Мы почти добрались до главной битвы, но перед тем, как перейдем к ней, несколько небольших эпизодов, дополняющих общую картину.
1. Вообще-то хоть наркомпрос согласовал проведение акции, но противников у Макаренко в те времена было больше, чем союзников. Даже непосредственное начальство, давшее добро, было настроено скептически.
Например, когда в отсутствие Макаренко в Куряже ночью избили еще одно воспитанника, который ночью обворовывал товарищей по приказу здешних паханов. Тут же примчалась комиссия из наркомпроса (вместе с прокурором). Очень хотелось педагогам доказать, что избивали именно горьковцы. Доказать они ничего не смогли, а вот нервы горьковцам потрепали.
Воспитательница Лидочка была деморализована таким враждебным отношением со стороны тех, кто должен поддерживать, потому что все заинтересованы в успехе. Но, похоже, начальство в успех затеи не верит.
2. В продолжении того же эпизода: позже Макаренко выяснил, что Ваня Зайченко причастен к ночному избиению неудавшегося вора. Ваня ведет себя достойно, и других причастных не называет. Впрочем, Макаренко и не требует. Однако, поступать так нельзя, и Макаренко велит Ване отправиться «под арест» до вечера.
3. Местные пахан Коротков изначально вел себя с Макаренко подчеркнуто вежливо, с подтекстом «Видите, я вам не мешаю. Вы занимаетесь своими делами, а мы займемся своими».
Но однажды он пришел к Макаренко с вопросом: есть ли в колонии имени Горького карцер? Макаренко отвечает, что карцера нет. Коротков настаивает: но ведь есть арест. Макаренко отвечает холодно: «тебе это не грозит.
Арест существует только для моих друзей», и заканчивает разговор.
И действительно, только воспитанник, получивший звание колониста (т.е. принявший правила коллектива) может быть подвергнут аресту.
4. Любопытный разговор состоялся у Макаренко с другим местным паханом по имени Перец.
↓↓ Эпизод с Перцем
Перец весело и дружелюбно меня разглядывал и сказал громко:
— Стараетесь, товарищ заведующий, много, а курите махорку. Неужели советская власть и для вас папирос не наготовила?
Я подошел к Перецу, наклонился к его руке и прикурил. Потом сказал ему так же громко и весело, с самой микроскопической дозой приказа:
— У ну ка, сними шапку!
Перец перевел глаза с улыбки на удивление, а рот еще улыбается.
— А что такое?
— Сними шапку, не понимаешь, что ли?
— Ну, сниму…
Я своей рукой поднял его чуб, внимательно рассмотрел его уже немного испуганную физиономию и сказал:
— Так… Ну, добре.
Перец снизу пристально уставился на меня, но я в несколько вспышек раскурил собачью ножку, быстро повернулся и ушел от них к плотникам.
...
Я оглянулся. Перец смотрел на меня.
— Ну?
— Слушайте, скажите, для чего вы на меня смотрели? А?
...
— Ты задал мне очень глупый вопрос, вот — о папиросах, очень глупый… прямо такой глупый, черт его знает! Ты извини, пожайлуста…
Даже в сумерках заметно было, как залился краскойц Перец, как отяжелели от крови его веки и как стало ему жарко. Он неудобно переступил и оглянулся:
— Ну хорошо, чего там извиняться… Конечно… А только какая ж там такая глупость?
— Очень простая. Ты знаешь, что у меня много работы и некогда сьездить в город купить паприрос. Это ты знаешь. Некогда потому что советская власть навалила на меня работу: сделать твою жизнь разумной и счастливой, твою, понимаешь? Или, может быть, не понимаешь? Тогда пойдем спать.
— Понимаю, — прохрипел Перец, царапая носком землю.
— Понимаешь?
Я презрительно глянул ему в глаза, прямо в самые оси зрачков. Я видел, как штопоры моей мысли и воли ввинчиваются в эти самые зрачки. Перец опустил голову.
— Понимаешь, бездельник, а лаешь на советскую власть. Дурак, настоящий дурак!
Я повернул к пионерской комнате. Перец загородил мне путь вытянутой рукой:
— Ну хорошо, хорошо, пускай дурак… А дальше?
— А дальше я посмотрел на твое лицо. Хотел проверить, дурак ты или нет?
— И проверили?
— Проверил.
— И что?
— Пойди посмотри на себя в зеркало.
Я ушел к себе и дальнейших переживаний Переца не наблюдал.
P.S. По этому эпизоду видно, что Макаренко может буквально на пальцах объяснить воспитаннику его просчет, чтобы и ежу стало понятно. И несложно догадаться, с кого горьковцы берут пример, когда в том же духе поучают куряжан.
Макаренко пишет, что ощущает свой долг:
надо этим хлопцам нравиться, надо, чтобы их забирала за сердце непобедимая, соблазнительная симпатия, и в то же время дозарезу
нужна их глубочайшая уверенность, что мне на их симпатию наплевать, пусть даже обижаются, и кроют матом, и скрежещут зубами.
* * *
Это немного необычно слышать. Похоже на позицию строгого родителя.
Похоже, даже такая строгость воспринималась, как забота. А может и были ею.
Например, есть мемуары воспитанника, который описывает эпизод: получив замечания от Макаренко и несколько нарядов, он не огорчился, а наоборот – обрадовался...