[Ветер]

Часть II. Почему великая дальневосточная цивилизация проиграла опиумные войны? Владимир Тимаков

Возникает вполне резонный вопрос: если накануне опиумных войн Китай был столь развит в экономическом отношении, то чем можно объяснить сокрушительное, просто-напросто катастрофическое поражение его армии? Ведь западные державы сокрушили империю Цин ничтожными силами: в Первой опиумной войне было задействовано менее тридцати тысяч британских солдат и офицеров. Отгадка кроется в специфическом характере китайской цивилизации.

Кстати, на полтора столетия раньше со столь же катастрофическим «счётом» закончилось первое русско-китайское столкновение в Приамурье, так называемое «Албазинское сидение». В 1686 году небольшой казачий отряд, выстроивший пограничный острог Албазин, выдержал длительную осаду китайских экспедиционных сил, обладавших десятикратным превосходством. В критический момент в крепости оставалось всего 45 здоровых русских бойцов против нескольких тысяч осаждающих. Однако овладеть русским форпостом в Приамурье армия империи Цин так не смогла. Казаки не просто отбили все приступы, но и сами совершали дерзкие вылазки, нанося китайцам тяжёлые потери1.

Многие исследователи склонны приписывать такое неудачное ведение войн «трусоватости китайского солдата»2. Бабушка моего университетского приятеля, Владимира Кончица, проведшая дореволюционное детство на КВЖД и встретившая Гражданскую войну в Даурии, была того же мнения. «Нет воинов храбрее японцев и нет трусливее китайцев», – говорила она. Однако не будем столь категоричны в отношении огромного народа. К тому же в данном случае очень уместно вспомнить выражение Ларошфуко: «Наши недостатки являются продолжением наших достоинств».

Вопреки распространенным в эпоху Мао фобиям, китайцы являются одним из самых миролюбивых народов планеты. За ними стоит многовековая традиция пацифизма. Если история Европы представляет почти непрерывную летопись единоборства народов, изнурительной и упорной ратной брани, то история Китая возмущается только народными волнениями, колониальными экспедициями на окраинах и набегами кочевников.

↓↓ Мы по инерции считаем китайцев (хань) одной нацией.

Хань составляют 94% населения КНР, – написано в школьных учебниках. Однако хань – это не самоназвание этноса, а суммирующее название целой группы этносов, объединённых за двести лет до нашей эры одноимённой династией Хань. Представьте, что всех жителей Советского Союза после Великой отечественной войны стали бы называть «сталинистами», или всех жителей Австро-Венгерской монархии называть «габсбург-меншен». Кстати, распространённое в Европе название дальневосточного колосса China или Chine тоже происходит не от названия народа, а от имени первого монарха единой империи – Цинь (Ching) Шихуанди. А в наш язык слово «Китай» вошло с лёгкой руки кочевого племени киданей, захвативших северные провинции империи в IX-XI веках.

Народы, входящие в состав хань, говорят на разных языках китайско-тибетской семьи, схожих между собой в меньшей мере, чем русский, украинский и польский (в ряде случаев – как русский и немецкий). Таких наречий как минимум семь. Общие у них только иероглифы. Когда китайцы (хань) из разных провинций обмениваются письменными текстами, то понимают друг друга без проблем. Но когда начинают разговаривать, беседа не клеится. Это очень легко представить на примере европейских автомобилистов. Восклицательный знак в красном треугольнике любой шофёр понимает одинаково, но если надо выразить смысл словами, русский водитель скажет «Внимание!», немец – «Ахтунг!», поляк – «Увага!», словак – «Позор!» Для сравнения, на одном из китайских наречий два известных города страны называются «Кантон» и «Пекин», а на другом «Гуанчжоу» и «Бейцзинь». Поди, разберись! Пока не увидишь общий знак на бумаге, ничего не поймёшь.

Так вот, эти крупные и древние народы долин Янцзы и Хуанхэ, населявшие когда-то семь княжеств или семь царств Китая, а затем объединённые династией Хань, две тысячи лет не воевали друг с другом. Вычеркните из истории Европы войны между англичанами, французами, немцами, русскими, шведами (викингами), поляками и итальянцами – что останется в армейских хрониках?

Вообще-то к объединению в одном (как говорил Тойнби – универсальном) государстве время от времени стремятся народы каждой цивилизации. Мусульмане объединялись при первых халифах и во времена Блистательной Порты. Народы Запада пробовали строить единую Европу при Шарлемане и Наполеоне (очередной попыткой является Евросоюз). Восточно-христианскую цивилизацию пытались объединить византийские басилевсы и русские цари, а ближе всех к цели оказался Иосиф Сталин. Народы индийской цивилизации очутились в универсальном государстве отчасти благодаря британским колонизаторам, в итоге коллективной антиколониальной борьбы. Но самый успешный опыт строительства универсального государства, обнимающего целую многонациональную цивилизацию, продемонстрировал Китай. Та общность, которую создали императоры Хань, сохранила единство на протяжении двадцати двух веков.

