Японская поэзия
http://japanpoetry.ru/
Китайская поэзия
http://china.kulichki.com/poetry/1000Poets/Roll1.shtml
http://lib.ru/POECHIN/china_classic.txt
http://litena.ru/books/item/f00/s00/...68/st084.shtml
Музыка уносит сердце вдаль.
Музыка утишит и печаль.
Близкий друг, когда душа болит,
Успокоит и развеселит.
Наблюдаю за потоком вод.
Перед взором родина встает.
Почему бы не пуститься мне
В путь далекий в маленьком челне?
Не найти мне музыки такой,
Чтоб вернуть утраченный покой.
Никого, с кем рядом я живу,
Близким другом я не назову.
Сяду в челн, и понесет волна...
Но - увы! - ни друга, ни челна.
Цао Чжи
Отставная фрейлина из почтенной фамилии Сэй,
Состоявшая некогда в придворном звании сёнагон,
Просыпается, слыша стук вальков на реке поутру,
Разбивает в колодце несмелый лёд, выпускает луну.
В очаге под слоем пепла будто бы дремлет огонь,
И стоящий коробом шёлк чуть слышно гремит на ветру,
И узором "смятенье сердца" – трава у зимы в плену,
А зима от года к году хоть чуточку, но длинней.
Где-то там случилась весна, и тает в саду снеговая гора,
И сквозняк молвы тасует исписанные листы,
Что когда-то господин Цунэфуса изволил взять почитать.
А в деревне на свежем снегу с утра не бывает чужих следов.
Ах, о чем же поют крестьянки, выбеливая холсты?
И не все ли наши слова и песни – земная тщета?
На изломанной ширме – копоть и тонкий узор стихов.
Для кого? Для того, кто придет однажды – сказать "Пора".
Но пока он медлит, отставная фрейлина растирает тушь,
И влюбляется в каждый новый оттенок зимних небес,
Где сквозь выбеленную ткань просачивается синева,
Как на шарфе танцовщицы "Пяти мановений" цветок вьюнка.
Как случайно выплеснувшиеся из-под занавеси рукава,
Шелестит на крыше тростник. Васурэгуса. "Позабудь-трава".
Одинокий дом с трех сторон все тесней обступает лес.
До столицы – пять дней пути. Стук вальков. Деревенская глушь.
Птица и самурай
Птица (пусть будет камышовка), раскачиваясь на ветке
(пусть будет сакуры) смотрит на самурая.
Самурай сидит в клетке –
и слушает птицу, потихонечку умирая.
Самурая го зовут Такасуги
Синкаку
И на досуге
он вникает в оёмэйгаку,
Сиречь, философское учение Ван Янмина,
Состоящее в том, что сердце - взведенная мина
С часовым механизмом (по последней гайдзинской моде),
И если оно слишком долго бьется несообразно природе,
То оно в один прекрасный момент непременно сделает "БАХ!"
И глядишь - опять палач останется на бобах -
Да простит мне этот русизм читатель...
А с другой стороны - пусть и немного некстати -
но бобами гоняют демонов на церемонии о-хараи...
Впрочем, и это неважно. Вернемся к нашему самураю.
Он не то чтобы боится смерти или, скажем, пылает местью –
нет, он просто хочет, чтобы "Бах!" произошел в нужное время и в нужном месте,
И поэтому дико завидует птице, хотя внешне спокоен,
Как был спокоен в такой же клетке его учитель Ёсида Сёин.
И "хинику" в его улыбке разглядеть можно только опытным глазом
(это слово традиционно принято переводить как "сарказм",
но записывается оно знаками "кожа и мясо".
Почему? Загадка. У японцев таких еще масса).
Самурай берет сямисэн, сочленяет с грифом,
Надевает струны - и замысловатым восточным риффом
Перехватывает мелодию у камышовки.
Шкура мертвой кошки отзывается кости и шелку,
И по мере того, как от песни рождается песня,
Неинтересный мир становится интересней.
(Ольга Чигиринская)
Накахара Тюя. Пляж лунной ночью
Одинокая пуговка лунной ночью
Лежит на пляже, на кромке прибоя.
Вовсе я не думал, ее поднимая,
Что она мне может как-то пригодиться.
Но я не мог запустить ею в месяц,
Но я не мог запустить ею в волны.
Поднял – и в рукав положил зачем-то.
Одинокая пуговка на лунном пляже.
Влажная, когда касаешься пальцем.
Влажная, когда касаешься сердцем.
Пуговка, подобранная на лунном пляже, –
Почему ее бросили? Почему забыли?
(перевод Ольги Чигиринской)