PDA

Просмотр полной версии : Бессмертие души?


Михаль
08.05.2008, 13:58
http://www.ktoya.ru/content/view/225/41/


Прекрасная мечта человечества — бессмертие души. До сих пор ни один мыслитель не смог доказать, что оно возможно. Тем не менее многие считают, что человек вечен. Не исключено, что они правы.
Вторник, 6 марта, примерно 100 км к югу от Багдада. Паломники-мусульмане идут в Кербелу, к одной из самых святых мечетей, чтобы помолиться у гробницы внука пророка Магомета, убиенного Хусейна ибн Али, одного из святых, почитаемых шиитами. В маленьком провинциальном городе Хилле происходит катастрофа: два мощных взрыва, прямо в гуще толпы, уносят жизни 90 паломников, в том числе женщин и детей. Почти 200 человек ранены.

Двое переодетых «паломников» — судя по всему, суннитские мусульмане — один за другим взорвали пояса, начиненные взрывчаткой. Это были так называемые террористы-смертники. «Террористы-смертники» — эвфемизм, маскирующий под способом использования этих людей, то есть самоубийством, собственно преступление — убийство ни в чем не повинных граждан в рамках абсурдной идеологии родовой ответственности.

С 2003 года, когда началась война в Ираке, там погибло 65 тыс. мирных граждан — в семь раз больше, чем солдат. ООН уверена, что действительная цифра выше, и оценивает число жертв среди населения только за прошлый год в 34,5 тыс.

В иракском аду убийство паломников 6 марта предстает как почти рядовое событие. Чудовищно: не так называемые неверные, а безобидные паломники, ищущие пути к Богу, становятся жертвами злодейского убийства, на которое идет соперничающая ветвь богоискателей якобы во имя высокой цели и того же Бога. Разве разорванные взрывами на куски люди не были слугами Аллаха?

Эта самоистребительная бойня уже давно не воспринимается просто как «восстание» против американцев, британцев и прочих «неверных»; не объясняет ее и многовековое противостояние шиитов и суннитов. Убийцы паломников не пошли бы на смерть, если бы в их головах не жила в целом позитивная идея, заветная мечта человека о бессмертии души.

Мусульмане — как шииты, так и сунниты — убеждены в том, что жизнь не кончается земной смертью. Коран изображает мир иной похожим на райские кущи, из которых были изгнаны Адам и Ева. Сады Корана сулят праведникам вечное блаженство среди пальм, журчащих родников и прелестных полногрудых дев — гурий, причем благодать созерцания Всевышнего сопровождается упоительной музыкой и вкушением меда, молока и вина.

Собственно говоря, в этих убийцах, жертвующих собственной жизнью, нет ничего героического, как могло бы показаться. Хотя бы потому, что они — весьма юные и, как правило, очень простого духовного склада люди — абсолютно убеждены в том, что их жизнь продолжится в этом раю.

И то, что они, очевидно, не сильно переживают, убивая невинных, тоже объяснимо. Есть синдром «туннельного взгляда», характерный для убежденных фанатиков. Существуют выплаты, которые получат после их гибели семьи. И живет убеждение, что их жертвам также уготована загробная жизнь в раю, хотя, правда, и не на столь роскошном этаже. Тот, кто верит в вечную жизнь, должен допускать, что вечно будут жить и те, кто в загробное существование не верит.

Без этой легенды о собственном бессмертии не было бы нескончаемой череды массовых убийств, совершаемых шахидами между Багдадом и сектором Газа. Благодаря древнейшей в истории человечества легенде, придуманной в утешение людям, зло обретает почву под ногами. Зловещий парадокс.

Уже 5 тыс. лет самые разные земные цивилизации размышляют о смерти, о том, что тело и «эго» человека — не одно и то же; что должно существовать нечто вроде души, которая живет дольше, чем бренное тело. Это осмысление начинается с поклонения предкам в каменном веке и учения о переселении душ брахманов и буддистов, прослеживается затем в идеях Заратустры о воскрешении, в библейских пророчествах и обретает контуры в христианских представлениях о царстве небесном и преисподней. В мыслях о бессмертии таких выдающихся философов, как Платон, отражается традиция постижения глубинного смысла жизни. И сегодня она помогает человеку — вне зависимости от его отношения к вере — пережить шок потери, вызванный смертью родственника или друга.

В чем же ключевые мысли этого учения? Что осталось от него после того, как в течение двух веков человечество шло путем просвещения и ученые-естествоведы усердно старались лишить наше бытие всякой таинственности? Можно ли сказать, что современные исследования человеческого мозга делают рассуждения о душе беспредметными?

Кто хочет представить себе бессмертие, делает попытку осознать нечто, что и вообразить-то сложно. Бессмертие так же трудно постичь сознанием, как и бесконечную линию. Но тот факт, что ее невозможно себе наглядно представить, еще не превращает саму идею бесконечной линии в нонсенс. Может быть, и с идеей бессмертия в конечном счете происходит нечто подобное?

Понятие «бессмертие» полно противоречий. Вера в загробный мир парадоксальна изначально: уже формулировка «жизнь после смерти» содержит противоречие. Суть смерти в том, что она наступает после жизни, уничтожая ее. Но противоречия такого рода и сегодня не мешают многим верить в нечто, подобное вечной жизни.

Как показал опрос, проведенный в конце марта институтом TNS по заказу журнала «Шпигель», целых 52% немцев не желают мириться с тем, что после смерти человека якобы «нет ничего»; среди немцев в возрасте от 18 до 29 лет таких набралось аж 64%. Эти люди, очевидно, надеются на некий вид существования «по ту сторону земной жизни». В бессмертие души верят тоже 52%, а из числа опрошенных в возрасте от 18 до 29 лет — 56%. Библейскому посланию о том, что в Судный день Господь воскресит плоть, верят только 35%; сомневаются в этом 59%.

Ответы, которые дали опрошенные журналом «Шпигель» представители искусства и интеллигенции, можно лишь с большим трудом совместить со сложившейся картиной. Одни проявляют крайний скептицизм, другие допускают возможность потусторонней жизни, не желая, однако, вдаваться в подробности, а третьи негодуют уже по поводу несовременности вопроса. И наконец, есть христиане, которые принимают ту версию бессмертия, которую проповедует их церковь.

