствое.

— Силы небесные! — воскликнул я.

С полотна на меня смотрело лицо Стэплтона…»

История о дьяволе, похитившем душу грешника и использовавшим его тело как временное обиталище, столь распространена в европейской литературе, что превратилась почти что в штамп.

Правда, автор тотчас дает поразительному сходству вполне рациональное объяснение: «Любопытный пример возврата к прошлому и в физическом и в духовном отношении». Но это объяснение опять-таки имеет отношение к области, которую мы определили как «Загадку» — логическую задачу, решаемую героем романа; у нас же речь идет о категории Тайны.

И еще одна деталь из прошлого «Стэплтона»: «У меня была школа в одном из северных графств. Для человека с моим темпераментом такая работа суховата, неинтересна, но что меня привлекает в ней, так это тесная близость с молодежью. Какое счастье передавать им что-то от самого себя, от своих идей, видеть, как на твоих глазах формируются юные умы! Но судьба обернулась против нас. В школе вспыхнула эпидемия, трое мальчиков умерли…» Снова эпидемия, мор…

Что же, все представляется вполне логичным: он пародирует (обезьянничает) Священную историю; он ориентируется в адской трясине как у себя дома; он совращает невинных; он управляет силами ада; он ловит душ в преддверьи потустороннего мира; он способен воспользоваться телом уловленного им грешника для своих целей. Наконец, он и уходит в преисподнюю, когда противник раскрывает истинный его облик: «Он может спрятаться только в одном месте, больше ему некуда деваться. В самом сердце трясины…»

Хочу заметить, что роман «Собака Баскервилей» — чуть ли не единственное произведение Артура Конан Дойла, в котором преступник все-таки уходит от возмездия. Единственное, о чем говорит доктор Уотсон — это весьма неопределенная фраза о возможном возмездии: «Если земля говорит правду, то Стэплтону так и не удалось добраться до своего убежища».

Стэплтон, «обезьяна Бога»… Об истинной его природе писатель честно предупредил читателя — в самом начале романа: «До сих пор моя сыскная деятельность протекала в пределах этого мира, — сказал Холмс. — Я борюсь со злом по мере своих скромных сил, но восставать против самого прародителя зла будет, пожалуй, чересчур самонадеянно с моей стороны».


Вернемся же к роману «Собака Баскервилей». Как я уже писал, Гримпенская трясина — символ преисподней, адские врата (такие же, как Негритянский остров). Потому наш энтомолог уходит туда и возвращается оттуда с легкостью необычайной, безо всякого вреда для себя. Что и неудивительно: коль скоро трясина — врата Преисподней (адская пасть — помните?), почему бы дьяволу испытывать какие-то трудности во время подобных экскурсий? Там ведь для него — дом родной.

Но есть кажущееся противоречие, которое читатель наверняка уже заметил. Оттуда же, с торфяных болот выходит на сцену и антагонист злых сил — сыщик. Именно в болотах его впервые встречает доктор Уотсон — впервые после начала непосредственного действа, разумеется. Хронология мистерии, хронология проявления Тайны не всегда совпадает с хронологией Загадки, хронологией сюжета. Будем рассматривать пока что первую сцену на Бейкер-стрит, рассказ доктора Мортимера, знакомство с сэром Генри Баскервиля и тому подобное — как служебный пролог. Помните у Гете «Пролог на земле» и «Пролог на небесах». Так вот, Бейкер-стрит — пролог на земле. Покров, сознательно скрывающий мистическую суть происходящего — до поры до времени.

Так что же получается — и этот герой, сражающийся во имя торжества справедливости и добра, тоже обитает в адских глубинах? Как такое возможно? Как этот факт согласуется с утверждением, что Гримпенская топь — Преисподняя?

Вполне согласуется. Нужно лишь внимательнее приглядеться к фигуре частного сыщика (не только у Конан-Дойла) и попробовать понять: какова его природа? Кто он, собственно говоря, такой, этот центральный персонаж детективного романа? Но прежде заметим, что роман «Собака Баскервилей» написана в 1901, а опубликована в 1902 году — то есть, после появления в печати рассказа «Последнее дело Холмса», в котором герой А. Конан-Дойла погибает от рук профессора Мориарти на дне Рейхенбахского водопада. Мало того. Первоначально в «Собаке Баскервилей» вообще не должен был участвовать Шерлок Холмс — все по той же причине: Конан-Дойл убил своего героя. Известный литературовед Ю. Кагарлицкий пишет по этому поводу: «В это время Конан Дойл еще крепко помнил, что Шерлок Холмс давно погиб, и выстраивая сюжет, хотел обойтись без него. Но это не удалось. Старый его герой чуть ли не силой ворвался в новую повесть…» Иными словами — перед нами посмертная история великого сыщика.

Если считать его (в рамках литературной реальности, разумеется) существом земным. В чем, как мы уже убедились, имеются небезосновательные сомнения.

Но почему же все-таки Холмс возвращается в наш мир из Преисподней? Ведь он — олицетворение справедливости, возмездия, окончательного воздаяния преступнику, злодею. Не так ли? И если уж преступник есть одно из воплощений Князя Тьмы, то почему же сыщика не представить воплощением предводителя Небесных Воинств?

Вспомним, какими методами оперирует сыщик. Да, он борется со злом — но теми же способами, которыми действует само зло. Он лжет, лицемерит, угрожает, меняет маски, словом — участвует в том же дьявольском действе, что и его антагонист. В некотором смысле, они представляют собою две ипостаси одного существа. К тому же — в рамках опять-таки, культурного мифа, — сыщик самовольно присваивает себе прерогативы самого Бога! Ведь только Бог может определить меру воздаяния. Если темная фигура — падший ангел, то светлая фигура, как его антагонист — «падший» дьявол, «неправильный» дьявол, исторгнутый Адом и выступающий на стороне Добра…

И вновь мы сделаем шаг в сторону от анализа исключительно конан-дойловского романа — с тем, чтобы увидеть преломление и повторение вышесказанного в другом, более позднем романе, написанном другим автором в другой стране. Роджер Желязны, один из самых оригинальных американских фантастов, написал в свое время роман «Тоскливой октябрьской ночью», где в некоем странном и страшном действе сходятся герои мировой литературы. Среди персонажей появляется и граф Дракула, и доктор Франкенштейн, и, конечно же, Шерлок Холмс. Его (как и других действующих лиц) Желязны снабжает прозрачным псевдонимом «Великий Детектив». В обстановке, описанной фантастом, в великой мистерии борьбы сил Добра и Зла Великий Детектив оказывается безусловно на стороне сил Добра. Правда, он не участвует в битве, его задача более локальна: спасти невинную девочку от ритуального жертвоприношения. И он прекрасно справляется с этой задачей, но… Впрочем, прочитаем: «Загороженный от взора викария телом Графа, чужой волк впрыгнул в круг света от костра, ухватился за плечо Линет… и потащил ее назад в темноту… Волк с Линет исчезли из виду; и я понял, что все его беседы с Ларри (оборотнем — Д.К.) плюс собственные познания в наркотиках и добытые им образцы привели его… к успеху; и я только что стал свидетелем появления Великого Детектива в самой великой из его ролей». В роли оборотня, существа безусловно чуждого светлым силам — правда, амбивалентного, двойственной (прошу прощения за каламбур) природы.

Непримиримые противники, антагонисты — убийца и сыщик — в классическом детективном романе имеют явно инфернальную природу и столь же инфернальное родство. О котором, кстати говоря, вполне догадывается и его враг. Вспомним первое появление еще незнакомого читателю Степлтона — в Лондоне, во время слежки за Холмсом: «Вам, вероятно, интересно знать, кого вы возили весь день? Шерлока Холмса».

Из тьмы приходит в этот мир воплощенное Зло, — но из тьмы же приходит и сила, борющаяся с ним: «И вот тут-то произошло нечто странное и совершенно неожиданное. Мы уже поднялись, решив оставить бесполезную погоню. Луна была справа от нас; неровная вершина гранитного столба четко вырисовывалась на фоне ее серебряного диска. И на этом столбе я увидел человеческую фигуру, стоявшую неподвижно, словно статуя из черного дерева».

«АДСКОЕ СУЩЕСТВО, ВЫСКОЧИВШЕЕ ИЗ ТУМАНА…»

Второстепенные персонажи «Собаки Баскервилей» тоже окружены мистическим туманом. Вот Бэрримор, бессменный дворецкий, вечный страж Баскервиль-Холла. его традиций и тайн: «Наружность у него была незаурядная: высокий, представительный, с окладистой черной бородой, оттенявшей бледное благообразное лицо». И в другом месте: «Чем-то таинственным и мрачным веяло от этого бледного благообразного человека с черной бородой». Его жена: «Весьма солидная, почтенная женщина с пуританскими наклонностями, трудно вообразить себе существо более невозмутимое». Эта невозмутимость сродни жреческому спокойствию. Да они и есть жрецы-хранители, служители идолам Баскервиль-Холла — тем самым «портретам, взирающим со стен с удручающим молчанием». Эти хранители тоже связаны с «торфяными болотами», с «Гримпенской трясиной» — кровно связаны, поскольку жена Бэрримора — сестра каторжника Селдона, патологического убийцы, нашедшего приют там, где только и мог найти приют подобный человек — на болотах. Бэрриморы уже были свидетелями ритуальной жертвы — смерти своего старого хозяина, сэра Чарльза Баскервиля, пожранного потусторонним чудовищем, вырвавшимся из адской пасти (помните — «два огромных камня, суживающиеся кверху и напоминающие гигантские клыки какого-то чудовища»?): «Бэрримор первым обнаружил тело сэра Чарльза, и обстоятельства смерти старика Баскервиля были известны только с его слов…» Они предчувствуют новое кровавое действо, новое жертвоприношение. Фактически, они и совершают его.

«…Зажженная спичка осветила окровавленные пальцы и страшную лужу, медленно расплывающуюся из-под разбитого черепа мертвеца. И сердце у нас замерло — при свете спички мы увидели, что перед нами лежит сэр Генри Баскервиль!

Разве можно было забыть этот необычный красновато-коричневый костюм — тот самый, в котором баронет впервые появился на Бейкер-стрит!…

…Холмс вскрикнул и наклонился над телом. И вдруг начал приплясывать, с хохотом тряся мне руку:

— Это не сэр Генри! Это мой сосед — каторжник!..»

Отдав бедняге Селдену старый гардероб сэра Генри, Бэрриморы становятся невольными виновниками смерти последнего — вместо сэра Генри.

Царь, совершивший кощунственный поступок, подлежит принесению в жертве адскому чудовищу (как его предшественник). Но жрецы находят ему заместителя, царя-на-час. Облаченный в царские одеяния (первый костюм, коронационный!), несчастный отдается потусторонним силам во искупление чужого греха, подлинный же властитель продолжает жить… «В Вавилоне ежегодно справлялся праздник Закеев. Начинался он шестнадцатого числа месяца Лус и продолжался пять дней. На это время господа и слуги менялись местами: слуги отдавали приказания, а господа их исполняли. Осужденного на смерть преступника обряжали в царские одежды и сажали на трон. По истечении пяти дней с него срывали пышные одежды, наказывали плетьми и сажали на кол или вешали… Основание было лишь одно — осужденного предавали казни вместо царя» (Д. Фрэзер. «Золотая ветвь»). Искупительная жертва, принесенная служителями мрачного культа, ограждает настоящего царя от воздействия темных сил. Темные силы умиротворены, точнее сказать — обмануты подставной жертвой, ослаблены ею; в результате борьба антагонистов заканчивается победой того, кто выступает на стороне Света. Шерлок Холмс убивает чудовищного пса, а хозяин пса, как и должно, убегает в сердце Гримпенской трясины — где ему и место.

Вот мы и добрались до самого мрачного персонажа романа, именем которого названа вся эта история. Удивительная вещь, но собаке крупно не повезло в мифологии. Чрезвычайно редко в мифах и эпосе обыгрываются те качества этого животного, которые способны вызвать симпатию — верность, преданность и т. д. Куда чаще мифический пес связан со смертью, с темными силами, с преисподней. Весьма характерен пример Цербера. Словом, основным качеством собаки в мифологии обычно является способность преследовать и хватать. Ловчий Смерти, неутомимый гонитель, вершитель возмездия — вот каков мифологический архетип Пса. Один из сборников мистических рассказов Агата Кристи так и называется: «Псы Смерти». В образе черного пуделя является к Фаусту Мефистофель. Даже адская пасть — врата Преисподней — в средневековых изображениях представляет собою пасть чудовища с весьма собачьими чертами (как пример — полотна И. Босха). Кстати, о клыках гигантского чудовища, обрамляющих «врата» Гeмптонской трясины мы уже упоминали.

Тут уместно обратить внимание читателя на то, что символизирует собака в еврейской мистической традиции. Собака в Каббале символизирует сфиру Гвура — «суровость», и рассматривается как символ неотвратимости возмездия, как символ суровости приговора.

Именно в этом облике предстает перед героями и читателями собака Баскервилей: «Такой собаки еще никто из нас, смертных, не видел. Из ее отверстой пасти вырывалось пламя, глаза мерцали, словно искры, по морде и загривку переливался мерцающий огонь. Ни в чьем воспаленном мозгу не могло бы возникнуть видение более страшное, более омерзительное, чем адское существо, выскочившее на нас из тумана…»

«ТАЙНА ОСТАЕТСЯ НЕРАЗГАДАННОЙ…»

Так о чем же повествует «Собака Баскервилей», образец детективного жанра, одна из его вершин? С одной стороны, речь идет о решении логической Загадке, о рациональном объяснении странных и страшных событий и в конечном счете, о раскрытии хитроумно замысленного и совершенного преступления. С другой же — перед нами мистическая драма, разыгрывающая вечную историю борьбы Добра и Зла, борьбы, протекающей наиболее остро на границе материального и потустороннего миров и преломляющуюся в архетипические мифологемы, присутствующие в основе современной культуры. Мистерия скрыта от наших глаз покровом обыденности. Лишь местами, когда этот покров истончается и рвется, обыденность приобретает сияние ирреальности. Тайна остается Тайной — никогда читателю классического детектива не узнать с очевидной достоверностью подлинный источник мистического тумана, укутывающего героев и события. Как сказано в той же «Собаке Баскервилей»: «Тайна торфяных болот, тайна их странных обитателей остается по-прежнему неразгаданной».

[Aliskana]

II. ДЕТИ ПОДЗЕМЕЛЬЯ

Проза есть выродившаяся поэзия. Так считали древние греки — в их числе Аристотель. Я обеими руками подписываюсь под этим суждением — если под вырождением имеется в виду утрата наследственных черт по мере эволюции. В этом случае можно задуматься: какой из видов — или жанров — прозы «выродился» в наименьшей степени? Иными словами, стоит нынче ближе всех к поэзии? Рискуя навлечь на себя гнев ревнителей «серьезности» литературы, поклонников исключительно «мэйнстрима», со снисходительным презрением относящихся к «масскульту», хочу сказать: это детектив. Вообще, критики многократно и постоянно гонимого жанра демонстрируют образчик своеобразного литературного расизма, отказывая в принадлежности к подлинному искусству не отдельных книг, а целого жанра как такового. Утверждение: «Я не люблю поэзию», — воспринимается в приличном обществе неким чудачеством. Гордое заявление: «Я не люблю детективы!» — рассматривается признаком серьезного и глубокого отношения к духовным ценностям, каковых означенный жанр не содержит. Ну конечно — с одной стороны вроде бы, макулатура, заполняющая книжные прилавки, с другой — Пушкин и Байрон. Но ведь можно построить сопоставление и иначе: с одной стороны — Борхес и Эко (или Эдгар По и Роберт Стивенсон), с другой, например, — рифмованная халтура из многочисленных сборников и альманахов 70-90-х годов.

Возвращаясь к вопросу о родстве детектива и поэзии (уже затронутого в «Ловле бабочек на болоте»), я хочу отметить для начала «формальные» признаки двух разделов литературы. Цитата: «Ведь все ради этой строки написано? — Как всякие стихи — ради последней строки. — Которая приходит первой. — О, вы и это знаете!» Это разговор двух гениальных поэтов — Марины Цветаевой и Михаила Кузмина, приведенного Цветаевой в рассказе «Нездешний вечер». Так вот: всякий, кто пишет или пробует писать детектив, прекрасно знает: детектив пишется «ради последней строки» — ради развязки. Которая приходит первой — ибо специфика жанра такова, что детектив «пишется с конца», с развязки. Далее: в наибольшей степени от ритмической упорядоченности из всех прозаических зависит успешность или неуспешность именно детектива — поскольку прихотливая цепочка интеллектуального расследования требует очень четкого ритма — иначе читатель просто не воспримет текст, произведение рассыпется. И, наконец — рифма. Детектив без рифмы просто не существует! Правда, рифма эта специфична: улика. В детективном произведении рифмуются улики. Они увенчивают «строфы» и увязывают их друг с другом — чтобы в конце построить образ, изначально задуманный автором — ту самую «последнюю строку, которая приходит первой».

Впрочем, все это, как я уже сказал, «формальные» признаки родства. Есть и более глубокие, внутренние, связанные с тем, что детектив — и это признано большинством исследователей — представляет собой современную сказку. Например, все тот же Тибор Кестхейи в «Анатомии детектива» пишет: «Назвали его (детектив — Д.К.) романом или новеллой и в таком качестве осудили, хотя он — сказка… Сказка и детектив одинаково плетут цепь событий вокруг лишь эскизно обрисованных образов…» И далее: «Невинно подозреваемые — это отданные во власть дракона золушки и принцессы детективной истории…» То, что в этой работе столь часто цитируется венгерский исследователь, объяснимо тем, что на сегодняшний день это чуть ли не единственное исследование детектива, имеющееся на русском языке, а ссылок на книги, вышедшие на других языках, я стараюсь по возможности избегать.

Итак, детективное повествование представляет собою волшебную сказку, обряженную в сегодняшние урбанистические одежды. Сказка же происходит от эпической поэзии и мифологии — с того момента, когда эпос и миф утрачивают религиозное значение и становятся частью фольклора. Ну, а поэтическую природу фольклора, надеюсь, никто отрицать не будет. И все, что следует ниже, имеет целью показать, сколь причудливые и древние персонажи скрываются под масками героев детективных произведений. Так же, как в сказку, они пришли из мифа, так же как в сказке — и еще в большей степени — они постарались прикинуться реальными людьми, живущими на соседней улице. Для того я предлагаю рассмотреть книгу, фактически относящуюся к любимому мною (и надеюсь, вами) жанру, но до известной степени.

История детектива как жанра точкой своего отсчета имеет 1841 год — появление рассказа Эдгара По «Убийство на улице Морг». И несмотря на то, что в разных странах на роль основоположника претендовали разные авторы, отцом жанра единогласно признан американский романтик. Тем не менее, говоря о генезисе центральной фигуры детектива — сыщика-интеллектуала, — я хочу обратить ваше внимание на другого писателя — столь же великого, что и «безумный Эдгар». Речь пойдет об Александре Дюма. Следует заметить, что произведения Дюма, могущие быть полностью отнесенными к детективу, являются наименее удачными в его наследии — тринадцать историй о Скотланд-Ярде — сегодня рискнет прочесть разве что уж очень большой энтузиаст. Они скучны, примитивны и плохо написаны. Говоря о Дюма-предтече я имею в виду, напротив, лучший его роман (или один из лучших) — «Граф Монте-Кристо», вышедший в свет тремя годами позже «Убийства на улице Морг» — в 1844 году.


«ПО СЛАБОМУ СВЕТУ, ПАДАЮЩЕМУ СВЕРХУ»

«Дантес… посмотрел в ту сторону, куда направлялась лодка, и увидел в ста саженях перед собою черную отвесную скалу, на которой каменным наростом высился мрачный замок Иф…» Сюжет «Графа Монте-Кристо» настолько хорошо известен, что пересказывать предысторию заключания Эдмона Дантеса нет никакого смысла. Я предлагаю внимательнее присмотреться к самым важным для сюжета романа (и для вопроса о происхождении центрального образа детективного жанра) сценам пребывания Дантеса в замке Иф. Если помните, товарищем несчастного моряка по заключению стал узник весьма необычный — аббат Фариа. Фариа обладает поистине энциклопедическими знаниями, блестящим интеллектом, и некоторыми другими качествами, о которых речь пойдет ниже. Вскоре после знакомства с ним, пораженный проницательностью своего соседа, Дантес просит помочь разгадать загадку ареста: как и почему он оказался в узилище? Дальше я хочу привести сцену из книги и прошу прощения за длинную цитату, но задача того требует. Итак:

«— В науке права, — сказал он (аббат — Д.К.), помолчав, — есть мудрая аксиома, о которой я вам уже говорил: кроме тех случаев, когда дурные мысли порождены испорченной натурой, человек сторонится преступления Но цивилизация сообщила нам искусственные потребности, пороки и желания, которые иногда заглушают в нас доброе начало и приводят ко злу… если хочешь найти преступника, ищи того, кому совершенное преступление могло принести пользу. Кому могло принести пользу ваше исчезновение?

— Да никому. Я так мало значил…

— Вас хотели назначить капитаном „Фараона“?

— Да.

— Вы хотели жениться на красивой девушке?

— Да.
— Нужно ли было кому-нибудь, чтобы вас не назначили капитаном „Фараона“? Нужно ли было кому- нибудь, чтобы вы не женились на Мерседес? Отвечайте сперва на первый вопрос: последовательность — ключ ко всем загадкам. Нужно ли было кому-нибудь, чтобы вас не назначили капитаном „Фараона“?

— Никому, меня очень любили на корабле. Если бы матросам разрешили выбрать начальника, то они, я уверен, выбрали бы меня. Только один человек имел причину не жаловать меня: я поссорился с ним, предлагал ему дуэль, но он отказался.

— Ага! Как его звали?

— Данглар.

— Кем он был на корабле?

— Бухгалтером.

— Заняв место капитана, вы бы оставили его в прежней должности?

— Нет, если бы это от меня зависело; я заметил в его счетах кое-какие неточности.

— Хорошо. Присутствовал ли кто-нибудь при вашем последнем разговоре с капитаном Леклером?

— Нет; мы были одни.

— Мог ли кто-нибудь слышать ваш разговор?

— Да, дверь была отворена… и даже… постойте… да, да, Данглар проходил мимо в ту самую минуту, когда капитан Леклер передавал мне пакет для маршала.

— Отлично, мы напали на след. Брали вы кого-нибудь с собой, когда сошли на острове Эльба?

— Никого.

— Там вам вручили письмо?

— Да, маршал вручил.

— Что вы с ним сделали?

— Положил в бумажник.

— Так при вас был бумажник? Каким образом бумажник с официальным письмом мог поместиться в кармане моряка?

— Вы правы, бумажник оставался у меня в каюте.

— Так, стало быть, вы только в своей каюте положили письмо в бумажник?

— Да.

— От Порто-Феррайо до корабля где было письмо?

— У меня в руках.

— Когда вы поднимались на „Фараон“, любой мог видеть, что у вас в руках письмо?

— Да.

— И Данглар мог видеть?

— Да, и Данглар мог видеть.

— Теперь слушайте внимательно и напрягите свою память; помните ли вы, как был написан донос?

— О, да; я прочел его три раза, и каждое слово врезалось в мою память.

— Повторите его мне.

— Вот он, слово в слово: „Приверженец престола и веры уведомляет господина королевского прокурора, что Эдмон Дантес, помощник капитана на корабле „Фараон“, прибывшем сегодня из Смирны с заходом в Неаполь и Порто-Феррайо, имел от Мюрата письмо к узурпатору, а от узурпатора письмо к бонапартистскому комитету в Париже. В случае его ареста письмо будет найдено при нем или у его отца, или в его каюте на „Фараоне““.

Аббат пожал плечами.

— Ясно как день, — сказал он, — и велико же ваше простодушие, что вы сразу не догадались… Какой был почерк у Данглара?

— Очень красивый и четкий, с наклоном вправо.

— А каким почерком был написан донос?

— С наклоном влево.

Аббат улыбнулся, взял перо, обмакнул в чернила и написал левой рукой, на холсте, заменяющем бумагу, первые строки доноса.

— Невероятно! — воскликнул Дантес. — Как этот почерк похож на тот!

— Донос написан левой рукой. А я сделал любопытное наблюдение. Все почерки правой руки разные, а почерки левой все похожи друг на друга. Перейдем ко второму вопросу. Нужно ли было кому-нибудь, чтобы вы не женились на Мерседес?

— Да, одному молодому человеку, который любил ее.

— Его имя?

— Фернан.

— Имя испанское.

— Он каталанец.

— …Знал ли его Данглар?

— Нет… Да… Вспомнил!… За день до моей свадьбы они сидели за одним столом в кабачке старика Памфила. Данглар был дружелюбен и весел, а Фернан бледен и смущен…

— …Хотите знать еще что-нибудь? — спросил аббат с улыбкой…»

Далее с той же легкостью и тем же способом Фариа объясняет поведение прокурора Вильфора, за обманчивым сочувствием которого крылся страх перед разоблачением отца-заговорщика и крахом карьеры, и т. д. Я не привожу в параллель фрагменты из произведений, безусловно принадлежащих к детективному жанру, потому только что не хочу утомлять читателя чрезмерным цитированием. Но таких параллелей — и у Артура Конан-Дойла, и у Агаты Кристи и у прочих мастеров более чем достаточно. Думаю, читатель согласится: перед нами типичная сцена из детектива, в которой сыщик путем дедукции раскрывает загадку преступления. Обращаю ваше внимание на еще один фрагмент из «Графа Монте-Кристо» и вновь прошу прощения за длинную цитату по причинам, изложенным выше. Аббат Фариа рассказывает Дантесу о том, каким образом он стал обладателем тайны несметных сокровищ кардинала Спады, как расшифровал завещание последнего — Фариа нашел обрывок уничтоженного завещания погибшего кардинала. Вот он: «Сего 25 апреля 1498 года, бу… Александром VI и опасаясь, что он, не… пожелает стать моим наследником и го… и Бентивольо, умерших от яда… единственному моему наследнику, что я зар… ибо он посещал его со мною, а именно в… ка Монте-Кристо, все мои зол… ни, алмазы и драгоценности; что один я… ценностью до двух мил… найдет его под двадцатой ска… малого восточного залива по прямой линии. Два отв… в этих пещерах; клад зарыт в самом даль… каковой клад завещаю ему и отдаю в по… единственному моему наследнику…. 25 апреля 149…» Далее он объясняет Дантесу: «По уцелевшему отрывку я разгадал остальное, соразмеряя длину строк с шириной бумаги, проникая в скрытый смысл по смыслу видимому.» И приводит свою реконструкцию: «…дучи приглашен к обеду его святейшеством… довольствуясь платою за кардинальскую шапку… товит мне участь кардиналов Капрара… объявляю племяннику моему Гвидо Спада… ыл в месте, ему известном… пещерах остров… отые слитки, монеты, кам… знаю о существовании этого клада… лионов римских скудо, и что он… лой, если идти от… ерстия вырыты… нем углу второго отверстия… лную собственность, как… 8 года… аре Спада…». Вот полученный результат: «Сего 25 апреля 1498 года, бу…дучи приглашен к обеду его святейшеством Александром VI и, опасаясь, что он, не… довольствуясь платою за кардинальскую шапку, пожелает стать моим наследником и го…товит мне участь кардиналов Капрара и Бентивольо, умерших от яда… объявляю племяннику моему Гвидо Спада, единственному моему наследнику, что я зар…ыл в месте, ему известном, ибо он посещал его со мною, а именно в… пещерах островка Монте-Кристо, все мои зол…отые слитки, монеты, камни, алмазы и драгоценности, что один я… знаю о существовании этого клада, ценностью до двух мил…лионов римских скудо, и что он найдет его под двадцатой ска…лой, если идти от малого восточного залива по прямой линии. Два отв…ерстия вырыты в этих пещерах: клад зарыт в самом даль…нем углу второго отверстия; каковой клад завещаю ему и отдаю в по… лную собственность, как единственному моему наследнику. 25 апреля 149…8 года. Чез…аре Спада».

Скажите, что эта изящная дешифровка уступает истории из «Золотого жука» того же Эдгара По или «Пляшущим человечкам» А. Конан Дойла! С уверенностью можно сказать, что аббат Фариа, плод фантазии гениального французского романиста, достоин занять свое место в галерее великих сыщиков — рядом с Огюстом Дюпеном и Шерлоком Холмсом. Он не хуже их и — главное — тем же методом — умеет «отыскивать путь в подземелье по слабому свету, падающему сверху».

«ВЫ — МОЙ СЫН…»

Итак, мне кажется, нет нужды далее доказывать очевидную истину — аббат Фариа вполне подходит на роль одного из прародителей шеренги великих сыщиков. И полагаю, любителям детективной литературы не составит большого труда назвать тех героев, которые состоят в прямом родстве с узником замка Иф. Первым на ум приходит, конечно же, патер Браун, рожденный воображением Гилберта К. Честертона, далее — менее знаменитый, но от того не менее привлекательный монах-бенедиктинец брат Кадфаэль, герой детективно-исторического сериала английской писательницы Элис Питерс; запоминающийся брат Вильгельм Баскервильский из романа Умберто Эко «Имя розы». И даже раввин Дэвид Смолл, блистательно раскрывающий загадочные преступления в романах американца Гарри Кемельмана. Словом, те персонажи детективов, которых условно можно назвать «сыщик в рясе» (рабби Смолл, правда, предпочитает таллит и тфиллин), иными словами — священнослужитель, занимающийся раскрытием преступлений.

Но это, так сказать, ипостась героя, предназначенная для решения Загадки. Если читатель помнит, в главе «Баскервильская мистерия» я писал о том, что в основе классического детектива лежит не только Загадка — логическая задача, сводящаяся к поиску ответа на вопрос: «Кто убил?» (и вытекающие из него), но и Тайна — тот подтекст, раскрыть который в процессе расследования не представляется возможным в реалистических декорациях. В основе детектива лежит извечная парадигма языческих мифов — древняя гностическая мистерия об извечном противоборстве Добра и Зла, к тому же мы говорили (на примере «Собаки Баскервилей») об удивительной связи главного героя — сыщика — с миром темным, потусторонним, миром Смерти, присутствие которого постоянно ощущается на страницах рассматриваемых произведений. Мало того, мы охарактеризовали детектива, борющегося с силами Зла, как существо, с этими силами связанного, несущего печать порождения или, во всяком случае, причастности к миру Смерти, из которого эта самая смерть и прорывается в мир реальный, обыденный. Собственно, проникновение иррационального (т. е., смерти) в рациональное и есть суть детективного произведения.

И вдруг — милейший патер Браун… Или добрейший целитель брат Кадфаэль… Не правда ли — вышесказанное кажется нелогичным? Уж не ошибаемся ли мы, пытаясь усмотреть в их чертах — черты иные, древние, темные и пугающие? Но не спешите с выводами. Давайте-ка присмотримся к фигуре прародителя — аббата Фариа. Кто он такой? Почему, говоря о родстве детектива с мифом (через сказку и эпическую поэзию), мы вспомнили именно об этом герое? Политический заключенный, сокрытый в подземелье зловещего замка Иф? Или фигура более могущественная — и древняя?

Общаясь с новообретенным другом, Дантес однажды оказывается свидетелем приступа странной болезни, во время которой Фариа, по сути, превратился в …мертвеца: «…Дантес посмотрел на посеревшее лицо аббата, на его глаза, окруженные синевой, на белые губы, на взъерошенные волосы…» Аббат предупреждал его об этом заранее и сообщил, как тот сумеет ему помочь: «…Есть только одно средство против этой болезни, я назову вам его; бегите ко мне, поднимите ножку кровати, в ней вы найдете пузырек с красным настоем… Когда вы увидите, что я застыл, окостенел, словом, все равно, что мертвец, тогда — только тогда, слышите? — разожмите мне зубы ножом и влейте в рот десять капель настоя; и может быть, я очнусь…» Что же это за средство и что за болезнь такая овладела нашим героем? Заглянем через плечо склонившегося над похолодевшим аббатом Дантеса. Что он делает? «Он… влил одну за другой десять капель красного настоя и стал ждать… Наконец, легкая краска показалась на щеках; в глазах, все время остававшихся открытыми и пустыми, мелькнуло сознание; легкий вздох вылетел из уст; старик пошевелился…»

Впечатление жутковатое. Мертвец, красная жидкость, возвращающая его к жизни… Сырое подземелье, каменный мешок, непроглядная тьма… Остановившееся время… Никаких ассоциаций не вызывает? Уж не склеп ли это графа Дракулы? Или какого-то другого вампира? Похоже, весьма похоже.

Перелистаем десяток-другой страниц, перейдем в другую часть романа. Как читатель, я надеюсь, помнит, после «окончательной» смерти аббата, Дантес, заняв его место в зашитом мешке-саване, совершает дерзкий побег из замка Иф — с тем, чтобы, вступив во владения сокровищами аббата, приступить к мести врагам. И вот, чуть ли не на каждой странице мы встречаем странные намеки, да что там намеки! Точные указания на изменившуюся природу моряка Эдмона Дантеса. Вот, например, графиня Г.: «Послушайте! — отвечала она. — Байрон клялся мне, что верит в вампиров, уверял, что сам видел их, он описывал мне их лица… Они точь-в-точь такие же: черные волосы, горящие большие глаза, мертвенная бледность…» А вот дальше: «Граф стоял, высоко подняв голову, словно торжествующий гений зла». «Глаза красноватые с расширяющимися и сужающимися по желанию зрачками, — произнес Дебрэ, — орлиный нос, большой открытый лоб, в лице ни кровинки, черная бородка, зубы блестящие и острые, и такие же манеры… Уверяю вас, он окажется вампиром. — Смейтесь, если хотите, но то же самое сказала графиня Г., которая, как вам известно, знавала лорда Рутвена…» Лорд Рутвен — вампир, герой рассказа Д. Полидори, личного врача Байрона.

А вот слова самого «графа», которые он произносит перед дуэлью, долженствующей стать кульминацией его мести: «Мертвец вернется в могилу, призрак вернется в небытие…»

Хочу заметить, что тема воскрешения из мертвых повторяется на страницах второй части знаменитого романа весьма навязчиво: воскресшим из мертвых оказывается Бенедетто — незаконный сын прокурора де Вильфора: «Мой отец взял меня на руки, сказал моей матери, что я умер, завернул меня в полотенце… и отнес в сад, где зарыл в землю живым…» Восстает из мертвых отравленная Валентина — возлюбленная Максимилиана Морреля. Воскресает якобы умершая (проданная в рабство на Восток) дочь Али Тебелина Гайдэ. И так далее. Обращаю ваше внимание на то, что, за исключением случая с Валентиной, все прочие истории — истории мести за предательство — мести воскресшего покойника: Бенедетто мстит коварному отцу; Гайдэ — предателю де Морсеру; сам граф Монте-Кристо являет нам еще один парафраз «Коринфской невесты», вдохновившей в свое время Гете — возвращение мертвого жениха к не сохранившей верность невесте. Жениха-вампира, одержимого жаждой мести живым.

Каким образом моряк Дантес, невинно оклеветанный и посаженный в замок, стал вампиром, воскресшим мертвецом? Думаю, именно таким перерождением обеспечил его аббат Фариа, сделав гостя своего темного царства своим «сыном» — в довесок к сокровищам островка Монте-Кристо («Христова Гора», то есть, Голгофа, смертное место): «— Это сокровище принадлежит вам, друго мой, — сказал Дантес, — оно принадлежит вам одному, я не имею на него никакого права; я не ваш родственник. — Вы мой сын, Дантес! — воскликнул старик. — Вы дитя моей неволи!..» Или могилы, добавим мы, ибо тюрьма, подземелье замка, подземная камера — аналог могилы (разумеется, в сказке — см., например, работу В. Проппа «Исторические корни волшебной сказки»). Эдмон Дантес изъят из мира живых — как и положено сказочному герою, в день свадьбы, то есть, в канун зрелости. И отправлен в подземелье, перенесен в мир смерти, потусторонний мир.

Подземное царство.

Конечно же, как и следует герою волшебной сказки, он не может не встретиться с повелителем этого темного мира, с его истинным владыкой — аббатом Фариа. Фариа слеп (во всяком случае, таким он воспринимается), но прекрасно ориентируется во тьме: тьма — это его среда обитания, его дом. Он всесилен в своем царстве — из ничего (из «подручных средств») создает волшебные предметы. Он владеет несметными сокровищами, которыми распоряжается по своему усмотрению, которыми может одарить всякого, кто в него поверит (очень важный момент для любого культа): инспектор тюрем ему не верит — и много лет спустя получает жалкие франки от поверившего и разбогатевшего графа Монте-Кристо. Правда, с сокровищами дело обстоит не так просто. Согласно В. Проппу, в клад превращались магические предметы, утратившие свое первоначальное предназначение. Впрочем, сокровища острова Монте-Кристо не являются темой настоящих заметок. Вернемся к аббату Фариа и отметим еще две особенности: всесилен Фариа только в своем царстве (в верхнем, земном мире он изгой, преступник). И он требует жертвоприношений — помните о «красном настое», о «соке особенного свойства» (Гете), без которого инициация этого подземного владыки, оживление — невозможны? Кстати, согласно греческим мифам, покойники, чтобы обрести память, нуждались в крови. Одиссей, чтобы получить пророчества от прорицателя Тиресия, пришел под землю, к вратам Аида и напоил тень Тиресия кровью:

«В это время душа Тиресия старца явилась,
Скипетр держа золотой; узнала меня и сказала:
— Богорожденный герой Лаэртид, Одиссей многохитрый!
О несчастливец, зачем ты сияние солнца покинул,
Чтобы печальную эту страну и умерших увидеть?
Но отойди же от ямы, свой меч отложи отточенный,
Чтобы мне крови напиться и всю тебе правду поведать…»
Только напившись «красного настоя», умерший Тиресий возвращает себе память, а вместе с памятью и возможность провидеть будущее. Давать советы.

И, возможно, решать логические загадки, добавим мы. С помощью дедуктивного метода.

Итак, перед нами — истинный лик того, кто прятался под рубищем жалкого узника замка Иф. Нет, он не вампир, как могло показаться поначалу. Вернее, вампир, но более древнего происхождения, имеющий природу демоническую — или даже божественную, подземного, хтонического божества, древнего Диониса. Его слепота — оттуда же; для него закрыт мир материальный, но он прекрасно видит мир иной. Он всемогущ в своем царстве, он взыскует крови и владеет профетическим даром, но не имеет возможности вернуться в мир живых.

А что же Дантес? Похоже, и для него такая возможность закрыта: в мир вернулся не моряк Эдмон Дантес, а таинственный граф Монте-Кристо. И таинственность его, сопряженная с тайной, ощущающейся за текстом, не раскрывается до конца, оставляя читателя в неведении: так все-таки, что же мы прочли? Я уже высказывал предположение, что во второй части романа действует покойник — мертвец, одержимый жаждой мести живым, вампир, инициированный Властелином подземного царства, ставший его слугой. Он не устоял перед соблазном: принял дар властелина подземного царства, царства мертвых. Но ведь во всех сказках существует запрет на пользование пищей, питьем, богатством подземного царства. Не устоявший перед искушением и принимающий коварный дар навсегда остается в мире смерти…

И выходит наверх, к живым только в роли вампира, ожившего мертвеца.

Есть и еще одно объяснение, не противоречащее предыдущего, а дополняющее его. Мне представляется, что роман построен по той же схеме, что и знаменитый рассказ Амброза Бирса «Случай на мосту через Совиный ручей». Вкратце сюжет таков: во время Гражданской войны в США южане вешают пойманного разведчика северян. Во время казни веревка обрывается, осужденный падает в воду (повешение происходило на мосту через Совиный ручей — отсюда название рассказа), уходит от преследователей, добирается домой, встречается с горячо любимой женой, но… все это оказывается лишь видениями несчастного, посетившими его гаснущее сознание в те короткие мгновенья, когда тело его падало с моста и до момента, когда петля затянулась навсегда. Иными словами, вся вторая часть романа (после смерти Фариа) — предсмертные видения тонущего Дантеса, так и не сумевшего выбраться из мешка-савана. Может быть, потому в истории графа Монте-Кристо так много аляповатых, неестественных деталей, откровенно сказочных (упрощенно-сказочных, почти китчевых). И по той же причине, возможно, столь часто на страницах второй половины романа встречается образ воды, влаги, водной стихии — это реальность врывается в предсмертные грезы несчастного узника замка Иф — подземного царства. Живой не может выйти из мира смерти… Впрочем, предмет нашего рассмотрения — не роман Александра Дюма как таковой, а образ аббата Фариа — предтечи великих сыщиков. Вернемся же к это теме.

Что же выходит? Природа любимых персонажей детективного жанра столь отталкивающа? Ну, прежде всего, отнюдь не отталкивающа. Просто — нереальна. При том, что они «хорошо маскируются». В это легко убедиться, рассмотрев многочисленных потомков «аббата Фариа», появившихся на страницах книг спустя десятилетия и даже столетия после него и частично названных в начале этой главы. Пожалуй, каждому из них и с гораздо большим основанием, нежели Дантесу, старый узник замка Иф мог бы сказать: «Вы — мой сын…»

[Aliskana]

«ВСЕХ ЭТИХ ЛЮДЕЙ УБИЛ Я…»

Тремя характерными чертами обладает герой Дюма — и три, если можно так выразиться, группы его наследников, для каждого из которых какая-то из этих черт стала доминирующей, мы можем выделить в последующей детективной литературе, вплоть до сегодняшнего дня. Первое: обратим внимание на его звание — «аббат Фариа». «Аббат», священнослужитель, монах — сия ипостась чрезвычайно важна, не меньше других, о которых разговор впереди. К слову сказать, в самом романе «Граф Монте-Кристо» временами, словно для того, чтобы подчеркнуть: «Я — инкарнация Фариа», — Эдмон Дантес является в сутане и тоже зовется «аббатом». Аббат Бузони — таким он то и дело приходит к своим недругам и недоброжелателям — или к тем, кого избрал орудиями своей мести. И — заметьте — именно в этом облике он оказывается неуязвимым, бессмертным:

«…— Черта с два! — воскликнул Кадрусс, выхватывая нож и ударяя графа в грудь. — Ничего ты не скажешь, аббат!

