Задув почти догоревшие свечи в столовой, Шульгин отодвинул дверь Ларисиного купе. Она лежала поверх одеяла, высоко подоткнув под голову подушку, опять курила.
Свет ночника за изголовьем делал ее лицо похожим на резную ритуальную маску.
– Что ты хотела мне еще сказать? – спросил он, проглотив комок в горле.
– Садись, – показала Лариса на кресло напротив. Купе в этом вагоне были в полтора раза больше обычных, и по другую сторону откидного столика располагалось глубокое бархатное кресло с дубовыми подлокотниками. – Послезавтра мы уже будем в Москве. Я наконец приму предложение Олега, стану его законной женой. И не знаю, как там дальше сложится. Но в политических интригах я буду твоей верной союзницей. Обожаю всякие авантюры. Согласен, чтобы мы стали настоящими друзьями?
– Какие вопросы! Да мы ведь и так просто обречены ими быть, если хотим что-то значить в этом мире… – Сашка отвел глаза, чтобы не видеть откинутую полу платья и белый треугольник плавок между загорелых бедер. Она нарочно рассчитала позу так, чтобы как раз из кресла он это увидел.
– Не обязательно, совсем не обязательно. История знает столько примеров… Так что, союз и дружба? – И она резко села на диване, протянула Шульгину руку. Платье совсем распахнулось, грудь упруго выскользнула наружу. Она ее не стала заправлять обратно, похоже, даже чуть заметно подмигнула. Или то по щеке метнулась тень?
Что оставалось делать? Он тоже подал руку. Такие тонкие пальцы, а рукопожатие мужское. Сашка вспомнил, она когда-то говорила, будто занималась фехтованием и горными лыжами.
– Только ведь знаешь, Саша, – улыбнулась она по-русалочьи, – мужчина и женщина не могут быть друзьями, если сначала не были любовниками…
– Почему это вдруг? – глупо спросил Сашка.
– Потому что иначе они волей-неволей все равно будут думать прежде всего о том, что у кого в штанах и под юбкой. Закон природы. А вот когда здесь нет вопросов и тайн, можно и более серьезными вещами заниматься. Разве нет?
– Возможно…
– Осталось доказать это экспериментом. Иди ко мне… – Она вскочила, одним рывком стянула через голову платье, бросила его на пол. И стыдливо потупила глаза, делая вид, что ужасно вдруг застеснялась, ожидая, чтобы он сам избавил ее от последней, почти символической детальки туалета.
Будто чего-то испугавшись, Шульгин выключил ночник и только после этого нашел на ощупь напрягшуюся тонкую талию, скользнул по ней ладонями, оттягивая вниз тугую резинку.
Тело у нее было горячее, кожа нежная и гладкая, пахнущая незнакомыми горьковатыми духами. Диванчик для двоих был явно узковат, и, чтобы не свалиться на пол, Сашка крепко обнимал Ларису. Она прижалась к нему животом и грудью, он чувствовал гулкие удары ее сердца. Несмотря на охватившую обоих нетерпеливую страсть, они согласно не спешили, словно привыкая друг к другу. Или Шульгин невероятным усилием воли все-таки надеялся удержаться от последнего шага, сулящего очередные нравственные проблемы и страдания.
Сдерживая неровное дыхание, Лариса легко касалась губами его лица и шеи, он медленно поглаживал ее спину, крутой изгиб поясницы, напрягшееся сильное бедро.
«Нет, точно горнолыжница», – подумал Сашка. Оба молчали, и никто первым не решался перейти к решительным действиям. Только обменивались осторожными, какими-то пугливыми ласками и легкими поцелуями.
Лариса не выдержала первой.
– Смелее, генерал, со мною можно смелее, я ведь не Аня, – хрипло прошептала она.
Эти слова почему-то разозлили Сашку и отпустили тормоза, что до сих пор его сдерживали.
Лариса и в постели вела себя так же раскованно, с полным пренебрежением к предрассудкам, как и в обычной жизни. Вдобавок она относилась к тому редкому типу женщин, которым процесс доставляет не меньшее наслаждение, чем всем остальным – только самый бурный финал.
Сколько это длилось, Шульгин потом не вспомнил. Он будто вдруг очнулся после глубокого обморока. Горели исцелованные губы, стальное пружинистое тело содрогалось в его объятиях, словно он пытался удержать выброшенную на палубу только что пойманную акулу, а стук колес перекрывался низкими прерывистыми стонами и всхлипами.
Лариса выгнулась последний раз, что-то бессвязно бормоча и вскрикивая, вонзила ногти в спину партнера и только после этого обмякла. Отодвинулась к стенке, долго лежала молча, приводя в порядок дыхание.
Темнота в вагоне была абсолютная, как в подводной лодке, но за его пределами продолжалась своя железнодорожная жизнь. Лязгали сцепки, неподалеку загудел паровоз, ему ответил другой, звякнул вокзальный колокол, донеслись неразборчивые голоса. Колеса под полом купе постукивали все так же мерно и неторопливо. Похоже, проезжали очередную станцию.
Лариса привстала, перегнулась через Сашку, долго искала на столике на ощупь бутылку с нарзаном, сделала несколько звучных глотков. Холодные капли упали Шульгину на грудь и щеку.
Потом она села, обхватив колени руками.
– Вот, значит, как… – сказала наконец Лариса. – Ор-ригинально… А теперь что?
Шульгин молчал.