Один из неверящих верующих не вписывается ни в одну группу респондентов: актер Иоганн Хеестерс, которому 103 года. Он недавно вновь заставил говорить о себе, признавшись, что наконец-то бросил курить — после 90 лет наслаждения сигаретами! Хеестерс убежденный католик, но так же плохо представляет себе личное бессмертие, как и воскресение всех людей после Страшного суда.

Еще более сдержанно высказывается писатель Мартин Вальзер, которому исполнилось 80 лет. Слова «бессмертие» и «Бог» он считает великими, но беспредметными и допускает, что люди без них не могут. Разговоры о воскрешении плоти он считает абсолютно иррациональными. <...>

Поразительно, но подобного скепсиса совершенно не разделяют те из современников, кто имеет гораздо больший опыт общения со смертельно больными людьми, нежели простые смертные. Психиатр из Швейцарии Элизабет Кюблер-Росс (1926—2004), которая в течение многих лет работала с больными раком детьми и сопровождала их до конца, назвала смерть переходом в другую форму жизни, «излучающим свет» вступлением в «космическое сознание». Она сравнила это с тем, «как бабочка выходит из своего кокона».

Кельнский пастырь Берт ван дер Пост посещал несколько практических семинаров доктора Кюблер-Росс. Ему 69 лет, более 30 из них он сопровождает смертельно больных людей разного возраста в последний путь. Хоспис Tobias, которым он руководит, он называет «приютом перед разлукой» для 25 человек. Ван дер Пост абсолютно убежден: «Наше «я» остается, смерть — это не конец, под этим я могу подписаться». Он рассказывает, что был свидетелем того, как его умирающую мать действительно «встречал» на той стороне недавно умерший муж, как она обращалась к нему по имени, и это выглядело так, будто она видела его перед собой. <...>

Конечно, Ван дер Пост знает, что многие исследователи мозга считают бессмертие души выдумкой, поскольку без активности нервных клеток такая вещь, как сознание, невозможна. Тем не менее он настойчиво утверждает: «Я узнал, что душа покидает тело и как это происходит. Как в точности это выглядит, я не знаю, да мне это и не важно».

Воскрешение плоти в Судный день он не может себе представить: по его словам, он слишком много повидал на своем веку изможденных тел. Этот человек не эзотерик, но он предпочитает полагаться на свою интуицию, а не на науку. Организация, которая содержит хоспис Tobias, называется «Земля и небо». Так в Кельне называют картофельное пюре с яблочным муссом, кровяной колбасой и шкварками. Настоящее утешение души.

55-летняя хозяйка издательства Suhrkamp- und Insel Улла Унзельд-Беркевич на Лейпцигской книжной ярмарке разъяснила цели нового «Издательства мировых религий» (Verlag der Weltreligionen). Оно будет переиздавать «древние религиозные писания» и сопоставлять их с научными выводами тех естествоиспытателей, которые пишут о невидимой антиматерии и загадочных параллельных вселенных. Вот что сказала Унзельд-Беркевич: «Мы отодвинули Бога, потому что нам хотелось все измерить и сосчитать. Но править миром продолжают те силы, которые мы не можем ни измерить, ни рассчитать». Она считает, что «утерянные знания Древнего мира в состоянии оплодотворить естествознание», если оно откажется от «физико-технологического фундаментализма» примитивного просветительства наших дней.

Она знает, что с таким образом мышления рискует прослыть мистиком. Поэтому, трактуя столь архаичную тему, как бессмертие, она охотно опирается на труды здравомыслящих ученых-естествоиспытателей, например на книгу американского физика Франка Типлера «Физика бессмертия». В ней на научной основе делается попытка доказать, что каждого из нас ожидает жизнь после смерти.

Издательнице кажется странным, что «многие люди явно боятся, что после смерти жизнь может продолжиться». Спрашивается, как такие люди справятся со смертью близкого, любимого человека? Она не верит, что смерть — «конец всему». Во Вселенной энергия не исчезает, а дух — и тут она цитирует Эрвина Шредингера — «не может быть уничтожен временем».

Все крупнейшие мировые религии — христианство, иудаизм, ислам, буддизм, — объединяющие почти 3,6 млрд. жителей Земли, говорят о вечной жизни, хотя и с примечательными вариациями.

Первая проблема в этой связи: жизнь как таковую можно определить, лишь противопоставляя ее тому, что считается ее антиподом — смертью. «Не будь смерти, не было бы и жизни», — утверждается в древнеиндийском сборнике ведических гимнов, повествующих о сотворении мира (Ригведа). Философ Мартин Хайдеггер описывал жизнь как «бытие к смерти». За горизонтом временности бытия нет. Вечная жизнь — это «противоречие в себе»: ее невозможно себе представить.

Именно поэтому мы в нее и верим, отвечают философы, разделяющие иудейско-исламско-христианские традиции. Да, говорят они, вечную жизнь невозможно себе представить, мы не знаем ничего подобного. Знание об этом есть у людей лишь благодаря тому, что Господь приоткрыл нам завесу. Лишь Господь, которого самого вообразить себе невозможно, может знать вечную жизнь и поделиться своим знанием с нами. «Он сам постигает ее в нас», — утверждает Николай Кузанский (1401—1464), христианский мыслитель, представляющий богословие монотеизма.

Священное учение построено так мудро, что захватывает даже тех, кто в нем сомневается. То, что человек может представить себе что-то вроде «бесконечной сферы» (Эммануил Кант) или со скепсисом рассматривать идею бесконечного Бога, многие считают доказательством его божественного происхождения.

Не подлежит сомнению, что человеческая жизнь, понимаемая как хранительница такой тайны, намного ценнее и привлекательнее, чем тот homo sapiens, которого естественные науки раскладывают «по косточкам» и сводят к животному происхождению и животным же инстинктам. Хотя и обнаруживают невероятно сложные функции головного мозга. Человеческое достоинство теснее всего связано с идеей бессмертия. Как ни странно, оно же вдохновляет и тех шахидов, которые идут на убийство многих безвинных людей. Но и самый действенный аргумент против таких злодеяний связан с темой бессмертия. Высшее метафизическое обоснование того, что массовые убийства совершать нельзя, в том, что преступнику грозит вечное проклятие, страшнее которого не может быть ничего.

