Губернатор
27.02.2007, 17:46
Баба Маша
Автор: Наталья Гребнева
- Мам, я не могу тебе пообещать, что приеду к вам в субботу. Ну, чего ты сразу обижаешься? Я тоже скучаю по вам с папой, но, мам, у меня просто не хватает времени! На работе аврал - готовим квартальный отчет, домой приползаю не раньше десяти вечера. Через месяц сессия, а у меня еще «конь не валялся»: ни курсовые, ни контрольные не написаны…
Телефонная трубка возмущенно фыркнула голосом родительницы:
- А я тебе говорила, что тяжело учиться на заочном и одновременно работать. Кто тебя заставлял переводиться с дневного отделения? Отучилась бы спокойно, получила диплом, а потом… Но ты же вечно бежишь впереди паровоза! Ты помнишь, когда в последний раз была дома? А я напомню - полтора месяца назад!.. В общем, так, Ольга: в субботу мы с отцом тебя ждем. И никаких отговорок слышать не хочу!
- Но, мам…
Поздно. Последние слова утонули в череде коротких гудков: дражайшая Елена Ивановна, 22 года назад произведшая меня на свет, уже положила трубку. Этот трюк с отключением на «самом интересном месте» без «до свидания, целую» она повторяет каждый раз, когда нужно меня пристыдить и не слушать оправдательные речи дочери-эгоистки. Телефонное воспитание случается примерно раз в месяц, причем всегда по одному и тому же поводу: якобы я совсем утратила гражданскую совесть, забыла дорогу домой, а они с отцом волнуются.
В принципе, я и впрямь могла бы почаще наведываться. Час езды на электричке – и дома. Но на это придется потратить все выходные, а значит, отменить другие планы – субботнюю вылазку по магазинам и воскресный поход с Сашкой в кино и боулинг. Разумеется, сказать об этом маме я никогда не решусь, вот и «прикрываюсь» подготовкой к сессии. А еще год назад я была образцовой дочерью: постигала экономическую мудрость на дневном отделении университета, жила в студенческом общежитии, а по «уик-эндам» уезжала в соседний городок, на малую родину. Растроганные родители встречали меня радостными поцелуями и провожали весомой денежной прибавкой к стипендии.
А потом подвернулась эта работа. Вообще-то, ее «подвернул» мой старший брат. «Олька, раздумывать нечего, тебе всего два года осталось учиться, переводись на заочку и начинай зашибать трудовую деньгу. Сейчас все так делают, тем более, такую работу (экономистом в солидной организации) грех упускать», - убеждал он. Я послушалась и не пожалела: с первой же зарплаты сняла квартиру и почувствовала себя «белым человеком». Поначалу еще получалось выбираться к родителям на выходные, но вскоре в моей жизни появился Сашка, и число визитов в отчий дом резко сократилось. Старшее поколение в лице мамы и отца приуныло, пыталось бороться с этим цивилизованными способами («алло, дочка, мы соскучились, приезжай»), потом стало взывать к совести и обвинять в эгоизме.
Спрашивается: ну вот чего им надо? Они вдвоем, слава Богу, живы-здоровы и почему-то не терроризируют своей заботой братца. А я периодически вынуждена лепетать в трубку какие-то оправдания на глазах у сотрудников. Ужасная несправедливость! Тем более, что так хочется в кино. И в боулинг тоже. Ладно, в пятницу в моей квартире прорвет трубу, сантехник пообещает явиться на выходных, и я буду безотрывно его ждать. По-моему, очень уважительная причина. О «стихийном бедствии» я грустно сообщу родителям в пятницу вечером по телефону. Ничего, подождут недельку…
…Уф, наконец-то перерыв, надо сбегать в соседний магазин, прикупить чего-нибудь к ужину. Стою в колбасном отделе, смотрю, бабулечка заходит. Маленькая, тоненькая, словно пожухший листочек. На голове неяркий платок, в руках хозяйственная сумка, как говорится, «бедненько, но чистенько», а сама старушка прямо-таки светится добротой. С продавцами приветливо так разговаривает: «Здравствуйте, доченьки, цветочки мои. Как у вас дела? Детишки как, не огорчают?»