Ожиданием истомлена проводила за пряденьем майские синие вечера полной луны чудо-вторников княжна Тоцкая Натали, по младости лет своих и неохваченному супружеством состоянию именуемая самыми ближними не иначе Натальенькой.
Когда же не вторник был или не было полной луны или май не стоял или вечер был лазорён, да не синь, предавалась Натальенка забавам иным. А именно: страсть любила как заведённые игры "в коняшки", обязанные названьем своим Игору Трифонычу, дядюшке-генералу княжны, который любые мужские ухлёстывания за прекрасной половиною человечества обозначал словом таким - "кавалерия"...

...Елисавета разделась, подошла к зеркалу, зажгла свечу и залюбовалась собою в холодном, мертвом, равнодушном стекле. Были жемчужны лунные отсветы на линиях ее стройного тела. Трепетны были белые, девственные груди, увенчанные двумя рубинами. Такое плотское, страстное тело пламенело и трепетало, странно белое в успокоенных нотах неживой луны. Слегка изогнутые линии живота и ног были отчетливы и тонки. Кожа, натянутая на коленях, намекала на таящуюся под нею упругую энергию. И так упруги и энергичны были изгибы голеней и стоп.
Елисавета пламенела всем телом, словно огонь пронизал всю сладкую, всю чувствующую плоть, и хотела, хотела приникнуть, прильнуть, обнять. Если бы он пришел! Только днем говорит он ей мертво звенящие слова любви, разжигаемый поцелуями кромешного Змия. О, если бы он пришел ночью к тайно пламенеющему, великому Огню расцветающей Плоти!
Любит ли он? Любовию ли он любит, последнею и единою, побеждающею вечным дыханием небесной Афродиты? Где любовь, там и великое должно быть дерзновение. Разве любовь — сладкая, кроткая и послушная? Разве она не пламенная? Роковая, она берет, когда захочет, и не ждет.
Мечты кипели, — такие нетерпеливые, жадные мечты. Если бы он пришел, — он был бы юный бог. Но он только человек, поникший перед своим кумиром, — маленький раб мелкого демона. Он не пришел, не посмел, не догадался, — темною обвеял досадою сладкое кипение Елисаветиной страсти....

Освещенная с потолка светильней, спала среди белых подушечек, под белым покрывалом - Аэлита. Она лежала навзничь, закинув голый локоть за голову. Худенькое лицо ее было печальное и кроткое. Сжатые ресницы вздрагивали, - должно быть, она видела сон.

Лось опустился у ее изголовья и глядел, умиленный и взволнованный, на подругу счастья и скорби. Какие бы муки он вынес сейчас, чтобы никогда не омрачилось это дивное лицо, чтобы остановить гибель прелести, юности, невинного дыхания, - она дышала, и прядка волос, лежавшая на щеке, поднималась и опускалась.