Однако то, что желательно с моральной точки зрения, далеко не всегда существует наяву. С другой стороны, будет неосмотрительно в борьбе за человеческое достоинство отказаться от метафизики — ведь до сих пор естественные науки смогли опровергнуть лишь самые грубые ее версии.

Мысль о том, что человеку отпущено больше, нежели одно земное существование и значение, сформировалась еще в третьем тысячелетии до нашей эры в высокоразвитых культурах долин Ганга, Евфрата, Тигра и Нила. Расшифрованные тексты из погребений, относящихся к более отдаленным временам, свидетельствуют, что был культ предков, основанный на смеси страха и отвращения. Если исходить из этого, уже в очень давние времена сформировалось «религиозное отношение к смерти и мертвым», пишет Германн Мюллер-Карпе в своей «Истории каменного века».

Уже у самых примитивных обитателей пещер и охотников зародилось ощущение, что человек не исчезает вместе со своим телом, раз он присутствует в воспоминаниях и снах родственников. Однако это неясное чувство того, что дух отделим от тела, очень медленно складывалось в картину потустороннего мира, в котором продолжает существовать умерший.

То, что вместе с ним в могилу клали охотничьи крюки, наконечники стрел, украшения и куски мяса, например, дикого кабана, указывает на то, как материально, по толкованию соплеменников, виделась им эта жизнь после смерти. Предметы, которые клали в гроб, символизировали прощание и почитание, но и должны были уберечь покойного от голода. Одновременно на труп клали камни и лопатки мамонта, чтобы, с одной стороны, защитить его от диких зверей, а с другой — чтобы не случилось ужасного, чтобы воспрепятствовать возвращению «живого мертвеца».

Культ предков повсюду на земле служит мостиком в потусторонний мир. Жертвоприношения вездесущим (семейным) духам и (природным) богам как образ почитания требовались для того, чтобы умилостивить их. Считалось, что они могут как одарить живущих плодородием, так и жестоко отомстить за отсутствие даров.

Чем отчетливее божественная сфера увязывается с царством мертвых, тем заметнее сближаются ритуалы погребения с формами жертвоприношения божеству. Сжигание на костре как вид погребения и приношение в жертву людей принимают сходные формы. Если сожженный был храбрым воином своего племени, он сам легко становился богом-заступником, которому приносили жертвы.

У некоторых народов считается, что после смерти помимо правителей живут только такие герои. У других герои возносятся на небо, удел же большинства людей — влачить почти бессознательное существование в подземном царстве мертвых. В древней Мексике ацтеки считали, что люди, умершие от старости или болезни, попадают в подземный мир. Утопленники, а также умершие от лихорадки или от удара молнии могут отправиться к богу дождя Тлалоку и блаженствовать у него в горном раю. Их трупы не сжигают. Павших воинов и принесенных в жертву богу Солнца военнопленных, которых на протяжении одного многодневного празднества могло быть до 20 тыс., на небесах принимал сам этот бог Солнца.

В Африке и Австралии верят в то, что умерший может перевоплотиться в своего кровного родственника. Нечто подобное прослеживается и в древнегерманских легендах. Старкад Старший, викинг из эпоса о богах и героях «Эдда», утверждает, что он — это его вернувшийся на землю предок-богатырь. Происхождение слова «внук» (Enkel) — от древненемецкого eninchili, что означает «маленький предок», «маленький дедушка», — также обосновывает первобытные представления о воскресении в родственниках.

Во многих культурах каменного века существовало поверье, что мертвец перестает тревожить живых лишь после того, как его голова будет отделена от туловища. Культ черепа, известный во всевозможных формах, свидетельствует о том, что голова особо почиталась как вместилище духа и в то же время внушала страх. Люди каменного века в Папуа — Новой Гвинее еще 50 лет назад съедали мозг умершего родственника, дабы обеспечить его душе выживание. Было ли это причиной того, что у многих из них развивалась куру — редкое заболевание, симптомы которого сходны с болезнью Кройтцфельда—Якоба, — точно сказать невозможно. Зараженные заикались и едва держались на ногах, они умирали «смеющейся смертью».

Вероятно, ни одна древняя культура не занималась вопросами смерти столь интенсивно, как египетская. На протяжении многих веков смерть считалась не конечной точкой существования, а началом жизни в другом мире.

Только благодаря смерти человеческая душа может повстречаться с богами. Например, увидеть бога Солнца Хора (он же Гор или Ра-Хорахти), который, как и бог Атон, резко стареет за 12 ночных часов, но при этом подкрепляет умерших своим светом, а утром, помолодев, поднимается в небо.

Решающим моментом для дальнейшей судьбы души является встреча с владыкой загробного мира — богом по имени Осирис. Он и 42 помощника выслушивают покаяния в грехах и кладут сердце грешника на весы, чтобы решить, следует ли отдать его обладателя на пожирание чудовищу либо даровать блаженной душе неземную праздную жизнь.

В Древнем Вавилоне и Ассирии такой комбинации морального испытания при жизни и суда после смерти не знали. В Вавилоне полагали, что за добрые деяния человек уже на земле получает вознаграждение, за плохие — кару. В царстве мертвых, за семью валами и семью вратами, правит богиня Аллат. В ее подчинении пребывают покрытые прахом привидения, они питаются клецками из глины и пьют мутную воду, пока их родственники не принесут в склеп более вкусную еду.

В загробном мире египтян поинтереснее. Уже потому, что здесь душа представляет собой не единую сущность, а пестрое многообразие разных личностей. Это — имя и тень, еще одно существо зовется «ба» и представляет собой птицу с человеческой головой. В момент смерти ба отлетает от человеческого тела, но это не мешает душе наслаждаться яствами, которые положили в склеп родственники покойного. Пользуясь случаем, ба навещает мумию данного человека — ведь и этой части усопшего требуется внимание, поскольку и в ней он продолжает существовать.

Место, где находится загробный мир, одни располагают в пустыне на Западе, где бог Солнца покидает землю, другие — на звездном небе (как греческие боги Олимпа), а третьи — в глубоком мрачном подземелье, напоминающем по описаниям земную реальность.