Женщины за прилавками улыбаются: «Здравствуйте, баба Маша! Как здоровье? Давненько вы не заходили, ничего не случилось?» «Да хворала я, деточки. Сердце что-то прихватывать стало. Видно, скоро уж встречусь со своим Петрушей, заждался, поди…» Наверное, баба Маша живет неподалеку и часто в этот магазин заходит. Здешние тетки ее любят, сразу видно. Мне таких «божьих одуванчиков» всегда пронзительно жалко. Вот и сейчас: смотрю на бабулечку, а у самой ком в горле.
Иду к кассе, и баба Маша следом подходит, пропускаю вперед. Она улыбается стеснительно, лопочет: «Спасибо-спасибо, детонька». Выкладывает на ленту транспортера небольшой кусок дешевой колбасы, пакет сахара, полкирпичика ржаного хлеба. И мне становится отчаянно стыдно за свою корзинку, доверху набитую провиантом, который я вовек не съем, как всегда, половину выброшу.
- Баб Маш, у вас тут четыре рубля не хватает, - кассирша протягивает на ладони мелочь, - может, добавите? Или другой пакет сахара возьмите, который полегче и подешевле…
- Я доплачу, не надо менять пакет, я добавлю! – кричу, раскрывая кошелек.
- Не надо, доченька, не надо, - тихим голосом шелестит баба Маша и поворачивается ко мне, но я упрямо протягиваю кассирше десятку и еле сдерживаюсь, чтоб не разреветься – так больно смотреть на эту беспомощную старость. Женщина за кассой берет деньги, отсчитывает сдачу и, возвращая ее, как-то по-особенному смотрит мне в глаза и произносит «спасибо».
Мигом расплачиваюсь за свои покупки и, пока баба Маша возится возле упаковочного стола, складывая нехитрую снедь в сумку, пытаюсь малодушно сбежать. «Доченька, подожди!» - слышу вслед. Жду. Она меленько семенит и улыбается, глядя на меня.
- Баб Маш, давайте вашу сумку, помогу донести. Показывайте, куда идти, - стараюсь говорить короткими фразами, иначе голос предательски дрогнет.
Она протягивает тощую торбочку, продолжая смущенно улыбаться. И от этой улыбки почему-то щиплет глаза и щекочет в носу.
Я начинаю перекладывать из своего пакета в сумку бабы Маши помидоры, сыр, коробку шоколадных конфет, она в это время совсем по-детски хнычет: «Доченька, не надо… Зачем ты? Я старая, мне не нужно, ты молодая, тебе есть надо, детей кормить…» Когда пытаюсь извлечь из недр пакета сосиски, баба Маша решительно бунтует: «Доченька, у меня колбаска есть, зачем сосиски? Ну-ка спрячь, мне и так неловко, спрячь, деточка, не стыди старую…»
Идем вдоль улицы, она говорит, а я слушаю и глубоко дышу через нос, пытаясь загнать обратно подступающие слезы.
- Доченька, я одна живу, приходи ко мне, доченька, адрес запомни... У меня молоко есть, хлеб и колбаску купила, пойдем сейчас? Я тебе фотографии покажу.
- Не могу сейчас, баба Маша, на работу надо бежать…
- Не можешь? А придешь? У меня молочко есть, хлеб, чай будем пить... Пойдем сейчас? Не можешь? Ну, потом приходи, я тебе петь буду, стихи свои расскажу - про мужа и про себя. Петрушу моего в войну убили, одна я. Старая я бабка, с двадцатого года, никого у меня не осталось. Приходи ко мне, доченька. Как тебя зовут?
- Оля…
- Оленька? Не забывай меня, Оленька, одна я... А пойдем сейчас? У меня молочко есть, колбаску купила... Ребеночек есть у тебя? Нет? Ребеночка надо, Оленька, я не успела, мужа в войну убили. А бабушка есть у тебя? Нет? Умерла бабушка? И я старая, умру скоро. Не забывай меня, Оленька...
Дошли до ее дома.
- Баба Маша, побегу я, - чувствую, сдерживать слезы больше не могу.
- Беги, Оленька, не забывай меня, я тебя ждать буду. Ты же придешь ко мне, доченька?