Лось подумал о тех, кто в темноте лабиринта дышит, шуршит и шипит в глубоком колодце, ожидая часа. Он застонал от страха и тоски. Аэлита вздохнула, просыпаясь. Ее глаза, на минуту еще бессмысленные, глядели на Лося. Брови удивленно поднялись. Обеими руками она оперлась о подушки и села.

- Сын неба, - сказала она нежно и тихо, - сын мой, любовь моя...

Она не прикрыла наготы, лишь краска смущения взошла ей на щеки. Ее голубоватые плечи, едва развитая грудь, узкие бедра казались Лосю рожденными из света звезд. Лось продолжал стоять на коленях у постели, - молчал, потому что слишком велико было страдание - глядеть на возлюбленную. Горьковато-сладкий запах шел на него грозовой темнотой.

- Я видела тебя во сне, - сказала Аэлита, - ты нес меня на руках по стеклянным лестницам, уносил все выше. Я слышала стук твоего сердца. Кровь била в него и сотрясала. Томление охватило меня. Я ждала, - когда же ты остановишься, когда кончится томление? Я хочу узнать любовь. Я знаю только тяжесть и ужас томления... Ты разбудил меня, - она замолчала, брови поднялись выше. - Ты глядишь так странно. Ты же не чужой? Ты не враг?

Она стремительно отодвинулась в дальний край постели. Блеснули ее зубы. Лось тяжело проговорил:

- Иди ко мне.

Она затрясла головой. Глаза ее становились дикими.

- Ты похож на страшного ча.

Он сейчас же закрыл лицо рукой, весь сотрясся, пронизанный усилием воли, и оттого невидимое пламя охватило его, как огонь, пожирающий сухой куст. Густая и мутная тяжесть отлегла, - в нем все теперь стало огнем. Он отнял руку. Аэлита тихо спросила:

- Что?

- Не бойся, любовь моя.

Она придвинулась и опять прошептала:

- Я боюсь Хао. Я умру.

- Нет, нет. Смерть - иное. Я бродил ночью по лабиринту, я видел ее. Но я зову тебя - любовь. Стать одной жизнью, одним круговоротом, одним пламенем. Иначе - смерть, тьма. Мы исчезнем. Но это - живой огонь, жизнь. Не бойся Хао, сойди...

Он протянул к ней руки. Аэлита мелко, мелко дрожала, ресницы ее опускались, внимательное личико осунулось. Вдруг, так же стремительно, она поднялась на постели и дунула на светильник.

Ее пальцы запутались в снежных волосах Лося.