Пирамиды над склепами фараонов — это их резиденции для вечности. Ступенчатая пирамида фараона Джосера в Саккаре, древнейшее монументальное каменное сооружение, построенное еще в третьем тысячелетии до н.э., считалась большой лестницей в небо: по ней фараон мог подняться в вечность и в конце концов «расположиться среди звезд» как «божественнейший из божеств». Тем из своих подданных, кто принимал участие в строительстве, небесный владыка тоже гарантировал бессмертие.

Историю древние египтяне понимали не как поступательный процесс, а как постоянно повторяющийся цикл расцвета, мощи, увядания, смерти и возрождения. Как и люди, боги тоже могли умирать, но через определенные промежутки времени они возрождались. Вечность, символом и памятником которой является пирамида, понимается не как статичное состояние.

Потусторонний мир древних греков во многом напоминает царство теней у египтян. Например, фракийский орфизм: освобожденная из телесного «плена» душа, из божественной сферы пришедшая и туда же стремящаяся вернуться, предстает в подземном царстве Аида перед судом, повергающим богохульника в пучину нечистот или заставляющим носить решетом воду; а людям добродетельным в подземном царстве уготована благостная судьба: «На идиллической лужайке у глубоководного Ахерона их ждет очищающая вегетарианская трапеза у богов подземного царства», предполагающая, как кажется Эрвину Роде, автору классического исследования «Психея — культ души и вера в бессмертие у греков» (1894 год), пребывание в перманентном состоянии легкого опьянения.

С VI века до н.э. в греческой литературе упоминается Орфей, мифический певец из Фракии. Это благодаря ему — а не Дракуле и прочим героям страшных сказок про зомби — мир получил леденящий кровь рассказ о подземном царстве: Орфей, сын музы Каллиопы и фракийского царя Эагра, мудрый маг и почитатель бога вина Диониса, был таким одаренным музыкантом, что не только люди и звери, но даже деревья были готовы идти за ним, лишь бы услышать, о чем он поет под звуки своей лиры. Даже реки останавливают бег своих вод, когда Орфей зачаровывает мир своим пением. Этот вундеркинд любит лесную нимфу Эвридику. Спасаясь от преследований другого поклонника, девушка наступает на змею и умирает от ее укуса. Орфей, желая вернуть возлюбленную, спускается в царство мертвых к Аиду и своей музыкой околдовывает его и прочих обитателей мира теней. Его просьба услышана. Ему разрешают забрать Эвридику назад, в земную жизнь, но запрещают оглядываться на нее до тех пор, пока они не выйдут наверх.

Конечно, влюбленный юноша не может удержаться и оглядывается — Эвридика тут же исчезает. Что заставило его оглянуться? Одни считают: он перестал слышать ее шаги и захотел узнать, отчего. Другие утверждают: страсть и нетерпение просто захлестнули его. В опере Кристофа Виллибальда Глюка «Орфей и Эвридика» (1762 год) он оборачивается, услышав стоны искушающей его Эвридики. Она жалуется, что он недостаточно нежен с ней. Орфей берется доказать обратное.

Эвридика, согласно исходному мифу, умирает окончательно (правда, не во всех оперных версиях). Вообще, события принимают крайне печальный оборот. Поскольку Орфей неустанно горюет и пренебрегает женщинами, оскорбленные в своих чувствах менады в неистовстве разрывают его на части. Голову и лиру певца-обольстителя волнами прибивает к берегам острова Лесбос. Лишенный тела Орфей продолжает петь. На острове Лесбос создается жертвенник Орфею, складывается особая гомоэротическая лирика, связанная с именем поэтессы Сапфо. Вора, похитившего лиру певца, разрывают на части собаки.

История замечательная, вдохновившая многих композиторов. В 2005 году Гельмут Дитль снял фильм «О поисках любви» — давящую на подсознание версию рассказа о царстве тьмы. Там есть одна сцена, изображающая первобытное шаманство. В ней спуск в преисподнюю проделывает одурманенный наркотиком и впавший в экстаз шаман, который на себе демонстрирует остальным, какие ощущения их ожидают. Этот спуск есть не что иное, как предвкушение того обычного пути, который нетленная душа должна пройти после смерти. Это считается началом истинной жизни, фазой очищения, которая может длиться 1000 лет, после чего душа возвращается на землю уже в другом воплощении. Душа должна пройти этот путь 10 раз, прежде чем она получит избавление и сможет покоиться в лоне богов. Поскольку в убитом животном может жить душа одного из близких людей, приверженцы этой теории не едят мяса; в Древней Греции это неизбежно ставило их в оппозицию к официальному культу жертвоприношений животных.

Орфиком был и великий мыслитель Пифагор (около 570—500 до н.э.). Он считал, что в космосе царят гармония и число. Существует легенда, что однажды он спустился в Аид и встретил там души поэтов Гомера и Гесиода; им пришлось долгие века нести кару за то, что они нелестно отзывались о богах и их похождениях.

Пифагор вполне серьезно утверждал, что, несмотря на очищающий мост забвения в Аиде, хорошо помнит свою предыдущую жизнь: например, то, что его душа участвовала в войне греков против троянцев в теле храброго героя Евфорбоса. Кстати, в его представлении о мире число душ не может ни увеличиваться, ни уменьшаться. Боги создали постоянное число душ, и в начале каждого цикла эти души воссоединяются с новыми телами. Такими были представления древних охотников и собирателей, не знавших ни животноводства, ни растениеводства и поэтому испытывавших ужас перед миром, в котором все больше и больше голодных людей претендует на уменьшающиеся запасы пищи в лесах и полях.

Итак, живые приходят на этот свет не из ниоткуда, а из умерших. Именно на этих убеждениях и построена античная культура захоронения, оставившая своим потомкам такое количество произведений искусства. Все живущие и жившие в разные времена — это те, кто вернулся из царства мертвых. Культура погребения, в сущности, отражает искусство, умение жить. Здесь есть место для радости.