Я кивнула и пошла прочь быстрым шагом, шмыгая носом. Баба Маша что-то кричала вслед, я, пока ее видно было, оборачивалась, махала ей рукой. А она мне.
…С трудом досидела до конца рабочего дня. Все время думала об одинокой маленькой старушке, у которой всех радостей в жизни – поговорить со случайным попутчиком, если, конечно, он захочет слушать. Сидит она целыми днями в маленькой комнатке, перебирает выцветшие фотокарточки, с которых улыбается вечно молодой Петруша. А баба Маша беззвучно шевелит губами, читая мужу стихи, которые написала про себя и про него. Сколько же таких старушек коротают свои дни в одиночестве?
Я пообещала бабе Маше прийти в гости, но интересно, как я выкрою на это время? Работаю допоздна, по выходным – Сашка, подружки, к родителям надо съездить… Вот именно – к родителям!
- Алло, мам, это я!.. Нет, ничего не случилось, просто звоню сказать тебе, что в субботу я обязательно приеду. Что вам с папой привезти?
- Оленька, главное ты себя привези! А почему у тебя голос грустный? Ты плакала?
- Что ты, тебе показалось! С чего мне плакать? Ну, пока, до субботы!
По пути домой вспомнила, что закончился кофе, и зашла в супермаркет - недавно отстроенный «рай из стекла и бетона». Прохаживаясь вдоль полок с яркими пакетиками и разнокалиберными банками, вдруг услышала пронзительный женский крик из соседнего кондитерского отдела:
- Дедушка, не облокачивайтесь на прилавок! Я только что его отмыла! Никакого житья от этих стариков: ходили бы в магазины попроще, нет же, все сюда лезут, словно медом им тут намазано!..
И мужской голос, тихий, извиняющийся:
- Не кричи, милая, нечаянно я. Не держи зла. Взвесь мне, пожалуйста, печенья, какого подешевле, рубликов на тридцать…
…В воскресенье мы с Сашкой купим самый вкусный торт и пойдем в гости к одной одинокой бабушке, будем пить чай с молоком и смотреть фотографии. А кино и боулинг отменяются, ничего, подождут недельку.
Автор: Наталья Гребнева
- Мам, я не могу тебе пообещать, что приеду к вам в субботу. Ну, чего ты сразу обижаешься? Я тоже скучаю по вам с папой, но, мам, у меня просто не хватает времени! На работе аврал - готовим квартальный отчет, домой приползаю не раньше десяти вечера. Через месяц сессия, а у меня еще «конь не валялся»: ни курсовые, ни контрольные не написаны…
Телефонная трубка возмущенно фыркнула голосом родительницы:
- А я тебе говорила, что тяжело учиться на заочном и одновременно работать. Кто тебя заставлял переводиться с дневного отделения? Отучилась бы спокойно, получила диплом, а потом… Но ты же вечно бежишь впереди паровоза! Ты помнишь, когда в последний раз была дома? А я напомню - полтора месяца назад!.. В общем, так, Ольга: в субботу мы с отцом тебя ждем. И никаких отговорок слышать не хочу!
- Но, мам…
Поздно. Последние слова утонули в череде коротких гудков: дражайшая Елена Ивановна, 22 года назад произведшая меня на свет, уже положила трубку. Этот трюк с отключением на «самом интересном месте» без «до свидания, целую» она повторяет каждый раз, когда нужно меня пристыдить и не слушать оправдательные речи дочери-эгоистки. Телефонное воспитание случается примерно раз в месяц, причем всегда по одному и тому же поводу: якобы я совсем утратила гражданскую совесть, забыла дорогу домой, а они с отцом волнуются.
В принципе, я и впрямь могла бы почаще наведываться. Час езды на электричке – и дома. Но на это придется потратить все выходные, а значит, отменить другие планы – субботнюю вылазку по магазинам и воскресный поход с Сашкой в кино и боулинг. Разумеется, сказать об этом маме я никогда не решусь, вот и «прикрываюсь» подготовкой к сессии. А еще год назад я была образцовой дочерью: постигала экономическую мудрость на дневном отделении университета, жила в студенческом общежитии, а по «уик-эндам» уезжала в соседний городок, на малую родину. Растроганные родители встречали меня радостными поцелуями и провожали весомой денежной прибавкой к стипендии.
