[if]

Что происходило в духовном мире в эти минуты?

Однажды троице-сергиевский благочинный архимандрит Онуфрий и духовник лавры архимандрит Кирилл поручили мне помочь перевезти на Кавказ в горы, туда, где уже многие годы на нелегальном положении подвизаются монахи-отшельники, одного из иноков лавры, иеродьякона Рафаила (Берестова). Это был монах совсем маленького, детского росточка, без бороды, с тоненьким голосом и простодушный воистину как ребенок.
Заговорщическим шепотом отец Рафаильчик поведал мне, что по благословению отца Кирилла вынужден бежать в горы, потому что в одиночку борется с экуменизмом.
...
Отцу Рафаилу не терпелось побыстрее добраться до горных келий, но все оказалось не так просто. Матушке Ольге позвонили из Загорска и предупредили, что по городу уже ходят слухи, что иеродьякон Рафаил отбыл в Сухуми и готовится уйти в горы, где живут вольно от советской власти, без всяких паспортов, прописок и регистраций. А если об этом говорили в Загорске, то, значит, скоро станет известно и местным властям. Так оно и случилось. Православные в Сухуми трудились на разных постах, поэтому на следующий же день мы узнали, что в сухумскую милицию поступила установка задержать опасного преступника иеродьякона Рафаила (Берестова), который намеревается перейти на нелегальное положение, может заниматься антисоветской деятельностью и ведет образ жизни тунеядца.
...
Но, как бы то ни было, поход в горы пришлось отложить. Мы посоветовались с гостившим в Сухуми у духовных детей печерским игуменом Адрианом, и тот наказал ждать, пока бдительность милиции ослабеет. Нашей молодой троице — послушнику Саше Швецову, академисту Константину и мне — это было лишь на руку. Целую неделю мы только и делали, что купались в море да загорали, пока наконец эта вопиющая праздность не ввела в самое мрачное раздражение хозяина дома отца Григория.
...
Мы таскали кирпичи в грузовичок, когда раздался оглушительный грохот. Обернувшись, мы увидели, что над местом, где только что сидел отец Григорий, поднимается плотная туча пыли. Стена неожиданно обрушилась. Когда мы подбежали, то сквозь мутную завесу разглядели несчастного дьякона, засыпанного грудой битого кирпича. Меня тогда поразила повязка на его голове: на наших глазах она из белой превращалась в алую. Это было как в фильмах про красных командиров, и первое, что пришло в голову: «Кто же успел его так быстро перевязать?» И тут же сообразив, что это набухал кровью платок, которым были перехвачены волосы отца Григория, я вместе со всеми бросились к нему.
Отец дьякон был без сознания. Мы принялись освобождать его от кирпичей. Водитель грузовичка умчался за «скорой помощью». Врачи приехали через полчаса. Осмотрев отца Григория, они хмуро буркнули, что все очень плохо, и сразу повезли его на операцию. После случившегося отец Григорий восемь месяцев пролежал в разных больницах, перенес несколько операций, но долго еще не мог ни служить, ни просто вернуться в свое прежнее состояние.
В тот же вечер мы — Константин, Александр и я — задались вопросом: почему именно отец Григорий оказался под стеной в тот момент, когда она обрушилась? Ведь каждый из нас хотя бы самое короткое время, но сидел под ней. Почему же она рухнула именно на дьякона? И что же такое происходило в духовном мире, что наши Ангелы Хранители под любыми предлогами оттаскивали нас от этого проклятого места? Или все произошедшее — просто случайность?
Эти вопросы так перебудоражили нас, что мы пошли за ответом к отцу Адриану. Батюшка задумался и произнес:
— Я не смогу ответить на ваш вопрос. Скажу только (это не тайна исповеди и не секрет), что отец Григорий уже несколько лет служит литургию не исповедуясь. И я сам, и священники его храма много раз говорили ему, что это плохо закончится. Но отец Григорий лишь махал рукой: «Не обязательно. Потом поисповедуюсь». И все откладывал да откладывал исповедь. А я ждал, что с ним беда случится. Такими вещами шутить нельзя.