На основе орфической идеи переселения душ афинский философ Платон (427—348/47 до н.э.) в диалогах «Менон», «Федр» и особенно «Федон» впервые вывел строгое понятие одушевленного существа, души как субстанции, всегда остающейся равной себе. Когда мыслящая душа, рассуждает Платон, познает идеи как чистые, непреходящие прототипы реальности, например сущность числа два или совершенного круга, она ощущает свое сущностное родство с познанным. Тот, кто в сути своей родствен Непреходящему, всегда остается самим собой и существовал всегда. Потому душа воспринимает познание как акт узнавания. <...>

Дух чист, чувства нечисты: эта схема определяет почти все христианское Средневековье, которое, начиная с Августина, толкует Библию с помощью основных понятий Платона. Христианским мыслителям той эпохи жизнь души после смерти нужна была уже для того, чтобы придать достоверность идее небесного вознаграждения и адской кары. Что именно люди тогда понимали под этим, наглядно показывает итальянский поэт Данте Алигьери (1265—1321) в своей «Божественной комедии». Данте путешествует в потустороннем мире, странствуя от ада через чистилище в небесный рай. Собственно, не сам Данте, а его второе «я». Его сопровождает римский поэт Вергилий, а позже — его возлюбленная Беатриче. Тем не менее Данте не устает удивляться тому, что видит.

В ад Данте попадает, «заблудившись в темном лесу» — это старинный сказочный сюжет. То, что он видит на разных кругах ада, совершенно невероятно. Ад предстает в виде воронки с несколькими уровнями. А там странника ждут шестиногие змеи, впивающиеся в щеки воров; огромная адская собака с красными глазами, черной бородой, острыми когтями и лающая в три пасти; сластолюбцев там терзают адские бури, их хлещут плетками черти и гонят через мертвенные мрачные пустыни, мимо черных луж и неистовствующих вулканов. Чревоугодников гнет к земле ледяной дождь. Язычники горят в гробах. У мошенников пылают ступни ног, они по пояс закопаны и мучаются в пещерах. Убийцы пытаются выбраться из потоков кипящей крови, а кентавры сталкивают их обратно вниз. Фальшивомонетчики покрыты омерзительной сыпью, они беснуются в слепой ярости. Льстецы валяются в нечистотах. Лицемеры падают ниц под тяжестью своих позолоченных свинцовых ряс. Изменники и предатели вмерзают в ледяное озеро Коцит. Корыстолюбцы неотрывно прилепились к вещам. Тем, кто сеет раздоры, бес отрубает руки и ноги, которые вновь и вновь отрастают. Среди мучеников и Магомет.
Изображенные в «Божественной комедии» существа толкают и пихают друг друга, вопят и смердят, шипят и бурлят — все горит и грохочет, как в Вальпургиеву ночь в Гарце, которую Гете в «Фаусте» превращает в шабаш ведьм, предвкушение ада. Но затем — какое избавление! — открывается дантовский рай: сладостно упоительные мелодии, мерцающие огни, напоенный ароматами воздух и кружащиеся в танце женщины неземной красоты — нечто вроде потусторонней дискотеки, в которой даже ученые мужи — святой Фома Аквинский и иже с ним — блаженно целуются и улыбаются.

Реальный Фома Аквинский (ок. 1225—1274), ученик Альберта Магнуса, в вопросах бессмертия был последователем Аристотеля. А тот право на вечность признавал лишь за божественным разумом, духом познания, присущим каждому индивидууму, но не за душой отдельной личности. Фома, как и Аристотель, считает душу силой, формирующей плоть, и нераздельно связанной с нею. Правда, он вдается в рассуждения о visio Dei — способности души видеть Бога, как об интуиции, выходящей за пределы потока времени.

Платон, апологет чистых идей, производил смятение в умах даже спустя 2 тыс. лет после своей смерти. Одним из его лучших учеников за многие века оказался мыслитель не средневековья, а эпохи Просвещения — Мозес Мендельсон (1729—1786). Сын переписчика Торы из немецкого города Дессау, он в 1767 году опубликовал трактат «Федон, или О бессмертии души», в котором попытался представить себе, «какими доводами какой-нибудь Сократ нашего времени стал бы доказывать своим ученикам идею бессмертия». Эта гениальная комбинация перевода, умолчаний и дополняющих комментариев стала одним из философских бестселлеров XVIII столетия.

В мендельсоновском «Федоне» (это имя рассказчика, повествующего о последнем диспуте между Сократом и учениками) Платон так обосновывает убежденность Сократа, что «не все заканчивается со смертью»: для того, чтобы душа могла вместить в себя почти бесконечное множество понятий, открытий, симпатий и страстей как нечто, принадлежащее одному индивидууму, она должна быть чем-то большим, чем просто набором или суммой этих представлений. Она сама должна быть не «сложенной из составных частей», в этом смысле — простой, цельной и неделимой на мгновения, в которые проходит ее жизнь.

«Следовательно, в нашем теле наличествует по меньшей мере одна субстанция, не экспандирующая и не сложенная из частей, но простая, наделенная силой воображения и объединяющая в себе все наши идеи, желания и симпатии. Что помешает нам назвать эту субстанцию душой?»

Всякое изменение есть распад или новое соединение составляющих частей. Такова и смерть. Она разделяет тело и душу, а затем делит тело на более мелкие тела. Но простая структура на части не делится, а потому не поддается изменениям. Что нельзя изменить, нельзя и разрушить. Такова душа.

Платон (а с ним и Мендельсон) приводит и другие аргументы в пользу того, что душа не поддается разрушению. Однако, они не столь убедительны, как размышления о «простом» и «делимом», которые вдохновили Готтфрида Вильгельма Лейбница на изобретение «монады» — наделенной разумом элементарной клетки мира, находящей отзвук в современной квантовой физике.

Иммануил Кант не видит познавательной ценности в понятиях «простой» и «делимый». Его не устраивает то, что на основании операций с одними лишь абстрактными понятиями может быть сделан вывод о бытии, который весьма вероятно окажется ошибочным. Для него понятия обретают реальность, лишь когда за ними стоит нечто наглядное. А в случае, когда речь идет о бессмертии души, это исключено.

Итак, Кант считает бессмертие души теоретически недоказуемым. Однако он признает, что без него не обойтись. В «Критике чистого разума», впервые изданной в 1788 году в Риге, он определяет это понятие как концептуальный постулат, необходимую посылку, без которой естественное стремление души «к наивысшему благу» — «процесс, в принципе направленный в бесконечность», — обессмысливается. Кант видит опасность в том, что без перспективы бессмертия может разрушиться фундамент этики благоразумия. Аналогично, как постулаты этической концепции, он обосновывает свободу воли и существование Бога. Хотя, по его мнению, человек не может по-настоящему познать ни свободы, ни Бога.