К полному его удивлению лезвие не вонзилось в грудь, а отскочило…»

Все-таки, почему именно монах становится образом, связанным, как уже было сказано выше, с хтоническим, подземным божеством? В «Баскервильской мистерии» я говорил о том, что детектив представляет собою извечную мистерию борьбы Добра и Зла, персонажи которой обряжены в современные читателю одежды, но сквозь более-менее узнаваемые пейзажи проступает мерцание инфернального мира, мира смерти, находящегося в двух шагах от нашего. Действие происходит на пороге иной реальности. И неважно, как этот порог, этот край называется в конкретом случае: Гримпенской трясиной, цистерцианским монастырем или Негритянским островом — все это символы Порога, врат Смерти. Священнослужитель уже своим статусом в минимальной степени связан с миром реальным (слишком мало связей — он не имеет своего дома, он не нуждается в деньгах, он живет в безбрачии), строго говоря, его функция — бороться с грехом и «с самим Прародителем зла» (повторяя слова Шерлока Холмса), но еще важнее то, что он — Посредник. Проводник из этого мира в иной, своеобразный Харон-перевозчик. Аббат, монах, отрешившийся от суетного мира, т. е. от мира живых и остановившийся на пороге мира мертвых, он — Страж, Охранитель, Стоящий у Врат… И как таковой, он — Познавший, ему открыты потусторонние тайны. В романе Германа Гесс «Игра в Бисер» есть изумительная новелла «Средневековое жизнеописание», рассказывающая о жизни раннехристианских исповедников. Один из двух главных героев — отец Дион Пугиль — на вопрос главного героя Иосифа там, говоря о приходящих к исповеди грешниках, произносит весьма знаменательную фразу: «Это не они греховны, а мы. Потому что мы познали Грех, познали Добро и Зло». Вот это познание и обеспечивает образу священнослужителя место в череде «сыщиков в сутанах». И патер Браун, и брат Вильгельм, и брат Кадфаэль, все прямые потомки таинственного узника замка Иф — «люди с прошлым». И это прошлое — темно и тяжко. Например, брат Кадфаэль, монастырский целитель и добровольный сыщик, придуманный английской писательницей, в пору бурной молодости был крестоносцем, сражавшимся в Святой Земле с неверными и убил не один десяток людей, виновных в сущности лишь принадлежностью к иной вере: «Он помнил каждый год и день своего пребывания в миру и был благодарен судьбе за беззаботное детство, полную приключений юность, за женщин, которых знал и любил, за то, что ему посчастливилось принять крест и сражаться за христову веру в Святой Земле и бороздить моря у берегов Иерусалима. Вся его жизнь в миру была как бы долгим паломничеством, которое привело его в эту тихую обитель. Однако ничто в прошлом не пропало даром — ни ошибки, ни промахи, — ибо все так или иначе сделало его таким, каким он был ныне, и подтолкнуло к принятию обета. Господь дал ему знак, и у него не было нужды ни о чем сожалеть, ибо прошлое и настоящее составили ту жизнь, судьей которой мог быть один Всевышний…» Ныне этот скромный и незаметный персонаж «не просто удалился от мира, но воистину вернулся домой, ибо жить именно здесь было предначертано ему от рождения». Как же он живет сейчас, в скромной бенедиктинской обители в графстве Шрусбери? «Брат Кадфаэль лежал в темноте неподвижно, словно в гробу, вытянув руки вдоль тела. Полузакрытые глаза ловили сквозь дрему слабые отблески света на переплетении потолочных балок. В эту ночь молнии не сверкали, но дважды, до и после полуночного молебна, прозвучали отзвуки отдаленных раскатов грома, такие тихие, что остальные братья их вовсе не заметили, но брату Кадфаэлю, отчетливо слышавшему их, когда он поднимался на службу и когда снова укладывался спать, они показались знамением…» Из Палестины, из Азии он приходит, к слову сказать, некоей ипостасью уже упоминавшегося нами Диониса (тоже уроженца Азии), с незнакомыми растениями, культивированием которых и занимается в монастыре: «…Редкостные сокровища брата Кадфаэля — восточные маки, вывезенные из Святой Земли и заботливо взлелеянные здесь…» Восточные — опиумные — маки, дар Востока Западу, подобный чудесному соку — вину, тоже привезенному, кстати, из Азии, все тем же Дионисом. Садовод с бурным прошлом, проведенным на Востоке, сыщик, легко раскрывающий преступления, но более всего обожающий возиться в собственном садике и по возможности не покидающий стен обители — он очень напоминает в этом отношении еще одного сыщика, жившего не в Англии XIII, а в Америке ХХ века, которому мы далее посвятим отдельный, более подробный рассказ. Связь монаха-крестоносца с растениями, с дарами земли прослеживается во всех романах Элис Питерс: «Садик Кадфаэля окружала живая изгородь из кустов боярышника, усыпанных белоснежными цветами, и орешника, на которых покачивались серебристые сережки. Из травы выглядывали анемоны, поднимали плотные, тугие головки ирисы. Даже розы, судя по набухшим бутонам, вот-вот должны были распуститься, а круглые коробочки пионов, полные пахучих семян, которые брат Кадфаэль использовал при приготовлении целебных снадобий…» Коль скоро мы уже говорим об этом, не могу не вспомнить еще одного из ранних предшественников современных героев детективных романов: сыщик Кафф из романа Уилки Коллинза «Лунный камень» интересовался разведением роз куда больше, чем расследованием преступлений…

Впрочем, ни брат Кадфаэль, ни бывший инквизитор Вильгельм Баскервильский из романа У. Эко «Имя розы» не могут сравниться по популярности с героем Гилберта Честертона — скромным патером Брауном. В образе этого сыщика можно отметить сразу же одну особенность (каковой обладают и некоторые другие герои английского писателя — например, весьма любопытный «разгадчик» мистер Понд): если, например, Шерлок Холмс по ходу следствия собирает улики, обращает внимание на «рифмы» детективного повествования, то патер Браун строит свои умозаключения, практически не интересуясь такой «чепухой», как отпечатки пальцев, пятна крови, следы на траве или сорта табачного пепла, его расследования — уж коли воспользоваться терминологией, связанной с поэзией, — скорее верлибры или белые стихи.

«Отец Браун с обезьяньей прытью кинулся не вниз, а наверх, и вскоре его голос донесся с верхней наружной площадки.

— Идите сюда, мистер Боэн, — позвал он. — Вам хорошо подышать свежим воздухом… Вроде карты мира, правда? — сказал отец Браун.

…Два человека на башне были пленниками неимоверной жути: все смещено и сплющено, перспектива сдвинута…

— По-моему, на такой высоте и молиться-то опасно, — сказал отец Браун. — Глядеть надо снизу вверх, а не сверху вниз… Отсюда опасно падать — упасть может не тело, а душа…»

«И вознес он его на высокую гору, и показал все царства мира и славу их…»

Как странно, что маленький патер, вознося преступника на самый верх готического собора и показывая ему «царство мира и славу его», явно пародирует в этой сцене знаменитую сцену из Евангелий об искушении Христа! И при том он словно бы всеведущ: «Вы отчаянно молились — у окна с ангелом, потом еще выше… и отсюда увидели, как внизу шляпа полковника ползает зеленой тлей… В вашей душе что-то надломилось и вы услышали гром небесный.

Уилфрид прижал ко лбу дрожащую руку и тихо спросил:

— Откуда вы знаете про тлю?»

Мог бы и не спрашивать. Несколькими абзацами выше он задал другой, более точный вопрос: «Ты дьявол?!» И получил на него ответ: «Я человек, — строго ответил отец Браун, — и значит, вместилище всех дьяволов…» Случайна ли его обезьянья прыть? Стоит ли напоминать, кого называют «обезьяной Бога»?.. Таков этот персонаж, может быть, самый странный персонаж детективной литературы двадцатого века. Таким он заявлен в самом начале — в рассказе «Молот Господень», первом рассказе первого сборника, повествующего о его приключениях — «Неведение отца Брауна». В другом рассказе из того же сборника — «Сапфировый крест» — патер Браун демонстрирует поразительную осведомленность о самых изощренных методах преступлений и даже пыток. На вопрос пораженного Фламбо, его постоянного антагониста, а затем друга, откуда он все это знает, патер Браун отвечает: «Наверное, потому, что я простак-холостяк. Вы никогда не думали, что человек, который все время слушает о грехах, должен хоть немного знать мировое зло?» И вновь у нас возникает ощущение легкого лукавства, хитрецы, кроющихся за простодушной улыбкой румяного священника.

Одним из самых необычных рассказов Честертона является рассказ «Сломанная шпага», повествующий о чудовищном преступлении, совершенном генералом Сент-Клэром. Строка из этого рассказа стала настоящим афоризмом: «Где умный человек прячет лист? В лесу…» По внимательном прочтении обнаруживается странная вещь: у патера Брауна на деле нет ни одного действительного доказательства вины генерала. Он всего лишь сопоставлял дневниковые записи свидетелей трагедии. Тем не менее, рассказывает обо всем с поразительной убедительностью. Вновь мы сталкиваемся с тем, о чем говорили выше — умозаключения патера Брауна (так же, как аббата Фариа) не связаны с вещественными доказательствами… Откуда же он знает все? Как ему удается раскрывать хитро задуманные и изощренно совершенные убийства? В рассказе «Тайна отца Брауна» он отвечает на этот вопрос: «Видите ли, всех этих людей, на самом деле, убил я…» И тут же поясняет, что мысленно ставил себя на место убийцы, «влезал в его шкуру». Согласитесь, нужно обладать не только фантазией, но и определенными сходными качествами — биографическими или душевными, — чтобы столь точно ощущать то же, что ощущает убийца… Да, эти герои чувствуют свою связь с темным миром и потому понимают его порожденья: «А вы, отец Браун? Кого вы увидели в зеркале? — Черта, — смущенно ответил патер Браун…» И опять дает вполне разумное, нисколько не пугающее объяснение: то, что в своем смутном отражении он принял за рога, на деле были всего лишь загнутыми полями его шляпы. Но мы уже не раз повторяли, вслед за Кестхйи (хотя и несколько в ином смысле, нежели венгерский литературовед): «Все разгадки, все объяснения в детективе — фиктивны»…

Связь образа монаха с таинственным и страшным, с инфернальным давно уловлена и использована литературой: чуть ли не во всех готических романах (близких родственниках детектива) присутствует зловещий монах. Высшей точки образ достигает в гофмановских «Эликсирах Сатаны». И, чтобы закончить это суждение, напомню: в еврейских волшебных сказках злого волшебника зачастую зовут Клойстер. «Клойстер» — монах. Конечно, тут есть и отражение гонений на евреев со стороны именно «черного духовенства» — но и отголосок сказанного выше. По какой причине образ монаха в фольклоре столь часто оказывается связанным с миром смерти, остается лишь догадываться. Хотя догадаться можно: народное сознание легко превращает, например, чудо пресуществления, евхаристию — в атрибут темного жертвоприношения и чуть ли не черной магии. К этому можно прибавить и тот, вполне объяснимый исторически факт, что большинство средневековых алхимиков и чародеев были монахами (кем же еще — самый образованный слой населения). Ну, а о родстве детектива с волшебной сказкой и низовой мифологией мы уже говорили, так что странные черты сыщиков-монахов — всего лишь родимые пятна, наследственные признаки, пришедшие не от религии, а от эпоса, отзвуки профанированных Дионисийских мистерий и сохранившихся суеверий и предрассудков.

Чтобы завершить рассмотрение фигуры сыщика-священнослужителя, обратимся к одному из последних по времени романов, в которых таковой появляется — к роману Артуро Перес-Реверте «Кожа для барабана или Севильское причастие». Вообще, книги испанского писателя являются на сегодняшний день (наряду с произведениями Умберто Эко и Рэя Брэдбери) самыми характерными для изучения «подсознания детективного текста» — мифологических архетипов жанра. В «Севильском причастии» действует сыщик — посланец Ватикана отец Лоренсо Куарт, фигура весьма своеобразная. Монах, выполняющий щекотливые поручения римской курии, ее «особого отдела» — так называемого Института внешних дел, нынешнего правопреемника средневековой инквизиции, карающая десница католической церкви — собственным начальником, кардиналом Спада характеризуемый короткой фразой: «Он хороший солдат». Перес-Реверте дал своему герою острый аналитический ум, «пунктуальность и тщательность в выполнении мирских дел» («мирскими делами» в романе называются фактически уголовные преступления, выполняемые во имя церкви — шантаж, шпионаж и даже убийства неугодных), привлекательную внешность (не без толики дьявольщинки): «Швейцарский гвардеец… с любопытством обозревал темный безупречного покроя костюм Куарта, черную шелковую рубашку со стоячим воротником и черные же, ручной работы ботинки из темной кожи…. Мужчина… был слишком молод для подобного сана, хотя в его по-военному коротко подстриженных волосах довольно густо пробивалась седина… Вновь прибывший был очень высок, худ, уверен в себе. Ухоженные ногти, часы с белым циферблатом, простые серебряные запонки…» Примечательная внешность — серебро с чернью, невозмутимость, эдакий современный крестоносец… или служитель темных сил. Главное же, что отличает отца Лоренсо Куарта — отстраненность, чужесть окружающему миру и человеческим страстям, характерная для всех его литературных предшественников. Занимаясь расследованием загадочных событий вокруг севильской «церкви, которая убивает, защищаясь», этот воин- монах, с одной стороны, демонстрирует дедуктивные способности, роднящие его с патером Брауном (или, если угодно, с аббатом Фариа), с другой — решимость совершать поступки, мягко говоря, не очень законные, но вполне соответствующие, например, вкусам и характеру графа Монте-Кристо…

Вернемся же к главному герою этой главы — аббату Фариа. Его вторая особенность, переданная по наследству другим персонажам детективной литературы — ограниченность перемещений. Он не может покидать определенного ему пространства — здесь его власть безгранична, здесь его царство. Выражается ли эта особенность тем, что герой, подобно родоначальнику «династии», является заключенным и решает детективные загадки, сидя за решеткой — как, например, дон Исидро Пароди — герой цикла детективных рассказов, написанных Хорхе Борхесом и Адольфо Касаресом «Шесть задач для дона Исидро Пароди» или доктор Ганнибал Лектер из трилогии Томаса Харриса; или же он чрезмерно тучен и малоподвижен, подобно Неро Вульфу, придуманному Стаутом, — но он функционирует нормально в очень ограниченном пространстве.

Тут я позволю себе остановиться и поговорить немного о доне Исидро Пароди, бохесовско- касаревского сыщика. Эту книгу («Шесть задач для дона Пароди») почему-то упорно называют пародийной. Мне кажется, что приключения дона Исидро — не пародия, а игра. Игра в детектив — или, вернее, игра в мировую литературу по детективным правилам. Среди героев мы обнаруживаем, например, патера Брауна. Только здесь он неожиданно (а может, и не совсем неожиданно) окажется предводителем международной банды убийц и грабителей (помните? «Всех этих людей убил я…»). А охотится он — ни много-ни мало — за господином Голядкиным, евреем из России (поклон Достоевскому; о загадке и тайне романа «Преступление и наказание» мы еще поговорим на страницах этой книги). В «Двенадцати знаках мироздания» некий друз по имени Ибн-Халидун (в русском переводе его назвали почему-то Абенхальдун), завязав глаза одураченному простаку, водит его по кругу, якобы приобщая к тайнам эзотерической секты — и тем самым пародирует средневекового арабского историка Ибн-Халидуна, автора теории цикличности истории, заставившего все человечество ходить по кругу. И так далее, и тому подобное. Откуда только, с каких только страниц не сошли многочисленные персонажи «Шести задач»! Но, разумеется, интереснее всех — дон Исидро Пароди, великий сыщик, невинно осужденный пожизненно, сидящий в камере и периодически щелкающий заковыристые загадки с легкостью необыкновенной. Да, а подкидывает ему задачки расфуфыренный франт по имени Граф Монте-Кристо… то есть, я хотел сказать — Гервасио Монте-Негро… При столь обильных совпадениях вряд ли такое имя такому персонажу дано случайно. В нем легко усматривается изрядно шаржированная фигура зловеще-обаятельного графа из романа Александра Дюма. В самом деле, если дон Исидро Пароди — почти калька с образа аббата Фариа, вплоть до сходства «земных», фиктивных биографий (пожизненно осужденный за политическую деятельность, на самом деле — невиновный, с блестящим интеллектом), почему бы его другу и поклоннику («высокому, видному, слегка потрепанному господину романтической наружности») не быть шаржем с Дантеса-Монте-Кристо? Кстати, дон Исидро действует так же, как аббат Фариа: у него нет улик, он не может следить за подозреваемым, не может беседовать со свидетелями — он может лишь выслушивать рассказчика и делать выводы исключительно на основании его слов. Что же до предисловия к сборнику рассказов о доне Пароди, написанного вымышленным же автором, то в нем скрупулезно перечисляются все литературные предшественники этого сыщика: «Дону Исидро принадлежит честь быть первым детективом- заключенным. При всем том критик с острым нюхом сможет установить несколько соответствий: Огюст Дюпен не покидает уединенного кабинета… Князь Залевский, закрывшись в своем отдаленном дворце, решает загадки Лондона… Макс Каррадос — не в последнюю очередь! — заперт в переносной тюрьме своей слепоты…» (на последнего я обращаю ваше внимание и обещаю вернуться к нему и ему подобным позже). Отсутствие в скрупулезно перечисленных предшественниках-сыщиках самого первого в шеренге, так сказать, правофлангового — аббата Фариа — представляется мне куда более важным, чем ежели бы его имя в этот список внесли. Борхес и Касарес — старые и хитрые игроки, они играют во все — в том числе, и в незнание (ни дать-ни взять — отец Браун о двух головах!). Кстати сказать, список — и предисловие — они приписали тому самому Гервасио Монте-Негро — с него и спрос… Чтобы закончить с Борхесом — во всяком случае, в этой статье — я приведу его суждение о детективе: «Детектив — это фантастический жанр, в котором предполагается, будто преступление можно раскрыть только лишь интеллектуальным усилием…»

Поставим пока точку на этом рассмотрении прямых потомков аббата Фариа и перейдем к иным — непрямым, но весьма важным для понимания природы детективного жанра.

[Aliskana]

III. ЧЕРНЫЙ ВОЛК ГАННИБАЛ

В книге Борхеса и Касареса «Шесть задач для дона Исидро Пароди», о которой говорилось в предыдущей главе, рассказчика зовут Гервасио Монте-Негро, и его фамилия перебрасывает мостик от романа «Граф Монте-Кристо» к самому, может быть, знаменитому потомку его героев. Ибо Монте-Негро — это не только парафраз имени героя Дюма, но и географическое название. «Монте-Негро», «Черная Гора», Черногория («Черногорцы — что такое? — Бонапарте вопросил») — маленькая балканская страна, родина одного из величайших сыщиков двадцатого столетия — неподражаемого Неро Вульфа, рожденного воображением замечательного американского писателя Рекса Стаута.

Поначалу Стаут писал не только детективы — его перу принадлежат и приключенческие, и фантастические, и «серьезные» психологические романы; наконец, он автор нескольких исторических книг. Впрочем, последние следовало бы отнести скорее к мифологическим — или антимифологическим — ибо строились они чаще всего на основе сюжетов античной мифологии, с попыткой рационализации оной приемами, характерными для литературной моды 20-х — 30-х годов ХХ века, — как, например, роман «Легенда», события в котором происходят во время Троянской войны, а среди действующих лиц — Ахилл, Гектор и прочие герои древнегреческого эпоса.

Начав среди прочего писать детективы, писатель не сразу отыскал героя, обессмертившего его имя — в ранних вещах у него действовали вполне стандартные, мало запоминающиеся персонажи.

Лишь с появлением — в романе «Игла» — замечательного дуэта толстого великого сыщика Неро Вульфа и его помощника, друга и летописца Арчи Гудвина, Рекс Стаут стал тем Стаутом, которого читают и перечитывают миллионы. Действительно, образ чрезвычайно необычный, колоритный — и весьма многослойный, если можно так выразиться.

«ГОРА В ЖЕЛТОЙ ПИЖАМЕ»

Если попросить любителя детективов набросать условный портрет Неро Вульфа, мы получим несколько характеристик, несколько черт, которые выглядят несколько странно и которые — как мы увидим ниже — обыгрывали на все лады писатели следующих поколений. Во-первых — габариты, явно превосходящие норму. Во-вторых — гурманство, временами переходящее в обжорство. В-третьих — любовь к орхидеям. В-четвертых — странное имя.

Начнем с последнего. «Неро Вульф». «Вульф» даже не требует объяснения — волк, понятно. А имя? Нерон? Или же, скорее, «нерос», «neros», «черный» по-гречески (почему бы и нет, ведь родина — Балканы, Черногория, до Греции рукой подать). Сыщик по имени Черный Волк. Или Нерон-Волк, в смысле — Волк- Император, Волк-Повелитель… Весьма любопытное и многозначительное имя. И каков же он, этот Черный Волк, выходец из суровой балканской страны и поселившийся в самом центре Нью-Йорка?

Черный Волк из Черногории… Фигура скорее фольклорная, сказочная. Волки-оборотни (чаще всего — черные) обитают в сказках и легендах балканских народов, и корни этого образа уходят в седую древность — в языческие времена, в культы хтонических божеств, повелителей подземного мира, мира смерти. Образ волка-оборотня, очевидно, сложился под влиянием описанного Вячеславом Ивановым в книге «Дионисийская религия» культа «людей-волков», распространенном в древней Фракии. Согласно ему, жрецы подземных богов (видимо, в т. ч. и пра-Диониса) практиковали во время оргий ритуальное каннибальство: обряженные в волчьи шкуры, они преследовали и пожирали «людей-оленей». Считалось, что после подобной мистерии жрецы становились настоящими волками. Вернуться в человеческое общество они могли лишь в том случае, если в течение девяти лет более не притрагивались к человеческому мясу.

Вот такие «Черные Волки», волки-оборотни, людоеды — и одновременно слуги подземных богов и сами боги, вестники мира смерти, — водились на севере Балканского полуострова, на родине Неро Вульфа. Древние фракийцы, кстати, были предками и черногорцев, и валахов — подданных знаменитого Влада Цепеша-Дракулы. Именно там в наибольшей степени распространены не менее мрачные легенды об оживающих мертвецах — вампирах. Сербия, Черногория, Румыния, Болгария, частично — Греция, — вот ареал существования этих жутких порождений народной фантазии. Прежде, чем перейти к дальнейшему рассказу о нашем друге-сыщике, я позволю себе в очередной раз отклониться от основной линии и показать, каким удивительным порою образом трансформируются в фольклоре, а затем в литературе, не только реальные исторические персонажи, но и герои фольклорных же произведений — более древнего периода. А в качестве примера изберу такой безусловно известный читателю образ как вампир граф Дракула. С легкой руки ирландского писателя Брэма Стокера этот зловещий персонаж пошел гулять по страницам романов и театральным подмосткам, а затем — и по киноэкранам. Он встал в ряд современной мифологии, вместе с Големом, чудовищем Франкенштейна и тому подобными — столь же грозный, пугающий — и все же обладающий тем, что можно было бы назвать «отрицательным обаянием».

Меж тем Дракула — чуть ли не единственный из числа вышепомянутых порождений разгулявшегося воображения, имеющий не только литературно-киношную, но и реальную биографию. И вот в этой биографии можно найти ключ к загадке: как и почему реальное историческое лицо трансформировалось не в кого-нибудь, а в кровососущего мертвеца, служителя самых темных сил.

Биография исторического прототипа графа Дракулы — правителя полузависимого балканского государства Валахии XV века Влада Цепеша — достаточно широко известна, во всяком случае ее неоднократно излагали различные авторы — историки, писатели, журналисты — на страницах печатных изданий. Поэтому мы лишь сообщим в нынешнем очерке основные моменты жизни этого князя, сосредоточившись главным образом на некоторых, кажущихся второстепенными, деталях, позволяющих понять: каким образом воитель и борец против турецких захватчиков превратился — сначала в румынском фольклоре, а затем и в мировой литературе — в служителя Сатаны, Носферату, колдуна и чернокнижника. Когда сегодня исследователи рассуждают о том, что всему причиной была невероятная жестокость исторического Дракулы, то как-то упускают из виду, что в то время и в том месте жестокость — даже такая, которую демонстрировал интересующий нас влашский господарь — была вещью обыденной и тривиальной. Тысячи отрубленных голов, сотни сожженных заживо, десятки тысяч посаженных на кол — отвратительное обрамление исторических бурь, бушевавших на Балканах. За что же Влада Цепеша превратили в дальнейшем — и в сказках, и в романах — в отвратительного вампира? Чтобы разобраться в этом, мы для начала обратимся к жизни его отца — тоже господаря Валахии Влада III, носившего прозвище Дракул — «Дракон» или «Дьявол». Выясним, откуда взялось у него это странное и страшное прозвище, перешедшее затем к его сыну («Дракула» означает «Сын Дракона», «Драконенок»).

Влад III захватил валашский престол в 1436 году. Это была узурпация власти (Валахией правил тогда двоюродный брат Влада), осуществленная при поддержке венгерского короля и императора Священной римской империи Сигизмунда Люксембурга. Не будем останавливаться на различных перипетиях жизни этого человека, обратим лишь внимание на любопытный для нашего очерка момент: еще до воцарения в Валахии Влад встал во главе так называемого Ордена Дракона. Этот орден основал Сигизмунд для борьбы с «неверными», главным образом — турками. Став господарем, Влад повелел изобразить дракона — элемент орденской символики — даже на монетах. Вот этим он, главным образом, и заслужил мрачноватое прозвище «Дракул».

Однако и это не все.

Орден Дракона (об этом мы уже сказали) изначально создавался как аристократическая рыцарская организация, призванная воевать с «неверными» — в первую очередь, с турками-мусульманами, реально угрожавшими Юго-Восточной Европе. Но так уж получилось, что в тот момент, когда во главе ордена встал Влад III, Сигизмунда и прочих католических государей более вечных врагов — османов — беспокоил антикатолический мятеж в самом сердце Европы — в Чехии. Для возвращения непокорных чешских последователей сожженного в Констанце реформатора-проповедника Яна Гуса император предпринял несколько крестовых походов. Гуситы, возглавляемые одним из лучших полководцев того времени — Яном Жижкой — наносили крестоносцам одно поражение за другим. Влад III участвовал в походах против гуситов, и его знамя с изображением головы дракона развевалось над рядами крестоносцев, шедших в бой против чешского ополчения, символом которого было белое знамя с изображением красной чаши.

Здесь, как мне кажется, таится первый из элементов мрачного превращения. Что за чаша украшала гуситские знамена? Напомню: главным идеологическим лозунгом их движения было требование «причащения кровью». Понятно, что речь шла не о настоящей человеческой крови, но о евхаристии — церковном причастии, при котором хлеб символизирует плоть Христову, а вино — его кровь. В католической церкви существовала своего рода «религиозная дискриминация» — причащению «под двумя видами», то есть, и вином, и хлебом удостаивались только священнослужители; мирянам же приходилось довольствоваться причастием только хлебом…

Представим себе теперь, рядовых участников антигуситских походов, а тем более — темных крестьян, подданных Влада III. До того ли им было, чтобы вникать в мистическую суть церковных обрядов и реформистских требований? К тому же, враги чешских мятежников, получившие чувствительные поражения, как это обычно бывает, активно распространяли о них всяческие небылицы — в том числе, о черной магии, о ритуальном каннибальстве «поклонников сатаны» и о ритуальном же использовании человеческой крови. Так что в их глазах полная крови чаша на гордо реявшем знамени воинов Яна Жижки превращала противников предводителя ордена Дракона в самых что ни на есть колдунов-вампиров! Тем более, что собственно подданные правителя Валахии, вообще не были католиками (это, как мы увидим, сыграет значительную роль в фольклорном образе его сына), и теологические тонкости конфликта, раздиравшего католическую, были им малоинтересны и, возможно, непонятны.

Вот мы, похоже, и обнаружили первое появление «вампирической темы» в бурной жизни валашского господаря.

Правда, вот незадача — отец Влада Дракулы выступает как вампиробойца, борец с темными силами. Как же его сын, унаследовавший многое — от престола до прозвища — «поменял знак на противоположный»?

Недоумение усилится, если вспомнить, что в первом литературном произведении о Дракуле — поэме «Цыганиада», принадлежащей перу румынского поэта Й. Будай-Деляну и написанной в конце XVIII — начале XIX веков, воевода Влад сражается… против вампиров!.. И вновь проблема — в деталях реальной биографии теперь уже Дракулы — Влада IV Цепеша. Бесконечно воюя то против турок, то против венгров (и те и другие пытались прибрать Валахию к рукам), валашский господарь оказался в плену у венгерского короля и провел в темнице что-то около десяти лет. В конце концов, ради освобождения и возвращения на престол Дракула совершил поступок и послуживший в дальнейшем трансформации его образа из вампиробойцы в вампира.

Он отказался от православия и принял католичество. Как отмечают современные исследователи, религиозное ренегатство в румынском фольклоре всегда обуславливалось продажей души дьяволу. И причастие, о котором мы уже говорили выше, становилось в сказках подношением дьявола своему верному слуге — в виде человеческой крови. Отныне и навсегда буйный, жестокий, но все-таки свой, храбрый вождь Влад Цепеш становится отвратительным вампиром, продавшим душу дьяволу и получившим за это сомнительный дар странного и страшного полу-бессмертия, возможность вставать по ночам из могилы и отправляться на поиски ничего не подозревающих жертв.

С легкой руки Брэма Стокера он обрел еще одно, литературное бессмертие, неслышной тенью скользя из романа в роман, из фильма в фильм, отталкивающий и обаятельный одновременно, неизменно посрамляемый положительными героями — и вновь оживающий в следующем опусе…

Кстати говоря, первые легенды о нем как о вампире, по-видимому, сложились еще при его жизни — сразу же после перемены веры. Женившись на родственнице Матьяша Хуньяди, Дракула в 1476 г. — при поддержке Венгрии и Молдавии — вторгся в Валахию с намерением вернуть престол, который с 1474 г. занимал Лайош Басараб. До конца 1476 г. Влад в третий раз вернул себе контроль над княжеством, захватив Тырговиште. Погиб же он не позднее начала 1477 г. И убили его, похоже, в соответствии с ритуалами, рекомендуемыми против вампиров — пронзили грудь копьем (вариантом кола) и отрубили голову. Голову затем отправили в Стамбул, где она была выставлена в центре города для всеобщего обозрения, а тело похоронили в монастыре, находившемся в родовых владениях Влада. Столетия спустя гробница была вскрыта археологами, но в ней не нашли ничего, кроме мусора и ослиных костей. Зато в другой гробнице, неподалеку, оказались останки обезглавленного человека. Предполагается, что они-то как раз и принадлежат Дракуле.

В последнее время, в связи с успехами экспериментов по клонированию, в печати начали мелькать слухи, будто ученые намерен клонировать валашского господаря. Но это — так, к слову.

Я не зря обратил внимание читателя на историю с чашей — символом гуситов. Думается мне, что в этом — объяснение причин появления образа вампира на Балканах. Обращаю ваше внимание на то, что именно здесь, в этом же ареале в свое время получил наибольшее распространение культ умирающего и воскресающего азиатского бога Диониса (вобравшего и упомянутый выше культ людей-волков) Дионис — бог виноделия, бог вина, всегда рассматривавшегося мифопоэтическим сознанием как кровь. В христианстве это представление дожило до наших дней в таинстве евхаристии. Дионис — хтоническое божество, тесно связанное не только с весенним оживлением природы, но и с типично хтоническим оргиастическим буйством, со смертью и подземным миром Дионис — матрица более поздних балканских вампиров, мифологический, религиозный прототип фольклорно-поэтического персонажа. Кроме прочего он обладал даром пророчества — дельфийский оракул, в позднейшие времена посвященный светлому богу Аполлону, поначалу был оракулом именно Диониса в его подземной, страшной ипостаси растерзанного титанами Загрея. Кстати, и волк на самом деле сопровождает как Диониса — Великого Ловчего — так и Аполлона, к тому же, имеющего обыкновение самостоятельно превращаться в волка. Поскольку мы занимаемся не анализом мифологии и генезиса языческих богов, а их трансформациями в современной литературе, примем в дальнейшем ту точку зрения, что говорить можно о неких общих чертах, характерных и для Диониса, и для Аполлона. А они суть таковы: волк и вампир — ипостаси данного существа, отражение его хтонической, подземной природы. Хтоническая природа выражается также в связи с растительным миром. И одновременно этот волк- оборотень-вампир-Дионис является еще и культурным героем, одаряющим человечество… дурманом. Будь то вино, опий и прочие наркосодержащие вещества. Почему именно так? Видимо, потому что, будучи владыкой или, во всяком случае, посланцем Мира Смерти, он повелевает снами и видениями. Ведь сон как состояние, близкое к смерти, фигурирует во всех мифологических системах — Гипнос и Танатос у греков родные братья. А у евреев сон — одна шестидесятая доля смерти. То есть, то же самое, но в ослабленном виде… Плюс к тому Дионис обладает профетическим даром — способен раскрывать герою загадки прошлого, настоящего и будущего. Однако заметим также, что эти разгадки-пророчества обычно выражаются иносказательно и могут иной раз вызвать у заказчика ошибочные представления и действия. И еще заметим, что для получения разгадок требуется жертвоприношение.

Вернемся к нашему герою, явившемуся в Новый Свет именно с Балканского полуострова. Присмотримся к нему повнимательнее. Вот, например, каким представляется его первое появление на книжных страницах (роман «Игла»):

«Вульф поднял свою огромную голову. Сам же он был настолько огромен, что если бы на его плечах появилась голова обычного человека, то она была бы вовсе незаметной для постороннего глаза.»

«Туша весом в седьмую часть тонны…»

Объемы Вульфа здесь явно превосходят объемы даже очень крупного и тучного человека. Он производит впечатление скорее ожившей статуи или какого-то сказочного чудовища, нежели человека. А вот в романе «Требуется мужчина»:

«…Вульф огромной глыбой восседал в кровати, со всех сторон обложенный подушками, а на одеяле покоился поднос с завтраком. Как всегда, ровно в восемь утра, Фриц приносил завтрак в его спальню на третьем этаже. Стрелки на часах сейчас показывали восемь пятнадцать, а потому в ненасытной утробе великого сыщика уже исчезли персики, сливки, изрядная часть здоровенного ломтя бекона и две трети яичницы, не говоря уж о кофе и пюре из зеленых томатов. Хотя черное шелковое одеяло было откинуто, приходилось приглядываться, чтобы уловить границу между ядовито-желтой перкалевой простыней и пижамой такого же замечательного цвета… Гора в желтой пижаме чуть колыхнулась…»

ВОЗВРАЩЕНИЕ НА БАЛКАНЫ

Прочитав несколько описаний, подобных приведенным выше, начинаешь представлять себе не обычный дом в Нью-Йорке, а скорее, святилище, в котором, скрытое от посторонних глаз, обитает некое грозное божество.

Кстати, связанное с растительным миром — вряд ли стоит в очередной раз напоминать читателю о любви к орхидеям и о том, что Вульф все свободное время проводит в оранжерее, выращивая эти экзотические цветы.

Обращаю ваше внимание на то, о чем говорилось в предыдущей главе — об удивительном пристрастии Великих Сыщиков к цветам, к растениям (Кадфаэль, Кафф и т. д.), о том пристрастии, которое, как я полагаю, они унаследовали от своего прототипа — бога умирающей и воскресающей природы Диониса-Загрея.

И еще одна деталь — из уже процитированного отрывка — черно-желтая гамма спальни-святилища Неро Вульфа. Дионис в грозной своей ипостаси судьи-преследователя являлся обычно в образе леопарда или барса, желтая шкура которого испещрена черными пятнами.

«Слишком тучен наш сын…» — кажется, так говорила королева датская Гертруда по поводу Гамлета. Нет-нет, я не оговорился и ничего не перепутал. Просто об этой особенности датского принца почему-то вспоминают крайне редко — чаще в инсценировках и экранизациях Гамлет выглядит худощавым меланхоликом, а на процитированные слова Гертруды не обращают внимания — или попросту опускают их. Можно, конечно, объяснить это замечание Шекспира, например, тем, что актер, первым исполнявший роль Гамлета, был несколько полноват, вот драматург и обыгрывает это. Но можно истолковать данную черту иначе — предположив, что тучность Гамлета — равно, как и тучность нашего героя, — черта, унаследованная персонажами литературы от персонажей мифов. Вспомним, что трагедия первоначально родилась из дионисийских мистерий об умирающем и воскресающем боге. Тучность трагического героя в данном случае — напоминание о его древней ипостаси — боге подземного мира Дионисе.

Изначально природа, Мать-Земля первоначально олицетворялась женским существом — Великой Богиней, Кибелой, Реей, Геей, Эрешкигаль-Иннаной и так далее. Самые древние, архаические изображения их, дошедшие до наших дней — каменные и костяные женские фигурки, с едва намеченными чертами лиц, зато с тщательно вырезанными грузными до карикатурности телами. Тучность последующих персонажей — будь то герои мифов или персонажи куда более поздних литературных произведений — это напоминание об их изначально женской природе богов второго поколения, заменивших Великую Богиню.

Габариты Вульфа — того же происхождения. И с тем же связана еще одна характерная черта, накрепко впечатавшаяся в память читателя — нелюбовь к каким бы то ни было перемещениям, малоподвижность. Что же до «женственности» — тут представляется интересным обратить внимание на пародийную серию детективных романов, написанную современником Стаута, не менее знаменитым Эрлом Стенли Гарднером.

В этих романах, написанных Гарднером под псевдонимом Александр Фэр, Неро Вульф вдруг травестировался в стокилограммовую дамочку Берту Кул — частную сыщицу, с помощником по имени Дональд Лэм, пародийным двойником Арчи Гудвина. Лэм обладает всеми чертами своего «альтер эго» — он тоже остроумен, ироничен, грубоват, охотно пускает в ход кулаки. Он столь же популярен у представительниц прекрасного пола. Правда, в какой-то момент, когда читатель уже нарисовал в своем воображении Арчи-2, вскользь роняется фраза насчет его роста. А рост у этого мордобойца, питуха и ловеласа… что-то около полутора метров.

Вернемся к Вульфу. Итак, существо огромных размеров, большую часть времени проводит в оранжерее, выращивая экзотические цветы, которые раздаривает всем желающим. Обжора и гурман. Из дома старается не выходить (внешне это связано с чрезмерным весом).

Все так. Но вот в романе «Черная гора» Неро Вульф в сопровождении неизменного Арчи Гудвина вынужден отправиться на свою родину — на Балканы. И здесь, в течение буквально нескольких страниц, с ним происходит совершенно невероятная метаморфоза!

«Вулф спокойно двинулся по скалистой плите, я последовал за ним… Он предпочитал идти, карабкаясь вверх, а не понизу, и я решил, что он просто чудит… Он ориентировался по звездам, а я в это не верил. Тем не менее, он знал, где мы находимся. Например, спустившись со склона, после того, как мы отмахали не меньше восьми миль, он резко свернул вправо, еле протиснувшись между двумя огромными валунами, прошел через россыпь зубчатых скал и, остановившись перед скалой, вертикально вздымавшейся вверх, протянул руки и затем поднес их к лицу. Я догадался по звукам о том, что он делает: он подставил руки под струйку воды, падающей вниз, и пил ее…»

Дальше — больше. Мало того, что Вульф вдруг превратился в заправского альпиниста (при том, что в Нью-Йорке он даже в любимую орхидейную оранжерею поднимается в специальном лифте!), так он еще и в единоборство с противниками вступает, не моргнув глазом: «Я развернулся влево и остолбенел. Буа, привалившись спиной к стене, по-волчьи ощерился, держа перед собой нож, а Вульф, вытянув перед собой тесак, наступал на него в классическом боевом полуприседе».

Ни дать ни взять — греческий Антей (кстати, сын Матери Земли, Геи), неуязвимый на собственной территории, — но становящийся беспомощным в отрыве от нее. Вот финальная сцена — уже в Нью-Йорке, по возвращении из Черногории: «Я едва успел нащупать в кармане свой „марли“, когда Зов уже выстрелил. Вульф качнулся вперед и упал».

* * *
Неожиданнее всего Неро Вульф раскрывается в продолжениях, пародиях и трансформациях, которые он претерпевает в книгах других авторов — не Рекса Стаута. Если герой Конан Дойла приобрел в дальнейшем прямую новую жизнь стараниями целых поколений писателей-детективщиков (от Адриана Конан Дойла и Джона Диксона Карра до Эллери Куина и Николаса Мейера), то Вульф продолжает существовать в непрямом варианте и под разными именами. Об одном мы уже вспоминали. Но Гарднер-Фэр всего лишь подтрунивает над коллегой по перу, его не лишенное пародийности подражание можно рассматривать как дружескую шутку, не касавшуюся глубинных и, прямо скажем, страшноватых черт образа Вульфа, то в дальнейшем трансформации великого сыщика перешли на иной уровень.

Можно вспомнить о фэнтэзи-детективах Глена Кука, живописующих приключения частного детектива Гаррета. Гаррет обитает в типичном для мира фэнтэзи городе Танфейре, населенном, помимо людей, самыми разными персонажами: не только традиционно-фольклорными эльфами, гномами, гоблинами, троллями и прочими, но и странными существами, являющимися сугубым плодом авторской фантазии. Сам Гаррет — типичный «сыщик-noire», фантазийный брат-близнец Филиппа Марлоу, Лу Арчера или Сэма Спейда (роман Кука, «Седая оловянная печаль», к примеру, — калька с одного из детективов Р. Чандлера). И как таковой — двойник Арчи Гудвина, относящегося к той же компании крепких неунывающих парней с хорошими мозгами, кулаками, реакцией — и при том меланхоличных романтиков. Несмотря на то, что расследования Гаррета лежат в области магической, главным инструментом его является дедукция. Причем не только и не столько его собственная, сколько дедукция его друга и партнера, странного субъекта по прозвищу… Покойник: «Покойник возвышался грудой гниющей плоти в огромном деревянном кресле посреди комнаты… Начнем с того, что он и не человек. Он логхир, редкая порода, лишь отдаленно напоминающая человека. Весит четыреста фунтов с гаком… Покойником его звали уже в те незапамятные времена, когда мы только встретились. Меткое уличное прозвище, возникшее благодаря тому, что ко дню нашей встречи он был мертв уже четыре сотни лет. Тем не менее, он логхир, а логхиры славятся тем, что ничего не делают впопыхах. И особенно не торопятся отбрасывать копыта. До меня доходили слухи, что четыреста лет жизни после смерти для них далеко не предел…» Со своим партнером и другом логхир общается телепатически, фактически направляя расследование в нужное русло. При этом обожает изъясняться загадками — точь-в- точь Неро Вульф, порой сбивающий с толку не только соперника — инспектора Крамера, — но и помощника Гудвина (помните особенности пророчеств Дельфийского оракула?).

Еще удивительнее метаморфоза, которую парочка Гудвин-Вульф претерпела под пером немецкого писателя Герта Прокопа в книге фантастических детективов под названием «Кто украл голени». Гудвин продолжает уменьшатся — теперь уже это не коротышка Дональд Лэм, а настоящий лилипут Тимоти Тракл по прозвищу «Тайни». Что касается Вульфа, то малоподвижность и не совсем человеческая природа великого сыщика превратила его в персональный компьютер по имени «Наполеон» (намек на «Нерона» Вульфа?). Что, впрочем, не мешает обоим сохранить главные черты обоим: Тайни ухлестывает за дамами направо и налево, а Наполеон «сидит» неподвижно на сто первом этаже нью-йоркского небоскреба в апартаментах Тимоти Тракла и вещает фразами-ребусами, в которых содержится разгадка сложнейших детективных загадок. Правда, по вполне естественным причинам, страсть к цветам и гурманство от Наполеона перешли к сыщику-лилипуту. Кстати, любопытен в этом цикле еще один персонаж. Дамочка по имени Дебби, по кличке «Трясогузка» — следователь полиции. На этот раз операцию по смене пола проделали над инспектором Крамером. Хотя габариты свои и буйный темперамент «Трясогузка» явно унаследовала от «Вульфа-в-юбке» — Берты Кул…

Причем — обращаю ваше внимание — куда чаще трансформация Вульфа происходила в откровенно-фантастической литературе. Ничего удивительного: фантастическая природа этого персонажа настолько очевидна, что чрезвычайно трудно удержаться от соблазна снятия с него реалистической маски.

Таков Неро Вульф — тоже «дитя подземелья», потомок, наследник аббата Фариа и как таковой — очередная ипостась мифического персонажа.

Можно было бы сказать — самая совершенная ипостась, откровенно сказочная.

Если бы не еще один потомок — уже самого Неро Вульфа, — возвращающий нас к столь страшным корням образа, что при чтении его приключений некий трепет проходит по коже. Я говорю о самом странном и страшном сыщике современной детективной литературы — докторе Ганнибале Лектере, герои трилогии Томаса Харриса («Красный дракон», «Молчание ягнят» и «Ганнибал»).

[Aliskana]

«В ГЛАЗАХ ЕГО БЫЛА НЕПРОНИЦАЕМАЯ ТЬМА.»

Итак, доктор Лектер — преступник-маньяк, подлинное чудовище, каннибал… Думаю, нет необходимости подробно пересказывать сюжеты романов Харриса — наш читатель прекрасно знаком с ними, если не по книгам, то по экранизациям, из которых лучшая, на мой взгляд — «Молчание ягнят». Неужели герой Энтони Хопкинса — родственник милейшего Неро Вульфа? Потомок благородного аббата Фариа? Литературный двойник патера Брауна и брата Кадфаэля?!

Давайте присмотримся к нему повнимательнее. Вспомним еще раз о тех особенностях образа сыщика, которые мы выделили у «детей подземелья». Неподвижность — будь то «тюрьма собственной тучности» Вульфа, или «передвижная тюрьма слепоты» Марка Караскаса или сыщика из романа Рэя Бредбери «Смерть — дело одинокое», или же подлинная тюрьма дона Исидро Пароди и самого аббата Фариа. Доктор Лектер заключен в тюремную психиатрическую лечебницу: «Камера доктора Лектера расположена на значительном расстоянии от остальных, напротив нее — один только шкаф, да и в других отношениях она совершенно уникальна. Передняя стена, как и в других камерах, — решетка из мощных прутьев, но внутри, за этой решеткой, на таком же расстоянии, чтобы человек не мог дотянуться, еще одна преграда — толстая нейлоновая сеть, от стены до стены и от потолка до потолка.» С этим обстоятельством — неподвижностью — мы разобрались. Доктор Лектер столь же ограничен в передвижениях, что и все рассмотренные нами выше персонажи детективной литературы. Далее. О его дедуктивных способностях нет резона говорить — и так понятно: если полицейские и фэбээровские сыщики вынуждены обращаться к нему за помощью (в «Красном драконе» — Уилл Грэм по собственной инициативе, в «Молчании ягнят» — Клэрис Старлинг, по поручения своего шефа Джека Крофорда), он — гениальный сыщик. Что подтверждается сюжетом, но главное — законом жанра.

При этом он изъясняется с просителями-помощниками загадками и намеками, ребусами («Поищите свои валентинки в машине Распая» и т. д.) — ни дать ни взять, патер Браун. Или логхир Покойник. Или дельфийская пифия. Ганнибал Лектер указывает ключ к разгадке, но ключ этот, в свою очередь, упрятан в загадку.

Он эстет, обожает прекрасное — в том числе, разумеется, цветы. Так же, как Вульф, он пытается отказываться от расследований, а если и соглашается, то выбирает помощника (или помощницу) сам, как капризное божество: «Я ваша избранница, доктор Лектер. Вы сами выбрали меня для разговора…»

А как насчет платы? О, тут все становится еще более интересным: «Qui pro quo. Я кое-что скажу вам, а вы скажите мне… Возможно, мы сторгуемся, но только за информацию о вас лично. Да или нет? — Задавайте вопрос. — Да или нет? — Задавайте ваш вопрос. — Ваше самое страшное воспоминание детства…»

Он принимает плату… душами. Он поглощает прошлое своих собеседников, их сны, их воспоминания.

Что происходит с ними, с теми, кто общается с доктором Лектером, пользуется его услугами?