Кот
Мадам – высокая и печальная женщина. Она, как корабль, несет свой горький груз вдоль переполненной криками набережной. Длинная и мрачноватая, Мадам немногословна, и смысл тех редких слов, с которыми она обращается к морякам, не всегда понятен. Нет, она не глупа, и тем не менее, многие считает ее недалекой. Ее поведение неприлично.
Вчера У Жюля Мадам заказала бокал пива. Обычно, когда она входит в это заведение, клиенты отворачиваются и замолкают. Не обращая ни на кого внимания, Мадам заказывает выпивку, сразу ее оплачивает, выпивает залпом и выходит. Лица людей моментально оживляются и прерванные было разговоры продолжаются.
На улице шел дождь. Никто из завсегдатаев У Жюля не подумал помочь Мадам, выходящей из зала. Никто из них не отдолжил ей зонта. Хоть спицу, хоть молнию от плаща. Она прошла около полусотни метров, но беспощадный ливень заставил ее укрыться у подъезда, где уже нашел убежище кот.
Кот как кот. Грязный, серо-полосатый, неуклюжий, он взвизгнул от боли, как ребенок, когда Мадам совсем некстати наступила своим каблуком-шпилькой ему на хвост. Несмотря на такое бурное знакомство, их тут же потянуло друг к другу. Стоя вместе под козырьком темного подъезда, наблюдая за сумасшедшей пляской дождя, каждый по-своему почувствовал одиночество другого. Когда дождь прекратился, кот последовал за Мадам с ее молчаливого согласия.
Навстречу попадались прохожие. Само собой разумеется, они и не думали здороваться с Мадам, их взгляды скользили по ней, не замечая. Она поступала так же. Промокшие парочки влюбленных неторопливо выступали, занимая весь тротуар и вынуждая Мадам жаться к фасадам домов. При этом каждый раз она ощущала мокрую шерстку кота, покалывающую ее сквозь сетчатый чулок, и, поглаживая его рукой, она чувствовала его урчание, доходившее ей до середины бедра, и понимала, что ее прикосновения ему очень даже приятны.
Мадам знакома только любовь без любви. Лишь на мгновение дарит она любовь тем, кто соглашается разделить ее одиночество, берет ее тело в кратком порыве забытья. Но вчера после дождя и бокала пива У Жюля Мадам встретила кота.
У них нет ничего общего! Он - вечный обитатель водостоков и грязных
помоек. Нелюдимый, молчаливый, неприкаянный кот жил один и пребывал в постоянной готовности выпустить когти, если кто-то осмелится его побеспокоить.
В этот день он, как обычно, выискивал чем бы поживиться. Дождь прервал его охоту и загнал под козырек ближайшего подъезда. По опыту – а опыт у него был богатейший - он знал, что, несмотря на подстерегающую повсюду опасность, в дождливую погоду подъезд может послужить относительно надежным убежищем.
Привычный к дождю кот подремывал, когда Мадам вонзила свою шпильку в его ничем не защищенный хвост. Хотя Мадам и убрала поспешно свой острый каблук и даже сделала едва уловимый, похожий на извинение жест, где-то внутри кот почувствовал глубокую и жгучую обиду. Он тут же понял, что это не случайная встреча.
Жизнь не ласкова к бродягам! Прозябание в порту, грубость грязных, пьяных, пропитанных вонью матросов, брань и даже летящие ему вслед камни, должны были научить его, что надо бы по-философски отнестись к «нападению» Мадам, тем более что с ее стороны не было злого умысла.
Но нет - был ли тому виной дождливый день или ускользнувшая добыча - обида кота простиралась далеко за пределы проступка Мадам. Он решил следовать за ней, позволил касаться себя, одним словом, решил приручить ее с помощью ласки и превратить в узницу своего бархатистого черного меха.
Даже если она когда-то страдала, воспоминание об этом стерлось. Ее жизнь
представляла собой глухой скорбный монолог на фоне покачивающихся кораблей на безжизненных водах причала. Здесь прошло ее детство. Повзрослев, она так и осталась жить здесь. Пережив всех - хотя она и не стара - Мадам продолжает влачить жалкое существование в порту. И за удовольствие воспользоваться ее телом могут заплатить даже совсем опустившиеся моряки.
У Жюля - это гнилой кабак. У Кати и Прибрежная мечта ничем не лучше. Неповоротливые посетители этих зловонных полутемных залов источают запах пота уже утром, еще до начала рабочего дня. Мадам является единственной связью между этим миром и тем, что остается за несмазанными дверями, принимающими молчаливых посетителей.