Чешский философ и математик Бернард Больцано (1781—1848), священник, еретик, первопроходец теории множеств и, пожалуй, самый значительный теоретик логики XIX века, берет модернизированного Мендельсоном Платона под защиту от нападок Канта. Его тоже убеждает аргумент о делимости. Больцано говорит: «Но если мы отчетливо видим, что наша душа есть простая субстанция, то у нас не должно быть сомнений и в том, что она будет существовать вечно».

Поскольку простые структуры не могут прекратить своего существования «ни путем разрушения, ни через деление на составные части», а лишь в результате полного уничтожения. Однако эту возможность тоже приходится исключить, ибо «ни одна субстанция никогда не уничтожается». То, что мы воспринимаем как уничтожение, есть изменения, заключающиеся в изменении системы связей в пределах одного субстанционального множества, остающегося в принципе неизменным.

Иначе говоря: бессмертие души поддается обоснованию в координатах разума; доказать его эмпирически невозможно. Если эту посылку принять, и сегодня можно вести диалоги, опираясь на платформу Платона. Как заметил английский философ и математик Альфред Норт Уайтхед (1861—1947), вся западная философия со времен античности состоит, собственно, из примечаний к Платону.

В ходе длящегося тысячелетия матча мыслителей за выход души в финал вечности предпочтительнее звучат аргументы тех, кто признает бессмертие. Но лишь до тех пор, пока они оставляют открытым вопрос о том, сколь много их идеалистические представления о неделимости способны перенести в вечность из того, что составляет самосознание индивидуума. На этом рубеже начинает рушиться мостик, ведущий по ту сторону всякой эмпирики. Тут может помочь лишь существование Бога. Только Бог, сам неподвластный смерти и творец всех душ, может и должен, поскольку милосерден, даровать своему драгоценному созданию — человеку — бессмертие.

Древнеиндийская вера в неразрушимую, проходящую через многие формы существования духовную субстанцию, основана не на представлении о том, что Бог един и всемогущ. Священная книга брахманов Упанишады описывает многочисленных богов, но все они в иерархии ниже Атмана, собственной личности, и Брахмана, вселенской души. В процессе истинного познания Атман и Брахман сливаются в некое единство, образуя «изначальное Я». Именно об этом единстве сущего сказано: «Не умирает живая душа. Эта тончайшая субстанция пронизывает Вселенную. Это — Истина, это — я, это — ты».

Пришедший из Индии буддизм, как и брахманизм, верит в вечное колесо странствий души, в бесконечное чередование смерти и возрождения, качество которого каждый раз определяется качеством деяний души — более или менее добрых. Однако буддист пессимистичнее брахмана: в его представлении от одного бытия к другому странствует не постоянное «Я», а некие безличные психофизические феномены, как телесность, ощущение, восприятие, сознание. Все они связаны со страданием. И поэтому цель буддиста — освобождение от этой цепи страданий путем отказа от всех желаний на пути к нирване, к священному Ничто, где душа становится бескрайней, как водная стихия. Освобожденная душа созвучна морю: изначальный смысл слова «душа» в немецком языке (Seele) — «принадлежащая морю» (See). Это метафора с богатой историей.

Философ Артур Шопенгауэр (1788—1860) ценит буддизм выше, чем христианство. Ученик Канта, Шопенгауэр относит воспринимаемый чувствами мир явлений к понятию «представление», а недоступную представлению абстрактную кантовскую «вещь в себе» трактует как волю, неподвластное разуму стремление к существованию.

Неразумность воли есть причина всех бед. Следовательно, необходимо, чтобы воля сама отрицала себя, что отчасти и происходит в художественном восприятии и практическом сопереживании. Устойчивым такое освобождение становится только при переходе в небытие, в нирвану; в общем, привет от Будды, хотя шопенгауэровское отрицание воли излишне упрощает богатое образами и состоящее из многих степеней учение «просветленного» княжеского сына.

Шопенгауэр учит, что «животные в сущности и в главном вполне такие же существа, что и мы», и что «различие состоит лишь в неповторимости интеллекта, а не в субстанции, которая есть воля». Эта воля является «вечной сущностью» как человека, так и всех животных. Логично, что философу нравится в буддизме и то, что он берет под свою опеку все живые существа, а не только людей.

Он, безмерно баловавший своего пуделя, обрушивается на тех, кто держит собак на цепи, за то, что они обращаются с «единственным настоящим другом человека как с каким-то преступником». Он негодовал по поводу содержания птиц в клетках и вивисекции и утверждал, что самое положительное в железных дорогах — это то, что они «избавили миллионы лошадей от их жалкой участи». Ему нравилось, что брахманисты и буддисты в дни праздников покупают на рынке птиц, чтобы затем перед городскими воротами открыть клетку и выпустить их на волю.

Страстным любителем животных, тоже ни с того ни с сего покупавшим и приносившим с рынка домой самых разных птичек, был Тициано Терцани (1938—2004), юрист и синолог, с 1972 года по 1997-й освещавший для «Шпигеля» события в Азии. Он до конца дней не переставал удивляться слонам, муравьям и вообще многообразию природы.

Терцани тоже был во власти древнего представления о глубинном родстве между вырвавшейся на свободу душой и иллюзией безграничности водных просторов: «Я пожил в Гималаях. Теперь я готов отплыть в великий Океан Покоя».

Эти слова он произнес в июле 2004 года во время одной из бесед со своим сыном Фолько. Отец и сын провели тогда месяц в хижине в горах Тосканы. Отец знал, что у него рак и что близка кончина. Незадолго до смерти отца Фолько получил его согласие на публикацию тех бесед. Книга вышла в Италии в 2006 году под названием «Конец — это для меня начало». Этот мистически звучащий итог жизни был подведен отцом и сыном как бы в последнюю предсмертную минуту. Книга стала бестселлером — только за три месяца было продано 440 тыс. экземпляров.

Воспитанный в католической стране, Терцани обрел мудрость в Азии, с ее атмосферой духовных исканий. После нескольких лет добровольного уединения в хижине в Гималаях он отказался от имущества, карьерных амбиций, семейных уз, собственного «Я» и земных желаний. Взамен этого ему открылась пустота, огромная и дышащая внутри собственного «Я», в которой становится видным чистое Бытие, не ограниченное предметами и вещами.