Либо они становятся его «адептами» — открыто, разделяя все его вкусы, в том числе и «гастрономические» пристрастия (по сути принимают жертвоприношения) — как, например Старлинг в последнем романе трилогии. Либо теряют часть души — как, например, Уилл Грэм из «Красного дракона». Теряют часть души, а на место ее приходят взгляды и принципы… доктора Лектера: «Природе чуждо милосердие. Милосердие привносят в мир люди. Оно рождается в тех клетках мозга, благодаря которым за миллионы лет эволюции мозг рептилии превратили в мозг человека. Убийство само по себе тоже иллюзия. Его не существует. Наши понятия о морали создали убийство, и только для нас это слово имеет смысл. Грэм слишком хорошо понимал, что в его душе нераздельно сплелось все, что делает человека убийцей. И милосердие, наверное, тоже. Он отдавал себе отчет в том, что слишком хорошо понимает природу и тайные пружины убийства, и это тревожило его. В едином, необъятном сознании человечества, подумал он, в сознании, направленном к свету и разуму, темные, первобытные желания, которые мы подавляем, и подсознательные ощущения этих желаний создают порочный вирус, против которого восстают все защитные силы организма. А что, если страшные, подавляемые цивилизацией желания и есть тот вирус, из которого создается противоядие?..»

Они становятся живыми мертвецами — это хорошо показано на образе «нормального» сыщика — не безумца, не маньяка, обратившегося к кровавому и всемогущему божеству за помощью. Офицеру ФБР Крофорду, начальнику Клэрис Старлинг. Вот что пишет о нем Харрис («Молчание ягнят»): «Джек Крофорд … сильно похудел, ворот рубашки казался слишком большим, а вокруг воспаленных глаз появились темные круги…Очевидно, с ним происходило что-то неладное. В Крофорде … привлекали интеллигентность, особая проницательность, опрятность и умение носить одежду, даже ту форменную, которая обязательна для всех агентов ФБР. Сейчас он тоже выглядел аккуратно, но казался каким-то поблекшим и облезлым…. Крофорд улыбнулся, но глаза его оставались безжизненными… Крофорд в рубашке с короткими рукавами и солнечных очках сидел на месте второго пилота. Услышав, как летчик хлопнул дверью, он обернулся. Она не могла видеть его глаза за черными стеклами очков и вдруг почувствовала, что этот человек ей совершенно чужой… Крофорд был бледен и напряжен…»

Что же до гурманства Вульфа, то оно достигает у Ганнибала Лектра высшей стадии — каннибальства. Причем если у Вульфа процесс поглощения пищи лишь временами обретает черты ритуального действа (как в цитированном выше фрагменте), то в романах Гарриса чудовищные трапезы действительно обретают ритуальный характер — особенно в заключительной части трилогии:

«Рано утром доктор Лектер тщательно сервировал стол на три персоны. Почесывая кончик носа пальцем, он внимательно изучил свое творение, дважды переставил подсвечник и, отказавшись от подблюдных камчатных салфеток, накрыл столешницу одной общей скатертью. Таким образом он смог немного сузить поле, на котором предстояло пиршествовать. Приставные сервировочные столики — темные и непривлекательные, — после того как их украсили сверкающие медные подогреватели и иные кухонные принадлежности, почти утратили свое сходство с крыльями самолета. Кроме того, доктор Лектер вынул несколько ящиков из письменного стола и устроил из них нечто напоминающее висячий сад.

Он не мог не видеть, что в комнате слишком много цветов, но тем не менее решил добавить еще чуть-чуть. Слишком много есть слишком много, однако на сей раз — чем больше, тем лучше-Доктор Лектер поставил пару цветочных композиций на стол — небольшую горку белых, как „Снежки“, пионов на серебряном блюде и высокий букет из голландских ирисов, ирландских колокольчиков, орхидей и попугайных тюльпанов. Букет несколько скрадывал просторы стола и создавал интимную обстановку.

Рядом со вспомогательными тарелками бушевало маленькое ледяное моря хрусталя, но столовое серебро находилось в обогревателе, чтобы быть поданным на стол в последний момент.

Первое блюдо предполагалось готовить рядом со столом, и поэтому доктор Лектер соответствующим образом расположил спиртовые горелки, медную универсальную кастрюлю, медный же сотейник, соусник, разнообразные приправы и пилу, которой обычно пользуются патологоанатомы…»

«Первым блюдом» стал негодяй, преследовавший доктора Лектера и его избранницу Клэрис Старлинг. Собственно, в последних главах трилогии она предстает перед нами еще и как обитательница мира мертвых — действительно, она смертельно ранена преступниками, увезена и возвращена к жизни доктором Лектером… Возвращена ли? Скорее, ее новая «жизнь» сродни той, которой наградил другой повелитель подземелья — аббат Фариа — другого избранника — Эдмонда Дантеса. Потому что преображенная и «спасенная» Ганнибалом Лектером Клэрис «причащается» человеческой плотью…

То, что он именно властелин Подземного мира, мира смерти, особенно явственно показано в жуткой сцене со свиньями. Я напомню читателю, что в третьем романе Харриса — романе «Ганнибал» — сюжет строится вокруг единоборства двух маньяков — доктора Лектера и патологического убийцы Мейсона. Мейсон избирает изощренную форму мести своему врагу: доктора Лектера должны сожрать специально натасканные дикие свиньи: «Свиньи не похожи на других животных. В них присутствуют проблески интеллекта, и им присуща удивительная практичность. Его свиньи вовсе не были враждебными существами. Они просто любили питаться человечиной. Эти свиньи были легки на ноги подобно лани, могли рвать зубами добычу не хуже овчарок, а все их передвижения вокруг хозяев имели характер зловещей продуманности…»

Но… «Доктор Лектер, двигаясь с горделиво выпрямленной, как у танцора, спиной и со Старлинг на руках, босым вышел из амбара сквозь строй диких свиней. Он шагал между покрытыми щетиной спинами по залитому кровью полу. Пара животных двинулись в его сторону. Доктор взглянул в их морды, и звери, не почувствовав запаха страха, зарысили назад в направлении более легкой, валяющейся на полу добычи».

«Томмазо чувствовал, что есть нечто такое, о чем он обязан сообщить Марго. Поднатужившись и собрав все свои знания английского языка в кулак, он сказал:

— Синьорина, свиньи… вы должны знать это… свиньи помогать доктор. Они отходить назад и становиться вокруг. Они убивать Карло, убивать моего брата, но отходить от доктор Лектер. Я думаю, они молиться ему, — Томмазо перекрестился. — Вы не должны его больше преследовать.

И вернувшись в Сардинию, Томмазо будет повторять эту историю всю свою отнюдь не короткую жизнь. А когда его возраст перевалит за шестьдесят, он уже станет уверять, что доктор Лектер с прекрасной дамой на руках покинул амбар, восседая на спинах диких свиней…»

Можно даже не напоминать о том, что связано в европейской традиции с образом стада свиней. Но стоит обратить внимание на то, что описанные выше сцены приобрели у Харриса еще и элемент пародирования евангельского сюжета. Повелевающий дикими свиньями спаситель-каннибал…

…Если бы не образ Ганнибала Лектера, Ганнибала-Каннибала, романы Харриса были бы всего лишь очередными более-менее увлекательными триллерами о серийных убийцах. Но страшный сыщик, по сути окончательно избавившийся от человеческой маски, сделал их совершенно особенным феноменом. Томас Харрис устами Джека Крофорда произнес фразу, определившую кардинальное изменение законов детективного-жанра: «Маньяка может поймать только маньяк». И тогда чудаковатый, загадочный, приехавший с Балкан толстяк и обжора Неро Вульф сбросил маску и явил на страницах другого романа истину. Свою природу страшного и всесильного, капризного и опасно-переменчивого в своих симпатиях и антипатиях, требующего человеческих жертвоприношений повелителя подземного мира. Черный волк Ганнибал…

«В глазах его была непроницаемая тьма».

[Aliskana]

«СТРАННЫЙ ГОЛОВНОЙ УБОР»

В начале этой главы я упомянул рассказ «Пестрая лента», который сам Конан Дойл называл в числе лучших своих произведений о Шерлоке Холмсе, и о том непередаваемом словами чувстве ужаса, которое я испытал при первом прочтении (вернее, прослушивании) его. И вновь я стою перед дилеммой: пересказывать ли содержание хрестоматийного рассказа, или ограничиться анализом мест, наиболее важных для изучения подтекстовой структуры? Тем более, что, как пишет доктор Уотсон, «молва приписывала смерть доктора Гримсби Ройлотта еще более ужасным обстоятельствам, чем те, которые были в действительности…»

Попробуем убить сразу двух зайцев — кое-что пересказав, а кое-что проанализировав без пересказа. Итак, некий джентльмен задумал изощренное и хитроумное убийство своих падчериц — дабы завладеть наследством покойной жены. Этот господин — некий доктор Ройлотт, вернувшийся из Индии, о котором говорится следующее:

«Он был так высок, что шляпой задевал верхнюю перекладину нашей двери, и так широк в плечах, что едва протискивался в дверь. Его толстое, желтое от загара лицо со следами всех пороков было перерезано тысячью морщин, а глубоко сидящие, злобно сверкающие глаза и длинный, тонкий, костлявый нос придавали ему сходство со старой хищной птицей…»

Впечатляющая маска, которую дополняет описание, сделанное одной из намеченных жертв:

«Нужно сказать, что он человек невероятной физической силы, и, так как в припадке гнева совершенно не владеет собой, люди при встрече с ним буквально шарахались в сторону. Единственные друзья его — кочующие цыгане, он позволяет этим бродягам раскидывать шатры на небольшом, заросшем ежевикой клочке земли, составляющем все его родовое поместье, и порой кочует вместе с ними, по целым неделям не возвращаясь домой. Еще есть у него страсть к животным, которых присылает ему из Индии один знакомый, и в настоящее время по его владениям свободно разгуливают гепард и павиан, наводя на жителей почти такой же страх, как и он сам…»

Обращу ваше внимание на этих любимцев странного доктора. Обезьяна — ну, тут все понятно, карикатура на человека, страшный, уродливый шарж — так, во всяком случае, воспринимает его доктор Уотсон (то есть, сам Конан-Дойл):

«Пробираясь между деревьями, мы достигли лужайки, пересекли ее и уже собирались влезть в окно, как вдруг какое-то существо, похожее на отвратительного урода-ребенка, выскочило из лавровых кустов, бросилось, корчась, на траву, а потом промчалось через лужайку и скрылось в темноте…»

Что же до гепарда, то есть у меня серьезное подозрение, что сэр Артур ошибся: животные присланы из Индии, гепарды же, как известно, водятся в Африке. Скорее всего, по двору дома доктора Ройлотта разгуливал не великолепный бегун гепард, а коварная пантера-леопард. Я не по прихоти обращаю ваше внимание на это, ибо леопард, как читатель, вероятно, еще помнит (глава «Черный волк Ганнибал»), излюбленное животное Диониса, насылающего оргиастическое безумие. Впрочем, об этом — несколько позже.

Обиталище доктора тоже впечатляет:

«Дом был из серого, покрытого лишайником камня и имел два полукруглых крыла, распростертых, словно клешни у краба, по обеим сторонам высокой центральной части. В одном из этих крыльев окна были выбиты и заколочены досками; крыша местами провалилась. Центральная часть казалась почти столь же разрушенной…»

Тлен, разрушение, дом скорее похож на древний склеп или на древнее же полуразвалившееся святилище. Или на вход в Баскервиль-холл со стороны Гримпенской трясины. Или на дом Ашеров из рассказа Э. По. Вот тут-то и обитает наш новый знакомец. И вот сюда, чтобы наказать его и спасти невинную жертву, является сыщик с Бейкер-стрит. Разумеется, ему все удается как нельзя лучше. Не будем пересказывать дедуктивную цепочку рассуждений, ибо интересует нас в данном случае то, что относится не к области Загадки, а к области Тайны. Потому сразу же перейдем к одной из заключительных сцен — на мой взгляд, самой жуткой в «Пестрой ленте» и в то же время весьма выразительной:

«Он сидел, задрав подбородок кверху, неподвижно устремив глаза в потолок; в глазах застыло выражение страха. Вокруг его головы туго обвилась какая-то необыкновенная, желтая с коричневыми крапинками лента. При нашем появлении доктор не шевельнулся и не издал ни звука.

— Лента! Пестрая лента! — прошептал Холмс.

Я сделал шаг вперед. В то же мгновение странный головной убор зашевелился, и из волос доктора Ройлотта поднялась граненая головка и раздувшаяся шея ужасной змеи…»

В этой сцене — как и во всем рассказе — источником ужаса, как мне кажется, является наличие черной иронии — не сумевший справиться с собственным «оружием», погибшим от укуса прирученной змеи, доктор Ройлотт словно в насмешку выглядит эдаким древнеегипетским изваянием, Осирисом (кстати, богом подземного мира), в урее — царском головном уборе, имевшем форму змеи с поднявшейся «граненой головкой и раздувшейся шеей». Некий назидательный момент: возомнивший себя вершителем судеб, безраздельно распоряжающимся жизнью и смертью «жалких людишек», безумный доктор в момент смерти превращается чуть ли не в шарж, пародию на собственную манию величия. Сокрушенный маньяк…

Не правда ли, весьма колоритная фигура? Гигантского роста и нечеловеческой силы пришелец из Индии, выступающий в сопровождении пантеры и обезьяны… Хотя речь идет о павиане, можно, тем не менее, напомнить, что, например, человекообразная обезьяна шимпанзе по-латыни называется «Пан Сатирус». Сатиры сопровождали Диониса и участвовали в оргиях бога умирающей и воскресающей природы, а Пан — одно из его воплощений, ипостась опять-таки повелителя природы, способного одаривать или насылать «панический» ужас… Урей — «священный» головной убор Осириса, царя Подземного мира, отождествлявшегося греками все с тем же Дионисом… Да еще и цыгане — «чужаки», «иные» для европейского сознания, некий кочующий реликт, издавна связанный в западной культуре с черной магией. Можно вспомнить, например, что Дракула был связан с цыганами и даже скрывался в таборе от своих преследователей.

Нет, преступник в детективе — не владыка подземного царства, он самозванец. «Священный безумец», мист, чье экстатическое сознание воспринимает самого себя не как простого смертного и даже не как служителя хтонического божества, повелителя мира мертвых, но уже как ипостась этого властелина, в чьих руках жизнь и смерть простых людей. Вот каков в действительности архетип маньяка из детектива, причем проявляющийся буквально в первых же произведениях этого жанра. Разумеется, безумец детектива — лишь зеркальное отражение истинных служителей оргиастического культа, да к тому же, как говорил Рэй Брэдбери (по другому, правда, поводу) — после десяти или даже сотни преломлений.

Что же до самой сцены со змеей — она вызывает ассоциации с совершенно другой сценой из совершенно другой книги (к которой мы, правда, уже обращались в главе «Ловля бабочек на болоте»): «И волхвы египетские бросили жезлы, и те обратились в змей, но жезл Моисея пожрал их…» Жезл подлинного господина, разумеется, пожирает жезлы-змеи тех, кто незаконно претендует на его место, на место истинного судьи, держащего в руках жизнь и смерть. За традиционным поединком «сыщик — преступник» лежит тема возмездия, вершащегося истинным повелителем над самозванцем, мнящим себя всесильным. Вот откуда проистекает чувство ужаса, охватившего меня много лет назад при первом знакомстве с «Пестрой лентой»: истинный властелин, наказывающий жалкое существо, осмелившееся присвоить себе функции судьи и дарителя. Наказывающий как раба — ударами жезла-трости, обратившейся в змею, которая жалит самозванца, а затем оборачивается вокруг его головы короной — еще один отсыл к «египетскому акценту» рассказа… Вот почему столь страшной кажется в этом рассказе фигура беспощадного судьи — Шерлока Холмса.

[Aliskana]

V. УБИЙСТВО БЕЗ УБИЙЦЫ

Преступление, занимающее героя детективного произведения, — убийство. Прочие уголовные дела его не интересуют. На это обращали внимание и С. С. Ван Дайн в своих «28 правилах для пишущих детективы», и Г. К. Честертон, и многие другие писатели и критики, занимавшиеся эстетиков жанра и пытавшиеся вывести некий канон классического детектива. «Но позвольте! — может сказать читатель. — А как же с теми кражами или аферами, которые расследует Шерлок Холмс или патер Браун? Да и у Агаты Кристи можно найти подобные дела!» Действительно, и Конан Дойл, и Эдгар По, и сам Гилберт К. Честертон заставляли своих героев заниматься украденными драгоценностями или похищенными документами. Но, во- первых, таких историй все-таки немного. А во-вторых, эте немногие касаются предметов не совсем обычных.

Относительно документов — такие рассказы как «Похищенное письмо» Эдгара По, «Второе пятно» и «Его прощальный поклон» Конан Дойла относятся скорее к жанру «шпионского детектива», в те времена еще не выделившегося из общего русла криминальных историй, но в дальнейшем превратившегося в самостоятельное направление массовой литературы, выработавшее свой собственный канон, зачастую порывавший с некоторыми традициями классического детектива. Что же до краж — вещи, которые становятся объектом преступления, достаточно необычны. В «Сапфировом кресте» и «Летучих звездах» Честертона, в «Голубом карбункуле» и «Камне Мазарини» Конан Дойла (читатель при желании может продолжить этот список; как уже было сказано, он невелик) они имеют явно сакральный или магический характер (в рамках той условной реальности, которая изображается писателем), все эти предметы культа, коронационные драгоценности, алмазы, на которых лежит древнее проклятье, — пришли в детектив не из полицейских протоколов, но из мира волшебной сказки, из древних и средневековых поверий и суеверий. Соответственно и поиск их имеет характер сказочных приключений, опасных и экзотических — неслучайно кража в классическом детективе чаще всего становится лишь прологом, аперитивом перед подачей основного блюда — загадочного убийства. В сказках, имеющих, как мы неоднократно говорили, природу, родственную природе детектива, на поиск какого-либо заветного камня или короны герой отправляется в тридевятое царство, в волшебную страну. Каковая, кстати, говоря, является иносказательным изображением потустороннего пира, подземного (чаще всего) царства, иными словами — того самого мира, с которым, как уже говорили в главе «Дети подземелья», связан главный герой детектива — современная ипостась фольклорного инфернального существа. Так что в классических детективах как правило фигурируют кражи предметов, связанных с миром смерти, предметов ритуальных и магических. Особо следует сказать о рассказах наподобие «Странных шагов» Честертона. Собственно говоря, у него такие рассказы чаще всего и встречаются. Это — притчи, автор использует неокатолическую символику, обряжая ее в одежды детективного следствия. Те же «Странные шаги» можно рассматривать как иносказание о двойственной природе человека, о Высшем Законе, перед которым все равны, вне зависимости от одежды — «и лакей, и джентльмен равно одеты в черные фраки»…

Так что если уж рассматривать структуру детективного произведения, то в соответствии с правилом, сформулированным Сатерлендом Скоттом: «Детектив без убийства — все равно что омлет без яиц». Почему? Для того уровня произведения, который в «Ловле бабочек на болоте» мы обозначили как уровень Загадки, потому что убийство — преступление самое опасное из существующих, к тому же — необратимое. Похищенный предмет можно вернуть. Что же до убийства — убитого воскресить нельзя. Даже раскрыв Загадку, то есть установив виновника преступления, автор оставляет нас один на один с Тайной, имеющей уже метафизический характер — с Тайной смерти… Потому-то и приобретает расследование особую остроту, что сыщику противостоит личность опасная и незаурядная, самовольно присвоившая себе прерогативу распоряжаться жизнью и смертью.

Коль скоро мы уже заговорили об уровне не Загадки, но Тайны, то тут тем более понятно, почему в классическом детективе толчком к действию становиться убийство — чем же еще заниматься сыщику, герою, мифологический архетип которого неразрывно связан с миром смерти, а зачастую олицетворяет смерть?

Стоит обратить внимание еще и на то, что убийство в детективе даже на первом уровне носит характер совершенно особый, имеющий мало общего с действительностью. Любой профессиональный полицейский скажет, что большая часть реальных убийств совершаются на бытовой почве и раскрываются, как любят выражаться журналисты, «по горячим следам». Если уж говорить всерьез, то убийств, подобных тем, которые любят описывать детективщики, практически вообще не происходят, ибо на самом деле имеют стопроцентно сказочный (или, если угодно, фантастический) характер. За последние десятилетия вышла несколько книг, написанных ученым-криминалистами и анализирующими «уголовные дела», придуманные Рексом Стаутом, Агатой Кристи и прочими мастерами жанра. Книги эти вполне убедительно доказывают, что способы убийств, описанные в книгах классиков, абсолютно нереальны.

Ни писателей, работающих в жанре классического детектива, ни ценителей этого жанра подобные соображения не могут ни остановить, ни отпугнуть: они и так прекрасно все знают и вполне отдают себе отчет, что именно пишут. Мало того: невозможный, фантастический характер убийства в детективе следует считать обязательным условием — иначе автору не удастся выполнить столь важное эстетическое требование детектива, как оригинальность. Так же, как расследование, сам объект расследования является фиктивным, нереальным преступлением. Не просто загадочным, изощренно задуманным и изобретательно исполненным, но именно нереальным. Убийство в классическом детективе потрясает устойчивый и даже дремотный мир, являющийся традиционным фоном классического детектива, не в последнюю очередь благодаря иррациональному характеру источника ужаса. Связано это, помимо сказанного выше, еще и с тем, что затрагивает сферу иррациональную, метафизическую. Именно убийство выявляет те самые страхи и надежды общественного сознания, которые затем «материализуются» в фигуре Великого Сыщика. В каком- то — условном, разумеется, игровом — смысле, можно говорить о нем как о нем как о важной части некоего ритуала, «жертвоприношении», инициирующем появление «сверхъестественного» заступника.

[Aliskana]

«СТРАННОЕ ВОЛОСАТОЕ ЧУДОВИЩЕ»

В предыдущей главе мы говорили о том, что в первых детективах преступник вообще был не человеком. Это неслучайно — если мир, о котором идет речь, рационален и — главное — объясним, ознаваем, то такой акт насилия, каким является убийство, должен рассматриваться как результат вторжения в обыденную жизнь разрушительной силы из мира совершенно иного, хаотического, стихийного. То есть, необъяснимого — и в силу этого грозного. Интереснее всего это раскрывается в поджанре классического детектива, о котором пойдет речь. Обычно его не выделяют в особый поджанр, хотя произведения, к нему относящиеся, имеют вполне определенные черты, характерные только для них и вполне укладывающихся в самостоятельный эстетический канон, имеющим несколько отличий от канона собственно классического детектива. Отличий немного, но они носят принципиальный характер.

Среди сборников рассказов о Шерлоке Холмсе почему-то наименее популярным оказался сборник «Архив Шерлока Холмса». Может быть, эти рассказы — самые поздние из написанных Конан Дойлом о великом сыщике — действительно уступают двенадцати, самим автором признанным лучшими; некоторые вообще представляют собою лишь повторы и перепевы ситуаций и загадок, уже описанных и разгаданных в «Записках о Шерлоке Холмсе», «Приключениях Шерлока Холмса» и «Его прощальном поклоне».

Но есть среди рассказов «Архива» один, отличие которого от остальных историй, придуманных Конан Дойлом, принципиально. В первую очередь, потому что в нем роль рассказчика отдана не доктору Уотсону, а самому великому сыщику. И это неслучайно — доктор Уотсон как рассказчик необходим автору для того, чтобы сыграть роль ассистента иллюзиониста, отвлекающего внимание публики. Вернее, переключающего внимание с главных деталей на второстепенные, с правой руки на левую — и тем самым позволяющий Великому Иллюзионисту, то есть, Великому Сыщику вынуть кролика из пустого цилиндра. Что же до рассказа, о котором идет речь, то для него в таком отвлечении не было никакой необходимости, ибо весь ход расследования, предпринятого Шерлоком Холмсом оказывается ложным — по причинам вполне объективным. Потому-то читатель, пытающийся состязаться с детективом в сообразительности, не имеет никаких шансов — он поставлен в равные, то есть равно ложные обстоятельства.

Рассказ этот называется «Львиная грива», и есть смысл рассмотреть его подробно. Место действия — Сассекс, уже бывший ареной другого рассказа, «Вампир из Сассекса». Впрочем, дадим слово самому рассказчику, Шерлоку Холмсу:

«Одна из самых сложных и необычайных задач, с которыми я когда-либо встречался в течение моей долгой жизни сыщика, встала передо мной, когда я уже удалился от дел; все разыгралось чуть ли не на моих глазах. Случилось это после того, как я поселился в своей маленькой Сассекской вилле и целиком погрузился в мир и тишину природы, о которых так мечтал в течение долгих лет, проведенных в туманном, мрачном Лондоне. В описываемый период добряк Уотсон почти совершенно исчез с моего горизонта. Он лишь изредка навещал меня по воскресеньям, так что на этот раз мне приходится быть собственным историографом…»

Выделив в приведенной цитаты слова мир и тишина природы, я хочу обратить внимание читателя на то, что в «Львиной гриве» это ощущение оказывается обманчивым в полной мере. Идиллический поначалу пейзаж: «В то утро, с которого я начну свой рассказ, ветер стих, и все в природе дышало чистотой и свежестью,» — неожиданно становится фоном жуткой истории: «Голова Макферсона показалась из-за края обрыва, у которого кончалась тропка. Через мгновение он… вскинул руки и со страшным воплем упал ничком на землю… Он был мертв».

Разумеется, скромный пчеловод-любитель, в которого волею автора превратился Шерлок Холмс, немедленно вновь становится сыщиком: «Макферсон был, по-видимому, замучен и убит каким-то необычайно гибким инструментом, потому что длинные, резкие рубцы закруглялись со спины и захватывали плечи и ребра. По подбородку текла кровь из прокушенной от невыносимой боли нижней губы». Расследование ведется по всем правилам, по которым обычно ведет свое расследование Шерлок Холмс. Он тщательнейшим образом осматривает место происшествия, подмечая детали, которые менее опытному глазу оказались бы незаметны (например, сухое полотенце — при том, что Макферсон, вроде бы, успел войти в воду, и т. д.). Пытаясь найти убийцу-изувера, сыщик достаточно быстро разбирается во взаимоотношениях Макферсона с коллегами по работе и просто знакомыми, всплывает история несчастной любви — словом, перед нами, казалось бы, традиционный детектив. Вот-вот Холмс укажет на преступника, после чего предоставит возможность воспользоваться плодами своего труда какому-нибудь местному сассекскому Лестрейду, а сам вернется к ульям. Но…

Обнаруживается труп собаки убитого, эрдельтерьера, с такими же следами зверских истязаний. Местный полицейский начинает подозревать некоего Мэрдока, имевшего с покойным несколько стычек из-за любовного соперничества и отличавшийся нравом буйным и высокомерным. Но, как это зачастую происходит детективах, в критический момент и подозреваемого обнаруживает в состоянии беспамятства с теми же следами. Правда, не убитого, но в состоянии, близком к смерти.

И вот тут Холмс, вспомнив загадочные слова: «Львиная грива», — которые успел произнести Макферсон перед смертью, наконец-то находит истинного убийцу:

«— Цианея! — вскричал я с торжеством. — Цианея! Вот она, львиная грива!

Странное существо, на которое я указывал, и в самом деле напоминало путанный клубок, выдранный из гривы льва. На каменном выступе под водой на глубине каких-нибудь трех футов лежало странное волосатое чудовище, колышущееся и трепещущее».

Убийцей-изувером оказалось морское растение, нехарактерное для этих мест, случайно занесенное сюда штормом…

Следует ли считать «Львиную гриву» классическим детективом? Несомненно. В центре внимания читателя (и героя) — жестокое убийство, причем не просто просто загадочное, но вселяющее прямо-таки мистический ужас. Фоном преступления становится буколический пейзаж Сассекса, «дышащего миром и покоем». Сыщик проводит расследование по всем правилам — если не криминалистики, то детективного рассказа. Правда, использованный им дедуктивный метод направляет сыщика, как уже было сказано, по ложному пути. Но в конце концов он все-таки раскрыл кошмарное убийство именно с помощью дедукции, заодно показав нам, что пасторальный Сассекс в действительности тончайшей завесой отделен от сил грозных и опасных, легко сквозь эту завесу прорывающихся.

Итак, загадка раскрыта. Единственное, чего не может сделать сыщик — это наказать преступника или хотя бы загнать в угол безукоризненной логикой и вынудить признаться. На вопрос: «Кто это сделал?» — на классический вопрос детектива, Шерлок Холмс отвечает: «Никто». Поскольку опасное растение невозможно обвинить в преднамеренном убийстве, убийстве с целью обогащения, из ревности или мести. Разве что посетовать на неосторожность жертвы или на несовершенство наших знаний об окружающем мире.

Вопрос: «Кто это сделал?» считается настолько важным для детективного жанра, что в английском литературоведении даже существует термин whodunit («кто это совершил»), неологизм, введенный в обиход критики достаточно давно нью-йоркским критиком Вольфом Кауфманом из журнала «Вэраети» и использующийся в качестве одного из обозначений детективного произведения.

Рассказ «Львиная грива» по аналогии очевидно следует назвать nonedunit («это совершил Никто»). Именно так мы и обозначим в дальнейшем этот особый поджанр классического детектива. И слово Никто в данном случае написано с большой буквы отнюдь неслучайно. С рассказами Гофмана и особенно Эдгара По их роднит то, что причины убийства (пока загадка не разрешена) не имеют рационального, логического объяснения. И все попытки это объяснение найти, терпят провал. Отсутствие истинного мотива, дополненное изуверской жестокостью наводит на мысль, что убийца ненормален психически (вроде мэтра Рене), разгадка же приводит к тому, что убийство было «непреднамеренным» — с перепугу (орангутанг в «Убийствах на улице Морг») или вообще — по причинам «естественным» (морское растение в «Львиной гриве»). Ранее мы говорили о том, что убийство в классическом детективе есть проявление иррациональных сил, сил Хаоса, проникающих в мир рациональный и объяснимый. Рассматриваемый же поджанр привносит в этот постулат еще одну особенность: проявление Хаоса, проявление иррациональных сил оказывается результатом действия природного явления. Таким образом окружающие нас природные явления становятся здесь олицетворением сил, противостоящих человеческому миру — в полном соответствии, кстати говоря, с древними мифологическими представлениями, в которых стихийные силы Природы олицетворялись, например, ужасными сторукими великанами-гекатонхейрами, гигантским драконом Тифоном и тому подобными легендарными разрушителями. «Странное волосатое чудовище» из рассказа Конан Дойла — отдаленный потомок тех мифических чудовищ, обитающих в Тартаре, подземном мире.

[Aliskana]

«У МЕРТВЫХ ЕСТЬ СВОЙ ТАЙНЫЙ ЯЗЫК»

Иррационализм преступления перестает обряжаться в одежды рациональные (или напяливает их столь небрежно, что они превращаются в лохмотья), соответственно и расследование все чаще отказывается от рациональной дедуктивной цепочки а-ля Шерлок Холмс «у-этого-типа-развита-правая- рука-он-грузчик». Расследование сдвигается из сферы рациональной в сферу иррациональную, а суждения детектива, цепочка дедуктивных умозаключений находит принципиально иную основу. Порою иррациональность следствия откровенна и декларируется, например, особыми свойствами героя или его помощника (тут детектив оказывается на грани научной фантастики) — например, особыми экстрасенсорными способностями, которыми наделена сестра главного героя серии романов Роберта Зиммермана («В смертельном трансе», «В гипнотическом трансе» и т. д.). Вмешиваются новейшие теории психиатров, извлекающие из подсознания персонажей чудовищные в своей иррациональности мотивы преступления и столь же непонятные нормальному человеку пути их раскрытия. Парадоксом же здесь становится то, что чем более иррациональный характер приобретает развитие детективного действа, чем более откровенно ритуальной становится сия литературная мистерия, тем больше страницы детективных романов заполняются почти дословно переписываемыми подробными полицейскими документами, особенно — заключениями судебных медиков и патологоанатомов о вскрытии жертв (postmortum):

«…Погибшая оказалась молодой женщиной с широкими бедрами, ростом примерно сто семьдесят сантиметров. От щелока, содержавшегося в воде, места, где не было кожи, лишь слегка посерели, потому что погода стояла холодная, а она пролежала в реке всего несколько дней. Кожа была содрана от основания грудей до самых колен. Примерно на участке, который скрывают брюки и пояс тореадора. На теле была отчетливо видна причина смерти — рваная, в форме звезды, размером с ладонь рана. С головы, начиная от бровей, была начисто снята вся кожа вместе с волосами. Голень была обмотана обрывком лески с крючком, на который и поймалось тело в бурной реке… Теперь тело лежало лицом вниз, что облегчало процедуру снятия отпечатков. На плечах жертвы были вырезаны два треугольных лоскутка кожи…» (Томас Харрис. «Молчание ягнят»)

«…Осмотр передней части грудной клетки выявил длинные продольные раны, нанесенные, вероятнее всего, каким-то режущим орудием. Зафиксированы также аналогичные разрезы тканей, сделанные тем же орудием, на плечах, предплечьях… Множественные ожоги на туловище, плечах, боках, руках. Мы насчитали примерно двадцать пять следов данного типа; большинство из них совпадает с вышеописанными разрезами тканей… Я думаю, убийца прижигал раны. Вполне вероятно, он брызгал на них каким-то легковоспламеняющимся веществом, чтобы лучше горело. Я бы сказал, что здесь применялся иностранный аэрозоль типа… Мы констатировали также множественные гематомы, отеки и переломы. В частности, на торсе выявлено восемнадцать гематом. Сломано четыре ребра. Раздроблены обе ключицы. Раздавлены три пальца на левой руке и два на правой. Гениталии под воздействием ударов приобрели синюшный цвет…» (Жан-Кристоф Гранжье. «Пурпурные реки»).

Подобных цитат из современных детективов («Собиратель костей» Джеффри Дивера, «Пляски на бойне» Лоренса Блоха и т. д..) можно было бы привести великое множество, хватило бы на том в тысячу страниц, — причем наличие таких описаний никак не связано с литературным качеством произведения. Ими в той или иной степени грешат и произведения «штучные», мастерские, и поточное производство макулатуры, даже не маскирующейся под литературу. Чем же объяснить этот современный феномен постепенного превращения детективного романа в хрестоматию по патологической анатомии и судебной экспертизе?

Первое, что приходит на ум, — кстати, мнение, обретшее популярность у критиков, — стремление писателя придать максимальную достоверность своему творению. Казалось бы, рост тиражей и бешеный успех книг Томаса Харриса, Патриции Корнуэлл, Лоренса Блоха и прочих в этом же роде, свидетельствуют о справедливости подобного суждения. Но — лишь казалось бы. Я счел бы его верным, если бы рост числа читателей происходил исключительно за счет специалистов — криминалистов, врачей, на худой конец — студентов-медиков, — которые одни только и способны по достоинству оценить титанические усилия названных писателей и многих других, просиживающих сутками в медицинских библиготеках, посещающих морги и секционные вскрытия — «ради нескольких строчек в газете», то бишь, ради эффектных описаний в романе. Увы — я не имею соответствующей статистики (да и никто, по-моему, таких опросов не проводил), но с уверенностью могу сказать: среди миллионов (без преувеличения) читателей по всему миру вряд ли найдется хотя бы несколько процентов, понимающих, о чем идет речь. Умение писателя создать достоверное произведение ничего общего не имеет с правдивостью последнего. Наоборот: по мне, так детектив тем лучше, чем искуснее меня писатель обманет, чем убедительнее он покажется во всех хитроумных построениях. Я ведь не собираюсь ему верить пожизненно, а для получения удовольствия от книги мне достаточно, чтобы описания воспринимались достоверно в процессе чтения — не более. В детективе фиктивно все — объяснения, разгадка, логические умозаключения. Сделать одну-единственную характеристику достоверной, почти документальной, оставив прочие без изменения, — идея по меньшей мере странная. Так что объяснения эти столь же легковесны, сколь легковесны обвинения современного детектива в пропаганде и живописании насилия: с тем же успехом можно обвинить волшебные сказки в живописание и скрытую проповедь каннибальства…

Тогда — зачем же все это? Почему, по словам все того же неугомонного Томаса Де Куинси, «так или иначе, все джентльмены из прозекторской принадлежат к числу ценителей в нашей области»?

На этот вопрос четко отвечает популярная ныне американская писательница Патриция Корнуэлл, чьи романы с героиней-судмедэкспертом («леди из прозекторской») давно стали бестселллерами:

«У мертвых есть свой тайный язык. Им они могут объясняться с посвященными. С помощью внешне незначительных мелочей, едва заметных изменений они могут многое рассказать».

Вот так. Сформулировано очень точно, и книги самой Корнуэлл служат ярким тому подтверждением. Ее героиня — доктор Кей Скарпетта — главный судмедэксперт штата, «посвященный», имеющий дело с трупами жертв (впрочем, и преступников тоже — например, роман «Жестокое и странное» начинается с того, что д-р Скарпетта приезжает в федеральную тюрьму чтобы констатировать смерть казненного убийцы. Романы о Скарпетта дают благодатный материал для анализа сегодняшнего состояния детективного жанра — частично вернувшегося в мифологическим корням, к досказочному состоянию культуры. В этих книгах читателя приглашают в увлекательное и жуткое путешествие по миру смерти — и проводником его, его Вергилием становится женщина, свободно общающаяся с мертвецами, читающая и превосходно понимающая их язык. Вот чрезвычайно характерная сцена — из начала романа — в которой покойник уже рассказал героине все, она просто еще не все успела расшифровать:

«Сьюзан вернулась, толкая впереди себя каталку, и мы принялись за работу в тошнотворном запахе разлагающегося мяса. Я принесла перчатки и пластиковый фартук, а затем закрепила на подставке разные формы и бланки… Я переоделась в свою зеленую робу, и мы со Сьюзан перевезли тело в рентгеновский кабинет и переложили его с каталки на стол. Откинув простыню, я подсунула под шею специальную подставку, чтобы не болталась голова. Ножа на горле была чистой, незакопченной и без ожогов, потому что ее подбородок находился у самой груди, когда она была в заведенной машине. Я не увидела никаких явных повреждений, ни ушибов, ни сломанных ногтей. Не было ни перелома носа, ни трещин на губах, и язык она не прикусывала.

Сьюзан сделала снимки и сунула их в процессор, в то время как я обследовала переднюю часть тела с лупой. Я собрала множество едва заметных белесых волосков, возможно, от простыни или постельного покрывала, и обнаружила такие же у нее на носках. На ней не было никаких украшений, и под халатом она оказалась голой. Я вспомнила ее помятую постель, подушки у изголовья и стакан с водой на тумбочке. В ночь перед смертью она накрутила волосы на бигуди, разделась и, возможно, какое-то время читала в постели.

Мое внимание привлекла любопытная находка… Перышко было очень маленьким и закопченным. Оно пристало к халату Дженнифер Дейтон в области ее левого бедра. Доставая маленький пластиковый конверт, я пыталась вспомнить, не видела ли я у нее дома перьев. Возможно, подушки на ее кровати были набиты перьями.

…Дженнифер Дейтон не вдыхала ни окиси углерода, ни копоти, потому что к тому времени, когда она оказалась в своей машине, она уже больше не дышала вообще. Ее смерть была убийством, совершенно очевидным. Окиси углерода в ней оказалось не больше семи процентов. Сажи в дыхательных путях не было. Кожа приобрела ярко-розовый оттенок от холода, а не от отравления угарным газом… А кровь на сиденье машины — следствие посмертного выдоха. Она начинала разлагаться. Я не обнаружила ни ссадин, ни ушибов, ни следов от пальцев. Однако в грудинно-ключично-сосцевидных мышцах у нее с обеих сторон кровоизлияния. Кроме того, есть трещина подъязычной кости. Смерть явилась результатом асфиксии из-за оказанного на шею давления… Помимо этого, у нее на лице петехия, или, иначе говоря, точечные кровоизлияния. Все эти факты говорят об удушье. Ее убили, и я бы посоветовала как можно дольше не давать это в газеты… У нее действительно было высокое кровяное давление, как и говорила ее соседка миссис Клэри. У нее была левосторонняя гипертрофия желудочка, или утолщение левой стороны сердца. Очевидно, я обнаружу фибриноидные изменения в микроциркуляторной части сосудистого русла почек, или ранний нефросклероз. Я также предполагаю гипертензивные изменения в церебральных артериолах, но не могу с уверенностью говорить об этом, пока не посмотрю в микроскоп.

У убийцы сильная правая рука. Обхватив левой рукой ее шею спереди, он взялся правой рукой за левое запястье и дернул вправо. В результате эксцентрического воздействия на ее шею произошел перелом правой части подъязычной кости. Из-за сильного рывка случился коллапс верхних дыхательных путей, давление распространилось на сонную артерию. У нее могла наступить гипоксия, или кислородное голодание. Иногда в результате давления на шею возникает брадикардия, понижается частота сердечных сокращений, и у жертвы начинается аритмия…»

Я привел столь длинную цитату, чтобы читатель мог обратить внимание на то, на что обратил внимание и я — при повторном чтении книги: все или почти все выводы д-ра Скарпетта могли быть сделаны, например, м-ром Шерлоком Холмсом на основании совсем других посылок, никак не связанных с посмертным вскрытием. Но Скарпетта — по замыслу писательницы — не участвует ни в осмотре места происшествия, ни в допросах свидетелей. Потому все, что ей доступно — тело жертвы.

Корнуэлл, в отличие от многих коллег прежних периодов, откровенно придает своей героине черты мифологические: если не в каждом романе, то в большей их части она выступает еще и как дарительница жизни — например, все в том же «Жестоком и странном» она посылает деньги некоей бездетной чете, мечтающей о детях и не имеющей возможности их завести по причинам медицинского характера. Она не только «читает» письмена мертвых, не только «беседует» с ними, но и несет черты грозного преследователя, становясь Великим Сыщиком и настигая убийцу.

Оказываясь в суде, перед присяжными (явная, старательно подчеркиваемая во всех романах П. Корнуэлл, параллель с картиной Страшного суда), д-р Скарпетта начинает говорить от лица жертвы. Вернее, зачитывать послание убитого беспристрастным судьям. Тут есть своеобразная перекличка с рассказанной нами в начале этой главы легенды: заставить говорить мертвого. Убитого. Заставить жертву открыть на мгновение глаза и указать на убийцу. Сквозь черты здания федерального суда проступают очертания польского храма, и маленький мальчик, и д-р Скарпетта перстом жертвы указывает на убийцу и ее устами заявляет: «Ты еси муж, сотворивый сие…»

Д-р Скарпетта заставляет убитого говорить. Или же, по крайней мере, понимает его тайный язык, прочитывает то, что он хотел сказать… Книгой, вернее, письмом, оставленным жертвой для сыщика (мстителя, судьи), является бездыханное мертвое тело. Язык убитых, язык мертвых — это язык мертвого тела. Именно по нему, словно по записке, написанной симпатическими чернилами, читает сыщик тайну совершенного преступления — по телу.

По его внутренним органам.

По… Стоп!

Уважаемый читатель, у вас никаких ассоциаций не вызвала предыдущая фраза? Чтение по внутренним органам… В Древнем Риме существовала особая категория жрецов (гаруспики), читавших по внутренностям жертвенных животных волю богов и дававших предсказания на этом основании. Например, у Светония можно прочитать, что Юлию Цезарю накануне роковых для него мартовских ид гаруспики советовали опасаться за свою жизнь, поскольку у жертвенных животных необычно выглядела печень… Тут следует вспомнить еще и то, что в незапамятные времена у этрусков, от которых это искусство перешло к римлянам, в жертву подземным, хтоническим богам приносились люди. И гаруспики в те давние времена делали свои предсказания, изучая внутренности человеческие.

Столь причудливая метафора, случившаяся в последние годы на наших глазах с жанром, всегда, казалось бы, демонстрировавшим сухой рационализм, предпочитавший эмоциональному напряжению интеллектуальное, кажется необъяснимой — но лишь на первый взгляд. В действительности именно такое развитие детектива логично и — в противовес тому, что происходит в романном пространстве — объяснимо. Век Просвещения, последним проявлением массовой культуры которого был детектив, именно им порожденный, закончился. Та надежда на объяснимость и познаваемость окружающего нас мира, о которой мы говорили неоднократно и одной из материализаций которой был классический детектив с его культом интеллекта и логической игры, неизбежно завершающейся победой сил Добра и — главное — Разума над силами Зла и Необъяснимого, исчезла из массового сознания. И одновременно исчезла необходимость той маски, за которой скрывался архетипический герой Конан Дойла, Честертона, Рекса Стаута и прочих сыщиков «Золотого века». Им на смену приходят доктор Лектер из «Молчания ягнят» или комиссар Пол Ньеман из «Пурпурных рек» Гранжье. Маньяк-преступник, о родстве с темными проявлениями Матери- природы говорилось в «Убийстве без убийцы», действует без корыстных, материальных интересов, поскольку его проявления в мире обычных людей имеет куда более глубокий и иррациональный смысл. Он символизирует ту силу стихий, которая подчинена подземному божества, повелителю потустороннего мира и которая пытается вырваться из-под этой власти, нарушая заведенный порядок, врывается в наш мир, сея разрушение, не имеющее иной цели кроме как утверждения собственно власти, независимости. Это неизбежно приобретает черты самозванства — на что мы уже обращали внимание. Именно его, как символа немотивированной агрессии, боится в действительности сегодняшнее общество, именно страх перед ним присутствует в массовом сознании. Потому и уходит «обычный» преступник из современного детектива — он перестал быть объектом страха. Антагонист-противник преступника столь же «безумен» с нашей точки зрения — иными словами, настолько же принадлежит потустороннему миру, что и убийца («маньяка может поймать только другой маньяк»). И это тоже естественно — общество не верит в то, что с немотивированной агрессией (маньяком, террористом — кстати, психологически у этих двух типов много общего, вернее, много общего в восприятии их нашим сознанием) может справиться государственный институт. А коли маски сняты, коли в погоню за порождение ада — или, если угодно, подземного мира — пускается такое же порождение, но облеченное властью — исчезает та кажущаяся рациональность, которая превалировала в старых романах. Теперь сыщик «говорит на языке мертвого тела», он — воскреситель, маг, он — гадатель, гаруспик.