Она так и не нашла своего места. Так и не сошлась с мужчиной. Мадам выпивает пиво и при случае разменивает свое тело на пару засаленных купюр. Но все это было до того, как Мадам встретила кота. Она чувствует хрупкое трепещущее тепло, возникающее между бедер, - это новое, неведомое для нее раньше ощущение... И она отдается ему, открывая в себе пржде скрытую нежность. Несмотря на всех мужчин, прошедших через нее, она ведь так ее и не познала.
В порту приличные люди избегают ее покачивающуюся как корабль на волнах фигуру. Мадам пользуется плохой репутацией у хороших семей. Даже среди моряков – среди тех, что обзавелись женой и детьми. Она встречается только с мужиками, которые хотят потискать ее еще упругую грудь. Но со вчерашнего дня, с тех пор как она встретила кота, Мадам не испытывает к ним ничего, кроме откровенной жалости.
Грязный, серо-полосатый, неуклюжий, он робеет, потому что привык быть один и всегда готов проскользнуть в дверную щель, чтобы поживиться тем, что без боя ему не дадут. Моряки говорят, что причина кошачьей ненасытности кроется в море, а невзгоды, поджидающие за дверями каждого портового кабака, не дают ей успокоиться.
Как и Мадам, кот сдается на милость тротуара, и так же как и она, устав и продрогнув, бывает жалок и неожиданно слаб. Он трется спинкой о ее чулки в сеточку, следует за ней по пятам, и она не противится, чувствуя прилив неожиданного счастья. Мадам, как самочка, пригрела любовь у себя на бедрах, в самом лоне, да так и забыла горькое пиво У Жюля и гнусные ласки портовых матросов. Мадам гладит кота - больше нет нужды искать спутника жизни. Дождь, холод, косые отблески тусклых окон кафе на тротуаре, перегар моряков, грязные корабли на причале - все это осталось в прошлом. Вот и Мадам узнала, что такое любовь.
Кот приютился у нее дома и нежится на ярких подушках, с готовностью принимая угощения и ласки. Несмотря на холод, Мадам надолго оставила открытыми окна, чтобы выветрился запах пьяных похотливых моряков, вкус их одинокого семени, следы их грубых прикосновений на ее теплой коже. Вместе с счастьем к коту возвращается его мягкость, и рядом с ним Мадам становится самой нежностью. Ее легкие пальцы прикасаются к его податливому тельцу, в его внимательные ушки льются потоки ласковых слов.

Портовые моряки больше не видят Мадам, и уже пошли разговоры. Куда ты исчезла, одинокая женщина? Больше не слышен стук твоих каблуков. Разговоры постепенно затихли. Для них Мадам умерла однажды зимним вечером под шум серого дождя в горьком порту. Ах, знали бы они, что вчера вечером после дождя и бокала пива, выпитого в одиночестве У Жюля, Мадам встретила кота!
***
Городок
Их пятеро друзей и всем около пятнадцати лет. Им нравится просто встречаться, проводить время вместе. Место встречи – пустующий гараж в центре городка всего в двух шагах от церкви.
Гараж пуст. Ну или почти - старая сельскохозяйственная машина, несколько досок, много тени и паутины по углам.
Вот сюда они и приходят. Усаживаются в круг и болтают ни о чем - четыре девочки и мальчик. Иногда к ним присоединяются несколько друзей. В хорошую погоду ребята растягиваются на лужайке перед гаражом, иногда смеются и их хохот слышен издалека. Одна из девочек встречается с мальчиком. Эти двое усаживаются рядом, чтобы быть как можно ближе друг к другу, и целуются, пока остальные разговаривают - легкие поцелуйчики, тающие на губах как мятные конфеты. Или же с улыбкой просто смотрят друг на друга – их чувства взаимны.
Три другие девочки немного ревнуют, но это в порядке вещей, ведь мальчик красив и строен, силен и приятен, умен и нежен. Девочки думают, что их подруге повезло, но на этом все и заканчивается, ведь та, что удостоилась любви, не хвастает удачей, унижая остальных. Поэтому четыре девочки и мальчик могут наслаждаться обществом друг друга и ничто не омрачает это невинное общение.
У красавчика есть желтый мопед. Его глаза черны, а кожа смугла. Он единственный не живет в городке. Его дом где-то там, за несколько километров отсюда. Когда он въезжает на главную улицу, предупреждая о своем появлении треском мопеда, на некоторых окнах приоткрываются занавески. Праздный люд любопытствует, им больше нечем занять себя. Они наблюдают за парнем, пытаются увидеть, где он остановит свой мопед. Их поражает, что этот смуглый мальчишка так часто наведывается в их городок – его кожа слишком загорела, чтобы прийтись зсесь кому-то по вкусу!
Но нет. Когда девушка встретила красивого юношу, ее сердцу не нужен был паспорт, чтобы в нем зародились чувства. Хватило одной улыбки. И его невидимого присутствия и красоты, которые понятны лишь посвященным в таинство рождения любви. В городке праздный народ удивляется тому, что девушка встречается с чужаком. Если бы ее отец был здесь, что бы он сказал! А мать все позволяет своей дочери. Та еще кумушка! Не успел один уйти, она уже