«Все виды вожделений, начиная с желания обладать чужой плотью, — говорит Терцани в начале своего яркого повествования, — по сути бессмысленны». И, с восхищением взирая на птиц, жуков и цветы, на эту «бескрайнюю ниву Божию» под названием природа, он, почти впадая в эйфорию, размышляет о том, что, умирая, он «снова сможет стать частью всего этого», этой «неделимой жизни», «этой силы, этого разума», который можно назвать «Богом», — непостижимого «великого Духа, содержащего все».

Причастность к этому Целому — вот то, «что остается после тебя», говорит Терцани. Уже нет речи об осознающей себя личности. В ней нет нужды — как в доме и дворе, когда начинается путешествие в бесконечность.

Сегодня в Германии одинокой тропой Терцани идут разномастные адепты природы и мистики, поклоняющиеся «духу единого Целого»: число немецких брахманистов и буддистов, объединенных сегодня в почти 600 различных групп, приближается к 130 тыс. человек. Немало, если учесть, что это религиозное направление обходится без широковещательной пропаганды, в отличие, например, от ислама.

Буддизм проповедует децентрализованную сетеобразную психометафизику, производящую впечатление удивительной созвучности нынешнему времени. Ведь и сегодняшние нейрофизиологи находят сомнительным, чтобы личность сводилась к равному себе уникальному «Я». И в этом они близки к буддизму, тоже отрицающему «эго». Как пишет в книге «Мозг» (1999) умерший в 2005 году нейрофизиолог Детлеф Линке, исследователи мозга видят в «Я» лишь одно из многих возможных культурных воплощений процесса познания, одну из многочисленных программ, которые способен выполнять мозг с помощью своих ста с лишним миллиардов нервных клеток. Операции на мозге показали, что после рассечения мозолистого тела, соединяющего большие полушария мозга, пациенты практически расстаются со своим целостным «Я»: в то время как одна рука пишет любовную записку, другая может ломать карандаш.

Независимо от того, предполагает такая идея бессмертия души или Космического Духа наличие целостного самосознания индивида или отвергает его — отсюда до иудейско-христианской веры в воскресение мертвых в день Страшного суда огромный шаг. Воскреснуть может только некто, кто до этого не для вида, а фактически перешел рубеж смерти.

В Ветхом Завете четкое разделение тела и души появляется под влиянием Платона примерно в III столетии до н.э. — то есть относительно поздно.

Ожидание бессмертия распространяется иногда только на душу, а иногда — на человека в целом. Это, скорее, чаяние спасения, а не экзистенциальный прогноз. То, что после смерти будет еще что-то, в Ветхом Завете выводится из двух соображений. Божественная справедливость должна в мире ином исправить то, что явно не удалось в этом мире, где слишком часто выигрыш достается негодяю. И второе: милостивый и всемогущий Бог, Творец жизни, не может допустить, чтобы последнее слово осталось за смертью, уничтожающей созданное Им.

И в религиозном учении древнеперсидского пророка Заратустры (по-гречески Зороастр), жившего примерно за 1 тыс. лет до Рождества Христова и бывшего, вероятно, современником Моисея, победу добра над злом венчает и утверждает телесное воскресение усопших. У Заратустры бог добра Ахура-Мазда должен представить доказательство своего могущества, потому что его супостат — демон Ахриман — почти столь же мощен, как и он. И чтобы победить, Ахура-Мазда поднимает неимоверный шум: он имитирует наступление конца света, за которым следует финал — появление нового мира.

Об этих мифах и сегодня напоминают Башни молчания, стоящие в центральном Иране, недалеко от города Язд. На холмах сооружены громадные глиняные строения конической формы. Их венчают платформы, на которых верующие когда-то оставляли умерших. Там их души должны были семь дней ожидать вознесения — возвращения в бесконечность. Трупы охраняли собаки, пока грифы не выклевывали внутренности (сходный ритуал существовал в древности и в Тибете, где не строили башен, а просто выбирали для этого скалу).

О душе добродетельного человека Бог заботится со всем тщанием: юная дева ведет его по широкому мосту в рай — цветущий, наполненный светом храм славящих Бога. А злым суждено идти по узкому мостику и срываться в преисподнюю. В современном Иране и сегодня насчитывается несколько тысяч последователей Заратустры. Правда, необычное погребение под открытым небом с 1970 года запрещено.

Воскресение мертвых, этот сказочный сюжет, христиане, по всей видимости, позаимствовали у Заратустры — не напрямую, а через апокалипсические тексты, встречающиеся в Ветхом Завете. Одновременно христиане стали обогащать подробностями саму идею. А одно впечатляющее дополнение и вовсе придало ей новый статус: воскресение Христа в теле, предвосхищенное «великим землетрясением» у гроба Иисуса. «Ибо Ангел Господень, сошедший с небес, приступив, отвалил камень от двери гроба и сидел на нем; вид его был, как молния, и одежда его бела, как снег. Устрашившись его, стерегущие пришли в трепет и стали, как мертвые. Ангел же, обратив речь к женщинам, сказал: не бойтесь, ибо знаю, что вы ищете Иисуса распятого; Его нет здесь: Он воскрес, как сказал». Так описывает евангелист Матфей события Пасхи.

Воскресший Иисус заверяет своих учеников, что пребудет с ними во все дни до скончания века. Иоанн Богослов в своем Апокалипсисе украшает светопреставление видением «нового неба и новой земли»; вид сходящего с неба Иерусалима он сопровождает замечанием, что Бог «будет обитать со своим народом» и «отрет Бог всякую слезу с очей их» — «и смерти не будет уже».

Воскресение Христа в теле, телесное воскресение христианина и окончательная капитуляция смерти перед любящим Всемогуществом — стержень христианского вероучения. Это исповедание вечности Бога и «со-бессмертия человека, верующего во Христа» (так писал протестантский теолог Герхард Рубах).