Сыщик в отведенном ему пространстве, в Космосе детективного романа — герой единственный и неповторимый, всеведущий и всемогущий. Его всемогущество оспаривается, а всеведение подвергается испытанию преступником, существом той же природы. Я обращаю ваше внимание — не преступниками, а Преступником. Ибо все многочисленные убийцы детективных сериалах, в действительности, лишь маски одного и того же существа. Авторы, к слову сказать, зачастую проговариваются об этом — вспомним профессора Мориарти, то и дело возникающего за преступлениями, которые распутывает Холмс, вспомним возвращение смертельно больного Эркюля Пуаро к его самому первому делу.

Эту особенность уловили еще на заре детектива французские писатели Пьер Сувестр и Марсель Аллен — авторы неподражаемого «Фантомаса». На протяжении всех сорока с лишним романов неуловимый Фантомас совершает бесчисленное количество преступлений, появляясь во всех кругах общества, меняя облик с легкостью Протея. Французский сериал был столь густо насыщен мифологическими архетипами, столь активно раскрывал эпическую свою природу, что удостоился восторженных оценок таких тонких ценителей, как Жан Кокто и Гийом Аполлинер. Вскоре после появления первых романов серии Аполлинер написал: «Этот необыкновенный роман, полный жизни и фантазии, написанный хоть и небрежно, но очень живописно, завоевал культурного читателя… Чтение популярных романов, наполненных вымыслами и приключениями, занятие поэтическое и в высшей степени интересное…» Он даже в шутку создал «Общество друзей Фантомаса», куда, кроме него самого, вошли Пабло Пикассо и поэт Макс Жакоб. Жан Кокто восхищался «нелепым и великолепным лиризмом» «Фантомаса», а Робер Деснос воспел короля ужасов в стилизованных под народную балладу стихах. Современный французский критик Франсис Лакассен в связи с переизданием некогда популярной серии написал: «И пусть не покажется неуместным слово „поэзия“ в применении к трехгрошовому роману. Нет, простите, к тринадцатигрошовому, ведь цена одного тома составляла всего 65 сантимов». Он назвал эпопею о гениальном преступнике современной «Энеидой».

«Так с чем же все-таки связана популярность „Фантомаса“? — пишет критик Виктор Божович в предисловии к русскому переводу романа „Фантомас — секретный агент“. — Коротко ответить на этот вопрос невозможно, однако в самой общей форме можно сказать, что образ таинственного злодея, созданный столько же воображением Сувестра и Аллена, сколько и давней литературной традицией, несомненно, обладает качествами мифического персонажа, он служит точкой кристаллизации для чувств и настроений, растворенных в массовом сознании и подсознании… Сувестр и Аллен выступали не столько как писатели, сколько как сказители, возрождая, помимо собственной воли, древнюю фольклорную традицию…»

Неуловимость преступника, обилие его масок (Протей! — воскликнет любитель античной мифологии; Фантомас! — поправит его читатель детектива), родство главных антагонистов, их единая хтоническая природа (в одном из последних романов, действие которого происходит на гибнущем «Гигантике», Фантомас из водной пучины кричит своему вечному преследователю комиссару Жюву: «Я должен раскрыть тебе тайну! Ты никогда не мог меня убить, потому что я — твой брат!»), их связь с разрушительными и враждебными человеку стихиями, чувство вины, испытываемое сыщиком, и превращает современный детективный роман в бесконечно длящийся изощренный поединок сил Добра и Зла, о котором шла речь в «Ловле бабочек на болоте», оставаясь окультуренным и лишенным религиозного значения отзвуком давних языческих мистерий. Именно от них ведут свое начало родство двух главных антагонистов — типичных противоборствующих божественных близнецов, их единая хтоническая природа, их связь с разрушительными стихиями. Именно они предлагают нам, читателям — свидетелям и статистам — быть невольными участниками удивительной черно-белой игры.

[Aliskana]

ЛОВЛЯ МАНЬЯКА СРЕДИ ЛЕДНИКОВ

Всякий раз, раскрывая книгу Агаты Кристи или Артура Конан Дойла, Гилберта Честертона или Рекса Стаута, читатель знает, что ни при каких обстоятельствах сыщик не может проиграть. Как бы ни разворачивался сюжет, сколь хитроумной ни была интрига, раскручиваемая преступником, в конце концов Эркюль Пуаро и Шерлок Холмс, Неро Вульф и патер Браун припрут убийцу к стенке, изобличив и обезвредив его. Неважно, что в следующем рассказе, под другим именем (другой маской) неуловимый Фантомас вновь начнет сеять смерть вокруг себя — в пространстве данного конкретного произведения на его преступной карьере ставится жирный крест. Далее он начнет с начала — и вновь на его пути встанет гениальный сыщик…

Так обстояло дело с детективами «Золотого века», когда метафизика преступления маскировалась вполне реальными мотивами, а читатель верил в возможность интеллектуальной победы сыщика над преступником (как части общей веры в разум и рациональное объяснение законов окружающего мира).

При первых попытках превращения детектива в игру, при первых же попытках перевести противостояние сыщика и преступника в плоскость шахматной (или любой другой, похожей) партии, это устойчивое ощущение давало трещину. Неудивительно, что писатели использовали подобную возможность лишь в тех случаях, когда задумывали избавиться от надоевшего персонажа — и вот, низвергаются в пучина Рейхенбахского водопада близнецы Холмс и Мориарти, гибнут вместе с «Гигантиком»-«Титаником» братья Фантомас и Жюв, не размыкая объятий уносятся горной рекой с ледника комиссар Пьер Ньеман и убийца в уже упоминавшихся «Пурпурных реках» Жан-Клода Гранжье, и так далее. Во всех этих случаях смерть главных (по сути, единственных, ибо остальные — статисты) героев оказывается связанной с водной стихией, отсылая нас к символике первобытного Хаоса, к архаике космогонических мифов, из которых пришли в массовую литературы образы вечно конфликтующих божественных близнецов, «тягающихся первородством»…

Непременным, впрочем, оставалось одно: если Защитник, материализация надежд обывателя, гибнет — он увлекает в тот же мир смерти и своего противника, олицетворяющего наш иррациональный страх перед насилием. Ибо нельзя у читателя не должна была оставаться в памяти картина мира, деформированного насилием, и не может он, читатель, среднестатистический член общества, лишившись надежды, оставаться один на один со своими страхами. Детектив, как жанр консервативный, охранительный, одной из метажанровых целей имел возвращение окружающей действительности состояние гармонии — хотя и вполне иллюзорной, на самом деле, — а человеку — чувство безопасности.

Когда же оказались сорваны (а вернее, сами собою сошли) маски, когда не только преступления, но и действия по их раскрытия-предотвращению в романах обрели законченно иррациональный характер, когда повествование вернулось к парадигме черно-белой Игры, по сути — когда «подсознание текста» заняло место собственно сознания и заговорило на языке мифологических архетипов, своей структурой заменив фабулу, — гибель сыщика, во-первых, перестала восприниматься нарушением жанрового канона, а во- вторых, не влекла за собою гибель его противника. Иными словами, детектив перестал служить тем, чем служил в начале — средством от страха.

Игра, как и современный капитализм, a priori предполагает «равные возможности для каждого». Шансы на выигрыш равны у обеих сторон. Мало того, самоуверенность сыщика — вполне объяснимая в контексте отношений «истинный царь — самозванец», «Соломон — Асмодей» — играет подчас с «игроком по эту сторону доски» злую шутку. Он дает противнику фору — соглашается играть по его правилам. И проигрывает.

В подтексте тут происходит полное отождествление «близнецов», подобно имеющему место в мифах; собственно же текст объясняет это некоей виновностью главного героя, относящейся к предшествующим событиям. Весьма характерен, можно сказать, образцово характерен для подобного толкования метаморфозы сыщика все тот же роман Гранжье «Пурпурные реки». Его стоит рассмотреть подробнее, поскольку он наталкивает на выводы неожиданные и предлагает решения нетривиальные.

В крохотном горном городке Герноне происходит серия загадочных убийств, имеющих признаки ритуальных, и для расследования их и поиса преступника или преступников в Гернон из Парижа направляется комиссар полиции Пьер Ньеман. Для начала присмотримся внимательнее к месту действия. Вот как описан Гернон, вернее, вот каким его впервые видит Ньеман: «Здесь царила мрачноватая атмосфера, где красота природы не в силах скрыть безнадежную заброшенность…» При том, Гернон — университетский центр, обитель науки и знаний. И тем не менее: «Комплекс больших современных бетонных зданий в окружении длинных унылых лужаек. Ньеману представился туберкулезный санаторий, огромный, размер с небольшой город…» Впечатление неслучайно — чем дальше, тем больше читатель убеждается в том, что старый, уважаемый рассадник культуры давно превратился в рассадник чудовищной эпидемии вырождения. И окружает его великое Белое Безмолвие — ослепительно сверкающие ледники, грозные и молчаливые, царство смерти, неизбежно настигающей всех или почти всех героев «Пурпурных рек».

Словом, совсем как в «Собаке Баскервилей», «сцена обставлена как нельзя лучше» для явления грозных сил в выродившийся, грязный мир. Вообще параллелей с конан-дойловским романом здесь гораздо больше, чем может показаться на первый взгляд — особенно в наполненной мистическими испарениями атмосфере. Ледники представляются аналогом Гримпенской трясины, они так же поглощают жертвы, создавая им потрясающей красоты полупрозрачные склепы; несмотря на опасность походов в эти места, преступник ориентируется здесь прекрасно, ему не грозит ничего. Будучи олицетворением зла (убийство — всегда зло, тем более столь жестокое, как описанные в книге), он чувствует себя в обители смерти как дома.

Впрочем, насчет олицетворения зла здесь следует говорить с осторожностью. И это становится особенно очевидным, когда мы отвлекаемся от завораживающей картины белоснежных горных вершин и знакомимся с сыщиком. Литературный критик, специализирующийся на истории жанра, наверное, написал бы: «Французский детектив сделал огромный шаг от знаменитого комиссара Мегрэ…» Действительно, Пьер Ньеман не только полицейский, он еще и преступник. Его отправили в горы не столько для расследования, сколько, что называется, от греха подальше: роман начинается с зверского убийства, совершенного комиссаром. Во время разгона хулиганствующих футбольных фанатов он забил насмерть одного из хулиганов. Вот начальство и приняло в срочном порядке командировать несдержанного полицейского в горы — «выпустить волка из логова». Кстати, в образе комиссара Ньюмена постоянно подчеркиваются звериные, хищные черты ночного охотника, «выпущенного из логова» — по словам его же начальника: «В мертвенном свете неоновых ламп по грязному залу слонялись несколько призраков весьма знакомого вида. Негры в просторных развевающихся одеждах. Проститутки с длинными, заплетенными на ямайский манер косичками. Наркоманы, бродяги, пьяницы. Все эти существа принадлежали к его… миру сыщика… Он снова взглянул на окружвших его ночных посетителей. Эти привидения были деревьями ЕГО леса, того самого, по которому он некогда крался бесшумной поступью охотника». Есть и еще одна любопытная и навязчиво подчеркиваемая автором черта — панический страх перед собаками, опять-таки, имеющий животную природу страх хищника перед стражами… Вообще, образ Пьера Ньемана — один из двух центральных образов книги — весьма важен для понимания подтекста «Пурпурных рек»: человек, носящий многозначительную фамилию («новый человек») обуреваем массой комплексом, с которыми не может справиться ни сам, ни с помощью психоаналитику, которого посещает регулярно. Строго говоря, его самого можно было бы определить как маньяка — склонность к немотивированному насилию и одновременно к паническому страху, (перед теми же собаками) превращают комиссара Ньемана в настоящего психа. Впоследствии именно его страхи приводят к гибели его молодого помощника… Словом, менее удачную и более странную фигуру в роли традиционного сыщика представить себе трудно. Когда французские газеты в связи с выходом романа писали о галлюцинирующем воображении писателя, думаю, это скорее относилось к галлюцинирующему, психопатическому воображению героя. Об этом в романе говорится впрямую: «Пьер Ньеман всегда жил в мире насилия, в развращенном мире, с его безжалостными, дикими устоями… Он утратил чувство самоконтроля. Насилие проникло в его плоть и кровь, помрачило разум… Ему так и не удалось преодолеть собственные страхи. Где-то глубоко, в дальнем уголке сознания, по-прежнему выли свирепые псы…»

А вот как воспринимается его лекция перед слушателями полицейских курсов: «Инспектор рассуждал как ненормальный и тем не менее, покорил свою аудиторию…» Кстати говоря, интересен и предмет его выступления, вернее, тот образ, который венчает лекцию: «Он сказал, что преступление всегда оставляет след в подсознании свидетелей и близких жертвы, отражается в них, как в зеркалах, нужно только суметь найти убийцу в уголке такого зеркального лабиринта». Этот образ сопровождает все события романа, временами, с раздражающей навязчивостью: «Каждый элемент расследования есть зеркало. А убийца скрывается где-нибудь в мертвой зоне… Убийца строил свои жуткие мизансцены так, чтобы сначала было видно отражение тела и лишь потом — оно само», и т. д.

Образ зеркального лабиринта, образ системы отражений, двойников, важен для «Пурпурных рек» не только тем, что преступник обращается к сыщику с помощью зеркальных отражений. Тема лабиринта перетекает в тему двойников, близнецов. Поистине удивительная, причудливая игра: преступник (вернее, преступница), сопровождаемая сестрой-близнецом, похожей на нее как две капли воды. Пара жертв — столь же преступных, что и те, кто их выследил и убил, в сущности, тоже близнецы — если «принцип дополнительности» рассматривать как одну из форм двойничества: тут явные черты инфернальности распределены между ними. Один убитый — «мозг» преступления, зацикленный на идеалах нацистского «нового человека», мечтающий остановить процесс вырождения интеллектуальной элиты совершенно криминальным путем: проведением безумных генетических опытов, похищением и подменой младенцев и прочим. Не зря над многими сценами витает незримая тень нацизма — имена фюрера и Лени фон Рифеншталь, воспоминания о ее знаменитом фильме «Триумф воли» появляются на страницах «Пурпурных рек» не раз и не два: «Это кадры из фильма Лени Рифеншталь, снятого на Олимпийских играх 1936 года в Берлине… Реми (один из погибших — Д.К.) утверждал, что эти Игры были ближе всего по духу к играм древней Олимпии, так как основывались на союзе тела и духа… Его завораживало слияние идеи и силы…»

Его двойник-партнер-сообщник — странное существо, слабоумный с патологической любовью к крысам, которым он дает человеческие имена, которых хоронит в специальных гробиках. Если вспомнить о том, что крысы — разносчики чумы, а что (или кого) называли и называют «коричневой чумой», достаточно хорошо известно читателям, то образ «повелителя крыс» выглядит расшифровкой безумных идей «первой половинки» этой пары.

И еще один двойник, двойник сыщика: «На рассвете того же дня в двухстах пятидесяти километрах от места действия полицейский офицер Карим Абдуф заканчивал чтение диссертации по криминологии.» Выходец из Магриба Карим начинал свой путь наверх так же, как его антагонист, а затем — партнер — путь вниз. Если полицейский комиссар постепенно превратился в волка-убийцу, то молодой араб из обитателей преступного дна поднялся до статуса вершителя правосудия — и не только формально, но и психологически. «Юный араб рос и переставал узнавать свой город. Грозная волна насилия вздымалась с его криминального дна… И он сделал свой выбор. Начав с кражи автомагнитол и угона машин, он… завоевал определенную финансовую независимость…» Но при этом «он знал, что удача рано или поздно отвернется от него. И тогда его вдруг осенило: он станет полицейским. Останется в темном мире преступлений, но уже под охраной законов, которые глубоко презирает, и государства, которое ненавидит всеми силами души…»

Словом, некий причудливый танец-игра, «танго втроем», где равно греховны (вернее, преступны; в идеологии детектива грех и преступление нетождественны) все действующие лица. Потому и погибают они, олицетворяя страхи разных стадий существования общества, постепенно: сначала безумные последователи фюрера с их маниакальной верой в научную магию; затем настигшие их убийцы — на самом деле столь же безумные, разделившие одно «Я» на двоих (одна сестра — альпинистка, всю жизнь проводящая среди ослепительно-белых вершин, другая — живущая под покровом ночи, ожившая покойница, то ли девочка, то ли мальчик, очень близко стоящая к привидениям комиссарова леса… А следом погибает и преследователь.

Но тут Гранжье отдал дань то ли традиции классического детектива, которую он сам же разрушал последовательно и неумолимо, то ли очередной моде современных европейских интеллектуалов, которая, в свою очередь, вполне согласуется с давней культурной традицией. Комиссар Ньеман раскрывает преступление и погибает*. Волк гибнет, потому что он сам — хищник, преступник, возмездие (по законам жанра) настигает его, смерть среди белоснежных ледников неизбежна и воспринимается читателем как заслуженная кара за убийство, совершенное этим хищником в начале романа. Порождение обезумевшего, впавшего в маразм мира, утратившего чувство реальности, ищущего спасения в возрождении нацизма, он не может остаться в живых. Комиссар Ньеман не только воплощение надежд, сколько еще один образ страха перед агрессивным безумием.

Но вот его «близнец» Карим остается жив. Именно молодого чужака, презирающего государство и возненавидевшего преступность как порождение этого больного и одряхлевшего социума, автор оставляет в качестве защитника цивилизации и его последняя надежда. Поразительно, ведь и он — преступник, о чем говорится весьма подробно, он тоже убийца и грабитель, причем последнее убийство он совершает, уже будучи полицейским. Поистине странен предлагаемый спаситель… И дело не в том, что Карим — араб, как это может показаться поначалу. Связь его с арабским миром и исламом весьма условна: он плохо говорит на языке предков и о их религии имеет весьма смутное представление. Это настойчиво подчеркивается Ж.- К. Гранже. Важным является то, что Карим Абдуф — природный человек, у него здоровые рефлексы, его жестокость оправдана, ибо направлена против преступников и в защиту жертв. Юный варвар с арабского Востока, спасающий заслуженно презираемую им выродившуюся беспомощную, утратившую ориентиры цивилизацию — новая надежда европейского массового сознания, странная и своеобразная трактовка руссоистских взглядов.

Впрочем, это — рассуждение в сторону. Пока же я хочу подчеркнуть, что детектив-игра чаще всего не гарантирует победы сыщика-защитника и в силу этого не избавляет читателя от страха. И то, что для выполнения изначальной задачи в образцово м романе-игре «Пурпурные реки» автору пришлось ввести «удвоенный состав», лишь подтверждает это.

* Через 20 лет Гранже воскрешает Ньемана и пишет о нем еще два романа: "Последняя охота" и "День праха". Рассказывается, что Карим Абдиф вышел в отставку и вернулся на родину (в Магриб?). Вместо него у Ньемана появляется помощница родом из Хорватии.
В "Последней охоте" Ньеман рассказывает, почему он боится собак. Это не мистика, а страшное детское воспоминание.
Воскрешение Ньемана произошло уже после написания "Баскервильской мистерии", в 2019 году.

[Aliskana]

Суждение о том, что шедевр Борхеса «Смерть и буссоль», написанный несколько десятилетий назад, является конечной точкой развития классического детектива, одновременно и вершиной и финалом, может показаться противоречащим тому факту, что после этого рассказа было написано множество самых разных произведений, формирующих жанр. Но поскольку мы говорим не о хронологии или истории жанра, но лишь о его метафизике, именно таким следует рассматривать борхесовскую новеллу. До известной степени «Смерть и буссоль» и двойник, и полная противоположность (вернее, зеркальное отражение) романа Э. Куина. Параллелей тут множество — вплоть до той роли, которую и в этом произведении играет Тетраграмматон. Но вот финальная рефлексия сыщика, сожалеющего о сброшенных с доски фигурах, для героя Борхеса невозможна — ибо так же, как и в романе А. Переса-Реверте, сыщик Лённрот не интересуется жертвами. Его внимание сосредоточенно на игре, на завораживающей магии геометрических построений — треугольника, превращающегося в ромб, вершины которого обозначены буквами, составляющими Тетраграмматон, и телами жертв таинственного убийцы. Числовая мистика, отсылающая нас к еврейской гематрии, имена основоположника хасидизма Баал-Шем-Това, Лейбница, загадочного «тетрарха Галилеи», живущего в «Отель дю Нор» напротив подольского раввина Марка Ярмолинского, «безропотно перенесшего три года войны в Карпатах и три тысячи лет угнетения и погромов», — первой жертвы и первой «буквы» геометрической головоломки. Космос рассказа — это космос всей европейской цивилизации, если угодно, всей иудеохристианской культуры. Именно в этом космосе живет и действует некто Лённорт, сыщик, «считавший себя чистым мыслителем, неким Огюстом Дюпеном». Словно одержимый, носится он по безупречным и потому нечеловеческим построениям неизвестного убийцы, пока не попадает в ловушку, подстроенную ему противником. Собственно, имя Дюпена подсказывает читателю, что здесь, в попытке разыгрывать партию по канонам черно-белой игры, сыщику действительно угрожает проигрыш… Три буквы Божественного имени Лённорт разгадывает, но четвертой буквой — и четвертым трупом — становится он сам. Впрочем, подобие справедливости сохранено: первая жертва — жертва случайная, и всесильный «повелитель зла», Шерлах, не признающий случайностей, сделав несчастного Ярмолинского «первой буквой» в своей хитроумной головоломке, своем лабиринте, второй буквой делает виновника — убивает убийцу. Третьей жертвы вообще не существует, это имитация. Четвертой же становится сыщик — соперник и вечный враг, попадающий в ловушку, принявший навязанные ему правила.

То, что происходит в рассказе, действительно игра, в которой значение имеет лишь результат. Соперники бессмертны — это говорится почти открыто, финале:

«Лённрот отвел глаза от взгляда Шарлаха. Он посмотрел на деревья и на небо, расчерченные на мутно-желтые, зеленые и красные ромбы. Ему стало зябко и грустно, грусть была какая-то безличная, отчужденная. Уже стемнело, из пыльного сада донесся бессмысленный, ненужный крик птицы. Лённрот в последний раз подумал о загадке симметричных и периодических смертей.

— В вашем лабиринте три лишних линии, — сказал он наконец. — Мне известен греческий лабиринт, состоящий из одной-единственной прямой линии. На этой линии заблудилось столько философов, что немудрено было запутаться простому детективу. Шарлах, когда в следующей аватаре вы будете охотиться за мной, симулируйте (или совершите) одно убийство в пункте А, затем второе убийство в пункте В, в 8 километрах от А, затем третье убийство в пункте С, в четырех километрах от А и В, на середине расстояния между ними. Потом ждите меня в пункте D, в двух километрах от пункта А и пункта С, опять же на середине пути. Убейте меня в пункте D, как сейчас убьете в „Трист-ле-Руа“.

— Когда я буду убивать вас в следующий раз, — ответил Шарлах, — я вам обещаю такой лабиринт, который состоит из одной-единственной прямой линии, лабиринт невидимый и непрерывный».

[Aliskana]

ЗАКЛЮЧЕНИЕ: ИГРА ПРОДОЛЖАЕТСЯ

Менее всего я хотел бы произвести впечатление человека, пытающегося отыскать в детективных текстах некие эзотерические, мистические откровения. Ни в коем случае — все, о чем говорилось в этой книге, имеет отношение только к культуре, причем к одной из ее разновидностей — массовой культуре, массовой литературе. Я хотел показать, насколько близок один из ее жанров — классический детектив — к фольклору, героическому эпосу, к низовой мифологии. Все образы, характерные для этой последней, проникали в тексты писателей-детективщиков, зачастую без всякого сознательного умысла. Просто таковы внутренние законы жанра, диктующие определенный набор образов и систему взаимоотношений между персонажами. Я предлагаю читателю следующий эксперимент: попробуйте сочинить волшебную сказку. Хотите вы того или нет, но, записав свое творение, вы обнаружите наличие в нем тех образов, и тех событий, которые вам продиктовал избранный вами жанр. И при желании легко можно будет вычленить тот мифологический пласт, который непременно присутствует в любом — подчеркиваю, любом — произведении подобного рода.

Правда, сегодняшний постмодернистский детектив (например, «Фламандская доска» или «Имя розы») пишутся писателями, прекрасно отдающими себе отчет в метафизичности и мифологичности жанра и пользуются ими весьма умело — к вящей пользе литературы. Гримпенская трясина, кристаллизовавшаяся в ледники Герона, каменные джунгли Нью-Йорка, расчерченные квадратами Сьюдад-де-Вадос — все эти аналоги шахматной доски, постепенно вытянулись в лабиринт, состоящий из одной-единственной прямой линии, где координаты точек составляют последовательность стремящейся к нулю бесконечно малой величины — вот истинный космос современного детектива. От рационализма раннего периода осталась лишь математическая абстракция, имеющая к познаваемости мира столько же отношения, сколько имеют параноидальные галлюцинации.

Почему это произошло? Почему детектив пришел к столь странному состоянию? Почему, покончив с маскировкой под реальность, выпустив наружу источник массовых страхов и надежд, он все чаще убивает надежду, оставляя читателя наедине со страхом?

Метаморфоза представляется вполне закономерной. Детектив — своеобразный социопсихологический барометр, более-менее точно отражающий состояние массового сознания. Слишком большое разочарование испытало общество и вместе с ним культура на протяжении последних полутора веков, чтобы по-прежнему сохранить веру в возможности разума, в возможности науки, позитивное отношение к познанию окружающего мира. Эта вера постепенно сходит на нет. Массовое сознание более не видит защитника в интеллектуале и более не боится «обычных» смертей, имеющих логическое объяснение. Иррационализм, немотивированное насилие, породило не только страх, но и веру в то, что с ним может справиться только иррациональная же сила.

Маньяка может поймать только маньяк. Иного может поймать только Иной. Безумному агрессору может противостоять только непредсказуемый защитник. Благодаря этой формуле чужое существо, связанное с миром смерти и скрывавшего свою истинную природу под маской вашего соседа, получил возможность снять эту маску и предстать таким, каков есть. Он может поймать обезумевшего убийцу и отвести от вас смертельную угрозу, а может заменить его и повести охоту на вас. Он непредсказуем, ибо он — Иной. Пока что он гонится за соперником по не имеющей толщины одной-единственной линии Лабиринта, выстроенной этим соперником, избегая ловушек и устраивая их, читая язык мертвых, досадливо отмахиваясь от проигранных фигур. Но когда-нибудь он остановится…

Впрочем, нет. Остановится он не может, ибо «Баскервильская мистерия» — это вечная, до конца века, борьба двух сил за власть над миром. Борьба, которая имеет лишь временные результаты. Формулировка правил ее ведения может меняться, но суть неизменна.

Мы же по-прежнему останемся лишь свидетелями ее, читателями бесстрастных протоколов этого состязания, именуемых «классическим детективом».

[Aliskana]

↓↓ Этель Лина Уайт "Пассажиры"

Прямо перед ударом Эдна почувствовала себя необычно здоровой и счастливой. Ее отпуск кончился, счет в отеле был оплачен, а чемодан лежал на станционной платформе. Спустя час она сидела (солнце припекало ее непокрытую голову), любуясь пейзажем.
Перед ней находилось зеленое заросшее травой озеро, сверкающее бриллиантовыми искорками, а позади него возвышались снежные вершины гор.
Она провела великолепные три недели, лазая по горам в прекрасной англо-американской компании, и ей казалось странным возвращаться к цивильной одежде и надевать юбку и шелковые чулки после шорт и подбитых гвоздями ботинок. Остальные уехали накануне, а она решила задержаться на сутки в одиночестве.
Ей было жаль уезжать – отчасти потому, что она собиралась не домой, а просто «назад». Она чувствовала, что дорого заплатила за свободу привлекательной двадцатидвухлетней сиротки, лишенной родственников и друзей, а также за личный доход.
Внезапно она почувствовала солнечный удар. Из-за высоты воздух был холодным и бодрящим, и она не заметила жара солнечных лучей. Она ощутила сильную боль в задней части шеи, сопровождаемую приступом тошноты. Когда белоснежные вершины гор потемнели и закачались, она почувствовала жуткую панику.
«Я могу заболеть одна среди иностранцев».
Затем все расплылось… Открыв глаза, она обнаружила себя в холодном полумраке простенького зала ожидания, и женщина в черном сарафане поднесла стакан холодной воды к ее губам. Люди смотрели на нее с любопытством и говорили с ней, но она не могла понять ни слова.
К счастью, вскоре ей стало лучше, и она смогла вознаградить своих добрых самаритян. Но после того, как они отошли, ей снова стало не по себе, когда она испугалась, что ее обокрали, пока она лежала без сознания. Но осмотрев сумку, она увидела, что билеты, деньги и паспорт остались на месте.
Теперь ей страстно захотелось уехать. Впервые в жизни она ощутила ужас беспомощности в незнакомом месте.
Внезапно прозвучал сигнал, и над платформой закружились клубы дыма. Послышался рев, и к станции приблизился паровоз.
Проводник с трудом нашел место для Эдны – хотя оно было зарезервировано, в купе уже находилось шесть человек. Он извинился перед величественной леди в глубоком трауре, которая, казалась, была возмущена новой пассажиркой.
Свисток пронзительно прозвучал, и поезд начал неспешно двигаться назад в Англию. Кроме приграничных станций, была лишь одна остановка – в Милане, перед Базелем, где Эдне предстояло пересесть на экспресс до Кале.
Семейство – родители и двенадцатилетняя дочь – сидело с той же стороны купе, что и она. Напротив сидели симпатичная девушка в черно-белом (казалось, она подражала кинозвезде), типичная британская старая дева и дама, возмущенная вторжением Эдны.
Под вуалью, закутанная в черное, она была суровой и пугающей персоной – с носом, напоминающим клюв, и сердитым высокомерным взглядом.
Сейчас грозная дама принимала гостя – бледного мужчину с мертвыми глазами, бородой лопатой и в очках. Пока они говорили вполголоса, Эдна наблюдала, как старая дева напрягается, пытаясь подслушать. Она также заметила, что дама в трауре раздраженно смотрит в ее сторону и что-то негромко сообщает компаньону.
Чувствуя их враждебность, Эдна закрыла глаза и поняла, что мужчина покинул купе, лишь потому, что гортанный шепот прекратился. Движение навеяло на нее легкий сон.
Ее транс прервал проводник, который сунул голову в купе и крикнул что-то, на что никто не отозвался. Лишь старая дева тронула Эдну за руку.
- Вы англичанка? – спросила она хриповатым приятным голосом. – В вагоне-ресторане приготовлен чай. Пойдемте?
У Эдны болела голова, поэтому она с радостью последовала за спутницей в коридор. Дойдя до следующего купе, они увидели внутри него человека, лицо которого было покрыто шрамами, распростертого на сиденье. Его лицо и лоб были забинтованы и крест-накрест заклеены пластырем, по диагонали от лба до подбородка.
Об инвалиде заботились бледный чернобородый мужчина, недавно посетивший их купе, и медсестра, одетая как монахиня. Ее лицо было мрачным и отталкивающим, с жестоким выражением рта – поэтому было тяжело представить ее сестрой милосердия.
- Как ужасно заболеть в дороге, - вздрогнула Эдна, вспомнив недавний приступ.
Ее спутница смогла рассказать ей все про инвалида – видимо, она относилась к тем, кто собирает информацию.
- В долине выше произошла автомобильная авария. Лицо бедняжки ужасно изрезано, и голова разбита, поэтому ее везут в Милан на операцию. Доктор только что рассказал это баронессе.
Она выкрикнула это, пока они шли через переходы между вагонами и наконец прибыли в переполненный вагон-ресторан.
Забившись в угол, она восторженно смотрела на грязную скатерть, тоненькие ломтики масла и вишневый мармелад.
- Как чудесно! - воскликнула она.
Дама была невзрачной: средних лет, безвкусно одетая, пресная, словно овсянка. Но в ее погасших глазах порой мелькали юные искры.
Эдна узнала, что ее соотечественницу звали Уинифред Бёрд, она два года работала гувернанткой в аристократической семье, а сейчас впервые отправлялась в отпуск. Эдну удивило, что у этой немолодой леди родители все еще живы.
- Мама с папой пишут, что говорят только о моем приезде, - рассказала мисс Бёрд. - Они радуются, как дети, и вместе с ними радуется Рафф - старая английская овчарка. Он не чистокровный, но очень славный и предан мне. Он понимает, что я приезжаю, но не знает, когда именно, поэтому встречает каждый поезд. Мама пишет, что он всегда возвращается, опустив хвост, - это означает тоску и печаль. Они оба представляют, как он обрадуется, когда я приеду, - а это будет завтра.
Эдна ощутила комок в горле при мысли об этой встрече. Она ясно представила себе пса - лохматого дворняжку с сияющими глазами цвета янтаря.
О родителях она тоже узнала. Отец был школьным учителем. Выйдя на пенсию в шестьдесят пять лет, он начал изучать иврит ради собственного удовольствия.
- После отпуска вы вернетесь назад? - спросила Эдна.
- Да, но не на прежнюю работу, - мисс Бёрд посмотрела вокруг и снизила голос. - Я поеду свидетельствовать в деле об убийстве. Я не называю имен, но я была гувернаткой в очень высокопоставленной семье. Вы не представляете, какой властью они обладали. Исполнялись все их желания. Им даже не требовалось произносить их вслух - достаточно было лишь мигнуть. Но несмотря на эту абсолютную власть, в городе завелось несколько коммунистов, и их лидер - молодой человек - обвинил моего работодателя в коррупции. Боюсь, что он был прав. В замке произошла ужасная сцена, и мой работодатель застрелил этого юношу. Я сама это видела.
- Вы видели убийство? - ахнула Эдна. - Какой ужас!
- Дорогая, сначала это было ужасно, но позже стало волнующим приключением. Жизнь так интересна - в ней столько всего случается! Все пытались замолчать и заявить, что произошло самоубийство. Но, конечно, я настаивала на том, чтобы правосудие победило. Вы не представляете, как на меня набросились. Дети швыряли в меня камни на улицах. В магазинах отказывались меня обслуживать. Даже полицейские злились на меня. И наверняка специально устроили путаницу с билетами.
- Какую путаницу? - спросила Эдна.
- Я заказала билет второго класса, но когда я подошла к поезду, мне сказали, что мое место уже занято. Но баронесса оказалась очень добра и предложила мне ехать с ней в первом классе, пообещав уладить вопрос с билетом. Мне было неловко, так как она родственница моего работодателя.
Эдна поняла, что аристократическая дама в черном была баронессой, которая аннулировала свой билет ради мисс Бёрд. Однако она уже устала от признаний мисс Бёрд. Когда они вернулись в купе, ей захотелось тишины.
- Не возражаете, если я помолчу? - спросила она. - У меня после солнечного удара голова раскалывается.
Чтобы удовлетворить любопытство мисс Бёрд, она кратко описала ей приступ болезни. Ей показалось, что баронесса прислушивается к ее рассказу с тайным интересом.
Мисс Бёрл предложила аспирин, от которого Эдна задремала.
Вниз, вниз... Она погружалась в сон. Внезапно она почувствовала толчок, и ее сердце словно подскочило, словно она шагнула в пустоту. Открыв глаза, она смущенно оглянулась вокруг.
Мисс Бёрд исчезла.
Эдна удивилась внезапному ощущению одиночества. Баронесса дремала в углу.Так как нервы Эдны были на пределе - ей померещилось, что пассажиры в купе - не люди, а что-то вроде манекенов.
Семейство читало разные страницы одной и той же газеты. Отец был высоким и чисто выбритым. У матери была короткая челка и замкнутое выражение лица. Дочь носила детские носочки, но ее лицо выглядело взрослым.
Поскольку они оставались безмолвными и неподвижными, Эдна переместила взгляд на красивую блондинку, напоминавшую манекен в витрине.
Здравый смысл подсказывал Эдне, что мисс Бёрд вышла умыться и скоро вернется. Она посмотрела на часы, чтобы заметить время ее отсутствия. Она вернется через пять минут - вместе с добротой, любопытством и рассказами о семье и доме.
Пять минут прошло, десять, пятнадцать. Мисс Бёрд не возвращалась. Когда прошло двадцать минут, Эдна поглядела на сиденье и ощутила противный шок.
Чемодана мисс Бёрд не было.
Эдна больше не могла сдерживать волнение. Так как баронесса спала, она обратилась к другим пассажирам. Хоть она и была худшим лингвистом в мире, она храбро попыталась заговорить на трех европейских языках:
‘Où est la dame?’
‘Wo ist die Dame?’
«Где дама?»
Она дополнила свои усилия пантомимой, указывая на пустое место мисс Бёрд. Но пассажиры пожали плечами и отвернулись, показав, что они не поняли.
Так как их лица оставались пустыми, Эдна решила выяснить, не перешла ли мисс Бёрд в другое купе. Однако скорее всего этого не произошло, поскольку поезд был переполнен. Однако Эдна вправду волновалась, двигаясь вдоль покачивающего коридора, расталкивая стоящих и заглядывая в каждое купе.
Ее блуждания напоминали поиски иголки в стоге сена. Она прошла весь поезд, в том числе оба вагона-ресторана, в которых мужчины пили и курили - но не обнаружила даже следа мисс Бёрд. С растущим чувством опасности она возвратилась в свое купе.
Баронесса попрежнему спала. В отчаянии Эдна решила разбудить ее. При этом она слышала возмущенный вздох остальных пассажиров, словно она совершала святотатство.
Баронесса открыла глаза с видом возмущенной королевы. Но Эдна была слишком взволнована, чтобы извиняться.
- Где английская леди? - крикнула она.
- Какая английская леди? - спросила баронесса без малейшего акцента.
- Мисс Бёрд. Она сидела здесь.
- Не понимаю. На этом месте никого не было.
У Эдны все зашаталось перед глазами.
- Она была здесь. Мы ходили вместе пить чай.
- Нет, - настойчиво произнесла баронесса, качая головой. - Вы ошибаетесь. Здесь не было никакой английской леди, кроме вас.
Чувствуя себя словно в дурном сне, Эдна опустилась на сиденье, в то время как поезд продолжал ехать в Англию. За окном начали сгущаться сумерки, но Эдна ощущала лишь нелепый хаос.
«Либо они сошли с ума, либо я, - подумала она. - Мисс Бёрд не было? Она мне приснилась? Нет, она была такой же реальной, как я, - с родителями и Раффом. О, Боже! Как ужасно быть такой беспомощной! Мне надо подумать...»
Внезапно она вскочила в порыве бесполезной активности.
«Я должна что-то сделать».
Едва отдавая себе отчет в своих действиях, Эдна начала заново обходить поезд. Но теперь она поняла, что является предметом удивления и любопытства. Во всех купе на нее смотрело множество лиц.
Войдя в вагон-ресторан первого класса, она услышала оксфордский акцент. Не поняв, кому именно он принадлежал, она обратилась ко всем.
- Пожалуйста, здесь есть англичане?
На вопрос расстроенной симпатичной девушки откликнулись двое, хотя один из них, видимо, считал рыцарство простой формальностью. Он был высоким, худым, похожим на ученого - и вправду он был университетским преподавателем иностанных языков.
Второй был моложе и небрежнее - с взлохмаченными волосами и дерзкими синими глазами.
- Английская леди, мисс Бёрд, исчезла из поезда, - дрожащим голосом объяснила Эдна. - Мне сказали... но это чепуха. Я очень боюсь. Происходит что-то странное - а я не говорю на их языке...и...
Пока она это произносила, она заметила высокого седого человека, лысого как стервятник, который глядел на нее пронизывающим взглядом, словно рассматривая в микроскоп.
- Вы можете взять себя в руки и сделать краткое заявление? - спросил профессор.
Его хладнокровный голос успокоил ее нервы и побудил изложить ситуацию в нескольких словах. К счастью, профессор ей поверил - он сразу стал выглядеть серьезным.
- Это нужно расследовать, - произнес он. - Вы можете показать мне, где находится ваше купе?
Легкомысленный юноша последовал за ними и попытался увлечь Эдну дружеским чувством, пока они пробирались через переполненный коридор.
- Моя фамилия Карр, - сказал он. - Слишком длинная для запоминания. Лучше зовите меня «Джон Майкл Питер», как все прочие. Я инженер и тоже говорю на разных языках. Считайте меня второй скрипкой.
Ободряемая поддержкой соотечественников, Эдна рассчитывала на счастливый исход, входя в свое купе. Баронесса говорила с доктором, который снова нанес ей визит, однако она снисходительно выслушала профессора.
Казалось, он находится в своей стихии, занимаясь официальным расследованием и поочередно опрашивая пассажиров. Она смотрела на него с улыбкой и была неприятно поражена его безучастным лицом. Хоть она и не понимала языка - было легко понять их жестикуляцию: отрицательное покачивание головой.
Постепенно ее доверие начало падать. Проводник, которого позвали в купе, добавил смуты и непонимания. Она взглянула на Карра, но тот лишь скорчил гримасу.
Ее сердце упало, и голова затуманилась. Не может быть, чтобы все эти люди лгали, - но они отрицали существование мисс Бёрд.
Профессор холодно взглянул на нее.
- Вы совершаете чрезвычайно странную ошибку. Никто из присутствующих - в том числе проводник - ничего не знает о даме, которая, по вашим уверениям, исчезла.
- По-вашему, я ее придумала? - дико закричала Эдна. - Мы с ней вместе пили чай!
- Тогда опишите ее, чтобы я мог спросить официантов.
К своему ужасу, Эдна вспомнила, что она почти не смотрела на мисс Бёрд. Большую часть времени она сидела с закрытыми глазами по причине дикой головной боли.
- Боюсь, что немного могу рассказать, - пролепетала она. - На ней не за что зацепиться взгляду. Она средних лет, совершенно заурядна и бесцветна.
- Вы даже не помните, высокая она или низкая, толстая или худая?
- Н-нет... Но я помню, что у нее синие глаза!
- А что на ней надето? - в порыве озарения спросил Карр.
- Кажется, твид. Из-за головной боли я почти не обратила внимания.
- Вот именно, - сухо подтвердил профессор. - Причинно-следстванная связь. Доктор рассказал мне, что у вас был солнечный удар.
Внезапно Эдна сообразила, как убедить его.
- Откуда доктор это знает? - спросила она. - Я рассказывала об этом только мисс Бёрд. Кому еще я могла рассказать, если я говорю только по-английски?
Казалось, профессор задумался - он начал протирать очки. Но доктор быстро заговорил - и на лице профессора снова появилось прежнее недоверчивое выражение.
- Вам стало плохо на платформе. Баронесса там была и позже рассказала доктору.
- Это все объясняет, - заговорил доктор со скрежещущим акцентом. - Удар вызвал у вас галлюцинации. Вы заснули, и ваша мисс Бёрд вам приснилась.
Хуже всего, что она сама начала этому верить. Слишком много свидетельств опровергали ее историю. Даже дружелюбный Карр не верил в мисс Бёрд.
- У меня однажды было сотрясение мозга, - рассказал он Эдне, - и ко мне в комнату вошел лондонский епископ, и зазвучал оркестр. Я видел его так же ясно, как вас. Представьте, что вы закрываете глаза - а затем просыпаетесь, и сон исчезает.
Эдна неохотно кивнула. Она прикрыла глаза, слушая шум поезда. Протяжный вой, подобный стону проклятых душ, и череда громыханий, напоминавших стрельбу, говорили, что поезд въехал в туннель.
Предположим, что тело мисс Бёрд сначала спрятали в купе, а затем выбросили. Она стала жертвой коварного замысла. По мере того, как голова Эдны стала соображать, она вспомнила жуткий рассказ, прочитанный в журнале.
Две дамы на обратном пути из путешествия по Востоку прибыли вечером в отель на континенте. Дочь запомнила номер матери перед тем, как войти в свой. Вернувшись позже, она не обнаружила ни следа матери, а в ее номере была другая мебель и другие обои.
Когда она начала расспрашивать, управляющий стал уверять ее, что она прибыла в отель одна. Имени ее матери не было в регистрационных книгах. Водитель такси и носильщики на вокзале тоже участвовали в заговоре.
Мать растаяла, словно облако дыма.
Конечно, объяснение нашлось. Пока дочь уходила, мать внезапно умерла от чумы, которой она заразилась на востоке. Малейший слух о чуме отпугнул бы от отеля миллионы гостей, приезжавших на предстоящую городскую выставку. Во имя столь важных интересов можно было пожертвовать одним человеком.
История была подлинной, и Эдна задумалась о сходстве с исчезновением мисс Бёрд. Какая-то незначительная иностранка обвиняет важную персону в убийстве. Она будет ключевой свидетельницей на суде. Разумеется, ее нужно подавить - скажем, заставить растаять, словно облако дыма - подобно той другой леди. Для этого не нужно устраивать сложный многоступенчатый заговор - лишь сговор нескольких заинтересованных лиц.
Эдна почувствовала, что у нее поднимается температура. Ей стало жарко, словно в печке. Все считали ее чуть помешанной, словно она устраивала дурацкие сцены. За ней наблюдали насмешливые взгляды, когда она возвращалась в вагон-ресторан.
Профессор беседовал с лысым мужчиной с головой стервятника, а Карр их слушал. Увидев Эдну, он чуть нахмурился.
- Я должна вам кое-что сказать, - воскликнула она. - Это заговор против мисс Бёрд. Мы должны ей помочь - ведь мы тоже англичане. Послушайте!
Профессор выслушал ее с холодным молчанием и поднял брови, обернувшись к человеку с пронзительным взглядом. Тот согласился и дал краткое объяснение.
- Хотите выслушать дружеский совет? - спросил профессор, говоря с Эдной, словно с капризным ребенком. - Этот джентльмен - известный русский психиатр, и он считает, что вы слегка помешались после солнечного удара.
- Вы хотите сказать, что я сошла с ума? - в ужасе спросила Эдна.
- Вам нечего опасаться, - уверил ее профессор. - Но вам небезопасно оставаться в одиночестве. Если вы не успокоитесь, он порекомендует поместить вам в лечебницу в Милане в ваших собственных интересах, пока он не свяжется с вашими друзьями.
- Он не может так поступить со мной, - закричала Эдна, которой внезапно показалось, что Англия очень далеко. - Я еду домой. Я буду сопротивляться.
- Это будет неразумно. Вы понимаете? Сохраняйте спокойствие, и все будет хорошо.
Профессор не был злодеем. Он считал, что Эдна - невротичка, которая лжет из любви к сенсациям.
Он верил, что поступает как лучше, и не понимал, в какую бездну ужаса он погрузил Эдну. Побелев до кончиков губ, она отшатнулась и отошла в соседнее с рестораном помещение, где забилась в самый дальний угол.
Она не смела вернуться в свое купе, так как боялась всех его пассажиров. Кажется, весь мир объединился против нее. Она зажгла сигарету дрожащими руками и попыталась прояснить свое положение.
Она подумала, что психиатр может оказаться в заговоре с баронессой и засунуть ее в лечебницу в Милане. Любая попытка сопротивления будет свидетельством против нее, и ее будут держать взаперти, пока она вправду не свихнется. Понадобится время, чтобы заметить ее пропажу - а друзья будут думать, что она все еще за границей.
Она знала, что мисс Бёрд существовала и была похищена - но попытки спасти ее представлялись безнадежными. Вконец измученная и парализованная страхом, Эдна ощущала крах всех надежд.
Она устало закрыла глаза и вновь отдалась ритму хода поезда.
Внезапно она услышала дружеский голос и увидела рядом улыбающегося Карра.
- Я подумал о «странном исчезновении мисс Бёрд», - сказал он. - Если хотите, я расскажу вам, как оно могло случиться. Но сначала ответьте: когда вы вошли в поезд, в соседнем купе была одна монахиня или две?
- Одна.
- А сейчас их две.
- Я знаю. Но вторая могла быть где-нибудь в поезде. В коридорах такое столпотворение.
- Отлично! - торжествующе проговорил Карр. - Скорее всего, никто их не заметил. Теперь допустим, что ваша мисс восстала против важной персоны, - а в этих дальних местах все еще царит феодальная система. Значит, ее следует устранить. А где это удобнее сделать, чем в железнодорожном путешествии?
- Вы хотите сказать, что ее выбросили из поезда в туннеле? - прошептала Эдна.
- О, нет. Ее тело найдут, и возникнут опасные вопросы. Я хочу сказать, что будет упущено много ценного времени до того, как заметят ее пропажу. Ее близкие могут подумать, что она осталась на несколько дней в Париже. Даже если они сильны и влиятельны, следы уже остынут к тому времени, как начнется расследование.
- А они стары и беспомощны.
- Печально. В любом случае их попытки наткнутся на заговор молчания. В этом будут участвовать и влиятельные лица, и полиция. Но я уверен, что единственные участники заговора - баронесса, доктор и две монахини. А остальные пассажиры - местные жители, которые поддерживают баронессу, потому что так положено по традиции. Но несомненно, что женщину затащили в купе, зарезервированное баронессой, в конце поезда рядом с купе доктора.
- И что с ней случилось?
- Я думаю, что она лежит в соседнем от вас купе, связанная. А ее лицо покрыто бинтами и повязками. Вы были нежеланной нарушительницей плана, но после того как вы услужливо задремали, - мисс Бёрд позвали в соседнее купе, попросив помочь искалеченной даме, - и она попалась, как птичка в клетку.
- Да, - кивнула Эдна, - я уверена, что так и было.
- В купе двое держали ее, а третий делал укол. Когда она потеряла сознание, ей завязали лицо бинтами и заклеили пластырем. Затем фальшивой пациентке, уже одетой в униформу, оставалось лишь снять бинты со своего лица и отклеить пластырь, чтобы выглядеть как настоящая монахиня.
- И когда мы приедем в Милан...
- Боюсь, что они отвезут ее в больничной машине в уединенное место у реки... А она даже ничего не заметит. Ее будут держать все время без сознания.
Эдна вскочила.
- Мы должны что-то сделать! - крикнула она.
- Слушайте меня. - Карр усадил ее назад. - Это лишь моя идея - мне показалась подозрительной пациентка, лицо которой так явно показывали. Но мы не сможем этого доказать.
- Но почему? Почему?
- Потому что больная может быть и настоящей. Мы не можем требовать проверки ее ран, настаивать на том, чтобы сняли бинты и отклеили пластырь. Рана начнет кровоточить, и больная может умереть. Тогда мы проведем годы в тюрьме за непредумышленное убийство.
Эдна попыталась вырваться, но он ее удержал.
- Не делайте глупостей. Я помню ваш солнечный удар. Я просто показал, что могло произойти. Но я похож на старушку, которая впервые увидела жирафа. Я этому не верю.
Пассажиры в первой очереди на обед зашли в рестораню Чувствуя, что не может видеть еду, Эдна вышла в коридор. Карр заговорил с ней, но она отвернулась с яростью.
- Убирайтесь! Я вас ненавижу!
После долгого продвижения через два отделения, где громыхание казалось музыкой металлических концертин, где ее могли схватить и раздавить насмерть, - она обнаружила, что оказалась возле своего купе. Мозговая атака, которую заметил психиатр, снова началась, и Эдна утратила ощущение реальности и почувствовала себя на месте мисс Бёрд.
Ей казалось, что она связана, беспомощна, с кляпом во рту, не может ни крикнуть, ни пошевелить пальцем, окружена жестокими врагами, ждет страшного конца.
- Я должна ее найти, - смущенно прошептала Эдна.
Она дотронулась до ручки, когда дверь отворилась и доктор зашел в коридор. Его лицо казалось белым пятном над черной бородой, а глаза, увеличенные очками, выглядели двумя темными бездонными колодцами.
- Мадам чувствует себя лучше? - спросил он.
Эдна испугалась. Она кивнула и посмотрела в темноту за окном. Пока зловещий доктор стоял рядом, она пересела на свое место.
Вскоре душевное и физическое смятение смешались, она утратила ощущение времени и пространства и словно покинула свое тело и оказалась лежащей на рельсах, в то время как поезд безжалостно проезжал по ее голове. Динь-динь-дон. Каждый поворот колес причинял ей боль.
У нее поднялась температура. Ее лихорадило. Перед ее глазами плыли картинки. В дверях стояли два старика. Рафф - привязанный и нетерпеливый - ждал свою хозяйку, которая никогда не вернется домой.
Они подъезжали к Милану. Она видела вдалеке огни станции. Из-за смешанных отражений в окнах, на стенах и на платформе пейзаж казался дрожащим. Она слышала шум в следующем вагоне. Багаж опускали на пол и звали носильщиков. Охранник проходил по коридору как раз тогда, когда Карр подошел к двери.
- Мы въезжаем в Милан, - сказал он.
Милан! Это слово показалось Эдне иглой, пробегающим по ее обнаженным нервам и включившим мощный импульс. Она действовала словно в горячке безумия. Проскользнув под рукой охранника, она бросилась в соседнее купе и - прежде чем кто-нибудь понял, что она делает - отклеила пластырь и сорвала бинты с лица больной.
Охранник издал крик ужаса, переходящего в изумление, когда повязки отклеились и обнажили не раны, а лицо женщины средних лет.
- Мисс Бёрд! - закричала Эдна.
Послышался шум паники и смущения, и Эдна почувствовала, что ее оттолкнули в сторону. Она почувствовала себя полностью истощенной. Дойдя до своего места, она рухнула.
Шум и огни говорили о том, что они прибыли на большую станцию. Поезд остановился. Шум в соседнем купе усилился, затем затих. Другие пассажиры зашли в вагон.
Она услышала свист и стук колес поезда, продолжавшего путь в Базель.
Кто-то заговорил с ней. Она посмотрела на него и увидела взгляд близкого друга, который не знал ее имени.
- Все в порядке, - сказал Карр. - Охранники знали, что делать. Доктор и его сообщники притихли, как ягнята. Пока их обвиняют лишь в попытке похищения. Баронесса отчалила, сделав вид, что незнакома с ними, так что это может сойти с рук. Хотя положение у них сложное!
Но Эдну не интересовало их положение.
- Что с мисс Бёрд? - спросила она.
- Ей назначили лечение. Психиатр - кстати, на редкость порядочный парень - присматривает за ней, и она скоро придет в себя. Но ей придется задержаться в Базеле до завтра. Вы можете прервать путешествие, чтобы составить ей компанию?
- А вы можете тоже остаться? Тогда я согласна.
Внезапно Эдна почувствовала себя ужасно счастливой. В начале путешествия она изнывала от скуки и бессмыслицы своей жизни и даром растраченной юности. Но опасность, которой подверглась мисс Бёрд, чудесным образом изменили Эдну - буквально на уровне химии. Все клеточки ее тела чувствовали себя обновленными - они пели от радости жизни.
Сколько счастья в мире! Завтра ждут счастливые встречи. В поезде едут новые пассажиры - они смеются, кричат и жестикулируют.
Ночью она спала в Базеле как бревно. Когда утром он зашла в ресторан отеля, мисс Бёрд завтракала на балконе, любуясь Рейном - зеленым и сверкающим в солнечном свете. Она выглядела удивительно свежей, словно пережитое пошло ей на пользу.
- Я придумала, что рассказать дома, - сообщила она. - Мама будет потрясена!
- Думаете, стоит ей рассказывать? - спросила Эдна. - В ее возрасте это может вызвать шок.
Так как в ресторан зашел Карр и посмотрел на Эдну, мисс Берд подмигнула Эдне, словно одна школьница другой.
- Не бойтесь, я не собираюсь ничего ей рассказывать, иначе она запретит мне путешествовать - а ведь за границей столько интересного! Я расскажу ей только о вашем романе.