нашла себе другого! Яблоко от яблони... Не так ли?! Праздные люди собираются, чтобы почесать языками – в церкви после службы, в поле, вечером на пороге дома при хорошей погоде. Они дают волю фантазии, и каждая фраза сочится ядом. И чем же занимается молодежь в темном гараже?!
Ответов нет, приходится додумывать. Речи и умы людей отравлены. Алкоголь: разве их не застали за распитием банки пива? Наркотики: вне всякого сомнения, как все молодые, так ведь?! Секс: в полумраке сарая, несмотря на близость церкви, каким сомнительным играм предаются девочки и парень? Кстати, разве один мальчишка не застал врасплох эту макаку, когда он целовался со своей шлюхой, тесно к ней прижавшись? Бедный малыш. Он все рассказал матери. Теперь он боится играть вблизи гаража. Эти бесстыдники даже не задумываются о нравственности детей.
В клубок фраз вплетаются ругательства, подпитанные клокочущей яростью. Бой распутству молодежи и попустительству родителей! В городке праздные люди думают подписать петицию, написать мэру и подать жалобу в полицию. Под покровом ночи один из них проник в гараж и обшарил его при свете карманного фонаря – там обнаружились покрывала, пустые бутылки, свечи и несколько монет. Секс, алкоголь, колдовство, азартные игры! И вот они доказательства! Не хватает только шприца и пакетика с белым порошком. Как будто это их остановит! Недостающие элементы просто допридумывают!
Когда на следующий день, когда четыре девочки и парень вновь собрались, они с изумлением заметили, что их скудное имущество исчезло. Они подумали, что это шутка детей, которые часто слоняются неподалеку.
- Это мамины покрывала, мы должны найти, кто их «одолжил», - сказала одна из девочек.
- Это ни к чему, - ответила другая. – Мне нужно вам что-то сказать.
Ее рассказ ошеломил. Сегодня утром бабушка запретила девочке ходить сюда; гараж принадлежит ей, и она не желает, чтобы ее собственность использовали в качестве притона. «Тем более с пришлыми!» - этими словами бабушка закончила свой выговор.
Загорелый красавчик и его подруга не поверили своим ушам. Они попросили объяснений, но подруга рассказала все, что знала.
- Похоже, что старики говорят, что мы позор для городка и даже опасны для
детей.

Друзей переполняет праведный гнев. Кто их обвиняет? Бабушка не называла имен. Она сказала лишь, что о них говорили как о недостойных молодых людях, и что надо бы прекратить их сборища, пока «это не зашло слишком далеко». Пусть они развлекаются в другом месте! И не нарушают благопристойность!
После того как вспышка гнева утихла, ребята почувствовали себя подавленно. Что они сделали такого, что могло покоробить стариков? Смеялись, развлекались, сидели в высокой траве, слушали музыку, болтали о том о сем. Разве их любовь выходит за рамки приличий?
- Подлецы! Расисты! – выкрикнула девочка.
Юноша мягко взял ее руку в свою, погладил сжатые в гневе пальцы, улыбнулся и прошептал:
- Здесь или в любом другом месте, мне не привыкать. Брось, успокойся.
Ребята вышли из гаража неподалеку от церкви. Они знают - за занавесками прячутся глаза, которые цепким взглядом следят за каждым их жестом. Подойдя к желтому мопеду, смуглый парень и его подруга сплетаются в объятьях и целуются. Остальные девчонки смеются.
- Может, и нас поцелуешь! – предлагает самая завистливая. – Это даст им пищу для пересуд.
Парень бросил на нее непонимающий взгляд. - Ни за что! - гордо ответила за него подруга. - Эгоистка! – не осталась в долгу та. И громко хохоча, они навсегда оставили свое пристанище, сопровождаемые
злобными взглядами тех, кто убежден, что злой поступок всегда предшествует доброму и каждое воскресенье ходит в церковь в попытке излечить свои грешные души.