Через несколько дней мы, получив наконец благословение отца Адриана, вышли в горы, таща на себе тяжеленные рюкзаки с вещами отца Рафаила. Провести нас вызвалась местная монахиня лет сорока, удивительно сильная, взвалившая на свои плечи самую тяжелую поклажу.
Шли мы только ночью, в лунном свете карабкаясь по крутым горным тропинкам, цепляясь за камни и ветви рододендрона. А днем останавливались в монашеских кельях, чтобы не попасться на глаза охотникам.
Мы видели медвежьи следы и следы оленей. Ели вкусный горный мед. Мы познакомились с горными монахами. Некоторые из них были настоящими подвижниками. Мы беседовали с ними, помогали в ремонте келий, построенных из расщепленных топором стволов деревьев.
...
Мы таскали кирпичи в грузовичок, когда раздался оглушительный грохот. Обернувшись, мы увидели, что над местом, где только что сидел отец Григорий, поднимается плотная туча пыли. Стена неожиданно обрушилась. Когда мы подбежали, то сквозь мутную завесу разглядели несчастного дьякона, засыпанного грудой битого кирпича. Меня тогда поразила повязка на его голове: на наших глазах она из белой превращалась в алую. Это было как в фильмах про красных командиров, и первое, что пришло в голову: «Кто же успел его так быстро перевязать?» И тут же сообразив, что это набухал кровью платок, которым были перехвачены волосы отца Григория, я вместе со всеми бросились к нему.
Отец дьякон был без сознания. Мы принялись освобождать его от кирпичей. Водитель грузовичка умчался за «скорой помощью». Врачи приехали через полчаса. Осмотрев отца Григория, они хмуро буркнули, что все очень плохо, и сразу повезли его на операцию. После случившегося отец Григорий восемь месяцев пролежал в разных больницах, перенес несколько операций, но долго еще не мог ни служить, ни просто вернуться в свое прежнее состояние.
В тот же вечер мы — Константин, Александр и я — задались вопросом: почему именно отец Григорий оказался под стеной в тот момент, когда она обрушилась? Ведь каждый из нас хотя бы самое короткое время, но сидел под ней. Почему же она рухнула именно на дьякона? И что же такое происходило в духовном мире, что наши Ангелы Хранители под любыми предлогами оттаскивали нас от этого проклятого места? Или все произошедшее — просто случайность?
Эти вопросы так перебудоражили нас, что мы пошли за ответом к отцу Адриану. Батюшка задумался и произнес:
— Я не смогу ответить на ваш вопрос. Скажу только (это не тайна исповеди и не секрет), что отец Григорий уже несколько лет служит литургию не исповедуясь. И я сам, и священники его храма много раз говорили ему, что это плохо закончится. Но отец Григорий лишь махал рукой: «Не обязательно. Потом поисповедуюсь». И все откладывал да откладывал исповедь. А я ждал, что с ним беда случится. Такими вещами шутить нельзя.
Через несколько дней мы, получив наконец благословение отца Адриана, вышли в горы, таща на себе тяжеленные рюкзаки с вещами отца Рафаила. Провести нас вызвалась местная монахиня лет сорока, удивительно сильная, взвалившая на свои плечи самую тяжелую поклажу.
Шли мы только ночью, в лунном свете карабкаясь по крутым горным тропинкам, цепляясь за камни и ветви рододендрона. А днем останавливались в монашеских кельях, чтобы не попасться на глаза охотникам.
Мы видели медвежьи следы и следы оленей. Ели вкусный горный мед. Мы познакомились с горными монахами. Некоторые из них были настоящими подвижниками. Мы беседовали с ними, помогали в ремонте келий, построенных из расщепленных топором стволов деревьев.
...
Так закончилась эта история. Мы перенесли через стремительный поток вещи отца Рафаила и, простившись, отправились в обратный путь, дорогой рассуждая, отчего и зачем в нашей жизни вдруг появились эти горы, новые люди и все эти необычные приключения.