[Mikle]

Всадники Апокалипсиса вообще-то выполняют функции не столько стражей призрачной границы между материальным миром и миром потусторонним, сколько служат грозным предостережением: Зло вот- вот ворвется в мир: «И вот: Конь Бледный, и едущий на нем; имя ему — Смерть… И Ад следовал за ним…»


Вспомнился опус М. Любимова с одноименным названием - шпионский детектив, несомненно , нотолько сейчас понятен этот «сказочный бекграунд» со всем этим глубинным государством и концом истории))
https://www.litmir.me/br/?b=61325&p=1

[Aliskana]

Я.сломалась на пЯтой странице, увы.

[Aliskana]

А вот это - маньячный триллер!

↓↓ Кристианна Бренд "Нет Лица"

Они сидели в молчаливом кругу в темной комнате, касаясь пальцев друг друга, отрываясь и прикасаясь снова… Он отчаянно пытался докричаться до них. «Выслушайте меня! Они ошибались! Предупредите их!» Но они не слышали: над его голосом раздавался нежный лепет о мире, солнечном свете на Другой Стороне и цветах. Никто не слышал безмолвного крика: «Все начнется снова…»
Звонок в полицию – мисс Дельфина Грей. «Мистер Джозеф Хоук просит к телефону суперинтенданта Томма».
Негромкий голос:
- Да, мистер Хоук?
Он был почти в истерике, еле бормоча от волнения.
- Суперинтендант, я Джозеф Хоук, знаменитый ясновидящий. Я прислал вам статью, которую недавно опубликовал. Этот человек – сумасшедший…
Убийца убивал случайно – в любое время, в любом месте. Быстрый удар в спину, выводящий из строя, перевернутое тело и удары снова и снова. Сброшена пластиковая занавеска, защищающая убийцу от текущей крови; и наконец, никаких следов, ни одного знака для полиции, доведенной до предела, до края отчаяния. И ненормальные, которые звонили в полицию и присылали письма со своими дурацкими теориями.
- Да, мистер Хоук…
- Это беспомощный псих, я доказал это в своих статьях. Может, детские впечатления? Он видел убийство? Раны? У него нет лица! – Он говорил, что у него нет лица… (Ужасный бормочущий шепот: «Позвоните в полицию, посмейтесь над ними, нагрубите им» - а затем, может быть, неизбежная просьба о помощи: «Вы никогда меня не поймаете. Как вы меня узнаете?» И ужасный задыхающийся крик: «У меня нет лица!)
- Суперинтендант, человек, который говорит, что у него нет лица, - это психопат, который смотрит в зеркало и не смеет себя увидеть. Человек, у которого нет лица…
- … это человек с чулком на лице. Всего доброго, мистер Хоук.
- Подождите! В этот раз у меня есть сведения для вас. Я видел его в кристалле – мы называем это гаданием. Это человек маленького роста, пять или шесть футов, чиновник или секретарь, в (приличном) костюме, в макинтоше до колен…
- Поразительно непохож на половину жителей города! В том числе, возможно, и вас. А сейчас я очень занят.
- Но ведь…
- Поэтому прощайте и спасибо.
Он не мог удержаться и не добавить:
- Не звоните нам, мы сами вам позвоним.
Он страшно разозлился, сгорбившись, как обезьяна во время представления, и на миг потерял сознание, как это часто случалось в последние дни, чувствуя себя зря потратившим время и силы, измученным забытыми грезами. Но Дельфина была с ним, нежно вытирая салфеткой его узкое бледное лицо.
- Что случилось, мистер Хоук? Этот чертов полисмен!
- Я мог сказать ему, что убийца рыжий! Но они не верят в меня, в мой дар!
- Я верю в вас, - ответила она. – Я знаю.
Он приближался к ее переполненному магазину, совершенно чужой. «Не бойтесь, я хочу только помочь вам». Но она испугалась. Другие покупатели окружили ее, чтобы защитить: разве за границей не произошло массового убийства? Он представился им:
- Джозеф Хоук, знаменитый ясновидец, вы обо мне слышали. Я увидел в кристалле, что она в большой беде. Она вскрикнула (откуда он мог знать?), отбежала от него и прошептала с пепельным лицом:
- Он мне звонил. Тот, у которого Нет Лица. Он чавкал и причмокивал. Это было отвратительно. Он повторял: «Вы следующая!» Но это невероятно. Как вы узнали?
Он знал, так как час назад видел ее в церкви, молящейся перед статуей святого Иуды, прибежища несчастных. Он многое извлек из наблюдений в церквях: видел вдову в трауре возле подножия распятья, женщину у статуи святого Антония из Падуи, который помогал найти потерянные вещи.
Очки в роговой оправе, вывернутый наизнанку макинтош, нейлоновый парик – он был приверженцем маскировки, простой или хитроумной: следовать за жертвой до оживленного места, где ваши откровения привлекут потенциальных клиентов для будущих сеансов. Его нынешняя ассистентка находила намеки в старых газетах, церковных записях, даже на кладбищах; и они должным образом изумлялись тому, как много он о них знал.
Испуганная Дельфина, одинокая, без семьи и друзей, легко стала его жертвой и одновременно помощницей, поскольку нынешняя помощница уехала, разуверившись в нем после многочисленных мошенничества; доверчивая и благодарная, Дельфина легко согласилась с потребностями любого практика выдавать простейшие банальные мелочи за плоды истинного духовного дара. Нежная, трогательная и блаженно наивная Дельфина! Он бы полюбил ее, если бы был способен любить кого-нибудь, - бедный косоглазый сирота, глядящий лишь внутрь себя, думающий лишь о себе; но он чувствовал, что она добра и заботлива. Он не встречал такого отношения раньше.
Сейчас она предложила:
- Забудьте о полиции. Обратитесь в прессу.
Пресса откликнулась с радостью, как всегда, когда речь заходила о сверхъестественном. А тут Джозеф Хоук, знаменитый ясновидец, описал небольшого человека в белом воротничке с рыжими волосами…
Через двое суток у полиции появилось подтверждение: жертва последнего убийства оторвала, словно в борьбе, кусочек черного нейлона; к нему приклеились два рыжих волоса.
Джозеф Хоук был вправду великим ясновидцем.
Публика созрела для внушения. Ужас витал повсюду. Власти казались беспомощными. И вот – Спаситель! Выстраивались очереди на его сеансы гадания. Он знал, чего от него хотят – возможностей не стать жертвой того, у кого Нет Лица. Так он говорил Дельфине. И конечно, очень часто его озаряло истинное Видение.
- Вы никогда не видели меня внутри кристалла? – грустно спросила она.
- Я бы вам обязательно сказал.
Он знал, что она мечтает остаться с ним в безопасности, но с ростом славы ему следовало быть осмотрительнее, и ей приходилось возвращаться в свою одинокую квартирку на другом конце города.
- Используйте разные выходы отсюда, пусть они гадают. И все у вас будет в порядке.
Он с нетерпением ждал продолжения деятельности Джозефа Хоука. Груда его писем росла.
- Если бы мы посмели нанять секретаря!
- В квартире слишком много хлама. Подключенная комната для сеансов, рулоны пленки для флюидов во время медиумических трансов; переодевание для последующих действий; разрисованные газовые баллоны, свисающие с потолка с чертами лица дорогого папочки или улыбкой дорогой мамочки, - просто невероятно, во что верят люди, когда в ужасе и тоске они жаждут веры!
Он согласился:
- Нет, это слишком опасно. Мы можем идти на разные хитрости, использовать грифельные доски и все такое, а тем временем я научу вас гадать. Вы слышите, что я сказал? Вы сегодня очень рассеянны.
- Да, я пыталась собрать силы, чтобы сказать вам… Меня допрашивала полиция. Они спрашивали, откуда вы знаете про рыжие волосы. Они думали, что вы окрасили свой волос.
- О, Боже! – такое ему не приходило в голову. – Они думают, что я – тот, у кого Нет Лица? И потому я знаю? – Его голос зазвучал истерически. – Они убьют меня! Если пойдет такой слух – люди меня линчуют! - Он начал озираться вокруг, словно буквально искал выход. – Я должен доказать… Какое доказательство я могу им предоставить?
Темнота росла и сгущалась. Внезапно в этой густой темноте прозвучал звонок.
- О, Господи! – закричал он. – Они пришли за мной!
- Это клиенты на сеанс, - сказала она.
Она впустила их, дрожащая и молчаливая, он растянулся в кресле, его руки вяло лежали на столе, кристалл был забыт.
- Он уже в трансе. Спокойно – соедините кисти рук в кольцо. Просто вложите их в руки соседей».
Обычно был шум, музыка, движения духа во всей затемненной комнате; если он хотел быть свободен, он просто дергал руками, отпускал соседей, наощупь находил руки каждого, оставляя их за пределами круга. Но в этот раз все было иначе. Она стояла в стороне, чуть испуганно. И тогда он заговорил.
Либо через него заговорил кто-то другой. Полиция публиковала записи, каждый человек в комнате узнал этот голос – ужасный, задыхающийся, наполовину шепчущий, с невнятными согласными, захлебывающийся слюной. Женщина завизжала, ладони расцепились, искажая круг; а голос не замолкал.
- Это свершится! Свершится! Убийство! Запах смерти… Снова произойдет!
И ужасный вопль:
- Они не могут меня остановить! Они не могут меня найти: у меня Нет Лица!
Невнятное бормотание, а затем:
- Но вы меня знаете! Вы меня описали. Скажите им мое имя!
Бормотание смолкло, словно шум кипящей кастрюли; смолкло в тишине…
Наконец зазвучал иной голос – голос медиума, удивительно спокойный после бульканья ужасного голоса. Он называл буквы.
Ц, пауза, Е, пауза, затем без пауз ТАНИЛ.
Это его имя: Ц.Е.Танил.
В тишине Дельфина тихо произнесла:
- Переставьте буквы – и получится Нет Лица.
Он отогнал всех и бросился к телефону. Деревянный голос раздраженно спросил:
- Да, мистер Хоук?
- Его имя, - торжествующе произнес он, - я могу его назвать. И это не мое имя.
- Я и не думал всерьез, что это ваше имя.
Он вздрогнул. Выдать драгоценный секрет, который может стать потрясающим всемирным откровением, когда придет время, - и обнаружить, что это свидетельство его невиновности вовсе не нужно! Но он уже пробормотал:
- Его имя Ц.Е.Танил.
Момент молчания, а затем:
- Вы играете в анаграммы, мистер Хоук, с вашей очаровательной леди. Ц.Е.Танил – Нет Лица. А почему не Ц. А. Линет? Или Н.Т. Лиаце? А не Танец Ли? Танец смерти… Или Ланцет? Он замечательно режет и оставляет много крови…
Узкое, словно лезвие топора, лицо исказилось от ярости, он вцепился в трубку дрожащей рукой.
- Ах, вот как! Вы еще пожалеете! Я вам больше ничего не скажу, пусть он убивает вновь и вновь! Не ждите от меня помощи!
И чтобы успокоиться, он публично сообщил, что убийца пришел к нему, когда он был в трансе, и сам назвал свое имя. Безопаснее не называть его, но он может положить его в запечатанный конверт, и однажды мир узнает, что он был прав.
И вправду, в тот вечер раздался звонок в полицию и назвал кодовые слова – они придумали их, чтобы защититься от обманщиков – и его звали Ц.Е.Танил.
Дельфина была неуверена и волновалась.
- Он узнает, что вы знаете, - и, вероятно, я тоже. Он узнает этим вечером, если посмотрит новости в девять часов.
Она была бледна и напугана.
- Я боюсь возвращаться домой. Можно мне остаться один раз?
Но он устал и был измучен.
- Все будет хорошо, он еще ничего не знает, возвращайтесь и запритесь, вы будете в полной безопасности. - В конце концов, что он мог сделать? Поселить ее у себя? Но он не мог рисковать скандалом. – Простите, но я совершенно измучен после сеанса. А еще этот дурак полицейский! – при воспоминании его голос стал выше, он почувствовал себя больным от ярости и отчаяния. – Я говорил ему правду, подлинную правду. Но они никогда не поверят…
И опустилась тьма, и все почернело.
Но в четыре часа утра он проснулся и набрал ее номер.
- Дельфина! Он мне позвонил!
- Ой, мистер Хоук!
- Он говорил о вас! Он сказал, что собирается… Сегодня ночью!
Она вскрикнула и ужасно зарыдала.
- Его голос звучал снова! Он был настоящим, поверьте, Дельфина! Я проснулся и обнаружил себя у телефона! Теперь послушайте: заприте дверь как следует и поставьте что-нибудь возле двери!
- О, Боже, - рыдала она, - мне так страшно! Он убивает и убивает… Я не могу оставаться здесь одна!
- Не выходите из квартиры, я позвоню в полицию…
- Пожалуйста, приезжайте! – умоляюще закричала она. – Пожалуйста, пожалуйста!
- Хорошо, но я не помню… Дельфина, ваш адрес!
Но ее голос произносил: - Я хочу умереть… - и раздался звук упавшей трубки. Он называл ее имя снова и снова, но она не отвечала.
Он вновь позвонил в полицию из телефона-автомата. На этот раз трубку снял ночной дежурный и уклончиво спросил:
- Он звонил вам? Назвал кодовое слово?
- Код? Не знаю. Я был в трансе.
- Ах, вы были в трансе?
- Он пытался вспомнить слово. Кажется, серебро? Уклончивость исчезла. Голос твердо произнес:
- Имя и адрес.
Ее имя, да. Но адрес…
- Я не помню.
- Номер телефона?
- Попробуйте позвонить, но, кажется, она потеряла сознание. И это съемная квартира, телефон зарегистрирован не на ее имя.
А время идет, время идет…
- Пожалуйста, найдите ее, я не могу ждать. Он может появиться через минуту…
Он доехал до ее квартиры лишь через час. Полиция была там – сам суперинтендант.
Он выдохнул:
- Дельфига?
Суперинтендант ответил будничным голосом:
- Молодой леди здесь нет.
- О, Боже, что с ней?
- Окно выбито. Он лез по крышам.
- А Дельфина?
- Она услышала его в окне и выбежала в дверь. За квартирой есть телефонная будка, она позвонила нам оттуда. Мы ее забрали. – Он холодно заметил: - Вы сильно задержали нас.
- На улице туман…
- Мы знаем. Но целый час… Вы ехали из дома?
- Да, конечно.
- Я спрашиваю, потому что нам был звонок из телефонной будки.
- Она уронила трубку, и разговор оборвался. Я растерялся и ездил вокруг, не соображая, что я делаю.
- Ясно… Мы оставим девушку до утра, она в очень плохом состоянии.
Она пришла в себя к тому времени, когда появилась у него на следующее утро, но выглядела ужасно: бледная как смерть, и с темными кругами под глазами. Он сжался в своем кресле и даже не смотрел на нее. Она стала на колени возле его кресла.
- Не волнуйтесь! Я в порядке. Я спаслась вчера.
Он глухо произнес:
- Вчера я связался с прессой. Я сообщил им, что вчера произойдет убийство. Убьют девушку у нее дома. Это везде сообщат. А теперь окажется, что я обманщик.
Она поднялась на ноги и взглянула на него в упор.
- О, мистер Хоук! Вы хотели, чтобы меня убили? Убили, уничтожили, зарезали – чтобы доказать ваше могущество?
О, нет! – закричал он. – Нет, нет! – Он упал на колени, схватил ее руку и прижал к лицу – липкому и холодному. – Конечно, я бы не пожертвовал и волоском с вашей головы, Дельфина! – И все же… -
Это значит для меня так много. Вы знаете, что я наделен Даром. Как ужасно, что в него не верят… Звонок прошлой ночью – это истинное знание. И если я окажусь обманщиком…
Она выдернула руку и отступила назад, глядя на него. Ужас на ее лице исчез, его сменила жалость.
- Все в порядке, - сказала она. – Вы в безопасности. Он снова убил прошлой ночью.
Теперь настала очередь суперинтенданта Томма звонить Джозефу Хоуку.
- На этот раз вы попали в точку. Убита девушка у себя дома. Но с ней убит ее парень, который пришел в гости. Вы это предвидели?
- Да, но… - Он поспешно произнес: - Это случайность. Он собирался убить девушку – он хотел убить Дельфину. Но пришел парень, и пришлось убить его тоже.
- Вы все еще уверяете, что это ясновидение? – с любопытством спросил суперинтендант.
- Я был в трансе. Я видел – можете называть это грезами, я ведь был истощен, словно…
- Словно вы блуждали во сне?
- Вчера мне позвонили. Вы правы, это было ясновидение. Иначе как бы я узнал кодовое слово?
- Вам звонил тот, кто называет себя Нет Лица, и сообщил об этом?
Он пришел в отчаяние.
- Вы никогда мне не поверите, не так ли? Никто не признает моей силы! Разве он звонил мне раньше и описывал себя? Разве он звонил и говорил, что у него рыжие волосы? Разве он звонил и называл свое имя?
- Не знаю, - ответил суперинтендант Томм. - Обо всем этом лишь вы мне рассказывали.
Он боролся с новым надвигающимся приступом истерики.
- Вы считаете меня мошенником?
- Знаете, люди об этом поговаривают.
- Я знаю. Уволенные помощники. Кто их станет слушать?
- Я стану. Видите ли, у нас есть три возможности. Если, как вы утверждаете, вам вправду никто не звонил, и, как они утверждают, вы вовсе не ясновидец, - тогда вы могли узнать об этом убийце лишь одним образом.
- Вы хотите сказать... О, Боже!
Страх усилился, быстрые вопросы сновали в его голове, словно крысы.
- Вы думаете, что это я? Вы считаете меня убийцей? Вы уже подозревали это раньше...
- И вы в ответ предоставили «доказательство» своей невиновности. Вы назвали имя. В конце концов, вы сами могли позвонить и подтвердить? представиться?
- Как я мог, если я не знал кодового слова?
- Но вы утверждаете, что вы ясновидец?
Он некоторое время посидел молча, подождав, пока истерия отступила, оставив его голову ясной и холодной. Наконец он медленно произнес:
- Если я кое-что расскажу вам, вы пообещаете...
- Я ничего не буду обещать. Но мне ни к чему ваши секреты.
- Хорошо, слушайте. Я понял, как убедить вас, что я не тот, кто зовет себя Нет Лица. А уж к какому выводу вы придете - если вы получили такие сведения обо мне - помоги мне, Господи! Но я должен вам рассказать. Я его видел. Не в кристалле - я видел его в церкви. Я заметил, как этот человек входил в исповедальню. Он пробыл там долго, а после того, как вышел, упал на колени и закрыл лицо руками. Священник тоже вышел и отправился наружу, бледный как смерть. Я проследил за ним: он стал на колени перед алтарем, стиснув руки. Он смотрел на распятие, и по его лицу текли слезы. Он явно услышал нечто ужасное, но он не мог нарушить тайну исповеди, не имел права. И в это же время за границей случилось массовое убийство.
Я прошел по проходу. Я дотронулся до плеча коленопреклоненного человека и назвал первое попавшееся имя. Он отшатнулся, бормоча: «Нет, нет. Уходите прочь!» Я утешающе погладил его по голове и сказал: «Простите, приятель - я принял вас за знакомого!» Но в эти два момента - мы разбираемся в этих фокусах, суперинтендант, - с их помощью мы получаем информацию - я осторожно вытащил платок из его нагрудного кармашка и увидел на нем имя, отпечатанное в уголке; а еще я приподнял парик, и под ним были рыжие волосы. Вот как обстояло дело.
Он слегка пожал плечами.
- Теперь вы знаете. По крайней мере, это доказывает, что я могу знать то, что я знаю о нем, но при этом не быть убийцей.
Он опять пожал плечами.
- И я предполагаю, что если после этого я вам скажу, что обладаю даром ясновидения, вы сочтете меня просто глупцом.
- Глупцом? - повторил суперинтендант. - Совсем нет, напротив. Я считаю вас очень умным человеком. - Он задумался. - Очень, очень умным человеком.
В дверях появилась Дельфина.
- О, простите.
- О нет, мисс Грей, я хотел поговорить именно с вами. Возможно, это вас чуть успокоит. Сразу после вашего ухода убийца нам позвонил. Кроме прочего ужаса всплыл тот факт, что он со злорадством говорил о двоих, убитых этой ночью. В детстве он видел двойное убийство - в драке между родителями. Они дрались ножами - кстати, мистер Хоук, вы высказывали подобное предпололожение - и недавно, я лумаю, что-то запустило его реакцию. Он жаждал запаха крови, словно наркоман дозы.
- Да, он говорил это мистеру Хоуку во время ночного сеанса.
Суперинтендант не обращал внимания на Хоука.
- Он не употреблял слова «пресыщение»? Нет, сеанс произошел перед двойным убийством. Но утром он повторял это слово снова и снова. Надеюсь, это означает, что он удовлетворен. Но в то же время... - Он предложил Дельфине. - Вы в опасности: он дважды вам угрожал. Вы не думали о том, чтобы на время уехать из города?
- Ей нельзя уезжать, - ответил Джозеф Хоук. - Она нужна мне здесь.
Она осталась, но теперь находилась под защитой полиции, подписывая охранную грамоту при выходе из дома; возле ее блока квартир всю ночь дежурил полисмен, и охранник даже крался по коридорам вокруг жилья Джозефа Хоука. Работы у них прибавилось, но теперь они могли арендовать у людей, спасшихся от опасности, квартиры в одном и том же здании и нанять двух секретарей.
Прошло три месяца. Нет Лица, по-видимому удовлетворенный, больше не появлялся. Дельфина забыла о минувшем ужасе и усиленно изучала работу с хрустальным шаром. Она делала успехи, изобретала собственные приемы, позволяя наблюдателям смотреть через ее плечо вглубь шара, лежащего на черной бархатной подстилке, до тех пор, пока они не впадали в транс, разглядывая под шаром рисунок или фотографию - и вскоре под небольшим руководством узнавали родную усадьбу и почившего любимого пса Ровера. Но сама она оказалась в некоторой степени восприимчива к гипнозу - словно погружаясь в глубокие воды, она произносила туманные слова нездешним голосом. Порой после тяжелой дневной работы он обнаруживал ее вечером почти в бессознательном состоянии, уставившуюся в хрустальный шар, который она держала в руках.
- Дельфина?
Ни взгляда, ни слова в ответ. Он уже был готов унести ее, когда она заговорила - высоким голосом, похожим на птичье пение, - голосом, который она использовала во время сеансов.
- Что-то движется внутри шара.
Одно дело трактовать чепуху; другое - соперничество в гадании.
Он резко спросил:
- Что значит «движется»?
Казалось, она его не слышит.
- Все в тумане... Кружится... Картинка, картинка... - Внезапно она закричала:
- Это моя квартира! Я вижу часы. Они показывают полночь. Сегодняшней ночи. В квартире девушка. - Высокий голос запнулся. - Всюду кровь! - Она вскрикнула и завопила: - Нет! Нет! Нет!
Ее руки соскользнули с хрустального шара, она упала со стула и легла на пол без сознания.
О, Боже - Дельфина! Его верная, преданная Дельфина, единственный друг, какой был у него в жизни, - убита маньяком, которого снова обуяла жажда крови! Но у него есть масса времени предупредить полицию. Она может остаться в офисе, ей незачем возвращаться домой...
А с другой стороны...
Он долго-долго сидел, глядя на нее. Почти наверняка из ее памяти стерлось то, что она видела. Если позволить ей уйти, а затем сообщить в полицию, устроить ловушку - и маньяк попадется им в руки благодаря его предупреждению.
Однако...
Она видела в кристалле кровь после удавшегося убийства. Она видела будущее. Так какой смысл вмешиваться, предупреждать, защищать? - лишь для того, чтобы убедиться в истинности предвидения? И в неудаче попытки предотвратить? Не является ли «пресыщение» тем, чему суждено произойти?
Но почему нельзя предотвратить пресыщение заранее? Я должен ждать до последнего момента, думал он, притворившись, что я вышел из транса, бросившись к телефону. Затем немедленно сообщить прессе, а потом... Маньяка поймают - невысокого рыжего человека по имени Ц.Е.Танил. И все убедятся в могуществе Джозефа Хоука!
В глубине души он понимал, что его мысли бесчестны. Жажда признания росла внутри него, заглушая все прочие помыслы. Позвонить в полицию за пять минут до полуночи; а пока отпустить ее домой в счастливом неведении.
Наконец она очнулась, открыла глаза, удивленно оглянулась.
- О, Боже - я была без сознания? Я слишком легко впадаю в транс - словно погружаюсь в глубокий омут...
Он спросил:
- Вы что-нибудь видели в воде?
- Я почти не помню - это было что-то ужасное, словно пробуждение после кошмарного сна. Я что-нибудь сказала?
Он еле выдавил слова:
- Нет, вы ничего не сказали.
- О, Боже, как поздно! Мне надо идти домой. Хотите, чтобы я приготовила вам ужин перед уходом?
- Нет, нет! - почти яростно выкрикнул он. Он не мог принять ее услуг, не мог разделить с ней трапезу. Тайная вечеря, подумал он: она и Иуда.
Последний ужин. Он знал все это время в глубине души, что посылает ее на смерть.
Ожидание было ужасным. Он боялся, что от напряжения лишится сознания и не сможет подойти к телефону. И он вправду погрузился в полусон, придя в себя лишь за несколько минут до полуночи - больной, измученный, словно вместо дремоты он совершал невероятные усилия...
Он пришел в себя и внезапно понял, что он сделал.
«Я должен спасти ее, - подумал он. - Я, наверное, сошел с ума! Я должен ее спасти, должен ее спасти!»
Позвонить в ее квартиру? Или в полицию? Но уже почти двенадцать, людям с телевидения звонить уже поздно. С другой стороны... Разрываясь между тремя возможностями, он бросился к телефону.
А телефон не работал.
Паника закружила его, как ураган, погрузила в знакомую черноту, оставив в голове лишь одну мысль. А время шло. Я должен позвонить в газеты, на телевидение, прежде чем все станет известно, прежде чем все выяснится...
Но телефон молчал. Надо идти в офис, подумал он. Я позвоню оттуда! Не дожидаясь лифта, он побежал по лестнице. Церковные часы пробили время, когда он дрожащими пальцами поворачивал ключ в замке. Он открыл дверь и ввалился в помещение.
И она ждала его внутри.
Поднятая вверх рука, погружение острого ножа, сверкнувшего, казалось, прямо внутри его сердца, словно в блеске воды. Он слабо пискнул, подобно кролику; она опустилась перед ним на колени, склонилась, принюхиваясь к запаху крови, просочившейся через занавесь, чавкая, будто свинья над трюфелями. «Запах! Запах! Больше, я хочу больше!» Но ее поднятая рука упала.
- Нет, нет, мне не следует... Лишь один удар. Самозащита. - Его голова беспомощно упала, когда она напяливала на него нейлоновый парик. Ее жуткое бормотание напомнило голос в телефоне.
- Он ничего не сможет сказать, пока не умрет. Так умирай, слышишь? Умри!
Она подвинулась к краю стула, вперив взгляд в его лицо. Ее голос смягчился и стал похож на человеческий.
- Умри, маньяк по имени Нет Лица, убийца, жаждущий запаха крови! Ты подписал свой смертный приговор в тот день, когда опубликовал первую статью. Это я сумасшедшая? Может, я и беспомощная лунатичка, но я держала тебя в своей власти. Наблюдала за тобой, любовалась твоими фокусами в церкви... Бедный дурачок, это было так просто и легко! Ты подобрал меня - такую наивную и доверчивую! А исповедь - несчастный глупец верил в исповедь убийцы, который собирается убивать снова! Это ловушка для тебя - ловушка! Во всем обвинили бедного безумца с ужасными детскими воспоминаниями. Ужасными? Они были чудесными, замечательными - я ненавидела своих родителей за то, что они дрались передо мной, их дочерью, - дрались передо мной ножами, до смерти. Я хотела нюхать их запах снова и снова. Но мне был нужен козел отпущения - полиция приближалась ко мне! А кто был удобнее, чем ты, с твоими лживыми россказнями повсюду? Я была сумасшедшей? Да я подыгрывала тебе и сдавала тебя полиции. Думаешь, они следили за мной? Они следили за тобой, за твоими гаданьями и ясновидениями. Убийца звонил - а они знали лишь то, что ты им пересказывал. Думаешь, они тебе верили? Это я тебе верила - ведь я же тебе сама и звонила. А переодевания, пластиковые занавески - я использовала один из твоих нейлоновых париков, они давно это знали. Я описывала твои потери сознания, когда ты был истощен, твои видения... Для этого я приносила тебе небольшие дозы напитков - твоя верная, нежная Дельфина! Но конечно, это было уже после двойного убийства...
Он уже ничего не слышал и не видел - он навеки оглох и ослеп. Он видел лишь зверское лицо, которое могло превращаться в такое милое и ласковое, - морда, выползающая из глубин памяти, с капающей кровью, которой она написала «Пресыщение». Но, мертвой или живой, ей нужна была публика. Она злорадствовала.
- Я так наслаждалась этой каруселью! Звонить голосом того, у кого Нет Лица, - и ждать, пока ты позвонишь мне; умолять тебе приехать. Ронять трубку, разъединяя телефон, - и вынуждать тебя звонить из телефонной будки. Ты был игрушкой в моих руках - иначе зачем бы я выбрала туманную ночь? Ты ездил вокруг, «не соображая, что ты делаешь», заблудившийся, растерянный? Они думали, что ты звонил из телефонной будки возле моей квартиры, влез ко мне в окно и убежал, прежде чем они приехали. Да-да, они считали, что это ты, мистер Хоук! Никаких улик, никаких доказательств - но теперь они знали! Они спрятали меня и стали следить за квартирой. Я была в безопасности, пока кучи народа сновали туда-сюда - а за тобой они следили днем и ночью. Это было нелегко - ни одного убийства за три месяца - но я отлично себя чувствовала после двойного убийства. Однако время проходило - мне требовалось еще. Но ты затих, и полиция расслабилась и приостановила слежку - и я могла приступить снова. Как смешно было поймать тебя с помощью этого шара! Ты полностью поверил предупреждению, что меня сегодня убьют. Ты знал, что маньяк-психопат меня зарежет, - и позволил идти домой, отпустил меня на смерть! Но я не пошла домой: я пришла сюда. Я знаю, как работает твоя голова. Я знала, что ты не предупредит полицию, а свяжешься с прессой, - и я испортила твой телефон, тебе пришлось спуститься сюда, чтобы позвонить. И ты пришел.
Успокоенная наконец, она наклонилась, вдохнула запах крови вокруг раны, затем поднялась и, превратившись снова в несчастную испуганную девушку, подбежала к телефону.
- Ой, мистер Томм! Какой ужас! Он ворвался ко мне с ножом...
Он пытался докричаться до них, в кругу, где они сидели в темноте, сцепив пальцы. Он кричал, молча кричал.
- Слушайте меня! Слушайте! Скажите им, предупредите их, убедите их поверить мне! Они ошибались! Да, я иногда лгал, но у меня был Дар, и я докажу вам... Скажите, что я не убийца, что убийства скоро начнутся снова!
Но его не слышали. Лишь нежные мелодичные звуки:
- Он счастлив. Он встретит их на Другой Стороне. Его грехи прощены. На другой стороне - мир и покой, повсюду лишь солнечный свет и цветы...
Солнечный свет и цветы... И никто не верил его предупреждению: в эту ночь все начнется снова.