А потом подвернулась эта работа. Вообще-то, ее «подвернул» мой старший брат. «Олька, раздумывать нечего, тебе всего два года осталось учиться, переводись на заочку и начинай зашибать трудовую деньгу. Сейчас все так делают, тем более, такую работу (экономистом в солидной организации) грех упускать», - убеждал он. Я послушалась и не пожалела: с первой же зарплаты сняла квартиру и почувствовала себя «белым человеком». Поначалу еще получалось выбираться к родителям на выходные, но вскоре в моей жизни появился Сашка, и число визитов в отчий дом резко сократилось. Старшее поколение в лице мамы и отца приуныло, пыталось бороться с этим цивилизованными способами («алло, дочка, мы соскучились, приезжай»), потом стало взывать к совести и обвинять в эгоизме.
Спрашивается: ну вот чего им надо? Они вдвоем, слава Богу, живы-здоровы и почему-то не терроризируют своей заботой братца. А я периодически вынуждена лепетать в трубку какие-то оправдания на глазах у сотрудников. Ужасная несправедливость! Тем более, что так хочется в кино. И в боулинг тоже. Ладно, в пятницу в моей квартире прорвет трубу, сантехник пообещает явиться на выходных, и я буду безотрывно его ждать. По-моему, очень уважительная причина. О «стихийном бедствии» я грустно сообщу родителям в пятницу вечером по телефону. Ничего, подождут недельку…
…Уф, наконец-то перерыв, надо сбегать в соседний магазин, прикупить чего-нибудь к ужину. Стою в колбасном отделе, смотрю, бабулечка заходит. Маленькая, тоненькая, словно пожухший листочек. На голове неяркий платок, в руках хозяйственная сумка, как говорится, «бедненько, но чистенько», а сама старушка прямо-таки светится добротой. С продавцами приветливо так разговаривает: «Здравствуйте, доченьки, цветочки мои. Как у вас дела? Детишки как, не огорчают?»
Женщины за прилавками улыбаются: «Здравствуйте, баба Маша! Как здоровье? Давненько вы не заходили, ничего не случилось?» «Да хворала я, деточки. Сердце что-то прихватывать стало. Видно, скоро уж встречусь со своим Петрушей, заждался, поди…» Наверное, баба Маша живет неподалеку и часто в этот магазин заходит. Здешние тетки ее любят, сразу видно. Мне таких «божьих одуванчиков» всегда пронзительно жалко. Вот и сейчас: смотрю на бабулечку, а у самой ком в горле.
Иду к кассе, и баба Маша следом подходит, пропускаю вперед. Она улыбается стеснительно, лопочет: «Спасибо-спасибо, детонька». Выкладывает на ленту транспортера небольшой кусок дешевой колбасы, пакет сахара, полкирпичика ржаного хлеба. И мне становится отчаянно стыдно за свою корзинку, доверху набитую провиантом, который я вовек не съем, как всегда, половину выброшу.
- Баб Маш, у вас тут четыре рубля не хватает, - кассирша протягивает на ладони мелочь, - может, добавите? Или другой пакет сахара возьмите, который полегче и подешевле…
- Я доплачу, не надо менять пакет, я добавлю! – кричу, раскрывая кошелек.
- Не надо, доченька, не надо, - тихим голосом шелестит баба Маша и поворачивается ко мне, но я упрямо протягиваю кассирше десятку и еле сдерживаюсь, чтоб не разреветься – так больно смотреть на эту беспомощную старость. Женщина за кассой берет деньги, отсчитывает сдачу и, возвращая ее, как-то по-особенному смотрит мне в глаза и произносит «спасибо».
Мигом расплачиваюсь за свои покупки и, пока баба Маша возится возле упаковочного стола, складывая нехитрую снедь в сумку, пытаюсь малодушно сбежать. «Доченька, подожди!» - слышу вслед. Жду. Она меленько семенит и улыбается, глядя на меня.
- Баб Маш, давайте вашу сумку, помогу донести. Показывайте, куда идти, - стараюсь говорить короткими фразами, иначе голос предательски дрогнет.