Возникшая таким образом в восточной Евразии сверхдержава долгое время не знала себе равных, не испытывала никаких геополитических угроз. Никто не мог поставить под сомнение её национальное бытиё, никто китайцев не «припирал к стенке». Собственно, не находилось в мире «стенки» для такой огромной и сплочённой семьи народов, – даже Великая китайская стена была бы маловата. Случавшиеся периодически нашествия кочевых народов степи – киданей, монголов, затем маньчжуров – встречали всё менее заметное сопротивление, так как не представляли серьёзной опасности для китайской цивиллизации. Демографический потенциал китайцев (хань) превосходил завоевателей на два порядка, и такой же колоссальный перевес имел культурный потенциал. Численность и культура защищали страну надёжнее любого оружия. Завоеватели очень быстро перенимали китайские обычаи и культуру, и растворялись в местной знати.

В первом тысячелетии нашей эры Китай стал бесспорным экономическим, технологическим и научным лидером планеты. Выработанный китайцами образ жизни гарантировал высокую для той эпохи безопасность существования. Этим, в частности, объясняется и огромная численность китайского населения. Вероятность погибнуть насильственной смертью (умереть от меча иноземного солдата или под пытками за религиозные убеждения) была для средневекового китайца заметно ниже, чем для средневекового европейца. Соответственно, не совершенствовалась практика вооружённого сопротивления. Китайские боевые искусства – это скорее путь к телесной и душевной гармонии, нежели к уничтожению смертельного врага. Как под Албазином, так и в годы «боксёрского восстания» русские бойцы, воспитанные в традиции рукопашного боя «стенка на стенку», неизменно разбрасывали превосходящих их по численности «ниндзя». Русские офицеры пренебрежительно называли приёмы, на которых строилась рукопашная подготовка китайской армии, «малайскими плясками» или «представлением клоунов»3.

В результате многих веков относительно мирного, безопасного существования у китайцев произошла глубокая демилитаризация сознания. «Из хорошего железа не делают гвозди. Хороший человек не пойдёт в военные» – гласит старинная китайская пословица. Свои выдающиеся научные достижения (создание пороха, изобретение парового двигателя, совершенствование литейного дела) китайцы даже не подумали превратить в оружие. В то же самое время в Европе, напротив: и лучшие люди, и лучшее железо, и выдающиеся научные открытия в первую очередь предназначались для войны.

Встреча двух цивилизаций закончилась для Китая плачевно. Помните печальный сюжет Теодора Драйзера (в самом начале «Трилогии желаний»)? «Несмотря на всё своё совершенство, каракатица не имела средств нападения, оказавшись против вооружённого клешнями омара». Китай был превращён в «заочную колонию» западного мира. Миллионы людей стали потребителями опиума, «живым сырьём» для обогащения европейских наркодилеров. Ещё сотни тысяч были вывезены в качестве дешёвых рабов-кули в колонии западных держав. История «чёрной работорговли» в Атлантике неплохо известна русской публике, а вот история «жёлтой работорговли» на Тихом океане ещё ждёт своего исследователя. Понадобились горькое столетие унижений, трагедия японского нашествия, помощь СССР и суровая воля Дэн Сяопина, чтобы вырвать великую цивилизацию из гибельного пике.

Сегодня, когда перед Россией стоит речь о выборе военно-стратегических партнёров, нужно опираться, в том числе, и на уроки истории. Народы и цивилизации очень долго хранят выработанные поведенческие стереотипы. Поэтому, когда нам говорят о необходимости союза с НАТО против «китайской военной угрозы», мне лично становится смешно. Численность китайцев – это серьёзный потенциал мирной экономической экспансии, но вовсе не основание говорить о военной угрозе. Да, в нашем сознании ещё живы фобии, рождённые агрессивной риторикой Мао Цзедуна. Но нельзя забывать, что все воинственные демонстрации времён хунвейбинов – не более, чем «малайские пляски» и «представления клоунов». Воля к агрессии в китайской нации развита очень слабо. Это ярко показал пример Вьетнамской войны 1979 года.

В духовном отношении Китай – никудышный агрессор. В отличие от народов Запада, которые хоть и сильно присмирели после 1945 года, но продолжают уповать на наступательное решение возникающих проблем. Расширение НАТО на восток – гораздо более реальная угроза для России, если не военная, то, по крайней мере, геостратегическая.