[Aliskana]

↓↓ Кэти Линн Эмерсон "Любые средства, кроме убийства"

Англия, 1579 год
- Наша задача – направить мяч в противоположную сторону любыми средствами, кроме убийства, - сказал Банкрофт, обнимая Роба Джеффри за плечи.
- Ну да, - согласился Нидхем. – На кону честь Кембриджа. Мы не можем позволить жителям Честертона победить нас.
- Но ведь должны же быть правила! – возразил Роб. – В любой игре есть правила.
Из более чем двадцати студентов трое бродили по хантингтонской дороге. Из-за недавнего сильного снегопада местность была почти ровной. Роб ясно видел открытые поля и болота наверху и деревню возле реки. Он слышал, что в ней всего несколько сот обитателей, но, казалось, что все мужчины, женщины и дети собрались поглядеть на футбольный матч. Большинство держалось на расстоянии, закутавшись от холода в шерстяные плащи, но некоторые придвинулись ближе и таращились на соревнование.
- Правил нет, - сказал Банкрофт. – Когда первая команда достигнет цели – игра окончена.
- Значит, мы выиграли – мы добрались до гравийного карьера у замка, - Нидхем указал на древнее сооружение вдалеке, покачнулся, затем жестом показал другое. – Они попытаются добраться до тех деревьев на дороге в Хистон.
Эти две точки находились на расстоянии примерно мили друг от друга.
- Ты хочешь сказать, что наши игроки погонят мяч прямо через деревню?
Нидхем ухмыльнулся, увидев испуг Роба.
- Не бойся. Добрые жители Честертона благоразумно запрут свои дома и лавки.
- Лучше бы они заперли своих дочек, - пробормотал Банкрофт.
Роб поглядел на группу крестьян возле дороги. Среди них было несколько молоденьких хорошеньких женщин, одна из них беременная. Она уставилась на него, затем обернулась и что-то сказала своим спутникам. Робу показалось, что в ее словах нет ничего хорошего.
Нидхем захохотал:
- Эта, которая со щенком, сегодня не будет играть.
- Ты хочешь сказать, что женщины тоже участвуют? – Роб не мог скрыть удивления. В той части Кента, где он вырос, не было футбольных матчей между приходами; но если бы они были, - Роб легко мог представить, как его сестры, Розамунд и другие воспитанницы леди Эпплтон в Ли Эбби расшумелись, желая участвовать. Особенно Розуманд – она не выносила, если ее куда-то не пускали.
- Не здесь, - ответил Нидхем. – Но я слышал, что в северных приходах они играют. Хотел бы я на это поглядеть! Когда мы сбросим платья и дублеты в начале матча – тогда женщинам следовало бы снять юбки!
Они приблизились к толпе крестьян. Один человек держал мяч – пузырь, покрытый кожей. Его звали Томас Прескот, он был сельским констеблем. Он, как положено, предостерегал против излишнего насилия, но при этом подмигивал.
Роб ожидал, что игра будет беспощадной. Он знал, что из-за многочисленных ударов по голеням ему будет трудно завтра ходить. Сейчас солнце стояло высоко, но игра могла продлиться до ночи. Для победы требовались грубая сила и решительность – у него хватало того и другого.
За последний год Роб вырос. Для своего возраста он был высоким и мускулистым и мало чего боялся. Он добился зачисления в Кембридж со стипендией. Теперь он хотел продемонстрировать коллегам-студентам свою физическую доблесть.
Прескотт подбросил мяч высоко. Пока он падал, обе команды сражались за него. Прошло много времени, пока мяч появился из-под груды тел. Он достался Кембриджу.
Роб утратил ощущение времени. Он был покрыт грязью и снегом, его одежда промогла. Его туфли на кожаной подошве скользили по мерзлой неровной земле. Он потерял счет ударам.
Травмы и синяки не имели значения, когда команда Кембриджа шла по улицам Честертона. Роб смутно замечал, что они проходили мимо церкви и поместья, но его внимание было сосредоточено на замке впереди. Он почти чувствовал вкус победы. Банкрофт и Нидхем говорили, что его встретят ружейная пальба и крики «Ура!» Друзья были позади него. Все трое мчались через команду соперников, расчищая путь команде Кембриджа, держа мяч.
Внезапно без предупреждения несколько человек из Честертона появились из боковой улицы и подбежали сзади. Нет правил, вспомнил Роб и обернулся, готовый встретить засаду с радостным энтузиазмом. Предвкушение победы придавало ему смелости. Слишком поздно он заметил у одного из вновь появившихся в руках дубинку.
Первый удар пришелся ему по голове. Он пробыл в сознании достаточно долго, чтобы увидеть, что на его друзей тоже напали. Затем последовали новые удары – кулаками и дубинкой – и он погрузился во тьму.
хххх
- Потому что я не хочу!
Голос был сердитым, раздраженным и очень знакомым. Голос Розамонд – света очей Роба и его проклятье. Он обожал ее с той поры, когда она появилась в Ли Эбби, - дитя, удочеренное леди Эпплтон.
Он попытался повернуть к ней голову, но жуткий приступ боли заставил его лежать смирно. Он подумал, не открыть ли глаза, - но это требовало слишком больших усилий. Думать тоже было тяжко, но он себя заставил. Если Розамонд была рядом – значит, он дома. Но это странно. Он же был в Кембридже?
Попытка вспомнить вызвала пульсацию в голове, но воспоминание все же вернулось.
- Кто выиграл матч? – спросил он голосом, осипшим от долгого молчания, и снова потерял сознание.
Хххх
Придя в себя, он соображал яснее и менее мучительно. Он был в Ли Эбби, и комната – роскошная спальня, в которой когда-то ночевала близкая родственница леди Эпплтон – была полна знакомых лиц. Его мать Дженет Джеффри, домоправительница и близкая подруга леди Эпплтон, сидела возле изголовья его кровати. Сама леди Эпплтон что-то толкла пестиком в ступке. Она была известной травницей. Какими бы противными ни были вкус и запах ее снадобий – Роб доверял ей больше, чем любому врачу в Англии.
И здесь же возле окна стояла Розамонд.
Когда он посмотрел на нее, она в свою очередь повернулась, и ее лицо исказилось озабоченной гримасой.
- Он проснулся.
- Мой бедный мальчик, - прошептала его мать и взяла его за руку. – Ты был так тяжело ранен.
-Мы боялись за твою жизнь, - произнесла леди Эпплтон резким серьезным голосом. – Хорошо, что ты снова с нами.
Розамонд не сказала ничего и даже не подошла ближе. Лишь когда обе старших женщины вышли из комнаты, она заговорила с ним.
- Дурак!
- И вам тоже привет, госпожа Розамонд.
- О чем ты думал, когда полез в такую драку?
- Это игра, Розамонд. Меня ранили случайно. – На самом деле он не помнил, как его ранили. Он даже не помнил игру. Его последним воспоминанием была прогулка по Честертону.
- Вовсе не случайно. На тебя набросились местные хамы. Они тебя чуть не убили.
- А Банкрофт и Нидхем?
- Твои друзья? Они чувствуют себя лучше, чем ты! – Теперь она подошла к нему и , положив руки на бедра, смотрела на него сверху. – Они звали на помощь и гнались за теми, кто на тебя напал, иначе бы ты умер.
- Но я не умер, - раздраженно сказал он. – Как я попал сюда?
- Мы привезли тебя в повозке. Бесчувственного. – Внезапно она заплакала.
Роб уставился на нее. Она никогда не плакала. Она разлагольствовала, возмущалась, порой кричала. Но плачущей он ее никогда не видел.
- Ты пролежал два месяца, Роб Джеффри. Мы боялись, что ты никогда не откроешь глаз.
Два месяца! Не удивительно, что он чувствовал себя таким слабым! Он оглядел себя – одна кожа да кости. Видимо, его только поили лекарством, чтобы он не умер.

Он попытался сесть. У него закружилась голова, но ему удалось, когда Розамонд пришла ему на помощь. От нее нежно пахло. Левкой, почувствовал он. Если прошло два месяца, значит, сейчас весна.
Игра была во вторник на масленицу – традиционная пора празднеств: маскарадов, петушиных боев, футбольных матчей – перед началом Великого Поста. В этом году он начинался третьего марта. Значит, сейчас май.
Он взглянул в окно поверх плеча Розамонд.
- Почему на земле лежит снег?
Его мать, вернувшись с миской густого бульона, услышала вопрос. Розамонд быстро отошла в сторону, чтобы пропустить ее. Аромат лука и тушеной говядины наполнил его рот слюной.
- В этом году сплошные приметы, - ответила Дженет после того, как сунула ему в рот первую ложку. – Знаки и предзнаменования.
Он глотнул амброзию.
- Какие знаки и предзнаменования?
- Некоторые ты сам видел, даже в Кембридже. – Следующая ложка заставила его замолчать. – Было ужасное солнечное затмение. Перед этим разлилась Темза. Это было в феврале. Говорят, рыбы выскакивали из воды перед Вестминстер Холлом. Затем началось лунное затмение, и четыре дня шел снег, образовав большие сугробы. Много людей и скота замерзло.
- Я помню метель за неделю или две до масленицы, но не мог же остаться после нее тот же самый снег. – Он указал на окно, сморщившись от внезапной боли в руке и ребрах.
- Конечно, нет, - Дженет зачерпнула следующую порцию бульона. – Этот снег выпал два дня назад. Очень странно. Снегопад длился пять часов, и сейчас лежит снег толщиной два фута отсюда до Лондона.
- Может, это добрый знак, - Роб сжал губы, чтобы не съесть чересчур много и не заболеть.
Дженет всхлипнула. На ее лице было больше морщин, чем он помнил. Появились ли они из-за волнения за него? Роб похлопал ее по руке.
- Мама, мне уже лучше. Скоро я совсем поправлюсь.
- Ты был так ужасно ранен, - прошептала она, отставив миску в сторону и освобождая вторую руку, чтобы убрать прядь его волос со лба. – У тебя была разбита голова и переломаны кости. Тебя даже везти сюда было опасно, но врач, который лечил тебя в Кембридже, уже записал тебя в покойники.
- Я не помню, что случилось.
- Вот и хорошо.
- Во время футбольных матчей часто бывают повреждения.
- Эту игру следует запретить! Лучше пусть молодые люди стреляют из лука - это хотя бы может пригодиться для защиты страны.


- Вице-канцлер уже ограничил футбол в университетах, - вмешалась Розамонд. – А твоя мама считает, что его надо запретить совсем.
- Вряд ли дело именно в игре.
- Тогда почему на тебя напали? Ты никогда раньше не бывал в Честертоне.
У Роба снова заболела голова. Он опустился на подушку и закрыл глаза.
- Не знаю, мама. Может, дело и вправду в затмении.
хххх
В последующие дни Роб постепенно восстанавливал силы. Ему помогали посещения матери, отца – Марка Джеффри, управляющего Ли Эбби – и Розамонд. Особенно Розамонд.
Лишь она хотела знать, чем он занимался в Кембридже перед матчем. Он поступил в Кристи Колледж в прошлый Михайлов день в качестве студента, получающего стипендию. Это была младшая ступень. Он выполнял обязанности слуги: стелил постели, подметал пол, носил воду, прислуживал за столом в оплату за учебу и жилье. Он был рад платить работой в обмен за возможность учиться. Сыновьям слуг не часто выпадала такая возможность.
- Я тебе завидую! – заявила Розамонд.
- Тебе бы совсем не понравилось заниматься уборкой! Ты бы ее возненавидела!
Она показала ему язык. Глядя на то, как она сидит в ногах у его постели, Роб подумал, что она – лучший врач, какой у него был. Когда она была с ним, он забывал про боль и раны.
Но что-то ее беспокоило. Он видел это по ее лицу, когда она прекращала его дразнить. Она охотно могла поделиться с ним, но казалось, что она ждет, чтобы он заговорил первым. Она так искусно избегала любых вопросов на эту тему, что Роб решился заговорить наконец лишь спустя несколько дней.
В конце концов ему надоела ее скрытность.
- Что тебя мучает?
Она глубоко вздохнула, и ее грудь выступила вперед. Роб сделал над собой усилие, чтобы сосредоточиться на ее словах.
- Мама с отчимом выбрали мне мужа.
Роба словно лед сковал. Он не хотел думать о замужестве Розамонд.
- И кто же он?
- Его имя не имеет значения. Он богат и наследует титул.
- Он тебе не нравится?
- Я его не видела и не хочу видеть.
Он снова вздохнул.
- Тогда почему так мрачно?
- Они не остановятся. Я им напомнила, что свадьба может состояться только с моего согласия, а я не согласна. Но они продолжают забрасывать меня письмами. И собираются сами приехать. Они не оставят меня в покое.
- Леди Эпплтон давно сказала тебе, что тебя не заставят выходить замуж.
Роб знал большую часть этой истории. Розамонд была незаконнорожденной – незаконной дочерью покойного мужа леди Эпплтон сэра Роберта, в честь которого назвали самого Роба. Леди Эпплтон никогда не держала зла на Розамонд – фактически она была наследницей леди Эпплтон. Более того – после замужества ей выделят часть состояния ее отца.
- Легко говорить, что меня не выдадут насильно, - проворчала Розамонд, - но они все время впутывают меня в свои планы. Мне надоели их проповеди о моем дочернем долге. Они не прекратят – будет все хуже. – Она испытующе посмотрела на Роба. – Если только не…
хххх
- Ты в этом уверена, Розамонд?
Роб сомневался за них обоих. Он не совсем понимал, как он оказался в незнакомой церкви перед священником, которого видел впервые в жизни. Розамонд обвела его вокруг своего крошечного пальчика, как всегда.
- Я знаю, что делаю, - прошептала она. – Как и прошлой ночью.
Роб почувствовал, как к его щекам прилила кровь. Вчера она пришла в его постель. Они обменялись брачными клятвами и скрепили их осуществлением. В каком-то смысле они уже были женаты.
Он заговорил тише:
- Если обряд совершится, я получу полный контроль над твоим состоянием. Ты уверена, что доверяешь мне?
- Ты любишь меня, - в ее голосе звучало полное доверие. – Ты всегда будешь заботиться о моем счастье.
Иными словами, она была уверена, что он всегда позволит ей принимать любые решения. Роб вздохнул. Видимо, она имеет на это право. Видимо, он был лучшей альтернативой обручению с женихом, которого выбрала ее мать. Он всегда ее любил. Теперь они будут вместе до конца дней.
Он едва слышал слова брачной церемонии. Его сердце билось слишком громко. Но он отвечал, как положено, и слышал, что Розамонд тоже произносит верные слова. Затем они вышли на церковное крыльцо, озаренные солнечным светом, и сияющий священник вслед за ними.
Они услышали приближающийся стук копыт, и на лице Розамонд появилась самодовольная усмешка.
- Они приехали слишком поздно, чтобы остановить нас.
Опасаясь противоборства, Роб расправил плечи и повернулся лицом ко всадникам. Леди
Эпплтон? Его родители? Он бы не удивился появлению матери и отчима Розамонд, приехавших из Корнуолла, - но прискакавшие всадники были ему незнакомы. Их лиц невозможно было разглядеть из-за надвинутых низко широкополых шляп и шарфов, в которые были завернуты нижние части лиц. Глаза Роба широко распахнулись, когда один из них поднял пистоль.
Он действовал инстинктивно, обхватив руками Розамонд и толкнув ее к двери церкви, накрыв ее тело своим. Он с трудом приземлился, его дыхание сбилось. Он ударился локтем о камень, и на миг вся его рука онемела.
Секундой позже он услышал выстрел. Лошади понеслись назад. Когда стук копыт на мощеной дороге затих, Роб прошептал благодарственную молитву и открыл глаза.
Первым он увидел лицо Розамонд, повернутое вбок. Затем – пульс, бьющийся у нее на горле. Он услышал ее дыхание позади и понял, что она цела, но с ужасом смотрит на свою руку. Рукав был испачкан красным.
Роб испуганно поднялся, морщась от боли в недавно заживших ребрах. Он сразу понял, откуда текла кровь. Стрелок в итоге не промахнулся – пуля поразила священника. Он неподвижно лежал на расстоянии нескольких футов.
Вновь приближающийся стук копыт привел Роба в ужас. «Они возвращаются!» Он поднял Розамонд на ноги. «Бежим в церковь!»
Он надеялся на защиту святилища, хоть и не понимал, с какой стати бандиты будут уважать его.
Розамонд сопротивлялась, пытаясь бежать прямо навстречу всадникам.
- Убийство! – закричала она, схватившись за уздечку леди Эпплтон. – Здесь совершилось убийство!
Отец Роба Марк Джеффри и мастер Ник Болдуин ехали вслед за приемной матерью Розамонд. Роб вспомнил, что мастер Болдуин был местным мировым судьей.
- Они ускакали туда, - указал он. – Двое мужчин в шляпах и повязанных шарфах. У одного был пистоль.
- Как давно? – спросил Болдуин.
- Всего лишь несколько минут назад.
- Они вооружены, а ты – нет, - обратилась леди Эпплтон к Нику, когда он слез с лошади. – Будь осторожен!
Отец Роба разрывался между желанием ехать с Болдуином и остаться на месте. Он поймал взгляд Роба.
- Парень, ты женат?
- Да.
- И брак свершен, - добавила Розамонд, - так что его уже не расторгнуть.
- Роб слишком молод, чтобы жениться без позволения, - сказал Марк.
- А я – нет, - ответила Розамонд. – Я сказала, что все уже свершилось. Может быть, я даже в тягости.
Роб смущенно отвернулся и заметил, что смотрит на покойника.
- Священник,- пробормотал он, - его застрелили у нас на глазах. Зачем кому-то понадобилось убивать священнослужителя?
- Я знаю одного-двух, от которых с радостью бы избавилась, - пробормотала леди Эпплтон, но все же направила лошадь к церковному крыльцу. Там она спешилась и перевернула тело священника, разглядывая его со всех сторон, прежде чем убедиться, что он вправду мертв.
ххх
- Вы не можете удерживать меня здесь, как узницу! - закричала Розамонд, когда в дверях появилась леди Эпплтон - женщина, которую она называла мамой больше десяти лет.
Как только они вернулись в Ли Эбби, Розамонд закрыли в ее комнатах. Роба отправили в жилище родителей на другой стороне двора.
- Это верно, - согласилась леди Эпплтон. - Однако я требую от тебя уважения. Мне нужно кое-что тебе сказать. Будь любезна выслушать.
- Хорошо, говорите, - Розамонд стремительно пересекла спальню и уселась на кровати, опустив голову на руки. - Я вас слушаю.
- Ты совершила то, что можно назвать мезальянсом.
Розамонд не стала возражать. Все в Ли Эбби знали, что дочери рыцаря, даже незаконной, не следует опускаться до союза с сыном управляющего.
- В прежние времена такой брак был бы запрещен по причине духовной близости.
Розамонд нахмурилась. Она вспомнила, что ее отец был крестным отцом Роба. Сейчас такого запрета не было - его отменили, когда король Генрих порвал с Римом. Но она слышала, что и раньше можно было получить разрешение папы за хорошую плату.
- Тебе удалось разрушить планы твоей матери, - продолжала леди Эпплтон. - Теперь тебя не могут выдать замуж ни за кого другого.
Розамонд усмехнулась.
- Однако не думай, что ты поступила хорошо. Дженет, моя давняя близкая подруга, тяжело заболела, узнав, что ее сын женился на моей приемной дочери. Ты довольна этим? Вы ведь с ней часто ссорились.
- Я не хотела причинить ей боль, - смущенно пробормотала Розамонд; ее усмешка погасла.
- Надеюсь, что нет. Ты просто об этом не подумала. Меня это не удивляет: ты всегда была упряма и своевольна.
- Если я вас разочаровала, я могу уехать. Мы с Робом можем пойти своим путем - теперь, когда у меня есть контроль над моим состоянием.
- Боюсь, что это не так.
Розамонд привстала.
- Я знаю, что по закону Роб распоряжается моим имуществом, но...
- Это сложнее, чем ты думаешь, - печально ответила леди Эпплтон. - Роб еще не в том возрасте, чтобы распоряжаться имуществом. Если бы вы вправду поженились, состояние Роба контролировал бы его отец.
Розамонд уставилась на нее.
- Что значит «если бы мы вправду поженились»? Мы женаты. Священник обвенчал нас перед тем, как его убили. Негоже человеку разделять то, что соединил Господь, - ханжески-благочестиво добавила она.
- Вот здесь-то и проблема. По моей просьбе наш викарий разузнал насчет вашего священника. Оказалось, что он вовсе не священник и не имеет права совершать обряд венчания. Несомненно, грядет грандиозный скандал - вы не первая пара, которую он обманул.
- Почему же он так поступил?
- Вы заплатили ему за церемонию?
- Да, ангел. - Золотая монета стоимостью десять шиллингов.
- Это намного больше, чем запросил бы честный священник.
Расстроенная Розамонд упала на кровать, но еще не сдалась.
- Взаимные клятвы тоже связывают. Роб и я дали их друг другу.
- Тем более жаль.
Розамонд взглянула на нее в упор.
- Наш брак нельзя расторгнуть.
- И поэтому вы в ужасном положении. Как ты сказала, ваш брак нельзя расторгнуть, - но перед лицом закона вы не женаты. Поэтому твое наследство остается под моим контролем.
- Нет!
- Розамонд, ты его любишь? Ты поэтому вышла за него?
- Я хотела быть свободной!
- Ты была свободна.
- Не так, как хотела. Моя мать вечно ныла и требовала, чтобы я ее слушалась.
- А теперь ты жена и должна слушаться Роба Джеффри. Только вдовы распоряжаются своим имуществом самостоятельно.
- Роб любит меня. Он никогда не заставит меня делать то, чего я не хочу.
- А ты, Розамонд? Ты его любишь?
- Я... я его обожаю.
Леди Эпплтон прищурилась и долго смотрела на Розамонд.
- Роб должен вернуться в Кембридж. Он способный студент. Ему нужно завершить учебу.
- Если он этого хочет, я не возражаю. - Розамонд твердила про себя, что ей все равно, пока она может идти своим путем.
Леди Эпплтон кивнула.
- Я поговорю с викарием. Он обвенчает вас здесь, а после этого Роб сразу вернется в Кристи Колледж.
Леди Эпплтон была на полпути к двери, когда Розамонд вспомнила еще один вопрос.
- Постойте! Этот священник... Власти узнали, кто его убил?
Ник Болдуин погнался за бандитами, но он приехал слишком поздно и вряд ли успел их догнать.
- Наверняка кто-то, кого он обманул. Этот парень совершил десяток фальшивых браков в той церкви и неизвестно сколько в других. - Леди Эпплтон пожала плечами. - Не могу сказать, что гибель этого мошенника меня очень волнует.
ххх
После церемонии Роб вернулся в Кембридж. Казалось, он был рад этому. Розамонд дулась. Сестры Роба с ней не разговаривали, хотя их мать уже выздоровела. Еще две ее приятельницы покинули Ли Эбби перед свадьбой, а когда новость о мезальянсе стала известна, - семейство четвертой девушки потребовало, чтобы она возвратилась в Лондон через два дня.
- Я останусь одна без друзей, когда она уедет, - жаловалась Розамонд леди Эпплтон.
Та даже не оторвала глаз от своих трав.
- Сочувствую, Розамонд, но это твоя заслуга.
Разочарованная таким ответом, Розамонд вышла из дома и отправилась в селение Иствуд на расстоянии полутора миль. Она надеялась, что жена викария выслушает рассказ об ее неприятностях.
- Вы вызвали всеобщий интерес, - сообщила она Розамонд. - Служанка рассказала мне, что вчера приезжал незнакомец и спрашивал про вашего нового мужа.
Она обнадеживающе улыбнулась Розамонд, надеясь в ответ услышать ее признания.
Розамонд лишь нахмурилась. Она не понимала, зачем кому-то интересоваться Робом. И почему в Иствуде? Следовало искать его в Кембридже. Размышляя над этой маленькой тайной, она вышла из дома викария и направилась в Ли Эбби.
Селение было небольшим. В нем была церковь, кузница, две водяные мельницы, пивная, школа для младших классов, основанная леди Эпплтон, и десяток домов с садиками. В них жили около двухсот обитателей. Они ездили в Дувр, если им требовалось что-либо, кроме услуг кузнеца, пивовара, мельника, плотника, учителя или викария.
Розамонд миновала кузницу, когда она услышала позади шаги. Она обернулась, ожидая увидеть жену кузнеца - тетку Роба. Но она перепугалась, увидев вместо этого мужчину с дубинкой. Его темные глаза горели ненавистью. Она бросилась бежать через поля, уклоняясь от дубинки, которая легко могла раскроить ей череп.
Ветер свистел, пока она неслась напролом. Ей не хватало дыхания, чтобы закричать. Задыхаясь и спотыкаясь на неровной земле, она бежала, пока не оказалась в безопасности в доме кузнеца. Тогда она оглянулась через плечо.
Мужчина не гнался за ней. Он увидел, как она убегала, залез на гнедую лошадь, привязанную к ближайшему дереву, и уехал.
Розамонд остановилась. Гнедая? Такими же были лошади тех, кто убили священника. Она прищурилась, желая лучше разглядеть нападавшего, но он уже ускакал. Она запомнила лишь квадратную челюсть и злобный взгляд.
Наняв двух крепких местных парней, чтобы проводить ее, Розамонд вернулась домой. Если незнакомец ждал ее на пути, чтобы устроить засаду, - она его не заметила. Ей встретился лишь пастух, гнавший стадо коров.
Леди Эпплтон узнала про инцидент на следующий день.
- Я думаю, тебе лучше на время уехать к матери и отчиму, - предложила она. - К счастью, ты можешь уехать в Лондон в обществе друга.
Розамонд начала возражать, но ей пришла в голову другая мысль.
ххх
Через неделю Розамонд ради респектабельности наняла служанку, сняла комнату в лучшей гостинице Кембриджа и отправила Робу сообщение, что она прибыла. Он не терял времени на выяснения, но пришел с двумя друзьями - Банкрофтом и Нидхемом. Непохоже, что он был рад ее видеть.
Еще меньше он обрадовался, когда она рассказала ему о нападении и о том, что мужчина с квадратной челюстью и горящими ненавистью глазами был одним из убийц обвенчавшего их священника.
- А так как он расспрашивал о тебе в Иствуде, он наверняка узнал, что ты учишься в Кристи колледже, - заключила она.
Трое друзей долго смотрели на нее. В своих черных одеяниях и шапочках они выглядели почти одинаково. Их легко перепутать из-за одинаковой формы, предположила она.
- Как эти нападения связаны? - спросил наконец Роб. - И зачем кому-то вредить одному из нас?
- Оба нападения совершил человек на гнедой лошади.
- Гнедые лошади часто встречаются, - вставил Банкрофт.
Розамонд хмуро посмотрела на него. Он казался взволнованным - возможно, испугался ее рассказа. Она снова перевела взгляд на Роба. Ей надо было убедить его, что ему угрожает опасность - даже если они не понимают, почему.
- С тобой постоянно что-то случалось последние несколько месяцев, - постаралась она произнести как можно убедительнее. - Во-первых, на тебя набросились и избили дубинкой во время матча. Во-вторых, ты стоял возле человека, которого застрелил негодяй на гнедой лошади. В-третьих, на меня напал человек с дубинкой на гнедой лошади, после того, как расспросил о тебе. Эти три события связаны, Роб. Ты не можешь этого отрицать.
Банкрофт буквально позеленел - а Нидхем слушал их спор, словно он был судьей на турнире по теннису. Он вращал головой туда-сюда, и в его глазах горел живейший интерес.
- Тем больше у тебя причин вернуться в Ли Эбби, а оттуда ехать в Корнуолл, - упрямо сказал Роб. - Здесь тебе оставаться опасно.
- Тебе тоже.
- На тебя нападали!
- На тебя напали первого! - их головы были рядом, ладони лежали на бедрах - они казались отражениями друг друга.
- Я твой муж, Розамонд! Ты поступишь, как я прикажу!
- Ха! У тебя нет надо мной власти - у меня есть собственные средства.
Каждый из них получал щедрое содержание, а у нее, кроме того, были драгоценности, которые можно было продать.
- Так или иначе, я останусь в Кембридже до тех пор, пока не найду ответов на свои вопросы. Я найму стражников охранять меня, но не уеду.
Поединок взглядов продолжался около минуты, пока Роб наконец не сдался.
- Четырех охранников. Двое будут стоять возле твоей двери ночью, а все четверо ходить с тобой, когда ты выйдешь наружу.
- Я согласна. Я не так глупа, чтобы рисковать жизнью. - Она порывисто обхватила его лицо руками и звучно поцеловала. - А теперь скажи: как ты собираешься защитить себя?
- У меня есть друзья, чтобы позаботиться обо мне.
Розамонд хмыкнула. От слабого Банкрофта не стоило ожидать помощи. Нидхем был сильным парнем, но чересчур легкомысленным, чтобы рассчитывать на него всерьез.
- Они спасли меня во время первого нападения, - напомнил Роб.
- Тогда будем надеяться, что они запомнили его лучше, чем ты, - Розамонд указала на скамейку. - Присядьте, джентльмены, и расскажите все, что сможете вспомнить. Особенно меня интересует внешний вид человека с дубинкой.
- Мы были слишком заняты борьбой за свою жизнь, чтобы обратить внимание, - быстро ответил Банкрофт.
- Не совсем так, - возразил Нидхем. - Джеффри, она права. У парня была квадратная челюсть.
- Я уверен, что ты ошибаешься, - сказал Банкрофт. - Я бы запомнил.
- Я скоро узнаю правду, - заявила Розамонд. - Как только я найму охранников, я пойду в Честертон. - Роб попытался возразить, но она прижала палец к его губам. - Мне идти безопаснее, чем вам. Большинство людей не решаются напасть на женщину. Кроме того, я сразу пойду с жалобой к констеблю. На моей стороне будет закон.
- Но вы же не знаете имени человека с дубинкой! - воскликнул Банкрофт. - Как вы его разыщете?
- Это несложно, - улыбнулась Розамонд. - Сколько человек с квадратной челюстью, черными глазами и на гнедой лошади могут жить в небольшой деревне?
ххх
У половины жителей гнедые лошади, - сказал констебль Томас Прескот.
За недолгое время, которое Розамонд пробыла в Честертоне, она увидела полдюжины мужчин с квадратными челюстями. К двоим из них она подошла достаточно близко, чтобы увидеть, что у них темные глаза. Но похоже, ни один из них не узнал ее. В их взгляде на нее читалось не более чем легкое недоумение.
- Человек, которого я ищу, отсутствовал в двух случаях, - она назвала Прескоту числа убийства священника и нападения на нее и увидела, что его лицо застыло. - Его имя, пожалуйста.
- Его фамилия Гловер, и по ремеслу он перчаточник (1).
- Вы меня отведете к нему?
- Я не знаю, госпожа, который вам нужен - их четверо братьев.
- Я узнаю его, когда увижу.
Прескот неохотно направился на юг с центральной улицы на параллельную за рекой.
- Гловеры живут возле лавки. Лучше поговорить с ними здесь.
- Хорошо.
- Одну минуту. - Он зашел в лавку и поговорил с хозяевами, вскоре вернулся и повел ее к лестнице. Когда охранники последовали за ней, Прескот остановил их.
- В комнате недостаточно места. Оставайтесь здесь.
Розамонд попыталась возразить, но Прескот принял на себя ответственность за нее. Он завел ее в комнату, и внезапно Розамонд увидела пять мужчин с квадратными челюстями - отец выглядел таким же крепким, как и четверо сыновей. А за ее спиной стоял лишь один констебль.
Она с трудом проглотила слюну, глядя на их лица. У нее перехватило дыхание, когда она увидела лицо, которое в последний раз видела в Иствуде.
Его глаза по-прежнему были полны ненависти.
ххх
- Я никогда не видел более независимой женщины, чем твоя леди, - сказал Банкрофт, сидя на подоконнике и разглядывая конюхов, гуляющих туда-сюда. - Не стоит за нее волноваться.
- Я должен был настоять, чтобы пойти вместо нее, - Роб перестал шагать и мрачно посмотрел на друга. Розамонд ушла рано утром и не вернулась к трем, как они договорились. - Я не могу дольше тянуть. Я пойду искать ее в Честертоне. Вы идете со мной?
- Это глупо, - возразил Банкрофт.
- Почему? - охваченный ужасным подозрением, Роб схватил друга за шиворот и поставил на ноги. - О чем ты мне не рассказал? Ты знаешь что-то о человеке с квадратной челюстью?
Банкрофт попытался отрицать, но Роб увидел, что тот лжет. Он возмущенно оттолкнул Банкрофта.
- Я ухожу.
- Постой! - позвал Нидхем. - Мы идем с тобой.
- Я не могу! - взвизгнул Банкрофт.
Роб медленно повернулся к нему и заговорил тоном, предупреждающим, что за очередную ложь его ждет ужасное возмездие.
- Чего ты боишься, Банкрофт?
- Если ты пойдешь туда, Джеффри, они тебя убьют. А если не тебя, то меня!
В этот раз Нидхем схватил его за шиворот и встряхнул.
- Жизнь женщины в опасности! Говори, или я сам тебя убью!
- Он не сможет говорить, если ты его задушишь! - Пальцы Роба сжимались и разжимались. Он жаждал вытрясти правду из Банкрофта, но еще сильнее хотел узнать, в чем дело.
- Помнишь девушку, которую мы видели в день матча? - Хриплым квакающим голосом спросил Банкрофт. - Ту, что ждала ребенка?
- Во вторник? - смутно вспомнил Роб молодую женщину в толпе.
- Она не была замужем. Она встречалась со студентом Кембриджа, и все в селе это знали - в том числе ее братья.
- Она смотрела прямо на Роба, - сказал Нидхем.
У Роба внутри все сжалось.
- Смотрела? Ты хочешь сказать, что достаточно взгляда, чтобы решить, что я - отец?
- Она хотела защитить любовника, указав на другого.
- А ее любовник - ты?
Банкрофт кивнул с несчастным выражением лица.
- Тогда немедленно пойдем к девушке и выясним правду. Пусть она скажет, что это не я.
- Она умерла при родах и никому не сказала, что солгала про тебя. Напавшие в тот вторник хотели покалечить тебя, но когда она умерла и они узнали, что ты женился на богатой наследнице...
- Они пришли за мной и убили священника по ошибке!
- Если твоя жена права насчет гнедых лошадей - боюсь, что так. У двоих ее братьев гнедые лошади. После того, как они не убили тебя, они решили отомстить за сестру, убив дорогую тебе женщину.
Роб похолодел. Не дожидаясь Нидхема и Банкрофта, он бросился вон из гостиницы, направившись в Честертон.
Когда Роб с друзьями ворвались в жилище перчаточника, они увидели Розамонд, мирно сидящую среди женщин его семейства. На столе стоял кувшин с элем, а на коленях Розамонд лежал младенец. Она немного удивилась, увидев, как бешено они вбежали. По ее знаку охранники спрятали ножи в ножны и отступили назад.
- Ты будешь рад узнать, что вопрос гибели мнимого священника решен, - сказала она тихо, чтобы не разбудить ребенка. - Один из сыновей признался, хотя я думаю, что можно считать эту гибель несчастным случаем. В конце концов, он не хотел убить священника.
- Он хотел убить меня. А еще он хотел убить тебя.
Розамонд ничего не ответила Робу и посмотрела на его спутников.
- Генри Гловер признал свою вину, но он не собирался мстить тому, кто не связан с его сестрой. Кто из вас - отец ребенка? И как вы собираетесь поступить?
Ее взгляд скользил от Банкрофта к Нидхему и обратно. На Роба она не смотрела. Он еще не поступил в Кембридж, когда ребенок был зачат. Под ее пристальным взглядом Банкрофт вспотел.
- Это мой ребенок, - прошептал он. - Оставьте меня в живых, и я позабочусь о нем.
- Вы позаботитесь о ней.
- Да, но для этого я должен быть живым.
- Вы пребудете в добром здравии, мастер Банкрофт, пока будете заботиться о ребенке - и вы письменно подтвердите это и засвидетельствуете у властей.
- Но...
- Не спорьте, мастер Банкрофт, - нежно улыбнулась Розамонд. - Чтобы заставить вас должным образом поступить с незаконнорожденной сироткой - такой же, как я - я готова на любые средства, кроме убийства.


(1) Glover - изготовитель перчаток

[Aliskana]

Читаю маньячные триллеры Гранже. Много хвалебных отзывов.
В романах масса описаний пыток и истязаний - подробных и реалистичных. Видимо, именно в этом их ценность и уникальность.
Загадки интересные, разгадки, ИМХО, скорее нет. Впрочем, это общее место - придумать интересную разгадку уровня загадки мало кому удавалось. Пожалуй, Агате Кристи и Буало-Нарсежаку. Некоторым авторам "Золотого века" удавалось в паре романов.

В общем, маньячные триллеры меня пока скорее разочаровали. Скучно. Но я еще не читала Дивера и Корнуолл. Может, они порадуют.

[mood taeg]

тут давеча мне советовали из маньячного "Головач" Эдварда Ли, я убоялся

[Aliskana]

Это смесь порно и жутика.
Гранже более разнообразные страшилки описывает, но не так подробно.
По-моему, это скучно.

Хотя может быть, "Головачи" (их уже три штуки) - пародии. Там такие страшилки и порнушки, что уже просто смешно. Хоть и занудно от однообразия.

[Aliskana]

↓↓ Стивен Сейлор "Белая лань"

THE WHITE FAWN
Steven Saylor

Впервые Сейлор ввел привлекательного персонажа Гордиана-сыщика в романе «Римская кровь» (1991 г.). Благодаря своему уму и хитроумию Гордиан завоевал славу лучшего следователя Рима. Он жил во времена Цицерона, 80 лет до н.э. Сейлор написал множество романов о нем: «Оружие Немезиды» (1992 г.), «Загадка Катилины» (1993 г.), «Прыжок Венеры» (1995 г.) и «Убийство на Аппиевой дороге» (1996 г.), а также достаточно рассказов, чтобы составить несколько сборников.
В этом рассказе действие происходит в Риме и восточной Испании в 76 г. до н.э.