**

Богословы


Как-то к отцу Иоанну подошел молодой человек, выпускник духовной академии, и, представляясь, между прочим заявил: «Я богослов».
Отец Иоанн очень удивился и спросил:
— Как — четвертый?
— Что — «четвертый»? — не понял академист.
Отец Иоанн пояснил:
— Мы в Церкви знаем трех богословов: первый — Иоанн Богослов, апостол и любимый ученик Спасителя. Второй — Григорий Богослов. И третий — Симеон Новый Богослов. Только им Святая Церковь за всю свою двухтысячелетнюю историю решилась усвоить имя «Богослов». А вы, значит, четвертый?
...
Однажды мы с хором нашего Сретенского монастыря были на Дальнем Востоке, на военной базе стратегической авиации. После службы и концерта офицеры пригласили нас на ужин. Эта православная служба была в далеком военном городке первой за многие годы. Понятно, что люди смотрели на нас с интересом, как на что-то диковинное. Перед трапезой мы, как обычно для христиан, прочли молитву «Отче наш». С нами молился и крестился всеми уважаемый генерал. Часа через два, ближе к концу застолья, офицеры обратились к нему:
— Товарищ генерал, вот мы видели, что вы крестились. Мы вас уважаем. Но не понимаем. Наверное, вы успели подумать о многом, о чем мы еще не думали. Скажите, за прожитые годы вы поняли, что самое главное в жизни, в чем ее смысл?
Ясно, что такие вопросы задаются только после того, как люди хорошенько, по-русски, посидели за столом и прониклись взаимным доверием и доброжелательностью.
И генерал, настоящий армейский генерал, немного подумал и сказал:
— Главное в жизни — содержать сердце чистым перед Богом!
...
Я был потрясен: по глубине и богословской точности такое мог сказать только настоящий незаурядный богослов — мыслитель и практик. Но, думаю, армейский генерал об этом не догадывался.
...
Во время переговоров о воссоединении с Русской Зарубежной Церковью архиепископ Германский и Великобританский Марк признался мне, что в России с ним произошел один случай, который заставил его поверить, что духовные изменения в нашей стране — это не пропаганда, а реальность.
Как-то он ехал с одним священником на автомобиле по Подмосковью. Владыка Марк — немец, и для него было непривычно, что при наличии на трассе знаков, ограничивающих скорость до девяноста километров в час, машина неслась со скоростью сто сорок. Владыка долго терпел и наконец деликатно указал водителю-священнику на это несоответствие. Но тот лишь усмехнулся наивному простодушию иностранца и заверил его, что все в полном порядке.
— А если остановит полиция? — недоумевал Владыка.
— С ней тоже все в порядке! — уверенно ответил пораженному гостю священник.
Через какое-то время их и правда остановил сотрудник ГАИ. Опустив стекло, священник уверенно и добродушно обратился к молодому милиционеру:
— Добрый день, начальник! Прости, торопимся.
Но милиционер никак не отреагировал на его приветствие.
— Ваши документы! — потребовал он.
— Да ладно, брось, начальник! — заволновался батюшка. — Ты что, не видишь?.. Ну, в общем, торопимся мы!
— Ваши документы! — повторил милиционер.
Священнику было и обидно, и стыдно перед гостем, однако ничего не оставалось делать. Он протянул милиционеру права и техпаспорт, но при этом не удержался и едко добавил:
— Ладно, бери! Ваше дело — наказывать. Это наше дело — миловать!
На что милиционер, окинув его холодным взглядом, проговорил:
— Ну, во-первых, наказываем не мы, а закон. А милуете не вы, а Господь Бог!
И вот тогда-то, как говорил Владыка Марк, он понял, что если даже милиционеры на российских дорогах теперь мыслят подобными категориями, то в этой непостижимой умом стране все снова изменилось.