Естествоиспытатели видят в концепции бессмертия души по большей части лишь попытку «утешить человека в пределах мировидения его эпохи» (Детлеф Линке), попытку, с которой в реальности ничего не соотнесено. 64-летний нейрофизиолог Вольф Зингер заявляет без обиняков: «Гипотеза о нематериальной душе научными методами недоказуема». А 49-летний философ Томас Метцингер, один из немногих в своей профессии, кто не игнорирует нейрофизиологию, добавляет: «Представление о продолжении существования осознанного «Я» после физической смерти звучит сегодня настолько неубедительно, что эмоциональное давление на людей, желающих, тем не менее, придерживаться своей привычной картины мира, может сделаться трудно выносимым».

Именно этим эмоциональным давлением, по-видимому, и можно объяснить, почему некоторые парапсихологи, исследователи процесса умирания и мистики толкуют определенные видения на смертном одре как знак того, что в ином мире продолжается нематериальное существование.

Редактор одной американской радиостанции 94-летний Стадс Теркел вел со своими слушателями, самыми обычными людьми, беседы о жизни и смерти. В 2001 году он опубликовал их в виде книги. В ней приводятся примечательные примеры. Рэнди Бюшер, в прошлом столяр, позднее — акционер архитектурного бюро в Чикаго, рассказал, что произошло с ним во время курса интенсивной химиотерапии от рака: «Однажды я проснулся посреди ночи и увидел, что смотрю на подошвы своих ног. Мне казалось, что я сижу наверху, на потолке. «Ни хрена, — сказал я себе, — похоже, я дуба дал. Тело мое там внизу, а я тут, наверху». Я видел обе стены по бокам от меня, книжную полку перед собой, конец кровати и себя самого на ней. Тело, растянувшееся внизу на кровати, не имело ко мне никакого отношения. А я существовал вне своей плоти».

Другой сон о преддверии кончины — тот, что привиделся киноактрисе Элизабет Тейлор. В 1961 году у нее была тяжелая форма воспаления легких, она впала в кому. Ей казалось, что она ползет по мрачной трубе к яркой светящейся точке впереди. Вот рассказ Элизабет Тейлор: «Я видела яркий свет, который медленно приобретал золотой оттенок». Франциск Ассизский называл смерть «воротами к свету» в конце жизни. Иероним Босх эту смерть нарисовал как свет в конце сужающейся трубы.

Многие люди, пережившие клиническую смерть, рассказывают, что пребывали в невесомом и прозрачном астральном теле, парившем в комнате, а иногда и в космосе. Таким космонавтом почувствовал себя ученик Фрейда психиатр К.Г.Юнг (1875—1961) после инфаркта миокарда: «Далеко под собой я видел земной шар, погруженный в божественную голубизну».

Но и такие пограничные состояния не доказывают, что у человека есть индивидуальная бессмертная душа. Однако они рождают предчувствия и догадки, простирающиеся за грань бесповоротной кончины и ухода.

Самым важным аргументом против того, что индивидуальная душа может быть бессмертной, является соображение, которое разделяют некоторые философы и исследователи мозга: мыслительный процесс имеет временное измерение. Очевидно, что самосознание конкретного человека предполагает акт «идентификации самого себя», имеющий характер процесса: я мыслю себя. Попытка определить этот процесс вне времени, как делал Иоганн Готлиб Фихте (1762—1814), предполагает, по сути, другое, (пока?) совершенно неизвестное нам измерение процесса по ту сторону времени и пространства.

Известный нейрофизиолог и первооткрыватель структуры ДНК Фрэнсис Крик в работе «Что есть душа на самом деле?» (1994) утверждает, что все душевные процессы, даже чувство собственного «Я», в действительности являют собой лишь «поведение огромного скопления нервных клеток и их молекул». Это верно, но абсолютно ничего не объясняет. Как если бы кто-то с видом знатока стал объяснять, что аура, излучаемая автопортретом Рембрандта, есть результат взаимодействия масляных красок, кисти и холста.

«Как же получается, — абсолютно правомерно вопрошает австралийский математик и философ Дэвид Челмерс, — что все процессы в мозгу, все эти 100 млрд. соединенных в единую сеть нейронов, рождают субъективную внутреннюю жизнь сознания, формируя перспективу видения мира «от первого лица»?» На этот вопрос и нейрофизиологи пока ответить не в состоянии. Человек, которого до сих пор исследовали физики и нейрохирурги, по мнению Челмерса, им не был интересен как личность. А человек без личностного измерения — это зомби.

Пространство и время — весьма относительные единицы познания действительности: ведь обитатели туманности Андромеды видели бы на Земле сейчас только первобытных людей, разделывающих трупы животных. Каждому, кто это понимает, ясно: необъяснимые с точки зрения законов природы нематериальные процессы возможны и в той сфере, которую люди прошлого решили называть душой. Ведь не лишена прелести и возможность перевернуть тезис, казавшийся просветителям столь изощренным: не Бог — самая причудливая фантазия человека, а человек — самая причудливая выдумка Бога? А если так, то зачем Ему это свое изобретение убивать?

Эта мысль встречается и в книге штутгартского философа Роберта Шпэмана «Бессмертный миф — вопрос о Боге и иллюзорности современности». В ней удивленный читатель обнаружит своего старого знакомого, которого, казалось бы, уже давно перемололи сомнения нынешнего общества: Всевышнего, побеждающего смерть.

79-летний Шпэман без всяких диалектических изысков верит в то, что «гроб был пуст». Он признает, что даже охладевший — лишенный Бога — под влиянием естественных наук мир есть тоже «плод непрерывного акта божественной свободы»; что возможно воскресение мертвых и что человек, сам ограниченный началом и концом, способен предчувствовать бесконечность, «постигая себя не только как знающего, но и как познаваемого».

Во всех этих спорах важны не только аргументы и контраргументы. Какое решение принимает человек, зависит и от факторов, формирующих его неповторимую личность. Лучшим же другом человеку по-прежнему остается тот, кто считает бессмертие души возможным.

Che
08.05.2008, 16:53
Я представляю себе психику (душу) в виде слоев. Что-то происходит на физиологическом уровне, что-то на уровне рассуждений, что-то на уровне энергетики, на уровне чувствований. И есть уровень смертности/бессмертости души. Он уже прямо щас есть, а не наступит когда-то там. На этом уровне душа может быть вечна прямо сейчас.

SiberianTiger
09.05.2008, 11:56
А еще была эта книга:
http://project.megarulez.ru/forums/showthread.php?t=1937&highlight=brain