Старый сенатор был дальним родственником моего друга Луция Клавдия, и раньше они близко общались. Лишь по этой причине я согласился встретиться с сенатором – из уважения к Луцию. Когда на пути к дому сенатора Луций обмолвился, что дело касается Сертория (1), - я прищелкнул языком и чуть не повернул обратно. Я даже подумал, что все это не приведет к добру. Назовите это предчувствием, если хотите, - если вы верите, что такая вещь, как предчувствие, существует.
Дом сенатора Гая Клавдия располагался на Авентинском холме – не в самом роскошном районе Рима. Однако множество старых патрицианских особняков теснилось среди мелких лавок и новейших безобразных многоквартирных домов, выросших вокруг холма. Фасад дома сенатора выглядел скромно, но это ничего не значило: жилища римских аристократов часто выглядят непритязательно – по крайней мере снаружи.
Трясущийся привратник узнал Луция (мог ли быть в Риме еще кто-то с таким сияющим круглым лицом, растрепанной рыжей шевелюрой и веселыми зелеными глазами?) и сразу проводил нас в атриум (2), где булькал и плескал фонтан, но приносил не слишком много прохлады в безоблачный летний день. В ожидании хозяина мы с Луцием прогуливались из угла в угол небольшого квадратного садика. В такой жаркий день ставни всех выходящих в атриум комнат были распахнуты.
- Похоже, что у твоего родственника сейчас тяжелое время, - сказал я Луцию.
Он поджал губы.
- Отчего ты так решил, Гордиан? Я ничего подобного не говорил.
- Посмотри, в каком состоянии дом.
- Это прекрасный дом. Гай построил его в юности и жил в нем с тех пор.
- Он чересчур скудно украшен.
- Ты видишь в нишах бюсты благородных предков, - возразил Луций, приподняв нос. - Какие еще украшения требуются в доме патриция? - Несмотря на добродушный характер, Луций порой вел себя как сноб.
- Но я думал, что твой родственник - любитель искусства. Либо им был.
- Почему ты так думаешь?
- Взгляни на мозаичный пол, на его замысловатые узоры из листьев. Какая изысканная работа! Посмотри также на картины на стенах в некоторых комнатах. На них изображены сцены из «Илиады». Даже отсюда мне видно, что это работы очень высокого уровня.
Луций поднял глаза.
- Я говорил тебе, что у Гая отличный вкус. Но почему ты думаешь, что у него сейчас тяжелое время?
- Потому что я не вижу многих вещей.
- Ну, Гордиан! Как ты можешь утверждать, что чего-то недостает в доме, куда ты пришел впервые? Я вижу то же самое, что и ты, и утверждаю, что дом достойно меблирован.
- О да, вполне достойно. Но я ожидал бы большего от человека, построившего такой дом и заказавшего такую мозаику. Где мебель, украшенная ручной ковкой? Я вижу самые обычные изделия, которые можно приобрести на улице Плотников. Где картины в изысканных рамах, портреты и буколические сцены, столь модные сейчас?
- Что заставляет тебя думать, что Гай их приобретал?
- Я вижу выцветшие прямоугольники на стенах, где они висели! И опустевшие пространства вместо статуй на постаментах в центре фонтана. Там были изображения Дианы или дискобола?
- Пьяного Геркулеса.
- Такие ценности не исчезают из дома патриция без причины. Этот дом напоминает опустевший гардероб или матрону, лишенную украшений. Где урны, вазы, драгоценные мелочи, которые всякий ожидает видеть в доме богатого сенатора? Видимо, ушли к сборщику счетов? Когда твой родственник их продал?
- За последние несколько лет, - признался Луций со вздохом, - одно за другим. Я думаю, мозаики и настенные картины тоже бы ушли, если бы они не были частью дома и их было возможно снять. Гражданская война дорого обошлась Гаю.
- Он встал не на ту сторону?
- Напротив! Гай был верным сторонником Суллы (3). Но его единственный сын, который был моим ровесником, женился на даме из семьи сторонников Мария (4) и был запятнан родством жены. Он был обезглавлен, когда Сулла стал диктатором. Он оставил наследника - внука Гая по имени Мамерк, которому еще нет двадцати. Гай стал его опекуном, но ему пришлось также принять на себя долги сына, которые его разорили. Бедный Гай! Гражданская война расколола его семью, лишила сына и оставила его банкротом.
Я посмотрел вокруг.
- Но сам дом весьма дорог.
- Это единственное, что у него осталось. А богатство пропало. Боюсь, что молодой Мамерк тоже.
- Внук?
- Он уехал в Испанию. Это разбило сердце его деда.
- В Испанию? Ах, вот почему ты упоминал Сертория...
Гражданская война тянулась шесть лет. Марий проиграл. Сулла победил и стал диктатором. Он избавился от врагов, реорганизовал правительство и ушел в отставку, оставив верных приближенных жестко контролировать сенат и магистраты. Марианцы - те, кто выжили после проскрипций - низко пали. Но в Испании еще тлел последний очаг мятежа под предводительством Квинта Сертория. Изменивший генерал не просто отказался подчиниться, но провозгласил себя законным правителем Рима. Недовольные военные и сенаторы - сторонники Мария - сбежали из Рима и присоединились к правительству в изгнании Сертория. Кроме своих легионов, Серторий привлек на свою сторону также местное население. Поэтому Серторий обладал в Испании сильной властью, которую римский сенат не мог ни игнорировать, ни искоренить.
- Ты говоришь, что юный Мамерк бежал в Испанию, чтобы присоединиться к Серторию?
- Похоже, что так, - Луций наклонился, чтобы понюхать розу. - Какой дивный аромат!
- Значит, Мамерк отказался поддерживать деда и остался верен семье матери?
- Видимо, так. Гай в полном отчаянии от юношеского безумства Мамерка! У сторонников Сертория нет никакого будущего!
- А какое будущее могло быть у Мамерка, если бы он остался в Риме с Гаем? Ты же сказал, что он разорен!
- Это вопрос верности, Гордиан, и семейной чести, - медленно проговорил Луций, стараясь, чтобы в его голосе не прозвучало снисходительности.
Я пожал плечами.
- Возможно, мальчик считает, что он хранит верность своему мертвому отцу, сопротивляясь партии Суллы. Но я согласен с тобой, Луций: это семейная трагедия, столь частая в наши дни. Но что твой родственник хочет от меня?
- Я думаю, это ясно. Он хочет, чтобы кто-нибудь... Ах, вот и сам Гай.
- Дорогой Луций! Обними меня! - Хилый с виду старик в тоге сенатора шагнул в атриум, раскрыв объятья. - Дай мне почувствовать, как еще один человек из моего рода прижимается ко мне!’
Вряд ли два человека могли сильнее различаться. Конечно, Гай был старше, но он к тому же был высоким и худым, в то время как Луций был низеньким и округлым. Луций был румяным и цветущим, а сенатор серым и сухим - не только волосы и сморщенные руки, но также выражение лица и манеры, полные стоической строгости. Подобно своему жилищу, сенатор казался лишенным всех украшений, оставив лишь суть.
Момент спустя эти двое отошли друг от друга.
- Я знал, Луций, что ты не разочаруешь меня. Это тот самый человек?
- Да, это Гордиан, прозванный Сыщиком.
- Будем надеяться, что он заслуживает своего прозвания. - Гай Клавдий посмотрел на меня без покровительства, которое я привык видеть в лицах патрициев, а глубоким и серьезным взглядом, словно пытаясь понять, стоит ли мне доверять.
- Он кажется вполне надежным, - произнес он наконец. - Хотя как я могу судить о людях - я, отдавший единственного сына в семью сторонников Мария и не сумевший распознать стремления внука следовать тем же разрушительным путем?
- Да, я рассказал о тебе Гордиану,- сказал Луций.
- И он согласен?
- Мы для этого и пришли...
В этот момент последняя завеса тщеславия сенатора исчезла. Он взглянул на меня с мольбой.
- Мальчик - все, что у меня осталось! Я хочу хотя бы знать, что с ним и почему он совершил это безумие, если уж невозможно убедить его вернуться! Ты сделаешь это для меня, Гордиан?
- Сделаю что, Гай Клавдий? - спросил я, начиная понимать ответ яснее.
- Найди его! Поезжай в Испанию, передай мое послание и привези ответ.
Я прочистил горло.
- Дай мне понять тебя, Гай Клавдий. Ты хочешь, чтобы я рисковал, проникнув на территорию Сертория? Ты знаешь, что вся Испания охвачена войной, и опасность...
- Я знаю, что ты потребуешь высокой оплаты, - Гай закатил глаза и сжал руки.
- Дело не в оплате, - сказал Луций.
- Боюсь, что так, - подтвердил я. Затем я увидел взгляд, которым обменялись Гай и Луций, и понял. У Гая Клавдия не было денег; это Луций собирался платить мне вознаграждение, проявляя щедрость. Поэтому я чувствовал, что мне следует согласиться.
Вот так я несколько дней спустя оказался на восточном берегу Испании возле деревни по имени Сукро, расположенной неподалеку от реки, носящей такое же название.
Я был не один. После долгих раздумий и колебаний я решил взять с собой Эко. С одной стороны, меня несомненно ждут опасности: кто знает, что может случиться в чужой стране, охваченной войной? С другой стороны, шустрый, сообразительный четырнадцатилетний мальчик, живший с ранних лет на суровых римских улицах (несмотря на свою немоту) - неплохой товарищ в непредсказуемых обстоятельствах. А также ради самого Эко ему стоило научиться путешествовать в юном возрасте, особенно если расходы оплатит Луций Клавдий.
Сначала мы путешествовали морем на торговом судне, направлявшемся из Путеол в Мавританию. За умеренную сумму капитан согласился высадить нас в Новом Карфагене в Испании. Эта часть пути прошла удачно. Пираты напали на нас лишь однажды, и наш опытный капитан легко ускользнул от них. Эко страдал от морской болезни лишь день-другой. В Испании мы выяснили, где находится Серторий, и направились на север, пока не догнали его в Сукро, куда мы прибыли через два дня после большого сражения на берегу реки.
Местные жители рассказали, что Серторий потерял около десяти тысяч солдат; с другой стороны командующий войском Суллы чудо-мальчик Помпей (не такой уж мальчик - ему было около тридцати) был ранен, хоть и не тяжело. Оба перегруппировали войска; ходили слухи, что на помощь Помпею должен прибыть с севера его соратник Метелл. Жители Сукро готовились к следующему сражению.
Попасть в лагерь Сертория оказалось легче, чем я ожидал. Привычная римская дисциплина отсутствовала; видимо, она была невозможна из-за смешения римлян с местными жителями. Вместо дисциплины царил дух приятельства и приветствовались местные жители, которые приходили, чтобы продать солдатам пищу и посуду. Настроение в лагере было едва ли не праздничным, несмотря на недавнюю бойню. Моральный дух был высоким.
Я выяснил, где находился Мамерк Клавдий, благодаря описанию, полученному от деда: молодой патриций девятнадцати лет, высокий, стройный, с копной угольно-черных волос, недавно прибывший. Среди седых римских ветеранов и их испанских союзников этот юноша выделяялся, и после недолгих расспросов и небольшого подкупа нам указали на палатку Мамерка.
Ее местоположение удивило меня: оно было близко к центру лагеря и неподалеку от палатки самого Сертория. Несмотря на свою юность и неопытность, Мамерк Клавдий был ценен для Сертория, поскольку был свидетельством того, что генерал-изменник мог привлечь юношей из лучших римских семейств - а значит, был важен в будущем, а не только в прошлом.
Эта мысль оказалась вернее, чем я думал. Когда я попросил центуриона доложить Мамерку, что я хочу его навестить, тот ответил, что Мамерк в другом месте. Когда я спросил, где именно, - центурион предложил мне зайти в палатку главнокомандующего.
Итак, мы с Эко направились к самому Квинту Серторию, палатка которого была весьма примечательна благодаря окружавшей ее фаланге охранников. Там также находилось множество выстроившихся в очередь просителей: местных жителей, желавших продать военным провизию, попросить компенсацию за испорченное имущество или уладить иные дела с главнокомандующим.
Эко похлопал краем одной ладони о вторую, дав понять, что мы уперлись в глухую стену. «Мы не сможем зайти в эту палатку», - казалось, говорил он.
- А нам и не нужно заходить внутрь, - ответил я. - Нам нужно дождаться, чтобы кто-нибудь вышел оттуда.
Я подошел к началу длинной очереди. Некоторые глазели на нас, но я не обращал на них внимания. Я подошел к первому и кашлянул, чтобы привлечь его внимание. Он обернулся, злобно поглядел на меня и что-то сказал на своем родном языке. Увидев, что я его не понимаю, он обратился ко мне на вполне сносной латыни.
- Куда ты лезешь? Сейчас моя очередь. Убирайся!
- Ты здесь для того, чтобы увидеть Квинта Сертория?
- Как и все прочие. Жди своей очереди.
- Но мне не нужен сам генерал. Я хочу лишь передать послание юноше, который находится с ним в палатке. Можешь оказать мне услугу? - Я достал кошелек, в котором что-то выразительно брякало. - Позови молодого римлянина по имени Мамерк Клавдий. Скажи, что некто совершил долгое путешествие ради встречи с ним.
- Я попытаюсь, - мужчина говорил неуверенно, но затем его лицо просияло, словно на нем отразился отблеск монеты.
К нему подошел охранник, обыскал его на предмет оружия и разрешил ему войти в палатку.
Мы ждали недолго. Вскоре долговязый юноша вышел из палатки. Казалось, его кожаные доспехи были сшиты для более низкого и коренастого мужчины; я заметил, что многие молодые офицеры были экипированы в одинаковые не слишком подходящие им по размеру одеяния. Молодой человек явно чувствовал себя неудобно, так как проймы его рубашки были не на месте. Он всматривался в толпу. Я поймал его взгляд и сделал ему знак отойти со мной за палатку.
- Мамерк Клавдий? - спросил я. - Я привез тебе послание от...
- Идиот, ты соображаешь, что делаешь, вызывая меня так из палатки командующего? - Он был зол, но говорил тихо.
- Мне следовало ждать в очереди аудиенции у генерала?
- Что? - Он посмотрел на меня с сомнением. - Кто ты такой?
- Мое имя Гордиан, прозвище - Сыщик. Это Эко, мой сын. Мы прибыли из Рима. Меня прислал твой дед.
Мамерк сначала опешил, затем грустно усмехнулся.
- Ясно. Бедный дедушка!
- Он и вправду беден, особенно по причине твоего отсутствия.
- Он здоров?
- Телом - да. Но его дух сломлен страхом за тебя. Я привез послание от него.
Я достал сложенный планшет, который заботливо вез из Рима. В нем находились две сложенных деревянных пластинки, запечатанные красным воском с оттиском перстня Гая Клавдия. Мамерк взломал печать, разделил пластинки и взглянул на восковые письмена, начертанные Гаем собственноручно - у него не было секретаря, чтобы писать.
Я бы не удивился, если бы Мамерк остался бесчувственным и равнодушным. Многие озлобленные, разочарованные, обездоленные юноши отнеслись бы с презрением к мольбе деда, особенно если дед находился на стороне тех, против кого они сражались. Но Мамерк реагировал иначе. Я увидел слезы на его глазах, когда он читал послание. Он еле сдерживал дрожь в губах. Сейчас он казался таким же ребенком, как Эко.
Гай Клавдий не скрывал от меня своего письма. Напротив, он настаивал, чтобы я прочитал его:
«Мой дорогой внук, кровь от моей крови, - что подвигло тебя совершить такое безумие? Ты думал, что обрадовал тень своего отца, участвуя в безнадежной борьбе с теми, кто погубил его? Если бы это был единственный путь, открытый тебе - разрушить свое имя и будущее вслед за отцом и матерью - тогда честь бы требовала от тебя ступить на этот путь. Но в Риме ты находишься под моей защитой, несмотря на падение твоего отца, и можешь составить собственную карьеру. Мы ужасно обеднели, но вместе мы могли бы справиться с этим несчастьем! Лучшей местью за отца было бы вернуть состояние нашей семьи и занять достойное место в государстве, чтобы когда тебе будет столько лет, сколько мне сейчас, ты мог оглянуться назад на свою карьеру и создать мир, который ты желаешь. Не разрушай свою жизнь! Усмири свои страсти и позволь разуму руководить тобой. Молю тебя, вернись ко мне!
У человека, который привезет тебе это письмо, достаточно средств на обратный путь. Прошу богов, чтобы они позволили мне поскорее увидеть тебя!»
Спустя некоторое время Мамерк сложил вместе пластины и снова связал их лентой. Он отвел глаза движением, напомнившим его деда.
- Спасибо за то, что привез мне послание. Это все?
- Все? - спросил я. - Я знаю, что сказано в письме. Удостоишь ли ты его ответом?
- Нет. А теперь оставь меня.
- Ты уверен, Мамерк? Может, мне прийти позже?
- Нет!
Мое поручение от Гая Клавдия было конкретным: найти Мамерка, вручить его письмо и помочь ему в целости ускользнуть от Сертория, если он захочет. Мне не было поручено убеждать его бежать. Но я проделал долгий путь и видел как горе старого сенатора, так и ответ его внука. Если бы Мамерк насмехался, если бы он не выказал любви к деду, - все было бы кончено. Но его реакция была совершенно иной. Даже теперь, видя, как он держит пластины - едва ли не ласкает их - как он трет глаза - я видел его привязанность к старику, а, значит, возможно, смущение сделанным им выбором.
Я решил, что лучше сменить тему разговора.
- Кажется, ты доволен тем, что присоединился к войску Сертория.
- Лучше, чем я ожидал, за столь короткое время, - признал Мамерк. Он сложил пластины под руку и криво усмехнулся. - Генерал был мне очень рад. Он назначил меня на высокий пост, невзирая на мою неопытность. «Смотрите! - сказал он всем. - Юный Клавдий прибыл из Рима, чтобы присоединиться к нам! Но не волнуйся, сынок, - мы вскоре вернемся в Рим и обезглавим проклятых суллианцев!»
- Ты ему поверил? И поэтому решил остаться?
Мамерк ощетинился.
- А почему ты остался, Гордиан? Я тебе ответил. Уходи!
В этот миг толпа перед палаткой начала ликовать. Я услышал приветственные возгласы, прославляющие Сертория, и увидел, что великий человек вышел из палатки. Это был высокий крепкий на вид человек с сильной челюстью и улыбкой, излучающей доверие. Некоторые смертные обладают почти божественным сиянием, заметным с первого взгляда, и Квинт Серторий был таким смертным. Он был человеком, которому другие люди доверяют безусловно и за которым следуют на славу и на смерть. Крики, которыми его приветствовали как собственные воины, так и местные просители, были искренними и спонтанными.
Внезапно крики стихли и сменились шепотом. Мы с Эко удивленно взглянули друг на друга. Крики - это было понятно, но что означала тишина? Она была полна религиозного экстаза, какой можно наблюдать в Риме во время некоторых старинных ритуалов в храмах на форуме, еле слышного шепота и бормотания.
Затем я увидел удивительное существо, вышедшее вместе с Серторием из палатки.
Это была молодая лань. Ее мех был совершенно белым, без единого цветного пятна. Она скакала за Серторием, как верная собака, а когда он останавливался, - утыкалась носом ему в бедро и поднимала морду, чтобы он ее погладил. Я никогда не видел ничего подобного.
Шепот становился громче, и среди неизвестных диалектов я услышал обрывки на латыни:
- Белая лань! Белая лань!
- Они оба выглядят счастливыми - это означает добрые новости!
- Диана! Благослови нас, богиня! Благослови Квинта Сертория!
Серторий улыбнулся, рассмеялся и наклонился, чтобы обнять голову лани. Он поцеловал ее прямо в морду.
Шепот в толпе стал громче - а один наблюдатель засмеялся. Мой дорогой немой сын смеялся очень странным смехом, подобным реву мула. Уши лани устремились вверх, и она спряталась за Сертория, неловко опираясь на тоненькие ножки. К нам повернулись подозрительные взгляды. Эко зажал рот руками. Серторий посмотрел в нашу сторону и нахмурился. Он увидел Мамерка, затем оценил меня с любопытством.
- Мамерк Клавдий! - воскликнул он. - Я не увидел, куда ты делся. Пойдем!
Серторий пробрался сквозь восторженную толпу вместе с белой ланью и группой стражников позади. Среди свиты я с удивлением увидел девушку, которая была едва ли старше Эко. Она была прелестна: у нее были темные глаза и щеки, словно лепестки розы. На ней были белые одежды, а ее темные волосы были покрыты шарфом. Она выглядела и вела себя, словно жрица. Она глядела вперед и уверенно и грациозно шла среди солдат, невзирая на юный возраст.
- Белая лань! - произнес я. - И такая девушка! Кто она, Мамерк?
Но Мамерк лишь сердито взглянул на меня и присоединился к Серторию. Я побежал за ним и схватил его за руку.
- Мамерк, я попробую найти пристанище в Сукро на эту ночь. Если ты передумаешь...
Он выдернул руку и без оглядки зашагал прочь.
В Сукро было нетрудно найти ночлег. Там можно было остановиться всего в одной таверне, и она была свободна. Из-за боя между Помпеем и Серторием путешественники убрались подальше и оставались там, предвидя следующее сражение.
Владелец таверны был сильным на вид кельтом с лохматой черной бородой по имени Лакро. Несмотря на тяготы войны, у него было отличное настроение и он был рад выпить вина и поговорить с двумя гостями, готовыми заплатить. Много поколений семейства Лакро жили на берегах Сукро. Он гордился рекой и ее прекрасными берегами. Он обожал охотиться и ставить ловушки в болотах возле речного устья, где летало множество птиц и в грязи водились раки. Лакро проводил много времени в болотах, лишь бы оставаться подальше от боевых действий.
Но он не жаловался на войну - его лишь раздражали Помпей и Метелл. Лакро был приверженцем Сертория и почитал его за объединение различных кельтских и иберийских племен. Он не имел ничего против римлян, если они были похожи на Сертория; если римлянин был предводителем - так тому и быть. Когда я рассказал, что мы с Эко только что побывали в лагере главнокомандующего и видели самого Сертория, - он был очень впечатлен.
- А белую лань вы видели? - спросил он.
- Да, видели. Странно держать такое существо как домашнее животное.
- Белая лань - не животное! - Лакро был потрясен такой кощунственной мыслью. - Диана прислала ее в дар Серторию. Богиня говорит с Серторием через посредство лани. Она помогает предсказывать будущее.
- В самом деле?
- А как иначе он бы оставался невредимым так долго, невзирая на войска римлян, сражающиеся с ним? Думаешь, ему просто везет? Нет, он находится под божественной защитой. Белая лань - священное создание!
- Ясно, - сказал я, хотя и не слишком убежденно.
- Ба! Вы, римляне, завоевали мир, но утратили видение богов. Вы смотрите на лань собственными глазами и видите лишь животное. Но не Серторий - и этим он отличается от вас.
- Как же Серторию досталось это дивное создание?
- Говорят, что охотники нашли ее в лесу. Она подошла к ним и приказала отвести ее к предводителю. Охотники привели ее к Серторию. Когда он наклонился и уткнулся в нее носом, она заговорила с ним на его языке, и он узнал глас Дианы. С тех пор они не расставались. Лань всюду следует за ним - вернее, он следует за ней, потому что она рассказывает ему, где находятся враги и какими дорогами нужно идти. А ты видел ее собственными глазами! Как я тебе завидую! Я никогда ее не видел, лишь слышал о ней.
- Эта белая лань так знаменита?
- Все о ней знают. Я владелец таверны. Я знаю, о чем толкуют люди, и каждый от Пиренеев до Геркулесовых Столпов любит белую лань!
Поскольку в Сукро была лишь одна таверна, Мамерк Клавдий утром легко нас нашел. Он вошел в общую комнату, где мы с Эко заканчивали наш завтрак. Я подумал, что юноша решил вернуться к деду. Я улыбнулся ему. Он не улыбался в ответ.
Я заметил, что он в военной форме и не один. За ним следовала небольшая группа солдат, они мрачно глядели.
Значит, это был официальный визит. Завтрак лег в моем желудке камнем. Мой рот пересох. Я вспомнил о зловещем предчувствии, появившемся у меня еще до встречи с Гаем Клавдием.
Мамерк шагнул ко мне. Его обращение было официальным и безликим.
- Гордиан! Квинт Серторий приказал мне привести тебя!
Это было хуже всего. Мамерк выдал меня Серторию, и теперь Серторий прикажет меня арестовать за то, что я склонял его офицера к дезертирству. Я знал, что мое поручение опасно; мне следовало быть осторожнее. Мамерк ясно дал понять накануне, что он не желал возвращаться в Рим со мной; зачем я задержался в Сукро? Я слишком промедлил из жалости к старому сенатору. И я принес Эко в жертву. Он был лишь мальчиком - вряд ли Серторий снесет его голову наряду с моей. Но что будет с ним после моей гибели? Серторий, вероятно, призовет его в свои пехотинцы. Эко придется завершить свои дни на поле боя, сражаясь за проигранное дело в чужой стране? Если бы я оставил его в Риме!
Я встал так храбро, как мог, и жестом приказал Эко сделать то же самое. Мамерк и его люди окружили нас и повели вдоль реки назад в лагерь. Их лица казались еще мрачнее под ярким утренним солнцем. Никто из них не произнес ни слова.
В лагере царила такая же мрачность. Все были угрюмыми и безмолвными. Куда девалась вчерашняя радость?
Мы вошли в палатку Сертория. Мамерк сообщил о нашем прибытии. Он сделал нам с Эко знак войти, а сам вместе с остальными солдатами остался снаружи.
Командующий был один; более одинок, чем мне показалось вначале. Он нетерпеливо поднялся и направился к нам. Я не ожидал такого приема.
- Сыщик Гордиан! - Он схватил меня за руку. - Как мне повезло, что ты оказался здесь! Ты знаешь, зачем я позвал тебя?
- Думаю, что нет. - Лицо Сертория было мрачным, но не враждебным. Моя голова почувствовала себя прочнее на плечах.
- Ты еще не слышал новостей?
- Каких новостей?
- Отлично! Значит, слухи в городе еще не распространяются. Мы пытаемся утихомирить болтовню и сплетни - но это все равно, что тушить пожар на сеновале...
Я оглядел захламленную палатку, кровать Сертория, переносные шкафы с картами и свитками наверху, светильники на треножниках. Чего-то недоставало...
- Где белая лань? - спросил яю
Серторий побледнел.
- Так, значит, ты слышал новости?
- Нет. Но если близится кризис - разве твоему божественному советнику не надлежит быть рядом с тобой?
Серторий с трудом сглотнул.
- Кто-то украл ее ночью. Кто-то похитил белую лань!
- Понимаю. Но почему ты послал за мной, Квинт Серторий?
- Не притворяйся, Гордиан. Мне известна твоя репутация.
- Ты слышал обо мне?
Серторий криво усмехнулся.
- Мне известно о том, что происходит в Риме, хоть я и не был там много лет. У меня есть там шпионы и информаторы - как и у Помпея и сената несомненно есть шпионы в моем лагере. Я стараюсь знать, что происходит при дворе, кто возвышается и кто падает. Ты не поверишь, как часто упоминают твое имя. Да, я знаю, кто ты.
- И ты знаешь, что привело меня сюда? - Я хотел быть совершенно уверен, что мы понимаем друг друга.
- Да-да. Вчера я спросил об этом Мамерка. Он показал мне письмо. Как же глуп его дед! Пусть старик - привержнец Суллы; его внук - мой сторонник, а он стоит трех офицеров Помпея. Умный, яркий, блистательный и целиком предан делу. Если бы у нынешних властителей Рима была хоть капля разума - они бы вернули их семье поместья и постарались привлечь Мамерка на свою сторону, хоть его отец и сбился с пути. Но суллианцы всегда были глупыми и жадными ублюдками. Они выгнали всю лучшую молодежь в Испанию. Тем лучше для меня!
Он улыбнулся ослепительной улыбкой, которая несомненно привлекала эту молодежь. Затем улыбка исчезла.
- Но вернемся к делу. Тебя называют сыщиком. Я кое-что потерял и должен снова это найти!
Серторий рассказал, что вечером лань находилась в собственной палатке неподалеку от Сертория. По религиозным соображениям вход в палатку лани был направлен в сторону восходящей луны. Вышло так, что именно в этом лагере вход в палатку лани находился в стороне, противоположной от большинства прочих, и ночная стража Сертория этого не увидела. У палатки были собственные стражники - пара кельтов, соперничающих за честь защищать посланца Дианы. Им дали сильный наркотик, и они проспали всю ночь. Серторий был уверен, что они горько упрекали себя, но не мог узнать от них ничего полезного.
Я попросил показать мне палатку. Серторий сам проводил меня туда. Перед тем, как мы вошли, он посмотрел на Эко.
- Этот мальчик раньше видел смерть? - спросил он.
- Да. Почему ты спрашиваешь?
- У него кровавый взгляд. Верь мне, я часто видел кровь! Нехорошо так смотреть.
Ничего больше не объясняя, он ввел меня в палатку. Внутри находилась кормушка, вокруг нее была разбросана солома, а рядом стояли ведра с водой и лежала свежая трава. Возле кормушки стояла также кровать, а на ней лежала девушка, которую мы видели накануне в свите генерала. Она по-прежнему была в белом платье, но шарф больше не был повязан вокруг ее головы, и темные волосы мерцали, окружая ее лицо. Ее ноги были вытянуты, а руки сложены на груди. Она казалась бы спящей, если бы не смертельная восковая бледность лица и синяки вокруг горла.
- Ты именно такой ее нашел? - спросил я Сертория.
- Нет, - ответил он. - Она лежала на земле перед кормушкой, скорчившись.
- Кем она была?
- Просто девушкой одного из кельтских племен. Их жрецы сказали, что только девственнице дозволено кормить и охранять лань. Эта девушка сама вызвалась. Это принесло ее семье великую честь. Ее звали Лирия.
- А где белый шарф, которым прежде была повязаны ее волосы?
- Ты наблюдателен, Гордиан. Шарф исчез.
- Ты думаешь? - я показал синяки на ее горле. - Шарфом можно задушить.
Серторий кивнул.
- Видимо, она пыталась остановить похитителей. Стражникам дали наркотик - значит, Лирии его дали тоже: они ели одну и ту же пищу. Но прошлой ночью она постилась. Порой она это делала: она говорила, что так приказывала ей белая лань, чтобы сохранить ее чистоту. Когда пришли воры, она проснулась, и они задушили ее, чтобы она не закричала.
- Но почему они просто не убили лань, вместо того, чтобы похищать ее?
Серторий вздохнул.
- Эта страна полна суеверий, Гордиан. Приметы и знамения здесь на каждом шагу, и человек не может пописать без того, чтобы какое-нибудь божество не следило за ним из-за плеча. Я думаю, что воры не хотели никого убивать. Они хотели, чтобы лань просто исчезла. Якобы она сама убежала. Это бы означало, что Диана покинула меня. И что бы на это сказали испанские солдаты? Ты понимаешь, какое это бедствие для меня?
Он посмотрел на мертвую девушку, затем отвернулся и шагнул назад за кормушку.
- К своему преступлению они добавили убийство. Это святотатство, хотя Лирия не была жрицей, а лишь девушкой из простой семьи, которой повезло остаться девственницей. Но они бы ни за что не убили лань. Это разрушило бы их цель. Убить посланца Дианы - неслыханное злодеяние. Оно бы лишь сплотило племена против нечестивцев. Вот почему я уверен, что лань жива и невредима.
Я пытался скрыть это, Гордиан, но слухи уже поползли среди тех, кто охранял лань. Римские солдаты догадываются, что лань похитили по причине политики. Но для местных уроженцев это означает, что боги отвернулись от меня.
- Они так сильно верят в белую лань?
- О, да! Потому я и использовал их веру: чтобы привязать их ко мне. Это средство могущественно, но опасно: суеверие можно обратить против того, кто его использует. Мне следовало лучше охранять ее!
- А ты сам веришь в белую лань, Серторий? В то, что она говорит с тобой?
Он проницательно поглядел на меня.
- Я удивлен твоим вопросом, Гордиан. Я римский генерал, а не легковерный испанец. Белая лань - лишь средство управления. Надо ли объяснять? Мои шпионы сообщили мне о передвижениях Помпея. На следующий день я объявил, будто белая лань шепнула мне на ухо, что Помпей появится в определенное время в определенном месте, - и он там появился. В любое время, когда я узнаю секрет или предвижу будущее - официально считается, что меня оповестила белая лань. Когда мой приказ тяжело выполнить - например, сжечь их деревню или убить популярного человека - я говорю, что так повелела белая лань. И тогда все становится намного проще. А когда их уверенность падает - я говорю, что белая лань обещала мне победу. Тогда их мужество возвращается - и они одерживают победу.
Ты считаешь меня богохульником за то, что я прибегаю к таким средствам? Лучшие генералы всегда их использовали для поддержки боевого духа. Посмотри на Суллу! Перед боем он всегда в присутствии войск что-то бормочет перед изображением, которое он украл у дельфийского оракула; боги постоянно предвещают ему победу. И Марий тоже держал в своей свите сирийскую пророчицу, которая всегда предвидела поражение его врагов. Жаль, что в конце она потерпела неудачу.
Даже Александр использовал такие хитрости. Знаешь историю? Как-то перед битвой настрой солдат был мрачным. Жрецы предложили совершить жертвоприношение. Когда овца лежала на алтаре, Александр написал на ладони одной руки и на другой. Священник разрезал овцу, достал дымящуюся печень и положил в руки Александру. Александр повернулся к войску - и, конечно, на печени показались буквы, в которых никто не мог ошибиться - предвещающие победу!
- А твоим орудием была белая лань?
Серторий прекратил шагать и посмотрел мне в глаза.
- Здесь, в Испании, местные племена - особенно кельты - сильно веруют в мистическую силу белых животных. Хороший генерал умеет использовать такие верования. В тот день, когда охотники привели мне Дианару...
- Дианару?
Мне показалось, что он чуть смутился.
- Я назвал белую лань Дианарой в честь богини. Почему бы и нет? Когда ее привели, я сразу понял, как ее использовать. Она стала моей божественной советницей! И эта стратегия отлично окупилась.
- Но теперь...
Серторий снова начал шагать.
- Разведчики донесли мне, что Метелл соединился с Помпеем на другом берегу Сукро. Если мои испанцы узнают, что лань пропала, а мне предстоит очередной бой, - меня ждет полный разгром. Кто станет сражаться за генерала, от которого боги отвернулись? Единственный выход для меня - как можно скорее уйти на запад в горы. Но одновременно надо найти лань! - Он бросил на меня отчаянный умоляющий взгляд.
- Квинт Серторий, я сыщик, а не охотник.
- Это похищение, а не охота. Я хорошо тебе заплачу. Верни мне Дианару - и получишь щедрую награду.
Я задумался. Я выполнил поручение Гая Клавдия. Я нашел Мамерка, вручил ему письмо и дал возможность вернуться со мной в Рим. Я снова был свободен, и могущественный человек в чужой стране просил меня о помощи.
С другой стороны, помощь генералу-изменнику в глазах сената могла выглядеть предательством.
Мне нравился Серторий. Он был храбрым и честным, а в долгосрочной перспективе - неудачником. Мне он нравился даже больше, чем когда выглядел победителем.
Я согласился. Если я не смог вернуть сбежавшего юношу деду - я хотя бы верну пропавшую лань хозяину.
Серторий разрешил мне опросить двух опоенных наркотиком стражей. Я согласился с его мнением, что стражи жутко упрекали себя, но не могли рассказать ничего полезного. Так же, как прочие охранники: никто ничего не видел и не слышал. Словно сама луна решила вернуть лань домой.
Когда днем мы с Эко вернулись в Сукро, таверна была полна местных жителей. Все они жаждали вина и новостей о пропавшей лани. Секрет просочился наружу, и ходили дикие слухи. Я внимательно слушал: никогда не знаешь, какая часть болтовни может оказаться полезной.
Одни говорили, что лань на самом деле была похищена уже давно (это было неправдой, потому что я сам ее недавно видел). Другие уверяли, что лань умерла и Серторий ее похоронил, заявив, что лань украли. Кое-кто соглашался с похищением, но никто не упоминал о гибели девушки. А самые дикие и зловещие слухи утверждали, что лань появилась а лагере Помпея и теперь стала его советником.
Ни один из этих слухов не был полезным. Когда толпа разошлась по домам, я спросил у Лакро, что он думает.
- Никто ничего толком не знает! Сплошная болтовня, - радостно ответил Лакро. Отчего бы ему не радоваться? Он получил изрядную прибыль от продажи вина, а несколько посетителей остались пообедать.
- Единственный рассказ, заслуживающий доверия, - что лань видели на болотах.
- Правда? Я его не слышал.
- Потому что парень, который это рассказывал, не орал, как дурни, которым нечего сказать. Он стоял возле прилавка и говорил со мной. Он мой старый друг; мы часто вместе ставили ловушки. Он был здесь вчера утром и рассказывал, что видел, как среди болот промелькнуло что-то белое между деревьев.
- Может, это была птица?
- Слишком велика для птицы. И двигалась, как зверь, возле земли.
- Он подходил близко?
- Он пытался. Но когда он приблизился к деревьям, уже ничего не было видно, кроме следов копыт в грязи. Он видел следы оленя и людей.
- Людей?
- Двоих. По одному с каждой стороны оленя.
Эко сжал мою руку. Я кивнул: это было очень интересно.
- Твой друг пошел по этим следам?
- Нет, он вернулся и стал проверять ловушки. Он мало говорил, но, увидев его лицо, я понял, что он испугался, увидев эти следы. Он знает болота, как лицо своей матери; знает, что там происходит обычно, а что неправильно. Увидев, как проходит мимо дар Дианы, он испытал нечто вроде священного трепета. Запомни мои слова: лань находится на болотах.
Эко прижал руку к горлу, изображая удушение. Лакро удивленно поглядел на него.
Я перевел:
- Если твой друг побоялся преследовать лань - его инстинкты верно подсказали ему. Одного человека похитители лани уже убили.
- Я не понимаю тебя.
Я заглянул ему в глаза.
- Вчера ты хвалил Сертория.
- Да.
- Я говорил о лани с благоговением.
- Она - дар Дианы.
- Лакро, я хочу поведать тебе секрет. Кое-что очень важное.
- Тогда чего ты ждешь? Кто умеет хранить секреты лучше, чем трактирщик? - он указал пальцем на комнаты наверху, словно намекая на проходящие там свидания, о которых никто не узнал.
- А твой друг тоже сумеет сохранить секрет? И, что еще важнее, - согласится провести на болота парочку чужеземцев? Это опасно - но вам обоим хорошо заплатят.
Перед рассветом мы отправились на болота.
Лакро и его друг по имени Силенс вели нас. Мы с Эко следовали позади.
Мы подошли к группе деревьев, где Силенс видел следы. В свете первых солнечных лучей они до сих пор были видны. Там, где земля была слишком сухой или грязь чересчур жидкой, следы исчезали - во всяком случае, с моих глаз - но наши опытные проводники их различали. Если они теряли след - они кружили до тех пор, пока не обнаруживали его вновь. Иногда я понимал, как им это удается - они видели сломанную ветку или смятый лист - а порой мне казалось, что их ведут инстинкт или удача; Лакро мог сказать, что им указывает путь Диана.
Ведомые неведомой способностью, мы пришли в область слышимости нашей добычи. В тот же миг Лакро и Силенс обернулись ко мне и жестами приказали хранить молчание.
Мы увидели следы двух противников; размер и глубина следов указывали, что это высокие парни в больших башмаках. К нашему счастью, они спали. У них не было палатки, и они не зажигали костра. Они лежали в куче листьев, накрытые легкими одеялами.
Лакро и Силен принесли свои охотничьи луки. Пока они вставляли зазубренные стрелы и целились, мы с Эко сняли одеяла с парней. Они сразу же проснулись и вскочили на ноги, но замерли на месте, увидев нацеленные в них стрелы. Они произнесли проклятия на родном языке.
Лакро спросил, где белая лань. Парни заворчали и показали на заросли кустов.
Мы обнаружили лань на полянке. Она спала, привязанная к деревцу. Когда мы подошли, она проснулась и подняла голову. Я ожидал, что она испугается и попытается убежать, но она сонно поглядела на нас, зевнула и отвернулась. Она выпрямилась, встала на ноги, обошла вокруг нас и подняла голову, словно пытаясь уткнуться в нас носом. Эко восхищенно взглянул на нее и погладил ее белую мордашку.
Мы вели наших пленников через болота до реки. Эко вел лань на поводке - или, может, она его вела. Мы подошли к лагерю Сертория, и, пока остальные оставались в укромном месте у реки, я отправился сообщить генералу новости.
Я пришел вовремя. Лишь палатка генерала оставалась на месте. Остальные снимались, чтобы идти в горы. Серторий и его свита складывали вещи на телеги и снимали лагерь.
Серторий первым меня увидел. Сначала он замер на месте, затем бросился ко мне. Его лицо сияло в свете солнца.
- Ты принес хорошие новости?
Я кивнул.
- Она в порядке?
- Да.
- А мерзавцы, которые ее украли? Вы их привели?
- Да, это двое испанцев.
- Я знал! Я проснулся, чувствуя, что произойдет чудо! Где она? Скорее веди меня к ней! Нет, постой! - Он обернулся к свите. - Чудесные новости! Все идите и смотрите!
Среди офицеров я увидел Мамерка, выносящего шкаф из генеральской палатки.
- Положи его, Мамерк, и посмотри, кого привел нам Гордиан! - крикнул Серторий! - Нечто белоснежное! И двоих негодяев с черными сердцами!
Мамерк смущенно поглядел и положил шкаф на землю, затем кивнул и зашел в палатку.
- Идем, Гордиан, скорее отведи меня к ней! - воскликнул Серторий.
Генерал и лань соединились на берегах Сукро. Я никогда не видел раньше римского генерала плачущим и держащим лань, словно ребенка. Что бы ни говорил генерал о том, что лань для него - лишь орудие управление, которое он использовал ради невежественных массовых суеверий, - я понял, что на самом деле лань была для него гораздо большим. Пусть она не говорила с ним голосом Дианы и не предсказывала будущее - она была видимым знаком божественной милости, без которой человек беспомощен перед врагами. Я увидел восторг человека, к которому вернулась удача.
Но Серторий был римским генералом, и ему не подобало проявлять излишнюю чувствительность даже по отношению к собственной судьбе. Через некоторое время он отпустил лань и обернулся к двум схваченным нами испанцам. Он заговорил с ними на их родном языке. Лакро шептал мне на ухо перевод.
Серторий сказал, что они хорошо обращались с ланью и тем самым проявили немного уважения к богине. Но они унизили достоинство римского генерала и вмешались в божественную волю. К тому же они убили девушку. За это их следовало покарать.
Испанцы вели себя с достоинством, учитывая, что скорее всего будут убиты на месте. Они переглянулись, затем один из них заговорил. Он сказал, что они были лишь наемниками и ничего не знали об убитой девушке. Они просто согласились встретиться с человеком на краю лагеря двое суток назад. Он привел им лань, закутанную в одеяло. Они должны были спрятать ее в болотах, пока Серторий и его войско не уйдут. Они бы ни за что не причинили вреда ни лани, ни ухаживающей за ней девушке.
Серторий сказал, что догадывался: замешан кто-то из его людей, хорошо знакомый с порядком в лагере. Если испанцы его назовут - их накажут не слишком сурово.
Испанцы вновь переглянулись. Они согласились.
Серторий отступил и указал на свою свиту. Испанцы посмотрели им в лица и покачали головой. Предателя среди них не оказалось.
Серторий нахмурился и застыл на месте. Я увидел боль в его лице.
- Одного из моих людей здесь нет, Гордиан.
- Видимо, он стоит позади.
Серторий приказал одному воину стеречь лань. Мы пошли вместе с остальными по лагерю.
- Смотрите! Его конь здесь! - сказал Серторий.
- Значит, он не убежал, - сказал я. - Может, у него нет причин убегать, потому что он не замешан в похищение.
Но я знал, что это не так, еще когда мы с Эко зашли в палатку Сертория. Среди кроватей и стульев Мамерк лежал на земле, пораженный собственным мечом. Его правая рука все еще сжимала навершие. Под его левой рукой валялся смятый белый шарф.
Он был еще жив. Мы опустились на колени вокруг него. Он начал шептать:
- Я не хотел убивать девушку. Она должна была спать... опоенная наркотиком... Но она проснулась. Я не мог позволить ей закричать. Я хотел завязать ей рот - но шарф опустился на горло, а она не прекращала бороться. Она была сильнее, чем казалась...
Серторий покачал головой.
- Но почему, Мамерк? Зачем тебе было красть лань? Ведь ты же был моим сторонником.
- Нет, никогда! Я был на стороне Помпея. Один из его агентов в Риме нанял меня, чтобы я стал шпионом Помпея. Он сказал, что мне поверят благодаря моему отцу. Они хотели, чтобы кто-то похитил белую лань. Не убил - лишь украл. Видишь, Гордиан, я не предал деда. Передай ему это.
- Но почему ты согласился служить Помпею? - спросил я.
Он скривился.
- Конечно, ради денег! Мы были разорены. Как я мог сделать карьеру в Риме без денег? Помпей предложил больше чем достаточно.
- Ты мог бы вернуться в Рим со мной.
Мамерк грустно улыбнулся.
- Сначала я подумал, что тебя прислал Помпей. Я не мог поверить, что он так глуп, чтобы прислать гонца в лагерь среди дня! Потом ты сказал, что тебя прислал дед... мой дорогой любимый дед. Видимо, боги хотели мне что-то сказать, - но было слишком поздно. У меня уже был план. Я не мог отступить.
Он закашлялся. Из угла его рта показалась струйка крови.
- Но я обернул твой приезд в свою пользу! Я показал письмо Серторию... поклялся, что не собираюсь его покидать... даже ради деда. Как он мог мне не поверить? Прости меня, Серторий! Но ты, Гордиан...
Он вцепился в мою руку. Другой рукой он все еще сжимал шарф.
- Не рассказывайте деду о девушке! Скажите, что я был шпионом и умер, выполняя свой долг. Скажите, что у меня хватило мужества упасть на свой меч. Но только не о девушке...
Он выронил рукоять. Свет в его глазах погас. Шарф выскользнул из его пальцев.
Я посмотрел на Сертория. В его лице я увидел злость, разочарование, печаль, смущение. Я понял, что Мамерк Клавдий, как и белая лань, значил для него больше, чем он мог сказать. Он был для него талисманом - символом божественной любви, указанием на счастливое будущее. Но Мамерк на самом деле ничем этим не был - и эту истину Сертория было тяжко перенести. Как он описал мне Мамерка? «Умный, яркий, блистательный и целиком преданный делу». Какой насмешкой казались теперь его слова!
Я увидел, что в эту минуту Серторий понял, что белая лань ничего на самом деле не значит; что его дни сочтены; что Рим будет его преследовать до тех пор, пока его следы не исчезнут с лица земли. Он поднял шарф и прижал к лицу, спрятав глаза. Я был ему благодарен за это.

Обратная дорога в Рим казалась долгой и скучной - хоть и не слишком долгой; я не торопился встретиться с Гаем Клавдием и сообщить ему новости.
Я в точности исполнил его просьбу: нашел его внука, передал письмо, предложил Мамерку бежать. Я выполнил задачу. Когда Серторий предложил мне найти белую лань - как я мог знать, к чему это приведет?
Никто не мог знать, чем кончится мое путешествие в Испанию - в том числе Гай Клавдий. Однако если бы он не отправил меня к внуку, Мамерку остался бы в живых. Перенесет ли старик сознание того, что его желание вернуть внука домой приведет его к гибели?
И все-таки в своем падении Мамерк был виноват сам. Он обманул деда, которого любил; стал шпионом человека, которого не любил; убил невинную девушку. И все это - лишь ради денег.
Мне нечего его жалеть, - повторял я себе, опираясь на борт корабля, несущего меня назад в Рим.
Настала ночь. Небо было черным, а полная луна ярко светила, отражаясь в воде, словно белый шар. Может, я и пролил слезу о судьбе Мамерка Клавдия - но ветер стер ее с моей щеки и бросил в пустоту соленого моря. Там она исчезла и вряд ли весила что-либо на весах справедливости - кто бы ее ни мерил: смертные или боги.

(1)Квинт Серто́рий*(лат.*Quintus Sertorius; 120-е годы до*н.*э.—73 год до*н.*э.)*—*римский*политический деятель и военачальник, известный в первую очередь как руководитель*мятежа*против*сулланского*режима в*Испании*в 80—72 годах до*н.*э.
Квинт Серторий принадлежал к италийской муниципальной аристократии. Он начал свою карьеру в римской армии во время*Кимврской войны; участвовал в битвах*при Араузионе*(106 год до*н.*э.) и, возможно,*при Аквах Секстиевых*(102 год до*н.*э.). В 90-е годы участвовал в военных действиях в Испании под командованием*Тита Дидия. По возвращении в Италию Серторий начал свою политическую карьеру с*квестуры*(в 91 или 90 году до*н.*э.) и снискал воинскую славу во время*Союзнической войны.
Когда началась*гражданская война*между Луцием Корнелием Суллой и*марианской «партией», Серторий оказался на стороне последней. В 83 или 82 году до*н.*э. он был направлен в*Ближнюю Испанию*в качестве наместника. В 81 году сулланцы изгнали его из провинции, но год спустя он вернулся на Пиренейский полуостров, заключил союз с местными племенами и установил контроль над существенной частью региона. Сулланскому режиму пришлось сосредоточить против него огромные силы*— до 130 тысяч солдат. Но Серторий, используя партизанскую тактику и исключительное влияние на коренное население Испании, наладил эффективную оборону, периодически одерживая победы над врагом. Его союзником стал царь*Понта*Митридат VI Эвпатор. С 79 года до*н.*э. Серторий воевал против*Квинта Цецилия Метелла Пия; в 77 году к Метеллу добавился ещё один способный полководец*—*Гней Помпей Великий. Во время кампании 75 года до*н.*э. Серторий всё же потерпел поражение, и после этого его положение начало ухудшаться. В 73 году он был убит собственными приближёнными.

(2)А́триум*или*а́трий*(лат.*atrium*от*ater*«закопч ённый; чёрный: помещение, почерневшее от копоти»),*каведиум*(лат.*cavedium*«углубление» от*cavus*«пустой»)*— первоначально центральная часть*древнеримского*и*древнеиталийского*жилища (домуса), представлявшая собой внутренний световой двор, откуда имелись выходы во все остальные помещения.*

(3)Лу́ций Корне́лий Су́лла Уда́чливый*(Фе́ликс, с 27—28 января 81 года до*н.*э[! 1].;*лат.*Lucius Cornelius Sulla (Felix); родился в 138 году до*н.*э.,*Рим, Римская республика*— умер в марте[! 2]*78 года до*н.*э.,*Путеолы, Римская республика)*—*древнеримский*государственный деятель и военачальник,*бессрочный диктатор*«для написания законов и укрепления республики»[! 3]*(82*— ок. 79 года до н. э[! 4].), консул 88 и 80 годов до*н.*э., организатор кровавых*проскрипций*и реформатор государственного устройства. Стал первым римлянином, который захватил*Вечный город*силой, причём дважды. Остался в памяти потомков как жестокий тиран, добровольно отказавшийся от неограниченной власти. Идейный предшественник*римских императоров.

(4)Гай Ма́рий*(лат.*Gaius Marius; 158/157*— 13 января 86 года до*н.*э.)*— древнеримский полководец и государственный деятель. Семь раз занимал должность консула, в том числе пять раз подряд в 104—100 годах до*н.*э.*— чаще, чем кто либо другой в*республиканскую эпоху*истории Рима. Провёл реорганизацию римской армии, довёл до победного конца*Югуртинскую войну*(105 год до*н.*э.), разгромил в двух сражениях германские племена, которые пытались вторгнуться в Италию. В результате в последние годы II века до*н.*э. Марий был самым могущественным человеком в*Риме.
На некоторое время Марий стал союзником демагога*Луция Аппулея Сатурнина, но в решающий момент перешёл на сторону сената. После этого около 10 лет он находился в тени. Принял участие в*Союзнической войне*и одержал несколько побед, но его полномочия продлены не были. Когда началась*Первая Митридатова война, Марий попытался получить командование, что стало поводом к началу первой гражданской войны в истории Рима (88 год до*н.*э.). Разбитый*Суллой*и объявленный врагом государства, Марий бежал из Италии, но уже в следующем году вернулся и в союзе с*Луцием Корнелием Цинной*занял Рим. За этим последовал террор, описанный в источниках в самых мрачных тонах. Марий умер в самом начале своего седьмого консульства в январе 86 года до*н.*э.

[Рыжий Кот]

((где я вчера был!...))

Когда шёл на спектакль, уловил по названию только жанр - детектив.
Когда началось действие - полезло, попёрло из всех пор, из всех щелей: ЭТОТ ЗАБЫТЫЙ ВКУС АНГЛИЙСКОГО ДЕТЕКТИВА! Который не спутаешь с французским, американским, итальянским - а отечественные уже сами распадаются на отдельные вкусы.
И хочется сразу узнать - "автора!" - и начинаешь уже тормозить и ловить ПРОЦЕСС раскручивания сюжета. "Чорт побери!" - когда я последний раз наслаждался ПРОЦЕССОМ развития сюжета!? а не - быстро вычислить "кто убийца?", поюморить над автором ("какой я умный!") и, "испытывая чуwстwо hлубокоhо удоwлетворения, тце", перейти к другому сюжету. Нет! "Но сам процесс!".

[Aliskana]

↓↓ Сад Тантала

Сад Тантала (1)
Брайан Стейблфорд
Брайан Стейблфорд более известен как автор научно-фантастических произведений, таких как «Империя страха» (1988), «Оборотни Лондона» (1999), «Страдающий ангел» (1991) и «Карнавал разрушения» (1994). Но его интересы намного обширнее. У него есть степень по биологии, докторат по социологии. Он писал книги в области футурологии и роман «Вечный жид». Герой данного рассказа – загадочный Аполлоний Тианский, прославленный как чудотворец в Средиземноморье в 1 веке н.э.