**

Проповедь в воскресенье 23-е по Пятидесятнице

Мы с братией в последний раз сделали перед иконой земные поклоны. Потом приложились к святыне, и я сказал чиновникам:
— Вот сейчас — единственный шанс в вашей жизни, когда в такой день и в таком месте вы можете подойти к великой иконе и помолиться Царице Небесной. Через несколько минут икону увезут в музей. Я все понимаю: вы люди сановные, но не упустите этой возможности.
Чиновники поглядывали друг на друга, переминались с ноги на ногу, смущенно улыбались, но не сходили с места. Думаю, каждый из них, будь он здесь один, с радостью поклонился бы этой древней великой святыне, попросил бы у Матери Божией о самом сокровенном. Но теперь, как говорится в Евангелии, «страха ради иудейска», все стояли словно деревянные.
И вдруг один высокий милицейский чин, с лицом, мгновенно покрасневшим, как советский флаг, неожиданно выступил вперед. Он сердито крякнул, сунул свою фуражку какому-то майору и, поднявшись по ступеням к иконе, неумело положил перед ней три поклона. Громко чмокнул в бронированное стекло и стал что-то усердно шептать Матери Божией. Еще раз грузно поклонился до земли и, пятясь, спустился вниз. Выдернул фуражку из рук разинувшего от изумления рот милиционера и, мрачно оглядев всех, отошел в сторону.
— Молодец, товарищ генерал! — сказал я. — За такое Матерь Божия вас никогда не оставит. — И обернулся к музейным работникам: — Все, увозите икону.
Прошла неделя. Мы собрали на праздничную трапезу тех, кто принимал участие в подготовке нашего праздника — братию, многочисленных сотрудников монастыря, искусствоведов из Третьяковки, городских чиновников, наш хор. Просто чтобы всех поблагодарить. На трапезу пришел и тот самый генерал.
— А вы знаете, со мной ведь тогда чудо случилось! — сказал он, поднимая тост.
И поделился тем, что с ним произошло.
Когда ночью в храме генерал услышал предложение подойти к чудотворной иконе, он, как и все, поначалу просто испугался. Рядом стояли люди его положения и даже те, от кого он зависел. Но как раз в те дни генерала посетила беда: его старшая сестра, жившая во Владимире, попала в автомобильную катастрофу, у нее раздробило обе ноги. Там же, во Владимире, ей сделали многочасовую операцию, одну ногу собрали и уложили в гипс. Предстояла новая операция — на второй ноге, с длительным наркозом. Но сестра генерала была уже очень пожилой женщиной, и врачи боялись, что больное сердце может не выдержать этого испытания.
В ту ночь генерал, решившись, подошел к иконе Божией Матери и прошептал Ей:
— Матерь Божия, мне ничего не надо, у меня все есть. А вот сестра… У нее завтра операция. Я боюсь, она не выдержит… Помоги ей!
На следующее утро генерал позвонил в больницу, чтобы узнать, как проходит операция. Однако ему сказали, что никакой операции не было. На его недоумение врачи ответили, что утром, перед тем как везти женщину в операционную, ей сделали последний рентгеновский снимок, на котором вдруг обнаружилось, что раздробленные кости ноги расположены именно так, как им и следует, чтобы правильно срастись. По-видимому, ночью больная как-то счастливо повернулась, кости выстроились самым удачным образом, и медикам оставалось только, не теряя времени, наложить гипс.

**

Про молитву и лисичку

Однажды крестьянин сказал монаху:
— Я тоже почитаю Бога, сотворившего этот мир! Каждый вечер я наливаю в миску козьего молока и ставлю его под пальмой. Ночью Бог приходит и выпивает мое молочко. Оно Ему очень нравится! Ни разу не было, чтобы в миске хоть что-нибудь осталось.
...
ночью монах и крестьянин затаились неподалеку и при лунном свете скоро увидели, как к миске подкралась лисичка и вылакала все молоко дочиста.
Крестьянин как громом был сражен этим открытием.
— Да, — сокрушенно признал он, — теперь я вижу — это был не Бог!
...
Монах тоже направился в келью. Но, подойдя к ней, он с изумлением увидел у двери Ангела, преграждающего ему путь. Монах в страхе упал на колени, а Ангел сказал:
— У этого простого человека не было ни воспитания, ни книжности, ни мудрости, чтобы почитать Бога иначе, чем он это делал. А ты со своей мудростью и книжностью отнял у него эту возможность. Ты скажешь, что, без сомнения, рассудил правильно? Но одного ты не ведаешь, о мудрец: Бог, взирая на искреннее сердце этого крестьянина, каждую ночь посылал к пальме лисичку, чтобы утешить его и принять его жертву.