Она протягивает тощую торбочку, продолжая смущенно улыбаться. И от этой улыбки почему-то щиплет глаза и щекочет в носу.
Я начинаю перекладывать из своего пакета в сумку бабы Маши помидоры, сыр, коробку шоколадных конфет, она в это время совсем по-детски хнычет: «Доченька, не надо… Зачем ты? Я старая, мне не нужно, ты молодая, тебе есть надо, детей кормить…» Когда пытаюсь извлечь из недр пакета сосиски, баба Маша решительно бунтует: «Доченька, у меня колбаска есть, зачем сосиски? Ну-ка спрячь, мне и так неловко, спрячь, деточка, не стыди старую…»
Идем вдоль улицы, она говорит, а я слушаю и глубоко дышу через нос, пытаясь загнать обратно подступающие слезы.
- Доченька, я одна живу, приходи ко мне, доченька, адрес запомни... У меня молоко есть, хлеб и колбаску купила, пойдем сейчас? Я тебе фотографии покажу.
- Не могу сейчас, баба Маша, на работу надо бежать…
- Не можешь? А придешь? У меня молочко есть, хлеб, чай будем пить... Пойдем сейчас? Не можешь? Ну, потом приходи, я тебе петь буду, стихи свои расскажу - про мужа и про себя. Петрушу моего в войну убили, одна я. Старая я бабка, с двадцатого года, никого у меня не осталось. Приходи ко мне, доченька. Как тебя зовут?
- Оля…
- Оленька? Не забывай меня, Оленька, одна я... А пойдем сейчас? У меня молочко есть, колбаску купила... Ребеночек есть у тебя? Нет? Ребеночка надо, Оленька, я не успела, мужа в войну убили. А бабушка есть у тебя? Нет? Умерла бабушка? И я старая, умру скоро. Не забывай меня, Оленька...
Дошли до ее дома.
- Баба Маша, побегу я, - чувствую, сдерживать слезы больше не могу.
- Беги, Оленька, не забывай меня, я тебя ждать буду. Ты же придешь ко мне, доченька?
Я кивнула и пошла прочь быстрым шагом, шмыгая носом. Баба Маша что-то кричала вслед, я, пока ее видно было, оборачивалась, махала ей рукой. А она мне.
…С трудом досидела до конца рабочего дня. Все время думала об одинокой маленькой старушке, у которой всех радостей в жизни – поговорить со случайным попутчиком, если, конечно, он захочет слушать. Сидит она целыми днями в маленькой комнатке, перебирает выцветшие фотокарточки, с которых улыбается вечно молодой Петруша. А баба Маша беззвучно шевелит губами, читая мужу стихи, которые написала про себя и про него. Сколько же таких старушек коротают свои дни в одиночестве?
Я пообещала бабе Маше прийти в гости, но интересно, как я выкрою на это время? Работаю допоздна, по выходным – Сашка, подружки, к родителям надо съездить… Вот именно – к родителям!
- Алло, мам, это я!.. Нет, ничего не случилось, просто звоню сказать тебе, что в субботу я обязательно приеду. Что вам с папой привезти?
- Оленька, главное ты себя привези! А почему у тебя голос грустный? Ты плакала?
- Что ты, тебе показалось! С чего мне плакать? Ну, пока, до субботы!
По пути домой вспомнила, что закончился кофе, и зашла в супермаркет - недавно отстроенный «рай из стекла и бетона». Прохаживаясь вдоль полок с яркими пакетиками и разнокалиберными банками, вдруг услышала пронзительный женский крик из соседнего кондитерского отдела:
- Дедушка, не облокачивайтесь на прилавок! Я только что его отмыла! Никакого житья от этих стариков: ходили бы в магазины попроще, нет же, все сюда лезут, словно медом им тут намазано!..
И мужской голос, тихий, извиняющийся:
- Не кричи, милая, нечаянно я. Не держи зла. Взвесь мне, пожалуйста, печенья, какого подешевле, рубликов на тридцать…
…В воскресенье мы с Сашкой купим самый вкусный торт и пойдем в гости к одной одинокой бабушке, будем пить чай с молоком и смотреть фотографии. А кино и боулинг отменяются, ничего, подождут недельку.