Мне кажется, что мы живем в Век Чудес – или жили в таковую, ибо чудеса, о которых толкует молодежь, случались во времена их дедов, когда Клавдий, Нерон и Веспасиан были римскими императорами. Как ни странно, я – вправду дед, родившийся в седьмом году правления Нерона – почти не слышал о чудесах в мое время, когда у всех на устах была философия – во всяком случае, в Коринфе.
В наши дни это слово слышно редко – похоже, что люди страстно жаждут чудес.
Мое невежество в Век Чудес, в который я жил, представляется еще более примечательным, когда я вспоминаю (так ясно, словно это происходило вчера, хотя с тех пор прошло пятьдесят лет), что присутствовал при одном из самых прославленных чудес, и считался во всех отношениях получившим пользу от этого чуда.
Если этот текст прочитают христиане – хотя это вряд ли случится, ибо «грамотный христианин» - это противоречие – спешу сказать, что в нем не описывается чудо их любимого Иисуса. Его распяли больше чем за тридцать лет до моего рождения. Чудотворец, которого мне посчастливилось встретить, - совершенно иной человек: Аполлоний Тианский (2) , соратник коего Дамис из Ниневии написал воспоминания о нем, в которых называл его великим магом. Не знаю, как он это доказывал, но знаю, что Аполлоний презирал его за это, ибо он был истинным философом, не имевшим дело с магическими фокусами, предзнаменованиями и божествами.
Мне кажется, что основным результатом фантазий Дамиса была ненависть последователей Иисуса, проклинавших всех чудотворцев, кроме их собственного, как зловещих черных магов. Аполлония уже атаковал некий Moeragenes (3), который не знал его вовсе. Но я – всего лишь седобородый философ, живущий в мире, где годы и мудрость почитаются за ничто. Мне лишь известно, что ложь, рассказанная Дамисом, может исказить память об Аполлонии до конца времен, так что и спустя тысячу лет люди будут знать лишь то, что он творил чудеса и спас глупца по имени Менипп от козней ламии(4)
).
Может быть, это правда; возможно, я, Менипп, обманут мыслями о том, что мир - унылое место, которое можно понять лишь отбросив дурацкие предрассудки о поклонении богам и страхе перед демонами.
Я признаю, что так запомнил Дамис, и не стану с ним спорить. Однако мне открыто, что большая часть того, что кажется мне истиной, относится к предметам, о которых не знаем толком ни я, ни Дамис, а просто повторяем рассказ Аполлония.
Аполлоний родился во время долгого царствования Августа в городе Тиана в Каппадокии. Он получил отличное образование и проявил ранние успехи в искусстве риторики. Он стал философом пифагорейской школы и вскоре прославился проповедями учений этой школы о том, что принесение в жертву животных есть бесполезное злодеяние. Он не ел мяса, носил сандалии лишь из коры, а одежду лишь из льна. Он отказался от наследства, не употреблял денег и дал пятилетний обет молчания, странствуя по свету.
Этот обет молчания способствовал его репутации святого, что, в свою очередь, побуждало многих людей искать у него помощи как у целителя, - но он говорил мне, что причиной обета было его желание стать сторонним наблюдателем, дабы лучше использовать глаза и уши во время странствий из Персии в Индию, а затем через Финикию и Палестину в Египет.
- Я думаю, что это была глупая идея, - как-то сказал он мне, - но я был молод, а молодые люди склонны мыслить с позиций абсолюта. Я бы никогда не дал такого обета, если бы посетил Египет раньше, чем Индию, и встретил там гимнософистов - нагих философов Фиваиды. Их созерцание излечило меня от склонности к крайностям.
- Но ты же не начал есть мясо и носить одежду и обувь животного происхождения, - возразил я.
- Ты бы не считал это крайностями, - упрекнул он меня, - не будь ты молодым человеком, никогда не знавшим бедности.
Касательно славы Аполлония как целителя и экзорциста - я думаю, что он был так же умен, как любой человек своего времени - это относится к совету, который он дал недужным телом: избегать мяса и медикаментов - и совета, который он дал считавшим себя одержимыми: избегать мяса и магии. Я следовал этим советам всю свою долгую жизнь и считаю, что они помогают исцелить три недуга из пяти, что намного больше, чем следование рекомендациям врачей и мудрецов. Дамис, несомненно, считает иначе - и у него навеоняка есть на то свои причины.
И это возвращает нас к моей печальной ситуации, которую Дамис называет колдовством, а я считаю в худшем случае любовным недугом.
Аполлоний посетил Коринф в шестдесят лет или чуть позже. Его приветливо приняли в доме философа-киника (5) Деметрия, фанатичного приверженца его доктрин, одним из учеников которого я считался. Мне было двадцать пять лет, и даже Дамис признавал, что я был красив и силен.
Дамис ошибся, когда утверждал, что я был помолвлен с богатой иностранкой, называвшей себя финикиянкой. Я вправду был влюблен в иностранку, но она была египетской служанкой по имени Наума, принадлежащей финикийской вдове по имени Галлантис.
Галлантис несколько месяцев была гостьей в доме богатого торговца по имени Арад, который много лет знал ее мужа, с которым у него были торговые связи. Арад был отцом Басса - моего ровесника, с которым я вместе вырос, хотя в нашей дружбе чувствовалось напряжение из-за того, что Басс был склонен считать себя философом, хотя был праздным гедонистом. Я считал наши споры разновидностью спортивных упражнений, но Деметрий воспринимал их всерьез и считал, что Басс дурно влияет на всех учеников.
Признаюсь, что я вовсе не был лучшим или вернейшим учеником Деметрия. Меня не влекла аскетическая жизнь, которой Деметрий требовал от меня. Хоть это и были скорее повод для самооправдания, но я придпочитал конкурирующие доктрины Басса. Я был приверженцем идеалов философии, но не слишком понимал, какие именно идеалы предпочесть. Разве нельзя мудрецу наслаждаться жизнью во всей полноте? Есть хорошую еду, пить хорошее вино, носить хорошую одежду, любить женщин и даже жениться, одновременно взращивая тягу к искусству и наслаждениям разума? Деметрий утверждал, что это невозможно, но Басс считал иначе.
Неприязнь между Деметрием и Бассом стала такой, что Басс захотел похитить меня и привести в свою школу. Ему бы это удалось, если бы не тот факт, что когда я посетил дом Арада месяцем раньше, время, проведенное с Бассом, всегда казалось временем, которое следовало проводить с Наумой. Парадоксально, но аргументы Басса влияли на меня, когда я уходил из дома, - в то время как слова Деметрия всегда были под рукой, чтобы опровергнуть аргументы как можно сильнее.Сам того не зная, я стал самым ценным призом в битве идей между ними двумя - и Наума тоже была вовлечена, хотя она ничуть не интересовалась философией. Ее единственным призванием был танец - Галантис приобрела ее благодаря этому искусству. Даже Дамис из Ниневии не смел утверждать, как порой делал Деметрий, что моя возлюбленная была обычной шлюхой.
- Она может быть служанкой, - обиженно заметил я ему, - но Наума слишком драгоценна, чтобы ее можно было просто купить.
- Лишь потому, что Галантис сама хочет выйти за Арада, - настаивал Деметрий. - Она хвастается своими служанками перед ним, как опытный рыбак показывает приманку. Но будь уверен, что пока что она не позволит ему их тронуть.
- Басс уверяет, что его отца устраивает быть вдовцом, - ответил я Деметрию. - У него есть собственные рабыни.
- Басс так говорит, потому что он надеется на это, - возразил Деметрий. - Он опасается, что состояние его отца попадет в хищные руки финикиянки, а он исчерпал кредит у всех ростовщиков Коринфа. Арад может быть царем идиотов, ушедшим на отдых от дел, - но даже он найдет своим деньгам лучшее применение, нежели чем оплата долгов сына. Ты можешь не понимать, каков Басс, - но Арад понимает. Он знает, что с таким аппетитом тот пожрет все богатство, словно саранча - поле пшеницы.
Басс вправду выражал скорее надежду, чем веру. В тот же день, когда ему сказали, что Аполлония ожидают в Коринфе, Арад сообщил о предстоящем грандиозном пире в честь помолвки с Галантис.
Дамис упоминает о нем в воспоминаниях, как о «свадебном торжестве». Оно было не моим, но я и моя возлюбленная там присутствовали - а также Аполлоний.
Дамис уверяет, что Аполлоний применил магию, чтобы сорвать маску с моей возлюбленной и разоблачить ее как ламию - демона-змею, жаждущую выпить мою кровь и пожрать плоть. Он утверждает также, что Аполлоний доказал, что все золото и серебро на свадьбе были простой иллюзией. Аполлоний не делал ничего подобного, и я точно помню, что он не рассказывал такого Дамису. Аполлоний заметил змею, которую не увидели другие гости, и разорвал паутину иллюзий, чтобы помочь мне прозреть, - но «магия», которую он применил, была лишь мудростью и философией.
Моя первая встреча с Аполлонием была неудачной, потому что Деметрий представил меня в очень саркастичной манере.
- Это Менипп, - сказал он. - Я не знаю, будет ли он и дальше учеником в моей школе, ибо он шныряет в сады Тантала, привлеченный роскошью друга Басса и колдовством египетской чародейки, которая, как мне рассказали, танцует, подобно змее под звуки флейты музыканта.
Я помню, что Дамис из Ниневии громко засмеялся, услышав это. Может быть, он поэтому пишет в воспоминаниях, что его мастер советовал мне прекратить «лобызать змею». На самом деле Аполлоний такого не говорил, а поглядел на меня с симпатией, когда увидел, как меня ранили и смутили слова Деметрия.
- Это хорошо, когда человек способен пройти через сады Тантала, - сказал Аполлоний. - Как еще можно понять, что их обещания фальшивы, а награды иллюзорны? Придет время судить Мениппа, когда он составит собственное суждение о ценности того, что мелькает перед ним.
У меня тоже была приготовлена речь.
- Я встретил вчера торговца Арада, - сказал я мудрецу. - Он спросил меня, вправду ли прославленный Аполлоний Тианский собирается прибыть сегодня в Коринф. Когда я ответил, что ты здесь, он сказал, что самое горячее его желание - чтобы вражда между его сыном Бассом и философом-киником Деметрией прекратилась в день его помолвки. Арад сочтет великой честью, если вы с Деметрием придете вместе на праздник благословить его союз с Галантис. Он знает, что ты не ешь мяса и не любишь украшений - но на празднике будет полно хлеба и фруктов, а украшения на празднике будут не с целью оскорбить бедных, а лишь для того, чтобы отметить его счастье. Он страстно желает, чтобы Басс и Деметрий снова стали друзьями, и надеется, что твое благое влияние смягчит горечь между ними.
Деметрий нахмурился, но не посмел отвечать прежде, чем услышал знаменитого мудреца.
- Передай Араду, что я приду, - сказал Аполлоний, - но предупреди его, что я не стану улаживать чужие ссоры медоточивыми словами. Я философ, а не римский посланник. Моя цель - поиски истины, а не улаживание конфликтов.
- Передам, - пообещал я. - Он будет счастлив, что ты почтишь его помолвку своим присутствием.
- Так тому и быть, - заявил Дамис из Ниневии, хоть Аполлоний и нахмурился, услышав такую невежливость.
- Невозможно примирить идеи Басса с идеями лучших людей, - многозначительно молвил Деметрий. - Он считает, что вовсе не следует умерять аппетиты; но лучший ответ - что люди должны овладеть своими аппетитами. Роскошь - злейший враг на пути к просветлению.
Деметрий взглянул на Аполлония в ожидании поддержки; он рассматривал приглашение Арада как очередную стадию битвы с Бассом за мою верность и верил, что Аполлоний поможет ему выиграть битву. Но Аполлоний ответил: «Есть больше одного пути к просветлению - и множество преград, способных помешать поискам истины».
Дамис из Ниневии пришел в восторг от этих слов, но я уверен, что он не понял их смысла.

Праздничный день был ясным и безмятежным; даже самый суеверный из людей не обнаружил бы предзнаменований грядущего.
Я никогда не видел такой великолепной трапезы, как та, которую приготовил Арад: он сделал все возможное для того, чтобы этот день запомнился. Хоть он и не был сейчас таким зеаменитым торговцем, как пятнадцать лет назад, - он не забыл тех дней, когда создавал свою небольшую империю. Его корабли везли богатые грузы из Антиохии, Кейсарии и Александрии и доставляли лучшие товары Коринфа в Анкону и Рим. Он был очень влиятельным и служил примером более молодым последователям.
Сам губернатор, Марселий Гато, сидел по правую руку Арадуса. Рядом находились врач, астролог и десяток вооруженных людей под командованием центуриона по имени Каллидий. Ниже губернатора располагались богатейшие люди Коринфа: купцы и землевладельцы. Их имена были всем известны: они руководили торговлей в Коринфе. Почти всех сопровождали сыновья и племянники, которым предстояло унаследовать их богатство и связи. Их было столько, что простые философы - даже столь известные, как Аполлоний Тианский - располагались намного ниже; но Аполлоний не возражал против своего местоположения, и Деметрий проглотил свою гордость.
Когда мы сели, Дамис из Ниневии попытался сесть слева от Аполлония на свободное место, но мудрец попросил его сесть справа от Деметрия и указал мне на место, которое Дамис хотел занять. Он попросил меня назвать имена присутствующих, и я сделал это, добавив информацию, которую счел подобающей; кое-что мне пришлось шептать на ухо, дабы не произносить громко того, что не стоило слышать всем.
- Губернатор жесток, - рассказывал я, - но умен. Я знаю, что Коринф не пользуется в Риме таким уважением, какого, как считают его жители, он достоин, и Марселий Гато считает его местом ссылки - лучшим, чем небольшой островок в Эгейском море, но не слишком подходящим для человека благородного звания. Он был другом Нерона, но утратил влияние после его смерти и был сослан сюда Веспасианом. Он рассчитывал вернуться после смерти Веспасиана - но с тех пор прошло уже семь лет, и, похоже, его никогда не вернут.
- Такова участь большинства друзей Нерона, - заметил Аполлоний. - Он правил, когда я был в Риме, но он не любил меня, и я оставался в Риме недолго. Мои вкусы были слишком суровыми для него, а моя философия - слишком беспорядочной. Он бы предпочел твоего друга Басса.
- Басс не скрывает своего отвращения к Риму, - прошептал я. - Даже столь любящий греческую культуру, как Нерон, испытывал бы к Бассу неприязнь. Арад восхваляет империю - но я думаю, что он скрывает свои истинные чувства.
- Греки до сих пор считают римлян варварами, - согласился Аполлоний. - Они последовали путями Александра - однако они сохранили то, что утратили последователи Александра.
Сидя справа от Аполлония, я невольно видел празднество его строгими глазами. Не будь его позади меня, я бы пьянел от его роскоши, но в его присутствии я ощущал некоторую неловкость и смущение.
Галантис была великолепно одета в наряд из шелка и золота, но благодаря Аполлонию я видел, что краска на ее лице скрывала морщины и прочие изъяны ее плоти, вызванные ее годами и бесплорядочной жизнью. Она улыбалась, но ее улыбка казалась мне искусственной, скрывающей беспокойство. Бедный Басс даже не пытался улыбаться. Все знали, что он не желал этой свадьбы, опасаясь, что отец изменит завещание, отдав большую часть богатства новой жене. Возможно, ему бы ничего не дало притворство, что он радуется, - но я все же думал, что он слишком груб.
Даже пища казалась мне испорченной, а Аполлоний вообще едва прикасался к ней. Его тарелка оставалась пустой, а нож - чистым. Иногда он брал руками небольшой кусочек. Я не так внимательно наблюдал за ним, чтобы не замечать блюд, которые никогда не пробовал прежде, - но каждый раз, кладя их в рот, я был разочарован: в конце концов, это была лишь пища - и ничего особенного в моих вкусовых ощущениях не чувствовалось. Там было изобилие сладостей - окрашенных в разные цвета и вылепленных в разнообразные формы - но это был лишь сахар и мед, подвергающие опасности зубы тех, кто их пробовал.
- Попробуй это, - сказал я Аполлонию, который закончил есть задолго до того, как я выбрал то, что показалось мне интересным, и почувствовал себя неудобно, - сердцевина напоминает апельсин, но можно пососать внешнюю часть, пока она не растворится, - а это должно быть долго.
- Спасибо, Менипп, - ответил он, - но я нахожу все эти сласти слишком тяжелыми. Твой учитель сурово отзывался о той девушке, которая сейчас танцует?
Это вправду была моя возлюбленная Наума в дивном наряде, в котором я не видел ее прежде, готовая к вечернему представлению. К ее шелковому платью были пришиты сотни серебряных монет, и они звенели.
Столы на празднике были расположены в форме перевернутого U, поэтому Наума сначала танцевала в пространстве между двойных концов основания, но медленно передвигалась между рядами, снова и снова пересекая расстояние между концами. Я десятки раз видел этот танец прежде - и наедине, и публично - но этот раз отличался от прочих. Ходили слухи об иудейской принцессе Саломее, обманувшей своего отчима Ирода и потребовавшей в награду голову их пророка, - но я не думаю, что она танцевала чудеснее и обольстительнее, чем Наума на праздновании помолвки Арада и Галантис. Я не замечал, какой шум стоял в комнате, пока он не стих и не наступила пауза между звуками лир и бубнов, сопровождавших ее волшебные движения.
Я без колебаний употребляю слово «волшебство». Если оно и было на празднике - то лишь принадлежавшее ей. Если здесь присутствовали заклинания - это были заклинания ее юной плоти, гибкого тела и несравненного мастерства. Любуясь ее танцем, я понимал, почему я люблю ее так горячо и почему прочие мужчины в павильоне имеют все основания завидовать мне.
«Змея, околдованная флейтой заклинателя» - говорил Деметрий. Но он был неправ. Возможно, покачивания ее тела напоминали изгибы змеи, а блеск шелка и серебра - сверкание змеи на солнце. Однако было нечто большее в руках и ногах Наумы, в ее кистях и стопах, полных губах и ярких очах. Она была человеческим и божественным созданием. Даже сидя перед мудрым аскетом Аполлонием, я не мог не любоваться ее красотой. Я был уверен, что другие чувствовали подобное, хотя некоторые торговцы отвлеклись, глядя на монеты, которые она начала сбрасывать с платья на край стола.
Я бы ощущал бескорыстный восторг, если бы к концу танца она не перепрыгнула через стол и не прижала свои накрашенные уста к губам Арадуса. Я не мог превозмочь ревнивой ярости при виде того, как он пылко ответил на ее поцелуй. Разумеется, этот похотливый жест можно простить человеку в день его помолвки, но я помнил, как Деметрий упоминал об искусном рыбаке и том, что Галантис использовала своих рабынь для завлечения жениха.

На мгновение свадебный пир мне вправду показался садом Тантала, обещающим столь много, но лишь иллюзорное, - но я вспомнил, что Деметрий хотел, чтобы я видел все именно в таком свете, дабы остаться в его школе киников навсегда. А хотел ли этого я сам? Я смотрел на длинные столы, на возвышение, где сидел Басс, - но не мог поймать его взгляд. Он был слишком поглощен лицезрением Наумы, которая выскользнула из объятий Арада ради поклона.
Снова раздался взрыв аплодисментов. Я взглянул на Арада и увидел, как он бьет ладонью по столу. Его род был закрыт, но на лице - выражение блаженства. Я не мог его вынести и отвернулся к Аполлонию.
- Несомненно, вы видели такие танцы и прежде во время путешествий, - сказал я ему, пытаясь говорить спокойно и размеренно.
- В Египте и в Индии, - ответил он, - но не в Риме. Нерону меньше нравились танцы очаровательных девушек, чем вашему хозяину.
Он говорил мягким голосом. Я глядел ему в лицо, думая, мог ли человек столь почтенного возраста ощущать сладострастие или просто вспоминал времена молодости - но в это время шум за столом вновь изменился, превратившись их аплодисментов в крики ужаса.
Лишь после появления центуриона я понял, что произошло. Калидию пришлось обнажить меч, чтобы освободить место и позволить его охранникам унести извивающееся тело Арада. Его вынесли из дома в сопровождении врача Марселлия Гато.
Если бы Арад умер в другой день, я бы не обращал внимания на слухи и болтовню рабов. Я бы никогда не узнал правды. Но в тот день в Коринфе был Аполлоний Тианский, прославленный как несравненный целитель. Через четверть часа Марселлий Гато отправил к нему гонца с просьбой помочь его собственному доктору; так как я был рядом, я тоже пошел с ним вместе с Деметрием и Дамисом.
Дамиса и меня не подпустили к ложу больного, поэтому мы не видели, что происходит с Арадом. Но когда Деметрий вернулся в прихожую, мы поняли, что положение серьезно.
- Он умирает, - сказал Деметрий. - Ни один целитель не может ему помочь.
- Вы недооцениваете мастера, - ответил Дамис. - Я видел, как он совершал чудеса.
Деметрий покачал головой.
- С этим человеком случился припадок, - сказал он. - Он перевозбудился, любуясь непристойным танцем этой проклятой девицы. Вы видели, как жадно он ответил на ее поцелуй. Вот урок для тебя, Менипп!
Мне было горько от его попытки превратить несчастье в обвинение, но я не успел ответить. Басс прибежал из комнаты, его лицо было искажено яростью. Он остановился, увидев меня, - но я думаю, что он бы остановился перед любым, кто был способен его выслушать.
- Колдовство! - крикнул он. - Его убило подлое колдовство! Его убила эта колдунья! Менипп, ты должен помочь мне выгнать ее из Коринфа!
Я выслушал его речь с печалью. Басс не слишком любил Арада при жизни - но в конце концов отец есть отец. Я не верил, что Галантис хотела убить своего жениха перед самой свадьбой, либо что она повинна в колдовстве и может убить с помощью прокляться, - но моим первым порывом было успокоить друга. Я направился к нему, но Деметрий тронул меня за плечо.
- Остановись! - сказал он. - Этот человек обезумел!
- Обезумел? - раздался новый голос из опочивальни, и я узнал Галантис. - Лишь у одного человека была причина для убийства, и он перед нами. - Она указала на Басса длинным ногтем. - Он боялся утратить свои богатства и поспешил нанести удар, лишив тем самым отца нескольких лет счастья. Чудовище! Отцеубийца!
Обвинение Басса изумило меня, но слова Галантис поразили меня, словно гром. Я не верил, что финикиянка говорила всерьез - я думал, что ее слова вызваны жуткой помесью печали и гнева - печали из-за гибели жениха и гнева, вызванного обвинениями в колдовстве.
Пока я направлялся к Бассу, Дамис и Деметрий направлялись к Галантис. Они не трогали ее, но она увидела их приближение.
- Смотри! - крикнула она Бассу. - Они знают, кто ты такой! Скоро это узнают все!
В своих воспоминаниях Дамис написал, что Аполлоний обвинял Басса и называл его отцеубийцей, но это Дамис и Деметрий стояли рядом с разъяренной финикиянкой и поддерживали ее слова своими взглядами, когда я вцепился в Басса, надеясь, что он не ответит насилием на обвинение. Деметрий поймал мой взгляд и молча спросил меня, на чьей я стороне, - но Дамис открыл рот, и его речи были непохожи на слова миротворца.
Лишь Дамис знает, что он собирался сказать, но подозреваю, что он приписывает Аполлонию свои собственные измышления. В это время подошел Марселлий Гато и приказал замолчать обеим сторонам.
- Замолчите! - крикнул он. - Это мое дело - выяснить, произошло ли убийство и кто его совершил. Вы что - оба сошли с ума? Что бы вы ни думали или чувствовали - замолчите хотя бы, пока несчастный лежит на своем ложе, сражаясь за жизнь!
В ответ на этот приказ Басс развернулся на каблуках и вышел. Он не оглянулся на меня и тем более не предложил мне следовать за ним. Я не мог удержаться от мысли, что такое поведение не подобает философу и даже просто здравомыслящему человеку.
- Человеку следует быть хозяином своих чувств, а не их рабом, - не смог удержаться от искушения Деметрий. Он взглянул на меня. Я ничего не ответил, глядя на землю под ногами.
Галантис вернулась в спальню к жениху. Губернатор последовал за ней. Я не слышал громких голосов оттуда - лишь тихую беседу.
- Мой господин выяснит истину, - высокопарно молвил Дамис. - Ничто не ускользнет от него, хотя низшие люди были бы обмануты. - Он не назвал этих «низших», хотя понятно, что презрение к римским выскочкам не ограничивалось лишь Грецией. Возможно, что жители Ниневии и Вавилона - империй, павших перед Александром, как империя Александра пала перед Римом, - рассматривали римлян столь же сурово.
Наконец Аполлоний пришел в сопровождении врача и астролога. Марселлий Гато и Каллидий шли позади него вместе с управляющим.
- Это был обычный приступ, - предположил врач, - вызванный возрастом и волнением.
- Не уверен, - ответил астролог, - здесь имело место колдовство. Я ощущаю его присутствие.
Губернатор, привыкший к таким спорам, раздраженно вздохнул.
- Что скажешь, каппадокиец? - спросил он Аполлония.
- Я видел такие признаки прежде, - ответил тот. - Когда у человека репутация целителя, его часто зовут к больным и умирающим, и он умеет распознавать признаки. Это загадочный случай, и я никогда не видел столь тяжких знаков прежде, но могу сказать, что колдовства здесь не было.
- Яда тоже, - быстро отозвался управляющий. Он так волновался за свою область ответственности, что отвечал, не дожидаясь вопроса.
- Верно, - сказал Марселлий Гато. Он сидел позади Арада, брал пищу с тех же тарелок и пил вино из тех же бокалов.
- Пищу пробовали, - проворчал Каллидий. - Когда на пир приходит римский губернатор, пищу пробуют - даже в Коринфе. - Тон его голоса несправедливо подразумевал, что Коринф не безопаснее, чем Дамаск или Кастра Регина (5).
- Я чувствую колдовство, - повторил астролог, несмотря на возражения Аполлония. - Что бы ни говорил каппадокиец...
- Глупости, - произнес врач. - Естественный припадок. Этот человек слишком бурно предавался наслаждениям. Злоупотребление пищей и вином приводит к истощению. - При этих словах он поглядел на Аполлония, видимо, ожидая поддержки. Однако мудрец ничего не сказал, хотя Деметрий решительно кивнул.
Губернатор тоже смотрел на Аполлония.
- Это правда, философ-мудрец? - спросил он. - Был ли причиной смерти торговца его образ жизни?
В следующий момент мне показалось, что я увидел тень усмешки на устах Аполлония.
- Я думаю, что твое описание точно, господин, - сказал он.
Губернатор благодарно наклонил голову.
- При отсутствии свидетельства обратного, - произнес он, глядя на астролога и выделяя слово «свидетельство», - мне представляется, что перед нами случай естественной смерти. Когда сын и невеста успокоятся, я их выслушаю. Но если они решат продолжить обвинения и выдвинуть их перед Римом, - им лучше будет предъявить доказательства, ибо я не потерплю безосновательной клеветы.
Он переводил взгляд с астролога на врача и управляющего, затем с Аполлония на Деметрия и Каллидия, и наконец с Дамиса на меня. Он знал, что его слова передадут Бассу, и явно желал этого. Затем уже спокойнее он обратился к Аполлонию:
- Сейчас вам лучше уйти, мудрый философ.
Аполлоний кивнул и позволил Деметрию увести его. Я последовал за ними вместе с Дамисом из Ниневии.
Аполлония не позвали дать иные свидетельства об этом случае. Басс не выдвигал больше обвинений против Галантис, а она против него - но слухи не прекращались. К просветлению есть барьеры, но не к сплетням.
В городе шептали, что Арад умер от колдовства или яда, и погубил его Басс ради сохранения наследства. Выяснилось, что завещание Арада не было изменено в ущерб Бассу, хотя покойник оставил письмо с просьбой к сыну быть щедрым по отношению к Галантис, - и это добавило новой почвы для слухов. Тот факт, что Галантис приняла ситуацию, был истолкован как то, что Басс заплатил ей за молчание. А кое-какие болтуны заходили так далеко, что утверждали, будто Басс и Галантис сговорились вместе убить Арада, так как были тайными любовниками и хотели разделить наследство.
Следующие два дня мне надоедали люди, знавшие, что я был рядом с Аполлонием, когда он находился возле ложа Арада. Они меня утомили, ибо мне хватало своих забот. Моим первым желанием после того, как я оставил Деметрия и Аполлония, было разыскать Науму - но я нигде не мог ее найти. В доме Арада царил такой хаос, что у меня не было возможности продолжать поиски, и я решил отложить их до завтра. Но когда я возвратился на следующий день и по-прежнему не обнаружил ее следа, я всерьез обеспокоился.
Галантис сказала, что она не знает, где Наума, и, казалось, ее это ничуть не волнует. Прочие слуги не видели, как она уходила, и не знали, куда она могла деться. Я не верил, что она могла покинуть город, не попрощавшись со мной, но в городе не было и ее следа.
Это было тайной - и, как я думал, большей, чем смерть Арада. Ясно, что эти два события связаны, - и поползли слухи, что Наума была орудием Басса и Галантис, и ее отослали, чтобы она не рассказала о том, что ей известно. Я был уверен, что это неправда, так как Басс клялся мне, что он ничего не знает о местонахождении девушки. Но я был очень взволнован происходящим.
В конце концов я решил поговорить с Аполлонием. Я чувствовал, что следует говорить с ним наедине, ибо я знал, что Деметрий очень сердится на меня, и подозревал, что Дамис насмехается надо мной. Ожидая возможности беседы, я старался рассматривать ситуацию глазами философа, дабы не выглядеть глупцом перед Аполлонием.
На вторые сутки после пира я наконец смог остаться наедине с Аполлонием. Деметрий и Дамис ушли спать - даже философам-киникам требуется сон - но Аполлоний превзошел их в самообладании.
- Я нуждаюсь в твоей благословенной мудрости, - сказал я.
- Возможно, - согласился он. - Пойдем прогуляемся и постараемся понять, какое благословение мы сможем извлечь из беседы.
При лунном свете мы направились по склону холма в южной части города. Мы остановились возле хребта, с которого были видны крыши домов и набережные, где нагружались и разгружались торговые суда. По дороге я рассказал ему все: не просто, что Наума исчезла, а все. Что я чувствовал по отношению к ней, как слабела моя вера в доктрины Деметрия, заставляя внимательнее прислушаться к доводам Басса. Я рассказал, что не понимаю, почему философы не могут жить, как прочие люди, и почему им лучше не жениться. Я рассказал, что не понимаю, почему любовь угрожает спокойствию ума, хоть я и начал понимать, почему поднимающиеся страсти уничтожают это спокойствие.
- Мне кажется, что спокойствие твоего ума не было полностью уничтожено, - сказал Аполлоний. - Менипп, чего ты боишься больше всего? Того, что ты больше никогда не увидишь свою прекрасную танцовщицу, - или что по ймешь, что она вовсе не такова, какой казалась?
Я сделал паузу, прежде чем ответить, ибо знал, что от моего ответа будет зависеть его мнение обо мне. Наконец я произнес:
- Больше всего я боюсь, что ее могли убить, чтобы помешать ей рассказать то, что она знала о смерти Арада.
Я понимал, что мой ответ рискован, - но я помнил, что Аполлоний ответил на вопрос о причинах смерти Арада, а также призрак улыбки на его устах.
- Не думаю, что тебе стоит бояться этого, - сказал Аполлоний. - А если она жива, но не думает о тебе? Подозреваю, что большинство мужчин мечтали бы, чтобы она так любила их, что лишь смерть может их разлучить.
- Я бы предпочел, чтобы она была жива, - сказал я. Надеюсь, что я говорил правду. - Даже если бы оказалось, что она лишь забавлялась мной, пока не настало время ей поступить, как пришлось.
- А как, по-твоему, ей пришлось поступить? - спросил он, хотя мы оба знали ответ. Я не смотрел ему в глаза, но ответил. - Когда в конце танца она поцеловала Арада, - она что-то передала ему из уст в уста. Какое-то сладкое лакомство. Под его оболочкой скрывался яд, который Арад проглотил.
Аполлоний ничего не ответил. Он оглядел Коринф так, словно взвешивал его - и не просто Коринф, а то, что он означал: его историю; его торговлю; его роль в деяниях империи.
- Какого рода яд это был? - спросил я.
- Я видел подобные признаки раньше, - ответил он наконец. - При змеиных укусах - обычно египетской кобры. В Александрии это называют «последней лаской Клеопатры».
- Аспид, - произнес я.
- Меня поразило, пока я ждал Арада, - продолжил Аполлоний, - то, что укус змеи редко бывает роковым. Я видел лишь детей, умерших от укуса египетской кобры. В Индии водятся большие змеи - их называют гамадриады - их укус опаснее, но заклинатели их не страшатся. Трудно понять, правдивы слухи или нет, - верно, Менипп?
Не стоило подтверждать мое согласие с этим утверждением.
- Вряд ли она знала, что делает, - сказал я, - иначе она бы не взяла в рот такой опасный состав. Если ей приказала ее госпожа - то почему? Если ей заплатили - то кто? И как получили яд? Ближе, чем в Палестине или Персии, не водятся кобры.
- Я внимательно смотрел на заклинателей змей в Индии, - сказал мне Аполлоний. - Они бы не выдали мне своего секрета, даже если бы я не соблюдал в то время обета молчания, поэтому я решил раскрыть его самостоятельно. Я сотворил для этого игру - я создавал множество игр, когда соблюдал мой дурацкий обет. Сначала я решил, что они просто достаточно быстры, чтобы избежать ударов своих игрушек. У них есть существа по имени мангусты, убивающие кобр быстро и ловко. Затем я подумал: возможно, заклинатели научились переносить укусы змей безболезненно. Наконец я застиг врасплох одного заклинателя, когда он готовил свои игрушки. Он цедил яд в деревянную чашу, извлекая всю его суть. У него было всего пять змей; я понял, что концентрация яда в чаше гораздо сильнее, чем при обычном укусе - я подумал тогда, что он предназначал свое зелье для продажи. Может быть, его сцеживали во флакон или подмешивали в сладкий сироп, вроде того, который ты предлагал мне попробовать среди тех ужасных сладостей.
Сладости не казались мне ужасными, когда я сосал их на пиру - но показались таковыми, когда я говорил с Аполлонием.
- Кто дал их ей? - хотел я знать. - Галантис?
- Галантис ничего этим не выигрывала. Теперь она зависит от щедрости Басса - а ты знаешь не хуже меня, чего это стоит.
- Значит, Басс? Он был настолько отчаянным?
- Ты знаешь не хуже меня, - повторил Аполлоний.
- Не верю. Если бы он хотел избавиться от отца, он бы выбрал более подходящие время и способ.
- Кто же остался? - спросил он.
Я вспомнил тень его усмешки. Он уже вынес приговор: образ жизни Арада стал причиной его гибели.
- Марселл Гато? - предположил я. - Возможно ли, что губернатор убил Арада? Ты поэтому ничего не сказал, когда он утверждал, что убийства не было? Ты опасался, что он поразит тебя, если ты его обличишь?
- Я думаю, что он узнал руку умельцев, как и я, - ответил Аполлоний. - Может, ему следовало это сделать. Кое-кто в Риме считает, что это хорошая идея - оставить изгнанников000 в ссылке. Скорее всего, убийца - Каллидий. Именно он предложил мне осмотреть тело и внимательно прислушивался к моим ответам. Думаю, мы с ним поняли друг друга. Я - старый философ, он - честолюбивый центурион - у нас не было причин ссориться. Похоже, что они с девушкой были в сговоре. Ты должен на это надеяться, если ты сказал мне правду. Простую пешку бы убрали, но не искусную исполнительницу, чьи услуги могут вскоре понадобиться снова.
Я думал об этом минуту-другую, прежде чем задать следующий вопрос.
- Но почему? Зачем Риму смерть Арада?
- Я философ, а не оракул, - ответил Аполлоний. - Я могу лишь догадываться.
Мне незачем было говорить ему, что я ценю его философские догадки выше предсказаний оракулов. Я лишь попросил его: «Продолжай».
- Нам следует рассмотреть время и место, - сказал он. - Убийцы обычно работают ночью - грубо и секретно. Если же они работают днем - у них на то есть особые причины. Если Гато должен был найти смысл в происшествии - значит, другие тоже могли. Это было не просто убийство - а прекращение свадебного пира двоих людей, связанных деловыми отношениями. Ты внимательно смотрел на монеты, падающие с платья танцовщицы?
- Нет, - признался я.
- Я никогда не пользовался деньгами, - сказал Аполлоний. - Это всегда было предметом гордости - но, возможно, также упрямым нежеланием покориться соблазну. Деньги ведь так привлекательны, правда? Такое дивное изобретение! Что бы мы ни говорили о военном гении Александра - подлинное сердце греческой имерии - монета. До Афин все города выращивали свой урожай на своих полях; Афины первыми получили пищу благодаря торговле, предлагая мастерам создавать товары на продажу, а именно деньги сделали рынок возможным. Через четыре столетия после Солона (6) афинская драхма обрела свою реальную стоимость: шестьдесят семь крупиц серебра перед Александром, шестьдесят пять - после. Затем пришел Рим. Денарий обрал реальную стоимость, когда Август стал императором, но Тиберий и Клавдий опустили ее, а Нерон это завершил. Теперь ценность монеты определяется влиянием императора, голова которого отчеканена на ней, а не стоимостью металла, из которого она изготовлена. Любой, кто способен изготовить сплав и штамп, может увеличить стоимость металла в четыре или пять раз благодаря изображению императора. Так они творят небольшое чудо - и чудо заключается также в том, что римляне не возмущаются таким самоуправством. Они считают фальшивомонетничество гнилью, способной разъесть империю изнутри, не желая признавать, что подлинная гниль - заявление, что авторитет императора придает монете больше ценности, чем ее реальная стоимость.
Я не знал наверняка, что Арад был фальшивомонетчиком, но это было более чем вероятно. Коринф лежал на торговых путях, связывающих Рим с востоком, на землях, возмущавшихся римским владычеством даже больше, чем греческим. С тех пор, как Нерон резко снизил стоимость монет, каждый работник по металлу в Малой Азии желал обрести преимущество посредством увеличения прибыли в торговле. Каждый влиятельный торговец принимал в этом участие - и Марселл Гато также.
- Не все то золото, что блестит, - прошептал я, - а искры - не серебро. - Я не буквально имел это в виду, и Аполлоний понял это.
- Она достаточно любила тебя, - мягко сказал он. - Ты красивый юноша. Но она всегда знала, что ты философ. Ты философ, Менипп, что бы ни думал Деметрий. К просветлению ведут больше одного пути, и на этих путях больше одной преграды. Будь киником любой ценой - но также и реалистом. Люби, если можешь; женись, если должен; но выбирай любимых и жену столь же тщательно, сколь ты выбираешь философию. На каждом рынке есть фальшивые монеты, и вряд ли это когда-либо изменится.
Он все еще смотрел на дальние набережные поверх крыш.
- Говорят, что Коринф был великим городом прежде, чем пришли римляне, - размышлял я.
Я не закончил мысли. Все города были великими до прихода римлян - а торговцы честными, а свиньи умели летать.
Аполлоний больше ничего не сказал. Он ждал, пока я начну двигаться дальше. И я пошел. Я двигался вниз вдоль холма, размышляя об убийстве, справедливости и любви. Я не спрашивал Аполлония, почему он не заявил, что Арад убит, предпочитая неверное толкование своих слов. Он не опасался мести; просто он был философом. Рим был убийцей, а фальшивые деньги - причиной; Рим также был законодателем и изготовителем фальшивых денег. Аполлоний стоял в стороне от этого: истина, которую он искал, была глубже и тоньше.
- Человек не должен так отрекаться от себя, как ты, в поисках мудрости, - сказал я ему, защищаясь. Я взвешивал каждое слово, но был увлечен собственным безрассудством и скорее утверждал, чем спрашивал. - Даже у мудреца в сердце есть место для радости и удобства.
- Возможно, - ответил он. - В юности я столь безжалостно очищался, что не позволял себе подобных желаний, но ты можешь пойти лучшим путем. В любом случае ты можешь найти свой собственный путь. Учись у Деметрия и Басса всему, чему можешь, - но в итоге именно тебе придется идти, действовать и доказывать.
Я знал это. Я и сейчас это знаю, и я доволен тем, кто я есть. Я не хотел быть магом или пророком даже в Век Чудес.
- Я так люблю ее, - сказал я ему, когда мы завершили путь. - Я боюсь, что без ее любви я никогда не стану тем, кем бы мог быть.
- Может быть, она вернется, - сказал он добрее, чем я заслуживал. - Если она любит тебя, она вернется.
Конечно, она не вернулась.

Авторское примечание:
Единственный рассказ о жизни Аполлония Тианского, сохранившийся до нашего времени, написан Филостратом в 3 в. н.э. Он якобы основан на воспоминаниях, составленных Дамисом из Ниневии, - учеником и спутником Аполлония, хотя некоторые комментаторы предполагают, что их никогда не существовало и Филострат придумал их, чтобы придать своему фантастическому рассказу больше правдоподобия. Мысли, приписанные в этом рассказе Мениппом Дамису, получены от Филострата.
(1)Тантал Сын*Зевса*и фригийской царицы Плуто (или сын Тмола[1]; по Ксанфу Лидийскому, сын Гименея[2]), его жена Диона[3], или Стеропа[4], или*Еврианасса, отец*Пелопа*и*Ниобы, а также*Бротея.
Как любимец*богов*Тантал имел доступ к их советам и пирам[5]. Он возгордился столь высоким положением и за оскорбление, нанесённое богам, был низвергнут к*Аиду.
По одной версии предания, он разгласил тайные решения Зевса 0либо рассказывал людям мистерии богов, по другой*— похитил со стола богов*нектар*и*амброзию, чтобы дать их отведать друзьям[7]. По третьей*— совершил клятвопреступление, чтобы овладеть золотой собакой, похищенной для него из храма Зевса. Тантал принес ложную клятву, что не брал у*Пандарея*золотую собаку Зевса, за это Зевс сразил его молнией и навалил ему на голову гору*Сипил.
Наконец, есть миф, согласно которому Тантал, испытывая всеведение богов, убил своего сына*Пелопа, приготовил блюдо из его мяса и подал его пирующим богам. Те, однако, сразу поняли замысел Тантала и воскресили убитого. Он остался, правда, без лопатки, которую в рассеянности съела*Деметра, погружённая в печаль по своей исчезнувшей дочери*Персефоне.
По ещё одному сказанию, Тантал жил в*Пафлагонии*и раскрывал людям тайны богов. Став ненавистен богам, был изгнан из Пафлагонии*Илом[11], после того как воевал с Илом и был побежден им.
Согласно греческому писателю и историку II*в. до*н.*э. Деметрию из Скепсиса, источником богатства Тантала были рудники во Фригии и Сипиле[12]. Согласно историку Демоклу, в его царствование происходили землетрясения, которые разрушили гору Сипил, а Трою затопило волнами. Землетрясение, разрушившее Трою VI, зафиксировано археологически[14].
«Танталовы муки»
Согласно*Гомеру, Тантал испытывает в подземном царстве нестерпимые муки голода и жажды. Стоя по горло в воде, он не может достать воды и, видя близ себя роскошные плоды, не может овладеть ими: как только он открывает рот, чтобы зачерпнуть воды, или поднимает руки, чтобы сорвать плод, вода утекает и ветвь с плодами отклоняется[6]. Отсюда пошло выражение «танталовы муки».


(2)Аполлоний Тианский - Apollonius of Tyana
Древнегреческий философ
Аполлоний Тианский (Древний Греческий : Ἀπολλώνιος ὁ Τυανεύς; ок. 15 - ок. 100 н.э.), иногда также называемый Аполлоний Тианский , был грекомнеопифагорейцем философ из города Тиана в римской провинции Каппадокии в Анатолии.
(3)Moeragenes - Автор «Воспоминаний о маге и философе Аполлонии Тианском» Моэраген и Филострат: два -взгляда на философа. Моэраген считал Аполлония шарлатаном и колдуном.
(4)Ламия -
(Λαμϊα);*1)*в*греческой*мифологии*чудовище.*Некогд а*Л.*была*возлюбленной*Зевса.*После*того*как*ревни вая*Гера*убила*детей*Л.,*та*была*вынуждена*укрытьс я*в*пещере*и*превратилась*в*кровавое*чудовище,*пох ищавшее*и*пожиравшее*чужих*детей.*Так*как*Гера*лиш ила*её*сна,*она*бродит*по*ночам.*Сжалившийся*над*н ей*Зевс*даровал*ей*возможность*вынимать*свои*глаза ,*чтобы*заснуть,*и*лишь*тогда*она*безвредна*

(4)Киники - Ки́ники*(др.-греч.*κῠνικοί, от*κύων*(собака) и/или*Κῠνόσαργες*(Киносарг, холм в Афинах);*лат.*Cynici), кинизм*— одна из наиболее значительных*сократических*философских школ.
Идеи кинизма:
Аскесис*(ἄσκησις), способность к самоотречению и перенесению трудностей. Аскесис киников*— предельное упрощение; предельное ограничение своих потребностей; отстранённость от того, что не является предельно необходимым по функции человека как живого существа; «сила духа, характера».
Апедевсия*(ἀπαιδευσία), способность к освобождению от догм религии и культуры. Апедевсия киников*— отстранённость от культуры и общества. Киники считают, что культура (в частности, письменность) делает знание мёртвым; таким образом, необразованность, невоспитанность и неграмотность считаются [кинической] добродетелью.
Автаркия*(αὐτάρκεια), способность к независимому существованию и самоограничению. Автаркия киников*— независимость и самостоятельность, отказ от семьи, отказ от государства.

(5)Castra Regina - Регенсбург, крепость в Германии.
(6)Соло́н*(др.-греч.*Σόλων; между 640 и 635 до*н.*э.,*Афины*— около 559 до*н.*э., там же)*—*афинский*политик, законодатель и*поэт, один из «семи мудрецов»*Древней Греции.